Ультиматум Борна Ладлэм Роберт

Глава 22

Почти час Борн шагал по улицам Парижа, пытаясь собраться с мыслями, и в конце концов дошел до моста Солферино через Сену, который другим своим концом упирался в набережную и сады Тюильри. Он прислонился к ограждению и стал невидящим взглядом следить за лодками, лениво бороздившими воду внизу, а в голове его молотом стучал вопрос: почему, почему, почему? Да что это Мари себе позволяет? Лететь в Париж! Это была не просто глупая затея, это был идиотизм — а ведь его жена не была ни дурой, не идиоткой. Она была очень умной женщиной с отличным самообладанием и острым аналитическим умом. Это и делало ее решение таким непонятным; что она надеялась сделать? Ведь ей прекрасно известно, что ему безопасней работать одному, чем еще и беспокоиться за нее, одновременно выслеживая Шакала. Даже если она его найдет, для них обоих риск возрастет вдвойне, а это-то она просто обязана была знать. Цифры и прогнозы были ее профессией. Так почему же?

Был только один разумный ответ, и он приводил Борна в ярость. Она думала, что он может опять начать падать в пропасть, как уже случалось в Гонконге, где она одна смогла привести его в чувство, вернуть в реальный мир, полный пугающих недомолвок и смутных воспоминаний, с которыми она успела смириться за пройденные вместе годы. Боже, как он ее обожал; он ее так любил! А то обстоятельство, что она пошла на этот глупый, идиотский, непонятный шаг, только усиливало эту любовь, потому что это было так бескорыстно, так невероятно самозабвенно. На Дальнем Востоке бывали моменты, когда он страстно желал умереть, чтобы только загладить свою вину перед ней, за то, что ставил ее в такие опасные — непонятные? — ситуации. Чувство вины не ушло, оно всегда было с ним, но стареющий человек в нем не забывал и еще кое о чем. О детях. Поэтому раковую опухоль Шакала необходимо вырезать из их жизни раз и навсегда. Неужели она этого не понимает и не может на время оставить его одного?

Нет. Потому что она летела в Париж не для того, чтобы спасти его жизнь, — она была уверена в способности Джейсона Борна позаботиться о себе. Она летела в Париж, чтобы спасти его разум. Я справлюсь, Мари. Я могу, и я справлюсь!

Бернардин. Вот кто ему поможет. Второе Бюро в состоянии задержать ее в аэропорте «Орли» или «Шарль де Голль». Задержать и схватить, взять под стражу и поселить в отеле, где никто о ней не узнает. Джейсон добежал от моста Солферино до набережной Тюильри и влетел в первую же попавшуюся телефонную будку.

— Вы сможете это сделать? — спросил Борн. — У нее только один паспорт, и он американский, а не канадский.

— Попробую, — ответил Бернардин, — но без помощи Бюро. Не знаю, что вам сообщил Святой Алекс, но меня сняли с должности консультанта и, полагаю, выкинули мой рабочий стол в окно.

– Вот дерьмо!

— Трижды merde, mon ami. На набережной д’Орсе хотят, чтобы я сгорел вместе с одеждой, и, не будь мне кое-что известно про некоторых членов Ассамблеи, они, без сомнения, возродили бы заново казнь на гильотине.

— Сможете сунуть немного денег людям из иммиграционной службы?

— Надеюсь, Бюро не так быстро распространяется о своих внутренних скандалах, поэтому будет лучше, если я стану действовать, пользуясь утраченным служебным положением. Скажите ее полное имя.

— Мари Элиза Сен-Жак Вебб…

— Ах, да, теперь я вспоминаю, Сен-Жак, во всяком случае, — перебил Бернардин. — Известный канадский экономист. В газетах были ее фотографии. La belle mademoiselle.[67]

— Она могла вполне обойтись без этого публичного афиширования.

— Согласен.

— Алекс что-нибудь говорил про Мо Панова?

— Вашего друга-врача?

— Да.

— Боюсь, что нет.

– Проклятье!

— Позволю себе дать вам совет — сейчас вам следует больше думать о себе.

— Понимаю.

— Вы заберете машину?

— А стоит?

— Честно говоря, на вашем месте я бы не стал. Хотя и маловероятно, но это может навести их на мой след. А это уже риск, правда небольшой.

— Я тоже об этом подумал. Поэтому купил схему метро. Буду пользоваться подземкой… Когда вам можно снова позвонить?

— На объезд аэропортов потребуется четыре или пять часов. Как объяснил наш святоша, ваша жена могла вылететь из нескольких разных пунктов. Потребуется время, чтобы получить все эти списки пассажиров.

— Обращайте особое внимание на рейсы, которые прибывают завтра рано утром. Она не сможет подделать паспорт, она не знает, как это делается.

— По словам Алекса, Мари Элизу Сен-Жак нельзя недооценивать. Он даже заговорил по-французски. Сказал, что она formidable.[68]

— Она способна свалиться на вас ниоткуда, это верно.

— Qu’est-ce que c’est? [69]

— Она очень изобретательна, скажем так.

— А вы что будете делать?

— Пойду в метро. Уже темнеет. Позвоню вам после полуночи.

– Bonne chance.

— Merci. [70]

Борн вышел из телефонной будки, уже зная, что предпримет дальше, и заковылял вниз по набережной — повязка вокруг колена не давала ему забыть о том, что он изображает инвалида. Около Тюильри была станция метро, оттуда он доехал до Гавр-Комартен и пересел на пригородный поезд северного направления, который мимо базилики Сен-Дени следовал до Аржентоля. Аржентоль, город, основанный в Темные века двенадцать столетий назад Карлом Великим ради монахинь, теперь, спустя столько времени, стал центром доставки сообщений для жестокого убийцы, таинственному мужчине, странствующему по кровавым полям со смертоносным оружием, радуясь и воспевая жестокость под покровом религии.

«Le Coeur du Soldat» находился не на улице, бульваре или авеню. Напротив, он располагался в тупике, за углом напротив давно заброшенной фабрики, чья выцветшая вывеска свидетельствовала о том, что однажды это был процветающий металлургический комбинат в самой неприглядной части города. В телефонной книге о «Сердце» не было никаких упоминаний; чтобы его найти, надо было спрашивать незнакомцев, и интересующийся испытывал une grosse secousse,[71] пытаясь найти это замаскированное pissoir.[72] Чем неприглядней и отвратительней становились окружающие дома и улицы, тем точней становились указания, как его найти.

Борн стоял в темном узком переулке, прислонившись к старой стене грубой кирпичной кладки напротив входа в забегаловку. Над толстой массивной дверью висела неяркая красная вывеска, исполненная рублеными прописными буквами, некоторых из которых недоставало: «L C eur d Soldat». Время от времени дверь открывалась, чтобы впустить или выпустить посетителя, тогда переулок наполнялся металлическими звуками военного марша; сами клиенты заведения явно не принадлежали к миру высокой моды. Его наряд как раз подойдет, решил Борн, чиркнул спичкой о кирпичную стену, раскурил тонкую черную сигару и захромал в сторону двери.

Если бы не звучащий говор и не оглушающая музыка, заведение могло вполне сойти за портовый кабак где-нибудь в сицилийском Палермо, думал Борн, пробираясь к стойке бара, украдкой осматривая окружающих и стараясь не упустить не одной детали обстановки — тут Джейсон немного смутился, недоумевая, когда это он успел побывать в Палермо?

Крупных размеров мужчина в футболке без рукавов поднялся со стула; Джейсон тут же его занял. Когтеобразная кисть схватила его за плечо; Борн вскинул правую руку вверх, схватил человека за запястье и начал выкручивать его по часовой стрелке, потом откинул табурет ногой и поднялся в полный рост.

— Какие-то проблемы? — тихо спросил он по-французски, но достаточно громко, чтобы гигант его услышал.

— Это мое место, свинья! Я просто иду в туалет!

— В таком случае, может быть, к тому моменту, когда ты закончишь, я тоже захочу в туалет, — сказал Джейсон, пристально глядя в глаза мужчине. Хватка у Борна была крепкая — к тому же, большим пальцем руки он давил на болевую точку, что имело мало отношения к силе.

— Ага, так ты чертов калека!.. — заорал мужчина, стараясь не морщиться от боли. — Инвалидов не трогаю.

— Вот что я тебе скажу, — сказал Борн, снимая палец с болевой точки. — Ты вернешься, и мы пойдем прогуляемся. Я закажу тебе выпивку за каждый раз, когда тебе удастся сбить меня с этой моей чертовой ноги, идет?

Глядя на Джейсона, здоровенный мужик слегка улыбнулся.

— Эй, а ты неплохой парень.

— Может быть, но я совсем не хочу затевать драку. Черт, да ты меня сейчас в пол вгонишь. — Борн отпустил мускулистую руку человека в безрукавке.

– Не уверен , — засмеялся гигант, потирая запястье. — Сиди, сиди! Я схожу отлить, вернусь и угощу тебя . Ты не очень похож на ходячий мешок с франками.

— Знаешь, говорят, что внешность обманчива, — ответил Джейсон, садясь обратно на стул. — У меня есть отличная одежда, но я жду здесь старинного приятеля, а он попросил ее не одевать… Я только что вернулся из Африки, поднял там неплохие деньги. Знаешь, обучал дикарей…

В этот момент оглушительно грянули литавры, а глаза мужчины широко раскрылись.

– Из Африки? — перебил незнакомец? — Я так и знал! Эта хватка — ведь ты служил в LPN.

То, что осталось от банков памяти Хамелеона, выдало результат расшифровки аббревиатуры. LPN — Legion Patria Nostra. Французский Иностранный Легион, наемники со всего мира. Об этом он как-то не подумал, но все равно неплохо.

— Господи, и ты оттуда? — спросил он грубовато, наивным голосом.

— La Legion etrangere! [73] «Легион — наша отчизна»!

— Не может этого быть!

— Может, просто мы ведь себя не афишируем. Нам тут все дико завидуют — мы были лучшими, и нам за это хорошо платили, хотя эти люди все равно наши братья. Они тоже солдаты!

— Когда ты ушел из Легиона? — спросил Борн, чувствуя, что могут возникнуть некоторые сложности.

– А-а , девять лет назад! Меня выкинули прямо перед повторным призывом из-за избыточного веса. Они были правы, и, возможно, спасли мне жизнь. Я капрал, родом из Бельгии.

— Меня уволили месяц назад, хотя мой контракт еще не закончился. Все из-за нескольких ранений во время нашей операции в Анголе, да еще они выяснили, что мне лет больше, чем указано в документах. А они не платят тем, кто подолгу лечится.

Как же просто он находил нужные слова.

— Ангола? Мы и там побывали? О чем только думают на набережной д’Орсе?

— Не знаю. Я солдат, выполняю приказы и не задаю вопросов о том, чего все равно не смогу понять.

– Сиди! У меня сейчас почки взорвутся. Я быстро. Может, у нас найдутся общие знакомые… Не подозревал, что мы успели и до Анголы добраться.

Джейсон оперся локтями о выпуклую стойку бара и заказал une biere,[74] радуясь тому, что бармен слишком занят, а музыка слишком громкая, чтобы он смог подслушать их разговор. Кроме того, Борн был бесконечно благодарен Святому Алексу Конклинскому, который всегда говорил агентам, что «сперва нужно испортить отношения с тем, кого хотите завербовать, и только после этого стараться их наладить». Его теория утверждала, что переход от враждебности к приветливости гораздо надежнее, чем обратный. Борн с удовольствием выпил свое пиво. В «Сердце солдата» у него теперь появился друг. Это была случайность, незначительный эпизод, но он мог сыграть определенную роль в будущем.

Мужчина в безрукавке возвратился, его массивная рука за плечи обнимала молодого человека лет двадцати, среднего роста и комплекцией напоминавшего сейф; он был одет в армейскую куртку американского образца. Джейсон начал было вставать со стула.

