Под мостом из карамели Колядина Елена
Ботинки Леты скользили по воздуху, сквозь пластины, сложенные как рёбра гигантского веера, кидались зубцы света и тьмы, мост выгнулся, вывернул реку, в воде под чёрным каменным пролётом поплыл, оставляя белоснежную пену для бритья, прогулочный теплоход, из которого летела праздничная музыка.
Лета поднималась с крутящим под рёбрами наслаждением, какое бывало, когда во сне она взлетала над городом, держась за ветки огромного дерева, поэтому она даже решила, что всё снится. Ей не мешали легкий крест сумки, бившей по ноге, и опрокинутая высота – мост цеплял небо и тянул его вниз, так что воздухоплаванье казалось смертельно захватывающим, но не опасным, и отсчёт высоты при каждом шаге вновь начинался из точки под ботинком.
«Я должна его спасти», – повторяла Лета.
Крики зрителей сцепились в колючий комок и остались на тротуаре, за подвесами цепи, как иглы и гвозди, налипшие на магнит.
Человек, увидев Лету, отвел взгляд, принялся переступать и качаться, шептать, перебирая пальцами, потом сел, сгорбив спину и опустив плечи и голову.
«Он сумасшедший, психически ненормальный», – вдруг поняла Лета, и в тот же миг сердце её вздрогнуло от острой жалости и с шумом, как водосток в летний дождь, наполнилось нестерпимой любовью.
От этого чувства, впервые с такой силой охватившего Лету, она покачнулась, и упала на колено.
Человек вздрогнул, но не поднял глаз, делая вид, что не замечает Лету, словно давая ей возможность одуматься и уйти незамеченной, не испытывая стыда за свою слабость и страх. И только когда Лета снова встала и пошла, слегка наклонившись вперед, и протянув навстречу руки, человек поднял голову и кротко сказал:
– Не ходи ко мне, идущие за мной будут гонимы!
– Нет, я больше никогда не оставлю тебя, – прошептала Лета, и тогда человек протянул ей руку.
Он смотрел на Лету, улыбаясь только губами, будто знал нечто, о чём ещё не догадывалась она. Дотронулся до тонких светлых волос, словно и раньше встречал её, но теперь обрел зрение и хотел узнать то, что до этого видели только обоняние и слух.
– Щебет малиновки ты, глаза твои озера, полные рыбы.
Лета смутилась и засмеялась, положив его ладонь на свое лицо. От ладони пахло залитым костром, сырым железом и почему-то веревками.
– Я ждал тебя, но не знал, что это будешь ты.
– Почему – я? – спросила Лета.
– Только сердце может связать небо и землю.
– На мое сердце надежды нет, – снова засмеялась Лета.
Небо и река были как песочные часы, положенные на бок – время текло через них, но не кончалось. Прошла минута или год.
– Я люблю тебя, – вдруг, преодолев камень и цепь, провернувшиеся в горле, сказала Лета.
– Я тоже люблю тебя.
От этих слов, произнесённых легко и спокойно, мост сорвался у Леты под ногами, река накренилась, завалилось небо, вода и воздух оторвались друг от друга, держась одной только точкой, в которой стоял человек. Лета поскорее опустилась на уступ, выкрашенный серой краской. Человек присел рядом.
Он был одет в старый, ветхий, но чистый светлый плащ, дешёвые джинсы и тряпичные кроссовки. Его длинные, чуть вьющиеся волосы, были завязаны в хвост, но выбились от ветра.
– Ты не замёрз?
– Нет.
– Сколько времени ты здесь?
– Не знаю. Но я смотрел, как встало солнце.
– И тебя никто не заметил?
– Вещи становятся видимыми, когда входит человек. Ты появилась там, на площади, и я стал виден.
– Как тебя зовут? Чем ты занимаешься? Кто ты? – задав эти вопросы, Лета запоздало смешалась, проклиная себя за то, что вынуждает человека рассказать о никчёмности своей жизни. И так понятно – нищий неудачник, предмет насмешек, который никогда не сможет жить, как все нормальные люди, устроиться, подмять, заработать, достичь. Измученные родители детей-инвалидов называли таких несчастных «особый».
– Или ты не узнаешь меня?
– Нет, – Лета помотала головой. – Мне кажется, я знала тебя всю жизнь, но разве мы встречались раньше?
– Однажды я был так умален и истерзан, что даже самые близкие не узнавали меня.
– Где ты был истерзан? – заливаясь слезами, спросила Лета.
– Они хотели надругаться надо мной, но я только жалел их и все вытерпел.
– Кто это был?
– Не знаю, у меня были завязаны глаза.
– Это было в психушке? Тебя лечили силой?
– Глупцы, несчастные, они не верили в то, что я говорил им. Кто же я?
– Мне все равно – кто ты! Я всегда кляла деньги, и моё желание исполнилось – мне послан нищий, богатый свободой и душой.
– Всегда будь осторожна, молясь, – пошутил человек. – Но всё совсем наоборот. Телом я богат, как царь, но нищий духом. Бедный кошельком стоит возле храма и просит милостыню для живота, а бедный духом неустанно вымаливает милость божью для души.
– Я не пониманию, что ты говоришь. Но больше никому и никогда тебя не отдам, – утирая глаза, бормотала Лета. – Всю свою жизнь буду заботиться только о тебе, потому что ты как беззащитный ребёнок.
– Ты должна заботиться о своих детях.
– Какие дети? Мне семнадцать лет.
– Моя мать родила меня в шестнадцать.
– Ничего себе! Где она живет, в Москве?
– Нет, она давно в царствии небесном.
Спасители наращивали активность – на мосту разворачивалась, сдаваясь задом к пилону, лихая пожарная машина. Подъехала газель МЧС, готовая и к мародерству, и к подвигу. Следом на площадь перед входом в парк внёсся минивэн с надписью «ТВ-Центр» на боку и спутниковой антенной на крыше.
– Ты голоден? – спросила Лета.
– Не помню. Хотя, пожалуй, я поел бы сейчас чего-нибудь. У тебя есть хлеб?
– Хлеба точно нет, но, кажется, были леденцы, – Лета поспешно пошарила в сумке и с облегчением извлекла шоколадный батончик и собственноручно изготовленные карамельные монетки.
Она раскрыла пакет:
– Вот, монетки, грызи.
Человек положил леденец на язык.
– Никогда прежде не ел монет. Забыл, ведь у меня подарок для тебя. – Человек вытащил из кармана плаща пожелтевшую открытку с нарисованной белой лилией и надписью «8 марта». – Вот. Это цветок.
– Моя мать продала меня за джинсы и колбасу, – улыбнувшись открытке, вдруг сказала Лета. – И за пачку зелёных гульденов.
– Это не так. Она любит тебя, я знаю.
– Мой папа не стал бы мне врать. Всё равно ненавижу!
– Кого ты ещё ненавидишь в сердце своём, глупое дитя?
– Больше никого, только деньги. – Лета спокойно посмотрела на ветхий плащ. – Мне кажется, тебя они тоже не волнуют.
– Ничего не имею против денег, но истинную цену им легко определить: когда смерть придёт за тобой, предложи ей взамен всё своё золото.
– А она лишь ухмыльнётся в ответ, – со знанием дела ответила Лета. – От смерти может спасти только чудо.
– Ты веришь в чудеса? – шутливо поинтересовался человек.
– Не очень.
– Напрасно. Хочешь, я исполню твоё самое заветное желанье?
– А ты можешь?
– Конечно! Разве по мне не видно? – весело спросил человек. – Как могла ты усомниться?
«Пусть шефа освободят прямо сейчас», – мысленно произнесла Лета. – Ага, загадала. А как я узнаю, что оно исполнилось?
– Просто верь.
– Я верю.
– К дверям темницы уже идет кто-то, у кого в руках ключи.
Они молча смотрели друг на друга, и любовь всего мира, как вселенная перед Большим взрывом, была размером с кусочек сахара и умещалась в одном сердце.
– И всё-таки твоя мать ждет тебя. Никто не умеет так ждать, как матери.
– Я позвоню ей, – сказала Лета. – Прямо сегодня.
Корреспонденты развернули телевизионную аппаратуру высокой чёткости. Пожарная машина выставила дополнительные опоры, необходимые для устойчивости телескопической лестницы.
Толпа зрителей орала и в нетерпении швыряла в воду бутылки. Звериная песня катилась по мосту, как отрубленная голова. Шествие с красными транспарантами заворачивало к эстакаде с Крымской набережной. От Калужской площади спускались чёрно-жёлтые флаги. Двенадцать человек встали поперек моста и растянули белое полотнище с надписью «Пошли нахуй!». Семь женщин, похожих на гербарий, несли плакаты с призывом «Покайтесь!». Двигались одиночные пикеты: «Бога нет!», «Отобрать и поделить!». Стягивались футбольные фанаты и истинные православные. Казаки угрожали монархией. Сигналы машин сливались в систему оповещения.
– Россия – наша страна! – неслось со всех сторон.
А в подвалах под землёй прятались грязные, голодные люди и мечтали, как пойдут резать зажравшихся россиян.
Шеф-повар поднялся из-за длинного стола общей камеры следственного изолятора, ничего не понимая, прошёл за конвойным, приказавшим шевелить клешнями, оказался в пропускнике. Прозвенел звонок, решётчатая дверь распахнулась, через несколько ступеней обнаружилась вторая дверь – железная, с маленьким мутным окошком, – из которой он и вышел на московскую улицу.
Папа энергично прошагал четвертый километр, следя по встроенному в беговую дорожку экрану за новостями рынка акций. Акций у папы не было, но он любил быть в курсе.
Полицейский, превышая скоростной режим, проехал по третьему транспортному кольцу, петлёй с двойным набросом миновал Хамовнический вал и вылетел на набережную. Река несла бурые околоплодные воды. На другом берегу сливались багровые, золотые и чёрные деревья над зеленеющей травой, так что вся вместе картина напоминала полицейскому игровой стол с раскрученной рулеткой.
На дальнем конце моста колыхалась толпа. Проследив взглядом за направлением массового бессознательного, полицейский увидел на вершине пилона двух гадёнышей, нарушавших общественный порядок. Полицейский перестроился, чтобы въехать на мост, но дорогу перегородил невесть откуда взявшийся «кирпич». Остановив машину, полицейский вышел, снял кожаный пиджак, надел форменную куртку с погонами и чётким шагом, гарантирующим окружающим защиту и спокойствие, пошёл к гранитной лестнице. Поднявшись, он обнаружил, что проход и проезд по мосту перекрыт, и деловито продемонстрировал служебное удостоверение.
Папа взялся за поручень, соединенный с индикатором, чтобы проконтролировать сердечный ритм – пульс и давление оказались в норме. Затем папа переключил каналы, перейдя с «РБК» на «ТВ-Центр».
– Далее вас ждёт прямое включение и репортаж нашего корреспондента с Крымского моста. Реклама пройдет быстро!
В кармане папиных спортивных шортов завибрировало и щёлкнуло. Папа извлек смартфон и увидел эсэмэску.
«Папа! Я люблю! И всех-всех людей люблю тоже!»
Счастье обрушилось на папу с такой силой, что он пошатнулся, соскочил с дорожки и затряс головой, отфыркиваясь и выплёвывая кондиционированный воздух. Он так заглатывал и выдыхал радость, что невольно издал горлом сладостный звук, который навёл человека, бегущего по соседней дорожке, на мысль, что папа неплохо провёл прошедшую ночь, каковую теперь и вспоминает.
На экране появился видеоряд – толпа, пожарная и полицейская машины. Но папа так не хотел марать и грязнить наконец-то обретенное им и Леткой счастье очередной новостной чернухой, что с отвращением выключил телевизор, остановил дорожку, пошел в бассейн и долго, с наслаждением плавал в голубой подогретой воде.
Полицейский шёл по разделительной полосе, по узкому ущелью между машин, и думал о мерзавцах на улицах, проспектах, эстакадах и мостах, из-за которых он вынужден выполнять приказы ненавистной власти. Он узнал их всех, ведь у него отличная память на лица. Это они двигались по площади, они были свидетелями того, как он бил их, выкручивал руки, волок их за ноги. И каждый раз, как он увидит их снова, ему придется опять вспоминать, как он предавал себя и свой народ, и это будет длиться вечно, если только не убрать их всех. Народа не должно быть, тогда не будет и его измены народу.
Полицейский остановился, развернулся, поднял голову и взглянул на вершину моста. Лета сидела, прижавшись щекой к груди человека, который любил её, как не любил никто и никогда, и слушала далёкий шум так ценимого ею актуального искусства, в котором объект превратился в действие. Полицейский выхватил пистолет, находившийся в розыске с первой чеченской войны. Человек положил ладонь на невесомое плечо Леты, склонил голову и коснулся губами светлых волос. «Россия – родина космоса!», – прокричал полицейский и произвёл первый выстрел.
Пуля диаметром девять миллиметров вырвалась из ствола, взвилась, ликуя от полёта и открывшейся красоты, пронеслась семьдесят метров и с восторгом пронзила ладонь, тонкое плечо, грудную клетку и вышла из лопатки, дробя её на осколки…
Эпилог
Дурочка и замок
Санитарка морга стояла перед дверями секционной и сердито смотрела на журналиста. Санитарка была дурочкой. Она носила хлопчатобумажные чулки и пахла перепревшей лесной подстилкой. За всю жизнь ни один мужчина не нарушил её женской чистоты, и эта глупость была предметом шуток и поддёвок санитаров и врачей. В ответ санитарка уходила, бормоча, либо замахивалась подручными средствами – ведром или ножовкой. Никто не знал, где санитарка живёт, есть ли у неё родные. И все бы очень удивились, услышав, что в субботу и воскресенье она поёт в церковном хоре. Осенью санитарка подбирала в скверах срезанные озеленителями ветки, привязывала к ним самодельные цветы из бумаги, а весной ходила на кладбища, украшала заброшенные могилы, и из них до зимы торчали тощие вицы с настриженной бумажной бахромой.
В морге санитарка работала более тридцати лет. Её не увольняли, потому что она старательно и даже любовно обмывала и обрабатывала трупы зарезанных бомжей, сожжённых бродяг, повешенных, одиноких, брошенных – всех, кому предстояло быть похороненными за счет муниципальных средств, как неизвестным или невостребованным. Она не отдавала несчастных и падших на поругание, и яростно ругалась с санитаром, норовившим затолкать во вскрытое тело грязную майку покойного вперемежку с рекламными газетами. Иногда в качестве акта благотворительности старший судмедэксперт предлагал санитарке одеть и загримировать востребованного покойного, за что от родственников ей полагалось бы от ста долларов и выше в рублевом эквиваленте. Санитарка польщённо улыбалась, а потом отказывалась и убегала, топая тяжелыми ногами.
Журналист сразу понял, что санитарка дебильная и конкретно тупит. Он презирал эти нищие отбросы за то, что они не хотели использовать огромные возможности, которые Москва давала каждому человеку, готовому целеустремлённо идти к своей цели. Журналист считал, всех неудачников и лузеров из Москвы нужно высылать, чтобы они не занимали места тех, кто действительно стремится взойти на вершины достойной жизни и имеет для этого интеллектуальные возможности. Но у санитарки был ключ от помещения под названием «секционная», в котором находилось тело неопознанного придурка, забравшегося с девкой на мост, поэтому журналист изображал уважение к нелегкой работе женщины-труженицы и заводил разговоры «на равных».
Журналист подъехал к межрайонному отделу государственного учреждения здравоохранения «Бюро судебно-медицинской экспертизы №5/5» под вечер, без предварительной договорённости. Профессионально сориентировавшись на местности, пересёк двор, обогнул здание и беспрепятственно вошёл в служебный вход, всегда открытый для удобства курящих сотрудников. Незапертые двери, в отличие от главного входа, никто не охранял, так как они не представляли угрозы безопасности учреждения – обычные посетители шли через центральную проходную, и, даже случайно оказавшись во внутреннем дворе, сюда никогда не входили, так как опасались оказаться в покойницкой и нечаянно увидеть мертвеца.
Журналист поднялся по «чёрной» лестнице и вышел в коридор из двери, почти незаметной за грузовым лифтом. Читая таблички, он дошёл до кабинета с надписью «Зав. отделом судмедэкспертизы трупов» и, стукнув из вежливости, вошёл с приветливой улыбкой.
– Вечер добрый! Я к вам на поклон, – мыльным голосом сказал журналист. – Простите, что беспокою, работа тоже такая – людей отвлекать. Корреспондента примете?
– Слушаю вас, – со вздохом ответил завотделом. – Что вы хотели?
– Мне сказали, психа, который на мост залез, личность не установлена, к вам привезли.
– У нас уже рабочий день закончился, сотрудники ушли.
– Очень бы нужно подснять, пару снимочков буквально.
Журналист знал, что фотографии из морга ни в газетах, ни в интернет-изданиях, ни на телевидении не публикуются, но специально начал разговор с этой просьбы, чтобы после отказа в серьёзной противозаконной услуге ему пошли навстречу в ерунде.
– Рад бы помочь, мы со СМИ всегда в плотном сотрудничестве, но съёмка категорически запрещена, все контакты через пресс-службу департамента здравоохранения.
– Понятно, без вопросов. А хотя бы просто глянуть, одним глазом буквально? – попросил журналист. – Для фактуры.
– Тоже не желательно.
– Слушайте, выручите! Меня редактор уволит без выходного пособия.
– Не знаю… Ну если только на минуту, чтоб мне тоже под монастырь-то не загреметь. С санитаркой зайдёте.
– Ой, спасибо!
– Сейчас мы её позовём.
– Замечательно! И буквально пару слов, не под запись – кто, чего, какие повреждения?
– Ну, возраст там от 30 до 35, рост около 175, множественные шрамы, переломы, ссадины, гематомы в разной степени заживления, в том числе застарелые, огнестрельное ранение. Вообще-то вскрытие на завтра назначено – разрешение только сейчас подвезли, а у меня уже все ушли. В какой передаче-то смотреть?
– «Скандалы, интриги, расследования», – пошутил журналист. – Спасибо за помощь!
– Да не за что. Идите по коридору налево, к секционной, санитарка сейчас туда подойдёт, откроет.
«Ну, давай же, дура, шевелись», – думал журналист и ободряюще улыбался. Санитарка сердито отперла навесной замок и вынула дужку из петли. Журналист задержал дыхание, готовясь к смраду, и вошёл в сдвоенную комнату, выложенную кафелем и освещённую лампой омерзительного люминесцентного света. Справа стоял старый шкаф с перекошенными дверями и стул, вдали – длинный стол из нержавейки. Возле стола, на вымытом полу из мелкой плитки, были настланы некрашеные деревянные сходни. На столе лежало тело, прикрытое до груди казённой простынёю с печатями и штампами. Журналист осторожно потянул носом, проверяя воздух на трупный тлен, но ни вони разложения, ни даже запашка не почувствовал – было влажно, прохладно, даже свежо, и лишь слегка отдавало дезинфекцией. Журналист подошёл ближе, встал на сходни и поглядел на покойника. Голова мертвеца была чуть повёрнута и слегка запрокинута, веки приоткрыты, мутные зрачки закатились вверх и немного скосились, бескровный рот оскалился, так что были видны зубы.
– Да-а, картина маслом, – сказал журналист.
Санитарка молча сердито смотрела на журналиста.
– И пусть бородатые бездельники не врут, – журналист употребил нецензурное слово, – не врут мне, что есть жизнь после смерти. Вон как оскалился!
– Не было лжи в устах его, – пробормотала санитарка, поправляя длинные слегка вьющиеся волосы покойного.
Только теперь журналист обратил внимание, что волосы вымыты и еще влажные.
Санитарка вытащила из кармана гребешок и деловито причесала прядь, открывая лоб мертвеца.
Журналист передернулся, стараясь не выдавать отвращения и брезгливого удивления.
– Можно открыть на секунду? – спросил он у санитарки.
– Претерпел, страдал добровольно, истязаем был, – неразборчиво забормотала санитарка, делая вид, что не слышит журналиста.
Мысленно выругавшись, журналист взял простынь за уголок и приподнял, отводя взгляд так, чтобы видеть труп искоса.
Ему открылся дерьмовый фоторепортаж – землистая кожа, уже чернеющие конечности, пятна, вздыбленная грудная клетка, провалившийся живот, выпученные мышцы и сухожилия, словно кто-то поддевал и вытягивал их, судорожно сведённые пальцы.
– Влип очкарик, – сказал журналист на потеху санитарке.
– Чего хозяйничаешь тут?! – вдруг рассердилась санитарка. – Ну-ка! – Она выдернула простынь из руки журналиста. – Отдай!
Простыня колыхнулась, и журналист почувствовал запах, как ему показалось, дешёвых и приторных старомодных духов, пожелтевших на дне забытого флакона.
«Лампадным маслом что ли надушилась, дура», – решил журналист.
– Чего встал? Иди-ка отсюда, мне тут убираться ещё надо! – напирала санитарка.
– Всё-всё, – заверил журналист, окинул взглядом помещение, добирая впечатлений, и ушёл, не попрощавшись, но испытывая от всего увиденного, особенно сдвоенного в лице убогой санитарки, тоску сложного происхождения.
– Тело поруганное, – невнятно и бессмысленно пробормотала санитарка, расправляя простынь. – Величавое.
Она дотронулась до всё еще влажных волос мертвеца, пахнувших недорогим шампунем, и озабоченно подошла к окну – проверить, не дует ли из-под рамы. Вернувшись к столу, санитарка потупила взгляд, и, глядя только себе под ноги, осторожно, едва касаясь костяных запястий, переложила руки покойного поверх простыни, вытянув вдоль тела. Затем она пошла к шкафу, достала с полки новый пакет, вынула отглаженный светлый плащ, выстиранные джинсы и вымытые тряпичные кроссовки. Все вещи она сложила на сиденье стула, который перенесла и поставила возле стола, на деревянные мостки. Подумав, санитарка перевесила сложенный плащ на спинку стула, а поверх него – джинсы, так что на сиденье остались однотонная футболка и кроссовки. Потом санитарка вспомнила о чём-то, поспешно покопалась в шкафу, нашла запрятанный в ветошь пакетик карамельных монеток и опустила в карман плаща. Подумала, не забыла ли чего, но больше вещей или имущества при покойном не было. Завершив дело, санитарка тихо, опустив голову, подошла к мертвецу и постояла немного, что-то шепча. Как всегда, он был одинок в своей смерти, рядом с ним была лишь толстая дурочка. Стараясь ступать неслышно, санитарка подошла к дверям, выключила свет, выглянула, затем вышла и испытующе посмотрела вдоль коридора. Убедившись, что проход пуст, а в здании вечерняя тишина, санитарка оглянулась и, предвкушая, в последний раз посмотрела в секционную.
Облака за окном разошлись, и на стол упал слабый бледно-лунный свет, такой робкий, терпеливый и нежный, словно за стеклом был весенний сад, полный ночных звуков, а не заасфальтированная автостоянка и место для курения. Тонкий, разбитый в костяшке палец правой руки мертвеца слегка дрогнул и прижался сквозь простыню к стальному ложу стола, ощущая, как сквозь содранную кожу пролетает легкая голубоватая искра. Санитарка осторожно и плотно закрыла дверь, накинула навес, пошарив в кармане, вставила дужку в замок и утопила её в пазах, не запирая на ключ. Удовлетворённо поглядев на висящий, но не запертый замок, она, счастливо улыбаясь, косолапо побежала по коридору, выключая на ходу лампы дневного свет.
Журналист этим же вечером скинул репортаж в несколько информационных агентств, за что в конце месяца ему на карточку поступило в общей сумме тридцать тысяч рублей.
О происшествии на Крымском мосту быстро забыли, и только папа ещё долго писал в твиттере и на форумах: «И какой смысл любить людей, если менты такие суки!».
2011 – 2013 гг.
В тексте использованы строки из стихов Александра Дольского, Булата Окуджавы, Роберта Рождественского, Генриха Сапгира, Евгения Семичева, Наты Сучковой.
Читать бесплатно другие книги:
