Под мостом из карамели Колядина Елена

– Можно взять?

– Конечно, детка.

– Дашь ключи, я туда заеду?

– Связка в правом ящике комода, в прихожей.

– Что это тебя потянуло на дружбу с народами Севера? – с подозрением спросил папа.

– Это личные вопросы, на которые я не обязана отвечать, – в отместку сказала Лета и пошла в свою комнату. Там она легла на кровать, завернулась в угол покрывала, и стала смотреть на овалы, снежинки, змейки и стрелки, плывшие по потолку и стенам от вращающегося внутри абажура арт-объекта.

Всю неделю Лета предначертывала будущую композицию из карамели. В среду эскиз был вымерен, а программа перевода плоскостных рисунков в 3D, освоенная Летой, сохранила скульптуру в цветном трёхмерном изображении.

– Хм, – только и сказала Собака.

– А как я вам это изо льда сделаю?! – возмутился гласье, похожий на ломкую сосульку.

В пятницу они с папой проводили бабушку в подмосковный пансионат «Родники», на семинар «Роль региональных СМИ в условиях…» – в каких условиях, бабушка не могла вспомнить. Глобальных вызовов? На постсоветских пространствах?

– Ладно, в автобусе выдадут план работы, на месте сориентируюсь.

– С каких пор твоя «Берегиня» стала отвечать на глобальные вызовы? – засмеялась Лета.

– В кои-то веки союз пригласил ветеранов журналистики – четыре дня за городом, в чудесном сосновом бору, трехразовое питание – шведский стол, работа по секциям, кофе-брейк. Почему я должна отказываться?

Надев ветхие очки на цепочке, бабушка возила по ногтям засохшим лаком. На лбу, под корнями, подсыхал фиолетовый венец краски для волос.

– Пора смывать. Леточка, полей мне на голову душиком, – с Летой бабушка всегда изъяснялась удушающе сладко.

Бабушка взялась за стеклянную перегородку с панорамой светящихся ночных небоскребов.

– Кто придумал высотки в ванной? Каждый раз, как нужно вымыться, чувствую себя старой обезьяной, цепляющейся за вершину башни. Но конец все равно один…

Витраж огней бескрайнего города на душевой кабине вытребовала Лета – наперекор папе, задумавшему ванну в стиле итальянской загородной виллы.

– Ну что ты, бабушка, ты будешь жить до ста лет!

– Спасибо, детка.

Бабушка намазала щёки, похожие на подсохший зефир, тональным кремом, потыкала в глаза огрызком черного карандаша.

– Давай уложу тебе волосы феном.

Лета начесывала легкие прядки на пуховые проплешины, голова бабушка подрагивала.

– Бабушка, ты на макушке лысая, тебе нужно средство для роста волос.

– Я уже сама в землю расту, – пошутила бабушка.

– Что за похоронные настроения? – бодро возразил папа. – Оторвись на своём семинаре по полной, не забывай про средства индивидуальной защиты.

– Бесстыжий, при ребенке! Леточка, не слушай своего отца.

– Вы мои родные, вы мои любимые. – В семье много и часто употребляли и пользовали слово любовь. – Вы мои единственные. – Все обнимались в дверях. – У нас замечательная, дружная, самая лучшая семья!

Бабушка ушла, оставив запах старой пудреницы.

После обеда Лета поехала «на квартиру», когда-то, очень давно, там жили они с папой, а теперь изредка, со словами: «Хоть один день от вас отдохнуть!», оставалась ночевать бабушка.

В квартире было отопительно жарко.

Стенка, заполненная дефицитными советскими книгами, шерстяные шторы, накидки на кресла, глиняные чашки, всё, включая и воздух, сохранилось со времён первого застоя.

Лета открыла форточку, заглянула в шкаф, пахнувший бабушкиной кримпленовой молодостью, прошлась по книжным полкам и вытащила фотоальбом, повалив мелкие памятные награды и сувениры – преобладали смелые журналистские перья и врезанные в деревянные подставки часы. Положив альбом на кухонный стол, на подстеленную соломку, Лета вскипятила воды в ковшике, навела растворимого кофе с сухими сливками и, наконец, уселась. Она любила сидеть за бабушкиным столом, зацепившись ступнями за стул. В бабушкином детстве столы качались, и под ножки подсовывали согнутые картонки. Нынешний столик из чешского гарнитура со сметанной пластиковой столешницей стоял ровно, как старая балерина, но бабушка подпёрла его торец надломленным журналом, давая отдушину проводу к висевшему на стене телефонному аппарату. Лета задела журнал, заваленный остатками бабушкиной канцелярской деятельности, и вдруг телефон громко затрезвонил устаревшим социалистическим звонком. Лета вздрогнула, дёрнула стол, поправила соломку, пошевелила провод, но телефон продолжал звонить.

