Под мостом из карамели Колядина Елена
– В больнице, – Лета поглядела в листовку. – В больнице Московской патриархии.
Она хотела ухаживать за детьми-инвалидами в психоневрологическом интернате, но побоялась сказать это вслух. Ей казалось, у неё на лбу написана история о погибшем брате, все догадаются, осудят, в ужасе отпрянут, а может, даже и вытолкают прочь.
– Это замечательное место, мне там тоже очень нравится, – сказал батюшка.
Все начали представляться.
Инженер метрополитена, помощник режиссёра в музыкальном театре, воспитатель детского сада, художник, переводчица визового центра, работающий военный пенсионер, главный бухгалтер и трое компьютерщиков.
– Мне бы хотелось помогать семье мамы-одиночки, я могу приходить два раза в неделю к ней домой и делать с детьми уроки, читать книжки, а так же обучать иностранным языкам, – храбро сказала переводчица, худенькая девушка в тонком коричневом джемпере, черных брючках и накинутом на плечи шарфе, должном символизировать покрытую голову.
– Если можно, если мне разрешат, я хочу работать в хосписе, – почти шёпотом попросила помощник режиссёра.
– Кто мы такие, чтобы не разрешить, – заметил батюшка. – Но вы понимаете, что такое хоспис?
– Да, я очень хорошо это знаю.
– Там умирающие люди.
– Я хочу быть рядом с ними.
– Военный госпиталь и автобус «Милосердие», – дружно заявили два компьютерщика.
– ВИЧ-центр, – спокойным голосом сказала главный бухгалтер, но вдруг стала беспомощно крутить обручальное кольцо, а потом уронила на пол сумку.
У Леты защемило сердце – у каждого из этих людей была своя сокровенная тайна, требовавшая искупления.
– Готов помочь одиноким людям с ремонтом бытовой техники, компьютера, могу предоставить свою машину для перевозок, отвезти нуждающегося в храм, – сообщил инженер метрополитена. – Работаю по сменам, готов участвовать в группе немедленного реагирования.
– Ох, как вы нам нужны, – воскликнул батюшка. – Тогда мы прямо на следующей неделе повезём с вашей помощью вещи из Центра гуманитарной помощи в интернат.
– Можно мне с отказничками, в детской больнице? – умоляюще, словно дело было запретное, попросила воспитатель детского сада.
– Вы же на работе целый день с малышами, не устали от них? – заинтересовался батюшка.
– В садике у меня в этом году шестилетки, а я очень хочу с грудничками. Знаю много стихов, потешек, пестушек, развивающих игр.
– Замечательно! Имейте в виду, в детском отделении требуется санитарная книжка, вам придется оформить её за свой счет и дать старшей медсестре.
– Я всё сделаю! – заверила воспитатель и потерла щеку.
– Не стесняйтесь задавать вопросы.
– Скажите, пожалуйста, – спросила главный бухгалтер. – А мы должны быть миссионерами, приводить людей в православную веру?
Глупый вопрос, было написано на лицах добровольцев, ответ очевиден – конечно да.
– Нет, не должны, – вдруг к всеобщему недоумению ответил батюшка. – Дескать, я тебя сейчас умою, а ты за это перекрестись. Я вам стакан воды подам, а вы свечку поставьте. Нет, ни в коем случае.
Все растерянно посмотрели на батюшку – но разве их добровольческое войско не для того создаётся, чтобы укрепить и приумножить ряды православных?
– А в чём тогда наша главная задача? – подняв руку, как в школе, спросила Лета.
– Задача у вас только одна – поделиться своей любовью.
Все переглянулись и, чувствуя облегчение – оказывается, всё просто, заулыбались. А батюшка улыбался счастливее всех.
– Вы не должны подменять государственные социальные службы, у вас другая цель – прийти к человеку, уставшему ждать тепла, потерявшему надежду, и всем сердцем сказать ему: «Вас любят!».
Лета сияла. Она поняла, почему злилась, идя на встречу. Потому что думала, что придётся пережить унизительный отбор на право любить ближнего: её обыщут на наличие нательного креста, проверят на знание молитв, потребуют назвать-таки имя духовника и принести от него письменное благословение. Но батюшка стоял возле моста через бурную житейскую реку, чтобы помочь перейти её, не проверяя идущих на крепость веры, и не сомневаясь ни в одном из пришедших.
Просто любить – это Лете по силам, она сможет! Ей казалось, из её сердца, как из скворечника, выпархивают птицы и разлетаются с ликующими трелями, славя жизнь. В подземельной столице бескрайней сырьевой империи, прямо в её центре, она всё-таки нашла укромное место, где никто не заводил речи о деньгах и не оценивал друг друга по прайс-листам.
Время, в которое жила Лета, было тёмное. Слова «бескорыстие» и «чужая боль» уже более двадцати лет находились под запретом. Простодушных людей полагалось осыпать насмешками. Пожилые, не имея других доступных развлечений, смотрели телевизор, на который была возложена задача уверять несчастных, что они счастливы, а всё, что осталось от страны – сильное государство и великая держава. Всех, кто работал на нужды народа, называли «бюджетники», то есть проедавшие бюджет, и стали они презреннее мытарей, от чего озлобились. Детей в открытую, не таясь, вели в места, названные «Центр планирования семьи», и там научали, как делать, чтобы не рождались люди, и уверяли, что счастливы утробы, никогда не рожавшие, и сосцы, никогда не питавшие. Детей почти свободно продавали, и имевший средства мог приобретать их для любых своих надобностей. Богатым людям разрешалось покупать внутренние органы бедных. Продавалось абсолютно всё – дома вместе с жителями, кровь новорожденных, берега великих рек и поля кровавых битв. Человек, имевший мало денег, был самым презираемым и униженным. Найти место, где можно было свободно говорить о бескорыстии и милосердии, было почти невозможно и даже опасно. Поэтому добровольцы чувствовали себя первыми христианами, собравшимися на тайную встречу. Всякая такая встреча всегда завершалась общей трапезой, традиция не прервалась за два тысячелетия, только преломить предстояло фруктовые рулеты и ореховые бисквиты.
– Прошу в трапезную! – позвал батюшка.
Все дружно, проявив соборность, пошли по высоким коридорам, несмотря на отсутствие окон казавшихся освещёнными. Лета заглянула в приоткрытые двери и увидела двух юных сестёр милосердия, играющих в настольный теннис. Обе бойко прыгали, отбивая шарик, и вскрикивали, словно речные русалки. Лета поглядела на табличку – это были классы сестринского училища, уютные, как изразцовые печи, сохранившиеся в учебных кабинетах.
Трапезная оказалась большой, выложенной кафелем столовой с простыми еловыми столами и скамьями. Пахло чистотой и кипячёным молоком. На стеллаже вдоль стены стояли коробки с упаковками печенья, бисквитов, вафель, батончиков.
– Пожалуйста, чай, кофе, сладости. Угощайтесь на здоровье! – Батюшка пододвинул Лете блюдо с кексами в слюдяных обертках.
Лета вспомнила про жертву на трапезу и призналась:
– Я всего десять рублей пожертвовала, а здесь на все сто.
– Чудо умножения хлебов, – сказал батюшка.
– Я раньше думала, что верующим шутить нельзя, – призналась Лета.
– А чтоб вы так не думали, я вам расскажу анекдот.
Все смеялись анекдоту, хотя он был старым и незатейливым – радовались простым вещам.
– А все ли знают, почему добровольцы и благотворители предпочитают делать добрые дела анонимно, во всяком случае, не называют своих фамилий? Вам на местах вашего добровольчества выдадут прозрачные карманчики на булавках, и вы на них напишете только свое имя. Например, Лета – и все.
Лете было странно и непривычно, что в ней заранее уверены как в добром человеке. В школе, да и дома от неё никогда ничего хорошего не ждали.
– Движение добровольцев зародилось в Средние века во время эпидемий чумы. Люди догадались, что болезнь каким-то образом передается при контакте, и, ухаживая за больными, отыскивая выживших среди умерших, стали надевать маски. Позже маска, скрывающая лицо, явилась синонимом анонимности. Тогда же были оглашены цели добровольцев, которые не изменились и сегодня – поддержать страждущего, напоить жаждущего, накормить голодного, обогреть холодного, одеть нагого, утешить больного.
Были выпиты три чашки чая, но Лете не хотелось уходить. Она чувствовала себя среди избранных, у коих имелась не только надежда, как известно, самый крепкий якорь веры в бурных житейских волнах, но и твердая уверенность, что где-то среди огромного тёмного города-рынка есть укромная дверь в потаённый мир света и бессребреников. Их оказалось много – батюшка сказал, более тысячи, и на каждое собрание приходят всё новые и новые.
Потом батюшка достал гитару, и Лета разволновалась, что придется распевать псалмы, которых она знать не знала, но забренчала мелодия – старая, лет на сорок старше Леты, но не устаревшая. И Лета, путаясь в куплетах, вдохновенно принялась выводить вместе со всеми:
- «Часовые любви на Смоленской стоят.
- Часовые любви у Никитских не спят.
- Часовые любви по Петровке идут.
- Неизменно часовым полагается смена.
- О, великая вечная армия,
- Где не властны слова и рубли,
- Где все рядовые: ведь маршалов нет у любви!
- Пусть поход никогда ваш не кончится.
- О, когда б только эти войска!
- Сквозь зимы и вьюги к Москве подступает весна».
– «Часовым полагается смена!» – заливалась Лета по пути домой. Ей казалось, она летит над жёсткими, перегруженными дорогами на невесомом облачном сервере.
– Папа! – крикнула Лета, войдя в квартиру. Потом позвонила. – Ты где?
– На кафедре эстетики в Академии художеств.
– Что ты там делаешь, эстетствуешь? – пошутила Лета.
– Будем разговаривать на тему «Аура подземного пространства Москвы».
– Ты про ад или про кладбища? – безбожно уточнила Лета.
– Про архитектурные особенности станции метро «Комсомольская».
Дважды в месяц папино сребролюбие уступало место бескорыстной тяге к прекрасному, и он ехал на собрание кружка, в котором без всякой оплаты писались и обсуждались сочинения о высоком предназначении культурно-исторических сокровищ Москвы.
– А я встречалась с друзьями, мы пели бардовские песни, и я люблю весь мир!
– Он тоже любит тебя, – легкомысленно, не подумав о последствиях, заверил папа.
Лета поняла – в её жизни началась светлая полоса, и теперь всё будет удаваться! Она зашла на официальный сайт прокуратуры города, нашла ссылку на интернет-приемную и с жаром написала обращение, в котором изложила по существу всё, что случилось в подвале ресторане «Пилав», убеждая виртуального прокурора, что её наставник, шеф-повар, ни в чём не виноват, а она, Новикова Л.А., тому свидетель.
«Отправлено», – заверил компьютер. Все получилось, теперь в прокуратуре обязательно разберутся!
Лета набрала номер куратора добровольцев детского дома-интерната №15 для глубоко умственно-отсталых детей в районе метро «Молодежная».
– Здравствуйте! Я сначала записалась в больницу Московской патриархии, но на самом деле хочу ухаживать за детьми-инвалидами, в какой день можно приехать и попробовать? – восхищаясь собой, гордясь своим поступком и втайне ожидая похвалы, выдохнула Лета.
– Нам не нужны те, кто хочет «попробовать». Дети – не игрушка, понравилось – останусь, тяжело – уйду, и никаких проблем, – сердито ответил ей молодой женский голос.
– Но нам сегодня на собрании сказали, что мы можем попробовать разные направления, чтобы выбрать по душе.
– Вы можете сказать, что будете работать постоянно?
– Я не знаю, – ответила Лета, решив быть честной. – Я ещё ни разу не была в интернате для инвалидов и никогда даже не видела таких детей.
– Я думаю, вы пока не готовы к работе с нашими ребятами. Извините, – куратор положила трубку.
Лета опешила, а потом вскипела от незаслуженной обиды и людской неблагодарности. Этого куратора нужно наказать и выгнать! Какое право она имела оттолкнуть её, Лету, вместо того, чтобы сказать «спасибо»! Добровольных помощников остро не хватает. Батюшка рассказал – на всю многомиллионную Москву всего один доброволец-парикмахер, который бесплатно постригает одиноких людей, а в помывочной бригаде только десять человек, и потому больные годами лежат немытыми.
– Я такого отношения не заслужила! – Лета выругалась и решительно схватила телефон.
Но вдруг почувствовала, как сильно и резко сдавило в ребрах, словно в спину всадили кол. Как и у всех людей, граница между добром и злом проходила как раз посередине сердца Леты, и, получив поддержку, тьма ломилась к свету. Карамель хрустнула, но через быструю трещину излилось смирение, излечивая рану.
– Прости, что не могу прийти к тебе. Я ещё не заслужила, – прошептала Лета, вглядываясь в лежащего в кровати брошенного ребёнка, оказавшегося её братом. – Я хотела брать только то, что приятно, а отдавать то, что мне легко, поэтому меня не допускают к вам, невинным, потому что пока не достойна.
Глава 9
Дезинфекция и пальмы
Лета издалека увидела надёжные дубовые, в толстых стёклышках, двери, словно ведущие в церковную лавку, и оглядела больницу, похожую на сказочный терем – луковки, полукруглые окна, своды и каменные орнаменты. Архитектура единоверческого модерна, сообщил когда-то папа. Лета не любила сказки, её стиль – конструктивизм, а еще лучше – деконструктивизм.
Справа за дверями, в закутке под лестницей, оказалось окошко гардероба, где Лете выдали синие бахилы, а налево – пост охраны.
– Паспорт. Вы к кому? – спросил охранник.
– Доброволец, в первый раз, – ответила Лета. – В неврологическое отделение.
– Пожалуйста, сюда, на второй этаж.
На турникете зажглась зелёная стрелка.
Лета прошла врата вертушки, засунула паспорт в рюкзак и остановилась – а где же разруха, оконные проёмы, заколоченные фанерой? Мраморные полы, плодовая окраска, новые стеклянные двери в отделения, все окна, какой бы причудливой формы они ни были, из сделанных на заказ стеклопакетов, на стене – икона размером с гобелен, с горящей лампадой и живыми цветами, запах благовоний по коридорам, да еще и льющиеся откуда-то песнопения! Лета медленно, как в музее, озираясь и разглядывая всё по пути, поднялась по лестнице на площадку между этажами и обнаружила, что за распахнутыми дверями – церковь. Шла служба. Врачи, санитары и пациенты молились, сверяясь со справочниками. Лета шепотком переступила порог и укромно встала возле чана, судя по надписи – со святой водой. На чане был краник как у самовара, на скамейке стояли пластиковые бутылки и стаканчики. Священник кадил, медики крестились. Мысли Леты сначала подпрыгивали и стреляли, как кукуруза в микроволновке, но постепенно стихли и стали усердными. Лета подняла голову – под потолком шла строчка полукруглых окон, раскрытых в галерею, по которой бродили больные. Лета ни разу в жизни не видела, чтобы церковь находилась прямо внутри медицинского учреждения, чуть ли не в палатах и кабинетах, словно врачевание проводилось и в храме, а сам храм был физиотерапевтическим отделением для душевнобольных. Но, казалось, это не удивляло никого кроме Леты, словно она единственная здесь не знала, что лечить тело отдельно от души, по полису ОМС – пустая трата средств. Убранство церкви тоже загадало Лете сканворд – тёмные стены, вековые росписи, натруженные потолочные своды, но всё пространство наполнял непонятного происхождения свет, какой бывает в морозном воздухе над сверкающим снежным настом.
