Дикое племя Батлер Октавия

— Что это такое? — спросил он.

— В одном случае лекарство, в другом случае яд.

— А что ты собираешься с ними делать?

— Превращу их в порошок, смешаю с другими травами, сделаю отвар, а потом дам детям, которые страдают глистами.

Доро только покачал головой.

— А я думал, что ты помогаешь им более простым способом, производя лекарства внутри собственного тела.

— Этот способ тоже будет хорошо действовать. Я собираюсь научить ему нескольких женщин.

— Зачем?

— Чтобы они могли лечить себя и свою семью и быть независимыми от того, что они считают моим колдовством.

Он наклонился и запрокинул ее голову, чтобы видеть ее лицо.

— Почему же это они не должны зависеть от твоего колдовства? Ведь твои собственные лекарства гораздо эффективнее любых трав.

Она пожала плечами.

— Они должны учиться помогать себе сами.

Он взял в руки корзину, потянул Энинву, чтобы сдвинуть ее с места. — Идем в дом и поговорим.

— Нам не о чем говорить.

— Все равно идем. Ты смешишь меня.

Он обнял ее за плечи и повел назад к дому.

Он собирался провести ее в библиотеку, но там уже нашли себе место несколько детей, которые учились читать. Они сидели полукругом на ковре, поглядывая на одну из дочерей Энинву. Доро уже выпроваживал Энинву назад, чтобы не мешать их занятиям, когда расслышал голос одного из своих детей от Сьюзен, читавшего строфу из Библии: «Будь как моим, так и его. Думай не о высоком, а снизойди до слабых и обездоленных. Не трать мудрость на собственное тщеславие».

Доро оглянулся.

— По-моему, это не самая популярная цитата из Библии в этой части страны, — сказал он.

— Я знаю, что они учат не самые популярные места, — ответила ему Энинву. — Ведь есть и другие: «Тебе никогда не спастись от того хозяина, чей слуга скрыт в тебе». Они живут в мире, который не желает, чтобы они слышали подобные вещи.

— Так ты воспитываешь их в духе христианства?

Она вновь пожала плечами.

— Большинство их родителей — христиане. Они хотят, чтобы их дети научились читать и чтобы они могли читать Библию. Между прочим, — она взглянула на него, и уголки ее рта опустились вниз, — между прочим, ведь это христианская страна.

Он пропустил мимо ушей сарказм и повел ее в гостиную.

— Христиане почитают самоубийство за большой грех, — сказал он.

— Они почитают за грех вообще забирать чью-нибудь жизнь, но тем не менее убивают и убивают.

— Энинву, почему ты решила умереть? — Он никогда бы не подумал, что произнесет эти слова так спокойно. Что она подумает о нем? Что ему все равно?

— Это единственный способ освободиться от тебя, — ровным голосом ответила она.

Некоторое время он размышлял над этим. — А мне казалось, если я останусь сейчас рядом с тобой, это может помочь тебе стать полезной для тех… для тех дел, которые меня ждут, — сказал он.

— А ты все еще думаешь, что я приношу мало пользы в твоем так называемом деле?

— Но ты не принимаешь его. Из-за чего же еще ты хочешь умереть?

— Из-за того, о чем мы уже многократно говорили. Все временно в этом мире, кроме тебя и меня. Ты — это все, что у меня есть, а возможно — и все, что будет. — Она медленно покачала головой. — Но ты — это всего лишь бесстыдство и цинизм.

Он нахмурился, пристально глядя на нее. Она не говорила ничего подобного с той самой ночи, проведенной ими в библиотеке. Она вообще никогда не разговаривала подобным образом, столь скучно и столь прозаически, как если бы произносила самую тривиальную фразу: «А ты высокий». И он почувствовал, что не может даже разгневаться на нее.

— Так значит, я должен уйти? — спросил он.

— Нет, оставайся со мной. Сейчас ты нужен мне здесь.

— Даже с моим цинизмом.

— Даже так.

Сейчас она была точно такой же, как после смерти Луизы — непохожей на себя, слишком пассивной и готовой умереть. Конечно, тогда причиной были одиночество и печаль, неожиданно навалившиеся на нее. Сейчас же… а что все-таки на самом деле случилось с ней сейчас?

— Это все из-за Сьюзен? — спросил он. — Я не думал, что ты принимала ее так близко к сердцу.

— Я нет, а вот ты — да. Ты сделал ей трех детей.

— Но…

— Тебе не нужно было забирать ее жизнь.

— Я больше не мог никак иначе ее использовать. Для нее это была единственная возможность быть мне полезной. Детей у нее было уже достаточно, а заботиться о них она не могла. Так что ты ожидала от меня, как я должен был с ней поступить?

Энинву встала и вышла из комнаты.

Позже он попытался вновь заговорить с ней. Но она уже не слушала его. Она не собиралась ни спорить с ним, ни осыпать его проклятиями. Но когда он в очередной раз собрался уходить, она попросила его остаться. Когда он вечером вошел в ее комнату, она была до странного гостеприимна. И в то же время она все еще собиралась расстаться с жизнью. Это было цинично с ее стороны. Так он считал. Бессмертная женщина, которая могла жить рядом с ним многие тысячелетия, вознамерилась совершить самоубийство, а он даже не мог понять настоящей причины этого.

Он впадал все глубже в отчаяние по мере того, как увеличивался срок ее беременности, потому что он не мог испытать ее близость. Она признавала, что была нужна ему, и даже что любила его, но какая-то ее часть была для него закрыта, и никакие его слова не могли туда проникнуть.

Наконец он ушел на несколько недель. Ему очень не нравилось, как она с ним поступала. Он не мог припомнить другого случая, когда его мысли были столь же беспорядочно перепутаны, и когда он так же безнадежно хотел получить то, чего получить не мог. Он позволил ей относиться к нему как к обыкновенному человеку. Он разрешил ей разбудить в нем чувства, которые дремали в нем в течение многих лет. Очень многих — в несколько раз дольше, чем прожила она. Он чувствовал себя так, будто вся пелена, скрывавшая его сущность от ее глаз, растворилась. Он был поражен тем, что мог позволить подобному произойти, и тем, что она могла это видеть. Но даже это обстоятельство, в конце концов, его мало заботило.

Он отправился в Батон Руж, к женщине, которую знал несколько лет. Она была замужем, но ее муж теперь отбыл в Бостон, и она пригласила Доро к себе. Он провел с ней несколько дней, все время находясь на грани желания рассказать ей об Энинву, но так и не собрался с духом.

Вскоре он взял себе новое тело, которое принадлежало освободившемуся черному, владевшему несколькими рабами и жестоко обращавшемуся с ними. И только после ему стало интересно, почему все-таки он убил именно этого человека. Ведь, в конце концов, его никак не касалось то обстоятельство, что этот человек был столь груб со своей собственностью.

Затем он заменил тело этого рабовладельца на тело другого, тоже свободного черного. Он мог бы оказаться почти светлокожим братом для человека, который так понравился Энинву: невысокий, крепкий, красивый, темно-коричневый. Возможно, она отвергнет его по той причине, что он лишь похож на прежнего, и уж никак не является им на самом деле. Кто знает, как она поведет себя. Но вполне возможно, что она примет его, будет с ним разговаривать, и они хоть ненадолго приблизятся друг к другу, прежде чем она вновь закроет себя перед ним, как отработавшая машина.

И он отправился к ней.

Ее живот уже заметно округлился, когда он обнял ее при встрече. При других обстоятельствах он бы рассмеялся и погладил его, думая о находящемся внутри ребенке. Но сейчас он только взглянул на него, отметив про себя, что она может родить в любой момент. Как глупо он поступил, что ушел и оставил ее одну, отказавшись тем самым от любой возможности провести вместе с ней, быть может, их последние дни.

Она взяла его за руку и повела в дом, а ее сын Джулиен занялся его лошадью. Он бросил в сторону Доро долгий и испуганный, полный мольбы взгляд, который оставил Доро равнодушным. Было ясно, что Джулиен его узнал.

Оказавшись внутри дома, он наткнулся на точно такие же взгляды со стороны Лиа и Кейна, за которыми послала Энинву. Никто не произнес ни слова, кроме обычных приветствий, но весь дом был наполнен напряжением. Казалось, что это чувствовали все, кроме Энинву. Она словно была охвачена радостью по поводу очередного возвращения Доро.

Ужин прошел тихо, почти мрачно, и казалось, что каждый нашел для себя неотложные дела, чтобы не задерживаться за столом. Каждый, за исключением Доро. Он уговорил Энинву посидеть с ним за вином, фруктами и орехами в меньшей по размерам и более прохладной дальней гостиной. Для него не имело никакого значения, как выглядела эта комната. Главное, что Энинву была рядом с ним.

Ребенок Энинву, некрупный, но здоровый мальчик, родился недели через две после возвращения Доро. Тот теперь едва не заболел от отчаяния. Он все еще не знал, что ему делать со своими чувствами, и никак не мог припомнить, чтобы когда-нибудь раньше он испытывал подобную сумятицу в душе. Временами он ловил себя на том, что наблюдает за своим поведением как бы со стороны, и с еще большим смущением заметил, что в этом поведении не было ничего, что явно подтверждало бы сам факт его страданий. Он провел много часов за разговорами с Энинву, наблюдая за тем, как она готовила и смешивала травы, одновременно инструктируя некоторых своих людей, как следует ухаживать за посевами трав, отличать их по виду и использовать.

— И что же они будут делать, когда у них окажутся только травы? — спросил он ее.

— Либо жить, либо умирать, уж как смогут, — сказала она. — Все живое в конце концов умирает.

Она нашла женщину, которая должна будет ухаживать за ее ребенком, и дала обстоятельные инструкции испуганной Лиа. Она считала Лиа самой способной из всех своих белых дочерей и полагала, что лишь она одна сможет стать достойной ее преемницей. Кейн этого не хотел. Он был напуган, и даже чувствовал страх от одной лишь мысли о таких перспективах. Но, возможно, ему следовало бы стать более похожим на своего собственного отца, научиться иначе относиться к жизни. Доро решил, что не стоит об этом беспокоиться. В какой-то момент ему показалось нужным объяснить Кейну, что если он будет играть свою роль так же хорошо, как Доро, и если он будет обходить все ловушки, встречающиеся на пути богатого плантатора, то никому и в голову не придет усомниться, что перед ними действительно самый настоящий плантатор. Доро рассказал историю о том, как Френк возил его по стране, выдавая за африканского принца, и они вместе с Кейном посмеялись над ней. До сих пор в доме не звучало более громкого смеха, и даже этот оборвался достаточно резко.

— Ты должен остановить ее, — сказал Кейн, хотя они чуть ли не все время обсуждали ситуацию с Энинву. — Ты должен сделать это. Только тебе это под силу.

— Но я даже не знаю, что тут можно сделать, — признался Доро. Кейн, возможно, очень плохо представлял, как тяжело для него было в этом признаться.

— Поговори с ней! Ведь хочет же она чего-нибудь? Так дай ей это!

— Я думаю, она хочет, чтобы я перестал убивать, — сказал Доро.

Кейн заморгал, затем беспомощно покачал головой. Даже он понимал, что это невозможно.

Лиа вошла в гостиную, где они с Кейном беседовали, и встала перед Доро, уперев руки в бока.

— Я ничего не знаю о твоих чувствах, — сказала она. — Я никогда не была способна понять их, но если ты вообще чувствуешь хоть что-нибудь по отношению к ней, то иди к ней прямо сейчас!

— Почему? — спросил Доро.

— Потому что она собирается сделать это. Она, как мне кажется, вот-вот дойдет до самого края. Я не думаю, что она планирует это на завтрашнее утро, как Луиза.

Доро поднялся, чтобы идти, но Кейн остановил его, обратившись с вопросом к Лиа.

— Радость моя, так чего же она хочет? Что она на самом деле хочет от него?

Лиа переводила взгляд с одного на другого, увидев, что они оба ожидают ее ответа.

— Я спросила ее об этом, — сказала она наконец. — Она просто пожаловалась на усталость. На смертельную усталость.

Но отчего? Из-за него? Но ведь она сама попросила его не уходить, хотя он и собирался это сделать.

— От чего же она устала? — спросил Доро.

Лиа вытянула руки перед собой и вновь посмотрела на сидящих. Она несколько раз сжала и разжала пальцы, будто стараясь схватить что-то. Так она сделала несколько движений, а потом, видимо, или увидела, или вспомнила какие-то картины или видения, доступные только ее взгляду. В обществе обычных людей ее бы при этом наверняка посчитали сумасшедшей.

— Вот все, что я могу чувствовать, — сказала она. — Это бывает всякий раз, если я сяду на то место, где она только что сидела, или еще отчетливее, если я потрогаю руками что-то из ее одежды. Это постоянное стремление к чему-то, стремление ухватить что-то, но при этом всегда в руках остается только одна пустота. Ничего кроме пустоты. Вот, видимо, от этого она и устала.

— Может быть, все дело в ее возрасте, — сказал Кейн. — Может быть, это возраст наконец-то догнал ее.

Лиа только покачала головой.

— Я так не думаю. Она не испытывает никакой боли, и вообще никаких старческих отклонений. Она просто… — Тут Лиа издала звук, напоминающий рыданье — видимо, от ощущения безысходности. — Я не очень способна к быстрому разрешению подобных загадок, — сказала она. — Многое, что я чувствую, приходит ко мне в отчетливом виде часто без всякого моего участия. Моя мать обычно могла распутывать многие едва проступающие явления и прояснять их как для себя, так и для меня. Но я не умею делать этого так хорошо.

Доро ничего не сказал, только продолжал неподвижно стоять, стараясь ухватить смысл сказанного.

— Да иди же к ней, будь ты проклят! — закричала Лиа, а затем добавила, но уже чуть спокойней: — Помоги ей. Ведь она была лекарем все время после того, как приехала сюда из Африки. И вот теперь она нуждается в ком-то, кто мог бы вылечить ее. Кто может сделать это, кроме тебя?

Он оставил их одних и отправился взглянуть на Энинву. Ему никогда до сих пор не приходило в голову, что ей понадобится его помощь. Стало быть, все обернулось против него, и теперь он должен лечить лекаря.

Он нашел ее в спальне, когда она собиралась лечь в постель. Она тепло улыбнулась, как только он вошел в комнату, будто была рада видеть его.

— Еще рано, — сказал он.

— Я знаю, но я очень устала.

— Да. Лиа только что сказала мне, что ты… устала.

Она смотрела на него некоторое время, потом вздохнула.

— Временами я мечтаю только об обычных детях.

— Ты собиралась… этой ночью…

— Я все еще не отказалась от этого.

— Нет! — Он сделал шаг в ее сторону и схватил за плечи, как будто это движение могло удержать жизнь внутри нее.

Она оттолкнула его с такой силой, какой он не ощущал в ней с момента смерти Исаака. Его отбросило к стене, и он едва не упал.

— Не смей мне больше ничего говорить, — тихо сказала она. — Я больше не хочу ничего слышать от тебя о том, что мне следует делать.

Тем временем он погружался в знакомые глубины гнева, глядя на нее и потирая ушибленное о стену плечо.

— В чем дело? — прошептал он. — Скажи мне, что не так?

— Я устала. — Она направилась к кровати.

— Тогда попытайся еще раз!

Она не стала накрываться одеялом, а уселась прямо на него, наблюдая за Доро. Она не произнесла ни слова, только наблюдала. Наконец, сделав глубокий неровный вдох, он сел в кресло рядом с ее кроватью. Его трясло. Его сильное, совершенно без всяких изъянов новое тело поминутно вздрагивало, будто он уже успел износить его. Но он должен остановить ее, должен.

Он взглянул на нее, и ему показалось, что он увидел сострадание в ее глазах. Как будто на какой-то момент она смогла вернуться к нему, чтобы удержать его не только как своего любовника, но и как одного из своих детей, которого требуется успокоить. Он должен ей разрешить сделать это, он должен быть рад этому.

Но она не двинулась с места.

— Я уже говорила тебе, — сказала она очень тихо, — что даже когда я ненавидела тебя, я надеялась, что ты пытаешься что-то сделать. Я верила, что мы могли бы иметь вокруг себя достаточно много людей, похожих на нас, и мы не были бы одиноки. У тебя было гораздо меньше неприятностей со мной, чем могло быть, потому что я верила в это. Я научилась отворачиваться и не замечать того, как ты поступаешь с людьми. Но, Доро, ведь не могу же я отворачиваться от всего. Ты убиваешь своих лучших слуг — людей, которые подчиняются тебе, даже если это оборачивается для них страданием. Убийство доставляет тебе слишком большое удовольствие, слишком большое.

— Но я все равно должен совершать его, независимо от того, приносит оно мне удовольствие или нет, — сказал он. — Ты знаешь, что в этом моя сущность.

— Ты деградируешь.

— Я…

— Все человеческое в тебе умирает, Доро. Оно уже почти умерло. Исаак знал, что это произойдет, и он говорил мне об этом. Он рассказал мне об этом как раз в ту ночь, когда уговаривал меня выйти за него. Он сказал, что когда-нибудь ты вообще перестанешь чувствовать что-либо человеческое, и он был рад, что ему не придется дожить до такого дня и увидеть это. А еще он сказал мне, что я должна жить, чтобы попытаться спасти эти остатки человеческого в тебе. Но он ошибался. Я не могу их спасти. Все это уже умерло.

— Нет. — Он закрыл глаза, все еще пытаясь унять дрожь. Наконец он оставил это занятие и взглянул на нее. Ах, если бы ему только удалось заставить ее понять и увидеть. — Оно не умерло, Энинву. Я, должно быть, думал так и сам, прежде чем отыскал тебя во второй раз, но на самом деле это не так. Возможно, это умрет во мне, но только если ты покинешь меня. — Он хотел прикоснуться к ней, но не отважился рисковать, чтобы не оказаться в очередной раз отброшенным к стене. Она сама должна прикоснуться к нему. — Я думаю, что мой сын был прав, — сказал он. — Какая-то часть меня умирает раз за разом. И кем же я буду, когда из всех ощущений не останется ничего, кроме голода и сытости?

— Кто-нибудь отыщет способ, чтобы избавить мир от тебя, — сказала она бесцветным голосом.

— Но как? Самые лучшие люди, с неимоверным запасом сил, принадлежат именно мне. Я собирал их, защищал их и размножал на протяжении почти четырех тысячелетий, в то время как обычные люди преследовали, травили и жгли любого из них, кого я упустил.

— Но ты не всемогущ, — сказала она. — Почти три столетия ты не мог меня отыскать. — Она вздохнула и покачала головой. — Но это не имеет значения. Я не могу сказать, что именно может с тобой произойти, но так же как и Исаак я рада, что не доживу до этого времени.

Тогда он поднялся, не в силах сдерживать гнев, не зная толком, что ему делать: то ли проклинать ее, то ли умолять. Его ноги подгибались, и он чувствовал, что вот-вот разрыдается от отчаяния. Почему она не поможет ему? Ведь помогала же она другим! Ему хотелось то ли сбежать от нее, то ли убить ее. Почему она хочет затратить всю свою силу на это бессмысленное самоубийство, в то время как он стоит перед ней с умоляющим видом? Его лицо взмокло от пота, тело трясется, как у старого паралитика.

Но он не мог ни уйти, ни убить. И то и другое было невозможно.

— Энинву, ты не должна покидать меня! — По крайней мере, он сумел совладать со своей речью. Он говорил не тем безликим голосом, который, казалось, циркулировал только внутри его тела и всегда внушал страх большинству людей, и который мог заставить Энинву думать, что он пытается запугать ее.

Женщина откинула одело и легла. Почему-то именно в этот момент он понял, что она действительно может умереть. Вот так, лежа прямо перед ним, она может навсегда уйти от него.

— Энинву! — В тот же момент он оказался на постели рядом с ней, стараясь приподнять ее. — Ну пожалуйста, — сказал он, уже не слыша собственных слов. — Пожалуйста, Энинву. Выслушай меня. — Она все еще была жива. — Выслушай меня. Нет ничего, чего бы я не отдал, чтобы лечь вот так, рядом с тобой, и умереть, как собралась умереть ты. Ты даже не можешь себе представить, как страстно я желаю этого… — Он проглотил подступивший к горлу комок. — Женщина-Солнце, пожалуйста, не оставляй меня. — Его голос сломался, и он заплакал. Всегда, едва ли не с самого рождения, он стремился подавлять в себе слезы и рыдания, которые дополнительно сотрясали и без того постоянно трясущееся его тело. И вот сейчас он плакал так, будто хотел выплакаться за все прошедшие годы, когда на его лице не появлялось слез и когда к нему не приходило облегчение. Он не мог остановиться. Он не помнил, как она сняла с него сапоги и накрыла его одеялом, умыв его лицо холодной водой. Он даже не почувствовал ни ее мягких объятий, ни тепла ее близкого тела. Наконец он заснул, полностью опустошенный, склонив голову на ее грудь, а когда с первыми солнечными лучами проснулся, эта грудь была по-прежнему теплой, мягко поднималась и опускалась в ровном дыхании.

Эпилог

Но перемены должны были произойти.

Энинву так и не смогла получить все, что хотела, а Доро не мог больше удерживать в своих руках все, что он однажды посчитал по праву сильного своим. Ей удалось убедить его отказаться от уничтожения собственных производителей, выполнивших для него свою роль. Она не смогла остановить его от убийств вообще, она лишь получила от него обещание, что больше не будет новых Томасов и Сьюзен. Если кто-то и заслуживал право на защиту от его тяги к убийству, то в первую очередь именно вот эти люди.

И больше он не командовал ею. Она больше не была одним из его производителей, и даже не считалась одним из его людей в прежнем понимании этого слова. Он мог лишь просить ее о содействии, о помощи, но он больше не мог принуждать ее к этому силой. И, разумеется, больше ничто не угрожало ее детям.

Он вообще не должен был никаким образом пересекаться с ее детьми. Однако в этом пункте возникли разногласия. Она хотела получить с него обещание, что в своих делах он вообще не будет использовать ее потомков, но обещать этого он не мог.

— Да ты хоть представляешь себе, сколько у тебя потомков, и как далеко они разбросаны по земле? — спросил он ее. — Меня совсем не устраивает перспектива тратить время на расспросы каждого незнакомца, который меня заинтересовал, кем была много-много лет назад его пра-пра-бабушка.

Поэтому ей пришлось мириться с некоторыми неудобствами в интересах защиты своих потомков. Она старалась поселить рядом с собой своих детей и внуков, а также тех посторонних людей, которые становились членами ее большого дома. Это были те, кого она защищала, кого учила и кого могла отпустить, если они этого хотели. Когда, наконец, стало ясно, что между Северными и Южными штатами начнется война, она решила переселить своих людей в Калифорнию. Это переселение ему не понравилось. Он подумал, что она убегает не только от надвигающейся войны, но и для того, чтобы еще больше затруднить ему возможность нарушить данное ей обещание, касавшееся ее детей. Ведь проехать через весь континент, обогнуть на корабле мыс Горн или пересечь Панамский перешеек, чтобы теперь до нее добраться, даже для него было непростым делом.

Он обвинял ее в недоверии к нему, а она открыто соглашалась с этим.

— Ты все еще остаешься леопардом, — заявила она. — А мы все еще прежние жертвы. Так зачем же нам искушать тебя? — Затем она сгладила эти слова своим поцелуем и сказала: — Ты увидишь меня, когда достаточно сильно этого захочешь. Ты прекрасно это знаешь. Да и когда расстояние могло остановить тебя?

Да, расстояние никогда не имело для него значения. Он увидит ее. Он задержал ее переезд через всю страну, вместо этого посадил всех ее людей на свои корабли и вернул к ней одного из самых лучших ее и Исаака потомков, чтобы провести эти суда через шторм.

В Калифорнии она совершенно неожиданно взяла себе европейское имя: Эмма. Она где-то слышала, что оно означает прародительницу рода, и это очень ее позабавило. Так она стала Эмма Энинву.

— Это даст людям возможность называть меня так, чтобы они могли без труда произнести мое имя, — сказала она ему при их первой встрече на новом месте.

Он рассмеялся. Ему было все равно, как еще она назовет себя за всю свою долгую жизнь. А она будет жить долго. И неважно, куда она отправится в очередной раз: она будет жить. И никогда не покинет его.

Страницы: «« ... 910111213141516

Читать бесплатно другие книги:

«Местом обитания Орлена Кордо в те дни была Середина....
Об ужасах далекого края, именуемого Залесьем, Эрдеем, Семиградьем или Трансильванией известно всем. ...
Американский инструктор в учебном центре морской пехоты объясняет новобранцам:...
Самый прославленный сериал Вудхауса о простудушном мистере Вустере и хитроумном Дживсе. Истории, кот...
Между неразлучными Бертрамом Вустером и Дживсом пробежала черная кошка, а точнее – белый клубный пид...