Снова домой Ханна Кристин

– Мы будем как Кортни Лав и мистер Роджерс, – пошутила Лина.

Он рассмеялся в ответ так заразительно, что Лина не удержалась и засмеялась вместе с ним.

– Так как все-таки насчет каникул?

Лина смотрела на Зака в полной растерянности.

Все у нее в голове перемешалось, она и сама не могла понять, чего сейчас хочет. Сердце отчаянно колотилось в груди.

– О'кей.

Он медленно улыбнулся Лине одной из своих ленивых улыбок, от которой у нее сразу пересохло в горле. И потом Зак поцеловал ее.

Лина еще целый час гуляла, не решаясь войти в дом, после того как Зак подвез ее домой.

Он остановил свой двухместный автомобиль на дороге, выключил двигатель и, обойдя машину, открыл дверцу со стороны Лины. Опираясь о руку Зака, Лина вылезла из кабины. Ей очень хотелось попросить, чтобы он еще раз поцеловал ее, но не хватило смелости. Она боялась, что если Зак еще раз ее поцелует, она растает прямо здесь, на клумбе, где ее мать разводит розы.

Зак наклонился и так пристально посмотрел ей в глаза, что у Лины перехватило дыхание.

– Когда мы поедем на танцы, надень что-нибудь голубое... под цвет глаз.

Лина кивнула, не в силах произнести ни слова.

Улыбнувшись, Зак взял ее за руку и повел по направлению к дому. На полдороге Лина сообразила, что на крыльце сидит отец. Сидит совершенно один, в темноте.

Лина и Зак остановились напротив него.

Энджел медленно поднялся, отряхнул джинсы и протянул руку Заку.

– Меня зовут Энджел, – сказал он. Впрочем, голливудская суперзвезда Энджел Демарко не нуждался в таком представлении. – Я отец Ангелины.

Зак пожал протянутую руку.

– Я Захарий Оуэн, мистер Демарко. Если вы не возражаете, я на днях хочу пригласить Лину на танцы.

Энджел рассмеялся.

– Знаешь, я вовсе не такой уж жестокий отец. Впрочем, лучше поговори об этом с ее матерью.

Лине совсем не понравилось то, что Энджел пытается уйти от ответственности, и она нахмурилась. Зак обернулся к ней:

– Доброй ночи, увидимся завтра.

Она рассеянно кивнула и проводила его взглядом, затем обернулась к Энджелу.

– Что ты здесь делаешь?

– Жду тебя.

Приятная теплота разлилась у Лины внутри при этих словах. Она улыбнулась.

– Замечательно.

– Может быть, может быть. Иди сюда, поближе. Они уселись на верхнюю ступеньку крыльца, глядя в черноту сада прямо перед собой.

– Я хочу кое-что сказать тебе, – начал он спокойно, и Лина вся обратилась в слух. – Хотя это может тебе не понравиться.

Она повернулась к Энджелу.

– Что именно?

Он отвел глаза, словно стыдясь чего-то. У Лины в голове родилось страшное подозрение, она испугалась. «Он уезжает, и мать предупреждала меня, что так оно и случится. Сейчас он скажет, что ему наскучила роль отца».

– Это касается моей операции, – пояснил он. Лина на мгновение испытала чувство облегчения, затем ее снова охватило волнение.

– С тобой все хорошо? Он мягко улыбнулся.

– Да, я чувствую себя прекрасно. Конечно, учитывая... – Голос Энджела понизился до шепота, и он напряженным сосредоточенным взглядом уставился на Лину. Ей стало даже как-то не по себе. – Учитывая то, что у меня пересаженное сердце.

Его взгляд был так серьезен, что она чуть не рассмеялась от облегчения.

– Это и есть то, что ты хотел сказать мне? Господи, а я так перепугалась, думала, что тебе сталб хуже, что ты умирать собрался.

– Значит, то, что я сказал, тебя совсем не шокирует?

– Папа, ты совсем забыл, что я – дочь кардиолога. Я, можно сказать, выросла в отделении послеоперационной реабилитации и знаю о людях с пересаженным сердцем куда больше твоего.

Энджел сначала улыбнулся, но через мгновение опять стал серьезен.

– Но это еще не все. Она усмехнулась.

– Знаю, читала в разных дешевых газетках. Тебе пересадили сердце инопланетянина.

Энджел рассмеялся.

