Физиологическая фантазия Елистратова Лола
– Это там, где церковь святой Фаусты?
– Да, там.
– Интересно, – протянула доктор и сделала еще глоток.
– А вы знаете, что изображено на этой гравюре? – спросил Марк.
– Ну что… – Фауста взглянула на картинку скучающим взглядом, как смотрят на давно знакомые предметы домашнего обихода. – Волк… нападает на человека…
– Это не волк, – заявил молодой человек. – Это Жеводанский зверь. Тот самый, которого я изучаю.
– А что это за зверь? – вдруг спросила Таня.
Она шла из лаборатории в приемную со стерилизованными инструментами, но, услышав обрывок разговора, застыла в дверях гостиной.
– Ты что здесь делаешь? – немедленно обрушилась на нее Фауста. – Инструменты простерилизовала?
– Простерилизовала…
– И что случилось? – вдруг спросила доктор, уловив в тоне ассистентки нотки вины.
– Я… Фауста Петровна… я случайно, так вышло… Я зашла в ванную с подносом, а там лежали иглы… ну, глазные копья. Одно копье упало в раковину и утонуло.
Фауста неодобрительно покачала головой.
– В старину девушки специально бросали иглы в воду, когда хотели завести жениха, – сказал Марк и улыбнулся хорошенькой девочке, стоявшей с подносом у дверей.
– Да, но это была моя игла, – ледяным тоном проговорила Фауста. – Иди работай, нечего тут болтаться.
Марк проводил глазами изящный силуэт девушки и опять посмотрел на гравюру.
– Этот зверь – самое жуткое создание, которое когда-либо появлялось на территории Европы. В течение трех лет оно держало в страхе весь Жеводан, – стал рассказывать он. – На самом деле, до сих пор точно не известно, что это за чудовище. Волк? Оборотень? Пес, науськиваемый маньяком? Напуганные люди называли его просто Зверь. Посмотрите, – обратился он к Фаусте, – даже на вашей гравюре он не очень похож на волка. Тело длинное, передние лапы слишком короткие. Чудовищные когти и клыки, большая голова с узкой хищной мордой, маленькие, торчащие вверх уши. Это может быть и волк, и тигр, и гиена – кто угодно.
– Да, правда, – словно с удивлением заметила доктор, взглянув на изображение. – А я никогда не замечала. Хороший глаз у тебя.
– Знали бы вы, сколько я таких картинок видел. В репродукциях, конечно. Такие оригиналы, как у вас, только в национальных библиотеках хранятся. Да и сама картинка, честно говоря, необычная.
– Что же в ней необычного?
– Как правило, на литографиях зверь нападает на женщин. Его часто изображают в полный рост: перед прыжком он вставал на задние лапы, а потом бросался на человека. Метил всегда в лицо. Раздирал жертве голову, грудь и живот. А на вашей гравюре жертва не женщина, а мужчина, и зверь не нападает на него, а сидит рядом с изувеченным телом – спокойно сидит, как будто охраняет.
– Виски-то выпей, – сказала Фауста.
Марк вернулся на диван и снова взял в руки стакан.
– Удивительная гравюра, – заключил он. А потом протянул просительно: – Не разрешите ли вы мне ее отснять? Это недолго. Я приду с профессиональной камерой и быстро все сделаю.
– Что ж, приходи, – спокойно разрешила доктор. – Когда ты хочешь прийти?
– А завтра вечером можно?
– Приходи, – повторила Фауста. – Чайку попьем, расскажешь нам с Таней о своем звере. Таня – это ассистентка моя, – объяснила она Марку. – Ей, видимо, так любопытно, что она уже давно стоит в коридоре и подслушивает.
Пунцово-красная Таня вышла из коридора и остановилась в дверном проеме.
– Ну как ты себя ведешь? – спросила Фауста. – Сначала опоздала, потом иголку утопила, теперь в холле прячется. Что за девочка, ей-богу!
– Так интересно было про зверя, – виновато сказала Таня.
– Да расскажет он нам завтра про этого зверя. Правда, Маркуша? – неожиданно ласково осведомилась доктор.
Марк, так до сих пор и не сделавший ни глотка, от растерянности поставил стакан обратно на стол.
– А где же Зверь жил? – спросила Таня, воспользовавшись минутой замешательства.
– Вообще-то неизвестно, куда он прятался, когда уходил от облав, – ответил Марк. – Я полагаю, что там было одно ущелье… Собственно, оно и сейчас есть. Но это долго объяснять, я вам потом расскажу. А на людей он обычно нападал на пастбищах. Он охотился не на быков – именно на людей. Пастушьи псы при его виде только дрожали и скулили, даже не пытаясь защищать хозяев. Правда, быки, за которых прятались пастухи, выставляли ему навстречу рога, но зверь был хитер. Он ловко избегал ударов, огибал быков и опять кидался на людей. А потом зверь так обнаглел, что перестал бояться людных мест и пожирал своих жертв буквально на пороге их собственного дома, в саду. При криках: «Зверь!» крестьяне, конечно, выскакивали из домов с топорами и вилами, но жертва с разодранным лицом, грудью и животом уже валялась на земле. Зверь же, заметив людей, презрительно встряхивал огромной головой и медленно трусил прочь, словно хотел показать, что он их не боится.
Таня зачарованно слушала рассказ молодого человека, широко раскрыв карие глаза. Глаза были глубокие, темные и составляли такой яркий контраст с пепельными волосами, что Марк невольно залюбовался девушкой. Да так, что взгляда не мог отвести: словно тонкое глазное копье не упало в воду, а проткнуло ему насквозь и голову, и сердце, и живот.
– Просто сказочник, да и только, – заметила Фауста. – Вот придешь завтра, расскажешь нам конец истории.
– Да, конечно, приду. Спасибо, – заторопился Марк и вскочил с дивана.
– Видишь, все-таки не зря ты сюда приехал, – сказала доктор, провожая его до входной двери.
– Хотел же помочь людям, – юноша развел руками и улыбнулся. – Никому, правда, не помог, зато для себя нашел много интересного.
Он бросил последний взгляд в коридор, но Таню уже не увидел.
– До свиданья. Спасибо большое, – сказал он на прощанье.
– До завтра, – ответила доктор.
Вернувшись в гостиную, Фауста с сожалением посмотрела на нетронутый Марком напиток, по цвету и вкусу неотличимый от виски, взяла со столика стакан и понесла выливать его в туалет.
– Фауста Петровна, – позвала ее в это время Таня.
– Что такое?
– Смотрите, эксперт сумочку забыл.
И правда, посреди дивана лежала сумочка, с которой Марк зашел в квартиру.
– Иди наконец работать, Таня, – сказала Фауста со вздохом.
А стоило девушке скрыться в лаборатории, как доктор подошла к дивану и с размаху уселась на лежащую на нем сумку.
Глава третья
БЕНЗОЛ-БЕНЗОАТ
На следующее утро Таня и думать забыла об удивительных событиях вчерашнего дня. С девяти часов все пошло по обычному распорядку: прием, Фауста Петровна в белоснежном халате, стерильные марлевые салфетки, фарфоровые чашечки с трехпроцентным раствором борной кислоты, суета в лаборатории. Думать о таинственных убийствах и симпатичном историке было некогда: раздавался звонок в дверь, и на пороге появлялась очередная клиентка.
Клиентки, в основном, все были постоянные и приходили по два раза в неделю, записываясь сразу до конца года в январе месяце. Фауста их терпеть не могла: работать с их зеркально чистыми, ее стараниями отполированными лицами было скучно. Доктор любила лица страшные, обезображенные огромными угрями, которые прокалывала при помощи зверского электроаппарата. Любила келоидные шрамы, стиравшиеся под ее ловкими руками, и белые хвостики тугих прыщей, которые она удаляла виртуозно: целиком и без малейшего рубчика. Фаусте был нужен настоящий, интересный враг – какой-нибудь коварный клещ-демодекс, а не приторно-идеальные лица постоянных клиенток. Ну что с ними сделаешь? Только нудные массажи, в которых одна забава – Таньку учить: смотри, девочка, этот прием называется «пальцевый душ», этот – «пиление и рубление», а вот так делаются давящие поглаживания от подбородка к уху. Но вообще-то – скука, скука…
– Ну что, – сурово спрашивала доктор вошедшую клиентку, – много прыщей принесла?
Выяснялось, что ни одного, – вот тоска. Но если у корня волос находился хоть один прыщик, Фауста с наслаждением исследовала его этногенез.
– Вижу, что позавчера ты ела дыню, – выносила она свой вердикт.
– Да, Фауста Петровна, ела, – краснела клиентка.
– Сколько раз можно повторять, – нараспев, как псалом, произносила доктор, – что тебе нельзя есть дыню, бананы и виноград. И вино нельзя, – добавляла она злорадно, – а уж шампанского вообще ни капли. – В конце бросала снисходительно: – Пиво можно. В нем хотя бы есть витамины группы В.
И что, скажите, должна делать с этим пивом зеркальнолицая несчастная? Для того ли она холила и лелеяла свою валютную красу, чтобы таскаться по пивным?
Но Фаусте эти соображения были безразличны. Доктор грезила о залепленных угрями уродах, но таким ее услуги не по карману. Правда, иногда Фаусту так разбирало, что она могла пригласить особо интересный объект и бесплатно. Или же отводила душу, сидя с Таней над дерматологическим атласом, изображающим красных чудовищ с содранной кожей, а эту кожу – рядом, на соседней странице, отдельно. Был в чести и полный справочник венерологических заболеваний. Ну и, конечно, сборник прописей – уникальные рецепты, ведомые только одной Фаусте и еще – немножко – Тане. Иногда девушка получала доступ к сокровищу и, лихорадочно листая страницы, пожирала глазами странные сочетания слов: «профессиональные травы», «погодные травы», «чудесный ключ»…
«В день приготовления мазей и напитков, – читала Таня, – следует избегать сильных страстей, соблюдать абсолютную трезвость и воздерживаться от общения с мужчинами».
Только это условие позволяло перенести в состав и тело, и душу, и дух растения. Конечно, растения перед этим должны быть собраны определенным образом: некоторые в полдень, а другие, наоборот, в полночь, в полнолуние. Классическим примером оставался, естественно, сбор пресловутого корня мандрагоры, похожего на маленького человечка. По старинным преданиям, мандрагора в изобилии произрастала под виселицами, в тех местах, где казнимые невольно орошали землю спермой, а собирать ее можно было, только привязав головку корня к хвосту собаки: сбор мандрагоры приносил быструю смерть, так что уж пусть лучше помрет собака… черт с ней…
Но Таня не очень-то верила в историю про мандрагору. Все-таки она современная девушка, студентка третьего курса, а тут виселицы какие-то и дикие предписания про варку измельченных корней в глиняном горшке… Вот бы рассказать об этой прописи институтскому профессору биологии.
Фауста сердилась на ассистентку за такое неверие.
– Вот ты черть, – говорила она. «Черть» было любимым ругательством доктора и употреблялось каждый раз, когда Таня заводила речь о чем-нибудь новомодном и, с точки зрения Фаусты, дурацком и вредном. Особенно доктора выводили из себя разговоры об инъекциях ботокса и рестилайна, якобы разглаживающих кожу.
– Ага, – мрачно заявляла она, – это любая черть может тебе такой дряни под веки закатать, а потом или шишка вылезет, или бровь опустится, и станешь кривая-косая. Нет, дорогая моя, чтобы устранить глубокие морщины, надо потрудиться. Ну-ка, почитай, что написано на странице пятьдесят девять.
– Выкопать вербену вместе с цветком, когда Солнце находится в созвездии Овна или Девы, – послушно читала Таня, – потом высушить ее и сделать порошок. Затем смешать с четвертой частью сахарной пудры и каждое утро принимать лекарство дозами величиной с орешек. Если пациентка хочет радикального улучшения кожи лица, запивать лекарство следует собственной мочой.
Но содержание прописей хранилось женщинами в строгом секрете. Клиенткам выдавались только чистенькие баночки, на которых ясным Таниным почерком было выведено: «крем дневной», «крем ночной», «крем вокруг глаз»… Те, кто хоть раз в жизни получал такую баночку, дальнейшего существования без нее уже не представлял; некоторые зеркальнолицые девушки, вышедшие замуж за границу, регулярно наведывались на родину, в лабораторию Фаусты, и разом закупали огромный мешок баночек, оставляя на лабораторном столе целое состояние. Но игра стоила свеч: содержимое баночек было безусловным залогом возобновления этого состояния в их кошельке. Словом, сложная диалектика, приносившая ощутимые материальные результаты.
Были в прописях и другие рецепты: какой-то электрум, пугающий по ночам кошмарами при растворении в вине, цыганская или сонная трава, от которой буквы в раскрытой книге начинали казаться живыми, ярко-красными, и танцевать, и вертеться как попало. А еще – растения, вызывающие и прогоняющие любовь: ведьминские яйца, русалочья трава, превращающаяся в белый непрозрачный раствор, похожий на ликер «Bailey's». И, конечно, девясил – любовь в девять сил.
– Кто тебя не любит, – с усмешкой сказала однажды Тане Фауста, – дай ему испить девясила. До смерти не отстанет. А сам и не заметит, что выпил: такой настой девясила неотличим от виски и по цвету, и по вкусу.
Но вообще-то доктор разговоров на эту тему не любила и читать этот раздел прописей ассистентке не разрешала. А Тане это было и не нужно. Ей вовсе не хотелось никого привораживать. При одной мысли о том, что у нее будет с кем-то роман, Таню начинало подташнивать от отвращения и страха. Она до сих пор была девственницей – но отнюдь не по соображениям морали или религии. Просто расстаться с этой девственностью ей оказалось необыкновенно сложно, несравненно сложнее, чем всем другим девушкам – исключительно в силу физиологических особенностей ее организма. Два сексуальных опыта, имеющиеся на Танином счету, принесли ей только ощущение боли и брезгливости, никак не продвинув ее на пути превращения в раскованную и роскошную женщину типа Фаусты Петровны. Но девушке не хотелось мириться с мыслью о том, что у нее так ничего и не получится; остаться старой девой было страшно. Впрочем, думать об этом не хотелось.
Да и некогда особо было думать. Особенно в такой хлопотный приемный день, как сегодня.
К вечеру – шел последний прием, назначенный на восемнадцать ноль-ноль – Таня устала. Аккуратно собрала разложенные на лабораторном столе препараты, накрыла их салфеткой и подошла к окну.
На небе висела большая туча, от которой на улице сразу сделалось сумрачно, как в поздний час, хотя стоял август: долгие светлые вечера. Странным выдалось это лето. Сначала пронзительный холод, из-за которого Таня весь июнь проходила в зимней куртке с меховой опушкой, потом внезапная июльская жара. А теперь – сумасшедшие грозы, ветра, разбивающие фонари и включавшие сигнализацию на машинах. То и дело – плотная, опасно колышущаяся пелена косого дождя, свист, град, тревога.
Нет, подойдя к окну, девушка не собиралась сознательно пугать себя и смотреть на кроны прибрежных деревьев, под которыми прятался неведомый зверь. Она взглянула в другую сторону – туда, где от озера к Северному Чертанову поднимался заросший травой косогор.
По косогору уныло тащилась большая группа людей. Таня знала, что это паломники: в руках у них были посохи, на панаме или на воротнике джинсовой куртки приколота морская ракушка. Паломники с неизменной регулярностью появлялись на косогоре – словно из озера, буквально из ниоткуда – и медленно шли в глубь квартала, в сторону леса.
– Кто это? – спросила удивленная Таня, увидев их в первый раз.
– Паломники, – ответила Фауста, бросив беглый взгляд в окно.
– Но почему паломники? Куда они идут?
– Туда, – сказала доктор, сделав неопределенный жест рукой. – Туда-а, за лес, к чистым, – и, как всегда при упоминании о чистых, на ее лице отразилась тоска.
– Зачем? – не отставала девушка.
– Там выход к морю. Конец земли – finis terrae.
– Какой finis terrae? – фыркнула Таня. – Не считать же концом земли московское окружное кольцо. И моря там никакого нет, только Ясенево и кольцевая дорога.
Но Фауста посмотрела на нее с таким уничтожающим презрением, что Таня быстро прикусила язычок и замолчала. Не очень-то поспоришь с Фаустой Петровной.
Таня так задумалась, глядя в окно, что даже не слышала, как за последней клиенткой хлопнула входная дверь. Фауста вошла в лабораторию быстрым энергичным шагом.
– Ты что, спишь стоя? – окликнула она ассистентку.
Та и вправду словно спала, уперевшись зачарованным взглядом в косогор, по которому проходили паломники. Ощущение предсонья: невероятная мысль выплывает из подсознания и кажется в этом состоянии совершенно естественной, реальной и даже единственно возможной, но вдруг – теряется, рассеивается, утрачивает цельность, разбрасывая по оцепенелому мозгу слова и предметы непонятного назначения. Так было и с Таней: мгновенно полыхнувшее понимание подступающего события, текущего по ее жизни изменения – огромного и страшного – сразу же развалилось на куски, сделалось нелепым, бессвязным. А на губах застыло неизвестно откуда выплывшее название «бензол бензоат».
– Бензол бензоат, – бессмысленно повторяла про себя Таня. Нечто единое в корне, но странно расходящееся к концу; похожие слова, перетекающие друг в друга и тотчас друг друга отталкивающие…
– Что это ты там бормочешь? – спросила Фауста.
– Бензол бензоат… Что такое бензол бензоат?
– Это мазь от чесотки и от вшей, – совсем не романтично ответила доктор. – А что?
– Да не знаю. Вот привязалось ко мне откуда-то, стою и твержу.
– Видела, наверное, где-нибудь банку с этикеткой, – без интереса заметила Фауста. – Ты бы лучше собиралась. У нас гость сегодня вечером, ты помнишь об этом?
Таня рассеянно кивнула.
«Бензол бензоат, – было написано на ее лице. – Некая субстанция, стремящаяся перейти в другую, уже похожая на нее, но пока еще не совсем».
– Да ну тебя, – сказала доктор. – Я пойду приму душ и переоденусь, а ты как хочешь.
И направилась в ванную. Фауста была в приподнятом, оживленном настроении. Видимо, мысль о встрече с молодым экспертом доставляла ей удовольствие. Доктору вообще нравился такой тип мужчин: русоволосый, высокий, крепкий, пожалуй, слишком плотный – к старости наверняка растолстеет, но до старости еще далеко. Сколько ему лет? Двадцать пять? Двадцать шесть? В любом случае, младше ее как минимум в два раза. Но разве это имеет значение для доктора Фаусты?
А какое лицо у него – ясное, светлое. Открытая улыбка, белые зубы. Жест, которым он поправляет дужку очков на переносице… Пожалуй, надо надеть красное платье.
Таня же ни о чем таком не думала. Конечно, Марк понравился и ей, но безо всякой милой снисходительности, с которой на него смотрела Фауста. Для Тани он был совсем иной: взрослый, опытный, опасный. Она не умела смотреть на мужчин свысока, да и потом, невзирая на нимбики над головами, все они были напичканы примитивными инстинктами. Словно только и ждали, чтобы наброситься на нее и разорвать, как тот волк под деревьями. А противнее всего было то, что, по сути, сделать им это не удавалось; если так будет продолжаться, она никогда не сможет стать похожей на Фаусту Петровну. Что-то должно измениться в сущности вещей, в соотношении духа и плоти. Первичные физиологические элементы колышутся, движутся, перетекают друг в друга… Бензол бензоат…
– Таня! – раздался вдруг такой истерический вопль из ванной, что девушка прямо-таки подпрыгнула на месте.
– Что случилось? – спросила она, в спешке подбегая к Фаусте Петровне.
– Это как понимать? – выкрикнула доктор. Лицо ее искажал сильный гнев. Она тыкала пальцем в сторону раковины.
Таня взглянула и похолодела: на мраморном бортике раковины стояла стеклянная банка, в которую было воткнуто что-то длинное, толстое и красное. В первый момент девушке со страху показалось, что это отрезанный мужской член. Когда первый морок ужаса прошел, она поняла, что это кровяная свиная колбаска.
– Я не знаю, – пролепетала она.
– Ты издеваешься надо мной? – бушевала Фауста. – Ты же только что меня об этом спрашивала, – и она опять ткнула пальцем на банку.
И Таня увидела, что на банке аккуратными буквами выведено «бензол бензоат».
– Клянусь, что я тут ни при чем, Фауста Петровна, – сказала она, чуть не плача. – Это просто наваждение какое-то…
Доктор перевела дыхание и покачала головой.
– Я понятия не имею, откуда… – хныкала Таня.
