Право учить. Работа над ошибками Иванова Вероника

— По очереди. Поэтому для сохранения особенных событий всегда приглашают нескольких лицедеев.

И всё-таки восхитительный дар. При всей своей тяжести. Если смириться и принять судьбу, разумеется.

— Значит, платят хорошо?

Голубые глаза подтверждающе моргнули.

— Весьма.

— Но оплата не покрывает расходов?

Хель отвела взгляд, печально опуская подбородок, и тихо произнесла:

— Было бы нечестным только жаловаться на судьбу, и всё же… Я мечтала бы родиться заново, без своего умения. Наверное, ты не поймёшь… Мой отец был лицедеем.

Слово «отец» она выделила заметным нажимом, как будто именно в личности её родителя или в его деяниях и крылся корень всех бед. Но для меня прояснения не наступило, потому пришлось поступить чуточку жестоко, беспечно заявив:

— Иначе, наверное, и быть не могло, ведь при зачатии ребёнка без мужчины не обойтись.

— Мой отец! — Теперь слово выделилось и повышением тона голоса. — Не супруг моей матери, а отец!

Немаловажная деталь. И последняя из необходимых. Можно не продолжать расспросы, тем более уже вдоволь потоптался по незаживающей ране. Дальше расскажу сам:

— Ваша мать была из благородного рода, её против воли отдали замуж, или же за годы, прожитые вместе с супругом, она не смогла стерпеться с ним, а может, пришлец, с которым случайно пересёкся её путь, воспользовался своим даром убеждения… Женщина не устояла. Не захотела устоять. А он и не вспомнил о своём безрассудном поступке, исчезнув из вида, когда жалеть было уже поздно… Не нужно подтверждать или опровергать мои предположения, прошу тебя! — добавляю, видя, как губы Хель нетерпеливо и болезненно вздрогнули.

— Но так всё и было. До двенадцати лет я жила, даже не подозревая о своём наследстве.

— И была счастлива неведением, хотя страдала от множества детских бед, полагая их необоримыми. А потом, когда пришла пора взрослеть и вступать в права обладания Даром, чужие лица и голоса хлынули наружу, пугая родителей и слуг. И пугая тебя, потому что целые часы собственной жизни бесследно пропадали из твоей памяти… Может быть, нам не стоит продолжать этот разговор?

— Почему же? — Обращённый на меня взгляд стал совсем светлым. — Я первый раз встречаю человека, который понимает меня от начала и до конца. Наверное, наша встреча — прощальный подарок судьбы. Жаль, что у нас осталось совсем немного времени, но знаешь… Последние дни в моей груди словно набухал ком, от которого становилось всё труднее дышать, а сейчас он исчез. Полностью. Ты настоящий волшебник!

Понимаю до последней крохи? Да, это единственное, на что я способен. Понять. Кого угодно, только не себя самого. Наверное, такова истинная плата за любое могущество: ты можешь осчастливить своими действиями весь мир, но, чтобы обрести немножко собственного счастья, нужно найти иголку в стоге сена, каплю в море, человека в толпе… Короче говоря, совершить невозможное. Чудо. Но если ты сам чудотворец, тебе никогда не удастся сотворить чудо для себя, остаётся только покорно и терпеливо ждать, веря и надеясь. Но сидеть и ждать скучно, не правда ли?

— Я просто дал тебе возможность выговориться.

— Но я же почти ничего не сказала!

Верно. Слов было произнесено немного. Хотя чтобы передать суть человека, предмета или события, не всегда нужно погружаться в дебри рассуждений. Достаточно главного — соответствия сказанного, подуманного и существующего в действительности. Достаточно собрать вместе три стороны зеркала; если указанное условие выполняется, хватит и нескольких слов.

— Ты не смогла бы сказать то, что по-настоящему необходимо было отпустить на свободу. Согласна?

Она помолчала, напряжённо размышляя, но не стала спорить:

— Да, я не призналась бы в грехах родителей.

— И совершенно зря, потому что их грехи не твои. Тебе нечего стыдиться.

— Но когда люди узнают о моём происхождении…

— Начинают посмеиваться, шептаться за спиной или сокрушаться? Разумеется. Люди всегда так поступают.

— Но ты… Ты не сделал ни того, ни другого, ни третьего.

И опять сглупил. Стоит обратиться к самому себе с любимым вопросом Мантии: до каких же пор? Только бы женщина не продолжила плести цепочку логических выводов и не объявила меня не-человеком…

— Я нахожусь примерно в том же положении, что и ты. А стоя рядом на дне одной и той же ямы, глупо вести себя подобно заглядывающим в неё сверху.

Хель заинтересованно подалась вперёд:

— А что случилось с тобой? Ты же не лицедей.

— Но наши судьбы похожи. Я тоже родился нежеланным, а когда повзрослел, увидел в глазах родственников презрение и страх. И желание избавиться от меня, пока не стало слишком поздно.

— И?

Как мы все любим со стороны переживать чужие несчастья! Впрочем, не буду обижаться на женщину, с которой жизнь обошлась на редкость сурово, а, напротив, подарю ей несколько минут другой жизни. Не совсем моей, поскольку не могу рассказать всего, но другой, и это главное:

— Они сделали попытку. Неудачную. Вернее, неудавшуюся. Боги не захотели обрывать нить моей судьбы, уж не знаю по какой причине. Я остался жив, а люди вокруг… Представляешь, смирились с моим существованием. И даже начали извлекать из него выгоду. Но я не против. Если могу хоть чем-то порадовать или помочь, значит, не зря появился на свет.

— Не зря появился…

Хель рассеянно провела пальцами по тонким губам.

Задумалась о чём-то своём? На здоровье. Думать вообще полезно, особенно когда других занятий под рукой всё равно не находится.

Но она что-то говорила о мечтах…

— А если бы ты могла избавиться от своего Дара?

Голубые глаза непонимающе расширились.

— Избавиться?

— Ну да. Насовсем.

— Сие невозможно.

Что мне особенно нравится в собеседнице, так это уверенность по поводу и без оного. Дорого бы я дал за обладание таким качеством, ибо сам наделён совершенно противоположным: постоянными сомнениями.

— Ты сказала, что мечтаешь перестать быть лицедеем. Мечтаешь родиться заново. Конечно, рождение ни я, ни кто другой обеспечить не сможет, но вот насчёт исполнения желания… Ты слышала что-нибудь о «коконе мечты»?

Хель горько фыркнула:

— А кто не слышал? Но всё это лишь сказки для малышей.

— Почему же только для них? Взрослые тоже любят послушать волшебные истории о героях, спасающих принцесс…

— Из лап ужасных драконов?

А вот теперь можно обидеться. Драконы ужасны? Разве что своей настырностью и лишь некоторые. В большинстве же… За исключением меньшинства, то есть меня.

— Не только. И не говори, что вечерней порой на постоялых дворах, когда эль и вино согревают душу, ты никогда не прислушивалась к песням бродячих певцов и словам сказителей! Ведь слушала затаив дыхание, верно? Слушала?

Она робко улыбнулась, признавая:

— Поймал. Слушала, конечно.

— Потому что желала обрести средство от своей беды. Пусть недостижимое и несбыточное, но то, о котором можно вспомнить в особенно грустный день и на которое можно надеяться, раз уж ничего другого не остаётся. Угадал?

— И как тебе это удаётся?

— Что именно?

Хель поражённо приподняла брови:

— Ты будто видишь меня изнутри. Будто… Ну да, как я повторяю чью-то поступь, слова и жесты, ты делаешь всё то же самое, но с мыслями! Может быть, и в тебе течёт кровь лицедея? Или кого-то ещё?

Лицедея? Нет, милая, моя мать не грешила с заезжими молодцами, и на чистоту собственной крови я вполне могу рассчитывать. К тому же, хоть ты и верно подметила внешние проявления моей любимой забавы и одновременно моего проклятия, до сути не докопалась. Оно и к лучшему, разумеется… Лицедей запоминает образы и хранит в неизменности, у меня же всё некогда увиденное и прожитое сплетается в единый узор, узлы которого не стоят на месте, то ли неуклюже хромая, то ли танцуя. Вот они столкнулись, снова отскочили, подарили друг другу пару витков, тем самым меняя и свой вид, разбежались в стороны, спеша навстречу товарищам по несчастью…

Я не пускаю кого-то другого жить моей жизнью. Я примеряю чужие жизни на себя, и, если находится хоть один совпадающий по начертанию отрезок кружева, сплетённого судьбой, мысли и чувства того, с кем меня свела дорога, перестают быть тайной. Тайной прежде всего для моего собеседника, и этот «дар», пожалуй, потяжелее лицедейского. Хель всего лишь воскрешает воспоминания, но не живёт ими. А я проживаю. Жизни. Чужие. ВМЕСТЕ со своей.

— Не знаю. Может быть, ты и права. Но если бы моя способность передавалась от отца к сыну, о ней было бы известно, и таких, как я, без счёта бродило бы под лунами!

— Без счёта? Вряд ли.

— Сомневаешься?

Женщина взглянула на меня очень серьёзно, почти непререкаемо:

— Тебя ведь тоже не радует твой Дар?

— Честно говоря…

— Я пускаю кого-то на своё место, но потом не помню, что делала и говорила. Это больно, и всё же когда рана существует только в воображении, к боли можно притерпеться. Но ты-то помнишь всё!

— Помню.

— Ты пускаешь в себя чужие жизни по собственному желанию, не получая за это платы?

Она потрясена? Было бы чем. А может, мне действительно начать требовать плату за свои услуги? Помогаю ведь. Правда, ещё больше причиняю вреда… Нет, стоит заикнуться о деньгах, сразу выяснится, что я ещё должен буду приплачивать. Так не пойдёт!

— Не сказал бы, что очень сильно желаю, однако… Запросто могу пройти мимо, это верно. В отличие от тебя.

— И тебе нравится?

— Проходить мимо?

Хель укоризненно качнула головой:

— Жить чужими жизнями.

Позволяю и своему недовольству выглянуть наружу:

— Почему ты так настаиваешь на ответе?

— Я… Мне…

Женщина осекается, мучительно подбирая подходящий ответ. Который мне прекрасно известен, стоило только сделать вдох и задуматься. Одно неосторожное движение — и на чужом сердце может появиться новый шрам, а потому срочно исправляю ошибку:

— Извини. Ты просто хочешь знать, каково это, потому что сама не можешь даже вообразить. Всё правильно?

Голубые глаза благодарно светлеют.

— Хорошо, попробую объяснить. Сознание словно делится пополам, и одна его часть по-прежнему остаётся в полном моем распоряжении, а вторая отдаётся во власть чужих чувств и переживаний. Правда, нередко бывает так, что невозможно провести границу между этими частями… На каждом вдохе и выдохе я испытываю чужие желания, занимаю ум чужими мыслями, страдаю от невозможности исполнения чужой мечты, а потом полностью возвращаюсь к себе. То есть в себя. Прожив не только свою, но и чью-то ещё жизнь. Тебе проще: ты хранишь только обрывки воспоминаний, а мне иногда случается пройти в мыслях весь путь — от рождения и до гибели.

— Целую жизнь… — повторяет Хель. — За несколько вдохов… Сколько же раз ты делился своим временем с другими?

А и верно, сколько?

— Я не вёл подсчёта. Зачем?

— Но ведь ты тоже теряешь!

Улыбаюсь, широко-широко:

— Давай взглянем с другой стороны. Вместо одной я успеваю проживать много разных жизней, и, если сложить все их вместе, получится, что живу почти вечно! Стоит ли горевать?

Женщина вздохнула:

— Ты помнишь, это совсем другое.

— Согласен. Поэтому и спросил, слышала ли ты о «коконе мечты».

— Думаешь, он мог бы мне помочь?

— Люди верят.

— А ты?

Вопрос не в бровь, а в глаз. Да, не особенно верю, но чем фрэлл не шутит? Вдруг у неё получится? А я смогу честно сказать Ксаррону, что использовал его посылку для благого дела, заодно обрету возможность действовать в полную силу, безо всяких ограничений, мной же самим и придуманных. Потому что, признаться, полотняный мешочек на груди при всей его невесомости ощутимо оттягивает шею тяжким грузом обещаний.

— Не знаю. Но почему бы не попробовать?

— Сначала его ещё нужно достать, и кроме того… — В голосе Хель впервые за всё время беседы проскочили нотки неуверенности.

— Есть трудности?

Женщина провела ладонью по сукну тюка, на котором сидела:

— Если я сейчас избавлюсь от своего Дара, то… Стану никому не нужной. У меня совсем не было времени научиться жить своей жизнью: я всегда в разъездах, всегда в пути, от одного заказчика до другого, от одних лиц и слов к другим, и, чтобы сохранить память свободной, мне нельзя часто видеть посторонних людей и разговаривать с ними, иначе слишком рано потеряю свою ценность. Со мной всегда рядом служанка, которая ограждает меня от ненужных встреч. Была рядом… — Короткий взгляд на застывшее на полу тело. — Она любила меня. По-своему. Ещё когда я была совсем девчонкой, не знающей об уготованной мне судьбе, Вала прислуживала мне. И сейчас она хотела всего лишь облегчить мои страдания, отправив за Порог, прежде чем корабль охватит пламя.

— А по-моему, она поторопилась. Ведь мы ещё не знаем, умрём ли через двенадцать часов.

Узкие плечи приподнялись и опустились:

— Она исполняла свой долг. Намеревалась исполнить. Но мне почему-то не захотелось умирать так быстро…

— И правильно! Умереть никогда не поздно. Но ты так и не объяснила, почему вдруг засомневалась, стоит ли исполнять мечту.

— Да, верно… Мне уже немало лет, треть из которых я никогда не смогу вспомнить. Ещё одну треть могу вспоминать только с грустью, а последнюю… Её и вспоминать нечего: одна бесконечная дорога. Придётся начинать всё сначала, без надежды на успех. Пока я уверена, что нужна людям, хотя бы служа посыльным, но, если перестану быть лицедеем, кто поручится, что моя новая жизнь будет столь же полезной? Ты поручишься?

Конечно нет. Заглядывать в будущее — неблагодарное занятие, которым занимается только Судьба, в канун нового года бродящая по трактирам и балующая подвыпивших гуляк предсказаниями, которые неизменно сбываются, но таким образом, что и вообразить трудно.

— Не хочешь ступить на новую дорогу?

— Нет, не хочу.

Хель улыбнулась. Своей собственной, а не заёмной улыбкой: печальной, еле заметной и очень терпеливой.

— Наверное, и правильно.

— Но ты разочарован, не отрицай, я вижу.

Разумеется, разочарован. У меня был великолепный шанс отделаться от сковывающего по рукам и ногам обещания, но все старания прошли впустую.

— Разочарован, будто у тебя есть тот самый «кокон» и ты хотел подарить его мне. Но ведь это не так? Не так?

Что ж, Джерон, соберись с силами, призови на помощь всё своё «лицедейское» мастерство, распахни глаза, улыбнись пошире и правдиво солги:

— Увы. Но я знаю человека, который держал его в руках, и можно было бы…

Тяжёлый всплеск за бортом. Следом ещё один. Стон натянувшихся якорных канатов.

Женщина сдвинула брови:

— Встали на рейде?

— Скорее всего. Значит, доплыли до какого-то порта.

Торопливые, но уверенные шаги по палубе. Стук. Шуршание верёвок. Похоже, спускают на воду шлюпку. Капитан собирается отправиться за помощью или же, что вероятнее, только сообщить о постигшей шекку беде. Потом вернётся, отплывёт подальше и спалит свой корабль дотла вместе с грузом и пассажирами. Не то будущее, к которому стремлюсь я и которого заслуживает Хельмери, стало быть, у меня есть ещё час, не больше, а по его истечении придётся в ярких красках рассказать Наржакам, что именно я думаю о бродячих духах, упрямых капитанах и заносчивых Проводниках. Всего один час покоя.

Шлюпка вернулась быстро, слишком быстро, чем только укрепила наши худшие опасения: о райге доложено, Проводники записали себе в регистр ещё одно подлежащее уничтожению судно, и наступает пора готовиться к уходу за Порог. Хель приняла похороны надежды спокойно; впрочем, женщина с самого начала не верила в возможность помощи. Я тщательно размял плечи — на всякий случай: вдруг удастся оттянуть момент обращения к Пустоте как можно дольше? А тем временем отлучавшиеся с корабля вновь поднялись на борт шекки, знакомо прошлёпав по палубе босыми ступнями. Или не совсем знакомо…

Странный звук. Как будто человек при каждом шаге хлюпает водой. Кто-то из команды искупался? Вряд ли. Наверное, случайно вывалился из шлюпки. Хотя это предположение звучит совсем уж нелепо: чтобы потомственные речники не могли удержаться даже в самой вертлявой лодчонке? Не поверю. Тогда кто же мокро шлёпает наверху?

Шаги неторопливо пересекли «Сонью» вдоль, вернулись, стихнув рядом с решёткой люка, которую кто-то успел предусмотрительно прикрыть полотном «рыбьей кожи», погрузив трюм в густой сумрак.

— И в самом деле, на судне райг, — признал незнакомый голос. — Где же вы ухитрились его подцепить, капитан?

Ответа не последовало, но вопрошающий в нём и не нуждался, продолжая бормотать себе под нос:

— И похоже, врос прямо в доски палубы… Сильный… Или ему хорошо помогли, по незнанию, а может, и нарочно… Ладно, не будем терять время. На судне есть ещё люди, капитан?

— Вы видите перед собой всех.

В голосе незнакомца явственно послышалось лукавое сомнение:

— Неужели? А мне кажется… Вы ведь не обманываете меня, капитан? Ведь у вас нет причины меня обманывать?

К чести Наржака, тот остался неколебим, утверждая:

— Только команда.

Пришелец помолчал, потом с ехидцей заметил:

— Я спрашиваю не только о живых. К примеру, прямо под нашими ногами лежит тело, совсем недавно простившееся с жизнью.

И тут чаша выдержки капитана опрокинулась. «Рыбья кожа» полетела в сторону, створки трюмного люка распахнулись, и над моей головой раздалось встревоженное:

— Dana?

Будь ситуация иной, чем существующая, я бы не преминул прилюдно высказать все охватившие меня чувства. Так глупо, по-детски попасться на простейшую уловку… Либо Наржак принимает моё благополучие чересчур близко к сердцу, либо приказ Ра-Дьена для хозяина «Соньи» священнее, чем воля небес, явленная богами лично, при соблюдении всех полагающихся случаю ритуалов, знамений и чудес. Правда, и мне следовало бы вести себя иначе: не нянькаться с кошкой, а сразу показать, что вполне могу за себя постоять. И не только за себя, а и ещё за некоторое количество людей, нуждающихся в помощи и защите. Так нет же, упустил нужный момент, создав о своей персоне впечатление полного… А, к фрэллу! Если уж опоздал, бессмысленно тянуть одеяло времени обратно: снова накрыться и задремать не удастся.

Я проглотил ругань, приветственно-успокаивающе махнул капитану рукой и сказал:

— Труп не мой, не волнуйтесь. Досадная случайность.

Хельмери улыбнулась уголками рта и потянулась за накидкой. Всё верно, сидеть в трюме нам больше незачем, а привычка находиться в обществе с покрытой головой сильнее сознания того, что прежней необходимости больше нет.

Я позволил женщине подняться по лестнице первой. К тому моменту, когда и мои ноги ступили на палубу, снявшаяся с якорей шекка уже набирала ход, удаляясь от последнего в нашей жизни, как утверждала лицедейка, поселения. И вместо разглядывания исчезающих за поворотом реки пристани и портовых построек я обратил взор на человека, который, судя по всему, и был тем самым Проводником.

Он стоял у борта, одетый, как речники, в одни только штаны длиной до середины икр, и вытирался, словно после принятия ванны. Купался? А, понятно: шлюпка ведь не могла причалить или подойти близко, вот Проводнику и пришлось плыть.

Выше среднего роста, то бишь на голову длиннее любого из Наржаков, зато по ширине заметно уступает тому же капитану. Не тощий, видно, что уделяет время развитию тела, но и не злоупотребляет физическими занятиями. Смуглокожий. Волосы… сбриты на манер лэрров: человек как раз спустил полотенце с головы на пояс. Ну с причёской понятно — если мы проплываем мимо Горькой земли, кто же ещё может здесь обитать? А между лопаток заметно небольшое, с ладошку, пятно с неровными краями, похожее на ожог или… На сведённую лэррскую татуировку. Насколько помню, именно с этого места и начинает расти рисунок, повествующий о воинских заслугах. Сначала крохотный, нанесённый сразу по достижении семилетнего возраста, отмечающий вступление мальчика во «взрослую» жизнь. Потом, по мере обучения и овладения боевыми искусствами, он разрастается к плечам и пояснице, но, как правило, должно пройти лет пятнадцать — двадцать, чтобы лэрр мог похвастаться полностью изрисованной спиной, а размеры пятна на коже незнакомца соответствуют примерно семнадцати-восемнадцати годам. Да, пожалуй, именно стольким. Со мной, помню, эльфийка и Мин не поскупились: чуть ли не до затылка измазали краской, благо возраст позволял. Этот же человек, будучи ещё довольно юным, по каким-то причинам уничтожил знак своей принадлежности к лэррам-воинам. Интересно, что с ним тогда произошло?

— Не надо так сверлить взглядом мою спину, дырку проделаешь.

И верно, невежливо рассматривать человека, даже не представившись.

— Извини, я задумался.

— Над чем же?

— Над тем, что каждый новый день не похож на прожитый. И о том, как приходится переходить с одной дороги на другую против своей воли.

Он передёрнул плечами, заставив тёмную кляксу бывшей татуировки на мгновение ожить, и повернулся ко мне.

Такое лицо вполне подошло бы воину: высокий лоб, твёрдая линия подбородка, слегка расплющенная переносица (след давнего удара?), внимательные тёмно-карие глаза. Лицо человека той породы, которую повсеместно именуют «хороший». Только человек очень сильно в чём-то разочаровавшийся, несмотря на возраст немногим более тридцати: складка губ усмехается не злобно и не простодушно, а устало.

— Да уж, приходится… Хотя вам всем не о чем переживать, ваши дороги будут продолжаться, как им и положено.

— Продолжаться?

— Да. — Он поднял взгляд к небу, задирая подбородок. — Я избавлю корабль от проклятия.

Замечательная новость! Но почему мне не нравится тон, каким она сообщена? Никакого чувства в голосе, одна только скука и лёгкое нетерпение, свойственное человеку, находящемуся в шаге от намеченной цели: та уже хорошо видна, осталось только протянуть руку и взять, но прежде нужно совершить положенные, хоть и по большей части бессмысленные действия, а именно необходимость тратить время на ерунду и вызывает сожаление. С другой стороны, скука ясно свидетельствует о том, что дальнейших целей попросту не существует. Эта — последняя.

А скажи-ка, драгоценная…

«Да-да?..»

Каким именно образом Проводники заставляют бродячих духов убираться восвояси?

«Я думала, ты уже сам догадался…»

Увы, моих скромных познаний недостаточно, чтобы схватывать на лету каждую идею, потому ожидаю пояснений.

«Может, спросишь прямо у него?»

Я прикинул, стоит ли поступить так, как предлагает Мантия.

Нет, драгоценная, не спрошу. Во-первых, как мне видится, парень не расположен к откровениям. Во-вторых, особенности взаимоотношений с духами, скорее всего, относятся к числу таинств его клана и не могут быть рассказаны первому встречному. В-третьих… Я хочу ЗНАТЬ, а не извлекать суть действий из сомнительных описаний!

«Почему ты думаешь, что описания будут именно сомнительными?»

Потому! Любые приближённые к магии существа норовят придать себе величественность, запутывая простейшие вещи. Думаю, Проводники не исключение. Итак, я весь внимание!

«Уговорил… — хохотнула Мантия. — Как ты уже знаешь, духи могут обитать где угодно, но гораздо охотнее и легче вселяются в живую плоть, дабы исполнить своё единственное и сокровенное желание умереть, для чего толкают подчинённое себе тело на путь гибели. Но поскольку связь духа с неживым или, точнее, никогда не бывшим живым предметом крайне слаба и поддерживается только до полного разложения остатков жидкости, вместе с которой дух был перенесён, уничтожение предмета не приведёт к исчезновению духа…»

Подожди! Если я правильно понимаю, ты утверждаешь, что дух может уйти за Порог только с гибелью плоти, к которой привязан?

«Молодец, ухватил самую суть…»

Выходит… Если Проводник заявил, что избавит корабль от райга, это означает чью-то смерть?

«Да, любовь моя…»

Но чью?

Мантия вздохнула.

«Видишь ли, дух может вселиться в человека, только если имеется свободное местечко либо… Если его пригласят…»

Пригласят. То бишь подвинутся и распахнут двери: заходи, будь гостем. Но среди команды нет согласных пойти на такую жертву. Да и Хельмери вряд ли решится уйти из жизни теперь, когда появился шанс на спасение. Что касается меня… исключено. Все места и так заняты: теснимся в одном теле даже не вдвоём, а втроём. Жребий кидать вряд ли будут, получается…

«Конечно, выбор уже сделан… Ведь нужно не просто пустить райга в своё тело, но и удержать его, а это потребно уметь либо от рождения, либо достигать долгими тренировками…»

Я оторопело тряхнул чёлкой. Проводник по-прежнему смотрел куда-то в небо и всем видом показывал, что его равно мало волнуют и чужое восхищение, и чужой ужас.

Он собирается умереть?!

«Да, причём от своей же собственной руки, потому что любое касание извне может нарушить выстроенные стены и…»

Бред. Я сплю? Ущипни меня!

«Я бы с радостью, любовь моя, но никак не отращу пальчиков… — грустно сказала Мантия. — Всё происходит так, как и должно происходить. Не вмешивайся. Позволяй людям хоть иногда делать то, что они хотят, хорошо? Побудь зрителем, а не участником, Джерон, это не менее увлекательное занятие…»

Да, не менее. Но к нему быстро привыкаешь и уже не мыслишь себя в действии, предпочитая предоставлять событиям идти своим чередом. Наверное, в подобном подходе есть своя мудрость и справедливость, не спорю. Только мне он пока не близок и не приятен: если я знаю, как можно справиться с трудностями, то не должен отступать в сторону.

«Вот-вот, „если“ знаешь… На сей раз ты бессилен, потому просто смотри…»

Бессилен, подружка права. Заблудившуюся между бытием и небытием душу я не могу ни потрогать, ни услышать, ни увидеть. На любом из Уровней зрения. Даже на Изнанке. Самое большее, что мне подвластно, — заметить колебания Прядей, мимо которых проносится райг, но этого прискорбно мало. Значит, остаётся сидеть и смотреть? Что ж, попробую.

Позволять другим делать то, что они считают необходимым и правильным? Трудное занятие, особенно когда видишь иной выход из лабиринта. Но может быть, всё в порядке? В конце концов, кто я такой, чтобы направлять чужие судьбы? Не бог, уж точно. Впрочем, и знакомые мне боги никогда не вмешиваются в течение событий, позволяя себе лишь набросать камней, которые их подопечным приходится огибать, сдвигать с дороги в сторону, карабкаться поверху. Выбор существует всегда, и каждое живое существо вольно делать его на свой страх и риск. Следовательно, мне нужно успокоиться и отдать сложную задачу на откуп тому, кто знает хотя бы один верный способ её решения…

Пока я уговаривал себя не волноваться понапрасну, Проводник закончил общение с небом. По всей видимости, он возносил молитву кому-то из богов, прощаясь, испрашивая дозволения, а может быть, и помощи в осуществлении задуманного. Так или иначе, разговор с синевой не мог продолжаться вечно: бывший лэрр присел на корточки, расстегнул ремни принесённой с собой сумки, вынул из чехла нож с коротким тонким лезвием и, не прекращая движения, полоснул себя поперёк левого запястья, прямо по венам. Сжал-разжал несколько раз пальцы, чтобы усилить ток крови, и опустил руку вниз, остановив в дюйме-двух над палубой.

Кап. Кап. Капля, другая, ещё одна, вот их сестрички сложились в струйку, соединив красным стежком ранку и деревянные доски. Проводник не мог видеть, но точно почувствовал этот момент и что-то беззвучно произнёс одними губами, а мигом спустя лизнул окровавленное запястье, обмотал полоской ткани и поднял взгляд на меня:

— Ну вот и всё.

— Так просто?

— А чего ты ожидал?

Он всё так же буднично и неторопливо убрал нож в сумку, вместо оружия являя на свет божий маленький горшочек с плотно подогнанной крышкой.

— Да, собственно, ничего выдающегося, но…

Проводник хмыкнул:

— Но в глубине души надеялся увидеть чудо, да?

— Пожалуй.

Шани, где-то пропадавшая всё это время, потёрлась боком о мои ноги, требуя очередного поглаживания и качания на руках.

— Соскучилась, гулёна? Ладно, иди сюда.

Вот уж кто никоим образом не беспокоился о бродячих духах, так это кошка. Впрочем, в народе говорят, что именно усато-мохнато-хвостатое мурлычущее племя может беспрепятственно видеть сокрытое от других глаз и ходить из одного Пласта реальности в другой так же легко, как люди выходят из дома на улицу и возвращаются обратно. Мне бы твоё умение хоть ненадолго, мохнатка… Правда, толком не знаю зачем. Не беседы же мне вести с этим духом, уговаривая уйти к мёртвым по доброй воле и без нанесения вреда живым! Хотя…

Я азартно цыкнул зубом, наблюдая, как Проводник начинает натираться мазью из горшочка. Порыв ветра донёс до меня резкий аромат, от которого захотелось зажмуриться и задержать дыхание: судя по запаху, редкостная гадость. И словно в подтверждение моих предположений, кожа парня в тех местах, которые уже успели покрыться странным составом, покраснела, становясь похожей на обожжённую.

— Чем занимаешься?

— Вашей безопасностью, чем же ещё?

— И как это зелье поможет нас защитить?