Палач из Гайд-парка Перри Энн
– Я оставлю вас одного, суперинтендант, – сказала миссис Арледж. – Вы вправе осмотреть здесь все, если это сможет вам помочь.
Питт поблагодарил ее, и она, извинившись, удалилась, заставив его испытать еще большее чувство неловкости за свою настойчивость. Для него давно стало привычным производить осмотр вещей жертвы преступления. Если бы Арледж погиб от руки маньяка, рыться в его вещах было бы оскорблением памяти усопшего, укорил себя Питт. Но он уже был здесь и должен выполнить свою профессиональную задачу до конца. Лишь тот факт, что обезглавленный труп Уинтропа был почему-то найден в лодке, в какой-то степени оправдывал упорство Томаса в поисках истины. Безусловно, Уинтроп сам по своей воле не мог оказаться в прогулочной лодке, да еще с кем-то, кого случайно повстречал в парке. Судя по его обуви, однако, он сам дошел до озера. И никаких следов борьбы. Арледж тоже не сопротивлялся. Его, должно быть, ударили сзади, без предупреждения. Или он тоже хорошо знал убийцу?
Питт начал с содержимого ящиков письменного стола. Он внимательно прочитывал каждый исписанный клочок бумаги, и, к его удивлению, это оказалось интересным. Перед ним предстал неглупый и даже тонкий человек, наделенный немалым чувством юмора, обладающий вкусом; правда, грешащий, возможно, излишней высокопарностью в выражении своих мыслей. Некоторые из его писем раскрывали в нем широту натуры, щедрость как материальную, так и духовную, судя по тем похвалам, которые он расточал своим коллегам-музыкантам. Чем больше Питт читал, тем сильнее сожалел, что из жизни ушел человек, к которому, доведись им встретиться, он мог бы испытывать симпатию и даже уважение. Это чувство разительно отличалось от того, которое он испытывал к покойному капитану Уинтропу.
Что у этих людей могло быть общего?
Книги, когда Питт приступил к их осмотру, были в большинстве своем о музыке; много заметок о композиции, полсотни нотных тетрадей, от Гилберта и Салливана до Баха и камерных сочинений Бетховена. Нет, здесь ничто не указывало на какую-либо связь с Оукли Уинтропом и его семьей.
После осмотра кабинета горничная провела Питта в гардеробную Эйдана Арледжа. Справившись, не нужно ли Томасу еще что-нибудь, она удалилась.
На высоком комоде Питт нашел головную щетку с серебряной ручкой из тех, что обычно всегда бывают парными, бритвенный прибор и другие предметы мужского туалета. В верхнем ящике комода лежали несколько запонок для воротничков и манжет и кольцо с красным камнем. Весьма скромный набор для человека, часто появлявшегося перед публикой в вечернем фраке. Скромность погибшего переходила всякие границы.
Питт занялся гардеробом. На вешалке висели костюмы, на полках лежали две дюжины сорочек, в большинстве своем для повседневной носки.
Питт перешел к общему осмотру комнаты. Несколько сувениров, фотография жены в серебряной рамке – она в костюме для верховой езды, но не в таком, в каких он видел наездниц на Роттен-роу, а в изысканно-элегантном, в каком богатые наследницы появляются в своих поместьях в окружении своры борзых. За спиной Далси Арледж темнели кущи деревьев.
В комоде он нашел нижнее белье, носовые платки, носки и прочую мелочь.
Питт не нашел в кабинете дневника, не было его и здесь. Вторая серебряная щетка тоже отсутствовала. Не было здесь и парадных запонок для вечернего костюма.
Томас внимательно осмотрел все, затем закрыл ящики и, спустившись вниз, постучал в двери гостиной.
– Войдите, суперинтендант, – услышал он голос хозяйки дома.
– У вашего мужа есть гардеробная в концертном зале, миссис Арледж? – спросил он, закрывая за собой дверь. Ему чертовски не хотелось задавать этот вопрос, но он его задал. Где-то в глубине его разума уже зрело недоброе предчувствие, и ему было больно и обидно за нее.
– Что вы, нет, суперинтендант. – Далси еле заметно улыбнулась, но в глазах ее промелькнула тень тревоги, хотя голос ее был спокоен. – Видите ли, он дирижировал во многих местах. Иногда, очень редко, концерты даются в одном зале в течение двух недель.
– Где ваш муж переодевался для концерта? – тихо спросил Питт.
– Дома, конечно. Он очень придирчив и тщателен в одежде, ведь на него смотрит весь зал. – Ее голос упал почти до шепота. – Эйдан всегда говорил, что быть небрежно одетым – значит выразить неуважение к аудитории.
– Я понимаю.
– А почему вы спросили об этом, суперинтендант? – Когда она посмотрела на него, глубокая морщинка прорезала ее переносицу. Ее глаза испытующе изучали его лицо.
Питт уклонился от прямого ответа.
– Когда концерты заканчивались поздно, ваш муж всегда возвращался домой или мог заночевать у друзей, у других музыкантов, возможно?
– Бывало и так раз или два. – Теперь в ее ответах чувствовалась неуверенность, на лице появилась тревога, даже что-то похожее на страх. – Как я уже говорила, я не всегда дожидалась его возвращения. – Она прикусила губу. – Вы можете осуждать меня за это, но я плохо переношу поздние часы, к тому же Эйдан обычно возвращался очень усталым и сразу же уходил к себе. Он сам просил меня не ждать его. Вот почему я перестала это делать… – Чувствовалось, как ей трудно держать себя в руках. – Вот почему я не беспокоилась о нем в тот вечер.
У Томаса даже прервалось дыхание от острой жалости к ней. В голове была полная сумятица. Как мог человек, писавший такие добрые письма, быть столь жесток и невнимателен к такой женщине, как эта?
– Я понимаю вас, мэм, – сказал он мягко. – Это было разумное решение. Я тоже не требую от жены, чтобы она ждала меня, когда я возвращаюсь поздно. Более того, я чувствовал бы себя чертовски виноватым, если бы она это делала.
Миссис Арледж благодарно улыбнулась, но в глазах ее по-прежнему стоял страх. Питту показалось, что он даже усилился.
– Я благодарна вам за сочувствие. Спасибо за ваши слова.
– В этот вечер у вашего мужа был концерт?
– Нет… нет. – Она отрицательно покачала головой. – Он весь вечер был дома, работал над трудной партитурой, так он сказал. Я думаю, что поэтому он и решил прогуляться, чтобы дать голове отдохнуть перед сном.
– У него есть камердинер?
– Конечно. Вы хотите поговорить с ним?
– Да, пожалуйста, если это возможно.
Миссис Арледж встала.
– Вас что-то тревожит, суперинтендант? Вы что-то нашли… что-то связанное с Уинтропом?
– Нет, отнюдь нет.
Она отвернулась.
– Понимаю. Вы не хотите говорить это мне. Простите, что я спросила. Я не привыкла… не привыкла…
Питт очень хотел хоть чем-то утешить ее, – пусть это даже будет неправда, – лишь бы облегчить ее боль и смягчить тот новый, возможно, еще более жестокий удар, который, он был уверен, ее ждет.
– Все, что я делаю, возможно, ничего не докажет, миссис Арледж. Я предпочитаю пока не делать никаких выводов. – Томас понимал, насколько беспомощны его попытки, но слова сами собой сорвались с его уст.
– Конечно. Да, камердинер, – согласилась она. Слова ее тоже были такими же пустыми, как слова Питта. Она избегала его взгляда.
Миссис Арледж позвонила и, когда появилась горничная, послала за камердинером, велев передать тому, что Питт будет ждать его в кабинете.
Однако ответы камердинера лишь совсем все запутали. Он или не знал, куда подевалась вторая щетка его хозяина, или не хотел говорить. Он был смущен и напуган, но Питт был уверен, что какого-либо чувства вины слуга не испытывал.
Медленно шагая по Маунт-стрит в сторону парка, Питт пришел к безрадостному выводу, что, несмотря на юмор и воспитание, Эйдан Арледж не так открыт и понятен, как ему показалось вначале. За всем этим кроется нечто, требующее своего объяснения. Куда Арледж отправляется после концертов? Где-то было нечто, что Питт надеялся найти, но так и не нашел. Почему у Арледжа оказались две связки ключей? Возможно, у него была еще одна квартира, о которой ничего не знала его жена?
Зачем? Зачем мужчине бывает нужна тайная квартира?
У Питта был лишь один ответ – очевидный, бесспорный и жестокий, способный причинить кому-то боль. У Арледжа была любовница. Где-то существовала еще одна женщина, оплакивающая его гибель, женщина, не смеющая показать свое горе, не имеющая права даже признаться в том, что знала его.
Грейси приняла решение, еще сидя в кухне и глядя, как хозяин лакомится ее бисквитом с патокой. Но привести в исполнение свой план она смогла лишь после полуночи, когда в доме все уснули. Если заметят, как она уходит в такой час, расспросов не оберешься, да и причину придумать не так легко. В этом случае ее план рухнет. А после того, что было, Питт просто придет в ярость и уволит ее. А этого она не вынесет. Но так же невозможно терпеть то, как ругают его в газетах люди, которые ничего не смыслят в сыске, да и мизинца ее хозяина не стоят.
Поэтому ей надо постараться разузнать что-нибудь. Поскольку хозяйка поглощена ремонтом дома, а миссис Эмили – выборами, кто, кроме нее, Грейси, может этим заняться?
Выйдя из дома, она энергичной походкой направилась к главному перекрестку. У нее было достаточно денег, чтобы взять кэб до парка и обратно. Она сэкономила их, покупая сегодня рыбу. Это, конечно, нехорошо, но ничего страшного, ведь только она сама останется завтра без рыбы. Так что никакого мошенничества с ее стороны нет.
Грейси никак не походила на проститутку в своей одежде служанки – закрытый высокий ворот, длинные рукава, да и цвет платья какой-то невыразительный, сине-серый. Но в ее планы и не входило привлекать взоры мужчин. Ей нужно было добыть нужную информацию, а вовсе не заработать на панели. К тому же проститутки не увидят в ней для себя опасности при ее невзрачности, не станут прогонять и не натравят на нее сутенера. В таком виде она у них не вызовет неприязни. Они, возможно, высмеют ее, а может, и пожалеют, но, во всяком случае, не будут считать опасной конкуренткой.