– Алло? – сказала Лета в трубку, уверенная, что говорит в электрическую пустоту.

– Квартира Новиковых? – закричали в трубке.

– Ну да, – ответила Лета.

– Еле до вас дозвонилась, – с упреком и треском прокричал женский голос, похожий на вышедшую из моды тяжёлую дубленку.

– Мы здесь редко бываем, – доложила Лета.

– Это из Сретенья вам звонят, из детского дома, директор.

– Да, слушаю, – вежливо отозвалась Лета.

– Я с кем разговариваю? Вы-то сами кто?

– Новикова Лета.

– В общем, у нас тут горе. Приношу свои соболезнования, но нашей вины здесь нет – прокуратура сказала, ЖКХ виновато, по их вине прорвало, а дети кипятка не почувствовали, мгновенно умерли, вы ж сами знаете, они все инвалиды, ребятки наши. Вы извините, мне ещё целый список родителей обзвонить надо, поэтому спрашиваю конкретно – вы своего ребёнка сами будете из морга забирать и хоронить, или мы его с остальными ребятками похороним? Документы…

– Ой, вы, наверное, ошиблись, – поскорее сказала Лета. Ей было неловко, что директор, убитая горем, лишний раз страдает, напрасно рассказывая о трагедии совершенно постороннему человеку, снявшему трубку по техническому телефонному недоразумению. – У нас никакого ребёнка нет. В этой квартире только моя бабушка изредка живет, а я вообще случайно зашла.

– Да что ж такое-то? – с досадой сказали в трубке и принялись говорить с кем-то ещё, рыхло присутствующим в кабинете. – Нет, говорят, тут таких. Номер сменился, что ли? Наказанье-то с этими личными делами, поменяют сведения и сроду-то ничего не сообщат! – И снова Лете. – Ладно, извините.

– Не за что, – ответила Лета коротким, как резцы, телефонным гудкам, и посмотрела на диск со следами шариковой ручки.

Слова «погибли» и «хоронить» расстроили Лету только на касательное мгновенье – смерть для неё ещё не существовала, ни как предмет страха, ни в качестве объекта любопытства. Что она не могла выбросить из головы, так это происшествие в подвале ресторана – двадцать три человека погибли из-за газа, электропроводки или их …сожгли. Только не шеф! Он не способен! Беспощадный убийца не мог учить готовить такие добродушные тефтели и ласковые соусы. Лета сердито верила в добро, которое в этой стране уже разуверилось само в себе, и всё чаще подумывало, что надо стать злее.

Она достала планшетник, пошарила в инете, но ничего нового о происшествии в «Пилаве» не нашла – сеть перекинулась на «бабушкин закон», приводя примеры концлагерных условий содержания пожилых людей в домах престарелых, и записи, тайком сделанные на мобильник. Лета взглянула на телефонный аппарат на стене – какой-то мальчик, возможно, её однофамилец, тоже погиб в интернате. Он большой или маленький? Кто его папа и бабушка? Может быть, они хорошие, добрые люди, ведь не выбросили ребенка-инвалида в мусорный контейнер, а отдали в приют, наверное, даже плакали, когда расставались, а после навещали, брали домой на праздники.

– Хорошо бы, у него остались братья или сёстры, – перелистывая фотоальбом, великодушно пожелала Лета и вдруг увидела цветной разворот с северным сиянием!

Огромные зеленые змеи извивались лентами, схлестываясь с алыми и голубыми стрельчатыми всполохами. Лета, побелев от внезапного ледяного ветра, смотрела в бездну, по краю которой упрямо бежала крохотная собачья упряжка с растерзанным погонщиком, которого родители, посоветовавшись с шаманом, с наивной верой назвали Россия.

Лета разговаривала по мобильнику с Собакой под юродивые крики телевизора, когда внезапно наступила тишина. Папа с грохотом отодвинул стул и пробежал мимо её комнаты. Лета, не прерывая разговор, закрыла дверь ногой. Папа метнулся назад, на кухню, снова нажал на пульте кнопку включения телевизора, встал в угол между окном и электрической духовкой и, кидая взгляды на экран, дрожащей рукой набрал бабушку.

– Слушаю вас внимательно! – донеслось сквозь звуки застолья.

– Как дела? – спросил папа не своим голосом.

– Пьем! – бодро ответила бабушка. – И поём замечательные песни! «О, как я хочу в ту империю зла, что столько хорошего мне принесла!»

Папа молча слушал, закусив кулак.

– Сынок? – позвала бабушка. – У вас всё в порядке?

– Он умер, – папа оторвал кулак ото рта. – Сегодня ночью.

– Кто? – прохрипела бабушка, уже зная ответ. – Подожди, я уйду на «Тропу здоровья». – Пошатываясь, она вышла из стеклянной столовой, завернула за угол – папа слышал тяжелое дыхание, снег, еще оставшийся в лесу, скрипел, как квашеная капуста. – Слава богу, умер! Господи, слава богу! Как твое состояние, сынок?

– Нормально.

– По голосу не скажешь.

– А какой у меня должен быть голос? – закричал папа, но тут же перешел на обгоревший шепот. – Да, мне этого мальчика жаль. Мерзавка, сколько жизней сгубила! Но я не могу плакать по чужому ребёнку, которого видел один раз в жизни четырнадцать лет назад. Ты же знаешь, это не мой ребёнок. Ты его видела. Генетическое заболевание. Откуда у нас генетические заболевания?! Я не знаю, от кого она его родила. Но только не от меня. Моя – это Летка, красивая, умная девочка.

– Как ты узнал?

– В «Вестях» только что сказали. Всё как всегда в нашей стране – нелепо и обыденно: прорвало очередную ржавую трубу с кипятком, дети, глубокие инвалиды, спали и погибли, не проснувшись. Во всяком случае, так утверждает директор.

– И что, всех по именам назвали? – обморочно прохрипела бабушка.

– Списком, прямо по экрану, фамилия, имя, возраст, телефон горячей линии. Хоронить будут, там же, на местном кладбище. Или родственники могут забрать. Но мы, слава богу, не родственники, поэтому к нам, при всём моем сочувствии к этому несчастному ребёнку, это коммунальное происшествие не имеет отношения. У нас люди каждый день гибнут сотнями. Четырнадцать лет ужаса! Каждый день ждать, что эта сучка позвонит или явится и вывалит Летке ушат лжи.

– Боже, как таких женщин носит земля, – сказала бабушка.

– Родила урода неизвестно от кого, бросила, уехала. Всё продумала, чтобы нас раздавить – ведь это мы с тобой, звери, сдали инвалида в приют, а она – вся в белом! Я очень боюсь, что Летка увидит сюжет в новостях.

– Ты же знаешь, она не смотрит телевидение. Там даже мне смотреть нечего! – Бабушка была сердита на телевизор, цинично и жестоко вмешавшийся в жизнь их маленькой, сплочённой семьи.

– А если прочитает в интернете?

– В нашей стране миллион Новиковых. К вечеру прорвёт ещё тысячу труб, взорвутся сотни газовых баллонов, а сверху на весь этот бардак рухнет самолёт.

– А вдруг позвонят из этого интерната? – папа извлекал всё новые инструменты пыток.

– Куда? В личном деле, насколько я понимаю, может быть только телефон старой квартиры. Даже если и позвонят – там никого никогда нет. Погоди, Лета собиралась за фотоальбомом?

– Уже сходила и вернулась. Слава богу, обошлось.

– Спрячь ключи!

– А если сюда принесут письмо?

– Какое письмо? Почему его должны принести?

– Откуда мне знать! Пришлют какие-нибудь бумаги, свидетельство о смерти.

– Прекрати истерику! – Бабушка собралась с последними силами, она не даст, не позволит блуднице сломать жизнь их семьи! – Да Летка не знает, где в доме почтовые ящики! С чего она вдруг станет искать там какие-то письма? Завтра их всех похоронят, и всё окончательно уйдёт в небытие. Бумаги, фотографии, письма, я все перебрала и уничтожила, просеяла каждую записную книжку, каждый клочок, Лета никогда ничего не найдёт и не узнает, ей просто нечего найти!

– Ладно, мама, веселись там, на своём семинаре, – набитым клочьями страданий голосом пожелал папа.

Глянул через кухню и холл, сквозь закрытую дверь Летиной комнаты, засунул смартфон в карман домашних брюк, под молнию, решительно собираясь схватить и придушить любой звонок из прошлого, и опустил капсулу самого крепкого кофе в кофе-машину.

Бабушка зернисто затрясла головой, покачнулась, как на подгнивших сваях, ухватилась за телефон, перед глазами поплыла багровая пелена, в голове стремительно распадался Советский Союз, преданный Беловежским сговором.

– Сволочи поганые, – сказала бабушка и повалилась под широкую ель, вспоминавшую счастливое довоенное детство, когда ёлки жили бедно, но дружно, и росли на родной земле, а не на частной территории.

К Большому Гостиному Двору Лета приехала в восемь утра. Возле входа, на фоне баннера с перечислением мероприятий выставки «Мир ресторана и отеля», уже стояла Собака, безоговорочно выбранная капитаном команды.

– Сейчас продукты привезут.

Лета кивнула.

– Несём всё на стенд с надписью «Конгресс кулинаров России», кладём на столы с табличкой «Участник межрегионального чемпионата по кулинарному искусству».

Лета снова радостно кивнула.

– И после этого с продуктов и оборудования глаз не спускаем. Возле стола всё время должен быть кто-то из нас.

– Посетители могут упереть? – догадалась Лета.

– Не посетители, а участники соревнований, и тогда мы вылетаем с чемпионата, а красители и плунжеры ночью в мусорном мешке найдет уборщица.

Лета удивлённо взглянула на открытые, дружные лица участников весеннего кулинарного шоу и сразу успокоилась – совершенно невозможно, чтобы кто-то из них стал портить чужое оборудование или прятать заготовки. Все эти люди – хоть и соперники, но её коллеги, приехали на чемпионат, чтобы устроить праздник для зрителей, испытать волнение творчества и ликование общей победы. Мерзости в мире, конечно, полно, но не в кулинарии, тем более, в карамели.

Весело подъехал микроавтобус «Хлеба и шоколада».

– Здорово, девчата! – водитель открыл дверь и начал вытаскивать сумки и контейнеры.

Лета приняла чехол с отглаженной поварской одеждой, специально для чемпионата они с Собакой заказали обшивку курток мерцающим кантом и фартуки в широкую складку.

– Как съездил? – спросила Собака водителя.

– О-о, девчата, это надо видеть! Порядок – как не знаю где: поля все засеяны, ни одной заброшенной деревни, молодёжь в сельском хозяйстве, к каждой избе газ подведен, агрогородки, продукты дешёвые, в городах чистота, кругом стадионы, дворники в четыре утра встают, подчистую скребут, и никаких гастарбайтеров, а пенсии больше наших!

– Ну почему так? – посетовала Собака. – Ведь у них ни нефти, ни газа, ни леса своего, ничего!

– А потому что батька не дает воровать!

– А наш – что?

– А наш не батька, наш – жених.

– Не жених, а вор в законе, – протянул гласье, обиженный на обязательную регистрацию и повестки из военкомата.

Огромный атриум Большого Гостиного Двора быстро, как бокал шампанским, заполнялся участниками выставки, гремела музыка, к сцене пробежали девушки в блестящих шортиках и топиках.

– Головоногие какие! – похвалил водитель.

Наконец, главы ассоциаций и конгрессов, поставщики гостиничных услуг и владельцы ресторанного бизнеса поздравили в микрофон друг друга и «уважаемых гостей и участников фестиваля» и началось представление команд.

– «Северное сияние», Москва! – объявил ведущий.

Лета, Собака и гласье, стоявшие в натянутую линейку, трижды совершили неожиданное для всех, быстрое и чёткое, с движениями рук, перестроение в треугольник, так что каждый из них по очереди оказался на пике, представляясь соперникам и жюри.

Презентацию команды придумала Лета, когда-то, устремлениями бабушки, побывавшая на дефиле военного оркестра барабанщиков. Собака сомневалась, а гласье срывал репетиции, заявлял, что не собирается смешить народ, потому что всё это напоминает выступление бортпроводниц, указывающих на аварийные выходы из самолета, а он в стюардессы не нанимался.

– Баллы снимут за нарушение правил! – зловеще предрекал гласье.

Лета радовалась – «нарушение» было её любимым словом, и получается, она на верном пути, потому что не по правилам – значит честно, без лицемерия, как хотят сердца.

– Правила пишем мы сами, – сказала Лета. – Лёд – это ты, мороженое – это Собака, а карамель – это я. – И смело добавила: – Каждая наша, самая крошечная карамелька, – это мировой художественный карамельный процесс.

– Я согласна с Летой, настоящий кондитер не должен осторожно поглядывать за плечо – как там у других?

Гласье матерился, путался в поворотах и приставных шагах, кричал, что в уставах чемпионатов ничего такого нет, и с досады швырял в Лету поварским колпаком.

Но сейчас они стояли плотным равнобедренным треугольником, с высоко поднятыми, как на знамя, лицами, и гласье с победоносным видом принимал аплодисменты и восторженный свист зрителей, перекрывший гомон выставки. Объявление остальных команд очевидно скомкалось, соперники потерялись, мельчили движениями, а жюри хмуро переговаривалось, поглядывая на тройку кулинаров, осквернивших высокую кухню неуместным гимнастическим номером.

Затем команды прошли на площадку, огороженную стойками, Лета разложила на столе инструменты – то ли ювелирные, то ли стеклодувные, включила горелку газовой плиты, и атриум исчез вместе с людьми, шумом, грохотом промо-акций и запахом подогреваемой в кафе еды. Горячая карамель обняла Лету, крепко прижалась тягучим телом, сладкими липкими губами, и они любили друг друга, что бы там ни говорили разуверившиеся в этом чувстве.

К концу отведенного времени за ограждением напротив Летиного стола стояла толпа зрителей, снимавших на мобильники. За минуту до гонга Лета, Собака и гласье установили торт-мороженое, десерт, ледяную и карамельную скульптуры на прозрачный утес подиума и отошли в сторону. Зрители смотрели на композицию с восторгом, участники чемпионата – изумлённо-тревожно, и все вместе усиленно думали – каким образом устроен этот потрясающий обман?!

Втихомолку и вслух искали подвох – американскую школу иллюзиона и отечественную факирную, светодиоды, невидимые батарейки, работающие от дневного света сенсоры, оптико-волоконные провода, цифровые устройства, металлическую стружку, реагирующую на магнитные поля сотовой связи, дистанционное управление с помощью мобильного телефона, цветные стекла, нано-плёнки и графен.

– Опасное для здоровья генно-модифицированное сырьё, – заявил представитель компании, судя по бейджику, продающей органические продукты. – В свёклу внедрен ген океанического планктона, полученный сахар люминесцирует, светится, как обитатели морских глубин. ГМО – канцероген, – предупредил торговый представитель. – А это сами знаете что.

Все отпрянули.

У Леты затряслись руки. Собака потемнела. Не растерялся лишь гласье.

– Иди в задницу! – склочным голосом сказал он торговому представителю. – Никакого ГМО тут нет, это не твоя сраная органика!

Жюри глубоко задумалось. Понятно, что чудес не бывает. Женщину не распиливают, вода не превращается в вино, а благодатный огонь нисходит от зажигалки. Но как устроен фокус из карамели?

– Кручу-верчу, запутать хочу, – гладко вбросил рассыпчатый зритель, покачивая толстым пакетом с эмблемой выставки.

– Ловкость рук и никакого мошенства, – высказала общее подозрение трехъярусная дама с разнообразной прической и в жакете сложного кроя.

И только мальчик в неуклюжем комбинезоне и девочка с тремя хвостиками на белесой голове, в капроновом платье поверх болоньевых штанов, шептались, коверкая звуки:

– Она волшебная, из волшебной сказки.

Не веря глазам, все, тем не менее, заворожённо смотрели на скульптуру из карамели, осенённую висящим в воздухе покровом, который, как северное сияние, переливался всеми цветами радуги, а изнутри двигалось, колебалось волнами, то разгораясь, то слабея, живое пламя.

– На чем эта хрень держится? – спросил председатель жюри и потрогал покров, колышущийся над скульптурой без всяких подвесок или тайных проволок, и от прикосновения еще ярче вспыхнувший рубиновыми искрами. – За счёт чего горит?

– Свет души нашего кондитера, – серьёзно сказала Собака.

– Это понятно. А висит-то как?

– Обман зрения, – сквозняком произнесли из толпы.

– Чьего? У меня, извините, зрение нормальное. Обман жюри, получается?

Лета усмехнулась и подняла голову, чтобы слёзы остались в глазах. Она была уверена, что люди будут плакать от радости, глядя на её карамельное творение с простодушным до вопиющей глупости названием «Дружба народов». Плакать от облегчения, от счастья примкнуть к вольным карамельщикам и спокойно произносить вслух слова «братство», «дружба», «любовь» в их простом первоначальном значении. Она не могла поверить, что эти слова заменились другим – «отношения», и подмену совершила её карамель. Что если всё это время карамель её обманывала? Что если никакой любви в карамели нет, она выдумала её горячую тайну, и нет никакого света, а есть лишь рецепт лжи – сахар и отношения?

Председатель огляделся, взял острую, как копье, стамеску для работы со льдом, и, примерившись, ударил по покрову. Лета знала, что её карамели не страшны никакие нападки, но всё-таки вздрогнула, ощутив боль под лопаткой. Посыпались мелкие обломки. Жгучая крошка отлетела в толпу, прямо к ногам сидевших на корточках мальчика и девочки. Они, ликуя, подняли светящийся осколок, и дома ещё долго загадывали с его помощью желания, которые странным образом исполнялись.

Участники команд приободрились – не всё потеряно, как бы не вылетели чудаки-волшебники со скандалом и пожизненной дисквалификацией.

Разломившись пополам, покров не утратил внутреннего огня и всё так же, лишь слегка обвиснув одним углом, упрямо парил в воздухе.

Жюри ушло совещаться.

– Мы всё равно лучшие! – сказала Собака.

Результаты объявили через двадцать минут.

– Кубком победителей, дипломами первой степени и денежным призом в размере 60 тысяч рублей награждается композиция «Дружба народов России» команды «Северное сияние», Москва!

Лета и Собака завизжали, а гласье заплакал.

Первой к ним подбежала журналистка интернет-газеты «Московский коммунист»:

– Примите мои самые искренние поздравления! Великолепная работа! Что вы сейчас чувствуете? Сколько сахара ушло на эту фигуру? Как вы потратите призовые деньги?

Когда погасли вспышки фотоаппаратов и софиты камер, Лета, Собака и гласье стали собирать инструменты.

– Видишь, ничего не украли! – бренча лотками, попеняла Лета Собаке. – Ни красители, ни плунжеры.

– Признаю, была не права, – родным голосом ответила Собака.

– Ну чего, девчата, поздравляю! – гаркнул пробравшийся сквозь толпу водитель.

– Угнали нашу машину!

После охов, нецензурных вскриков и проклятий Лету оставили возле гардероба, сторожить сумки и контейнеры. Угон микроавтобуса «Хлеба и шоколада» не затмил её счастья – Лета стояла возле имущества и блаженно улыбалась. Ей хотелось снова и снова переживать мгновенье, когда прозвучало название их команды, и председатель жюри поднял сияющий факел, оказавшийся кубком. Она вытащила смартфон, набрала в поисковике свое имя и слово «чемпионат», и увидела ссылку на запись в блоге журналистки «Московского коммуниста» – короткую, но восторженную – судя по тройным восклицательным знакам в конце предложений.

«Антирусская карамель, – прочитала Лета и вздрогнула. – Чемпионат России по кондитерскому искусству завершился скандалом!!! Победителями, получившими свой денежный приз в две тысячи американских зелёных, стали две лесбиянки и гей, не постеснявшиеся изобразить над уродливой фигурой, символизирующей, по мнению аффторов, дружбу народов, символ ЛГБТ-сообщества – радужную подстилку!!!». Дальше шли комментарии. «А у нас все конкурсы продажные – или евреи евреям дают, или из своей тусовки, или полным бездарям, а здесь, значица, пидоры пидорам, вот такая движуха».

– Нас обозвали геями и лесбиянками, – изумлённо сообщила Лета появившейся команде.

– Кому и кобыла лесбиянка, – сказал водитель.

– Это слава! Она именно так и выглядит, – заверил гласье.

– Журналистка так приветливо со мной разговаривала, – не могла поверить Лета.

– И в итоге написала, что мы – пидоры!

– Ну чего, бывает, – покосившись на Собаку, сказал водитель и подхватил коробку. – Меня недавно один баран козлом обозвал. За один заход все утащим?

– Поздравляю, Летёнок, – сказал папа, когда Лета заволокла в квартиру сумку с громыхающим кубком, помятый букет и никуда не уместившийся диплом в раме под стеклом. – По «ТВ-Центру» показали репортаж, молодец, я так горжусь тобой!

– Ты не представляешь! Мы победили! Как я устала! Микроавтобус угнали, пока с полицией разбирались, пока… – Лета скинула куртку. – Пришлось на такси всё в ресторан отвозить. Сейчас упаду, ноги не держат. – Она сбросила ботинок. – Пустите меня в туалет!

– Бабушка умерла, – сказал папа и грустно улыбнулся.