Око силы. Первая трилогия. 1920–1921 годы Валентинов Андрей

Это слышали не только люди. Ослепленное чудище среагировало мгновенно. Одна клешня метнулась туда, где стоял Степа, вторая поднялась, загораживая дорогу. Косухин упал на пол, перекатился, вновь вскочил на ноги.

– Тэд! Быстрее!

Монстр обернулся, глиняная лапа вновь взметнулась в воздух, но американец успел раньше. Миг – и он был уже в дверях. Степа подождал пока Тэд войдет, и заскочил сам, захлопнув створку перед самым носом врага.

– Скорее! Туда! – Наташа резким движением распахнула окно. Пахнуло предутренней свежестью, и Степа успел подумать, что зимой пришлось бы выбивать раму. Сильный удар потряс комнату – ослепленный монстр пытался выбить дверь спальни, но попал в стену.

– Тэд, ты первый!

Валюженич на мгновенье замешкался. Новый удар, на этот раз более точный – и дверь распахнулась. Чудище стояло на пороге.

– Давай, Тэд! – Степа стал посреди комнаты, готовясь задержать страшилище. Американец уже был на подоконнике, еще секунда – и он, опустившись на вытянутых руках, мягко спрыгнул на газон.

– Наташа! Прыгай!

Девушка попыталась забраться на подоконник, но монстр опередил ее. С неожиданной ловкостью он заскользил по полу и, толкнув Косухина, очутился рядом с Берг.

Степа сунул за пояс ненужный револьвер. Стрелять не было смысла, а обойти монстра невозможно: даже слепой, он чувствовал каждое движение в комнате. Наташа отошла к стене и резким движением пододвинула кресло, пытаясь загородиться от врага. Тщетно! Кресло с треском ударилось в стену, глиняные клешни потянулись вперед, пытаясь нащупать горло жертвы…

Выбирать не приходилось – Косухин нагнулся и резко дернул ковер, в который тяжело упирались ноги чудища. Монстр загреб конечностями, пытаясь сохранить равновесие, но не удержался и с грохотом рухнул на пол.

– Наташа!

Девушка поняла все без подсказки. Перепрыгнув через лежавшее на полу страшилище, она одним движением оказалась на подоконнике и, не мешкая ни мгновения, спрыгнула вниз.

– Стив! Где ты? – донесся с улицы голос Валюженича. Степа бросился к окну. Монстр уже вставал – легко, почти не касаясь клешнями пола. Медлить не следовало. Прыжок – и Косухин был уже на подоконнике. Внизу он заметил бегущих к дому офицеров Богораза. Наташа и Валюженич стояли чуть в стороне, американец возбужденно махал руками.

За спиной послышался шум. Краем глаза Косухин заметил тянувшие к нему пальцы, на миг почувствовал обессиливающий страх, но превозмог себя и прыгнул.

Газон оказался мягким, и Степа лишь слегка ушиб ногу. Валюженич помог ему встать.

– Господа, что случилось? – поручик со шрамом стоял рядом, растерянно глядя на своих подопечных. Второй, незнакомый Степе, офицер уже успел вытащить револьвер.

– Оу! – воскликнул Тэд и указал вверх.

– Господи! – поручик перекрестился. Монстр стоял у окна. Пустые незрячие глаза в свете уличных фонарей смотрелись особенно жутко.

– Наташа… Наталья Федоровна, у вас это… все в порядке? – запоздало поинтересовался Степа.

– Спасибо, даже не ушиблась, – девушка не казалась испуганной, скорее, до предела удивленной. – Можете называть меня по имени, у вас это получается более ловко, Косухин… Господа, – обратилась она ко всем остальным. – Мне крайне неудобно. Не понимаю, что случилось с Бриареем…

– Простите? – поручик нерешительно взглянул на неподвижную фигуру. – Вы имеете, в виду… этого, сударыня?

Девушка неожиданно рассмеялась:

– Это же машина! Автомат! Дядя купил его на одном аукционе. Старинный автомат, очень простой, сделан в XVI веке, кажется, в Германии.

«Ничего себе машина, чердынь-калуга!» – только и мог подумать Степа.

– Мы назвали его Бриареем, – продолжала девушка. – Он выполняет самые простые команды, может прислуживать за столом… Не понимаю, что с ним случилось? Он обычно такой забавный…

– Оу, йе! – не выдержал Тэд и невольно взглянул вверх. Окно опустело – страшная личина исчезла.

– Не понимаю… – повторила Берг. – Никогда не думала, что Бриарей может действовать без команды! Но ведь кроме нас в доме никого не было!