Ей понадобилось несколько минут, чтобы найти кэб и заставить возницу поверить, что у нее есть деньги; еще пятнадцать минут ушло, чтобы доехать до парка. Высадив ее, кэб уехал, и цокот копыт долго доносился до нее с пустынной улицы, пока наконец фонарь экипажа не исчез где-то у Найтсбриджа. Грейси осталась одна. Темнота окружала ее со всех сторон, ночь была полна своих загадочных звуков. Это могли быть шаги случайного запоздалого прохожего или мужчины, вышедшего на прогулку или же в поисках женщины. Возможно, это были шаги проститутки, ищущей клиента, или сутенера, охраняющего свою территорию, или же… самого Палача из Гайд-парка.
– Перестань, – приказала себе Грейси. – Возьми себя в руки, глупая девчонка.
Отругав себя вслух таким образом, она быстро зашагала по аллее. Ее четкие шаги звучали, словно гулкие удары огромного сердца, и она поняла, что их нарочитая громкость не сможет привлечь тех, кто ей был нужен.
Прошел уже целый час. Она порядком продрогла и натерпелась страха и почти была готова отказаться от своей затеи, как перед ней возникла высокая угловатая фигура женщины с ярко-желтыми волосами, в дешевом платье. Она оглядела Грейси с подозрением и явным пренебрежением.
– Здесь омнибусы не ходят, дорогуша, напрасно ждешь, – ядовито заметила проститутка, окидывая скептическим взглядом Грейси. – С эдакой мордашкой – это все, на что ты можешь рассчитывать.
Грейси возмущенно вскинула подбородок.
– А с твоим?
– Не беспокойся, с моим я свое получу, маленькая сучка, – промолвила она уже беззлобно. – Да на тебе и мяса не больше, чем на кролике. Похоже, ты никогда не ела досыта – одна кожа да кости, бедняжечка. Такие доходяги не больно нравятся мужчинам. – Она скорчила гримасу. – Если они, конечно, не того… не со странностями. Тебе следует быть настороже, среди них попадаются поганые типы, у них с головой не все в порядке. – Женщина пожала плечами. – Ну ладно, это моя территория, так что тебе здесь делать нечего. Если я сама не прогоню тебя, то это сделает мой сутенер.
Грейси одновременно испугалась и обрадовалась. Переведя дыхание, она дрожащим голосом спросила:
– Я не знала, что бывают такие мужчины… – Она постаралась, чтобы в ее голосе было сомнение. – Я не соглашусь иметь с такими дело. Но плохие… – она вопросительно посмотрела на женщину, – …я хочу сказать, что плохой плохому рознь, не так ли?
– О-о-о, – понимающе протянула женщина. При бледном свете далекого газового фонаря ее лицо казалось серым, как зола. Грейси не удалось увидеть, изменилось ли его выражение, но в ее голосе появился страх, когда она сказала: – Я не имею в виду таких, как этот Палач из Гайд-парка. Да поможет нам всем Господь. Кажется, он гоняется за старикашками с дурными наклонностями.
– Мне ни к чему такая встреча. – Грейси постаралась как можно больше драматизировать свое состояние испуга, хотя порядком оробела. Ночью на ветру в темном парке, где лишь вдали светили фонари, ощущая, как плохо спасает от ночного холода легкая шаль, она могла бы особенно и не притворяться, ибо ей действительно уже становилось страшновато от всего, что она успела наслушаться. – Не хотелось бы попасться грязному старикашке, за которым охотится маньяк. Он и нас может прикончить как свидетелей, а?
– Это ты верно заметила. – Женщина невольно придвинулась к Грейси, словно их близость могла защитить их от опасности.
– Ты считаешь, он вправду выслеживает их? – спросила Грейси, придав своему голосу невинность полной дурочки, хотя он и без того дрожал от настоящего страха.
– Кого? – переспросила женщина, вдруг настороженно вглядываясь в даль слабо освещенной аллеи. – Кажется, кто-то идет. Не вздумай лезть вперед, четырехпенсовый кролик. Изукрашу так, что тебя уже никто не захочет.
Грейси набралась было храбрости, чтобы достойно ответить, но вовремя вспомнила о своей роли.
– Мне тоже жить нужно, – жалобно промямлила она. – Тебе хорошо, ты красивая…
Женщина невесело улыбнулась, обнажив почерневшие зубы.
– О господи, – на сей раз миролюбиво промолвила она. – На мне тела больше, чем на тебе, бедняжка. Так и быть, я уступлю тебе его, если ты ему приглянешься. Но если ты еще раз забредешь на мой пятачок, пеняй на себя.
– Я сама найду себе мужчину, – с вызовом ответила Грейси.
– Сутенера? – Женщина рассмеялась. – Он тебя погоняет, это они умеют, а вот заработаешь ли ты – это еще вопрос.
– Заработаю. Есть джентльмены, которые любят маленьких девочек. – Грейси немало наслушалась разных историй от своих не очень респектабельных родственников, забывающих, что не все, что они говорят, годится для детских ушей. Это было до того, как она попала в дом Питтов.
– Да, вкусы и повадки у некоторых бывают странные, – в раздумье заметила проститутка. – Есть такие, что любят грязную брань и заставляют девушек ругаться на чем свет стоит; другие хотят, чтобы их ненавидели, обижали, проклинали; третьи же любят впадать в детство и могут замучить тебя рассказами всяких бредней о своем детстве; а есть и сущие живодеры. Вот их надо сторониться. Бывает, доводят себя до того, что страх берет. Есть тут один, что любит бить девиц, да так сильно, подлец, избивает. А есть эдакий высокий, вальяжный, разговаривает тихо, вежливо, как настоящий джентльмен, ухаживает, приятности говорит, а потом избивает до синяков. Этот хуже всех. Никаких денег не захочешь, лишь бы не попадаться ему. Вот его-то берегись пуще всех.
Грейси с трудом проглотила слюну, так сильно у нее перехватило горло от волнения. Неужели это тот ключ, который так ищет суперинтендант Питт? Возможно, этот тип избил девушку, а ее сутенер убил его, а второго убили, потому что он знал об этом…
– Это ты верно сказала, – задыхаясь, торопливо промолвила Грейси. – По твоим рассказам получается, что он сущий дьявол. Может, мне лучше попробовать работать на улице, где посветлее? Я не хотела бы попасть к нему в лапы.
– Не попадешь, детка. Ему нравятся настоящие женщины, чтобы были в теле, а не костлявые детишки, – смеясь, успокоила ее проститутка. – А вот, кажется, наконец и мой клиент. Его я беру на себя. Желаю успеха, глупая малышка, успех тебе во как нужен.
Махнув Грейси рукой, она повернулась и пошла, качая бедрами, навстречу приближающейся мужской фигуре.
Грейси, подождав, когда она совсем исчезла в темноте аллеи, повернулась и побежала в противоположную сторону.
Глава пятая
Эмили была шикарно одета, как и подобало случаю. На ней было шелковое платье ее любимого цвета нильской воды, пронизанной солнцем, отделанное стеклярусом и мелкими жемчужинами, туго затянутое в талии, отчего она испытывала некоторое неудобство, и, конечно, с низким вырезом. Турнюры выходили из моды, на смену им пришли пышные рукава и украшения из страусовых перьев. Эффект был потрясающий: на Эмили подолгу задерживались взгляды мужчин, а женщины кривили губы и перешептывались за ее спиной.
Обед и сервировка были роскошны. Гости небольшими группками стояли и сидели в зале для приемов, оживленно разговаривая, споря, смеясь и злословя о политике и личном, когда личное тоже становилось политикой. Приближались дополнительные выборы, и общество было наэлектризовано.
Эмили не садилась, а предпочитала стоять, чтобы не испытывать еще больших мучений от туго стягивающего корсета, что было особо ощутимо после обеда.
– Как я рада видеть вас, дорогая миссис Рэдли. Вы прекрасно выглядите. – Перед ней стояла, ослепительно улыбаясь, леди Малмсбери. Взгляд ее противоречил словам. Средних лет, дородная темноволосая дама была ярой приверженкой партии тори, а следовательно, и Найджела Эттли, врага Джека. Ее дочь Селина принадлежала к поколению Эмили, и когда-то они даже дружили.
– Спасибо, я прекрасно себя чувствую, – с такой же сверкающей улыбкой ответила Эмили. – Надеюсь, и вы тоже, судя по вашему виду.
– Благодарю вас, это действительно так, – согласилась с ней леди Малмсбери, незаметным взглядом окидывая платье Эмили и приходя к заключению, что оно ей не нравится. – Как поживает ваша матушка? Я давно ее не видела. Она здорова? Стать вдовой – это так печально, независимо от возраста.
– Она прекрасно себя чувствует, благодарю вас, – ответила Эмили, насторожившись. Меньше всего ей хотелось поддерживать разговор на эту тему.
– Вчера у меня было презабавное приключение, – продолжала собеседница, подходя поближе к Эмили и касаясь тугими шелками своих юбок ее подола. – Я вчера покидала концертный зал после концерта великолепного скрипача… Вы любите скрипку, дорогая?
– Да, конечно, – поспешно ответила Эмили, пугаясь излишне конфиденциального тона леди Малмсбери и ее странной настойчивости продолжать разговор. Блеск в ее глазах не обещал ничего хорошего.
– Я тоже люблю. Концерт был восхитительный, столько прелести и шарма. Какой тонкий инструмент скрипка, – продолжала леди Малмсбери, не переставая улыбаться. – Когда я прошлась по Стрэнду, чтобы подышать немного ночным воздухом, прежде чем сесть в экипаж, мне повстречалась шумная компания. Они только что вышли из этого нового театра водевилей, и в одной из женщин, мне показалось, я узнала вашу матушку. – Она драматически округлила глаза. – Я готова была поклясться, что это она, если бы не странный наряд и компания, в которой она оказалась. – Леди Малмсбери пристально посмотрела на Эмили.
– Неужели? Вас могло подвести ваше зрение, ведь свет фонарей вечером так обманчив.
– Простите, я что-то не поняла…
– Я сказала, что свет фонарей может сыграть с нами злую шутку, – пояснила Эмили, натянуто улыбаясь.
Но леди Малмсбери не могла позволить сбить себя с толку.
– Никто из этой компании не собирался вводить кого-либо в заблуждение, дорогая Эмили. Ваша мать была в обществе актеров и, судя по всему, чувствовала себя среди них, как своя. Это не было похоже на случайную встречу. К тому же они вместе вышли из этого театра. – Леди Малмсбери рассмеялась резким звенящим смехом, словно на пол посыпались осколки разбитого граненого стакана.
– Что касается меня, то не поручусь, что смогу сразу же в случайной группе людей узнать актеров. Вам это удалось, поздравляю, – холодно заметила Эмили.
Лицо леди Малмсбери с вскинутыми плоскими бровями на мгновение застыло.
– Я знаю, вы давно не выезжали в свет, дорогая, из-за рождения малютки, но уверена, что вы с первого же взгляда узнали бы Джошуа Филдинга. Он сейчас знаменит, всеобщий кумир. Необыкновенно интересное лицо, незабываемые черты… Нельзя назвать их классическими, но необычайно выразительны.
– О, если там был Джошуа Филдинг, то он, без сомнения, просто зашел в этот театр, но не играл в нем, – небрежно сказала Эмили. – Разве он не серьезный актер?
– Да, конечно, – согласилась леди Малмсбери. – И все же не к лицу настоящей леди появляться в таком обществе… Я хочу сказать о социальном круге…
Она снова засмеялась и впилась глазами в Эмили.
– Трудно сказать, – ответила Эмили, тоже уставившись на нее. – Я никогда не была знакома с Джошуа Филдингом. – Она не задумываясь солгала, поскольку ее знакомство с ним состоялось неофициально и леди Малмсбери не могла об этом знать.
– Он актер, зарабатывает на жизнь в театре, – подчеркнуто пояснила леди Малмсбери.
– Как и знаменитая миссис Лэнгтри, – спокойно заметила Эмили. – Что не мешает принцу Уэльскому оказывать ей знаки внимания. Я имею в виду, в обществе.
Лицо леди Малмсбери стало каменным.
– Это совсем другое дело, моя дорогая.
– Пожалуй, – согласилась Эмили. – Не уверена, что кому-то взбредет в голову говорить, что миссис Лэнгтри живет на деньги, заработанные на сцене театра. За игру возможно, но не перед широкой публикой и, во всяком случае, большую часть времени вне сцены.
Леди Малмсбери покраснела до корней волос.
– Это уж слишком, Эмили! Боюсь, что ваше замечание более чем дерзкое, это дурной тон! С тех пор как вы вышли во второй раз замуж, вы очень изменились, и не в лучшую сторону. Теперь я не удивляюсь, что ваша бедная матушка так редко появляется в высшем свете. Даже в своем тюрбане и в платье-балахоне без какого-либо намека на талию.
Эмили попыталась сделать удивленное лицо, хотя внутри похолодела от тревоги.
– Не представляю, кому взбредет в голову появляться в обществе в таком наряде.
– В театре водевилей, – язвительно поправила ее леди Малмсбери. – Не правда ли, странно?
– Чрезвычайно, – согласилась Эмили. Ей терять было нечего, и она решила взять реванш. – Надеюсь, вы приятно провели вечер до концерта? Отличный ужин? – Она многозначительно вскинула брови. – В приятном обществе… – Эти слова она произнесла особенно подчеркнуто и медленно, не отрывая взгляда от собеседницы.
Новая волна краски залила лицо леди Малмсбери. Намек был деликатным, но не настолько, чтобы сделать вид, будто она его не заметила.
– В приятном, но не более, – уклончиво ответила она сквозь зубы.
Эмили улыбнулась так, словно не поверила ни единому ее слову.
– Счастлива была видеть вас, леди Малмсбери. Вы, как всегда, пышете здоровьем. Я рада за вас…
Та, чуть не задыхаясь от негодования, тщетно пыталась ответить чем-то столь же ядовитым, но так и не нашлась. Круто повернувшись и немилосердно шурша черно-зеленой тафтой своих юбок, она стремительно удалилась.
Хотя в этой словесной перепалке Эмили одержала победу, она все же не на шутку встревожилась. Сомнений не было, леди Малмсбери видела ее мать, экстравагантно одетую, в обществе Джошуа Филдинга и его друзей. Эмили решила немедленно действовать, но как, в эту минуту она не смогла сообразить. Здесь и сейчас она должна выглядеть веселой, беззаботной и уверенной в себе и думать только о том, как помочь Джеку попасть в парламент, хотя в такую возможность не очень верилось. В их округе тори имели сильную поддержку, да и Джек был фактически новичком в политике. У Найджела Эттли было много влиятельных друзей, и у него, без сомнения, была поддержка тайного и зловещего общества «Узкий круг».
Придав своему лицу живой интерес, Эмили влилась в толпу гостей с намерением принять бой, если надо.
На следующий день она готовила себя к схватке уже иного рода. На этот раз ей не надо было блистать нарядами, и арсенал оружия был совсем простое муслиновое платье в горошек, когда экипаж высадил ее у крыльца дома ее матери на Керзон-стрит.
– Здравствуй, Мэддок, – весело поздоровалась она с дворецким, когда тот открыл ей дверь. – Мама дома? Отлично. Я хочу ее видеть.
– Боюсь, она еще не спускалась вниз, мисс Эмили. – Хотя Мэддок и не препятствовал ей войти в холл, но он явно был намерен блокировать дорогу на лестницу, ведущую в спальню матери.
– В таком случае доложи, что я здесь, и спроси, могу ли я подняться к ней.
Сказав это, Эмили вдруг похолодела от ужасной мысли. Нет, Кэролайн должна быть одна, прогнала она страхи. Не могла же ее мать совсем потерять рассудок. О господи! Она почувствовала, как у нее подгибаются колени.
– С вами все в порядке, миссис Эмили? – заботливо осведомился заметивший ее состояние Мэддок. – Принести вам чашечку чаю? Или холодного лимонада?
– Посмотрим, Мэддок. Боюсь, может возникнуть проблема.
– Возможно. Вы сядьте, мисс Эмили, а я доложу о вас миссис Эллисон.
Без дальнейших слов дворецкий поднялся по лестнице и исчез за поворотом площадки.
То время, которое она провела, беспокойно ходя из угла в угол в ожидании возвращения дворецкого, показалось ей вечностью. Неужели Джошуа Филдинг в спальне ее матери и это настоящий роман? Этого не могло быть. Ее мать, должно быть, сошла с ума? Именно так. Смерть отца была ударом, помутившим ее рассудок. Только так это можно объяснить. Всегда спокойная, уравновешенная, предсказуемая и самая обыкновенная из мам, она теперь будто с цепи сорвалась.
– Миссис Эмили.
– О… – Эмили круто повернулась, ибо, задумавшись, даже не слышала, как Мэддок вернулся.
– Миссис Эллисон ждет вас в спальне.
– Спасибо.
Подхватив обеими руками юбки и забыв о достоинстве леди, она буквально взлетела на лестницу и скрылась за поворотом. Даже не постучав, стремительно распахнула дверь спальни матери и застыла на пороге.
Эмили не узнала комнату. Привычные кофейно-кремовые стены исчезли вместе с темной мебелью. В комнате царило буйство розовых, светло-бордовых и персиковых красок и обилие цветов на драпировках. Мебель была светлой, а шишечки на новой кровати слепили глаза. Комната казалась больше, просторней, словно внезапно была перенесена из дома в сад.
Цветов на гардинах и покрывале на кровати, видимо, показалось ее матери недостаточно, ибо на туалетном столике стояла огромная хрустальная ваза, полная свежих роз. Учитывая, что на дворе было всего лишь начало мая, розы, без сомнения, были из чьей-то оранжереи.
Кэролайн в нежно-абрикосовом пеньюаре полулежала на постели, волосы ее были свободно распущены по плечам. Выглядела она чертовски довольной и счастливой.
– Тебе нравится? – спросила она, увидев испуганное лицо дочери.
Эмили была ошарашена происшедшими переменами, но по-честному, в душе призналась себе, что они все же к лучшему.
– Красиво… – нерешительно согласилась она. – Но почему ты вдруг решилась на такое? Это стоит, я полагаю, уйму денег.
– Вовсе нет, – с улыбкой ответила Кэролайн. – В сущности, немалую долю своего времени я провожу в спальне – видимо, не меньше, чем половину жизни.
– Ты так много спишь! – протестующе воскликнула Эмили, опять почувствовав холодок испуга.
– Это неважно, дорогая, просто мне нравится то, что я сделала. – Она со счастливым видом окинула взглядом розовую спальню. – Это моя комната. Я всегда мечтала о комнате, полной цветов и красок, где тепло даже зимой.
– Это еще предстоит проверить, – мрачно возразила Эмили. – Когда я была у тебя в марте, ты ничего не собиралась менять.
– А теперь все будет так, – решительно сказала Кэролайн. – В марте холода не хуже, чем зимой, и часто выпадает снег. Кроме того, могу я тратить свои деньги, как мне заблагорассудится?
Эмили села на край постели. Ее мать действительно выглядела прекрасно; ее кожа, казалось, светилась изнутри, в глазах были радость и задор. Эмили с ужасом представила себе, что станет с ней, когда она надоест Джошуа и тот бросит ее. Неожиданно Эмили почувствовала ненависть к актеру.
– Что с тобой? – озабоченно спросила Кэролайн, слегка нахмурившись. – Мэддок сказал мне, что у тебя какое-то неотложное дело ко мне. Ты действительно выглядишь взволнованной, дорогая. Это касается Джека и выборов?
– Только косвенно… Нет, нет, даже совсем не касается.
– Ты чем-то озабочена? – настаивала мать. – Может, скажешь мне, что случилось, и мы вместе обсудим, как быть.
Эмили смущенно отвернулась к окну.
– Вчера я была на официальном обеде, – начала она, разглядывая великолепный цветной узор гардин, и вдруг умолкла. Все, что она собиралась сказать матери, вдруг показалось таким мелким и ничтожным… Она тщетно подбирала нужные слова.
– Да, я слушаю тебя. – Кэролайн поднялась повыше на подушках и села на кровати. – Ты кого-то встретила там и это очень важно?
– О, нескольких персон. Но одну из них ни в коем случае нельзя назвать важной.
Кэролайн нахмурилась, но она была терпелива и не торопила дочь.
– Важно то, что она сказала, – наконец выпалила Эмили. – Это была леди Малмсбери, если ты хочешь знать…
– Мать Селины Корт? – На лице Кэролайн было удивление. – Кстати, ты давно видела сэра Джеймса? Когда-то это был довольно приятый мужчина, не так ли? Теперь ты бы его не узнала. Растолстел, появилось брюшко, и стал лысеть. Я всегда считала, что Селина заслуживала лучшей партии, но Марии Малмсбери не терпелось поскорее сбыть ее с рук.
– Да, он никогда мне не нравился, – согласилась Эмили, несколько овладев собой. – Леди Малмсбери сказала мне, что видела тебя у театра водевилей в странном наряде – шелковый тюрбан и платье, как она выразилась, без намека на талию. С тобой были еще Джошуа Филдинг и другие актеры. Вернее, ей показалось, что, возможно, это была ты. Однако я сразу поняла, что она хотела сказать. Это, бесспорно, была ты.
– Да, мы отлично провели вечер, – оживилась Кэролайн, и глаза ее заблестели от приятных воспоминаний. – Было так весело. Никогда не думала, что некоторые из легких песенок так хорошо запоминаются. Я давно так не смеялась. А смех, как ты знаешь, полезен. От смеха лица людей поразительно меняются.
– Но шелковый тюрбан, мама! – патетически воскликнула Эмили.
– Ну, и что такого? Шелк – это великолепнейшая ткань, а тюрбан всем к лицу.
– Но тюрбан, пойми, мама! А платье? Если ты решила выйти в свет, то могла бы одеться соответственно. Даже эстетствующие модницы давно отказались от экстравагантности.
– Моя дорогая Эмили, я не собираюсь позволить Марии Малмсбери указывать мне, что носить, в каком обществе появляться и какие театры посещать. А от твоих эстеток меня тошнит. Я очень люблю тебя и Шарлотту, но не позволю вам ставить мне какие-либо условия. – Она ласково дотронулась до руки дочери. – Если я чем-то огорчила вас и вам стыдно за меня, я очень сожалею, но в недалеком прошлом, дорогая, ты тоже доставляла мне немалое огорчение, и не раз. Например, чего стоили твои попытки вмешиваться в сыскную работу Томаса.
– Ты сама в этом участвовала, мама, – возмутилась Эмили. – Всего шесть месяцев тому назад! Как ты можешь…
– Я знаю, – перебила ее Кэролайн. – И если обстоятельства сложатся так, я снова это сделаю. Жизнь показала, что тогда я была не права, стыдясь этого. Придет время, и, возможно, ты тоже поймешь, как ошибаешься сейчас.
У Эмили вырвался вопль отчаяния.
– И это все, что тебя беспокоит, дорогая? – ласково спросила Кэролайн.
– Ради бога, мама, разве этого мало? Моя мать бывает в обществе актера вдвое моложе ее и совершенно не беспокоится о том, как это губительно для ее репутации! Ее видят на Стрэнде в экстравагантных одеждах…
– Ну, знаешь, милочка, чем больше я отпугну респектабельных ханжей от избирательных урн, тем больше будет шансов у нереспектабельного люда проголосовать за Джека, – весело рассмеялась Кэролайн. – Будем надеяться, что их больше, чем ханжей. Но если ты хочешь, чтобы я сидела дома и носила одежду цвета королевского пурпура, боюсь, я не пойду на такие жертвы, как бы мне ни хотелось, чтобы Джек победил.
– Я думаю не о Джеке. Я думаю о тебе, мама, – запротестовала Эмили, и была искренней, ибо мало верила в победу мужа на выборах. – Что будет с тобой, когда все кончится? Ты думала об этом?
Радость исчезла с лица Кэролайн, и Эмили увидела, какой беззащитной могла быть ее мать. Ей вдруг захотелось обнять ее, как обиженного ребенка.
– Став старой и одинокой, я сохраню прекрасные воспоминания о времени, когда я была счастливой, когда меня любили, хоть я и знала, что это всего лишь краткий миг счастья. – Кэролайн произнесла эти слова очень тихо, опустив глаза на розовое одеяло. – Я познала радость общения и дружбу, какие достаются не каждой женщине, и мои воспоминания не будут горькими. – Она подняла глаза на дочь. – Вот что будет со мной потом. Я не впаду в отчаяние и не заставлю вас с Шарлоттой выслушивать мои жалобы и утирать мне слезы. Тебя устраивает такой вариант?
К своему удивлению, Эмили увидела в глазах матери слезы.
– Нет, мне… мне будет так жаль тебя… – Дочь хлюпнула носом и стала безуспешно искать носовой платок.
Кэролайн вытащила свой из-под подушки и протянула его дочери.
– Такова цена любви, девочка, – сказала она тихо. – Обычно ее платят родители за любовь к своим детям, а иногда бывает наоборот. Единственное спасение – это любить не так сильно, чтобы потом не страдать. Но это означало бы, что какая-то часть тебя должна умереть.
Долгий вздох Эмили был похож на стон. Она ничего не могла сказать в ответ, да это и не требовалось.
– Расскажи, как проходит избирательная кампания. – Кэролайн осторожно взяла из рук дочери свой носовой платок. – А как новый дом Шарлотты, ты была там?
– Да, сейчас он выглядит ужасно. Но я уже представляю, каким красивым он будет – ведь в него столько вложено, по крайней мере, сто фунтов, а возможно, и все двести. – Она принялась оживленно рассказывать матери о новом доме сестры.
Спустя полчаса, когда она собралась уходить, Эмили в холле встретилась с бабушкой. Старая леди была во всем черном. Овдовев, она носила только черное, ибо считала, что вдова всегда должна оставаться таковой. Тяжело опираясь на палку, бабушка молча ждала, когда ее внучка спустится с лестницы, и лишь когда нога Эмили ступила на паркет холла, она заговорила.
– Итак, – сказала она недобро, – ты навестила свою мамочку. Ее спальня похожа на комнату уличной девки дешевого пошиба! Она сошла с ума, хотя никогда им особенно и не отличалась. Лишь бедняга Эдвард, пока был жив, умел заставить ее держаться в рамках и сохранять хотя бы видимость достоинства. Бедняга, должно быть, перевернулся в гробу. – Старуха сильно ударила палкой о пол. – Мне кажется, я более не могу находиться в этом доме. Это выше моих сил. Я переезжаю к тебе. – Ее всю передернуло от негодования, когда она окинула взглядом холл. – О том, чтобы переехать к Шарлотте, не может быть и речи. Я никогда этого не хотела. Она вышла замуж за человека ниже себя. Я не могу с этим примириться.
Эмили остолбенела от неожиданности.
– И это все из-за того, что мама заново окрасила спальню? – Голос Эмили был полон удивления. – Если вам не нравится, не заходите туда.
– Не будь глупой! – Старая леди резко повернулась к ней. – Ты думаешь, она сделала это для себя? Она надеется пригласить его к себе. Это так же бесспорно, как нос на твоем лице.
Эмили в это время думала лишь об одном: она не сможет жить в одном доме с бабушкой. Даже в таком огромном доме, как особняк Эшвордов, им со старой леди будет тесно.
– Я не могу оставаться в доме, открытом для скандалов и аморальности, – горячилась старая леди, повышая голос до крика. – Не думала, что на старости лет доживу до такого позора. – Ее маленькие, как черные бусинки, глаза метали искры. – Все это сведет меня в могилу.
– Ерунда! – не выдержала Эмили. – Ничего страшного не произошло и не произойдет. – Она сама не очень-то верила в то, что говорила, и поэтому избегала взгляда бабушки.
– Не груби мне, девочка! – Бабушка так грозно стукнула палкой о пол, что железный наконечник оставил царапину на паркете. – Мои глаза все видят; я не слепая и не могу не заметить, когда женщина начинает дурно себя вести под моей крышей.
– Но это не ваша крыша, бабушка. Это мамин дом. И в нем нет дурно ведущих себя женщин.
– Не забывай, с кем ты говоришь, девочка, – сердито оборвала ее старуха и, поскольку Эмили уже направилась к двери, грозно остановила ее: – Нет, изволь выслушать меня. Откуда в тебе эта дерзость, хотела бы я знать?
– Но мы уже обо всем поговорили, бабушка. Я должна спешить домой, и к тому же у меня масса общественных обязанностей.
Старая леди разразилась гневной тирадой, еще раз стукнула о пол палкой и, повернувшись, ушла в свои комнаты. Эмили воспользовалась этим и быстро покинула дом.
Она ничего не сказала Джеку о своем визите к матери. Ему совсем ни к чему знать об этом, а сообщение о намерении бабушки поселиться в их доме, даже предположительное, было бы достаточным предлогом, чтобы отвлечь его мысли от главных дел.
Вместо этого она поспешила в детскую. Появление ее там было неожиданным и произвело переполох. Пожилая няня маленькой Эви, державшая на руках уже засыпавшую девочку, была напугана. Горничная Сьюзи, складывавшая белье, выронила его из рук, юный Эдвард, не доев свой рисовый пудинг, без разрешения встал из-за стола.
– Мама! – с громким криком бросился он к ней. – Мама, я все выучил о Генрихе Шестом, что было задано на сегодня. Ты знаешь, у него было восемь жен, и всем он отрубил голову. А королева Виктория тоже отрубит голову принцу Альберту, когда он ей надоест? – Он стоял перед матерью, выпрямившись, стройненький и тонкий, с сияющими от возбуждения глазами; светлые, как у матери, волосы падали ему на лоб. Он был одет в белую рубашку с широким отложным воротником и темные в полоску штанишки. Мальчик переступал с ноги на ногу от нетерпения поскорее услышать мнение матери. – Правда, здорово?
– Ничего хорошего в этом нет, дорогой, – ответила несколько огорошенная Эмили и ласково дотронулась до его плеча. Ей хотелось обнять сына, прижать его к груди, но она знала, что он рассердится. Все это Эдвард считал ненужными нежностями не по его возрасту и с трудом соглашался на родительский поцелуй перед сном, лишь бы не огорчать отца и мать.
– Во-первых, это был король Генрих Восьмой, – поправила его мать. – У него было шесть жен, и не всем он отрубил голову.
Мальчик был разочарован.
– Да? А что он сделал с теми, что остались?
– Одна умерла, со второй и даже, кажется, с третьей он развелся, а последняя жена пережила его.
– Но остальным он все же отрубил голову?
– Кажется, да. А какие у тебя были еще задания, кроме истории?
– Сложение и география.
Читать бесплатно другие книги:
