Ультиматум Борна Ладлэм Роберт

— Я их всех обожаю.

— Я тоже. Пойдем.

Карибское солнце скрылось в море; только слабые побеги оранжевого окрашивали западный горизонт. Пламя свечей в стеклянных светильниках было ровным, спокойным, чуть курясь серым дымом, распространяя своим сиянием теплый свет и приятные тени на просторном балконе виллы номер восемнадцать. Беседа тоже была теплой и приятной — выжившие наслаждались своим избавлением от кошмара.

— Я выразительно объяснил Дэнди-Рэнди, что доктрина «гениальных замыслов» нуждается в пересмотре, если времена изменили восприятие, существовавшее, когда принимались оригинальные решения, — вещал Префонтейн. — Перемены, перемены — неизбежный результат воздействия времени.

— Это слишком очевидно, я не могу представить себе, чтобы кто-либо с этим стал спорить, — сказал Алекс.

— О, Гейтс делал это постоянно, смущая судей своей эрудицией и ставя в тупик коллег многогранностью своих решений.

— Зеркала и дым, — добавила Мари, смеясь. — То же самое мы применяем и в экономике. Помнишь, братец, я говорила тебе об этом?

— Я не понял тогда ни слова. Как, впрочем, и сейчас.

— Никаких зеркал или дыма там, где задействована медицина, — сказал Панов. — По крайней мере не там, где лаборатории находятся под наблюдением и запрещены фармацевтические фирмы-однодневки. И регулярно проверяется законность действий.

— При этом во многом виновата нарочно неопределенная основа нашей Конституции, — продолжил бывший судья. — Словно отцы-основатели прочитали Нострадамуса, но не признались в своей фривольности, или, может быть, изучили чертежи Да Винчи, который предвидел самолеты. Они понимали, что не могут написать закон для будущего, потому что не имеют представления, каким оно будет, чего потребует общество для своих будущих свобод. И потому великолепно о многом умолчали.

— Непризнанные как таковые великолепным Рэндольфом Гейтсом, если мне не изменяет память, — сказал Конклин.

— О, он скоро изменится, — перебил Префонтейн, усмехнувшись. — Он всегда шел, куда ветер дул, и он достаточно умен, чтобы сообразить, как повернуть паруса, чтобы не идти против него.

— Мне все интересно, что же случилось с женой водителя грузовика, той, что была замужем за человеком, которого звали Бронком, — сказал психиатр.

— Представь себе небольшой домик, белый частокольный забор и тому подобное, — предложил Алекс. — Так легче.

— А что с женой водителя грузовика? — спросил Сен-Жак.

— Не бери в голову, Бро, я бы не стал выяснять.

— Или с этим сукиным сыном армейским врачом, который накачал меня амиталом! — настаивал Панов.

— Он теперь заведует клиникой в Ливенуорте, — ответил Конклин. — Забыл сказать тебе… Столько всего, вылетело из головы. И Крупкин. Старый экстравагантный Круппи, такой элегантный и прочее. Мы его должники, но помочь ему не можем.

На некоторое время повисла тишина: каждый по-своему подумал о человеке, который, рискуя собой, противостоял крепкой системе, требовавшей смерти Дэвида Вебба. Сейчас Дэвид стоял у перил, глядя на потемневшее море, несколько в стороне умом и телом от остальных. На это уйдет время, он это понимал. Джейсон Борн должен исчезнуть; он должен покинуть его. Когда?

Но вдруг оказалось, что это делать еще рано, только не сейчас! Прямо из ночи на остров вновь обрушилось безумие! Тишину прорезал рев двигателей с неба, подобно резким приближающимся раскатам грома. Три военных вертолета приближались к пристани Транквилити, вспарывая пулеметными очередями береговую линию, в то время как через рифы пробивался мощный скоростной катер, направляясь к пляжу. Сен-Жак включил интерком:

– Береговая тревога! — прокричал он. — Все к оружию!

— Боже, Шакал ведь мертв! — проорал Конклин.

— А его чертовы слуги — нет! — крикнул в ответ Джейсон Борн — от Дэвида Вебба не осталось и следа, — толкая Мари на пол и доставая из-за пояса пистолет, о котором его жена не подозревала. — Они знали, что он был здесь!

— Это безумие!

— Это Карлос , — ответил Джейсон, подбежав к перилам балкона. — Они принадлежат ему! Они его до конца жизни!

– Вот дерьмо! — рявкнул Алекс, яростно поворачивая колеса своей коляски, подкатился к Панову и оттолкнул его от стола и зажженных свечей.

Неожиданно оглушительный громкоговоритель с ведущего вертолета засвистел статикой, а потом заговорил:

— Вы видели, что мы сделали с пляжем, mon! Вы будете разрезаны пополам, если не заглушите двигатель!.. Вот так лучше, mon . Дрейфуйте к берегу — дрейфуйте , мотор должен быть выключен! Теперь оба выходите на палубу, наклонитесь вперед и положите руки на планшир! Немедленно!

Лучи прожекторов двух кружащих вертолетов сошлись на катере, а ведущий направился к берегу, взбив под собой песок, образовав некое подобие посадочной площадки, и приземлился. Из него выскочили четверо, целясь в катер, а жители виллы номер восемнадцать стояли у перил и изумленно смотрели на невероятное представление внизу.

– Причард! — рявкнул Сен-Жак. — Бинокль!

— Они у меня, мистер Сент-Джей — вот, прошу вас. — Он выбежал на балкон и протянул хозяину мощный бинокль. — Я успел протереть линзы, сэр!

— Что там? — резко спросил Борн.

— Не знаю. Двое мужчин.

— Какая-то армия! — сказал Конклин.

— Дай сюда, — приказал Джейсон и выхватил у шурина бинокль.

— В чем дело, Дэвид? — воскликнула Мари, увидев изумление на лице мужа.

— Это Крупкин, — ответил он.

Дмитрий Крупкин с бледным лицом — бородки на нем больше не было — сидел за белым металлическим столом и отказывался говорить о чем бы то ни было, пока не допьет третью рюмку бренди. Как и Панов, Конклин и Дэвид Вебб, он очевидно был ранен и страдал от боли, о которой он, как и все остальные, не сильно заботился, поскольку предстоящее было несравнимо лучше, чем то, что осталось позади. Его небогатая одежда раздражала его каждый раз, когда он опускал на нее глаза, но Дмитрий только молча пожимал плечами, что говорило о том, что скоро он вернется в свое обычное блистательное состояние. Его первые слова были обращены к престарелому Брендану Префонтейну, одетому в сложно перевязанную гуаберу поверх ярко-голубых штанов:

— Отличный наряд, — сказал он восхищенно. — Очень тропический и замечательно подходящий для здешнего климата.

— Благодарю вас.

Как только все были друг другу представлены, на русского обрушился целый поток вопросов. Он поднял обе руки, подобно Папе Римскому на своем балконе на площади святого Петра, и заговорил:

— Я не стану наскучивать вам или напрасно утомлять тривиальными деталями моего побега из матушки-России. Скажу только, что поражен размерами коррупции и никогда ни забуду, ни прощу грязные апартаменты, в которых мне приходилось жить за непомерные деньги, что мне пришлось потратить… Однако, слава Богу за «Кредит Свисс» и те милые зеленые купоны, которые они выпускают.

— Просто расскажите, что произошло, — попросила Мари.

— А вы , милая леди, куда красивее, чем я себе представлял. Если бы мы встретились в Париже, я бы украл вас у этого диккенсового оборванца, которого вы называете своим мужем. Боже, только посмотрите на эти волосы — они великолепны!

— Он, наверное, не мог сказать вам даже, какого они цвета, — улыбнулась Мари. — Я буду шантажировать этого холопа вами.

— И все же, для его возраста он удивительно в хорошей форме.

— Это потому что я пичкаю его всякими таблетками и всевозможными лекарствами, Дмитрий. А теперь расскажите же нам, что случилось?

— Что случилось? Они вычислили меня, вот что случилось! Они конфисковали мой чудный дом в Женеве! Теперь это придаток советского посольства. Ужасная потеря!

— Кажется, моя жена говорит обо мне, холопе, — сказал Вебб. — Ты находился в больнице в Москве и обнаружил, что кто-то что-то против меня задумал — а именно, мою казнь. Тогда ты приказал Бенджамину вывести меня из Новгорода.

— У меня есть источники, Джейсон, и наверху тоже ошибаются, и я не стану никого подставлять, называя имена. Это было просто неправильно. Если Нюрнберг чему нас и научил, так это тому, что не следует выполнять бессмысленные приказы. Этот урок пересекает границы и проникает в умы. За последнюю войну мы в России пострадали гораздо сильнее, чем кто-либо в Америке. Некоторые из нас помнят это, и мы не станем тягаться с этим врагом.

— Хорошо сказано, — одобрил Префонтейн, поднимая стакан «Перье» за здоровье русского. — Когда все уже сказано и сделано, мы все часть единого разума, человеческой расы, не так ли?

— Ну, — кашлянул Крупкин, проглотив четвертую рюмку бренди, — помимо этого очень привлекательного, хотя и избитого утверждения, есть еще различия в способах владения собственностью, судья. Не серьезные, конечно, но тем не менее различия. Например, хотя мой дом на берегу озера в Женеве больше не принадлежит мне, мои счета на Каймановых островах по-прежнему мои личные. Кстати, далеко отсюда до этих островов?

— Примерно двадцать сотен миль на запад, — ответил Сен-Жак. — Самолет из Антигуа доставит вас туда часа за три с чем-то.

— Так я и думал, — кивнул Крупкин. — Когда мы лежали в московской больнице, Алекс часто говорил об острове Транквилити и Монтсеррате, и я посмотрел карту в больничной библиотеке. Кажется, все идет как надо… Кстати, я надеюсь, с хозяином катера будут вежливо обращаться? Мои чрезвычайно дорогие эрзац-документы очень даже в порядке.

— Его преступление заключается в том, как он здесь появился, а не в том, что привез вас сюда, — ответил Сен-Жак.

— Я очень спешил: все-таки решается моя жизнь.

— Я уже объяснил представителям властей, что вы старый друг моего зятя.

— Хорошо. Очень хорошо.

— Что вы теперь будете делать, Дмитрий? — спросила Мари.

— Боюсь, мои средства весьма ограничены. У нашего русского медведя не только больше когтей, чем у сороконожки — ног, но он еще и имеет доступ ко всемирной компьютерной сети. Мне придется затихнуть на достаточно долгое время, пока не создам себе новую биографию. От самого рождения, конечно, — Крупкин повернулся к хозяину «Транквилити Инн». — Возможно ли арендовать один из этих замечательных коттеджей, мистер Сен-Жак?

— После всего, что вы сделали для Дэвида и моей сестры, можете даже не задумываться над этим. Этот дом — ваш дом, мистер Крупкин. Весь.

— Вы очень добры. Во-первых, естественно, мне предстоит слетать на Кайманы, где, я слышал, имеются отличные портные; затем, быть может, небольшая яхта и мелкий чартерный бизнес, который можно представить как перемещенный из Тиерра дель Фуэго или Мальвин, какое-нибудь забытое богом местечко, где небольшое количество денег сможет создать личность и весьма туманное прошлое. После всего этого, есть один доктор в Буэнос-Айресе, который творит чудеса с отпечатками пальцев — совсем безболезненно, говорят, — и потом немного косметической хирургии — в Рио лучшие, знаете ли, гораздо лучше, чем в Нью-Йорке, — совсем чуть-чуть, слегка изменить профиль и, пожалуй, скинуть год-другой… За последние пять дней и ночей мне было нечем заняться, кроме как думать и планировать, претерпевая в пути ситуации, которые я не в силах описывать в присутствии прелестной миссис Вебб.

— Да, вы все хорошо продумали, — согласилась жена Дэвида, впечатлившись. — И, прошу вас, зовите меня Мари. А то как же я буду шантажировать вами моего холопа, если я миссис Вебб?

— Ах, восхитительная Мари!

— Что насчет этих твоих восхитительных планов? — многозначительно спросил Конклин. — Сколько времени может занять их воплощение?

— И это ты задаешь этот вопрос? — вытаращил глаза Крупкин в неверьи.

— Я думаю, его все же следовало задать, — ответил Алекс.

– Ты , который создал досье величайшего актера, которого когда-либо знал мир международного терроризма? Досье несравненного Джейсона Борна?

— Если речь обо мне, — сказал Вебб, — то меня нет. Я здесь всего лишь предмет интерьера.

— Сколько, Круппи?

— Ради бога, старик, ты же обучал рекрутов для конкретного задания, для единственной миссии. Я же собираюсь изменить целую жизнь!

– Сколько?

— Это ты скажи мне, Алекс. Речь идет о моей жизни — какой бы незначительной в геополитической схеме вещей она ни была, — это все же моя жизнь.

— Мы обеспечим все, что понадобится, — перебил Дэвид Вебб, из-за раненого плеча которого выглядывал невидимый образ Джейсона Борна.

— Два года на то, чтобы сделать это хорошо, три — чтобы сделать лучше, — сказал Дмитрий Крупкин.

— Они у вас есть, — сказала Мари.

– Причард , — сказал Сен-Жак, повернув голову. — Подлей-ка мне, будь добр.