– Ты уверена? Это самая последняя версия?

Некоторое время они молчали. Лина, запрокинув голову, любовалась звездным небом, затем перевела взгляд на темные силуэты кустов, растущих вдоль забора.

Энджел шевельнулся рядом с ней в темноте.

– Видишь ли, в чем дело, Лина... У меня... То есть я... – Он судорожно вздохнул и замолчал.

Лина обернулась к нему. Слабый свет лампы, висевшей над крыльцом, еле-еле освещал лицо Энджела, бросая на его бледное лицо теплый золотистый отсвет. Темные, длинные, зачесанные назад волосы свободно лежали на светло-голубом воротничке джинсовой рубашки. Энджел взглянул вверх, на звездное ноябрьское небо, и тяжело вздохнул.

Лина видела, что Энджел волнуется. Странно, неделю назад она, наверное, этого не заметила бы. Ей и в голову бы не пришло, что взрослый человек не может найти слов, чтобы объяснить что-то ребенку. Лина вспылила бы и потребовала говорить скорее, у нее, мол, нет времени рассиживаться тут и ждать.

Но за последнее время Лина изменилась, и сама осознавала это. Она стала понимать, как непросто иногда высказать вслух то, что лежит на сердце. И потому она молча сидела и ждала, пока Энджел заговорит.

После долгой паузы Энджел наконец собрался с духом.

– Страшновато говорить с тобой об этом, Лина... Я совсем не хочу причинять тебе боль...

Лина не смотрела на него. В этом не было необходимости: лицо Энджела и так стояло у нее перед глазами.

– Дядя Фрэнсис любил повторять: «Любовь причиняет боль, Ангелина-балерина, но любовь также и лечит». – Она горестно вздохнула, вспоминая вечера, которые провела здесь же, на крыльце, вместе с Фрэнсисом, разговаривая обо всем, что интересовало и волновало Лину. Ей тогда казалось, захоти она, и Фрэнсис будет вечно сидеть так рядом с ней, объясняя, успокаивая.

– Ты любила Франко, ведь так?

– Да, – прошептала Лина. – Я любила его.

– А как бы ты отнеслась к тому, если бы он оказался здесь, рядом?

– Он и так рядом, – ровным голосом заметила она. – В моем сердце. В сердце моей матери.

– И в моем.

Энджел произнес последние слова совсем другим тоном, ей показалось, что каким-то дерзким, отчаянным. И это весьма удивило Лину. Она задумалась о том, как сам Энджел относился к брату?.. Они ведь не виделись столько лет, да и сам Фрэнсис ни разу и словом не обмолвился о том, что его родной брат – знаменитый Энджел Демарко.

– Ты что, разыгрываешь меня? – с укоризной спросила Лина.

Он отрицательно покачал головой.

– Нет, просто я пытаюсь найти слойа, чтобы объяснить тебе одну вещь. Но вот не знаю, с чего начать...

– Начни сначала. Не надо меня готовить, я уже не маленькая.

Энджел посмотрел ей в глаза, затем взял еефуку и положил себе на грудь. Под тонкой джинсовой тканью рубашки Лина чувствовала отчетливое, сильное биение сердца.

– Слышишь, как стучит? Она кивнула.

– Это оттого, что... – Энджел с трудом сглотнул, и на лице у него появилась странная гримаса. – Что там бьется сердце Фрэнсиса.

Несколько секунд Лина никак не могла постичь смысл услышанного. Когда же наконец поняла, то отдернула руку и уставилась на Энджела.

– Т-ты хочешь сказать...

– В моей груди бьется сердце твоего дяди Фрэнсиса. Лина молчала.

– Лина?

Она уловила страх в его голосе, и сама испугалась. Она посмотрела отцу в глаза, и на мгновение у нее возникло ощущение, что она проваливается в черный бездонный колодец. «Я совсем не знаю этого человека. Хотя он и мой отец, но мне о нем совершенно ничего не известно».

Но тут она сообразила, что Энджел именно этого и боится: просто не знает, о чем она думает, опасается, как бы Лина не подумала о нем плохого. Он боится ее. Последняя деталь головоломки встала на свое место. Любить – всегда означает немножко бояться. Лина улыбнулась отцу В этот самый момент ома почувствовала что-то очень большое, значительное, от чего дух захватывало. Ей хотелось кричать от переполнявшей душу радости.

– У тебя в груди сердце Фрэнсиса, – мягко произнесла она.