Когда врачи и лечащиеся потянулись к выходу, и храм почти обезлюдел, Лета поняла, откуда поднималась белизна – нижний ярус был непроходимо заполнен снопами белых роз. Сотни бутонов, отдающих непорочной прохладой, на длинных терновых стеблях в тесных вазах почти без воды – словно жизнь их не зависела от внешнего ухода, источали вселенский свет божественных вихрей и спиралей. У Леты в голове сами собой начались греховные подсчёты – перемножались цифры, прибавлялись нули, итоговая стоимость росла, смещая запятые и порядок. Флористический бюджет выходил никак не меньше, чем на дне рождения дочери хозяина рынка «Садовод», на котором Лета недавно отработала.
Она поглядела на неприметный ящичек для пожертвований – совершенно невозможно, чтобы он вмещал покупку целого войска цветов.
– Извините, пожалуйста, – не удержавшись, шёпотом спросила Лета работницу свечного ящика. – Откуда столько роз?
– От благодетелей, дай бог им здоровья.
Лета устыдилась своих подсчётов, в раскаянии купила алюминиевый крестик на тонкой верёвочке и, надев его, с радостью уверилась, что пребывает в чудесном месте, куда деньги являются не грабительским банковским процентом, а божьей помощью.
Неврологическое отделение выходило в уставленный креслами-каталками широкий коридор с постами медсестёр, грохочущим лифтом, буфетом, палатами и дверью с табличкой «Патронажная служба».
За дверью оказалась комната размером с келью, тщательно и трудолюбиво, как плащаница бисером, заполненная великим множеством вещей, составлявших жизнь и работу сестёр и братьев милосердия. Каждая сущность, вплоть до самой мелкой, сияла чистотой, как на детской молочной кухне, и сопровождалась надписью, запиской или памяткой, часто шутливой. На полке рядом с отпечатанной на компьютере просьбой: «Пожалуйста, ставьте журналы учёта на свои места», была прикреплена укоризна: «Где просто, так ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного». Возле кофеварки, в простенке, висела инструкция по приготовлению кофе, а над ней – совет: «Жить – не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем мое почтение!». За шкафом – «SOS! Не ставьте судно на пол!», а рядом – «Чужого дела не передавай!». В тесном уголке с маленьким обеденным столиком висели иконы и краткие молитвы «Перед вкушением пищи» и «По окончании трапезы», а над графиком смен – памятка: «Как ни тяжек у человека крест, который он несёт по жизни, а всё же дерево, из которого он сделан, всегда вырастает на почве его сердца». На контейнере, стоявшем на холодильнике, стикер: «У кого будет время, разберите, пожалуйста, эти книги». Все наставления Лета прочитать не успела, потому что в комнатку вошла старшая сестра милосердия и сказала:
– Вы, наверное, доброволец?
И улыбнулась так, словно давным-давно знала Лету и очень хотела, но не решалась обнять.
– Переодевайтесь, я не смотрю.
Лета вытряхнула из рюкзака новые белые шлёпанцы.
– Здесь у нас журнал посещений добровольцев, это ключи от шкафчиков. – У старшей сестры всё время было такое выражение лица, словно она думала о чём-то мудром и смешном одновременно. – Гладильная доска стоит за стулом, утюг – вот, вода для чая – в фильтре. В холодильнике берите все продукты, какие захотите, посуда – здесь, вся еда на столе – общая. Вы сейчас голодны?
Лета помотала головой.
– Как проголодаетесь, не стесняйтесь – у нас торт со вчерашнего дня, нужно сегодня доесть, завтра среда, постный день. Медицинские перчатки в этом шкафу. – Сестра выдвинула две коробки с прорезями, из которых торчали фиолетовые и зеленые перчатки. – Если у вас аллергия на тальк или крахмал, берите вот эти, из натурального латекса. Использованные перчатки сюда вносить нельзя, если они вам ещё нужны, вы их кладите в пластиковый стаканчик и оставляйте в коридоре на окне. Так же нельзя в сестринскую приносить посуду лечащихся – это для борьбы с внутрибольничными инфекциями, вы же не знаете, кто с чем лежит. После ухода за пациентом можно обработать руки вот из этого флакона, а это – кремы, если кожа сухая. Пользуйтесь. На верхней полке православные книги и фильмы, вы можете брать их домой. Вот эти куртки и сапоги – общие, берите и надевайте, если нужно идти через улицу в другие отделения.
Сестра усердно показывала и перечисляла имущество, и всё выходило – общее, единое, как и дело, которому они служили.
– Пожалуйста, когда пациенты обращаются к вам с просьбами, не делайте ничего, не испросив разрешения сестры – это медицина. Проявив инициативу, желая сделать как лучше, вы можете навредить больному.
– Хорошо, – кивала Лета.
– Готовы?
– Да.
– У вас косынка сзади помялась, погладьте, пожалуйста. А потом идите в восьмую палату, там нужна помощь.
Лета включила утюг, взяла журнал регистрации добровольцев. Вписала своё имя и стала читать раздел «Какие работы выполнены». «Перевозка на процедуры, помощь в умывании, постригала ногти». Чужие ногти Лету смутили. «Хотел повесить шторы». Лета хмыкнула.
Сестра, заполнявшая на компьютере таблицу, взглянула на Лету.
– Кто-то в разделе выполненных работ написал: «Хотел повесить шторы», – пояснила Лета.
Сестра засмеялась:
– Что ж, бог нас и по намерениям судит.
Лета разгладила едва заметную складку на косынке, вновь повязала, заправила волосы и краем глаза увидела в зеркале женщину, которую не узнала – себя. В платке, без фамилии… Ей казалось, что и без прошлого, которое, впрочем, здесь никого не интересовало, Лета чувствовала себя другим, заново появившимся на свет человеком.
Она вышла в коридор, счастливая уже одним своим намерением облегчить участь болящих, и поглядела на двери палат, отыскивая восьмую.
По коридору прогарцевала доктор в тугом халате, с грудью, как две кометы.
– Доброволец? – доктор с подмерзшей улыбкой взглянула на Лету.
– Да, – не разгадав, что таится за вопросом, радостно кивнула Лета.
– И охота вам ходить? Мало, видимо, в жизни проблем, нечем заняться, так здесь ищете приключений на свою… голову?
Лета опешила и замешкалась, растерянно подыскивая слова для подобающего ответа – матом ведь в таком месте огрызаться нельзя?
– Гордитесь собой? Восхищаетесь своим подвигом, – бросила доктор, поправила книжки на полке с объявлением: «Православная литература. Можно брать в личное пользование», и скрылась в кабинете с надписью «Ординаторская».
Лета была в смятении. «Враг станет чинить препятствия», – предупреждал батюшка на собрании добровольцев, но кто этот враг – не объяснил. Она взглянула на икону, перед которой трепетал крошечный вечный огонь, и вдруг покорно подумала, что слова докторши были вовсе не подлыми, не проверкой и не искушением, а напоминанием – гордиться пока нечем, даже намерения её, Леты, были все ещё сомнительными в чистоте помыслов. Ощущение смирения, кротости, скромности, простых мыслей, благодарности за научение и сладкой вины оказалось таким приятным, что восьмерка на дверях палаты начала дрожать и вытягиваться.
– Здравствуйте, – как можно более приветливым голосом сказала Лета, наконец, войдя в палату. Но получилось не ласково, а неловко, как у самодеятельной актрисы, и даже лицемерно. Да, не так-то просто не то что поделиться своей любовью с незнакомыми людьми, а даже искренне пожелать доброго утра.
Первое, что увидела Лета в палате – иконостас в углу, возле окна, и монахиню в чёрном одеянии, которая сосредоточенно читала церковную книгу, лежащую на деревянной горке.
Стены, как коврами, были завешены розовой тишиной. С двух сторон несли послушание четыре надёжных новых ковчега – на колесах, с ограждениями, матрасами от пролежней, с несколькими подушками у каждого больного, электроприводами и уходящими под одеяла проводами и трубками. На стульях и широкоплечем подоконнике громоздились яркие упаковки памперсов и одноразовых пеленок, на одинаковых передвижных тумбочках с выдвигающимися столиками для кормления – ряды аэрозолей, лосьонов, влажных салфеток и кремов от пролежней, бумажных платков и соков. Над каждой кроватью висел детский рисунок с пожеланием выздоровления и отпечатанный на компьютере листок со сведениями о больном – имя-отчество, дата рождения и непонятное слово: «Чин». Складные подставки под спину, лесенки под ноги, загадочного назначения стулья с крышками поверх сидений, – к удивлению Леты, здесь было всё, что стояло в зале магазина импортной медтехники, в котором она купила халат, брюки и шлепанцы. Но на какие деньги приобретено многочисленное оборудование? У Леты снова мелькнуло сомнение, что лечение в отделении совершенно бесплатное. Из записей в блогах она знала, что в госпиталях для простых людей грязь и нищета. Наверное, когда старшая сестра говорила, что больница патриархии больше ста лет в духе любви и милосердия оказывает технологичную медицинскую помощь малообеспеченным пациентам, она имела в виду желаемое, а не действительное. А на самом деле, за комфорт палаты и добросовестный уход – отдельная дополнительная плата, решила Лета.
Хмурясь от подозрений, она тихо подошла к сестре милосердия, склонившейся над постелью древней старушки, похожей на высохшую карликовую березу.
– Как хорошо, что вы пришли, – прошептала сестра Лете и поглядела из-под голубиных надбровий. – Сейчас закончу, и пойдем к… – Она назвала больную по имени-отчеству. Это была ещё одна странность, в которую Лета долго не могла поверить – даже между собой сёстры называли пациентов только по имени и отчеству. Никаких «тётка из третьей», «мужчина у окна» или, тем более, «эта дура в синем халате».
– Хорошо, – тоже шёпотом сказала Лета, взглянула на то, что делала сестра, и едва сдержала позыв отвращения.
Сестра осторожно смазывала ступни старухи кремом и голыми пальцами старательно отшелушивала струпья, собирая их в горсть.
– Вас как зовут?
– Лета.
– Знаете что, Лета, вы пока возьмите, пожалуйста, у… – сестра назвала имя и отчество больной – возьмите зубы и вымойте их в санитарной комнате.
Лета вздрогнула от неожиданности просьбы, но подошла к кровати в углу возле холодильника. На высоком матрасе рыхло сидела пожилая женщина с гладкими седыми косичками с вплетенными бинтиками. Поглядев на Лету выпученными глазами, она молча достала изо-рта челюсть и уронила руку на одеяло. Лета с ужасом смотрела на зубы в клюквенных дёснах и кляла себя за то, что забыла взять перчатки. Впрочем, даже если бы они лежали наготове в кармане, неловко доставать и надевать их на виду у больной, давая понять, что брезгуешь. Поняв, что спасения нет, Лета взяла челюсть и, не веря, что всё это происходит с ней, пошла в туалет. Открыв кран, она решила просто ополоснуть протез, не касаясь пальцами. Но с изнанки нёба желтели окаменевшие отложения, а в зубах застряли остатки пищи. Лета открутила кран сильнее, надеясь, что мощная струя сама смоет грязь, но лишь облила водой стену, зеркало и свой халат. К тому же в челюсти хрустнуло, и Лета перепугалась, что сломает эти проклятые зубы. Её решение творить добро оказалось безвыходным. Осознав это, Лета вздохнула, убавила воду до легкой теплой струйки, внимательно осмотрела старенький протез и стала аккуратно, пальцами, промывать каждую впадинку и ложбинку.
Пожилая женщина, всё так же сидевшая в кровати, молча протянула руку, пошарив во рту, вставила челюсть, и довольно бессмысленно поглядела на Лету, не сказав ни слова.
Наверное, сейчас я должна обнять её, поделиться наконец-то своей любовью, подумала Лета. Но кто знает, чем она больна, вдруг умирает от рака, и Лете придется вдыхать чужие смертоносные микробы. А, может, это как раз пациентка не хочет, чтобы её обнимал посторонний человек, с надеждой подумала Лета. Разве ей самой было бы приятно, если б толстая больная старуха с внутренностями, полными грибов и микроорганизмов, принялась обнимать её? С этой спасительной мыслью, стараясь не выдать отвращения, Лета выкралась из палаты, помчалась в служебный туалет, долго терла руки бактерицидным мылом, а потом забежала в сестринскую и обрызгала ладони дезинфицирующим спреем.
– Где же вы? – тихо сказала сестра, когда Лета вернулась в палату.
– Извините.
– Давайте переложим… – сестра по памяти назвала имя и отчество подопечной, даже не взглянув на листок с персональными данными, висевший над кроватью.
Как можно всех запомнить по именам, удивилась Лета. Но самое непонятное, зачем вообще обращаться по отчеству к человеку, лежащему без сознания, в коме? Ему ведь всё равно.
Сестра сняла одеяло и Лета увидела, что между ключицами пациентки, в паху – всюду, пластиковые трубки, а под локтями и ступнями – надувные подушки. Как всё это не задеть, не потревожить? Но самым пугающим был вес женщины – она лежала на боку огромная, как запруда, так что нельзя было понять, где грудь или живот. И совершенно невозможно, чтобы Лета и сестра, хрупкая и почти бесплотная, смогли поднять эту тяжесть! Надо меньше есть, решила для себя Лета, чтобы не лежать, в случае чего, неподъёмной оплывшей грудой.
Сестра откатила кровать от стены, зашла в проход и, обратив взор внутрь себя, стала планировать работу. Лета, без раздумий хватавшаяся за простые, как ей казалось, дела, ждала в нетерпении.
– Кладем руки ладонями вверх, поясницу прогибаем седловидно, коленями упираемся в бортик, – наконец, сказала сестра. – Когда наши пальцы встретятся, крепко берёмся и на три-четыре передвигаем ближе ко мне. Осторожно, не заденьте дыхательную трубку и мочеприёмник!
Лета отрешенно подсунула пальцы под могучий вал чужого тела, и стала продвигать их сквозь плоть, почти прижавшись лицом к необъятному животу, в полной уверенности, что ничего не выйдет – здесь нужна лебёдка с тросами, а то и подъёмный кран!
– Вы нам помогите, – тёплым голосом сказала сестра лежащей без сознания пациентке, и в тот же миг руки Леты встретились и схватились с уверенными, крепкими ладонями, и замкнулись в надёжный свод, наполнившийся несокрушимой силой.
– Приготовились, три-четыре!
Лета почувствовала, как огромное, неподвижное и, казалось, совершенно неподъёмное тело, приподнялось и, легко скользя, перенеслось на край кровати.
– Силы небесные незримо нам помогают, – доносилось из церкви.
Ещё не разогнув поясницы, сестра с благодарностью посмотрела на Лету. А Лета перевела взгляд на прозрачную трубку с мочой, свисавшую прямо возле её лица, и вдруг подумала, что кожа женщины, лежавшей на её руках, сухая и теплая, и отдает вовсе не чужим невыносимым запахом, как могло бы быть, а легкой камфарой и бархатным кремом.
Сестра скрутила использованную одноразовую пеленку в валик, лёгший вдоль спины, так же, раскатав из рулона, подстелила свежую простынь.
– Перед тем, как повернуть больного на другой бок, обязательно убедитесь, что его рука не осталась под тяжестью тела. Парализованная конечность теряет чувствительность и может случиться перелом. Переложите подушку от пролежней под другую ногу.
Лета суетливо схватила надувной пузырь, и подпихнула под колено.
– Не сюда, пролежни образуются в тех местах, где косточка ближе всего к коже, поэтому нужно положить под голень, чтобы щиколотки были в воздухе, на весу. Видите, здесь суставчик прямо под кожей. И нельзя класть колени друг на друга.
Лета виновато перетащила подушку. От неё никакого толка, а ведь ещё утром она самонадеянно думала, что окажет неоценимую помощь!
– Знаете, как класть подушки под голову?
Да, хотела сказать Лета. Но все-таки сказала:
– Нет.
– Ничего страшного, это несложно. Нижняя подушка перьевая, лежит под плечами, верхняя – пуховая, под шеей. Так больному удобнее всего. Положите сами, верхняя подушка должна упираться в край кровати. Мягче, не дёргайте. Швом и застежкой вниз, чтобы не натирали кожу. Вот так, хорошо. Отнесите, пожалуйста, пелёнку в контейнер.
Лета помчалась в санитарную комнату и обнаружила, что не знает, куда девать принесенное – в мусор, биологические отходы, или использованный инвентарь? Она открыла первый попавшийся контейнер и быстро избавилась от пелёнки, ужасаясь своему обману. Поразмыслив, Лета решила открыть контейнер с надписью «Биологические отходы» и проверить, что лежит в нём, но отдернула ладонь, побоявшись касаться поручня – что если там зараза, гепатит, холера или вообще спид? Она снова вымыла руки, на этот раз с хозяйственным мылом, и облила антисептиком, крепко пахнувшим спиртом.
Лета вернулась в палату. Сестра уже укрывала больную, кутая ноги вторым одеялом. Потом посмотрела на часы и сделала пометку в листе, какие висят в туалетах ресторанов быстрого питания – время уборки, фамилия, роспись. В колонках чередовались «пр» и «лв». Лета вгляделась в записи и поняла – это был график перекладываний пациентки с бока на бок, выходило, что сестра ворочала это огромное тело круглые сутки, каждые два часа.
Женщина в постели возле окна произнесла что-то неразборчивое, безъязыкое.
– Что вы сказали? – переспросила Лета.
– Подайте, пожалуйста, расчёску, она в тумбочке, – перевела сестра.
Лета ненавидела чужие расчески, боясь увидеть грязь между зубьями. Мучимая виной за своё отвращение, она достала из ящика гребешок и, внушая себе любовь к человечеству, стала причёсывать отросшие у корней каштановые волосы, ставя в пример парикмахеров, которые спокойно трогают любые головы. Причесав женщину, Лета, весьма гордая тем, что сумела преодолеть себя, взглянула на сестру.
– Лета, пойдемте со мной, – сказала та.
Они вышли в коридор.
– Это моя вина, простите великодушно, – вдруг попросила сестра.
Лета недоумённо уставилась на неё.
– Я должна была прежде вам объяснить. Нельзя выполнять просьбы пациентов, не испросив разрешения сестры. Нужно было только подать расчёску, но не расчёсывать волосы. Нельзя делать за больных те дела, которые им по силам, иначе они теряют веру в себя и свои силы, а тогда невозможно выздоровление.
– Извините, я хотела, как лучше, думала помочь, – забормотала Лета, побоявшись признаться, что знала правило, но пренебрегла им, гордясь тем, что преодолела брезгливость. Но ещё сильнее ударило в сердце то, что сестра укорила в ошибке себя, а не её, Лету.
– Поэтому я и говорю, что вина моя, а не ваша. А для того, чтобы привести в порядок длинные волосы, их разделяют на пряди и расчесывают каждую по отдельности, распутывая от кончиков к корням, чтобы не выдергивать.
Лета расстроилась ещё больше – всё она делает не так, вредит и мешает, а не помогает.
– Ничего страшного, все так начинают. Вы знаете, как обрабатывать посуду после умывания лежачих больных?
Лета окончательно упала духом и помотала головой.
– Не знаю.
Получалось, вместо того, чтобы дать сестре передохнуть, она лишь добавляла работы.
– Пойдемте, я вас научу.
Сестра привела Лету в комнату, которая немедленно стала её прибежищем и укрытием – здесь не было больных, а, значит, не нужно отыскивать в себе сострадание.
В квадратной чугунной ванной возле окна стояли груды пластиковых тазиков и кувшинов, ждавших дезинфекции.
Лета надела толстые хозяйственные перчатки и приготовилась наконец-то сделать все безукоризненно!
– Это раствор для дезинфекции, пятипроцентный аламинол, сестра ежедневно наливает его из бака в этот контейнер. Отсюда берете чистую тряпочку, обмакиваете, слегка отжимаете, и тщательно, особенно в изгибах, возле ручек, протираете кувшин изнутри и снаружи. Затем ставите на стеллаж, на нижнюю полку. Обтерев весь инвентарь раствором, кладете на полку возле него табличку «Обработано 1 раз». Через 15 минут повторяете процедуру и ставите табличку «Обработано 2 раза». Еще через 15 минут смываете раствор водой из-под крана, не дотрагиваясь посудой до краев ванной, и ставите, перевернув вверх дном, на верхнюю полку для просушки. В перерыве заберите, пожалуйста, из стиральной машины бельё и повесьте на сушилку там, где прикреплена записка с номером седьмой палаты. Все понятно?
Лета кивнула – два раза по пятнадцать минут, ничего сложного, это она точно сумеет, и принялась вдохновенно обрабатывать ярко-красный кувшин, особенно старательно протирая кромки и носик слива. Водрузив возле тазов и ковшей табличку «Обработано 1 раз», Лета сняла перчатки и пошла в душевую, за выстиранными вещами. В машине оказалась женская одежда – двое больших трусов, футболка, халат и махровые носки. Развесив белье, Лета снова взглянула на трусы – никаких казенных штампов, явно личные вещи, но тогда совершенно непонятно, почему сёстры стирают их? Никогда в жизни Лета не слышала, чтобы в больницах следили за носками и майками пациентов. Может, за отдельную плату? Ведь никто не станет просто так стирать чужое исподнее! У тяжелобольного есть родственники, пусть они и стирают! Лета никак не могла поверить в свою же собственную веру в бескорыстие. Она поглядела на часы под потолком – можно обрабатывать инвентарь второй раз, взяла таз и начала обтирать его раствором.
В комнату заглянула старшая сестра.
– А сколько времени прошло? – дружелюбно спросила сестра.
– Почти пятнадцать минут.
– Почти или пятнадцать?
У Леты затряслись руки. Закусив губы, она смотрела на зубчики узкого кружева на подоле длинной сестринской юбки.
– Буквально одна минута оставалась, – пробормотала, наконец, Лета, проклиная свою самоуверенность, беспечность, высокомерие и зазнайство. Наконец она осмелилась поднять глаза. – И что теперь делать?
– Продолжайте, просто в следующий раз будьте внимательнее.
Лета благодарно кивнула.
– Вы чай уже пили?
– Нет.
– Закончите с обработкой, приходите.
От этого наказания добротой и прощением Лета еще злее ощутила свою вину. Но теперь она знала, что ничего не знает, и нашла силы признаться в этом. У каждого свой путь к смирению, Летин лежал через пятипроцентный раствор для обработки кувшинов.
Она ополаскивала тазы и смотрела в окно, на проспект с мчащимися чёрными машинами и витринами бессмысленно дорогих магазинов, и удивлялась, что ни один звук не доносится из того мира в этот, словно их разделяла незримая граница, в которой не было видимой материи, но была непреодолимая энергия. Будто старообрядческие здания за каменным забором накрывала шапка-невидимка или полог покрова, сквозь который не могли проникнуть грохот, хохот, вопли и крики. Лете давно не было так спокойно, как в санитарной комнате возле баков для замачивания суден и выстиранных клеёнок.
Чаю попить опять не удалось – сестра позвала Лету в палату и попросила надеть свежую футболку на больную, которой предстояла поездка на первый этаж, в отделение физиотерапии.
– После сна больных надо обязательно переодевать в дневную одежду, чтобы они не распускались, помнили, что нужно следить за своим внешним видом. Это способствует выздоровлению.
– А как снять ночную сорочку? – спросила Лета, догадавшись, что и этого она не знает, и взглянула на женщину, сидевшую на краю постели, полукруглую, как тяжелый душный полдень.
– Собираете снизу, со спины, к шее. Потом приподнимаете руки и снимаете сзади через голову. Затем стаскиваете рукава с рук, сначала со здоровой, а после – с больной.
– Сперва со здоровой, потом с больной, – повторяла Лета. – А которая больная?!
– Видите, она свисает.
– Ага, – пробормотала Лета, волнуясь, подошла к женщине и сказала: – Вы мне помогайте, пожалуйста, ладно? Которая рука болит?
Женщина схватила парализованную плеть здоровой ладонью и крепко прижала к боку, не давая дотронуться.
– Она же у вас ничего не чувствует, – упрашивала Лета. – Дайте, я положу её вам на колени.
Но женщина молча цеплялась здоровой рукой за больную.
Чувствуя себя глупо и беспомощно, Лета стала закатывать ночную сорочку со спины к шее. Но ворот оказался мал, и подол обтянул голову, прихватывая волосы. Лета, побледнев от страха и злясь, потащила сорочку вперед, дёргая вместе с прядями. Больная так неожиданно громко взвыла, что Лета отпрянула. «Вам помогают, так неужели не потерпеть», – хотелось крикнуть Лете. Сестра подбежала к кровати, ловко высвободила голову и руки женщины и стала целовать её в щёки, виски и волосы:
– Простите, милая, простите. Миленькая вы наша, родная, потерпите. Она гладила её голову, обнимала плечи. У Леты тряслись руки.
– Голубушка вы наша золотая, милая. Ничего, ничего, сейчас слёзки вытрем, оденемся, где у нас футболочка чистая? Вот она, здесь. Лета, давайте вместе. А вы Лете помогайте, ей сейчас очень нужна ваша помощь и поддержка.
Сестра ловко пересадила больную на кресло-каталку.
Читать бесплатно другие книги:
