Око Силы. Третья трилогия. 1991–1992 годы Валентинов Андрей
– Отчасти да, – его собеседник говорил неспешно, обдумывая каждое слово. – Тернема не нашли, и положение становится серьезным. К счастью, он не ушел к красным, по последним данным, он где-то в Чехии… Итак, мы его прошляпили. Что предлагаете, Михаил Николаевич?
– Я… Не знаю… – растерялся Мик. – Тернем уничтожил чертежи, а скантр трогать нельзя.
– Да… Одно хорошо – у красных скантра нет. Управление Каналом находилось в Институте Тернема, а без «Ядра-7» они бессильны. Где установлены остальные скантры, вы представляете?
– У… – Мик хотел назвать фамилию Келюса, но сдержался. – У нас был документ. Часть скантров используется в армии, в системе ПВО и космических войсках, остальные – в научных центрах. Но там не было адресов…
– Адреса ничего бы не дали. После уничтожения «Ядра-7» остальные будут охраняться втройне. Но не это главное. Скантры, используемые для военных целей, для Канала слишком примитивны. А нам нужен настоящий, а не та времянка, что склепал Тернем. Если она выйдет из строя, Канал закроется как минимум на долгие годы.
Мик поежился. Как ни нравилось ему здесь, перспектива остаться в мире предков навсегда не прельщала.
– Есть еще одно обстоятельство, – голос стал совсем тихим. – Если здесь Тернем все же перейдет к красным или там в Институте Тернема сумеют восстановить Канал… Представляете? Беда в том, что кроме «Ядра-7» существует еще нечто подобное. Вы в курсе?
– В Крыму, – кивнул Плотников. – В Филиале должен быть скантр, и очень мощный. Думаете его стырить… достать?
Послышался негромкий смех.
– Остановимся на втором термине. Совершенно верно. И доставить его придется вам. Не уничтожить, Михаил Николаевич, учтите! Добыть целым – и доставить сюда. Это, конечно, опасно…
Мик вспомнил о погибшем Фроле, и ему стало не по себе. Те, кто охранял таинственный Крымский Филиал, наверняка знали о судьбе Главного Скантра.
– Но в вашем возрасте… Не обижайтесь, Михаил Николаевич, у вас прекрасный возраст! Так вот, в ваши годы стоит рискнуть. Станете спасителем Отечества – с соответствующими перспективами. Вы понимаете, кем вы можете здесь стать лет через десять? Итак, подумаем, что вам нужно для успеха. Что – и кто. Наверное, прежде всего господин Лунин? Кстати, как он там?
Собеседник предложил Мику сигарету, и тот в очередной раз подумал, кто снабжает этого таинственного человека американским «Ронхилом».
В Харьков Мик вернулся рано утром. Он некоторое время раздумывал, ехать ли на квартиру или сразу направиться по делам. Эта дилемма волновала его не случайно. Особому уполномоченному предоставили роскошную квартиру в доме на улице Рымарской, там же, где жил полковник Колтышев. Некоторое время спустя Плотников квартировал уже не один – к нему переселилась новая знакомая, Станислава Чарова, поэтесса из Петербурга, занесенная военным ветром на юг. Плотников познакомился с нею случайно, в офицерской компании, и через некоторое время не без удивления обнаружил, что девица прочно обосновалась у него в квартире. Станислава носила короткую стрижку, курила махорку и каждый день исписывала с дюжину страниц общей тетради. Мика она называла «мой полковник» и «лебедь белый», чем изрядно смущала бывшего студента. В свободное от общения с Миком время она сочиняла поэму о белом движении. Плотников, попытавшийся ознакомиться с уже написанными отрывками, был вынужден констатировать, что Вознесенский и Бродский по сравнению с Чаровой прозрачны, как стекло.
Квартиру Станислава не убирала, а поскольку Мик все еще не решался завести денщика, его комнаты с каждым днем приобретали все более нежилой вид. В последнее время Плотников предпочитал ночевать в своем вагоне на станции и почаще бывать в командировках.
Мик, представив себе неумытую и нечесаную поэтессу, возлежащую на кровати в ночной рубашке и с «козьей ногой» в зубах, велел шоферу ехать на Окраинную.
Автомобиль спугнул гулявших по улице кур, а из-за деревянного забора послышался отчаянный собачий лай. Плотников улыбнулся – он уже был знаком с грозным Рябком. Взглянув на часы, он решил, что Келюс должен быть дома.