Фауста Петровна взяла в руки банку и со странной усмешкой посмотрела на торчащую колбаску.
– Значит, не ты это подложила? – спросила она чуть добрее.
– Да зачем бы я стала? Что за идиотизм такой?
Да нет, – ответила доктор. Она поставила колбаску назад и как ни в чем не бывало взялась за тушь для ресниц. – Это не идиотизм. Знаешь, в старину подобные штучки подкладывали старухам, выходившим замуж за молодых. Вот я и подумала: может, ты решила мне намекнуть о чем-нибудь в этом роде?
– Что вы, Фауста Петровна, – покраснела Таня, – разве бы я могла? Да и потом, разве вы решили выйти замуж? За кого?
Доктор только усмехнулась в ответ.
– Да и откуда бы я такое узнала? – продолжала Таня. – Об этом ведь абсолютно никто не знает. Я даже не понимаю, откуда вы… откуда у вас…
– Откуда я это знаю? – переспросила доктор, словно сама удивилась этому вопросу. – Да ведь это просто… Бог мой… ну… бывали такие процессии в деревнях, в городах. Во время карнавала молодые парни разыгрывали ритуальные игры со взрослыми женщинами. Ведь бедные мальчики испокон веков боятся, что хитрая старуха женит их на себе. В древности считалось, что, произведя символический ритуал, можно избежать реального несчастья. Вот молодой и подкладывал старухе всякие гадости – такие колбаски, например. Как будто пытался подсунуть ей замену своего члена на тот случай, если она все-таки затащит его в постель. Но если она отнимала у него кошелек и прятала себе под зад, это значило, что выиграла она.
– Почему? – не поняла Таня.
Ну как же! Кошелек или там сумка – это же символы мужской физиологии. Мошонка. Старуха садилась на них и этим утверждала свое право распоряжаться реальной, физиологической мошонкой обладателя сумки.
– Вы так рассказываете, как будто сами это видели, – сказала в конец растерянная девушка.
– Я-то? А что? Ну, в смысле: нет, конечно. Это было давно, несколько сотен лет назад. Но такие традиции сохранялись еще в начале двадцатого века в глухих французских деревнях. Мне рассказывала об этом моя прабабка Фауста. А тут я вдруг подумала: а что если ты тоже об этом знаешь и решила надо мной посмеяться. Может, мальчик понравился и тебе самой…
– Да бог с вами, Фауста Петровна, да даже если бы… Разве бы я осмелилась? – Таня даже не решалась поднять глаза на доктора, которая отвернулась от зеркала и пристально смотрела на ассистентку.
– С моей стороны было бы просто смешно пытаться соперничать с вами, – выпалила девушка в конце концов.
Таня говорила вполне искренне. В свои пятьдесят с лишним лет доктор и вправду была великолепна. Бывают такие женщины, лицо и осанка которых словно говорят: ну да, мне за пятьдесят, и что из этого? Прожитые годы только создают ореол вокруг их красоты; смотришь на них и думаешь: «Вот эта любила и была любима многими, и любима сейчас, живет и наслаждается», а густое вино опыта течет под их бесконечно ухоженной кожей, и веет от них тайной.
Куда уж с такой тягаться маленькой неумелой девственнице, не понимающей цены ни своей молодости, ни красоте! Нет, только в тени, в роли наперсницы, послушной служанки, безропотно наблюдающей мужской балет вокруг хозяйки: Фауста, словно бросая вызов самой себе, часто приглашала Таню на ужин, когда являлся кто-нибудь из ее поклонников. Доктор как будто хотела доказать себе, что несмотря на присутствие очаровательной юной блондинки самой лучшей по-прежнему является она сама.
Собственно, так и получалось. Взять хотя бы немолодого консула, который приходил на прошлой неделе.
Консул приехал из Африки после семилетнего отсутствия в Москве. Когда-то он хотел жениться на Фаусте и увезти ее за семь морей, но у нее были совсем другие планы на жизнь. Тогда он сказал, что будет ждать ее и встречать все самолеты «Эр-Франс» – в эту глушь летал только «Эр-Франс», прямых самолетов из Москвы не было, – и встречал их все семь лет, но Фауста не приехала. Консул был высокий и красивый, но седой и совсем не загорелый.
– А почему вы из Африки и не загорелый? – спросила Таня.
– Там зима, – ответил он.
– А разве в Африке бывает зима? – удивилась Таня. Но консул не слушал ее, а смотрел на Фаусту. Фауста заварила жасминовый чай «Серебряные иглы», открыла французский коньяк и выставила на стол вкусный пирог, который утром испекла Таня. Но консул не оценил ни чая, ни пирога, а только смотрел и смотрел на Фаусту, которая улыбалась особой улыбкой – улыбкой для разливания чая: мол, вам с молоком или с лимоном, а что там у меня внутри, неизвестно никому, и даже мне самой, наверное.
А он рассказывал о трехметровых океанских волнах, о полях с ананасами и о том, что яблоко – редкий фрукт, и о черных девушках, которые кричат по вечерам на улице: «Э-эй, хозяин, иди сюда, мы будем заниматься любовью всю ночь, а завтра ты увезешь меня в Париж». Но консул не хотел везти их в Париж, они воняли острой и едкой вонью, а он был брезглив и чистоплотен и любил только изысканные охлажденные коктейли с соленой маслинкой и Фаусту. Он привез ей огромную сумку африканских подарков и смотрел, как Фауста закидывает голову, и как под лампой сияют ее каштаново-рыжие волосы, а потом сказал:
– Мне все кажется, что я семь лет бежал кросс из Африки в Москву и вот прибежал.
Вечером, когда консул ушел, Фауста с Таней стали разбирать сумку с подарками и достали губастых человечков из черного дерева. Таня расставила их на круглом стеклянном столе в кухне и захихикала:
– Ой, какие смешные…
Фауста усмехнулась и сделала на одну из фигурок пальцами, цокнув при этом языком – что-то вроде:
«Н-но, залетные!». И человечек качнулся, неуклюже шагнул вперед и сказал нутряным нездешним голосом:
– Мне все кажется, что я семь лет бежал кросс из Африки в Москву и вот прибежал.
А Фауста хохотала, закидывая голову, и ее каштаново-рыжие волосы, выкрашенные редкой индийской хной, сияли под светом лампы. Это была особая хна, которую Фауста распаривала на кофейной гуще и настаивала с луковой шелухой и маслом авокадо по тайному рецепту. Волосы от нее светились, как нимб у средневековых святых.
Доктор закидывала голову и хохотала, а из спальни ей вторил утробным урчанием сытый и довольный зверечек.
Тане надо было учиться и учиться, прежде чем она превратится в такую же королеву. И меняться, и приближаться к недоступному образу. Не говоря уже об этой чертовой потере девственности.
Поэтому Таня сказала еще раз – даже со слезами в голосе:
– Честное слово, Фауста Петровна, мне бы такое даже в голову не пришло.
– Да ладно, ладно, – отмахнулась та. От ее гнева не осталось и следа. Казалось, что она занята только тенями для век и даже думать забыла о колбаске, торчащей в банке из-под бензол-бензоата. – Иди, девочка, переоденься, а то он сейчас уже придет.
Глава четвертая
ДАВЯЩЕЕ ПОГЛАЖИВАНИЕ ОТ ПОДБОРОДКА К УХУ
После бурного разговора с Фаустой Таня вдруг ожила, как тот губастый человечек из черного дерева. Забегала по квартире, захлопотала: действительно, надо переодеться, накрыть на стол, украсить испеченный с утра пирог, немножко убраться в квартире.
Таня быстренько собрала в приемной использованные инструменты, положила в стерилизатор. Потом зашла в гостиную, окинула взглядом зеркально-хрустальные поверхности: уж нет ли на них, не дай бог, какой пылинки. Потом – в спальню, где на трех стеклянных этажерках расставлена коллекция кукол Фаусты. Таня заботливо подвинула игрушечных людей, чтобы они были выстроены на полках ровными красивыми рядами: коллекция очень ценная, с большим количеством старинных фарфоровых кукол в роскошных костюмах. Был даже десяток экспонатов восемнадцатого века в пудреных париках – наверное, достались Фаусте от одноименной прабабки вместе с рассказом о крамольной колбаске и с гравюрами, которые изображают Жеводанского зверя и прочие ужасы. Таня не понимала одного: зачем Фауста ставит рядом с этими редкостями бездарные современные игрушки. По соседству с двухсотлетними аристократами красовался плачущий Пьеро в шапке с бубенцами – ну, хотя этот ладно, еще так-сяк, но уж надувной спортсмен с бицепсами и целлулоидный голубоглазый голыш были просто верхом вульгарности. Да и это… Это еще что такое?
Не на самой этажерке, а сбоку, на подоконнике, словно готовясь к переезду на полку, лежала большая кукла – Гарри Поттер в круглых очках. Эту куклу Таня видела в первый раз. Она взяла ее в руки и, видимо, неосторожно нажала на спрятанную где-то внутри батарейку, потому что Гарри Поттер залился смехом и спросил:
– Можно я приду к вам завтра в гости?
Таня испугалась и бросила игрушку назад на подоконник. Хватит с нее на сегодня бензол-бензоата. А эти дурацкие куклы – ну их совсем, ее любимые африканские человечки, которых привез консул, куда интереснее.
– Таня, гость пришел, – раздался голос Фаусты Петровны из передней.
Да-да, иду, – отозвалась девушка, но сама почему-то осталась стоять около этажерки с куклами. Вот ведь, пришел – иголочка, мгновенно кольнувшая в животе и в груди, – впрочем, какое это имеет ко мне отношение… я так и не украсила пирог… бензол-бензоат, можно я приду к вам в гости, колбаска в банке, кошелек, подсунутый под зад… сумка… Сумка? Ну да, ведь доктор всегда выигрывает. Она хохочет, и ее волосы сверкают в свете хрустальной люстры… Я бежал кросс из Африки…
– Таня!
Фауста уже усадила Марка в гостиной, на диване. Он извинялся за то, что пришел без камеры, – хотел взять у товарища, а того весь день не было дома.
– Ничего страшного. Вернешься завтра, – сказала Фауста.
– Спасибо, – Марк улыбнулся и посмотрел на вожделенную гравюру в золотой рамке. – Зато я принес вам подборку статей. Вы же говорили, что вас интересует история о Жеводанском звере?
– Да, – сказала Таня, но Марк даже не расслышал, потому что Фауста громко заявила:
– Особенно нас интересует, как дела у милиции с расследованием убийства.
– Я не знаю, – развел он руками. – Все что мог, я им рассказал. Сделал копии со всех документов, – он показал толстую кожаную папку. – Но даже если предположить, что это такой же зверь, как был в XVIII веке в Жеводане, то как узнать, где он прячется? Я уж не спрашиваю, откуда он здесь взялся.
– Можно, например, было бы провести аналогию с тем местом, где он прятался в Жеводане, – предложила Таня.
Но этого так никто никогда и не узнал, – ответил Марк. – Животное возникало словно из ниоткуда, поди пойми, где оно пряталось. Это такая странная область: огромные каменистые плато, по полгода занесенные снегом, совершенно пустынная местность. В самом глухом и холодном поселении находится монастырь, а при нем – приют для паломников, которые шли к Святому Иакову Компостельскому, далеко-далеко, в Испанию, на край земли…
Он говорил, и Таня словно видела безнадежно тоскливый край: сухую землю, перемешанную с камнями, комки глины, бездарную, неблагодарную почву, только в мае покрывающуюся ковром лимонных нарциссов, а по шесть месяцев в году подернутую ледяной коркой. Свищет ветер, несет белая поземка, заметает землю снегом, на котором цепочкой отпечатываются следы усталых паломников. А где-то там, за монастырем, среди зимы и холода, рыщет неведомое чудовище, и его прямые мощные лапы не спеша вдавливаются одна за другой в свежий снег: шлюмф-шлюмф, шлюмф-шлюмф…
– А еще там есть геологические диковины, – сказал Марк. – Застывший поток доисторической лавы и гигантский каньон реки в форме лошадиной подковы. Посреди каньона – остров земли, словно корабль. Кстати, на нем и стоит церковь святой Фаусты. Это место называется Бозуль. Я выдвинул гипотезу, что животное пряталось именно там.
– Вот я об этом и говорила, – обрадовалась Таня. – Надо отыскать такой же Бозуль в Москве. И все, готово.
– В Москве нет каньонов и застывшей лавы, – заметила Фауста.
– Ну, может, не такую большую впадину… Что-нибудь похожее: река, нечто в форме корабля… – увлеклась расследованием Таня.
– А ведь верно. Река – значит вода, корабль – большой дом, – начал было Марк, но Фауста прервала его:
– Все, для аперитива достаточно. Прошу к столу. Про своего зверечка расскажешь после ужина.
Ужинали в столовой, при свечах.
Взявшись за прибор, Таня вспомнила, что так и не украсила пирог. Испугалась, что Фауста Петровна рассердится. Но закусок, подготовленных армией домработниц, оказалось столько, что она утешила себя: может, до десерта дело и не дойдет. Да и сама доктор, оказывается, постаралась, приготовив на горячее редкое мясное блюдо по старинному рецепту. Рецепт, конечно, достался ей от прабабки и вызвал большой интерес у Марка, который опять стал вспоминать про пресловутый Жеводан. Тане, честно говоря, это блюдо не понравилось совсем. Требуха в соусе была сложена и перевязана на тарелке таким образом, что являла собой полное сходство с мужскими гениталиями. Да и запах специфический – что говорить, требуха она и есть требуха, – и пробовать это Тане совершенно не хотелось. Но попробуй-ка тут не съешь, когда доктор смотрит на тебя с насмешкой, а Марк восхищается гениталиями с требухой и говорит, что это блюдо называется «трипу» и происходит как раз с родины зверя и святой Фаусты.
А доктор разливала вино с особой улыбкой – улыбкой для разливания вина: мол, вам белого или красного, а что я замыслила, никому не известно и, может быть, даже мне самой.
Таня с трудом проглотила несколько кусочков «трипу» и теперь опасалась выговора за неукрашенный пирог. Она бы предпочла, чтобы этот ужин поскорее завершился и Марк еще что-нибудь рассказал о Жеводанском звере. Поэтому она еле дождалась момента, когда все наконец наелись и перешли в гостиную пить кофе. Конечно, первой задать вопрос она боялась, но надеялась, что наступил миг, когда Фауста спросит об этом сама.
И та действительно сказала:
– Так что за документы ты нам принес, Маркуша?
– Ах, это, – спохватился Марк, разомлевший от вкусной еды; он, казалось, и забыл об основной цели своего прихода, но вовремя опомнился. – Вот, принес вам описания Зверя. Послушайте.
Он извлек из папки пачку листов и начал читать:
– «Существо это значительно крупнее волка; морда точно у борзого пса; уши кверху заострены, будто рога; спина в черных полосах; пасть огромна и усеяна острыми, как бритва, клыками, способными в один миг отгрызть голову от туловища. Движения его неторопливы, хотя в случае надобности оно может перемещаться гигантскими прыжками – необычайно ловко и быстро – ив считанные мгновения без особого труда одолеть расстояние в два или три лье. Оно встает на задние лапы, одним прыжком кидается на жертву и хватает ее за голову».
– Вот ужас, – сказала Таня, а Фауста только спросила:
– И что?
– Как что, – ответил Марк. – Ведь получается, что это и не волк вовсе. Смотрите: зауженная, как у борзой, морда, скорее кошачий, чем волчий хвост и совсем уж не волчьи клыки, из-за которых пасть приобретает странные очертания!
– У страха глаза велики, – заметила Фауста. – Кто знает, какой он был на самом деле. Человеку со страху могло и померещиться.
Да нет, – упорствовал Марк. – Есть десятки свидетельств. И во всех Зверь описывается то ли как саблезубый тигр, то ли как пес бойцовой породы. И вел он себя совсем не как волк. За три года загубил более ста человек. Запугал местное население так, что даже на ярмарку крестьяне отправлялись как минимум втроем, да еще вооружались пиками и ружьями. Но Зверь нападал далее на такие отряды. Правда, люди выставляли копья, и иногда им удавалось отбиться. Иногда даже случалось ранить загадочного врага, но пули и удары словно отскакивали от его шкуры, никак не влияя ни на его боеспособность, ни на быстроту перемещения. Уже на следующий же день он, бывало, сеял смерть в другой части Жеводана, отстоящей на десятки километров!
К тому же, атаковал Зверь тоже не по-волчьи: вставал на дыбы и бил передними лапами. В сочетании с кошачье-тигриным хвостом эти детали наводят на серьезные размышления.
– Вы хотите сказать, что это был тигр? – спросила Таня, опять широко раскрывая глаза.
Марк взглянул на нее и улыбнулся, обнажив два ряда больших и крепких зубов. Ему нравилось впечатление, которое его рассказ производил на девочку.
– Однажды я был на конгрессе по криптозоологии, – произнес он. – Там серьезно обсуждалась версия саблезубого тигра в применении к Жеводанскому зверю. Классические махайродусы вымерли в Евразии многие миллионы лет назад. Но все-таки можно вспомнить, что на территории современной Франции во время последнего оледенения жил так называемый саблезубый кот – гомотерий. Однако невероятно, чтобы это животное никак не проявило себя ни до, ни после рокового периода. Жеводан, конечно, местность и по нынешним меркам труднодоступная: ущелья, заросли, овраги. Но не джунгли все-таки. Вряд ли там могло веками жить реликтовое животное, никак не контактируя с человеком. В таких случаях местные жители что-то знают о подобных видах, хотя бы легенды, а в Жеводане Зверь был совершенно не известен. Единственный аналог – оборотень, французский «лу-гару» или немецкий «вервольф».
«Оборотень, как есть оборотень», – словно опять услышала Таня пришепетывания старушки у подъезда. Хотела спросить, тигр это все-таки, саблезубый кот или вервольф, но не решилась.
Фауста Петровна тоже молчала.
Но Марк, не замечая этого, продолжал разглагольствовать:
– При этом странно, что Зверь наносил основные раны не когтями, а зубами. Он как будто не умел убивать. Хватал не по-волчьи, за горло, – а за лицо. Люди в основном умирали от болевого шока. И действовал он осторожно, не то что бешеные волки, которые бросаются на любого, кто встречается на их пути, нимало не заботясь о собственной безопасности. Нет, Зверь действовал избирательно и умел уходить от опасности.
– Чем же закончилась эта история? – спросила Фауста загробным голосом.
Против Зверя стали снаряжать целые охотничьи экспедиции, а однажды король Людовик XV выслал настоящую армию. Долго эти походы оставались безуспешными, но один раз главному королевскому ловчему удалось подстрелить чудовище, в желудке у которого обнаружили останки человека. Франция ликовала; ловчего щедро наградили и возвели в дворянское звание; из шкуры Зверя набили чучело. Чучело, к сожалению, сгорело при пожаре в Музее естественной истории в начале XIX века… А убийства в Жеводане продолжились.
– Так что же, выходит, их было два? – охнула Таня.
– Как минимум два, – ответил Марк, – и, возможно, это были самец и самка.
И в комнате опять наступила тишина: только ветер рвался за высокими окнами, звал туда, туда-а, к чистым, на край земель, где нет ни оборотней, ни саблезубых котов.
– Наговорил страхов на ночь глядя, – сказала Фауста. – Ну ладно уж, досказывай, чего там.
– Второго зверя убил местный охотник, Жан Шастель, два года спустя после смерти первого. Чучело тоже не сохранилось. Остались только редчайшие гравюры, – Марк перевел взгляд на стену, – по которым можно судить о том, что же это было за животное. Предположения, конечно, самые разные. Некоторые считали, что орудовал маньяк с дрессированными собаками. Читали, наверно, «Собаку Баскервилей»?
Фауста неохотно кивнула.
– Это один из вариантов истории о Жеводанском звере. Этакий Джек-Потрошитель, укротитель бойцовых псов. Вы ведь знаете, что такие псы вгрызаются человеку именно в лицо? А в «Тиле Уленшпигеле», если помните, другой вариант: мерзкий рыбник в волчьей шкуре нападал на прохожих и прокусывал им горло длинной вафельницей с железными зубами. И потом вот еще что, – добавил Марк, не отводя глаз от разгоревшегося Таниного лица: волнение необыкновенно красило ее. – Зверь, по крайней мере один из них, охотился именно на молодых девушек. Утаскивал их в лес, а когда находили трупы, то всякое можно было подумать. Поэтому версия о маньяке имеет основания.
– И что, маньяка так и не нашли? – спросила Фауста. – Как Джека-Потрошителя?
Читать бесплатно другие книги:
