Воспитан рыцарем О`Санчес

Свою мать он узнал сразу, вот именно такою он ее и представлял… Она такая… такая…

– Матушка! – У Лина от волнения и счастья подкосились ноги, и он грянулся на колени прямо у входа, не в силах долее бежать и даже стоять. От удара стальных наколенников об пол брызнули каменные крошки, присутствующие в зале ахнули, заранее восхищенные всем увиденным… И грозная княгиня тоже поддалась всеобщему волнению, вдруг утратила величавость, подхватила тяжеленные юбки и как девчонка побежала навстречу. Все смешалось с этого мига и пошло наперекосяк, не по этикету. Светлейшая госпожа княгиня плакала в голос и прижимала к груди голову своего утерянного и теперь найденного сына: руками, глазами, памятью, сердцем мать чувствовала и понимала: это он, он, он!..

Наконец Дамори Та-Микол, единственный в замке сохранивший хладнокровие, пробился сквозь тупую и беспорядочную толпу… Это в своем-то собственном замке, среди слуг и вассалов!.. Тем не менее, молодой князь, не раздражаясь и не крича, протиснулся к центру событий, двумя короткими приказами расширил до приличного круг свободного пространства и поклонился своим родным: матери и вновь обретенному младшему брату.

– Госпожа моя матушка, дорогой мой брат!..

Княгиня опомнилась первая и попыталась взять себя в руки:

– Прости меня, Дамори! Я… Подними брата и обними его.

Братья крепко обнялись, все еще не зная, насколько прочными будут их братские чувства… Каждому из присутствующих ясно было видно, что если младший образом в мать, то старший – почти копия отца: такие же резкие черты лица, тот же чеканный подбородок, та же затаенная свирепость в уголках рта… Росту оба примерно равные, быть может, старший на палец повыше.

– Господа! Судари и сударыни мои! – Княгиня Та-Микол вполне справилась с обуревавшими ее чувствами, лед и сталь вернулись в ее взор и голос. – Мы счастливы в этот великий день и желаем, чтобы все присутствующие тоже обрели счастье и радость! Лето, хвала богам, решило задержаться в наших краях и даровало нам сегодня чистое небо, медовый воздух, пронизанный солнцем день. Во дворе замка, на свежем просторе, уже стоят накрытые пиршественные столы, которые только и ждут, чтобы гости моего замка почтили их своим вниманием! Всяк, от светлейшего принца до последнего раба, вправе разделить нашу радость и подкрепить ее винами и яствами. На краткое время я хочу уединиться со своими сыновьями и невесткой, надеюсь, вы простите мне сию невежливость. Но вскоре мы присоединимся к вам. Прошу вас! – Княгиня кивнула мажордому и тот, во главе ватаги старших слуг, ловко принял на себя бразды правления: почтительно и споро погнал дорогих гостей к выходу. Опытный деревенский пастух не справился бы лучше со стадом своих уток или ящерных коровок… А ведь мажордому предстояло безошибочно и мягко, хотя и твердою рукой, развести гостей, в зависимости от сана и титула, по столам, и по местам у каждого стола…

Прошло четыре дня. Каждый вечер Лин посылал своему отцу весточку с подробным изложением прожитого дня. То же самое, вероятно, делала и его мать, сиятельная Ореми Та-Микол, во всяком случае, гонец каждый раз укладывал в сумку послания от них обоих. Старший сын, также с милостивого соизволения старого князя, писал ему реже, раз в неделю… Вот и сейчас молодой князь Дамори Та-Микол закончил письмо отцу и пригласил младшего брата к себе в кабинет. Все вечерние права на младшего отпрыска безраздельно принадлежали матери, ночью Лин спал, а утро и день складывались когда как, сегодняшнее утро началось с завтрака и продолжилось визитом в покои старшего брата. Гвоздик с важным видом и без излишней подозрительности скоренько обнюхал все углы, да и брякнулся, не найдя ничего угрожающего, прямо на ковер посреди кабинета.

– Красавец… А ты что сегодня предполагаешь делать? Надумал что-нибудь?

– Нет, дорогой брат. Но пусть все будет, как ты скажешь, а не как я скажу.

– Ладно, сейчас придумаем… Третий день собираюсь спросить: ладони и пальцы у тебя все в мозолях… На крестьянские не похожи, да и от оружия они располагаются по руке иным узором… Откуда они такие?

Лин смущенно улыбнулся:

– Это Снег… От считает, что воин должен знать оружейное дело до самой ковки… Он нарочно для меня устроил кузню возле пещеры и учил меня ковать… Я старался, но, быть может… это ремесло предосудительно для нашей фамилии?

Старший усмехнулся в усы и растопырил навстречу собственные ладони:

– Ковка – моя страсть. Смотри: точно такие же. Я и подковы могу, и ножи, и секиры… и что хочешь, но обожаю ковать мечи! Для воина сие – не грех, лишь бы рука не утрачивала гибкость и точность при боевом, либо дуэльном обращении с оружием.

Лин просиял в ответ и вынул кечень:

– Вот. Сам ковал!

Брат принял охотничий кинжал в руки и несколько минут тщательно изучал его, пробуя на звук, на гибкость, на заточку, на баланс, на узоры лезвия…

– А почему именно продольная стяжка через хвостовик, а не накладка с боков?

– Снег говорит, что так надежнее, зимой рука меньше мерзнет, и что проще обихаживать, разбирать.

– Угу… А проковок на металл сколько у вас бывало?

– До пятнадцати. Этот – семь только.

– До пятнадцати… Этак на меч три месяца уйдет, и больше.

– Точно! Так и получалось! И у тебя… а то я стеснялся своих мозолей, хотя Снег и говорил…

– Хорош клиночек. – Дамори вернул нож Лину и повел его к настенному оружейному ковру, показывать свои работы… Оба мгновенно стали похожи на детей среди игрушек…

– Вот так вот, братец… Я слушаю, как ты все время: Снег, Снег… Знаешь… Тебе крепко повезло к нему попасть. Наш отец во многих отношениях ничем не хуже, а даже и лучше, быть может, но когда дело касается оружия, дуэлей и военного искусства… Мастер из мастеров! Чего заливаешься?

Лин действительно засмеялся. В последний год он неизменно досадовал на себя за нерасторопность во владении секирой и мечом, потому что, несмотря на все старания, он и близко не мог добраться до уровня «даже такого пожилого человека, как Снег». Дамори в ответ разинул рот, ударил себя кулаком в грудь и захохотал так громко и надолго, до слез, что без зова прибежал в кабинет его личный слуга и поклонился, в безмолвном вопросе.

– Пустяки, Керг. Это мы с братом смеемся. Ступай, ступай… Принеси нам засахаренных слив и попить.

Зато Гвоздик ни одной из голов не поднял, только ушами тряхнул: все довольны, никто не боится, угрозы нет…

– Вот ты вчера за ужином недоумевал, чего это мы с матушкой переглядываемся? Она еще в слезы ударилась? А я тебя скажу – чего. Просто вчера при матушке я не хотел про Санги говорить лишнего, расстраивать ее… Помнишь, вчера ты рассказывал, как нафы с Уманой на тебя охотились, а однажды даже щуру подсылали, и Снег после этого в пещеры ходил?

– Да, еще бы.

– Ну, вот. Года четыре с лишним тому назад, по всей Империи прокатилась молва: Санги Бо жив и здоров! По крайней мере, дюжине, а то и больше, из высших храмовых служителей некоторых наших богов, приснился вещий сон, одинаковый для всех, о том, как Санги Бо ворвался в подземные чертоги богини Уманы и вызвал ее на бой! По дороге перебив кучу нафов, слуг ее. Вызвал на бой и бился с нею как равный, от заката и до самого рассвета! И ранил ее, и едва не погубил до смерти! Невероятный человек! Она позорно бежала от Санги, а тому хоть бы что!..

Лин никогда, ни на секунду не забывал, как выглядел Снег после похода и что он говорил ему по этому поводу… Скромность рыцаря. Да, да, вот уж истинно: повезло ему с наставником…

– Вся Империя об этом судачила. Санги Бо как пропал много лет тому назад, так никто и никогда о нем больше не слышал до того дня. Но если бы мы только знали, за кого именно он бился в подземелье!!! Матушка, быть может, что-то и чувствовала материнским сердцем, потому что плакала тайком от отца… Я-то видел ее слезы. И как только все узнали про этот сон, так отец уже без телохранителей из бойцов и магов нигде не появлялся, потому что Санги Бо жив, и по-прежнему лучший и никем не превзойденный воин Империи. Наш отец тоже будь здоров – какой воин, и все же, все же… Какое счастье, что теперь они не враги. Я ему сегодня написал про твой вчерашний рассказ.

– А я ему уже рассказывал, там, в ставке.

– Не беда, еще раз с удовольствием прочтет.

Лучший и непревзойденный меч Империи… Лин вспомнил Зиэля, но, памятуя о настойчивой просьбе Снега, упоминать о нем не стал. Тут их прервал с коротким докладом сотник домашней стражи…

– Вздернуть. Всех четверых, хватит цацкаться с этим сбродом.

– На дальних, повелитель?

– Да, пусть далече смердят, не перед замком. Ступай. – Дамори поймал вопросительный взгляд Лина.

– Браконьеры. Изгадили хороший лес. Чем с ними добрее, тем они… Вкусные были сливы? Еще? Тогда – что мы здесь торчим, как домовые? Давай на вольный воздух, куда-нибудь на охоту?

– Как скажешь. Охота – это по мне! Я – всегда готов.

– И я. Что предпочтешь, Кари: зайцев потравим, оленя загоним, кабана поднимем?

Вот тут уж Гвоздик вскочил и разом выставил на всеобщее обозрение все, что в нем было приветливого и доброго: клыки и когти. А как же: целая стайка знакомых слов в уши набежала, и хозяин чуть ли ни прыгает от радости… Дело явно к охоте идет… Охи-и-и… охи-и-и… Ур-р-р…

– Оленя?.. Это было бы неплохо. Так ведь на него долгая подготовка надобна. А медведи у вас… у нас водятся?

– Хочешь на медведя? Да изволь! Ты охотился на них уже?

– Было дело, но я не сказать, чтобы очень опытный.

– Отлично! Не желаешь ли сам выбрать место охоты? Если ошибешься – никто не узнает, корить да насмехаться не будет, меж братьями доносов не бывает… – Старший брат ощерил в улыбке крупные кривоватые зубы, и Лин осознал, что ранее, за все время короткого с ним знакомства, такой открытой и дружелюбной улыбки за ним не видел. Смех был, но смех – он разный бывает, а улыбка без усмешки – обычно приязненна.

– Я попробую. Лучше бы по карте…

– Ты и карты читать умеешь? Наличествуют, конечно! Вот карта.

Лин сначала спас ковер от когтей развеселившегося Гвоздика, намял ему уши, пристыдил, приструнил… К счастью, брат нисколько не сердится… Потом уже присел к столу, изучать карту.

– Думаю, вот сюда, к излучинам. – Лин вопросительно взглянул на старшего брата, но тот был непроницаем.

– Почему, интересно?

– Здесь предгорье, полно водопадов, если верить карте. Рыба должна идти на нерест, и там, на порогах, она должна скапливаться. Стало быть, именно там медведь жирует на рыбе… Я что-то не так сказал?

– Так, так. Ох, и смышленый у меня младший брат! Именно так! Там, где Кривая и Бирюзовая почти сходятся, там у нас самое медвежье место! Прямо в точку! Керг! Коней! Свору не брать, сами поохотимся! Луки, рогатины, вот это вот чудище – и довольно будет снаряжения. Ну, мечи с секирами и ножами – это само собой… При удаче – там же и пообедаем по-походному.

Чем дальше они продвигались к намеченному месту, тем явственнее ощущалось присутствие в округе медведей. Вся охотничья ватага состояла из братьев Та-Микол, двух слуг – Керга и другого, при Лине.. Лин никак не мог запомнить его имени… Ропс его зовут, молодой парень по имени Ропс… Пятым – безымянный посыльный, на всякий случай. Конечно же, впереди – главный на всем белом свете охотник Гвоздик, мирные лошади не в счет… И десяток охранников. А большая охрана и не нужна, в центре родовых-то владений, вдали от границ… След!

– Свежие следы, вон, от дерьма чуть ли не парок идет. Что скажешь, брат? – Дамори Та-Микол опять обратился с вопросом к младшему брату, Лин конечно же, волновался, понимал, что его испытывают… Лин спрыгнул с седла и пошел по цепочке следов, четко отпечатавшихся в приречной глине.

– Гвоздик, кыш! Убери морду. Сейчас тебя в замок отошлю, одного, без присмотра! Зайцы нападут и съедят. – Но Гвоздик не испугался зайцев, никто его не прогонит на самом-то интересном месте. Просто надо притвориться серьезным и тихим.

– Ну, что? – Лин вновь поднялся в седло и подъехал поближе к брату.

– Это молодой медведь, самец, шести локтей росту примерно, здоровый для лесного, однако явно, что не горный. Согласно карте, скоро мы прибудем на место и его увидим. Может, и не только его.

– Хм… Почему молодой? При таком-то росте?

– Лапы, когти – все четкое, без шрамов, побитостей, когти не тупые, сами следы не столь глубокие, как могли быть. Стало быть, не стар, не тяжел. И мех темнее, чем у горного.

– Так может, это нестарая крупная медведица?

– При таком росте – это была бы взрослая матерая медведица. А лапы, как я говорил, все четыре без побитостей и шрамов, а маленьких медвежонковых лап вокруг не видать, хотя должны бы быть, при этакой стати у самки… – Дамори Та-Микол поморщился непонятным образом и продолжил вопросы:

– А рост ты как вымерял?

– Измерил поперек отпечаток передней лапы – он чуть больше полутора пядей, сиречь половина локтя с краешком. Мысленно уложил ее дюжину раз на одну линию…

Старший брат перестал морщиться и расхохотался:

– Нет, ну это же надо! Еще чуток, и я тебе завидовать начну! Все истинно. Скоро мы воочию увидим этого молодого крупного самца. Верно. Ну, что – видите, какой у меня брат???

Слуги, повинуясь знаку молодого князя, уткнулись улыбающимися лицами в гривы, поклонились Лину: да, юноша еще очень молод – но уже отнюдь не сосунок, по повадкам виден истинный охотник и воин…

Потом был привал после успешной охоты, обильный обед, с умеренным весельем, но почти без вина. После обеда Дамори Та-Микол приказал шести воинам охраны отвезти разделанную медвежью тушу в замок, всех остальных сопровождающих и слуг отсадил ко второму костру, нарочно для этой цели разведенному, а сам, вместе с Лином и его верным Гвоздиком, остался у первого…

– Знаешь, братишка, я ведь тоже, как и родители, впервые так счастлив за последние годы. Теперь у меня есть брат, и многое, многое в моей жизни пойдет иначе, в лучшую сторону…

Дамори Та-Микол раскрыл перед Лином душу, и Лин в очередной раз поразился, насколько люди в этом мире бывают открыты и доверчивы, почти как Мотона. Ему ведь довелось с немногими общаться, и то это были Зиэль и Снег, которых ну никак не назовешь простыми и прозрачными… И это внезапная человеческая открытость смутила Лина, однако же и обрадовала, и он дал себе клятву: при случае быть столь же откровенным со старшим братом, которого, как оказалось, можно любить всей душой.

С некоторых пор немилость богов словно преследовала род князей Та-Микол: дети плохо рождались. Если в иных знатных семьях бывало по десять и пятнадцать детей… У маркизов Короны еще меньше рождается, но там особый случай, тут и сравнивать невозможно…В обычных же дворянских семьях и больше бывало, по двадцать детей… А как иначе, если мир суров и постоянны войны, большие и малые, с внешним супостатом и с соседями, и с дорожными разбойниками, и со стихиями, и с болезнями, и с судьбой, и просто дуэли… Чтобы выжить в этом мире, род должен быть ветвист и обширен… Но у Ореми Та-Микол – всего лишь трое рождены, причем одна умерла при рождении, а другой исчез бесследно, играя во дворе… В те кошмарные дни, когда Докари внезапно исчез, казнили и до смерти запытали два десятка нянек и слуг, но никто ничего не видел, и никто ни о чем не узнал, ни розыском, ни магией… И Дамори Та-Микол остался единственным сыном и наследником… Которому с тех пор строго-настрого, свирепейшим приказом отца, было запрещено участвовать в войнах и вообще покидать пределы княжества. Их матушка, Ореми Та-Микол, утратила способность рожать детей, это подтвердили знахари и лекари, не от возраста, а от каких-то телесных нарушений, связанных с предыдущими родами… Мало того, когда Дамори Та-Микол женился, то его дражайшая супруга, Югари Та-Микол, тоже так ни разу и не забеременела… И Дамори не собирается с нею разводиться, не взирая на то, что терпение у отца и матушки его вот-вот лопнет… Да хоть бы и на казнь отправили – он с Югари не разведется, от нее не откажется… И тут вдруг свершилось чудо: боги вернули семье второго сына. Да еще такого! Теперь семья спокойно может жить и ждать. А ему отныне разрешено будет идти на войну, рядом с отцом, как это и подобает воину и мужчине, зная, что в случае чего есть у рода сын и наследник, который получил лучшее воспитание на свете, какое только можно представить, и который…

– Я счастлив, братишка, я всем этим воистину счастлив! Сегодня уж нам не успеть, пора в замок, к матушке, а завтра с утречка поедем ко мне, у меня буквально в трех долгих локтях от замка дом, большую часть года я там живу, а не в замке, и покороче познакомлю тебя с Югари, не как в первый день. Полагаю, что немилость матушки к ней завершится наконец-то…

Лин отвернулся и взялся отнимать кость у Гвоздика. Это было безнадежным делом, но зато помогло Лину справиться со слякотью в ресницах, воина никак не украшающей.

– И я… И я счастлив. Я так мечтал, что у меня будут отец с матерью и братья. А действительность оказалась лучше мечты…

В покоях сиятельной Ореми Та-Микол всегда запах свежих трав и цветов, естественный аромат, лишь самую чуточку подкрепленный магией, чтобы аромат этот был устойчив и при этом «играл», как бы поворачивался то одною гранью, то другою…

Небольшую восьмиугольную залу обычно освещают горящий очаг и светильники на стенах. В каждой из четырех малых стен, простенков, по светильнику, в каждом светильнике по четыре свечи, да еще трехсвечник на маленьком резном столике, посреди комнаты, однако все эти источники света не способны до конца рассеять вечерний полумрак, тем более, что дрова в очаге хотя и уложены, но пока не горят. Вдоль двух больших стен, слева и справа от входной двери, расставлены ширмы, за которыми затаились четыре комнатные девушки, служанки сиятельной госпожи. Княгиня и Лин знают, конечно же, что девушки находятся там, но пока те молчат, затаив дыхание, их как бы и нет… К тому же девушкам хорошо известно: чем реже вспоминает об их присутствии сударыня, их госпожа, тем легче им живется. Нет, нет, госпожа никогда не отругает и не накажет попусту, или за чужую вину, однако, она обязательно обнаружит оплошность и ошибку, стоит лишь ей обратить свой высочайший взгляд на любую из них… Но сейчас она всецело занята сыном… и хвала всем богам за это!

– … И он, ты говоришь, способен защитить твой покой чутьем и когтями?

– Да, матушка, и защищал уже неоднократно. Он очень силен, и такой умный! Гвоздик, ну-ка, встань! Положи лапы на плечи, встань в полный рост!

Гвоздик, зевая, поднимается с пола… ур-р-р… потягушеньки… Ладно, раз просят: Гвоздик рывком поднимает свое длинное туловище вверх, на мгновение застывает свечой, а потом выкладывает когтистые лапы Лину на плечи. Когти впрочем, он втягивает в самый последний миг. Зато высовывает черный, безобразно длинный язык и смачно шлепает им по лицу зазевавшегося Лина.

– Цыц! Я тебе разрешал облизывать? Стой тихо! Вот, матушка, какой он огромный, выше меня получился. А тяжелый!

– Да уж! Все, уйми его, пусть опять ляжет. И пусть не вздумает ко мне подходить. На салфетку, вытри лицо. Погоди, лучше я сама оботру… Ты плохо кушаешь. У нас в роду все мужчины не толстые, но ты очень уж худ. Кушай же, вот коржи в меду, вот груши…

– Матушка, но я славно поужинал и совершенно сыт. Вот если бы ты согласилась прогуляться с мною в саду. Там сегодня на диво тепло… Гвоздика выведем заодно.

– С удовольствием, сын. Погоди, я зажгу огонь, чтобы к нашему возвращению здесь стало тепло и уютно.

Ореми Та-Микол легко плеснула пальцами в сторону очага – и тут же дрова вспыхнули мощным ярким пламенем. Лину подобное было бы не по силам, и даже сам Снег, пожалуй, не сумел бы воспламенить очаг на столь большом расстоянии всего лишь одним небрежным движением… Хорошо, если он сумеет перенять от матушки ее магическую мощь…

– Накиса! Твой храп мне надоел! Ты не выспалась в своей постели и пришла досыпать ко мне? Поди сюда!

Из-за ширмы проворно выскочила женщина средних лет и тотчас бухнулась в ноги. Движения ее скоры, мольбы и оправдания звонки, но глаза… глаза ее выдают: да, прикорнула в тишине за ширмой…

Прекрасное лицо княгини исказилось гневом, и Лин поспешил вмешаться.

– Матушка, госпожа моя, она нечаянно. В такой прекрасный вечер не стоит огорчать себя и меня волнением и недовольством чем бы то ни было. Пойдем, полюбуемся ночным небом и тем, что осталось от заката. Позволь мне накинуть на твои плечи шаль и предложить тебе руку?

– И сердце?

– А сердце мое – с самого рождения принадлежит тебе! Ты знаешь… ведь я ровно ничего не помню из моего раннего детства…

– Увы, ты был очень мал…

– …Кроме ауры, твоей ауры, матушка! Едва лишь я увидел тебя, стоило тебе только прижать меня к своей груди – и словно звезда вспыхнула в моем мозгу: это моя матушка, я ее узнал!

Княгиня ахнула и схватилась за щеки. Тотчас была забыта провинившаяся служанка, гнев, какие-то посторонние мысли о хозяйстве…

– Но ведь и у меня случилось точно то же самое! Стоило лишь мне прикоснуться к тебе, погладить твои золотые кудри… Да, ты, прав, пойдем, сын мой…

В тишине сада, нарушаемой лишь пением сверчков и шелестом листвы… да еще фырканьем, урчаньем, шуршанием, почесыванием, проламыванием сквозь кусты неугомонного Гвоздика, неспешно прогуливались мать и сын. Зато, с таким сопровождением, оба они могли быть совершенно уверены, что никто их не подслушает…

– …И он по-прежнему в силе, по-прежнему строен?

– Не знаю, как по-прежнему, матушка, ибо я знал его только последние пять лет, но подтверждаю точно: благополучного жира, свидетельствующего о почтенном возрасте и безмятежном быте, он так и не накопил. Я бы сказал, что он не толще моего, но гораздо крепче меня и шире в кости.

– Да… Боги! Как же он опростился… Кто бы мог подумать.. Вот оно, беспощадное время! Голубая кровь, самый лихой меч Империи, умница… и погряз в этой толстомясой бабище. Немытой, неграмотной… Она жирна?

– Она в теле… Но…

– Но – это слово, бегущее впереди возражения. Ты намерен возразить мне, сын мой?

Лин упрямо сдвинул брови и остановился посреди песчаной дорожки.

– Матушка. Я никогда не посмею думать и говорить дурно о той, кто многие годы была ко мне бесконечно и неизменно добра, не считая усилий и не надеясь на выгоду. Тебя ведь не было со мною, а она согревала, когда мне было холодно, и утешала, когда мне было горько… Ничего не зная обо мне, ничего не требуя и не прося взамен. Да, она неграмотна, но она никогда не притязала быть более важною, нежели простая приходящая служанка, а все-таки значила гораздо больше и для меня, и для Снега.

Княгиня взглянула на Лина и увидела, что он – точно такой же сын своего отца, как и Дамори: любящий, внимательный, почтительный, но твердый, как жало меча, когда речь идет о важном, или о том, что он считает важным. И княгиня отступила, как всегда вынуждены отступать женщины в этом суровом мире, всецело принадлежащем суровым мужчинам.

– О да, ты прав, Кари, защищая честь пусть даже такой… Защищая честь и доброе имя женщины… никак не запомнить имя… которая бескорыстно заботилась о моем дорогом сыне. И все же не так я представляла себе одиночество и сердечные терзания одного из лучших дворян государства… А что он еще обо мне говорил… кроме того, что я была не такая, как все…

– Он говорил, матушка, что любовь к тебе, как стилет, вонзилась в его сердце по самую рукоять. И что не было защиты от этого удара, и что он не помышлял о защите и никогда больше не искал иной любви.

– Тем не менее, сумел утешиться… Все, мой сын, довольно об этих пустяках…Надеюсь, он дал тебе образование не только в том, как больнее рубиться мечом и секирой, да как правильнее вспарывать брюхо несчастным оленям? Имеешь ли ты представление о музыке, о поэзии?

– Не сказать, чтобы я хорошо в этом разбирался, матушка, особенно в музыке я слаб. Но он рассказывал мне множество баллад и историй, а также позволял читать книги.

– Книги? Ты любишь читать книги? Изумительно!

– Да, матушка, у Снега громаднейшая библиотека, насчитывающая более четырехсот отдельных произведений. А некоторые из них так велики, что целиком размещаются на трех обычных свитках, заполненных письменами до отказа!

– Это… это… да, великолепно. И что же, среди этих свитков были не только ученые трактаты, но и произведения, принадлежащие поэзии и сказаниям?

– О, да, матушка! И я все их читал!

– Назови некоторые, на свой выбор?

– «Пресветлый Галори и три девы из озера», «Смерть оказалась бессильна против двух любящих сердец», «Славные подвиги паладина храма Земли рыцаря Омоти», «О том, как Судьба повенчала достойных»…

– Про паладина Омоти я не читала, а остальные знаю хорошо.

– Ты, матушка???

– А что же ты думал, что твоя мать сидит в самом дальнем углу Империи, как последняя крестьянка, и ничего не знает, ничего не видела, слепая, глухая, неграмотная… нагуливая жир в теле?..

– О, нет! Я уверен, что вернись ты ко двору – немедленно затмишь, словно их не было, всех придворных красавиц!

– Нет, увы, нет. Когда-то государыня дарила меня своею дружбой и называла меня милая Ореми, и поверяла мне все свои тайны… Но я вышла замуж, удалилась в поместье, а сердца властителей переменчивы, как, впрочем, и у нас, грешных… И годы идут. Я ведь почему позволила себе подвергнуть тебя этому бесцеремонному допросу, мой дорогой сын…

– Матушка…

– Помолчи, мой милый, дай мне собраться с мыслями… И тем временем спаси от своего безобразника хотя бы эту мою любимую цветочную клумбу, она вовсе не желает превращаться в нору… Благодарю. Итак, весть о твоем чудесном возвращении уже дошла до Дворца, а князья Та-Микол – вовсе не такой род, чтобы даже при императорском дворе остаться незамеченными среди сонма остальных придворных. Ты будешь представлен Их Величествам, и, вполне возможно, останешься при дворе.

– Матушка, но я вовсе не…

– Терпение, сын мой, позволь мне сказать несколько слов, не перебивая меня, хорошо?

– Да, матушка.

– Твое положение обязывает продолжить образование и воспитание. Хотим мы того или нет, но ты должен будешь освоиться с современным дворцовым этикетом, это неизбежно. Я глубоко уверена, что дворцовые нравы не испортят тебя, не вовлекут в пучины… ненадобных страстей… Я буду рядом некоторое время, вместе с тобою поеду в столицу, у нас там порядочный дом для жилья и представительства.

– Ты поедешь со мною? Это меняет дело, и я согласен с радостью.

Княгиня едва удержалась, чтобы не обнять своего младшего сына и не заплакать у него на груди, и это были бы светлые слезы, без горя, от полноты чувств.

– Уж я сумею защитить тебя от того, против чего бессильны луки да секиры, а именно от женского кокетства и коварства. Уж на тебя-то там найдутся охотницы, в изрядном количестве. Но с помощью богов и разума мы сумеем найти и выбрать достойную тебя невесту…

Лин покраснел так густо, что даже в темноте сада это стало заметно.

– Но, матушка! Я ведь уже рассказывал тебе о том слове, которое связало меня и Уфину. И никакие другие невесты мне не надобны!

Княгиня Та-Микол прикрыла на миг глаза и закусила губу, чтобы не улыбнуться явно и не обидеть сына…

– Разумеется, мой дорогой. Никто из нас не собирается тебе препятствовать. Но… ты ведь не будешь возражать… на тот случай, если вы не сумеете найти друг друга… или кто-то из вас… передумает… Ты же понимаешь, что пять прошедших лет в вашем возрасте – это как сто и больше – в нашем. Поэтому, я, не мешая твоим чувствам и твоим обещаниям, буду делать то, что обязана делать для своего сына каждая хорошая мать. Итак, ты грамотен и начитан и сумеешь, когда понадобится, слагать стихи в честь дам…

– Не знаю… не пробовал… Но если надо – я буду стараться.

– А на музыкальных инструментах ты не играешь?

– Совершенно не умею.

– Наконец-то! Хотя бы один пробел в образовании, которое дал тебе… Снег, мы нашли. Но я все собиралась спросить тебя, мой дорогой… Подумай и скажи, не ожидая умысла и подвоха, поскольку одно лишь сердце руководит моим любопытством: а ты сам испытывал ли какую-либо нужду и недостаток, помимо еды и тепла, при том воспитании, которое дал тебе… твой наставник? Подумай хорошенько и не спеши. И не бойся сказать, это не будет предательством или неблагодарностью, поскольку один человек, даже лучший из лучших, не способен объять все…

Лин замолчал надолго, а когда заговорил, голос его звучал неуверенно и приглушенно, словно бы в горле у него стоял неведомый комок…

– Да, матушка. Всего у меня имелось в достатке: был я одет, обут, сыт. Снег очень редко повышал на меня голос и никогда не поднимал руку. Он был добр и справедлив, он учил меня всему, что знал сам, – а это немало, и я это вижу теперь, и чем дальше, тем явственнее вижу… Но… деревенские мальчишки играли, а я нет… Они бегали шумными ватагами, пасли ящеров и коней, играли в прятки, в догонялки, в кубаря, в кондалы-закованы, кто дальше прыгнет… Я же – никогда. А мне так хотелось!

– Но сын мой… Это крестьянские дети, и Снегу бы не пристало…

– Нет, нет! Я ни в чем не виню моего дорогого учителя и наставника! Он в этом не виноват, он лучший из людей! Но откуда ему было знать и помнить – что в детстве самое ценное?

– И что же? Ведь и я уже не помню.

– По моему скромному нынешнему разумению, самое ценное в детстве – быть ребенком, жить детской жизнью. А я всегда, сколько себя помню, с трактира «Побережье» начиная, был взрослым.

Княгиня все же не выдержала, упала сыну на грудь и разрыдалась. Если бы в этот миг ее могли видеть обитатели замка и его окрестностей – они все были бы потрясены до глубины души тем, что грозная и холодная повелительница, не ведающая ни страха, ни жалости, ни сомнений, но напротив, сама всем внушающая страх, второй раз уже за краткое время, ведет себя как простая смертная, как обычная слабая женщина…

И все же княгиня плакала недолго. Она вынула кружевной платок, промокнула им глаза, деликатно окунула в него носик…

– Детство мы не в силах тебе вернуть. Но зато все остальное – обещаю. И еще. Вот ты на днях спрашивал у меня про некое Морево. Да, чем дальше, тем чаще звучит в обществе эта грозная легенда, предвещающая ужасный конец света, гибель всем живущим. Но я скажу так: что мне мир, и что мне угроза миру от какого-то все еще далекого Морева, когда у меня есть мой муж и два взрослых сына, могучие и бесстрашные воины, которые сумеют защитить от всех мыслимых и немыслимых бед свои владения и всех живущих в этих владениях! Я – никого и ничего не боюсь!

– Клянусь, матушка! Ты права, тебе не надо ничего страшиться, потому что мы теперь все вместе: ты, наш отец, и мы с братом!

Заросли кустарника с нехорошим треском развалились на стороны и выпустили на песчаную дорожку чудовище с круглыми горящими глазами. Зверь взметнулся в невероятно высоком прыжке и клацнул гигантскими челюстями.

– Одним нетопырем меньше, – меланхолично подытожил вслух Лин. – Ой-й-й…

– Ур-р-р, ур-р-р, охи-и-и, охи-и-и, – подтвердило чудовище, которое успело приземлиться после прыжка прямо в неглубокую лужу возле дорожки, так что комья грязи разлетелись по сторонам, и отнюдь не все пролетели мимо Лина и его матери. Гвоздик тоже ничего и никого на этом свете не боялся, даже хозяина. Зачем бояться, если можно любить?