Лунина он нашел на кухне, колдующим над большой медной джезвой – настоящий бразильский кофе удалось купить у спекулянтов на Благовещенском рынке. При виде Мика Келюс радостно усмехнулся.
– Вовремя успел, сейчас закипать будет!
…Плотников был при полном параде. Форма из дорогой ткани сидела как влитая, погоны светились золотом, а на мундире пятнышком крови застыл знак дроздовцев, врученный ему при посещении знаменитой дивизии. Этим знаком Мик гордился более всего, хотя и понимал, что к славным подвигам Дроздовского, Туцевича и Тургула не имеет никакого отношения.
– У меня есть пара часов, – Плотников брезгливо стряхнул перчаткой невидимые пылинки со стула. – Решил вас вытащить в город. По-моему, дождя сегодня не будет… Вы ведь свободны, не служите пока?
Николай уже не в первый раз отметил, что Мик начинает разговаривать в прадедовской манере. Еще год назад он сказал бы «работаете».
– Тунеядствую, – охотно согласился Келюс, – объедаю, бином, Добровольческую армию. В принципе, могу прочитать в университете курс истории КПСС.
– Ага, – кивнул Мик, осторожно прихлебывая кофе. – Смешно… Да, вам передает привет Ухтомский. С ним все в порядке, только хандрит. Кстати, как вы и советовали, в ближайшие дни отзову его в Харьков.
– Это ты правильно.
Слова, сказанные Виктором два месяца назад, не выходили у Келюса из головы.
Покончив с кофе, они вышли во двор, спугнув грозного пса. Мик отпустил шофера, и молодые люди направились в сторону центра.
В это утро тучи над Харьковом поредели, на Сумской словно из-под земли появились гуляющие, и Плотникову то и дело приходилось раскланиваться и расшаркиваться. Келюс мог убедиться, что его приятель – человек в здешних местах популярный.
– Через несколько дней собираюсь к нам, – как бы между прочим заметил Мик, козыряя очередному знакомому. Келюс замер.
– Вы присоединитесь?
Сказано было так, словно речь шла о поездке на пикник.
– Да, – вздохнул Николай, – я должен вернуться.
– Вообще-то, подумайте. Наши общие знакомые вцепились в вас крепко. Здесь ведь неплохо, а? Скантры, слава богу, не дадут пропасть. Устроитесь на службу…
Келюс усмехнулся, представив себя в приват-доцентом провинциального университета с казенной квартирой и бесплатными дровами.
– Виктор сказал как-то, что он не дезертир. Я тоже не дезертир, Мик!
Они добрались до Университетского сада, как раз туда, где, как помнил Николай, лет через пятнадцать будет (был бы?) возведен памятник Шевченко, когда тучи над их головами внезапно сомкнулись, и на город хлынул дождь.
– Влипли! – констатировал Лунин, – а я зонтик не захватил. Только позавчера купил, и на тебе!..
– Айда ко мне! – предложил Мик, – кофе у меня тоже есть.
Они пробежались до Рымарской, нырнув в узкий проход между мрачными пятиэтажными домами, украшенными львиными мордами и изящными морскими раковинами. На залитой дождем улице не было ни души, и Николаю на миг показалось, что он вновь попал в свое время. За эти годы улица, застроенная еще в начале века, почти не изменилась. Впрочем, вынырнувший из-за угла патруль – десяток бородатых казаков в промокших фуражках с красными околышами – сразу же вернул к действительности.
Бородатый швейцар в ливрее распахнул двери подъезда. Мик с Келюсом, передохнув секунду-другую в гулкой сырой тишине, стали подниматься по покрытой ковровой дорожкой лестнице на третий этаж.
– Вот жили предки! – не удержался Плотников, в который раз любуясь мраморными ступенями и росписями на стенах. – Буду в «нашем» Харькове – непременно зайду сюда. Полюбуюсь, что осталось.
– Зачем? – удивился Лунин, вспоминая, что подъезд расписывал знаменитый харьковский художник Самокиш.
– Чтоб злее быть!
Мик повернул ключ в замке, приоткрыл дверь и удивленно остановился. Из глубины квартиры доносился мужской голос.
– Да у нас гости? Вот и катайся по командировкам… И кого это моя дама притащила?
Пока они разбирались с мокрой обувью, вопрос прояснился – мужской голос, доносившийся из гостиной, читал стихи. Сквозь неплотно прикрытую дверь были слышны слова о каких-то «златотрубных просторах», «сломанных весельных зубах» и «теореме вечности». Мадемуазель Чарова явно общалась с коллегой по поэтическому цеху.
