Дикое племя Батлер Октавия

Когти были убраны внутрь мягких лап. Энинву ударом отогнала его в сторону. Он вскрикнул, и в страхе отскочил от нее. Когда он, с округлившимися от страха глазами, приложил руки к горлу, будто пытаясь таким образом защитить его, стало ясно, что он ожидает ее нападения. Он явно приготовился к смерти. Однако она медленно приблизилась к нему, расслабив свое тело. Что-то мурлыкая, она потерлась головой о его колено. Она взглянула на него снизу вверх и заметила, что руки, поднятые для защиты, опустились вниз. Она терлась мехом об его ногу и продолжала урчать. Наконец, почти против желания, его рука опустилась на ее голову и для начала погладила ее. Когда же она позволила ему почесать ее шею — которая, разумеется, не чесалась, — он пробормотал что-то вроде:

— Мой Бог!

Она бросилась в сторону, схватила кусок оленины и принесла ему.

— Я не хочу это есть! — сказал он.

Тогда она начала рычать. Он сделал шаг назад, но в результате уперся в неровную поверхность бревенчатой стены. Когда Энинву подошла поближе, все пути были отрезаны. Она пыталась вложить мясо в его руку, но он все время прятал ее. Наконец, стоя около мяса, она издала громкое хриплое рычанье. Томас в испуге опустился на пол, не сводя с нее глаз. Тогда, вложив мясо в его руку, она зарычала снова.

Он схватил мясо и начал есть. А ей стало любопытно, когда он вообще нормально ел последний раз? Ведь если он хотел убить себя, то зачем он шел к этому таким долгим и ужасным путем, позволяя себе гнить заживо? О, сегодня она вымоет его и примется за лечение. Если он действительно хочет умереть, пусть повесится и покончит с этим раз и навсегда.

Когда он справился с олениной, она вновь стала женщиной и медленно оделась, пока он наблюдал за ней.

— Я мог видеть это, — прошептал он после долгой паузы. — Я мог видеть, как твое тело меняется изнутри. Как меняется все… — Он покачал головой, как бы подчеркивая непостижимость увиденного, а затем спросил: — А ты можешь стать белой?

Вопрос заставил ее вздрогнуть. Неужели он так озабочен цветом ее кожи? Обычно люди Доро не обращали на это внимания. Большинство из них имело смешанное происхождение, так что им не приходило в голову издеваться над кем-либо по этому поводу. Энинву не знала предков этого человека, но была уверена, что он не такой уж белый, как воображает. Черты индейца проступают в его лице достаточно заметно.

— Мне еще никогда не приходилось превращаться в белую женщину, — сказала она. — В Витли меня знают все. Кого я буду там обманывать, и зачем мне пытаться это делать?

— Я не верю тебе, — сказал он. — Если ты можешь стать белой, ты должна это сделать!

— Но почему?

Он не сводил с нее враждебного взгляда.

— Мне и так неплохо, — сказала она наконец. — Если мне придется в один прекрасный день стать белой, чтобы выжить… что ж, я стану белой. Если мне придется стать леопардом, чтобы охотиться и убивать, я стану леопардом. Если мне понадобится быстро передвигаться из конца в конец земли, я стану большой птицей. Если мне будет необходимо пересечь море, я стану рыбой. — Она слегка улыбнулась. — Возможно, дельфином.

— Ты можешь стать белой для меня? — спросил он. Его враждебность исчезла, как только она заговорила. Казалось, что он поверил ей. А возможно, он просто воспринял ее мысли. Но если так, то он смог «расслышать» их достаточно отчетливо.

— Я думаю, тебе каким-то образом придется перетерпеть, что моя кожа черного цвета, — сказала она, демонстрируя на этот раз собственную враждебность. — Ведь именно так я выгляжу, и никто никогда еще не говорил мне, что я безобразна!

Он только вдохнул.

— Нет, ты не безобразна. Ни с какого расстояния. Просто дело в том… — Он сделал паузу и облизал губы. — Просто дело в том, что я подумал, что ты сможешь стать похожей на мою жену… хоть немного.

— У тебя есть жена?

Он потер чешущуюся язву на своей руке. Энинву смогла разглядеть ее сквозь дыру в рукаве, и вид у руки был такой, что о заживании не могло быть и речи. Кожа вокруг язвы была красной и опухшей.

— У меня была жена, — сказал он. — Большая и красивая девушка с золотистыми волосами. Я подумал, что будет совсем неплохо, если мы не будем жить в городе и иметь около себя соседей. Она не имела никакого отношения к людям Доро, но тем не менее он заставил меня жениться на ней. Он дал мне денег — достаточно, чтобы я смог купить землю и начать разводить табак. Поначалу я думал, что все будет прекрасно.

— А она знала, что ты мог читать ее мысли?

Он с презрением взглянул на нее.

— Разве она вышла бы за меня замуж, если бы знала? Да вышел ли бы кто-нибудь вообще?

— Возможно, что кто-нибудь из людей Доро. Возможно, кто-то, имеющий такой же талант.

— Ты даже не понимаешь, о чем говоришь, — с горечью заметил он.

Его тон заставил ее задуматься и вспомнить, что большинство самых ужасных людей Доро были вот такими же, как Томас. Хотя, возможно, они и не обладали такой сильной чувствительностью. Жизнь в городах, казалось, их не беспокоила. Но они слишком много пили, ругались и вздорили, измывались над своими детьми или случайно убивали друг друга, прежде чем Доро мог забрать их себе. И Томас был, вероятно, прав, женившись на самой обыкновенной женщине.

— И почему твоя жена сбежала? — спросила Энинву.

— А как тебе кажется? Я не смог удержаться от проникновения в ее мысли — так же, как в твои, а может быть и глубже. Я изо всех сил старался, чтобы она этого не узнала, но… некоторые вещи приходили ко мне так явно и так отчетливо… Я отвечал на вопрос, полагая, что она произносила его вслух, в то время как она молчала… а она не понимала этого, и…

— И она испугалась.

— Господи, да, да. Через некоторое время она была уже охвачена ужасом. Она ушла в дом своих родителей, и не пожелала даже видеть меня, когда я пришел за ней. Я не имел намерений в чем-либо ее обвинять. А после этого… были только женщины, которых приводил Доро. Так же, как он привел тебя.

— Но мы не такие уж плохие женщины — во всяком случае, я.

— И ты, не задумываясь, сбежишь от меня!

— Интересно, что бы ты мог чувствовать по отношению к женщине, которая вся покрыта грязью, язвами и болячками?

Он заморгал, а затем оглядел себя.

— Я подозреваю, что ты привыкла к лучшему!

— Разумеется! Позволь мне помочь, и тебе станет лучше. Ты не должен был так вести себя со своей женой.

— Но ты — не она!

— Конечно, нет. Она не смогла помочь тебе, а я смогу.

— Я не просил тебя…

— Послушай! Она сбежала от тебя, потому что ты принадлежишь Доро. Ты колдун, и она была напугана этим до отвращения. Я же не боюсь этого, и не испытываю отвращения.

— А у тебя нет права на это, — угрюмо пробормотал он. — Ты очень способная колдунья, гораздо способней меня. Мне еще до сих пор не верится, что я видел все твои проделки.

— Если мои мысли были открыты для тебя хотя бы ненадолго, ты должен верить тому, что я делаю, и тому, что я говорю. Я ни в чем не соврала тебе. Я действительно прожила на свете почти три с половиной сотни лет. Я целительница. Я видела и проказу, и гипертрофированное развитие у людей, которое вызывает скорую смерть, и детей, родившихся с ввалившимися лицами, и многое другое. Сравнивая, я могу сказать, что твои болезни не являются безнадежными.

Он хмуро взглянул не нее, не скрывая своего недовольства, словно пытался прочесть ее мысли. Наконец, как ей показалось, он бросил это занятие. Томас вздохнул и только пожал плечами.

— А могла ли ты помочь кому-нибудь из тех, других?

— Иногда мне удавалось помочь. Порой я могу приостановить гипертрофированный рост, или заставить видеть слепые глаза, или вылечить язвы, которые не проходят сами…

— Но ты не можешь освободить человека от посторонних голосов или видений, ведь так?

— Ты имеешь в виду мысли, которые ты воспринимаешь от других людей?

— Да, и то, что я «вижу». Временами я не могу отличить реальность от видений.

Она печально покачала головой.

— Мне хотелось бы уметь это делать. Я видела многих других, страдающих подобно тебе. Я нечто лучшее, чем те, кого твои люди называют словом «врач». Гораздо лучше. Но не настолько, как мне самой хотелось бы. Мне кажется, что я столь же несовершенна, как и ты.

— Все дети Доро несовершенны, это всего лишь божки на глиняных ногах.

Энинву поняла намек. Она прочитала Библию — священную книгу, почитаемую на ее новой родине, — в надежде расширить свое понимание окружающих ее людей. В Витли Исаак говорил всем, что она становится христианкой, и некоторые из них отнюдь не принимали его слова за шутку.

— Но я не отношусь к его детям, — сказала она Томасу, — я родилась не от него. — Я скорее то, что он называет диким племенем. Но это не имеет решающего значения. Ведь я тоже несовершенна.

Он посмотрел на нее, затем вновь уставился в пол.

— Ну хорошо. Я тоже не до такой степени несовершенен, как ты думаешь. — Он старался говорить очень тихо. — Я не импотент.

— Хорошо. Если бы ты был им, и Доро узнал бы об этом… то он решил бы, что ты больше ему не нужен.

Ее слова поразили его. Он подскочил на месте, посмотрел на нее таким взглядом, что она была готова в страхе бежать без оглядки, а затем сказал:

— Какое тебе до этого дело! Как ты можешь думать еще и о том, что случится со мной? Как ты можешь позволять Доро скрещивать тебя со мной, словно корову! Ты не похожа на других.

— Ты сам сравнивал меня с собакой. Черная сука, вот что ты говорил.

Даже сквозь покрывавшую его грязь она смогла заметить, как он покраснел.

— Мне очень жаль, извини, — сказал он через несколько секунд.

— Ну хорошо. Я едва не ударила тебя, когда ты это сказал. А ведь я очень сильна.

— Я не сомневаюсь.

— Меня беспокоит то, что Доро хочет сделать со мной. Он знает об этом. Я сказала ему.

— Обычные люди об этом не говорят.

— Да. Вот поэтому я здесь. Многие вещи не могут быть правильными для меня только потому, что он так считает. Он не является моим богом. Он привел меня к тебе в качестве наказания за мое кощунство. — Она слегка улыбнулась. — Но он не понимает одного — что я скорее предпочту лечь с тобой, чем с ним.

Томас молчал так долго, что ей пришлось тронуть его за руку.

Он взглянул на нее и улыбнулся, на этот раз стараясь не показывать гнилые зубы. Она еще не видела, чтобы он так улыбался.

— Но будь осторожна, — сказал он. — Доро никогда не должен узнать, как глубоко ты его ненавидишь.

— Он знает это уже много лет.

— И ты все еще жива? Ты должна быть очень ценной для него.

— Должна, — с горечью согласилась она.

Он вздохнул.

— Я и сам должен его ненавидеть. Но, так или иначе, я не могу. Однако… Мне кажется, я рад, что у тебя это получается. Я никогда раньше не встречал таких людей. — Он вновь замолчал, видимо, от нерешительности, и поднял на нее свои черные как ночь глаза, встретился с нею взглядом. — Только будь осторожна.

Она кивнула, подумав о том, что он чем-то напомнил ей Исаака. Исаак тоже всегда проявлял заботу о ней. Затем Томас встал и направился к двери.

— Куда ты? — спросила она.

— К ручью, который протекает за домом, хочу умыться. — И вновь последовала попытка улыбнуться. — Ты и в самом деле думаешь, что можешь справиться с этими язвами? Многие из них у меня уже очень давно.

— Я могу вылечить их. Конечно, они могут появиться вновь, если ты не будешь следить за чистотой и не перестанешь столько пить. Тебе нужно побольше есть!

— Я не знаю, то ли ты здесь для того, чтобы зачать ребенка, то ли для того, чтобы превратить в ребенка меня, — пробормотал он, закрывая за собой дверь.

Энинву вышла из избы и сделала веник из свежих веток. Она вымела все, что можно было вымести из избы, а затем вымыла все, что можно было отмыть. Она не знала, что можно было сделать с паразитами. Эти блохи были просто ужасны. Если бы дело касалось ее, то она наверняка сожгла бы эту избу и построила новую. Но Томас, видимо, не будет здесь долго оставаться.

Она мыла, чистила, чистила, чистила, а вид этой ужасной маленькой избы все еще не удовлетворял ее. Здесь не было ни чистых одеял, ни чистой одежды для Томаса. Так или иначе, но он явился опять все в тех же грязных лохмотьях, под которыми виднелась исцарапанная бледная и влажная кожа. Казалось, он испытывал явное смущение, когда Энинву принялась срывать с него эти лохмотья.

— Не валяй дурака, — сказала она ему. — Когда я начну заниматься этими болячками, у тебя не останется времени ни для стыда, ни для чего-то еще.

У него стала заметна эрекция. Сухопарый и болезненный на вид, он все же, как и говорил, не был импотентом.

— Хорошо, — пробормотала Энинву, приятно удивленная. — Тогда сначала получи свои удовольствия, а затем уже болезненные ощущения.

Его неуклюжие пальцы начали было перебирать складки ее одежды, но тут же неожиданно остановились.

— Нет! — сказал он. — Нет.

Он повернулся к ней спиной.

— Но… почему? — Энинву опустила руку на его плечо. — Ведь ты хочешь, значит, все в порядке. Для чего же еще я здесь нахожусь?

Он заговорил сквозь сжатые губы, словно каждое слово причиняло ему страдания.

— Неужели ты все еще так стремишься сбежать от меня, что не хочешь задержаться здесь еще ненадолго?

— Ах, вот оно что… — Она погладила его плечо, чувствуя, как под кожей проступают кости, на которых почти не наросло мышц. — Все женщины забирали твое семя и покидали тебя как можно быстрее.

Он промолчал.

Она подошла еще ближе к нему. Он был ниже, чем Исаак, ниже, чем все те мужские тела, в которых Доро являлся к ней. Ей казалось немного странным смотреть в глаза мужчине, не поднимая вверх головы.

— Так будет и со мной, — сказала она. — У меня есть муж, у меня есть дети. А также… Доро прекрасно знает, как быстро я могу зачать. Я всегда делаю это с ним очень быстро. Я должна получить твое семя и уйти, но я не оставлю тебя сегодня.

Он некоторое время смотрел на нее, не отрывая взгляд. Его черные глаза были очень внимательны, он будто собирался вновь взять под контроль свои способности и проникнуть в ее мысли — именно сейчас, когда он так хотел этого. Она поймала себя на мысли, что ее ребенок, и его ребенок тоже, будет иметь вот такие же глаза. Это было, пожалуй, единственное в его облике, что не требовало мытья или лечения, можно было сразу разглядеть их красоту. Его глаза были удивительными — особенно если учесть, как много он пил.

Он схватил ее так неожиданно, будто ему только сейчас пришло в голову, что он может это сделать, и некоторое время держал в объятиях. Наконец они направились к его полуразвалившейся кровати.

Доро пришел позже, спустя несколько часов. Он принес муку, сахар, кофе, крупу, соль, яйца, сушеный горох, свежие фрукты и овощи, одеяла, полотно и, как бы между делом, завел себе новое тело. Он купил или украл у кого-то небольшую грубо сделанную тележку, на которой и довез весь груз.

— Спасибо, — сказала Энинву, не скрывая своего замешательства. Она хотела показать ему, что ее благодарность была искренней. Сейчас было большой редкостью, чтобы он сделал все, о чем она просила. Ей было интересно, почему он проявил такую заботу именно сейчас. Наверняка он не планировал этого днем раньше.

Затем она увидела, что он смотрит на Томаса. После умывания его внешность сильно изменилась. Вдобавок Энинву побрила его, подстригла и аккуратно расчесала волосы. Но в нем произошли и другие, труднее уловимые перемены. Томас улыбался, с удовольствием помог перенести все принесенное в избу — вместо того, чтобы апатично стоять и бормотать что-нибудь под нос, пока Энинву ходила бы туда и обратно мимо него с полными руками.

— А теперь, — сказал он, позабыв от счастья, что Доро не сводит с него глаз. — Теперь мы посмотрим, как ты умеешь готовить, Женщина-Солнце.

Что за глупое имя , — с отчаянием подумала она про себя. Почему он назвал ее именно так? Должно быть, он прочитал это в ее мыслях. А она не сказала ему, что это имя дал ей Доро.

Доро в это время улыбался.

— Никогда не думал, что ты можешь делать это так хорошо, — сказал он ей. — Я бы и раньше отправлял к тебе всех своих больных.

— Я же лекарь, — сказала она. Однако его улыбка вызывала у нее опасения за безопасность Томаса. Это была улыбка в полный оскал зубов, в которой не было ни капли юмора. — Я уже зачала, — сказала она, хотя и не собиралась говорить ему этого еще несколько дней, а может быть, и недель. Несмотря на это, она совершенно неожиданно решила увести его от Томаса. Она знала Доро. За все эти годы она узнала его очень хорошо. Он привел ее к человеку, про которого заранее знал, что тот обязательно ее оттолкнет, и тем самым показал, как хорошо ей было прежде. Но вопреки его ожиданиям она тут же начала помогать этому человеку, лечить его, ухаживать за ним, так что в конце концов этого человека стало просто не узнать. И было совершенно очевидно, что ее невозможно наказать таким образом.

— Уже, — усмехнулся Доро, слегка удивленный. — Тогда мы можем уходить?

— Да.

Он взглянул в сторону избы, где находился Томас.

Энинву обошла вокруг тележки и схватила Доро за руки. Сейчас он был в теле круглолицего и моложавого белого мужчины.

— Зачем ты принес все эти вещи? — требовательно спросила она.

— Ты же сама просила, — ответил он вполне резонно.

— Для него, чтобы он мог выздороветь.

— А теперь ты хочешь покинуть его, прежде чем выздоровление произойдет.

Томас вышел из избы и увидел, что они стоят рядом. — Что-то не так? — спросил он. Позже Энинву сообразила, что вероятнее всего его насторожил эмоциональный всплеск ее мыслей. Ах, если бы только он мог читать мысли самого Доро!

— Энинву хочет отправиться домой, — достаточно вежливо сказал Доро.

Томас взглянул на нее с недоверием и болью.

— Энинву?..

Она не знала, что делать — вернее, не знала, как может заставить Доро почувствовать, что он уже достаточно сильно унизил ее. Что может остановить его сейчас от запланированного убийства?

Она взглянула на Доро.

— Я уйду вместе с тобой сегодня, — прошептала она. — Пожалуйста, я уйду с тобой прямо сейчас.

— Однако этого недостаточно, — сказал Доро.

Она покачала головой, упрашивая с безнадежностью в голосе:

— Доро, что еще ты хочешь от меня? Скажи мне, и я сделаю это.

Томас приблизился к ним, не спуская глаз с Энинву, его разум переполнялся гневом и болью. Энинву хотела крикнуть ему, чтобы он к ним не приближался.

— Я хочу, чтобы ты запомнила, — сказал ей Доро. — Ты пришла к мысли, что я не смогу тронуть тебя. Но думать так — слишком глупый и опасный путь.

Она только наполовину продвинулась в лечении. Она вынесла брань и оскорбления со стороны Томаса. Она выдержала часть ночи около его грязного тела. В конце концов, она сумела добраться до него и начать лечить. Ведь не только язвы и болячки на его теле были предметом ее внимания. Еще ни разу Доро не забирал от нее больного в начале лечения, ни разу! Как только она не подумала, что он может сделать нечто подобное? Это было равносильно тому, как если бы он угрожал кому-нибудь из ее детей. Да, разумеется, он угрожал ее детям. Он угрожал всему, что было ей дорого. По-видимому, он еще не закончил с ней, и только поэтому еще не убил. Но с тех пор, как она ясно дала понять, что не любит его и подчиняется только его силе, он чувствовал необходимость напоминать ей об этой силе. И если он не может это сделать, отдавая ее в руки человека-дьявола, потому что этот человек тут же перестает быть дьяволом, то он может забрать у нее этого человека именно сейчас, когда ее интерес к нему стал особенно сильным. А кроме того, возможно, Доро догадался, что она сказала Томасу, — что скорее разделит постель с ним, чем с Доро. Для человека, привыкшего к обожанию, такая догадка могла быть страшным ударом. Но что она могла сделать?

— Доро, — продолжала упрашивать она, — этого вполне достаточно. Я все поняла. И я была неправа. Я буду помнить об этом и вести себя гораздо лучше.

Теперь она сжимала обе его руки, склоняя свою голову перед гладким молодым лицом. Внутри она пронзительно кричала от ярости, страха и отвращения. А снаружи ее лицо было таким же гладким и спокойным, как и его.

Но из-за упрямства, голода, или от желания причинить ей боль он не мог остановиться. Он повернулся к Томасу. И в этот момент Томас понял.

Он отскочил назад, и недоверие вновь отчетливо проступило во всем его облике.

— Почему? — сказал он. — Что я сделал?

— Ничего! — неожиданно закричала Энинву, и ее руки, лежавшие на руках Доро, мгновенно сжались так, что Доро не мог разжать их никаким обычным путем. — Ты ничего не сделал, Томас, только служил ему всю свою жизнь. Сейчас он думает только о том, как отнять у тебя жизнь в надежде мне досадить. Беги!

Мгновение Томас стоял, словно застывший.

— Беги! — крикнула Энинву. Доро изо всех сил пытался вырваться — без сомнения, это был рефлекс страха. Он хорошо знал, что не сможет освободиться из ее рук или превзойти ее в физической силе в одиночку. И он не должен использовать свое обычное оружие. Он все еще не закончил с ней. Ведь теперь она носила потенциально ценного ребенка.

Томас побежал прямо к лесной чаще.

— Я убью ее, — закричал Доро. — Твоя жизнь, или ее.

Томас остановился, оглянулся назад.

— Он лжет, — почти с восторгом сказала Энинву. — Беги, Томас. Он лжет!

Доро попытался ударить ее, но она поставила ему подножку, и когда он упал, перехватила его руки таким образом, что при любом движении он причинял себе страшную боль. Очень страшную боль.

— Я буду подчиняться, — прошипела она прямо в его ухо. — Я буду делать все, ты захочешь!

— Отпусти меня, — сказал он, — или ты не будешь жить, даже подчинившись. Сейчас я говорю правду, Энинву. Поднимайся.

На этот раз в его голосе до ужасающего ясно звучала смерть. Именно так звучал его голос, когда он на самом деле был готов к убийству: голос становился абсолютно бесцветным и незнакомым. И Энинву почувствовала, кто был перед ней. Это был дух, смертоносный голодный демон, скрученный огбанджи, готовый выскользнуть из своего молодого мужского тела, чтобы оказаться в ней. Она старалась сжать его еще сильнее.

Но теперь здесь снова появился Томас.

— Отпусти его, Энинву, — сказал он. Она вскинула голову, чтобы взглянуть на него. Она рисковала всем на свете, чтобы дать ему возможность бежать — по крайней мере, возможность, — а он вернулся назад.

Он попытался оторвать ее от Доро.

— Отпусти его, еще раз говорю тебе. Иначе он перешагнет через тебя и заберет меня двумя секундами позже. Ведь еще никто здесь не пытался приводить его в замешательство подобным образом.

Энинву оглянулась по сторонам и решила, что он был прав. Когда Доро совершал переход из тела в тело, он всегда брал ближайшее к себе. Вот почему он иногда дотрагивался до людей. Он обычно делал это в толпе, прикосновение помогало выбрать ему именно того, кого он наметил. Когда он решал совершить перемещение, а ближайшее тело находилось за сотни миль от него, он все равно его взять. Расстояние не играло роли. Если он решил пройти через Энинву, то после он может добраться и до Томаса.

— У меня ничего нет, — продолжал тем временем Томас. — Вот эта изба и есть все мое будущее: здесь я останусь, состарюсь, сопьюсь и сойду с ума. Я не представляю собой ничего, за что можно было бы умереть, Женщина-Солнце. Даже если твоя смерть и может меня спасти.

Применив гораздо меньшую силу, чем была у Доро в его новом теле, Томас поднял ее на ноги, освобождая лежащего. Затем оттолкнул ее так, что она оказалась за ним, а сам он теперь стоял напротив Доро.

Доро медленно поднялся с земли, не сводя с них глаз. Он словно хотел подтолкнуть их на смелый побег — или, наоборот, вызвать в них страх, чтобы это был побег отчаяния и безнадежности. Но в любом случае, в его взгляде не было ничего человеческого.

Глядя на него, Энинву думала о том, что ей так или иначе придется умереть. Они оба — и она, и Томас — должны умереть.

— Я был предан и верен тебе, — сказал ему Томас, словно обращался к разумному человеку.

Теперь глаза Доро остановились на нем.

— Я доказал тебе свою верность, — повторил Томас. — Я никогда даже не пытался ослушаться тебя. — Он медленно покачал головой. — Я любил тебя, хотя прекрасно знал, что этот день должен прийти. — Он вытянул вперед правую руку, чтобы сохранить равновесие. — Отпусти ее домой к мужу и детям, — сказал он.

Не говоря ни слова, Доро схватил его руку. От этого прикосновения гладкое молодое тело, которое он носил, ослабло и рухнуло на землю, а тело Томаса, худое и сплошь покрытое язвами, чуть распрямилось. Энинву смотрела на него широко открытыми глазами, полными ужаса. В одно мгновение взгляд человека, который, казалось, был ей другом, превратился во взгляд демона. Убьет ли он теперь и ее? Ведь Доро ничего не обещал. Он даже не сказал ни единого доброго слова своему почитателю.

— Закопай это, — слова слетели из уст Томаса. Доро указал в сторону своего бывшего тела.

Она закричала. Стыд и облегчение заставили ее отвернуться в сторону. Он собирался продлить ее жизнь, за которую заплатил Томас.

В следующий момент рука, ранее принадлежавшая Томасу, опустилась на ее плечо и развернула в сторону лежавшего на земле тела. Она ненавидела собственные слезы. Отчего она была такой слабой? Вот Томас оказался сильным. Он прожил не больше тридцати пяти лет, но все-таки смог найти в себе силы, чтобы противостоять Доро и спасти ее. Она прожила в десять раз дольше этого срока, но только плакала и съеживалась. Вот что Доро сделал из нее — и он еще не понимал, за что она так его ненавидела.

Он подошел поближе, чтобы понаблюдать за ней, и каким-то чудом она удержалась, чтобы не съежиться от страха. Сейчас, в теле Томаса, он казался выше, чем был сам Томас.

— Мне нечем копать, — прошептала она, хотя не намеревалась говорить так тихо.

— Копай руками! — сказал он.

В избе она нашла лопату и тесло, которым, по-видимому, Томас обтесывал бревна для своей избы. Теперь, с помощью этих инструментов, она могла справиться с землей. Пока она копала могилу, Доро стоял, наблюдая за ней. Он не попытался помочь ей, не проронил ни слова, и ни разу не отвернулся. К тому времени, когда она закончила рыть яму — неровную и скорее продолговатую, чем прямоугольную, но большую и достаточно глубокую, — она почувствовала, что вся дрожит. Работа ее буквально вымотала. Эту тяжелую работу она сделала очень быстро. Даже мужчина, раза в полтора больше ее, не справился бы так скоро. Или, возможно, все-таки справился, если бы Доро наблюдал за ним.

О чем же Доро думал? Собирался ли он убить и ее, в конце концов? Может быть, он закопает Томаса вместе с этим безымянным телом и уйдет отсюда в ее теле?

Она подошла к лежащему телу, уложила его поровнее и завернула в полотно, которое привез с собой Доро. Затем кое-как опустила его в могилу. У нее было искушение попросить Доро о помощи, но единственный взгляд на его лицо заставил ее отказаться от этого намерения. Он не стал бы помогать. Он задался целью наказать ее. Она вздрогнула от этой мысли. Она не видела его за убийством с тех пор, как покинула родину. Разумеется, все эти годы он убивал, и довольно часто. Но он делал это в одиночку. Он появлялся в Витли в одном теле, а уезжал оттуда в другом. Но он никогда не устраивал такую замену при свидетелях. К тому же он уезжал очень быстро, сразу после того, как происходила замена. Если же он предполагал оставаться в городе еще некоторое время, то оставался, облачаясь в тело незнакомца. Он не позволял своим людям забывать, кто он такой, но его напоминания были очень осторожными и походили скорее на намеки. А если бы они таковыми не были — размышляла Энинву, пока закапывала могилу, — если бы Доро выставлял свою силу напоказ перед другими, как он сделал это сейчас перед ней, тогда бы даже его самые преданные обожатели быстро разбежались от него. Его способ убивать мог ужаснуть любого. Она взглянула на него и увидела худое лицо Томаса, которое она только что побрила своей собственной рукой, которое совсем недавно было тронуто чуть напряженной слабой улыбкой. Она отвернулась и задрожала.

С трудом она засыпала могилу, пытаясь про себя читать молитву над этим безымянным телом, как принято у белых людей. Ту же молитву она предназначала и для Томаса. Но в присутствии Доро, наблюдавшего за ней, ее разум отказывался работать. Ослабевшая, опустошенная и испуганная стояла она над этой могилой.

— А теперь ты могла бы сделать что-нибудь и с этими язвами, — сказал Доро. — Я предполагаю использовать это тело еще некоторое время.

А это означало, что она будет жить. Пока. Он сказал ей об этом. Она встретила его взгляд.

— Я уже начала заниматься ими. Они болят?

— Не сильно.

— Я ввела в них лекарство.

— Они пройдут?

— Да, если ты будешь соблюдать чистоту и хорошо питаться и… не будешь столько пить, сколько пил он.

Доро рассмеялся.

— Позаботься о них еще, — сказал он. — Я хочу, чтобы они прошли как можно скорее.

— Но сейчас в них уже есть лекарство. Ему нужно время для действия. — Ей не хотелось прикасаться к его телу, даже для лечения. Не так давно она не предполагала дотрагиваться и до Томаса, но к нему она испытывала расположение, несмотря на его жалкий вид. Если бы не эти его неуправляемые способности, он был бы неплохим человеком. В конце концов он именно таким и оказался. Она с большим желанием похоронила бы его тело, когда Доро оставит его, но она не хотела притрагиваться к нему, пока Доро его носит. Возможно, Доро знал и об этом.

— Я сказал тебе, чтобы ты занялась язвами! — приказал он. — Что я должен сделать в следующий раз, чтобы заставить тебя подчиняться?

Она отвела его в избу, раздела и вновь занялась лечением больного сухопарого тела. Когда она закончила, он велел ей раздеться и лечь рядом ним. Она уже не плакала, потому что ей казалось, что это было бы ему очень приятно. К тому же после всего произошедшего — может быть, впервые за сотню лет — она почувствовала безумную слабость и усталость.