Энджел замер. Он, казалось, перестал дышать.

– Да.

И она поняла, что все теперь зависит только от нее, от нее одной. То, что Лина сейчас скажет, определит ее дальнейшие отношения с отцом. Слезы набегали па глаза, она нетерпеливо смахнула их.

– Я знала, что он не может просто так оставить меня, – прошептала она.

На лице Энджела появилось выражение явного облегчения.

– Ты все-таки удивительная девушка, Лина.

Энджел раскрыл объятия, и Лина прильнула к его груди. Он впервые обнимал ее. И Лина понимала, что этот момент навсегда останется в ее памяти. Казалось, что сам Фрэнсис обнимал ее. Хотя в то же время это были отцовские объятия. Как будто ее обнимали оба, оба человека, которых она так любила.

Они совершенно потеряли счет времени, сидя вот так на ступеньках и боясь пошевелиться. А потом они еще долго разговаривали – обо всем, что приходило в голову. Но около десяти – то есть приблизительно в то время, когда соседка, миссис Хендикот, в последний раз за день открывала заднюю дверь дома, чтобы выпроводить на улицу свою полосатую кошкуг – начал накрапывать дождик. Теплый, совсем не осенний ветерок задувал капли под козырек крыльца. Хотя – вот странно! – на небе не было ни облачка.

Качели за спиной у Лины и Энджела начали раскачиваться, чуть поскрипывая, как будто кому-то невидимому вздумалось пошалить таким образом.' Ветер шелестел листвой, и казалось, что это смеется Фрэнсис.

Глава 24

Представители прессы и телевидения нахлынули в «Сент-Джозеф». Похоже было, что город наводнил цыганский табор или как будто приехал цирк шапито. Репортеры, ведущие телепрограмм со всей страны, телеоператоры и молодые парни из обслуживающего персонала выпрыгивали один за одним из микроавтобусов и автомобилей, запрудивших стоянку около больницы. Люди суетились, вытаскивая из машин огромные черные чемоданы с оборудованием для съемок и массивные осветительные приборы, расставляя то и другое на ступенях главного входа в клинику и вдоль подъездной дорожки.

Больничный кафетерий был закрыт, там в десять часов предполагалось провести пресс-конференцию Энджела. Кафетерий быстро заполнялся народом.

По блестящему линолеуму пола тянулись толстые черные кабели, технический персонал воевал за право пользоваться розетками. На импровизированный подиум, устроенный возле кассового аппарата, поставили стулья; на подиум со всех сторон были направлены прожектора. Репортеры стояли небольшими отдельными кучками, телестанции и журналы старались держаться особняком, не смешиваясь с конкурентами. Проверялись микрофоны. Все, кроме представителей газет, рассевшихся на стульях и брезгливо поглядывавших на суету вокруг, делали последние приготовления к съемкам, налаживая технику.

Энджел, находившийся на кухне кафетерия, через небольшое круглое оконце обозревал происходящее в зале. Его бил нервный озноб.

Кто-то дотронулся до его плеча, Энджел вздрогнул и обернулся. Мадлен, Алленфорд и его новый кардиолог Сарандон стояли и смотрели на него. Мадлен медленно, как будто опасаясь вновь напугать, убрала руку.

Энджел попытался улыбнуться.

– Я немного волнуюсь... И это странно, ведь мне тысячи раз приходилось давать пресс-конференции.

Мадлен успокаивающе улыбнулась ему.

– Все пройдет хорошо, не волнуйся. Энджел усмехнулся.

– Постараюсь. Алленфорд посмотрел на часы.

– Десять ровно.

Энджел схватил Мадлен за руку и с отчаянием произнес:

– Не знаю, смогу ли я...

– Ты все сможешь, Энджел Демарко. Когда ты сам поймешь это?

Она сказала это так спокойно, таким непререкаемым тоном, что только круглый идиот мог не понять, столь очевидной истины. Она так безусловно верила в Энджела, что ему даже стало неловко за свою слабость. Он попытался улыбнуться в ответ.

– И что бы я без тебя делал?

Она рассмеялась, но необидным, легким смехом.

– Ты ГОТОВ?

– Только не рассказывай Лине, как я тут вел себя. Она почему-то считает меня ужасно крутым, как она выражается, человеком.

Алленфорд слегка сжал плечо Энджела и кивнул головой в сторону двери, затем вместе с Сарандоном вышел на подиум.

Как только врачи появились перед репортерами, включилось дополнительное освещение, защелкали фотокамеры.

Алленфорд поднялся на возвышение, пощелкал по микрофону, убеждаясь, что тот в исправности, и принялся зачитывать заранее приготовленное заявление.

Из-за дверей Энджелу были слышны обрывки фраз, произносимых Алленфордом.

– ...Анжело Демарко поступил в клинику «Сент-Джозеф» два с половиной месяца тому назад, после своего третьего и самого серьезного сердечного приступа... Только пересадка сердца могла спасти ему жизнь... Мистер Демарко был занесен в компьютер Объединенной сети по перевозке органов в качестве потенциального получателя...

Кто-то выкрикнул вопрос, но Энджел не расслышал, что именно спросили.

– Нет, – ответил Алленфорд более резким, чем обычно, голосом. – У мистера Демарко не было особых привилегий, его имя не играло в данной ситуации решительно никакой роли. И в список пациентов, которым требовалась пересадка сердца, он попал одним из первых как раз потому, что находился в очень тяжелом состоянии. Только поэтому. – Алленфорд сложил листок с текстом и засунул его в карман халата. – Он ждал своей очереди, как и любой другой пациент. Я сам провел операцию и могу сказать, что она прошла без осложнений. После операции Демарко провел в клинике столько времени, сколько было необходимо.

Затем его выписали. Сейчас он должен вести совершенно другой образ жизни. Благодарю всех за внимание.

Как только Алленфорд закончил свою речь, вопросы посыпались один за другим как из рога изобилия. Репортеры вскакивали со своих мест, выкрикивая вопросы, тянули вверх руки с микрофонами. Большинство вопросов и ответов сливалось в неразличимый гул. Впрочем, Энджел не беспокоился об этом: пусть Алленфорд говорит все, что считает нужным. Репортеры все равно будут неистовствовать до тех пор, пока Энджел сам не выйдет к ним.

Мадлен сжала его руку.

– Ты вовсе не обязан выходить к ним, пойми.

– Конечно, немного страшновато, – признался он. – У меня в голове сейчас звучит музыка из фильма «Челюсти» Одно из двух: или это Фрэнсис напевает, или я действительности в опасности.

Она улыбнулась:

– Ты сошел с ума, Энджел Демарко.

Через стекло Энджел увидел, как доктор Алленфорд встал, спустился с подиума и отошел чуть влево – это был условный сигнал, по которому Энджел должен был появиться перед репортерами.

Он повернулся к Мадлен:

– Мы пойдем туда вместе.

– Разумеется.

Внезапно Энджелу захотелось поцеловать Мадлен. Но вместо этого он просто улыбнулся. Мысль о том, что Мадлен будет рядом, что она всегда поддержит его, что она верит в него, – придавала ему сил. Его самого удивляло, какая уверенность вселяется в человека, если он знает, что у него за спиной стоит тот, на кого всегда можно опереться. Раньше Энджел пугался каждый раз, когда оказывался в одиночестве.

– Проходи ты первая. Если нас увидят вместе, то поднимется скандал. Завтра во всех газетах начнут трепать твое имя, пытаясь докопаться до подробностей наших отношений. И уж наверняка отыщется какая-нибудь стриптизерша, например, из Дедвуда, которая охотно прокомментирует любые детали.

Энджелу очень хотелось, чтобы Мадлен улыбнулась ему, но лицо ее оставалось напряженным.

– Все пройдет хорошо, – сказала она, сжав Энджелу руку и глядя ему в глаза. Мадлен вышла из кухни кафетерия и, направившись к подиуму, села на один из стульев во втором ряду.

Ну что ж... Энджел поглубже вдохнул и собрался, как если бы ему предстояла съемка важного эпизода. Довольно легко, что далось ему благодаря долгой практике, Энджел перевоплотился в Энджела Демарко, суперзвезду Голливуда.

И с улыбкой вышел из кухни. Он отлично знал, что со стороны выглядит так, словно ему нет дела ни до чего на свете. Энджел взошел на подиум и остановился.

– Это же он!

Фотокамеры начали ослеплять его своими вспышками, толпа репортеров заволновалась. Вопросы сразу посыпались один из другим: их было так много, что Энджелу с трудом удавалось расслышать хотя бы некоторые из них.

Кто-то зааплодировал, его поддержали, и минуту-другую в кафетерии раздавалась только бурная овация.

Пожалуй, впервые за последние два месяца он вновь почувствовал себя Энджелом Демарко – а вовсе не каким-нибудь Марком Джонсом, пациентом из палаты 264-В, не братом Фрэнсиса, не новоявленным отцом взрослой дочери. Он сделался Энджелом Демарко, голливудским актером, кинозвездой, и ему это нравилось.

Старые, забытые ощущения вернулись вновь. Аплодисменты вливались, казалось, в самую его душу, Энджела переполняла гордость. Как он мог так прочно забыть это чувство всеобщего обожания и преклонения?

Широко улыбнувшись, он поднял руку, призывая к тишине.

– Спокойно, спокойно... Это ведь не я сделал операцию, я всего лишь выжил благодаря ей.

Послышались отдельные смешки. Аплодисменты стали понемногу стихать. Энджел вдруг заметил, что наступила абсолютная тишина. Все репортеры смотрели сейчас на него с нескрываемым любопытством. Шрам от операции начал нестерпимо чесаться от волнения.

Появившееся было воодушевление покинуло Энджела, он почувствовал себя совершенно опустошенным, никому не нужным. В голове вдруг мелькнула мысль: интересно, как бы он вел себя, если бы был каким-нибудь самым обычным Джо.

Раньше Энджел никогда не задумывался об этом. В былые времена он только с презрительной насмешкой думал об этих заурядных людях, имеющих жен, кучу ребятишек, работу от звонка до звонка.

Ему всегда казалось, что жизнь – это что-то вроде увлекательной вечеринки. Если вас позвали на нее – вы веселитесь, если нет, то ваше дело убирать со стола за приглашенными.

За последнее время Энджел постепенно понял, что удовольствие – это лишь часть того, что называется жизнью. Он вспомнил прошлую ночь, когда, сидя с Линой на крыльце дома, прижимал ее к себе... Вспомнил и свой разговор с Мадлен на могиле Фрэнсиса, ее вымученную улыбку, ее старание хоть немного облегчить его боль. Пожалуй, за те минуты рядом с Мадлен он узнал и почувствовал больше, чем за все тридцать четыре года своей жизни.

– Прежде всего, – спокойным голосом произнес он, – я бы хотел поблагодарить всех сотрудников клиники «Сент-Джозеф» за их профессиональную помощь. Особенно хочу поблагодарить моих врачей – Криса Алленфорда, Маркуса Сарандона и Мадлен Хиллиард. Они сделали все возможное для того, чтобы спасти мне жизнь, и это несмотря на то, что я своим поведением весьма усложнял им работу. Хочу также сказать спасибо медсестрам и терапевтам...

– Энджел, продемонстрируй нам свой шрам!

Это неожиданное восклицание прервало ход мысли Энджела, напомнив, где он находится и кто перед ним. Энджел понял, что ведет себя слишком вежливо и спокойно. И журналистам непонятно, что же это такое с ним стряслось.

Он легко рассмеялся:

– Ну, знаешь, Джефф, мог бы спросить что-нибудь поинтересней. С чего ты взял, что Америка жаждет увидеть именно мой шрам?

– Как чувствуешь себя, Энджел?

– Неплохо, благодарю. В «Сент-Джозефе» надо мной здорово поработали.

Кто-то в толпе ухмыльнулся.

– Здесь и с нами сделали то же самое. Лишили такой сенсации.

Энджел понимающе кивнул.

– Это была моя личная просьба. Черт побери, я был очень тяжело болен, мог умереть и не готов был сразу оповещать об этом всех.

– А сейчас?

Энджел сразу понял намек. Он уже сунул руку в карман, где лежал заранее приготовленный текст, но вдруг понял, что не хочет говорить официальными фразами. Он облокотился о трибуну и внимательно оглядел репортеров.

– Дело вот в чем. Я все еще не вполне восстановился после операции, хотя выздоровление идет очень быстро. Но чтобы обрести прежнюю форму, все-таки потребуется немало времени. Если вы дадите мне это время, я буду вам очень признателен.

На несколько секунд в кафетерии повисла тишина, затем раздался голос:

– Звучит так, как будто это говорит кто угодно, только не Энджел Демарко.

Энджел посмотрел на женщину-репортера из «Пипл», которая произнесла эту фразу. Она брала у него интервью год назад.

– Это говорит Энджел Демарко, Бобби, но ты не учитываешь, что после такой операции человек может измениться. Я думаю, на моем месте и ты бы изменилась. – Он рассмеялся. – Так что будем смотреть фактам в лицо: мне очень повезло, что я вовремя оказался в «Сент-Джозефе». Я вообще считаю себя счастливчиком, можешь так прямо и написать, Бобби. Примерно сорок тысяч человек в год умирают, так и не дождавшись своей очереди на пересадку сердца.

– Кто был донором? – спросила журналистка. По кафетерию прошел шумок.

Энджел постарался ответить максимально спокойно:

– Это конфиденциальная информация.

– Вы получили сердце женщины или мужчины? – прозвучал вопрос из угла.

Энджел заставил себя улыбнуться:

– Ага.

– Когда именно вам была сделана операция?– спросила Бобби и приготовилась записать дату, после чего можно было начать настоящий допрос.

– Это касается только меня. – Энджел постарался смягчить грубоватый ответ улыбкой.

– Чем вы сейчас намерены заняться? Мы слышали, что вы собираетесь сняться в новом фильме, так ли это?

Энджел сам удивился тому, насколько не важным показался ему этот вопрос. А ведь еще год назад он специально посылал Вэла, чтобы тот во что бы то ни стало застолбил за ним эту роль. А сейчас Энджелу это было совершенно безразлично. Мысль о том, что, возможно, придется навсегда расстаться с Голливудом, вызвала чувство, очень отдаленно напоминавшее сожаление. Вообще вся его прошлая жизнь теперь казалась Энджелу почти забытым сном, подробности которого уже почти невозможно припомнить.

Он хотел было рассказать им о своей настоящей мечте – создании Фонда имени Фрэнсиса Ксавьера Де-марко по исследованиям в области трансплантации внутренних органов. Но Энджел подумал, что если он сейчас хотя бы вскользь упомянет имя Фрэнсиса, обязательно отыщется какой-нибудь назойливый репортер, которому захочется взять интервью у этого загадочного брата. Тогда выяснится, что Фрэнсис погиб, потом станет известно, когда и при каких обстоятельствах. Колесо начнет раскручиваться, и все выплывет наружу.

Нет, он, может быть, и расскажет о Франко, но не сейчас, а гораздо позднее, когда боль от раны немного утихнет. Возможно, тогда мир узнает больше о секрете его второго рождения.

Когда-нибудь, не сегодня.

Он изобразил обаятельную улыбку.

– Попробую начать самую обычную жизнь, такую же, как у большинства людей.

– Неужели?! – со смехом поинтересовался кто-то из журналистов.

Бобби внимательно смотрела на него.

– Но ведь, насколько я припоминаю, после приступа в Бетти-Форд ты говорил то же самое.

Энджел и глазом не моргнул. Да, действительно, Бобби была совершенно права. Он говорил тогда именно об этом.

– Разница в том, что тогда я и сам понимал, что не готов к переменам. Тогда я представлял себе жизнь как вечный праздник. – Он взглянул на Мадлен. – Но теперь я знаю, что мир полон самых разнообразных возможностей.

– Сколько вы надеетесь прожить? – спросил кто-то. Он взглянул на репортера:

– А вы сами – сколько?

– Намерены ли вы жениться?

В тоне, каким был задан вопрос, Энджел уловил иронию и понял, что вполне заслужил это. Все время одно и то же. У журнала «Пипл» была особенная страсть к рассказам о знаменитостях, которые заключают браки или разводятся. Пресса и публика не склонны верить знаменитостям, когда те говорят, что радикально изменят свою жизнь.

У него не было возможности убедить в серьезности своих намерений репортеров – или себя самого. Он мог лишь попытаться осуществить свой замысел, а в случае неудачи пытаться снова и снова.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Энджел смотрел на репортера из самого дальнего ряда. Мужчина выглядел усталым и вообще производил впечатление человека, не слишком следящего за своей внешностью. На его лице не отражалось никаких эмоций. Он скучающим взглядом смотрел на подиум, словно желая сказать. «Ну же, Демарко, не тяни, говори скорее, у меня мало времени».

– Ладно, хватит на сегодня. А Энджел Демарко свою карьеру закончил.

Из толпы журналистов доносились возмущенные голоса. Уже много раз на пресс-конференциях доводилось слышать подобные речи, и им – не без основания – не очень верили. Никто так легко не захочет расстаться со славой.

– Послушай, Энджел, – крикнули из конца зала, – а как насчет СПИДа? Одна проститутка во Флориде...

Этот абсурдный вопрос заставил Энджела расхохотаться. Внезапно он ощутил себя молодым и беззаботным. «Как просто: взять и уйти из профессии», – подумал он. Собственно говоря, он еще минуту назад не собирался говорить ничего похожего. Но как только слова были произнесены. Энджел почувствовал себя таким свободным, каким не чувствовал уже многие-многие годы. Эти люди наверняка еще будут следить за ним некоторое время – несколько дней или даже недель. Но в один прекрасный день он проснется – и никого из журналистской братии рядом не окажется. Он перестанет быть им интересен. И тогда Энджел сможет жить в свое удовольствие, не опасаясь, что каждый шаг или слово репортеры станут изучать под микроскопом и перевирать. Он почувствует себя обыкновенным человеком – эта идея завораживала Энджела.

– Что касается СПИДа, то у меня его нет, – сказал он. – Кроме «звездной болезни», у меня вообще не было никаких инфекций. – На губах Энджела заиграла улыбка. Улыбка естественная и легкая, появившаяся, казалось, из глубины его нового сердца. – А теперь и ее нет.

Он помахал на прощание рукой, искренне надеясь, что это была последняя в его жизни встреча с журналистами.

Улыбающееся лицо Энджела появилось на телеэкране. На импровизированном подиуме Энджел казался очень мужественным и энергичным. Несмотря на отвратительные цвета маленького переносного телевизора, глаза Энджела на телеэкране сохранили свой невероятный, завораживающий зеленый цвет.

Взяв пульт дистанционного управления, Мадлен перебрала все другие каналы – на всех сейчас был Энджел, произносивший одни и те же слова снова и снова. «Ладно, хватит на сегодня. А Энджел Демарко свою карьеру закончил... закончил... закончил».

С момента окончания пресс-конференции прошло-уже несколько часов, но удивление от слов Энджела все не покидало Мадлен. В разговорах с ней он абсолютно ничем даже не намекнул, что намерен уйти из кинобизнеса.

Интересно, что же он теперь будет делать?

Она ощутила легкую тревогу. Хотя Мадлен старалась себе в этом не признаваться, но в последние несколько недель она привыкла к присутствию Энджела. Наконец он стал тем мужчиной, каким она всегда хотела его видеть. Она знала, что сам Энджел уверен: это – из-за сердца Фрэнсиса. Что ж, может быть, отчасти это и правда, но далеко не вся. Мадлен не сомневалась, что в определенном смысле знает Энджела лучше, чем он знает себя сам. Хотя бы потому, что она не придавала такого уж большого значения его импульсивному характеру, вспышкам его взрывного темперамента. Она верила в него – всегда верила, даже тогда, когда не хотела верить. Несмотря ни на что, в Энд-желе всегда было сильно доброе начало, он умел сочувствовать. Его беда была в том, что он совсем не ценил эти свои способности.

Его лицо опять возникло на экране – на этот раз на канале Си-эн-эн. Энджел был таким красивым, что сердце Мадлен невольно забилось сильнее. Тем более что в жизни он был еще красивее. Телевизор не мог передать все мелкие морщинки, появлявшиеся в уголках его глаз, когда он улыбался. На экране не был виден и тончайший шрам на левой брови Энджела. И наконец телекамеры, показывая его лицо, не в состоянии были показать его душу.

Душу Энджела знали Мадлен и Лина, она принадлежала им.

Зазвонил телефон, прервав ее размышления. Мадлен прошла на кухню и взяла трубку.

– Алло?

– Привет, мам, – раздался радостный голос дочери. Мадлен улыбнулась. В последнее время у Лины был такой счастливый голос – Энджел и Захарий делали все возможное, чтобы отвлечь ее от грустных мыслей. Мадлен даже немного ревновала. Но так как Лина все же понемногу приходила в себя, Мадлен радовалась – счастье дочери было важнее всего.

Страницы: «« ... 1718192021222324 »»

Читать бесплатно другие книги:

Озеро Трэйклэйн, что в штате Висконсин, уже много лет было местом «паломничества» любителей рыбной л...
Прошло чуть больше ста лет от Исхода. Люди на своей новой родине живут как умеют, ну а то что они во...