– Значит, этот истукан взбунтовался, – второй офицер, постарше, с заметной сединой на висках, покачал головой. – Прямо чудище Франкенштейна!..

– Нелепо, – согласилась Наташа. – Мы, кажется, его повредили, хотя, конечно, не могу в этом никого винить. Спасибо, господа, вы лишили парижские газеты очередной сенсации – девушки, задушенной монстром…

Берг протянула Валюженичу руку, затем ее ладонь неожиданно легла на Степино плечо:

– Косухин, мне почему-то кажется, что вы выручаете меня не в первый раз. Вы долго тренировались?

Степа смутился и не нашелся, что ответить.

– Сударыня… господа, – прервал их беседу поручик. – Прошу в машину! В дом, как я понимаю, возвращаться не стоит…

Наташа пыталась возражать, доказывая, что сумеет укротить сбившегося с пути истинного Бриарея, но ее стражи были единодушны. Поручик твердо заявил, что немедленно отвезет мадмуазель Берг к генералу. Степа и Валюженич не стали спорить: по сравнению с только что покинутым домом у Богораза в любом случае будет безопаснее.

Генерал действительно жил в центре, в районе Монпарнаса. Косухин и Тэд проводили девушку до подъезда, послушали, как поручик объясняется с удивленной консьержкой, и решили, что их миссия на сегодня окончена. Оставалось поймать такси и вернуться в показавшуюся сразу такой уютной квартирку, которую снимал археолог.

Утром их навестил Карно, сообщивший, что профессор Робер вне себя и требует немедленно доставить в университет лентяя и прогульщика Валюженича. Тэд беззаботно улыбнулся, предложив Степе съездить вместе с ними и пообещав, что иных чудищ, кроме профессора, в университете они не встретят. Косухин готов был согласиться, дабы не отдавать приятеля на растерзание, но повидать грозного Робера ему в этот день не случилось. Пока они собирались, к дому подкатил знакомый автомобиль, и капитан, которого звали Виктором, пригласил Степу к генералу.

Как ни плохо Косухин знал Париж, но сразу же понял, что они едут не в сторону Монпарнаса. Авто проехало через весь центр, и Степа вновь сумел увидеть уже знакомую л'Арк Триомф и полюбоваться творением инженера Эйфеля. Увы, прекрасный Париж оставался для него городом за стеклом автомобиля. А в следующий раз Косухин надеялся побывать здесь лишь в составе Рабоче-Крестьянской Красной армии, ежели французскому пролетариату понадобится братская помощь…

Степу провели на третий этаж большого богатого дома с вежливым консьержем и коврами на лестницах. В дверях его посетителей встретил молодой человек в штатском, но с неизменной военной выправкой.

– Вас ждут, прошу… – это были единственные слова, которые довелось услышать Косухину, покуда он шел по огромной прихожей, увешанной акварелями и разными дорогими безделушками. Здесь явно жили не те, кто зарабатывает хлеб трудовыми мозолями, и красный команжир невольно сжался, готовясь к чему-то неприятному.

Сопровождающий отворил высокую белую дверь, и Степа оказался в большой гостиной. Здесь также висели картины, но уже не акварели, а полотна, писанные маслом – портреты и морские пейзажи. Люстра сверкала хрусталем, ноги тонули в ворсе персидского ковра. Шторы были задвинуты, и в комнате царил полумрак, мешавший разглядеть тех, кто здесь собрался. Впрочем, Наташу и Богораза Степа узнал, едва переступив порог. При его появлении генерал встал.

– Господин Косухин!

Из кресла, стоявшего у окна, встал высокий чернобородый мужчина в дорогом темном – крепкий, подтянутый, типичная «офицерская кость».

– Здравствуйте, Степан Иванович!

Рука, протянутая Степе, была широкой и сильной, и Косухин почувствовал к этому человеку неожиданную симпатию. Может, причиной было лицо – широкое, открытое, с выразительными темными глазами, сразу почему-то показавшееся очень знакомым. В волосах и бороде серебрилась седина. Человеку было за пятьдесят, но выглядел он значительно моложе.

– Меня зовут Александр Михайлович… А вы похожи на брата!

– Ну… да, – оттаял Степа. – Здравствуйте…

– Александр Михайлович руководит всей программой эфирных полетов, – негромко произнес Богораз, и Косухин вновь напрягся. Вот, значит, кто посылал серебристые стрелы в небо! Александр Михайлович улыбнулся:

– Я рад видеть комиссара Челкеля. С частью присутствующих вы уже знакомы. Прошу…

Он не успел договорить. Из кресла, стоявшего в затемненном углу, резко вскочил высокий – еще выше хозяина дома – молодой человек и быстрыми резкими шагами подошел к гостю. Щелкнули каблуки:

– Андрей Константинович Барятинский. Здравствуйте, Степан Иванович!

Князь Барятинский выглядел именно таким, каким запомнил его Степа по фотографии: породистый аристократ давней чистой крови, тонконосый, изящный и одновременно жилистый – прирожденный победитель, живущий в особом мире, где не могло быть места Косухину. Степа вновь, как когда-то, желчно позавидовал и одновременно разозлился. Именно этого, с голубой кровью, отправили первым в эфирный рейс, чтобы князь, а не сын трудового народа навек вошел в историю!

– Николай мне часто говорил о вас, – Барятинский, не подозревавший о Степиных размышлениях, энергично, по-спортивному пожал гостю руку.

Хозяин дома усадил Степу в свободное кресло как раз между собой и Барятинским. Сразу стало ясно, что он и князь Андрей здесь главные.

Александр Михайлович выждал минуту, и в комнате повисла тишина. Косухин еще раз бросил взгляд на хозяина. Этот человек умел властвовать, но не присутствие большого начальника смутило бдительного Степу, а странное, беспокойное сходство чернобородого с кем-то, хорошо знакомым…

– Наталья Федоровна… Господа… – привыкший повелевать голос был ровен и спокоен. – Комиссия Российской Империи по эфирным полетам продолжает работу. Предлагаю заслушать господина Косухина. Степан Иванович, прошу вас…

Косухин был не готов выступать в подобном обществе. Конечно, будь он на заседании иной комиссии, например Сиббюро ЦК, то знал бы как и что докладывать. Не хотелось ударить лицом в грязь, ведь тут хорошо знали Николая…

Степа уже хотел начать в своей обычной манере: «Ну, это, значит…», но укусил себя за язык. Белая кость, впервые встречается с настоящим большевиком. Ну что же…

– Граждане! – рубанул он. – Дозвольте отрекомендоваться: Косухин Степан Иванович, двадцати двух лет. Образования заводского, слесарного. В партии с октября 17-го…

В какой именно – пояснять не стал. Белая кость и сама догадается!

– На фронте командовал батальоном, за Белую орден имею. С осени 19-го – на подпольной работе в Сибири…

Его слушали внимательно. Краем глаза Косухин заметил, как щелками сузились глаза Богораза. Во взгляде Наташи, напротив, был заметен явный интерес, словно Степа прибыл не из РСФСР, а с планеты Марс. Барятинский смотрел на живого большевика тоже с любопытством, но весьма одобрительно. Лицо хозяина дома оставалось невозмутимым.

Степа хотел было упомянуть о товарище Чудове – для пущего страху, но внезапно вспомнил то, что рассказывал Ростислав.

– В начале января сего года капитан Арцеулов получил приказ от белого гада Колчака прибыть в Иркутск и найти генерала Ирмана. Он должен был передать ему пароль…

Степа не скрыл ничего. Спокойно, будто находился среди товарищей по партии, поведал, как брал Семена Богораза, как осаждал дом на Трегубовской, как пузырился липким жарким пламенем огненный гриб, плавя затвердевший январский наст. И так же спокойно он говорил о том, что слыхал от других: об упавшем возле умолкшего пулемета Казим-беке, о подземном ходе, ведущем в старую часовню, и о пустой холодной тайге, по которой уходили беглецы.

Только одно оставалось под запретом – Венцлав и все связанное с командиром 305-го. Это была не его тайна. О Венцлаве он доложит лишь в Столице…

С остальным оказалось проще. Косухин коротко рассказал, как погиб Семирадский, а дальше и скрывать было нечего. С особым удовольствием Косухин поведал о красном флаге над Челкелем, с удовлетворением заметив, что невозмутимое лицо Александра Михайловича дрогнуло. Сообщил он и о попытке сорвать старт, о фальшивом приказе Колчака, но углубляться не стал – и с этим доведется разбираться самому.

– В полдень, двадцатого, «Мономах» взлетел… – Косухин помолчал, словно вновь увидев желтую степь и медленно уходящую в небо ракету. – Полигон был взорван… Вот и все, граждане…

Это, конечно не было «все», но о том, что случилось после, Степа говорить не собирался.

В комнате воцарилось молчание. Похоже, у присутствующих было о чем поразмышлять.

– Благодарю вас, Степан Иванович, – наконец проговорил хозяин дома. – Насколько я понимаю это все, что вы имеете право нам рассказать.

– Да, – спокойно подтвердил Степа. – Правильно понимаете.

– Значит, потом вы добрались до Индии, – заметил Богораз. – По дороге познакомились с господином Валюженичем…

Степа лишь пожал плечами. Рассказывать о Тэде значило начать разговор о Шекар-Гомпе.

– Да, – раздумчиво молвил Александр Михайлович. – Остается восхититься вашим мужеством, Степан Иванович. Увы, большевики это тоже оценят…

– Что вы имеете в виду? – удивилась Берг.

– Да то, что господина Косухина поставят к стенке! – недобро усмехнулся Богораз.

– Однако, – тонкие брови Барятинского поползли вверх. – Ну и нравы в большевистском, пардон, кубле!

Косухин хранил молчание, хотя был вынужден признать, что Богораз-старший близок к истине. Ведь кроме Челкеля за ним еще числился Шекар-Гомп…

– Господа, прошу внимания! – короткая фраза чернобородого мгновенно восстановила тишину. – К этому мы, возможно, вернемся. А сейчас не будет ли угодно господину Косухину ответить на вопросы? У меня они уже есть, причем целых два.

– У меня их сто, – решительно заявила Наташа. – Косухин, мне вас заранее жалко!..

Степа отвечал больше двух часов. Вернее, пытался – больше всего присутствующих интересовали мудреные технические подробности. Тут уж было не до гладкости речи. Косухин заикался на каждом слове, сбивался, а кое-что пытался показать на пальцах. Но это никого не смущало. Берг что-то строчила в блокноте, Барятинский одобрительно кивал и время от времени подсказывал – причем всегда удачно. Степа и сам удивлялся, как многое успел запомнить. Впрочем, кое-что его ставило в тупик, например, вопросы о погоде на эфирном полигоне, о температуре в кабине «Мономаха» и о том, какого цвета был летный скафандр брата. Наташу особо интересовало, что делала она сама, но тут помочь было нечем – в рубку управления Косухин даже не успел заглянуть.

– Пожалуй, хватит, господа! – подвел итог Александр Михайлович. – Степан Иванович, мы вам очень благодарны. Если не возражаете, то я резервирую еще одну встречу с вами. А пока сделаем перерыв. Прошу всех в гостиную – отобедаем!..

Обедали, естественно, на белой скатерти, со служанкой в накрахмаленной наколке и с полным буржуйским набором блюд. Спиртного, правда, не было. Косухин понял: люди собирались работать.

После обеда чернобородый отозвал его в сторону.

– Степан Иванович, сейчас у нас будет разговор о Берге. Мне бы хотелось, чтоб вы присутствовали, но в этом случае вам придется дать слово. От вашего молчания может зависеть жизнь многих людей…

Степа хотел уйти, но вспомнил о брате.

– Понял, – кивнул он. – Буду молчать.

«Честное слово» не было произнесено, но Александр Михайлович спокойно кивнул, показывая, что вопрос решен. Вначале Степа подумал об интеллигентском легковерии, но потом сообразил, что его собеседник хорошо понимает людей. И вновь странное сходство – неведомо с кем – поразило Косухина…

На этот раз докладывал Богораз. Нового Степа ничего не узнал, зато его самого попросили кое-что добавить по поводу ночного происшествия.

– Я уже говорила! – Наташа, не дослушав до конца, нервно развела руками. – Это какая-то ерунда! Бриарей – простая игрушка. Дядя мне подробно объяснял устройство – он немногим сложнее музыкальной шкатулки, обычный образец средневековой механики…

– «Артефакт», – вспомнил Степа словечко Тэда. Ничего себе, музыкальная шкатулка!

– Все это не важно, – Александр Михайлович поднял руку. – Важно другое…

– Да, – поддержал Барятинский. – Главное, что Берг – предатель…

– Князь! – Наташа протестующе вздернула подбородок. – Я… я просила бы…

– Извините, сударыня, – в легкомысленном голосе Барятинского прорезался холодный металл. – Он скрыл от всех правду о «Мономахе». Он пытался ликвидировать господина Косухина – единственного свидетеля, он уничтожил лабораторию… Не решусь утверждать, но ваша болезнь, Наталья Федоровна, тоже крайне подозрительна…

– Нет… – Наташин голос оборвался. – Дядя занимался «Мономахом» больше двадцати лет! Он отдал проекту всю жизнь! Это какое-то недоразумение, его обманули…

Никто не возразил, но было ясно, что остальные смотрят на поведение Карла Берга иначе. Степе не хотелось лезть в это дело, но он все же не удержался.

– Наталья Федоровна… Наташа… У вашего дяди есть перстень… серебряный. Какой он?

Берг равнодушно пожала плечами:

– Помню. Очень красивый перстень. Дядя купил его незадолго до моего возвращения. Перстень большой, массивный, на печатке два маленьких алмаза и изображение головы Горгоны…

– А не змейки? – вырвалось у Косухина.

– Нет, я точно помню. Стилизованная голова Горгоны, по-моему, работа прошлого века…

…Ниточка оборвалась. Перстень был другой. Но тревога не проходила: издалека он был неотличим от того, что носил Арцеулов…

– Не будем спешить, – резюмировал Александр Михайлович. – Мы все знаем заслуги господина Берга. Будем надеяться… Да , будем все же надеяться, что это какое-то страшное недоразумение. Впрочем, у нас будет время поговорить об этом. Как и о том, как связаться с Тускулой. Верю, что Николай Иванович и Семен Аскольдович живы, и мы еще увидимся с ними…

Косухин и сам не хотел верить в смерть брата. Мало ли чего велел передать ему предатель-Берг? Не таков Николай, чтобы пропасть зазря! Но стало ясно – надежды очень мало. Брат, если он и жив, находится где-то в невообразимой дали, и даже эти люди, знающие и умеющие, казалось, все на свете, не могут помочь…

– А ведь сегодня юбилей, – внезапно улыбнулся хозяин дома. – Помните, господа?

– Постойте… – Барятинский задумался. – До дня первого запуска «Мономаха» еще пять дней…

– Я не об этом. Впрочем, данный юбилей никогда не отмечался. Я сам узнал о нем случайно – от своего покойного брата. А ведь это событие имеет отношения и к вам, князь…

Он замолчал, затем заговорил вновь, в голосе его звучала гордость и одновременно грусть:

– В этот день мой дядя, Константин Николаевич, подписал приказ о создании лаборатории по изучению ракетного движения. Начальником лаборатории был назначен его адъютант – Сергей Барятинский, ваш дед, Андрей Константинович. Так начался «Мономах». Это было ровно шестьдесят лет назад…

– Вот как? – Барятинский явно удивился. – Дед мне ничего не рассказывал. Я знал лишь, что «Мономах» – идея Дмитрия Ивановича Менделеева…

– Господин Менделеев обосновал практическую сторону программы и разработал проект строительства эфирного полигона. Но работы начались раньше…

Александр Михайлович встал и медленно подошел к окну.

– После больших маневров на Балтике, когда были испытаны противокорабельные ракеты Конгрева, Константин Николаевич обратился в Академию Наук, предложив создать особую ракетную лабораторию. По семейным преданиям ему еще в детстве подарили китайскую книгу, где рассказывалось о мудреце Ли Цзе, который построил ракету и улетел на ней в Небесный Дворец бога Лэй-Гуна. Академики к этой идее отнеслись без всякого энтузиазма, но ваш дед, Андрей Константинович, был человеком упорным – впрочем, как и мой дядя. Через пять лет в Кронштадте состоялось первое испытание ракетного двигателя – еще порохового…

Александр Михайлович встал и не спеша прошелся по комнате. Было заметно, что эта история волнует его:

– Я занялся проектом в 1908 году, тогда же, когда мы начали готовить первых авиаторов. Мы рассчитывали, что с 1920 года сможем запустить по два «Мономаха» в год. А потом появилась Тускула. Мы просто не успели…

Косухин чувствовал себя весьма неуютно. Конечно, с проклятым режимом царизма надо было кончать, но жаль, что программу «Мономах» так и не удалось завершить. Всемирная Коммуния без эфирных полетов показалась внезапно какой-то неполной, даже примитивной…

– Теперь на восстановление всего уйдут годы. Если, конечно, будет кому восстанавливать…

– Жаль, что вы не пустили меня на фронт! – резко бросил Богораз. – Большевики… эти… уничтожили все – даже то, о чем не имели никакого представления! Вандалы!

Степа вскипел. Наука – наукой, но слушать такое он не мог. Александр Михайлович покачал головой:

– В том, что случилось, виноваты и мы. Большевики пришли уже на руины… К тому же, они знали о «Мономахе», так ведь Степан Иванович?

Косухин от неожиданности вскочил. Перед глазами встало жуткое красноватое лицо Венцлава…

– О «Мономахе», вроде бы, знают в Столице, – неуверенно начал он. – Но нам не говорили…

– Естественно, – Барятинский дернул в усмешке яркие губы. – Иначе таким как вы, Степан Иванович, пришлось бы многое объяснять. Между прочим, большевистское руководство собирает всех, кто работал над «Мономахом». Интересно, для чего?

На прощание Александр Михайлович крепко пожал Степе руку, повторив, что надеется еще раз увидеться в ближайшее время. Богораз проводил Косухина до подъезда, где терпеливо ждал черный автомобиль.

– А вы понравились Его Императорскому Высочеству! – в голосе генерала сквозило явное удивление.

– К-кому?! – оторопел Степа. – Какому высочеству?

Богораз усмехнулся:

– Неужели не догадались? Александр Михайлович – дядя Государя. Перед встречей с вами мы договорились не употреблять в разговоре титулов, чтоб, так сказать, не смущать гостя…

Теперь в словах генерала звучала злая ирония, но Косухин не обратил на это никакого внимания. Царский дядя! Вот почему его лицо казалось таким знакомым! Ведь портретов Николая Кровавого Степа насмотрелся за свою жизнь более чем достаточно.

…Всю дорогу Косухин молчал, глядя на мелькавшие за стеклами авто оживленные парижские улицы. Ему было не по себе. Он и раньше догадывался, что «Мономахом» руководят не простые офицеры, как его брат, и даже не профессора, вроде покойного Семирадского. Это была государственная программа Империи, и неудивительно, что ее возглавил тот, кто создал русскую авиацию и руководил перевооружением флота после Цусимы – великий князь Александр Михайлович, о котором большевик Косухин, конечно, был наслышан. Самое ужасное, что Александр Михайлович тоже понравился красному командиру. Еще год назад Степа почел бы за честь лично поставить этого царского дядю к стенке, но теперь все становилось слишком сложно. Выходит, великий князь не только занимался своим привычным делом – пил народную кровь, но еще и строил аэропланы, отправлял таких, как его брат, учиться летать в Парижскую авиашколу и руководил эфирными полетами. Значит большевик Косухин и его товарищи по партии, сокрушая прогнивший царский режим, уничтожили и все это? А что же строилось взамен? Степа привычно подумал о коммунизме – светлом будущем всего человечества, но тут же пришел иной ответ: нет, они строили Шекар-Гомп – Око Силы!..

Тэд был дома, причем не один, а вместе с Карно. Вид у обоих был веселый – кажется, визит к страшному профессору Роберу прошел удачно. При виде Степы оба удивленно смолкли. Косухин слышал, как его о чем-то спрашивают, сначала по-французски, затем – на ломаном русском, но отвечать не было сил. Косухина усадили в кресло, и Карно стал совать ему какую-то таблетку.

– Не надо, – Степа отмахнулся. – Спасибо, ребята! Не болен я. Просто… домой мне надо. Очень!

Приятели переглянулись.

– Нет проблем! – американец неуверенно взглянул на Шарля. – А может, все-таки…

– Мне надо в Россию! – твердо проговорил Косухин и, увидев, что его слова вызвали почему-то еще большую растерянность, упрямо повторил:

– Домой… Мне надо домой, ребята!..

…Из Парижа Степа уехал через три дня. Особых проблем и в самом деле не оказалось. Полученный в Бомбее паспорт был действителен, деньги имелись, а пароходы по Балтике ходили исправно. Косухину заказали билет на лайнер «Эссекс», который делал остановку в Гавре, а оттуда шел до Стокгольма через Ревель. К величайшему облегчению Степы, плыть ему предстояло вторым классом.

Все эти три дня Косухин безропотно выполнял все, что придумали Валюженич и Шарль. Его водили по музеям, показывали Париж с Эйфелевой башни и даже по настоянию Карно прокатили в Версаль. Степа подчинялся беспрекословно, пытался что-то запомнить, но в голове творилось нечто странное. Наконец он понял. В России его ждала определенность – та самая определенность, которую он напрочь утратил в последнее время. Там не придется ничего решать. Его дело выполнять приказы, вести в атаку красноармейцев, идти грудью на пулеметы… О Мировой Революции почему-то не думалось. Степа понимал лишь, что ему надо вернуться, рассказать все, что знает – а там пусть белый гад Арцеулов ставит его к первой же стенке!

Неугомонный Тэд уговорил его заехать к профессору Роберу. Косухин, помня разговоры приятелей, ожидал встретить нечто похуже глиняного монстра – жуткое чудище, евшее поедом бедных студентов. Но Робер оказался молодым, застенчивым интеллигентом, встретившим Степу необыкновенно любезно и показавшим такие любопытные «артефакты», что Косухин поневоле заинтересовался. Чуть подумав, он выждал когда они остались вдвоем и отдал профессору почти все свои франки, рассудив, что после Ревеля они будут ему совершенно ни к чему. Ошеломленный Робер принялся возражать, но Степа внушительно заявил, что представляет большевистский фонд помощи археологам, на что профессору ответить было нечего.

…Наташу он так и не увидел, хотя почему-то очень надеялся.

За день до отъезда Карно сумел таки затащить Степу в гости. Косухину был торжественно показан портрет великого Лазаря Карно, который, как оказалось, был не только руководителем революционных армий, но и знаменитым математиком. Затем гостя заставили продегустировать какие-то отчаянно редкие вина из семейного погреба, и, наконец, Шарль, взглянув как-то странно, сообщил, что со Степой желает поговорить его отец – сенатор Карно.

Отказываться было неудобно, хотя Косухин не представлял, зачем он мог понадобиться столпу буржуазной власти. Шарль проводил гостя в кабинет, сам же войти отказался, сообщив, что отец немного говорит по-русски, и Степан скоро поймет все сам.

Степа действительно понял, причем сразу же как переступил порог. Сенатор Карно – худой, мрачный, чем-то похожий на портрет знаменитого предка, в самом деле сносно изъяснялся по-русски. И дело, по которому он пригласил гостя, тут же разъяснилось, поскольку сенатор был в кабинете не один. Великий князь Александр Михайлович сидел возле камина, просматривая какую-то старинную книгу и, увидев большевика Степу, приветливо улыбнулся.

Карно приветствовал гостя по-русски, а затем заговорил медленно, тщательно подбирая слова. Он сообщил, что рад познакомиться с приятелем своего сына. По счастливой случайности, мсье Косухин оказался знакомым не только Шарля, но и одного его давнего друга…

Александр Михайлович вновь улыбнулся, и Степа окончательно убедился, что эта встреча не случайна.

– Я узнал также… – Карно-старший запнулся, затем нерешительно выговорил: – Некое обстоятельство…

– Степан Иванович, – великий князь встал, – вам нельзя возвращаться в Россию. Вам не простят…

«Ну вот еще, чердынь-калуга!» – хотел привычно возразить Косухин, но в горле внезапно пересохло. Ему не простят….

– Думаю… – вновь заговорил Карно-старший, – с видом на жительство особых, э-э-э… проблем не предвидится… Как и с работой…

– Все это ненадолго, – Александр Михайлович подошел совсем близко и слегка коснулся Степиного плеча широкой сильной ладонью. – Мы все равно продолжим работу, пусть и в эмиграции. Мы сможем вместе работать над «Мономахом»…

– Это с четырьмя-то классами! – вырвалось у Степы, и он поспешил укусить себя за язык.

– Это… не проблема тоже, – покачал головой Карно. – В Париже можно учиться…

– А также в Кембридже, Нью-Йорке или Буэнос-Айресе, – кивнул Александр Михайлович. – Мы еще не знаем, где будет наш новый центр. Вы еще все успеете, Степан Иванович! Работа займет долгие годы, мы все уйдем – а «Мономаху» нужна смена…

На мгновение Степу охватила привычная классовая ярость. Ему, большевику и красному командиру, предлагают дезертирство! Хуже – предательство! Эх, расчердынь-калуга, кем же ты стал, Степка Косухин, ежели белая кость думает, что купит тебя за какой-то там Кембридж?

Но злость тут же погасла, а на смену ей пришла тихая окончательная ясность. Эти двое немолодых людей – русский и француз – просто хотят спасти ему жизнь. Спасти от того, что ждет дома – в отечестве пролетарской революции. Так же, как они с Ростиславом, не думая о классовой сущности, спасали Валюженича, а он, Степа, шел в Шекар-Гомп выручать Наташу. И как потом выручали его самого…

– Я… понимаю. Спасибо… – слова рождались трудно, будто каждое из них – последнее. – Но мне надо вернуться! Это очень важно…

– Умереть не всегда подвиг. Иногда надо жить, – негромко заметил Александр Михайлович.

Великий князь был прав, но Косухин понимал, что выбора у него нет.

– Я не все вам рассказал. Потом, после Челкеля, я узнал… очень важное. Страшное!.. Мне надо вернуться в Столицу и все доложить!

– Кому? – Александр Михайлович тяжело вздохнул. – Удивляюсь одному – как вы еще живы? Теперь ясно, почему Наталью Федоровну заставили все забыть…

– Но… Может, вы, мсье Косухин, не будете спешить? – заметил сенатор. – Подождите – месяц, может год…

Это был тоже выход. Побыть здесь, попытаться связаться с придурком-Арцеуловым, вытащить его с этой проклятой войны… Но Степа понимал, что и это не выход. Шекар-Гомп растет с каждым днем. Что-то страшное клубится в самом сердце Революции…

Его больше не уговаривали. Вероятно, собеседники тоже что-то поняли. Косухин коротко простился и, не отвечая на вопросы Шарля, вышел на улицу. На душе внезапно стало спокойно: он решился, а значит, был свободен.

Прощались вечером на перроне вокзала, где Косухина ждал поезд до Гавра. Все старались казаться веселыми – и сам Косухин, и Тэд, и Карно, который все совал Степе свою визитную карточку, заказанную, по его словам, специально для этого случая. Степа не возражал, записал адрес Валюженича и даже адрес его отца в Абердине. Но Косухин знал, что писать не сможет, а ему самому посылать письма некуда: постоянного адреса у него не было уже четвертый год. В последний момент, вспомнив, он назвал Тэду адрес единственного человека, который мог помочь связаться с ним – Николая Лунина, да и то при условии, что Колька жив и вернулся в Столицу.

…Поезд нырнул в затопившие вокзал вечерние сумерки, привычно застучали колеса. Все было кончено…

Через неделю он был уже в Ревеле. За время путешествия Степа тщательно продумал свой будущий доклад в комиссии Сиббюро. Версия выстраивалась четко: попал в плен к белым гадам под Иркутском, вывезли в Китай, побег с помощью товарища Джора и его славного партизанского отряда… Паспорт и деньги ему достали, само собой, индийские большевики – лучшие сыны страдающего под колониальным игом великого народа. Маршрут через Париж тоже не вызывал сомнений – он был самым коротким.

Второй свой доклад, предназначавшийся для иных ушей, Степа также продумал досконально. Следовало сразу же попроситься на прием к товарищу Троцкому – и рассказать обо всем…

В Ревеле, где на каждом шагу звучала русская речь, Косухин вначале решил договориться с вездесущими контрабандистами и перейти границу нелегально. Так было безопаснее – он мог сразу же уехать в Столицу и явиться в ЦК. Но, подумав, Степа рассудил, что это все-таки неправильно. Он не шпион и не эмигрант. Нелегальный переход границы сразу вызовет ненужные подозрения. Косухин добрался до Нарвы и вышел к первому же пограничному мосту. Молодые ребята в высоких суконных шлемах, таких же, какие носили бойцы 305-го, но с привычными звездами, изучили его паспорт и кликнули находившегося тут же уполномоченного ВЧК.

Степу отвезли во Псков. Два дня он проскучал в одиночке местной тюрьмы и даже обрадовался первому допросу. Молодой чекист, явно приняв его за белогвардейского шпиона, предложил покаяться, обещая от имени советской власти проявить в этом случае снисхождение. Косухин терпеливо выслушал, затем представился, назвал свою должность и номер партбилета, а затем велел сообщить о его прибытии товарищу Смирнову, руководителю Сиббюро. Глаза молодого чекиста вылезли на лоб, и Степе пришлось все это дважды повторить, пока пораженный следователь не занес сказанное в протокол.

Его не отпустили, но чекист заверил, что телеграмма будет немедленно отправлена в Столицу. Кормить стали получше и ежедневно приносили газеты. Степа прочитывал «Правду» и «Красноармейца» от корки до корки, с радостью ощущая себя дома. Тюремные стены не смущали – все должно было скоро разъясниться.

Все действительно выяснилось, причем быстрее, чем он думал. Уже на третий день после допроса, ближе к вечеру, дверь камеры открылась, и на пороге появился все тот же чекист. Лихо подбросив руку к козырьку, он назвал Косухина «товарищем» и сообщил, что вопрос решился. Косухин подумал было, что пришла телеграмма из Сиббюро, но следователь сказал, что за Степой приехал специальный представитель из Столицы с чрезвычайным мандатом.

На мгновенье Косухин почувствовал нечто вроде гордости. Его не забыли! Степа одернул пиджак, провел рукой по отросшей за эти дни щетине, жалея, что нет времени привести себя в порядок, и проследовал в тюремную канцелярию.

За деревянным столом сидел человек в командирской шинели с большими красными звездами в петлицах. Увидев Косухина, он пружинисто встал и затушил в пепельнице папиросу.

– Здравствуйте, Степан Иванович!

Степа хотел ответить, но застыл на месте, не в силах сказать даже слова. Перед ним стоял Венцлав.