По захламленной комнате плавали клубы папиросного дыма, более похожего на болотный туман. Поэтесса восседала, откинувшись на плюшевую спинку дивана, в зубах у нее торчала «козья нога», а руки сжимали исписанные крупным небрежным почерком тетрадные листы. Посреди комнаты, широко расставив ножищи и вздернув лохматую голову, возвышался огромный детина в рваной парусиновой рубахе и таких же штанах. Рецитация настолько захватила его, что детина даже не заметил, что в комнате прибавилось народу.
– Замри мирье, зашуми лесье, покорись людье! – вещал он, размахивая наволочкой от подушки.
– О Вечная Тьма! – воскликнула Чарова, увидев неожиданных гостей. – Вы прервали Поэта!
– Кто прервал меня, Председателя Земшара? – взревел детина, но тут его взгляд упал на золотые погоны, и Председатель Земшара прикусил язык.
– Здравствуй, мой витязь, мой белый герой! – Чарова бросилась к Мику с таким видом, будто собиралась его душить. Впрочем, дело ограничилось летучим поцелуем в щечку. Такого же поцелуя был удостоен и Келюс, уже представленный знаменитой поэтессе.
– Добрый день, Стася, – Мик недоуменно поглядел на присмиревшего детину, поспешно прятавшего в наволочку какие-то листки, – познакомь с гостем.
– Он Поэт! Он – дрожь земли! Огнь пылающий!
– Виля, – смущенно представился «Огнь пылающий». – Извините, Бога ради, господин Плотников, я только вчера узнал, что Стася в Харькове и набрался наглости нанести визит. Мы с ней знакомы по Петербургу…
Тон Поэта по имени Виля стал вполне человеческим, и Мик тут же оттаял.
– И хорошо, что зашли! Рад познакомиться. Я – Михаил Плотников.
– Очень приятно, господин полковник, – Виля осторожно пожал своей лапищей руку Мика.
– Просто Михаил.
Иногда быть полковником надоедало. Плотников подумал и добавил:
– А еще проще – Мик.
– Николай, – представился Келюс. – Так это вы – Председатель Земшара?
– Во всяком случае, я выдумал слово «земшар», – улыбнулся Виля. – Хотя господин Маяковский приписывает сию заслугу себе.
– Вы должны послушать его стихи! – вмешалась Чарова. – О-о, вы войдете в горящую реку!
– Стася! – с укором в голосе прервал поэтессу Председатель. – Чаю бы лучше поставили. Люди промокли!..
Мик и Келюс рассудили, что в здравом смысле поэту не откажешь.
– Ах, проза! Ах! – вскричала Чарова, выбегая из комнаты.
Лунин и Мик отправились сушиться. Плотников вручил гостю чистую рубашку, они расчесали мокрые волосы и вернулись в гостиную. Виля скромно сидел на стуле и перечитывал какие-то строчки, нацарапанные на листке бумаги. При виде Мика листок немедленно перекочевал в наволочку.
– Вы что, рукописи в наволочке храните? – поразился Келюс. – Постойте, постойте, я же о вас что-то читал! Председатель Земшара! И… наволочка!
– Не обо мне, наверное, – вздохнул Виля. – Обо мне станут писать через тысячу лет. А наволочка – это не из оригинальности, у меня просто портфеля нет.
Из кухни между тем послышался звон посуды. Какая-то ни в чем неповинная чашка встретила свой безвременный конец. Мик покачал головой.
– Это Стася. Пойду помогу.
– Я сам, – вызвался Келюс. – Чай – по моей части.
Посреди кухни над кучей осколков стояла Чарова, воздев длани к потолку.
– Так погибла Россия! – бормотала она. – О, родина, о чаша!..
Лунин не стал вмешиваться в размышления о судьбах отчизны. Сняв с плиты чайник, он принялся искать заварку.
– О! – послышалось откуда-то сбоку. – Вечная Тьма, что это? О страх! О предрассветный кошмар!
Келюс поискал глазами упомянутые Тьму с Кошмаром, и, не обнаружив таковых, обернулся. Искусанный ноготь Станиславы указывал прямо на него. Проследив направление, Лунин догадался – расстегнутый ворот рубашки открывал странное зубчатое колесико на его груди.
– А что? – самым невинным тоном поинтересовался он, наблюдая, как Чарова шаг за шагом пятится к двери. – Почему вы испугались, Стася?
– Знак Силы! Непобедимое Солнце! – поэтесса сглотнула. – Солнце избранных! Оно древнее пирамид, сильнее смерти…
– В что-то знаете об этом?
Келюс подошел ближе, постаравшись отрезать Чарову от двери.
– В Петербурге… На мертвых болотах Петрополя…
– Стася, а по-человечески можете?
– А? – поэтесса с трудом перевела дух. – Я… Я состояла в теософском обществе. Мы читали тайные сказания, мне ведомы все знаки и приметы. У вас на груди знак высшей власти… Кто вы, Николай?
– Да это просто татуировка, – пожал плечами Келюс, – пугаться-то зачем?
– Это не человеческий знак! Его носили слуги Древнего Знания. Мне открыто сокровенное имя, дающее великую власть…
– Какое? – поразился Лунин. – Это дхарский знак, знак Гхела Храброго и его батюшки Фроата.
– Повелевай, властелин! – простонала Чарова, опускаясь на колени. – Мы ждали тебя, и ты явился!..
Глава 7. Марсиане
Чай пили в наскоро прибранной гостиной. Присмиревшая Чарова молча разливала заварку, то и дело испуганно поглядывая на Мика. На Келюса она старалась не смотреть. Оба они между тем уговаривали Председателя Земшара купить себе новый костюм и портфель. Плотников считал, что в крайнем случае можно обойтись и одним костюмом, ежели наволочка необходима поэту для имиджа. Виля только улыбался, уверяя что костюм он проносит еще не один сезон, а на случай зимы имеется прекрасная шинель, подаренная ему четыре года назад в Кронштадте.
Вскоре гость откланялся, воспользовавшись тем, что дождь за окном временно стих. Мик, Келюс и Станислава остались втроем.
…Лунину с трудом удалось успокоить поэтессу и усадить за стол, но как только Огнь пылающий Виля покинул квартиру, Чарову вновь стала бить дрожь. Пришлось поведать Мику о случившемся. По мере того, как рассказ приближался к концу, Станислава снова начала обретать голос, то и дело поминая Непобедимое Солнце и Бегущий Огонь.
– Вы мне не рассказывали! – обиделся Мик. – Этого паука на груди у вас я заметил, но подумал, что это вы хиппуете.
– Да я и сам мало что понимаю, – честно признался Николай.
– Вы Избранник Духа! – торжественно и мрачно объявила Чарова. – Вы несете Весть…
– Постой, постой, – поморщился Плотников. – Стася, давай по порядку. Что может этот… э-э-э-э, извините Николай, Избранник Духа?
– Его сила непобедима! Он поражает взглядом!..
Мик почесал в затылке и взглянул на Лунина. Тот пожал плечами, на секунду сосредоточился и, почувствовав пульсацию на груди, щелкнул пальцами. Мраморные слоники, стоявшие на этажерке в дальнем углу, со стуком покатились по полу.
– Ого! – вскочил Плотников. – Вот это да! Нехило!
– Он слышит Небесное… – продолжала завывать поэтесса, заметно ободрившись. – Ему вещают голоса духов…
– Помилуйте, Стася! – не выдержал Лунин. – Ну какие голоса?
– Постойте, Николай, – вмешался Мик. – Может быть, вам казалось, что это галлюцинация – или сон.
Келюс задумался. Тогда, в лесу, и после, на вершине Чабан-Кермена… Правда, все это могло просто почудиться…
– Не знаю, – отмахнулся он. – Что там еще, Стася?
– Он вступает в Иной Мир и живым возвращается из тьмы. Ему ведома самая великая Тайна Земли и Неба.
Великая тайна? Лунин рассудил, что в этом есть резон. Скантр Тернема, Большие Мертвецы. Око Силы…
– А что? Подходит! – Плотникову пришла в голову та же мысль. – Ну, и что скажете, Николай?
– Да ничего не скажу! – Лунин застегнул рубашку. – В бреду мне привиделся Гхел. А затем – эффект стигматов, бином. Вообразил себе этого паука, он у на коже и отпечатался. Какая-нибудь комбинация воспоминаний. Да и Фрол мог мне как-нибудь рассказать…
– А если нет? – тихо проговорил Мик. – Если вам ничего не привиделось? И Гхел, и Фрол Афанасьевич? Думаете, такого не бывает? Я ведь изучал Папюса…
– О Папюс! – воскликнула Чарова. – О великий провидец!..
В конце концов, дабы не волновать даму, Плотников и Келюс перевели разговор на поэзию, выслушав целый водопад восторгов по адресу носителя наволочки. Вслед за этим с не меньшей страстью Чарова прокляла Маяковского и Цветаеву, а затем прочитала новый вирш, посвященный Мику, начинавшееся словами: «Мой лебедь белый, мой полковник…».
За Келюсом приехали через три дня, когда дождь, наконец, перестал, и Николай, засидевшийся в четырех стенах, решил прогуляться по городу. Он уже выходил из дому, когда заметил неторопливо ехавший со стороны Сумской автомобиль…
Вскоре Николай очутился в знакомом особняке командующего, где его встретил радостно улыбающийся Макаров. Красный шпион усадил гостя в кресло и поспешил сообщить, что просьба «уважаемого господина Лунина» о поездке на фронт удовлетворена, а посему выезжать следует немедленно. Группа иностранных корреспондентов, с которой его отправят, уже ждет у подъезда.
…Все эти месяцы они виделись всего лишь пару раз. Макаров явно избегал читавшего шпионские мемуары Лунина, а тому совершенно не хотелось общаться с агентом ВЧК…
Николай, и не думавший ехать на фронт, отказываться все же не стал. Вопрос был явно решен без его участия. Лунину вручили пропуск и провели к возбужденной группе корреспондентов, обвешанных большими квадратными фотоаппаратами. Некоторые из особо усердных тащили с собой даже павильонные обскуры на треногах. Первые же услышанные слова (сразу на нескольких языках) многое разъяснили. На фронте под Орлом началось наступление.
На вокзале отъезжающих ожидал специальный поезд. Улыбающийся Макаров пожелал всем счастливого пути, и состав тут же тронулся. В купе Лунин почему-то оказался один – три места пустовали. Между тем в вагоне стоял шум – господа иностранцы заранее радовались ожидающей их русской экзотике. Поездка на фронт явно представлялась им веселой и легкой прогулкой. Пару раз в купе Николая заглядывали любопытные физиономии, но тут же появлялся проводник и что-то шептал гостям, после чего они говорили «О-о!» – и мгновенно исчезали. Наконец, когда проводник занялся чаем, дверь вновь приоткрылась, и в купе проскользнул рыжий парень в клетчатом пиджаке и пятнистой рубашке.
– Извините, сударь, добрый день вам, – произнес он с чудовищным акцентом. – Я извиняюсь много, но неужели вы такой большой начальник есть, что вас запрещено беспокоить? Кто вы, мистер большой босс?
Келюс представился.
– Джон Джагер, «Нью-Йорк Геральд»… Мистер Лунин, вы есть первая сенсация! Большой русский начальник путешествовать инкогнито!
– Я не начальник, – уточнил Николай, – я пленный.
– О! – обомлел корреспондент. – Мистер Лунин, у вас есть жалоба на обращение? Нарушались ли ваши права? Вопрос о пленных очень интересует наши читатели!
– Мои права не нарушались, – вздохнул Келюс. – Успокойте ваших читателей, мистер Джагер.
– Оу! – мистер Джагер почесал затылок. – Тогда будем искать иную… э-э-э… поживу. Знаете, мистер Лунин, мне долго не везло. Мой земляк и френд Тэд Валюженич звать меня на Тибет, но безжалостный босс заставить полгода писать о бракоразводный процесс. Но теперь наконец-то что-то! Решающий прорыв фронта, максималисты… э-э-э… большевики бегут, Мценск взят, генерал Тургул идет на Столицу! Но, мистер Лунин, если будут нарушаться ваши права, обратитесь ко мне, и я устроить такой шумный сенсация…
Рано утром поезд, проехав черные руины Орла, свернул на северо-восток. Через час состав остановился, и корреспондентов пригласили пройти к находящемуся неподалеку шоссе, где их ждали автомобили.
Было прохладно, и Николаю подумалось, что лето, наконец, кончается. В этом году оно для Лунина несколько растянулось – там, откуда он прибыл, был уже ноябрь.
Дорога была почти пуста. Пару раз Николай замечал в кювете опрокинутые повозки, где-то вдали к небу поднимался черный дым, а однажды автомобили повстречали колонну пленных, конвоируемых бравыми донскими казаками. Корреспонденты пришли в бурный восторг, и кто-то даже попытался развернуть на ходу трехногую камеру-обскуру.
Окраины Мценска тоже были безлюдны. Жители, очевидно, до сих пор прятались, на улицах встречались лишь солдаты, таскавшие какие-то тюки и свертки. Внезапно у ближайшего перекрестка Келюс увидел черный обгоревший танк, на башне которого был заметен контур красной звезды. Репортеры радостно взвыли, но тут же приумолкли – автомобили въехали в зону, где только что шли бои. Жилые кварталы исчезли, вместо домов слева и справа от дороги тянулись дымящиеся руины, на обочинах то и дело попадались брошенные винтовки, опрокинутые повозки и трупы лошадей. Пораженные корреспонденты шепотом обсуждали силу неизвестного им оружия, обратившего полгорода в прах. Сгоревшие машины попадались все чаще. Почти на всех танках можно было заметить звезды, но на одном мелькнула белая надпись «Полковник Туцевич» и трехцветная эмблема. Потери несли не только красные.
Автомобили затормозили на центральной площади. Окружавшие ее двухэтажные дома чернели провалами окон, от некоторых не осталось и стен, сгорел даже небольшой сквер, примыкавший к одной из улиц. Напротив единственного трехэтажного дома, на котором косо висела обгоревшая надпись «Уком РКП(б)», стоял приземистый танк. Люки были открыты, и танкисты удобно расположились прямо на броне. Келюс услыхал звуки «Ламбады» и заметил на башне танка надпись. Белые буквы складывались в слова: «21 августа 1991 года».
Корреспонденты, выбежав из машин, принялись за работу. Защелкали камеры, а наиболее предприимчивые уже брали интервью. Николай, оставшись не у дел, огляделся и не спеша пошел туда, где кассетный магнитофон все еще крутил «Ламбаду». Репортеры уже успели сфотографировать героический танк, и экипаж обменивался язвительными шуточками по адресу гостей. Келюс подошел и стал рядом.
– Чего тебе, тоже интервью? – поинтересовался кто-то из танкистов.
– Нет, – Николай даже не обернулся, – надпись читаю.
– Читай, читай! – хмыкнули сверху. – Все равно не поймешь!
– Почему? Я тоже там был. С первой же ночи на баррикаде, а потом у путепровода.
– Да ну?! – двое танкистов в одинаковых черных комбинезонах спрыгнули с башни.
– Точно, – на землю спустился третий парень, – я тебя запомнил. С тобой рядом был еще такой высокий…
Николай кивнул – у путепровода с ним рядом стоял Фрол.
– А мы тут уже третий месяц. Ну, отпад! Получаем, как в Штатах, а война – как в кино! Знаешь, земляк, как они нас называют? Марсианами!
– Почему? – удивился Николай.
– Танки впервые увидели, – хохотнул доброволец. – Ну, про вертолеты с «МиГами» я и не говорю. Вот и не верят, что мы свои. А что, тоже неплохо – марсиане, а?
– Неплохо…
Вспомнилось письмо с вырезанной подписью из серой папки цековского архива. Тот, кто писал из Кащенки, был уверен, что землю захватили марсиане. Бред сбывался – марсианские боевые машины под звуки «ламбады» торили путь к Столице…
– Господин Лунин?
Келюс обернулся и увидел Тургула. Антон Васильевич почти не изменился со дня их первой встречи, только теперь на нем было не пальто-реглан, а черная кожаная куртка, похожая на те, что носили авиаторы.
– Я здесь, в некотором роде, инкогнито, – улыбнулся генерал, заметив взгляд, брошенный на куртку. – Отдал на растерзание репортеришкам заместителя, а сам решил этак незаметно подобраться к вам, Николай Андреевич. Честное слово, рад вас видеть!
– Здравствуйте, Антон Васильевич, – тихо ответил Келюс и замолчал. Когда-то ему хотелось доспорить с генералом, но теперь, посреди сгоревшего Мценска, разговаривать не было не о чем.
– Как видите, я оказался прав, – Тургул кивнул на стоявший посреди площади танк. – Гражданская война не кончится в ноябре 20-го, как написано в ваших учебниках. А если кончится, то совершенно иначе. Как вы назвали такие войны? Интертемпоральные?
– Интертемпоральные… Антон Васильевич, как вы думаете, полковник Корф одобрил бы все это? Чтобы «Градами» – по жилым кварталам?
– Миша всегда был идеалистом, – развел руками генерал. – Как и вы сами, господин Лунин. Впрочем, мне проще, у меня есть приказ – и я его выполняю. Если бы я тоже начал рефлексировать… Ну, не поминайте лихом. Идем на Тулу!
Генерал протянул руку, затем подбросил ладонь к козырьку и шагнул к ожидавшей его возле сгоревшего укома машине.
Корреспонденты разбежались по соседним улицам, танк взревел мощным дизелем и заскрежетал гусеницами по разбитой мостовой, и Николай остался один посреди мертвого города. Он никогда не бывал в Мценске, и не мог представить, как выглядел город до войны. Сейчас же здесь можно было встретить лишь сновавших по пустым улицам солдат, кое-кто из них уже успел изрядно выпить, вдалеке слышалась стрельба, женские крики и шум танковых моторов. Несколько раз Лунина останавливали неприветливые патрули. Выручал пропуск, полученный в Харькове.
На городском кладбище Николай увидел свежую братскую могилу. Под памятником с деревянным крестом были неровно выписаны полтора десятка фамилий – три офицера и двенадцать нижних чинов. Мелькнуло что-то знакомое: «Лейтенант Горкин», и Келюс вспомнил парня со шрамом на щеке. Лейтенанту Горкину уже никогда не вернуться на свой Марс…
…На обратном пути корреспонденты уже не шумели и не смеялись. Некоторые тихо переговаривались, большинство же молчало. Джон Джагер, оказавшийся в одной машине с Луниным, тоже заметно увял и, сбиваясь на английский, принялся рассказывать о битве под Верденом, где он был репортером, то и дело повторяя: «Но там такого не было! Это не война, это бойня!» Спорить не приходилось, и Келюс отмалчивался.
На Харьковском вокзале репортеры быстро разбежались. Лунин облегченно вздохнул и решил пройтись пешком, но, как только он вышел на привокзальную площадь, от управления Южной железной дороги медленно отъехала большая черная машина. Келюс обратил внимание, что шофер был не в обычной кожанке, а в форме, стекла же закрывали плотные занавески.
«За мной», – решил Николай, привыкший уже не ошибаться в таких случаях. Автомобиль затормозил, из раскрытой дверцы появился хмурый офицер, и Келюс понимающе кивнул – именно этот штабс-капитан уже беседовал с ним в подвале Технологического. Последовало непременное: «Господин Лунин? Прошу!». Николай хотел было потребовать ордер, но рассудил, что в 20-м году такие шутки еще меньше понимают, чем в 1992-м.
Он был усажен на заднее сиденье, контрразведчик сел рядом, и автомобиль тронулся. Шторки на окнах надежно закрывали обзор, но маршрут был ясен и так. Где находится контрразведка Добровольческой армии, в Харькове знал каждый.
Николая высадили посреди огромного пустого двора. Офицер предложил следовать за ним, и вскоре Келюс уже шел длинным, плохо освещенным коридором мимо долгого ряда запертых дверей. Пару раз навстречу попадались какие-то испуганные люди в сопровождении равнодушной охраны. У одного из конвоируемых руки были связаны за спиной, а на лице запеклась кровь. Николая передернуло, и он предался невеселым размышлениям, куда доведется попасть – в кабинет или сразу в камеру.
Вскоре его любопытство было удовлетворено. Контрразведчик отпер одну из дверей, щелкнул выключателем и предложил зайти. За дверью оказался кабинет, как две капли воды похожий на уже виденный в подвале Технологического. Келюс сел на предложенный ему стул и принялся ждать вопроса о фамилии-имени-отчестве. Но случилось иное – штабс-капитан не стал доставать ни бумаги, ни ручки.
– Господин Лунин, – поинтересовался он, – кто из ваших родственников участвует в войне на стороне красных?
– Не знаю, – растерялся Николай, – кто-то, наверное, участвует.
– Лунин Николай Андреевич вам знаком?
– Это же я! – еще более удивился Келюс.
– Ваш родственник, Лунин Николай Андреевич, – терпеливо повторил офицер. Николай недоуменно пожал плечами, но тут же его ударило: Лунин Николай Андреевич! Дед…
– Понятия не имею! – сухо ответил он. – А в чем дело?
Он ждал сакраментальной фразы о том, кто здесь задает вопросы, но контрразведчик ответил сразу.
– Несколько дней назад под Орлом попал в плен комиссар Онежского полка Лунин. Его почему-то доставили сюда и приказали организовать вам встречу.
Кто именно отдал приказ, уточнено не было.
– Я и подумал, что это ваш родственник, – пояснил офицер. – Ну хорошо, сейчас его приведут сюда. Если будет драться, стучите в дверь.
Он вышел, оставив Николая одного в пустой комнате с зарешеченным окном и голыми, грубо побеленными стенами. Келюс внезапно почувствовал себя совсем плохо. Оставалось надеяться на невероятное совпадение…
Дверь открылась, и за порог ступил невысокий парень в новой гимнастерке без погон, больших, не по размеру сапогах и офицерских галифе. С первого же взгляда было ясно, что пленного недавно переодели. Парень огляделся и с легкой усмешкой посмотрел на Николая.
…В Доме на Набережной не сохранилось фотографий Лунина-старшего времен гражданской, но этого и не требовалось. Келюс даже не догадывался, насколько похож на деда. Только теперь он был лет на десять старше комиссара Онежского полка…
– А я уж скучать начал. Что, вспомнили, наконец?
Дед явно принимал Келюса за следователя.
– Вспомнили, – выдавил из себя внук. – Садитесь… Садись…
Лунин-старший сел, по прежнему иронически улыбаясь. Молодой комиссар не боялся контрразведки.
– Ну чего, протокол писать будем?
Келюс вздрогнул. Обычно дед выговаривал это слово правильно, но, если хотел высказать свое отношение к подобным бумажкам, ударение перемещалось на первый слог.
– Не будем, – с трудом выговорил он, – я не следователь.
– Это как? А вообще-то, и не похож, тут все больше офицера – золотые погоны… А кто ж ты будешь?
– Они… они думают, что мы родственники, – заспешил Николай. – Меня привезли сюда…
– Опознать, что ль? – удивился дед. – Так я и не скрываю! Лунин я, Николай Андреев.
– Я тоже Лунин Николай Андреевич, – вздохнул Келюс. – Они… Они хотят узнать, родственники ли мы, чтобы ты… Чтобы ты стал заложником…
– Постой-постой! – дед нахмурился, слегка наморщил лоб, сразу став старше. – Погоди, тезка… Кажись, сообразил! Значит, ты им нужен, и они вместо того, чтобы вздернуть меня на первой же сосне, приволокли раба божьего сюда? Крепко, выходит, ты им нужен, Лунин!
– Крепко…
– Ну и зря старались! – лицо деда стало серьезным, серые, такие знакомые Николаю глаза зло блеснули. – Скажи им, что маху дали, господа золотые погоны! Не родич ты мне, потому как среди Луниных буржуев не имеется!..
…В августе 91-го дед называл его врангелевцем. Здесь Келюс попал в «буржуи»…
– Постой-постой, парень! – в голосе комиссара Лунина впервые послышалось беспокойство. – Дай-ка я на тебя взгляну. А ведь и вправду, вылитый батя в молодости… Ты-то сам откуда?
– Из Столицы.
Дед медленно встал, шагнул вперед, но Келюс, вовремя вспомнив, что у стен бывают уши, быстро приложил палец к губам. Лунин-старший понял сразу – и со значением подмигнул.
– Не-а, не сходится. Костромские мы, в Столице ввек не жили. Так что обознались господа хорошие!…
Их глаза встретились, и Келюсу вновь стало не по себе – взгляд деда был тот же, что и через много лет, только молодые глаза сияли ярко и под ними не было привычных морщин.
– Ты чего, тезка? – удивился комиссар. – Плачешь, вроде? Ты это брось, так они тебя враз сломают!
– Лампа светит, бином! – заставил себя усмехнуться Келюс. – У меня от яркого света всегда глаза слезятся.
– Бином – это чего-то математическое? – дед вновь подмигнул. – Эх, жаль наукам не обучен!.. Так что пусть тебя в покое оставят, а не оставят – пошли-ка ты их, тезка! Тут ведь главное слабины не показать, понял?
– Понял!
Николай встал. В ту же секунду дверь в комнату отворилась, и на пороге возник штабс-капитан.
– Держись, Лунин, – дед протянул крепкую мозолистую ладонь. – Счастливо!
– Счастливо, комиссар!
В комнату вошел конвоир, и Лунин-старший, смерив насмешливым взглядом штабс-капитана, вышел в коридор.
– Поговорили? – поинтересовался контрразведчик, усаживаясь за стол. – Не родственник?
– Поговорили, – Келюс отвернулся. – Не родственник!
Читать бесплатно другие книги:
