Око Силы. Третья трилогия. 1991–1992 годы Валентинов Андрей

Глава 6. Генеральный Инспектор

Над станцией Стишь третий день шли дожди. Август 1920-го оказался неожиданно холодным, особенно здесь, в центре страны, у сожженного в ходе зимних боев Орла. Дороги раскисли, войска, зарывшиеся в землю, завязли в непролазной распутице. Даже тяжелые танки, к которым запуганные многолетней войной местные жители уже успели привыкнуть, вязли на орловских проселках. Авиация – и «Ньюпоры», и серебристые «МиГи» – бессильно застыла на аэродромах.

Бои прекратились. Больших сражений не было уже больше полугода, но в последние недели затихли даже мелкие стычки между разъездами Буденного и пластунами Улагая. По окопам все увереннее ползли слухи о близком мире, называлось даже место тайных переговоров между делегациями Кривошеина и Сокольникова – небольшой подмосковный город Серпухов. Об условиях соглашения говорили всяко, с порога отвергая лишь разъяснения белых и красных официозов.

Со станции и прилегающего к ней поселка жители были выселены еще весной. Воинские эшелоны обслуживались прибывшими с юга бригадами, по ночам улицами грохотали мощные моторы, рождая в близлежащих селах самые дикие слухи. Впрочем, к полетам серебристых «МиГов» быстро притерпелись, называя их отчего-то «гусками». Войска, да и местные жители, считали, что на станции Стишь находится штаб Добровольческой армии. Эти слухи не опровергались, хотя командующий редко покидал Харьков. Впрочем, некий штаб на станции действительно размешался, но мало кто знал, что здесь находится командование Ударной группы генерала Тургула.

Ночь на 23 августа была неожиданно теплой, хотя и сырой. Дождь ненадолго стих, и с аэродрома взлетело дежурное звено боевых вертолетов. Сегодня станцию прикрывали особо тщательно – в полночь ожидался Литерный эшелон.

На самой станции было тихо. Заранее переброшенный саперный батальон, предназначенный для разгрузки, был отведен в казармы, оборудованные за главным депо. Огни были потушены, только на запасных путях неярко светились окошки одного из поездов. Здесь работал штаб Тургула.

Литерный прибыл в 11.33 ночи, опоздав всего на три минуты. Сразу же к эшелону направились саперные роты, и содержимое опломбированных вагонов начало переправляться на тайно оборудованные в лесу, недалеко от Стиши, склады.

Вагоны Литерного, когда-то красные, теперь были накрыты маскировочными сетками и украшены многозначными номерами, которые на самом деле были тоже маскировкой, равно как и надписи «Фураж», даже случайными свидетелями не воспринимавшиеся серьезно. Лишь один, прицепленный сразу за бронированным паровозом, отличался от прочих. Роскошный салон-вагон, принадлежавший когда-то харьковскому губернатору, был обшит стальным листом, а на его крыше постоянно дежурили пулеметчики. Имевшие отношение к разгрузке знали, что именно в нем обычно ездит тот, кого называли Генеральным Инспектором.

Работа еще не началась, когда к дверям салон-вагона прибыла группа офицеров. Навстречу встречающим вышли несколько человек в английских френчах, которые становились в последнее время все более модными среди тыловиков. Лишь один из приехавших носил обычную офицерскую форму, зато из богатого генеральского сукна. На его плечах светились новенькие полковничьи погоны, в руках ночной гость держал стек, а на носу тускло сверкали очки в легкой золотой оправе. Даже не все офицеры штаба знали настоящую фамилию Генерального Инспектора. Порою они опасливо подтрунивали над его молодостью и странноватыми манерами. Впрочем, говорили шепотом: нрав у приезжего был крутой, а характер – горячий. Старший среди встречающих, начальник штаба группы, успел хорошо изучить своего постоянного гостя и помнил, что тот любит, когда к нему обращаются не в привычной демократичной манере – по званию, а по всем правилам: «ваше благородие», а с недавнего времени и «высокоблагородие». Полковничьи погоны Генеральный Инспектор получил всего две недели назад.

Гость, неохотно ответив на обычные вопросы о самочувствии и погоде в Харькове, умолк. Хозяева не настаивали, и группа приезжих проследовала на запасные пути, к штабному поезду. В вагон Тургула Инспектор зашел один. Адъютант генерала, доложив о прибывшем, поспешил ретироваться.

Тургул сидел в помещении узла связи, считывая сообщение с телеграфной ленты. При виде вошедшего он отбросил длинную бумажную полосу и встал.

– Ваше превосходительство!…

Инспектор лихо поднес руку в фуражке. Впрочем, с точки зрения старого службиста Тургула, получилось это у него не особо ловко.

– Здравствуйте, Михаил, – улыбнулся Тургул. – Я же просил называть меня исключительно «товарищ генерал»!

Но Мик на этот раз не принял их обычной шутки. Вяло пожав генеральскую руку, он присел за длинный стол, уставленный телеграфными аппаратами и, сняв золотые очки, начал протирать стекла батистовым платком.

– Что-нибудь серьезное? – кивнул он на аппарат, продолжавший исторгать из своего чрева бумажную ленту.

– Ерунда! – махнул рукой Тургул. – Улагай опять паникует. Будто бы к Буденному прибыли тяжелые танки и кто-то на передовой слыхал шум геликоптеров. На самом деле туда вернулись после ремонта две машины типа Т-64, причем у одной из них по-прежнему не работает лазерный прицел. А геликоптеров у Буденного вообще никогда не было. Вы же знаете, на агентуру нам пока жаловаться не приходилось.

Мик неопределенно покачал головой. Тургул хотел было прямо спросить, что, собственно, произошло, но сдержался.

– Господин особый уполномоченный, – заявил он, переходя на официальный тон, – разрешите ознакомить вас с обстановкой, а также с ходом подготовки к наступлению…

– Да-да, конечно, господин командующий, – Мик принял серьезный вид и надел очки, – я весь внимание.

Должности Генерального Инспектора Мик никогда не занимал. Таковой вообще не существовало, и слухи о ней были обыкновенным штабным фольклором. Официально он числился особым уполномоченным по снабжению Добровольческой армии, но в действительности его функции были куда более обширны.

Доклад генерала Плотников выслушал внешне очень внимательно, но Тургул пару раз поймал его пустой отсутствующий взгляд. Даже известия об успехах особой пропагандистской группы, распространявшей среди красных слухи о близком мире, что было идеей самого Плотникова, оставили его равнодушным.

– Это хорошо… – вяло проговорил Мик, выслушав Тургула. – Я заезжал в Таганрог к Царю Антону. Он полностью согласен с вашим замыслом, Антон Васильевич, и просил передать все, что в таких случаях говорится.

…Царем Антоном величали за глаза тезку Тургула – Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России Антона Ивановича Деникина…

– Я говорил с ним по «Бодо», – кивнул генерал. – Он изрядно нервничает, не иначе, господин Романовский опять что-то нашептал. Увидите его приватно, Михаил, передайте, что я ручаюсь за успех. Одних Т-74 у нас почти сотня, я не говорю уже про «Грады». Ваши инструкторы как раз на днях выпустили группу юнкеров-танкистов. А красные, между прочим, уже второй месяц не получили от своих уважаемых потомков даже ломаного гвоздя.

– Спасибо Фролу Афанасьевичу.

Все эти подробности Мик уже знал.

– Да… Жаль господина Соломатина, – тихо проговорил Тургул, – до сих пор не могу привыкнуть. Мой Ухтомский каждый раз его вспоминает… Кстати, Виктор хотел с вами увидеться, у него какие-то неприятности…

– Да-да. Конечно.

Мик опять замолчал, о чем-то глубоко задумавшись, и Тургул наконец решился:

– Михаил, извините, ради Бога… Что случилось? Надеюсь, не личное?

– Нет, – Плотников встал, поглядел в занавешенное окно. – Хотя это можно считать и личным. Тернем сбежал. Два дня назад, уничтожил все чертежи и… Думали, перехватим…

– Канал? – Тургул побледнел. – Что с Каналом, Михаил?

– Мы приставили к нему одного парня из Технологички. Там все несложно, если бы не скантр… Он-то пока работает, но это не тот скантр, что Тернем изобрел… изобретет лет через двадцать. Он очень ненадежен, Антон Васильевич. Малейшая поломка – и мы отрезаны. Боюсь, навсегда.

Генерал с силой провел ладонью по лицу.

– Да уж… А этот скантр нельзя как-то разобрать… скопировать?

– Нет, – поморщился Мик. – Очень сложная система, без Тернема никак не осилить. Хорошо, что он не успел ничего испортить! Царю Антону еще не докладывали, не знаем, как и подойти.

– В таком случае, – генерал задумался, – как это ни печально, надо немедленно перебросить обратно ваших советников. Кое-чему мы уже сами научились. Вам также надо будет уходить, Михаил! А пока Канал работает, постарайтесь перебросить сюда как можно больше запасных частей и огнеприпасов…

– Есть иное решение, – Мик нерешительно оглянулся, хотя салон-вагон был абсолютно пуст. – Я советовался с… одним нашим общим знакомым.

Тургул понимающе кивнул.

– Он обещал что-нибудь придумать… Но он тоже предлагает поспешить и прежде всего ускорить осуществление Специальной программы.

– У нас все готово, – оживился генерал, – строительные работы закончены, документация разослана по частям. Надо сказать, реакция офицеров достаточно неоднозначная…

Мик пожал плечами. То, что он назвал Специальной программой, вызвало споры и в Таганроге, однако, план был уже утвержден.

Наутро был назначен смотр частей ударной группы. Автомобили, проехав по заранее засыпанной щебенкой и гравием лесной дороге, свернули на огромную поляну, миновав стоявшее у въезда заграждение с двумя бронетранспортерами. Машины остановились, и офицеры штаба, не торопясь, выбрались на слегка подсохшую землю, опасливо поглядывая на небо – с утра погода снова хмурилась. Тургул и Мик ехали в одном авто и теперь вместе направились принять рапорт командира части.

Вся поляна была заставлена приземистыми, выкрашенными в темно-зеленый цвет чудищами – танками Т-74. На их фоне странно смотрелись штабные офицеры со старомодными аксельбантами и ухоженными усами. Те же, кто встречал их у танков, напротив, выглядели вполне подстать машинам: гладко выбритые, в новеньких черных комбинезонах и пилотках. Даже погоны у них были не золотые, как у всех в Добровольческой армии, а черные.

Плотников и Тургул не спеша обходили строй боевых машин. Мик знал, что среди экипажей есть добровольцы, прибывшие по Каналу и уже не первый месяц участвующие в боях. Но большую часть составляли молодые офицеры и юнкера, закончившие краткосрочные курсы в Белгороде, где обучались также ракетчики и авиаторы. Вскоре он научился различать, кто есть кто. На танках выпускников белгородских курсов красовались привычные для Добрармии надписи «Генерал Корнилов», «Русь», «Полковник Туцевич», «Дроздовец». Другие машины назывались иначе – «Саланг», «Герат», «Кабул» и даже «Генерал Громов». Головной танк был оформлен особо – по броне широко растянулась надпись: «21 августа 1991 года». Мик подошел ближе и заметил приклеенный изолентой маленький портрет Президента.

– Может, снять? – Тургул с любопытством покосился на своего спутника. – Не слишком откровенно?

Мик пожал плечами. Состав красных экипажей не намного отличался от танкистов Тургула. И те, и другие старались находить на поле боя прежде всего своих современников. В плен брали редко.

У последнего танка Мик невольно вздрогнул, увидев ровные белые буквы на броне. «Полковник Корф»…

– На соседней поляне – ракетчики, – напомнил Тургул. – Если хотите, можем проехать и на аэродром.

– Антон Васильевич, да зачем? – удивился Мик. – Все и так в полном порядке.

– Плохо знаете военную психологию, – усмехнулся генерал. – Смотры подтягивают, да и в Таганроге станет поспокойнее, когда вы доложите, что лично посетили части. Но вы правы, в других частях тоже полный порядок. Вернемся на станцию?

На военном совете Мик откровенно скучал, делая вид, что читает свежую сводку. Его тянуло немедленно уехать, но предстояла встреча еще с несколькими офицерами, изъявившими желание получить личную аудиенцию у Генерального Инспектора.

Мика поражала привычка прадедов ходить к начальству по любому поводу. Его просили о переводе в другую часть, ходатайствовали об устройстве судьбы сестры или тещи, о служебном повышении, а порою и доносили на сослуживцев. Причем все догадывались, что полковник Плотников не сможет им в большинстве случаев помочь, но все равно просили – на всякий случай. Порою предлагали взятки – от пачки засаленных керенок до такого, что даже у не особо целомудренного Мика краснели уши.

В этот день он был не в настроении, быстро спровадив просителей и даже не пообещав «разобраться», как он это делал обычно. Адъютант доложил, что в коридоре ожидают еще двое. Мик устало кивнул, но тут же вскочил со стула и чуть ли не впервые за этот день улыбнулся. В дверях стоял Ухтомский.

– Разрешите войти, господин полковник?

– Виктор! – Мик поспешил навстречу, показывая, что не намерен поддерживать служебный тон. – Очень хорошо, что вы зашли! Ну, как дела?

– Спасибо, Михаил, – Ухтомский натянуто улыбнулся в ответ и присел на краешек стула. – Не стал бы к вам напрашиваться, но мне не к кому обратиться. Меня не желают слушать. Даже Антон Васильевич…

– Да что случилось-то? С кем-нибудь повздорили?

Виктор покачал головой.

– Михаил… Господин полковник! Мне стыдно признаваться, особенно вам. Это ведь не ваша война, а вы все-таки здесь! Я и сам… Прибыл в Ростов еще зимой семнадцатого… Михаил, я не хочу больше воевать!

– И чего тут стыдного? – поразился Мик. – Это я от армии косил, а вы столько лет воюете, дважды ранены…

– Трижды… – бледно улыбнулся Ухтомский.

– Тем более! Так…

Плотников на секунду задумался, затем достал большой роскошный блокнот в кожаной обложке.

– Сегодня же поговорю с Антоном Васильевичем. Для начала отправим вас в отпуск. В Крыму сейчас плохо, лучше в Ниццу…

– Не надо, – Виктор положил ладонь на открытый блокнот. – Я не о том… Михаил, за что мы воюем?

Плотников на секунду растерялся, но затем ответил четко, не задумываясь:

– За право России самой выбрать свою судьбу. За то, чтобы не было семидесяти четырех лет позора!

– Конечно, – вздохнул князь. – Михаил, когда я узнал, что мы начинаем закупать у вас оружие – и какое оружие! – то чуть не умер от радости. Ей богу! У нас ведь даже патронов не хватало! И вот первые танки, ваши добровольцы… Бои под Орлом, помните? Тогда я впервые поверил в победу. Впервые! Но потом…

Он помолчал, опустив глаза и стараясь не глядеть в лицо Мику.

– Когда первый раз отдали приказ об обстреле «Градами» жилых кварталов, я вначале просто не поверил. В том пригороде Орла жило десять тысяч! Остался только пепел, да что я говорю, и пепла не было!… А потом… Бомбежки, ракеты, этот… напалм… Разве так воюют?

– Война, – философски заметил Мик. – Лес рубят…

Он не договорил, вспомнив, чью фразу повторяет.

– Да, щепки! – выдохнул Ухтомский. – Русские щепки! Мы оставляем после себя выжженную землю. Мы хуже СС! Да, я читал, я видел по телевизору, когда был в Столице! Мы вешаем пленных!..

– Красные поступают так же, – развел руками Плотников. – Вы читали последний приказ Троцкого?

– Да. Но мы-то не большевики! Кого мы освобождаем? Пустыню, пепел? Там даже стекло плавится… Я долго молчал. К красным тоже стало поступать ваше оружие, и я думал, что иного выхода нет. Но теперь их Канал не работает, танки у красных без запчастей и боеприпасов. Уже неделю их аэропланы не взлетают. А мы? Вчера один эшелон, сегодня другой. К ракетам привинчивают какие-то секретные боеголовки…

– Вы правы, – Мик улыбнулся, – сейчас мы уже сильнее. Да что вам, Виктор, коммунистов жалко? Через недели три мы будем в Столице!

– Да, – отрешенно кивнул князь, – мы будем в Столице. Один концентрационный лагерь – в Лужниках, второй – на Ходынке. Публичные казни на Тверской…

– А-а! – понял Плотников. – Вас знакомили со Специальной программой?..

– Из соседних сел уже взяты заложники, в пяти верстах строится лагерь для неблагонадежных. Там даже крематорий будет!.. Чем же мы лучше большевиков?

– Тем, что мы – не большевики! – отрезал Мик. – Ваши прежние вожди слишком либеральничали. Сунем в топку сотню-другую коммуняк – и порядок на сто лет вперед! Кстати, в Омске, у Адмирала, с нами полностью согласны.

Ухтомский побледнел и медленно встал.

– Год назад мы спорили, допустимо ли расстреливать пленных. Многие были против. Даже у войны есть законы, Михаил! А теперь мы сжигаем целые города и строим свой ГУЛАГ – так, кажется, у вас это называлось? Что же будет, когда мы победим?

– Порядок! – Плотников тоже встал. – Лет на десять запретим всяких социалистов с демократами, чтобы выросло новое поколение. Знаете, Виктор, я сам почти диссидент, насмотрелся на всякие митинги с пикетами. И… И хватит об этом, хорошо?

– Так точно, ваше высокоблагородие! – вздохнул Ухтомский.

– Да не обижайтесь, Виктор, – поморщился Мик. – Еще не хватало нам погрызться из-за прав человека!.. Кстати, вам привет от Келюса… от Лунина. Он о вас очень беспокоится, теперь вижу, что не зря. Да садитесь вы!..

– Спасибо, – штабс-капитан неуверенно взялся за спинку стула, но так и не присел. – Как там Николай Андреевич?

Когда они распрощались, на пороге возник адъютант. Мик обреченно вздохнул – его ждал еще один посетитель.

Этот полный краснолицый человек мало походил на офицера. Форма сидела на нем как-то криво, да и весь вид не внушал особого доверия. Однако при виде гостя Плотников поспешил встать. Перед ним был начальник контрразведки Ударной группы.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – соблюдая старомодный этикет, поздоровался гость, хотя сам был подполковником и имел полное право обращаться к Мику по званию. – Не смел бы вас беспокоить в этот поздний час, если бы не служба-с…

Плотников вопросительно поглядел на контрразведчика. Тот сделал значительное лицо, при этом щеки еще более раздулись, а глаза превратились в щелочки.

– Хотел бы доложить о некоторых особо любопытных пленных. Есть двое-с…

– Это не мое ведомство, – сухо ответил Мик. Он и раньше старался пресекать попытки контрразведчика знакомить его с делами, но тот прекрасно понимал, что значит докладывать об успехах офицерам вышестоящего штаба.

– Я бы и не смел беспокоить, если бы не ваш собственный приказ, господин полковник. Один из этих двоих – ваш. Ну, вы меня понимаете-с…

Плотникову уже несколько раз докладывали о поимке красных добровольцев из числа прибывших по Каналу института Тернема, но каждый раз это оказывалось недоразумением. Добровольцы в плен сдавались редко.

– Вчера взяли, – в голосе контрразведчика прозвенел азарт. – Вот-с!

Он протянул Плотникову маленький четырехугольный предмет. В неярком свете лампы Мик сразу же узнал карманный японский калькулятор.

– Хорошо, – вздохнул он, – пойдемте поглядим.

– Зачем ходить-с! – обрадовался подполковник. – Тут они. Ждут-с…

Через минуту конвой ввел пленного – высокого парня лет двадцати в гимнастерке с красными петлицами и нашивками ротного на рукаве. Синяки и взъерошенные волосы говорили о далеко не смирном нраве, руки были связаны за спиной, а на ногах вместо сапог белели портянки.

– Кожинов Александр Иванович, – доложил контрразведчик. – Говорит, что из крестьян-с. Хе-хе!

– Ваше? – поинтересовался Мик, указывая на калькулятор. Пленный пожал плечами.

– Мое. Считает бойко. А что?

– На Арбате купили?

– Не-а… Друг подарил, он его у этих… которые на таньках ездят, выменял.

– На танках, – автоматически поправил Плотников. Тот никак не отреагировал, но Мик заметил короткий взгляд, брошенный на него исподлобья.

– Значит, из крестьян? – продолжал он, внимательно следя за выражением лица пленного.

– Псковские мы, – подтвердил Кожинов, – мобилизованные.

– Что, Сталин дал приказ? – усмехнулся Плотников, и по тому, как дернулось лицо пленного, понял, что не ошибся. – В общем, так, господин Кожинов, выбирайте. Или вы говорите правду, и мы оставляем вас для обмена на наших добровольцев. Или, – он покосился на контрразведчика, – мы отправляем вас туда, где вас будут… допрашивать. Если вы действительно крестьянин, да еще мобилизованный, потеря невелика.

– Сволочь продажная! – глаза парня блеснули ненавистью. – Такие, как ты, Союз развалили, армию продали. Не попался ты мне в Афгане!..

– А, кабульский герой! – зевнул Мик. – Вы не ошиблись, господин подполковник. Этого орла-интернационалиста отправьте в Харьков. Я доложу о вас.

Лицо контрразведчика просветлело.

– Наши с тобой разберутся, дерьмократ! – бросил Кожинов, когда конвой выводил его за дверь. Плотников, никак на это не отреагировав, хотел уже попрощаться с контрразведчиком, но тот многозначительно поглядел на дверь.

– Еще один. Важная птица-с!

– Я не орнитолог, – устало вздохнул Мик. – Тоже доброволец?

– Никак нет-с. Но птица крупная. Комиссар полка! Мы за ним давно охотились…

– Комиссары не по моей части, – решительно заявил Мик, торопясь закончить малоприятную встречу. Подполковник чуть не подпрыгнул от огорчения.

– Но это же сам комиссар Лунин! Сам комиссар Лунин, ваше высокоблагородие! Просто взгляните! Увидите командующего, сможете сказать: лицезрел самого-с. Зверь крупный!

– Вы же сказали – птица?

Знакомая фамилия привлекла внимание, но Плотников рассудил, что Луниных в России немногим меньше, чем Кузнецовых.

– Долго искали-с! – горячо задышал контрразведчик. – Он ведь, шельма, целый наш батальон сагитировал!

– Ладно, давайте!

Чтобы не выказать излишнего любопытства, Мик уткнулся в бумаги и поднял глаза, лишь когда покашливание подполковника подсказало, что пленный доставлен. Плотников без особой охоты отложил в сторону свежую оперативную сводку и похолодел. Перед ним стоял Келюс. Это было настолько невозможно, невероятно, что на мгновение Мик совсем растерялся и лишь затем сообразил, что видел приятеля не далее как три дня назад в Харькове. Но сходство было поразительным, разве что комиссар выглядел на несколько лет моложе Николая. Одет пленный был соответствующе – в рваную гимнастерку и старые галифе, на ногах не оказалось даже портянок.

– Чего смотришь, беляк? – комиссар Лунин по-своему оценил интерес золотопогонника к своей персоне. – Большевика не видел?

И тут Плотников вспомнил то, что рассказывал ему Николай. Дед Келюса, будущий нарком и обитатель квартиры в Доме на Набережной! Неужели?

– Имя! Как вас зовут?

– Что, в провиантскую ведомость впишете? Николай Андреевич я.

Все сходилось. Комиссару полка Николаю Андреевичу Лунину сейчас, в 1920-м, было девятнадцать лет.

– Очень, очень опасный, – по-суфлерски зашептал контрразведчик. – Мы его завтра же… На центральной площади Орла!..

– Отставить!

Плотников и сам понимал, что грозит пленному комиссару.

– Господин подполковник! Приказываю эту… птицу доставить в Харьков в мое распоряжение. Как поняли?

– Так точно-с! Всенепременно-с!

Мик прикинул, что в Харькове можно будет отправить комиссара Лунина в лагерь для рядовых, а затем тихо выпустить. Келюсу он решил пока ничего не говорить, дабы тот не наделал глупостей.

…Контрразведчик, откланявшись, отбыл восвояси, явно довольный результатами визита. О том, что пленный комиссар чем-то заинтересовал Генерального Инспектора, он решил сегодня же, не откладывая, сообщить в Харьков…

Часа через три вагон особого уполномоченного прицепили к военному эшелону, направлявшемуся на юг. Этой ночью Мик смог наконец-то выспаться. Он спешил в Харьков, но по дороге пришлось сделать остановку в Белгороде. Телеграмма, полученная от командующего, предписывала полковнику Плотникову нанести визит в учебный центр. Впрочем, Мик сразу понял, что посещение курсов – лишь предлог.

Особый уполномоченный уже не в первый раз бывал в учебном центре, расположенном в здании городской гимназии. Поначалу Мика удивляли и забавляли юнкера и бравые подпоручики, разбиравшие затворы танковых пулеметов и портреты Государя с траурным крепом рядом со схемой турбинного двигателя. Занятия по огневой подготовке начинались с общей молитвы, а в учебный процесс, несмотря на уплотненное расписание, обязательно вводились часы Закона Божьего. Вскоре, однако, Плотников, привык, тем более, что под влиянием инструкторов и преподавателей слушатели быстро менялись. Закрутились первые, неизвестно откуда взявшиеся магнитофоны, юнкера под гитару пели об Афгане, а в одном из классов рядом с портретом Государя появилась цветная фотография Президента. На занятия по военной истории изучали теперь не только суворовские походы, но и подробности трех ночей у Белого Дома. Однажды Мик был вынужден прочесть на эту тему лекцию, что поначалу привело его в трепет. Но когда по мертвой тишине в зале Плотников понял, как его слушают, то осмелел и к концу лекции уже и сам почти поверил, что был рядом с Келюсом и Фролом у баррикады под моросящим летним дождем и поджигал «молотовским коктейлем» пахнущие соляркой боевые машины.

Плотников бегло обошел классы, минут двадцать побеседовал с начальником центра и полюбовался собственным портретом в комнате Боевой Славы. Мик красовался на фоне танка Т-74, и вид у бывшего студента Бауманки был чрезвычайно воинственный. Снимали еще в ноябре, в дни боев за Орел.

…В комнате отдыха Мик услышал необычный шум. Заглянув, он лишь покачал головой – господа офицеры и юнкера, отложив в сторону конспекты, смотрели по японскому видеомагнитофону боевик с Сильвестром Сталоне.

Летчики обучались за городом, на территории бывшей помещичьей экономии, рядом со строящимся аэродромом. Мик без всякой охоты прикидывал, стоит ли туда ехать, когда маленькая записка, присланная с вестовым, внесла окончательную ясность. Плотников понял, зачем его вызвали в Белгород.

…Тот, кто его ждал, обставлял встречи чрезвычайно конспиративно. Они почти каждый день виделись в штабе командующего, однако там только здоровались, а разговоры происходили то на частной квартире в Харькове, то во время поездок особого уполномоченного. Для чего это делалось, Мик не особо понимал, но спрашивать не решался. На этот раз его ждали в небольшой комнате отеля с пыльной пальмой у зашторенного окна и потрескавшейся мебелью в стиле Людовика XV-го. Впрочем, ни Мика, ни его собеседника подобная провинциальная экзотика не смущала.

– Благодарю вас, что откликнулись на просьбу о встрече, Михаил Николаевич…

Голос был тяжелым и немного тягучим.

– Да, конечно, конечно… – заспешил Плотников. – Это… из-за Тернема?