— Сиди, сиди! — крикнул его новый друг, подавшись вперед, чтобы его было слышно — вокруг гомонила толпа и громко играла музыка. — Я привел нам девственницу.

– Что?

— Уже забыл? Он собирается поступить на службу в Легион.

— А, вот ты о чем, — засмеялся Борн, чтобы скрыть свою неосведомленность. — Я не думал, что в таком месте…

— В таком месте, — вмешался обладатель футболки без рукавов, — можно встретить любого человека. Я подумал, что ему стоит с тобой переговорить. Он американец, и его французский довольно grotesque,[75] но если будешь говорить не очень быстро, он тебя поймет.

— Это ни к чему, — произнес Джейсон по-английски с легким акцентом. — Я вырос в Нёфшателе, но провел несколько лет в Штатах.

— Рад эта слышать, — речь американца с головой выдавала выходца Южных штатов; он простодушно улыбнулся, настороженно, но без страха глядя на собеседников.

— Тогда начнем, — по-английски с сильным акцентом сказал бельгиец. — Меня зовут… Моррис — отличное имя, не хуже других. А этого моего молодого приятеля зовут Ральф, во всяком случае, он так сказал. А как твое имя, мой раненый герой?

— Франсуа, — отозвался Борн, который в этот момент думал о Бернардине и том, насколько успешно тот справляется со своей миссией в аэропортах. — И никакой я не герой — мои враги умирали слишком быстро… Заказывайте выпивку, я плачу.

Они так и сделали, и Борн заплатил, судорожно соображая и пытаясь вспомнить то немногое, что ему было известно о французском Иностранном легионе.

«Как же легко дались первые слова», — подумал Хамелеон.

— Почему ты решил записаться в Легион, Ральф?

— Решил, что это будет для меня правильнее всего — исчезнуть на несколько лет, минимум на пять.

— Если сможешь хотя бы первый год продержаться, mon ami , — вставил бельгиец.

— Моррис прав. Слушай то, что он говорит. Офицеры там строгие и жестокие…

— Все они французы! — добавил бельгиец. — Не меньше девяноста процентов. Только один иностранец из трех сотен дослуживается до офицерских погон. Так что не питай иллюзий.

— Но у меня хорошее образование. Я инженер.

— Значит, будешь строить хорошие нужники на территории лагеря и проектировать отличные дырки для засранцев во время сражения, — хохотнул Моррис. — Скажи ему, Франсуа. Объясни, как там обращаются с учеными.

— Те, у кого есть образование, в первую очередь должны уметь драться, — сказал Борн, надеясь, что он прав.

– Святая правда! — воскликнул бельгиец. — Потому что их образованность будет вызывать подозрения. А не будут ли они слишком много думать? Не будут ли они думать, когда им платят только за то, чтобы они выполняли приказы?.. Нет, mon ami , я бы не стал выпячивать свою erudition.[76]

— Пусть она проявляется постепенно, — добавил Борн. — Показывай ее, когда она кому-то понадобится, а не когда ты захочешь ей похвастать.

– Bien![77] — закричал Моррис. — Он знает, что говорит. Настоящий legionnaire![78]

— Ты умеешь драться? — спросил Джейсон. — Сможешь убить человека?

— Я собственными руками убил свою невесту вместе с ее двумя братьями и кузеном — я их зарезал. Она трахалась с одним банкиром из Нешвилла, а они ее покрывали и получали за это много денег… Да, я могу убивать, господин Франсуа.

"Облава на сумасшедшего убийцу в Нешвилле

Подающий большие надежды молодой инженер

скрылся от полиции"

Борн вспомнил заголовки газет всего лишь недельной давности, и пристально посмотрел в лицо молодого американца.

— Ты создан для Легиона, — сказал он.

— Если надо будет замолвить словечко, господин Франсуа, могу я упомянуть вас?

— Это не поможет тебе, парень, а только навредит. Если на тебя станут давить, просто расскажи правду. Это и будет твоей рекомендацией.

– Aussi bien![79] Он знает законы Легиона. Они стараются не брать маньяков, но если что, они… как это сказать, Франсуа?

— Полагаю, закроют глаза.

– Oui.[80] Они закроют на что-то глаза, если есть…

— Если есть смягчающие обстоятельства.

– Видишь? У моего друга Франсуа тоже имеются мозги. Не понимаю, как ему удалось выжить?

— Тщательно скрывая их, Моррис.

Официант в самом грязном фартуке из тех, что доводилось видеть Джейсону, хлопнул бельгийца по шее.

— Votre table, Rene. [81]

— Ну и что? — пожал плечами Моррис. — Еще одно имя. Quelle difference? [82] Давайте теперь поедим, и, если повезет, то не отравимся.

Спустя пару часов, когда Моррис и Ральф успели опустошить четыре бутылки дешевого vin ordinaire вместе с подозрительной на вид рыбой, посетители «Сердца солдата» приступили к выполнению обычного ночного ритуала. Тут и там вспыхивали драки, прекращаемые мускулистыми официантами. Пронзительно звучавшая музыка воскрешала в памяти выигранные и проигранные сражения, вызывая споры между старыми солдатами, бывшими пехотинцами, пушечным мясом, которые тут же становились обидчивыми и гордыми от того, что выжили, потому что они выжили посреди такого кровавого ужаса, какой и не снился их начальникам в расшитых золотом мундирах. Это был гомон толпы бесправных пехотинцев, который можно было слышать во все времена — начиная с эпохи фараонов и заканчивая войной в Корее и Вьетнаме. Облаченные в красивую форму офицеры отдавали приказы из-за линии огня, и пехота погибала, чтобы оправдать мудрые решения своих командиров. Борн вспомнил Сайгон и не смог осудить существования такого места, как «Сердце солдата».

Старший бармен, массивный лысый мужчина с очками в металлической оправе, взял телефонную трубку, скрытую до этого под дальним концом стойки, и приложил ее к уху. Джейсон наблюдал за ним из-за движущихся фигур. Глаза бармена осматривали заполненный людьми зал — то, что он слышал, было важным, а на то, что видел, можно было не обращать особого внимания. Говорил он недолго, затем опустил руку под стойку и некоторое время не вынимал — он набирал номер. Опять быстро что-то сказал и спокойно вернул трубку на место. Старина Фонтейн описывал эту процедуру на острове Транквилити. Сообщение принято, сообщение передано. А на другом конце линии находился Шакал.

Это все, что он хотел увидеть этим вечером; нужно было заняться еще кое-чем, возможно, нанять людей, как он делал в прошлом. Людей, которых он нанимал на один раз и которые ничего для него не значили — им можно было заплатить или дать взятку, использовать шантаж или запугать, чтобы они выполнили то, что ему нужно, и не задавали лишних вопросов.

— Я только что заметил человека, с которым должен был здесь встретиться, — сообщил он еще пребывающим в относительном сознании Моррису и Ральфу. — Он хочет, чтобы я вышел на улицу.

— Ты нас покидаешь? — чуть не плача спросил бельгиец.

— Эй, приятель, не нада этава делать, — добавил молодой южанин.

— Я уйду только на вечер, — Борн перегнулся через стол. — У меня есть дело еще с одним legionnaire , он собирается провернуть прибыльное дельце. Я вас не знаю, но выглядите вы порядочными людьми.

Борн вытащил свою пачку денег и отделил тысячу франков, по пять сотен на каждого компаньона.

— Вот, держите, — и спрячьте в карманы, быстро!

— Ма-а-терь божья!

— Merde! [83]

— Не могу сказать точно, но вы можете нам понадобиться. Держите язык за зубами и уходите отсюда через десять-пятнадцать минут после меня. Да, и больше не пить. Завтра вы нужны мне трезвыми… Моррис, когда открывается этот притон?

— Я не уверен, что он вообще закрывается. Сам я как-то приходил сюда в восемь утра. Народу, конечно, было поменьше…

— Будьте здесь к полудню. И постарайтесь протрезветь, хорошо?

— Я опять стану le caporal extraordinaire[84] из Легиона. Тем, кем я когда-то был! Мне надеть форму? — Моррис рыгнул.

— Спятил — конечно, нет.

— А я надену костюм и галстук. У меня есть костюм и галстук, честное слово! — у американца началась икота.

— Нет. Вы должны выглядеть, как сейчас, но быть со свежими головами. Поняли меня?

— Ты говоришь tres americain, mon ami. [85]

— Это точно.

— Я не американец, хотя правдивость здесь еще никому не принесла пользы, ведь так?

— Я знаю, о чем ты. Я это тут хорошо усвоил. Но насчет галстука это ты зря.

— Никакого галстука, Ральф. До завтра.

Борн слез со стула, и неожиданно ему в голову пришла одна идея. Вместо того чтобы идти к двери, он осторожно пробрался к дальнему краю стойки, где орудовал лысый бармен. Все стулья были заняты, поэтому он с осторожностью вежливо пролез между двумя посетителями, заказал «Перно» и попросил салфетку, чтобы написать записку — якобы личного плана, которая никак не повредит заведению и присутствующим. На обратной стороне негнущейся, словно небольшой щит, салфетки, он написал авторучкой по-французски следующее:

Гнездо черного дрозда стоит миллион франков. Необходима личная встреча с вами. Если заинтересовались, приходите к старой фабрике за углом через тридцать минут. Вам ничего не угрожает. Дополнительно получите 5000 франков, если придете один.

Борн зажал в руке салфетку и бумажку в сто франков и посигналил бармену, который с таким видом поправил свои очки в металлической оправе, как будто неизвестный клиент позволил себе какую-то дерзость. Его огромное тело неторопливо двинулось вперед, толстые руки в татуировках оперлись о стойку бара.

— Чего тебе? — не очень приветливо поинтересовался он.

— Я тут вам кое-что написал, — ответил Хамелеон, не мигая глядя на очки бармена. — Я один, и надеюсь, вы исполните мою просьбу. На моем солдатском теле много ранений, но я не бедняк.

Борн быстро, но осторожно — очень осторожно — взял руку бармена и вложил в нее записку и сто франков. Бросив напоследок выразительный взгляд на оторопевшего здоровяка, Джейсон повернулся и направился к двери, сильно прихрамывая.

Выйдя наружу, он быстро пошел по изрезанному трещинами тротуару в сторону выхода из переулка. Борн прикинул, что его представление в баре длилось около восьми-двенадцати минут. Понимая, что бармен следит за ним, он нарочно не стал смотреть, сидят ли еще его приятели за столом, но решил, что они пока не ушли. Обладатели безрукавки и армейской куртки находились не в самой лучшей форме, в их состоянии минуты не имели особого значения; он лишь надеялся, что полученные каждым пять сотен франков как-то повлияют на их чувство ответственности, и они уйдут вовремя. Как ни странно, он больше верил в Морриса-Рене, чем в молодого американца, называвшего себя Ральфом. У бывшего капрала Иностранного легиона был выработан безусловный рефлекс на выполнение приказов, он слепо будет ему повиноваться и в трезвом, и в пьяном виде. Джейсон очень на это рассчитывал — ему могла понадобиться их помощь, если только бармен из «Сердца солдата» воспринял всерьез солидную сумму, да и само предложение поговорить наедине с калекой, которого он мог спокойно убить одной рукой с наколками.

Борн ждал на улице, тусклые фонари в переулке почти не давали света, все меньше и меньше людей входили и выходили из закусочной, причем те, кто входил, находились в гораздо более хорошей форме, чем те, кто выходил, — и все они проходили, даже не удостаивая прислонившегося к кирпичной стене инвалида.

Инстинкт одержал верх. Моррис вытолкнул более молодого обладателя армейской куртки наружу, и когда тяжелая дверь захлопнулась, врезал американцу по лицу, неразборчиво призывая его слушаться приказов, потому что они стали богатыми и могут разбогатеть еще.

— Это лучше, чем если тебя подстрелят в Анголе! — закричал бывший legionnaire , достаточно громко, чтобы Борн смог разобрать его слова. — Но что они забыли в Анголе?

Джейсон остановил их, когда парочка уже шла по переулку, затащив обоих за угол кирпичного здания.

— Это я , — сообщил он командным голосом.

— Sacrebleu!.. [86]

– Что еще за дьявол!..

– Тихо! Можете сейчас заработать еще по пятьсот франков, если хотите. Не хотите, я найду еще двадцать желающих.

— Но ведь мы же товарищи! — запротестовал Моррис-Рене.

— Я надеру вам задницу за то, что так нас напугали… но мой приятель прав, мы товарищи — погоди-ка, Рене, а ты, случайно, не коммунист?

– Taisez-vous!

— Это значит «заткнись», — объяснил Борн.

— Я знаю . Я такое часто слышал…

— Слушайте меня. Через несколько минут из кафе может выйти бармен, чтобы встретиться со мной. Может , он выйдет, а может, и нет — я не знаю. Это тот лысый гигант в очках. Вы его знаете?

Американец пожал плечами, но бельгиец кивнул своей покачивающейся от возлияний головой.

— Это Санчес, и он espagnol.

— Испанец?

— Или latino-americain . Никто не знает.

Ильич Рамирес Санчес , подумал Джейсон. Карлос Шакал , родившийся в Венесуэле, террорист-изгой, с кем не смогли справиться даже Советы. Конечно же, он будет работать со своими земляками.

— А насколько хорошо ты его знаешь?

Теперь бельгиец пожал плечами.

— В «Сердце солдата» он царь и бог. Он способен пробить голову тому, кто будет себя плохо вести. Сперва он всегда снимает очки, а это первый признак того, что случится нечто, чего не хотели бы увидеть даже бывалые солдаты… Если он и правда придет сюда, чтобы с тобой встретиться, я бы посоветовал тебе делать ноги, пока не поздно.

— Он может придти сюда, потому что захочет со мной поговорить, а не чтобы что-то мне сделать.

— Тогда это не Санчес…

— Тебе не нужно знать подробностей, они тебя не касаются. Но если он все же выйдет из этой двери, я хочу, чтобы ты вовлек его в беседу, сможешь это сделать?

– Mais certainement.[87] Я несколько раз отсыпался на его диване наверху, Санчес меня лично относил, когда приходили уборщицы.

— Наверху?

— Он живет над кафе, на втором этаже. Говорят, что он никогда никуда не выходит, даже на рынок. Для него все покупают другие или необходимое просто доставляют к двери.

— Понятно. — Джейсон вытащил пачку денег и дал каждому нетвердо державшемуся на ногах товарищу еще по пятьсот франков. — Идите обратно в переулок, и если появится Санчес, ведите себя так, словно слегка перебрали. Попросите у него денег, выпивки, чего угодно.

Словно дети, Моррис-Рене и Ральф зажали в руках купюры, бросив друг на друга победный взгляд заговорщиков. Франсуа, этот сумасшедший legionnaire , сорит деньгами, словно сам их печатает! Их коллективный энтузиазм все увеличивался.

— И сколько ты хочешь, чтобы мы дразнили этого индюка, — поинтересовался южанин.

— Я насквозь проговорю его ушастую лысину! — пообещал бельгиец.

— Не стоит, мне просто надо убедиться, что он будет один, — сказал Борн, — что с ним или за ним никого нет.

— Проще простого, приятель.

— Мы заслужим не только твои деньги, но и твое уважение. Слово капрала-легионера!

— Я тронут. А теперь — вперед.

Пьяная парочка потащилась обратно в переулок, причем владелец армейской куртки с триумфом похлопывал Морриса по спине. Джейсон прислонился спиной к кирпичной стене в нескольких дюймах от угла здания и стал ждать. Прошло шесть минут, прежде чем он услышал то, что так хотел услышать.

– Санчес! Мой дорогой и хороший друг, Санчес!

— Рене, что ты тут делаешь?

— У моего юного американского друга заболел живот, но теперь все хорошо — его вырвало.

— Он из Америки?..

— Позволь вас познакомить, Санчес. Он станет великим воином.