Воспитан рыцарем О`Санчес
– Не спорю.
– Но у него ведь их нет?
– Да, я помню условия твоей задачи. И что? Куда ты клонишь?
– Ну… как бы это сказать… У него есть то, чего у него нет, полтора больших медяка долгу. Долг есть, а денег нет… Да, точно! И вдруг у него деньги появились, и тогда ему от них придется отнимать долг…
– А если не появились?
– А если не появились… то… то… получается, что у него денег еще меньше, чем ноль! Э-э.. Снег, я запутался…
Снег положил руки на поясницу, выпрямился и стал пинать ногой мокрый прибрежный песок, затирать цифры, которые они с Лином успели начертить за время утреннего занятия…
– Ну ты хват! Запутался, да?.. Я в числах, меньших чем ноль, впервые запутался лет в семьдесят-восемьдесят… Ты сам эти рассуждения придумал? – Снег спросил и спохватился собственной глупости: – Или Мотона научила?
Оба засмеялись: Мотона до трех считала с трудом.
– Сам. Значит, можно так сказать, что эти полтора больших медяка долгу – меньше, чем ноль?
– Можно. Так и есть. Хотя… если рассматривать дело с иной стороны, то оно будет выглядеть как большее ноля, но в главном, в понимании магии чисел – ты прав. Отсюда для нас с тобой начинается следующая страница обучения: читать не только цифры и числа, но и – буквы. А потом слова, предложения, мысли, истории, трактаты… Сегодня пойдем в тайник, я покажу тебе свою библиотеку, сиречь собрание книг, мною накопленных за всю мою долгую жизнь…
Странное дело! Держит Лин учебный свиток в руках, видит множество рассыпанных по бумаге крючочков и червячочков – буковки да циферки – цифры ему понятны, словно бы кто-то прямо в ухо их шепчет, в числа складывает: восемь… и девять… двадцать два… А буковки вокруг чисел – только в глазах рябят…
– Учебник счета у тебя в руках. Подобно тому, как цифры один и пять могут быть прочитаны тобою разно: пятнадцать, либо пятьдесят один, либо сто пятьдесят один… так и буквы складываются в слова. «Следует сперва вынимать именно из большего меньшее, да отнюдь не напротив оного, ибо…» Несовершенный учебник, но его написали жрецы богини Луны более шестисот лет тому назад, задолго до нашего с тобой рождения. Буквицы также претерпели некоторые изменения с той давней поры, однако удобочитаемы и ныне. Всего у нас пятьдесят четыре буквы и одиннадцать цифр, из которых порождаются все на свете слова и числа…
– А…
– Что – а? Я же просил не перебивать. Ну, что – а?
– Почему одиннадцать? Я только десять знаю?
– Гм… Потому что одиннадцатая цифра – она же и число – в ученом мире зовется Всё. И она враг нолю. Я предпочитаю называть ее бесконечность. К бесконечности прибавь ноль, отними ноль – останется бесконечность. Ноль умножь на бесконечность, раздели на бесконечность – останется ноль. Бесконечность больше любого известного и неизвестного нам числа…
– Любого???
– Любого. И знаешь – насколько больше?
– Нет. На сколько?
– На бесконечность больше, в бесконечное число раз. Оно даже в заклинаниях пригодится не может, в хороших и надежных, я имею в виду, потому что если его вставить в некоторые – непонятно что получится, то есть, может нечто и выйти, но никто и никогда заранее не знает – что: либо меч в травинку превратится, либо тучи разойдутся, либо пирог у соседки подгорит, либо сам коровьей лепешкой станешь…
– Ух ты! А боги?.. Они могут ли…
– Боги по-своему сражаются с бесконечностью, но вот эта буква зовется «А». Буква А и звук А. А-а-а… Повтори.
И Лин охотно повторил. Трех недель не прошло, как он уже бойко читал свиток со старинными сказками, водя для верности пальцем по строкам: «И были те высокородные девы всех совершенств преисполнены, так что лучше и не бывает, а рыцари учтивы и благородны. И каждый погожий день устраивали они друг для друга пиры на лугу, и благородную птеровую охоту в полях…»
Ах, это было удивительное чтение, лучше самых-пресамых чудесных снов… Да, он бы тоже устраивал для Уфины благородные пиры и состязания, на которых бы всегда побеждал… в ее честь… Лин грезил наяву, и так грустно было возвращаться на землю, в пещеру, к старым свиткам, битком набитым всякой скучной премудростью о травах, о кровяных жилках в теле, о свойствах горячих и холодных металлов, об очертаниях земель…
– Учись, учись, а то превратишься в безмозглую корову, да еще ящерную. Ты можешь мне не верить сейчас, но пройдет время, и ты совсем на иных весах взвесишь ценность прочитанного тобою, и трактат «О кашле» будет для тебе дороже и ценнее всех дурацких сказочек, которыми ты уже по уши загрузился.
Лин тогда спорить не осмелился, но, конечно же, остался при своем мнении. А поскольку в учебе он усердствовал, то и Снег не счел нужным разубеждать его более развернуто.
В тайном пещерном хранилище насчитывалось около четырехсот свитков, и Снег чрезвычайно гордился этим обстоятельством:
– Понимаешь, любой день в году я могу брать новую книгу и черпать из нее полною мерой все то, что премудрые заложили туда… А разве есть лучший удел для смертного, нежели пить из родника мудрости, никогда не утоляя своей жажды долее, чем на единый миг? В Океании, в библиотеке Его Величества, насчитывается более пятнадцати тысяч свитков, я знаю это доподлинно, ибо сам однажды сподобился узреть… В главной храмовой библиотеке Матушки-Земли, в той же Океании расположенной, хранится более десяти тысяч свитков, каждый из которых – книга мудрости, человеческой и божественной, и я пил из того родника долгие и счастливые четыре года… Долгие, ибо много успел я постичь, счастливые, ибо постигал я с упоением, не замечая усталости и глада… Но так они коротки оказались, те четыре года… Но я отдал бы за такие же четыре весь жалкий остаток грядущей своей жизни… Что в данную минуту более всего объединяет тебя, меня и Гвоздика?
Лин едва успел тяжело вздохнуть, вслед за учителем, а уже поворот: пора отвечать на неожиданный вопрос! И лучше бы ему поторопиться с ответом…
– Лоскуток пространства, в коем мы все вместе пребываем в сей миг, да лоскуток же времени, единый на нас троих.. Вот что нас всех объединяет в сущем: зверя и двух человецев. Да?
– Гм… все несколько проще: мы сегодня хотим жрать, но не только корешки и хлеб, а и мясное, поскольку хищники. Особенно Гвоздик, звериное нутро коего корешки не насыщают. Запасы рыбы, мяса и сала иссякли, а дождю конца и края нет. И для пополнения кладовых нам придется идти сквозь холодный дождь на охоту, ибо подлых силков я отродясь не ставил, и впредь ставить не буду, пока есть во мне силы тетиву натянуть, да копье бросить, да нож метнуть… Вот что объединяет нас троих – насущная нужда в мясной пище. Жди не жди – откладывать больше некуда, в пустой кладовке мешки-то пусты. Быстро переодевайся, а я пока очаг на сохран подберу, чтобы не погас, но и тепло чтобы не выдувало. Быстро – не значит небрежно, лихорадка с кашлем нам не надобны. Нож возьми один, с синей рукояткой, потому что с красной и желтой – точно в листве потеряются. А я лук полегче выберу, авось птицу подстрелим. Или раптора помельче, они сейчас ленивые на холоде, главное – найти бы… Пойдем в Горячее урочище, там хотя и грязь несусветная, но у теплых ключей живность всегда крутится… К зиме все тепло любят.
И они пошли.
Как ни хранись от дождя, а дождевые капли с брызгами обязательно попадут в рукава да за шиворот, тут уж неизбежно. Зато ноги в сапогах – обязаны быть сухими, если ты на охоте. Ноги – должны быть в тепле и сухие, это закон. Поэтому к ногам – особое внимание. Хотя ни у Снега, ни у Лина нет волшебных сапог из нафьих шкур, но и они обуты по высшему охотничьему разряду: Снег в конце лета самолично обдирал шкуры ящерных свиней, вымачивал, выскабливал, высушивал… А потом примерялся три дня, да вычерчивал. И уж потом стачал – себе две пары и Лину одну пару, с небольшим «простором», на вырост. А оставшийся выделанный кусок свернул и спрятал: подрастет нога у Лина, вырастет из прежней обувки – еще на одну пару сапог запасец есть. Поверх сапог – кожаные штаны с напуском – никакой дождь стопу и пятку не достанет, разве если в потоп превратится, в реку… И все равно неуютно шагать в дожде: Снег впереди кряхтит, Лин позади сопит… Зато Гвоздику – любой ливень нипочем: он – первый путь прокладывает, бодрою трусцой, да еще скакать по кустам успевает! Весело Гвоздику на вольном просторе, хотя он и в пещере не скучает: уж гоняла его Мотона, гоняла, за его повадки рыть норы где ни попадя, а он все равно умудряется, то там, то сям… – смерть мышам, а не Гвоздик. В скалах рыть – и его когти бессильны, а в земляных местах – словно всю жизнь для этого отрастали.
Бежит Гвоздик впереди, молча бежит, но видно, что голоден и доволен. Подрос Гвоздик, уж теперь-то – попадись только! – старинная обидчица, та коварная самка шакала, бежала бы без памяти от ужаса по имени Гвоздик. Но все равно он еще маленький щенок для охи-охи, росту в нем – локоть в холке, хвост торчком, шишка на хвосте растет потихонечку, но не скоро ей еще лопаться, миру малую голову являть… Ни Лин, ни Снег не говорили Гвоздику – где именно они собираются охотиться, куда пойдут дичь выслеживать, но Гвоздик – и это одна из его особенностей – чует мысли своего друга и хозяина и бежит безошибочно туда, к урочищу. Чешуйки его все больше похожи на обычную шкуру, покрытую короткими волосами, чтобы обнаружить обман зрения, следует только положить руку ему на спину и на голову, почесать живот, – рука тотчас нащупает жесткую чешую… Но никто кроме Лина этого не делает: Мотона побаивается, а Снег… Снег не обижает щенка, но и никогда не проявляет к нему тепла, никогда не приласкает, ни рукой, ни словом. И для самого Гвоздика Лин – близкий вожак, вожак семьи, а Снег – он вожак стаи, он главнее как бы, но – дальше. Если бы пришлось выбирать, Гвоздик ни единого мига не колеблясь выбрал бы близкого вожака семьи, Лина, но, к счастью, такого выбора перед ним никто не ставит.
Южная природа оказалась милосердна к Лину в его первое холодное время года: тепло из земли, вод и трав уходило медленно, по утрам возвращаясь вместе с лучами короткого низкого солнышка, чтобы вечером опять испариться, взамен оставляя на палой листве белые сухие лужицы – иней… Лин наскабливает его на ладонь, чтобы поближе рассмотреть, а иней мгновенно превращается в воду… Эх… воды и без этого в достатке кругом, куда ни ступи… Три дня, четвертый, как дождями смыло все интересное: иней, тепло, запахи, следы… остались только хляби земные и небесные… Может быть, вся дичь давно уже утонула, и они совершенно зря выбрались на охоту… Зато рыбам, небось, хорошо…
– Опять всякую чушь думаешь, вместо того чтобы следы и местность щупать!
– Я? Нет, я смотрю…
– Не ври, паршивец мелкий! Что же тогда Гвоздик скулит, башкой вертит? Он, не в пример тебе, не умеет мыслить об отвлеченных материях и сразу же сбился с направления, поскольку идет вслед твоим думам. Молод ты еще – мне врать. Выпороть бы тебя, да – не свойственно мне… Пошел, пошел…
Лину и обидно, что Гвоздик, пусть и невольно, выдал его перед Снегом, но и смешно с другой стороны: как легко, оказывается, проникнуть в чужую тайну, если умеешь наблюдать… Вот как Снег умеет… Может быть, Зиэль и сильнее в бою, но сердцу гораздо теплее рядом со Снегом, который оказался вовсе не холодным… просто суровым…
Свистнула тетива, и Гвоздик ринулся, разбрызгивая жидкую грязь, прямо в болото. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп сильными лапами – уже на дорогу выбрался с уткой в зубах!
– Молодец. Сюда ее. Сюда, я сказал! – Снег приторачивает утку к поясу, но – первая за день добыча – потрох от нее отдает ликующему Гвоздику. Пасть у Гвоздика велика, язык и глотка проворны, поэтому ликование не успевает прожить и нескольких мгновений…
– Да, таких бы уточек – да десяточек… – Не успел Снег высказать осторожное охотничье пожелание – фыр-р-р стая уток из кустов, а одна опять на землю упала, на нож насаженная…
– Молодец, что подбил. Но если бы ты промахнулся, Лин… Ты не промахнулся, и я тебя не ругаю… Однако учти: промах – и нож навсегда бы уснул в болоте. Ни Гвоздик бы до него не донырнул, ни ты, ни я… Понял, нет?
– Но я же попал?
– Ничего ты не понял. Пристегивай и дальше пошли.
Нет, нет, Лин понял упрек и согласился с тем, что сказал старший охотник Снег, в тысячу раз более опытный, чем он, Лин… А просто… нравится Лину спорить, даже о пустом и ненужном… В следующий раз он уже метнул нож правильно, и опять попал, на этот раз в неизвестную ему птицу. Вот тут-то и пригодилась синяя рукоять: Лин даже вперед Гвоздика увидел, куда упала птица! Вот он какой добытчик! Лин с торжеством прикрепил к поясу вторую птицу – тяжелехоньки! К этому времени на поясе Снега болтались пять тушек: три утки и две этих, как вторая у Лина… Снег их токовушками называет…
Настоящая удача поджидала их совсем рядом, они даже четверти западного урочища не прочесали: Снег подстрелил молодую свинку. Да не ящерную, а горячую, молочного мяса! Молочное мясо называется так потому, что самки этих животных вскармливают своих детенышей молоком. Молочное мясо изрядно вкуснее и жирнее ящерного, хотя если бы это была маленькая ящерная корова – Снег и Лин не расстроились бы ничуть: Мотона и такую приготовит – пальчики оближешь. Вот рапторы – их тоже можно есть, но надо уметь готовить… А уж сегодня их всех ждет пир до отвала, парное мясо, жареное на углях! Все, все, все – закончена добывальная часть охоты, началась таскальная. Ох… Впору хоть птиц выбрасывать: свинка-то тяжела, молодая – она молодая, а со Снега весом, а то и больше. Охотники на месте выпотрошили добычу, спустили кровь, чтобы легче было тащить. Гвоздик понял, что охота закончена, и взялся за дело всерьез, загружая в себя свою долю добычи.
– Ешь, ешь, Гвоздик, наворачивай, ты у нас настоящий помощник.
– Помощник он… если бы его в постромки запрячь, тогда – да, а так… Пока домой доползем – опять проголодается.
Снег и Лин перевалили свиную тушу на голые ветви молодого деревца, нарочно для этого срубленного, прикрепили ремнями поперек и потащили волоком тушу вместе с деревцем ветками назад. Тащить это по жидкой дороге оказалось неожиданно легко, несмотря на то, что почти весь путь шел по пологому склону вверх. Дождь? Что – дождь? Подумаешь, дождь… От обоих охотников пар во все стороны валит, от туши парок всю дорогу вьется, Гвоздик вперевалку, но бодро впереди бежит, набитым пузиком трясет…Ах, весело с удачей жить! И Мотона придет завтра, глянет в холодную кладовку, увидит добытое – пернатое, добытое – с копытами, и засмеется довольная: будет ей что ощипывать да варить, на чем умение показывать!.
ГЛАВА 7
В тот первый год своей новой жизни Лин увидел настоящую зиму, южную, снежную, попробовал ее и полюбил навсегда!
Это была добрая долгая зима. В меру холодная, с метелями, оттепелями, трескучими морозами, полная свежести и лютости, милостивая к хищникам и немилосердная к тем, кого защищает от внезапной смерти только чуткое ухо да быстрые ноги… Бывало, что жертва и охотник менялись местами – Снег, разбирая следы, не раз показывал это Лину – так и волков убивали, поднимая на рога, могучие быки и лоси, но чаще, все-таки, охотник оставался охотником, а добыча – добычей. Во время оттепелей и сразу же после них, крупным травоядным тоже приходилось несладко: проваливаются копыта в нетвердый наст, мешают убегать, мешают вовремя оборачивать рога против мелких, но многочисленных нападающих… Волки-то и в подтаявший снег не спешат проваливаться, легко бегут, легко и прыгают… Тяжеленному медведю-шатуну и увесистому саблезубому тигру потруднее, снега в лесу и по оврагам хватает, чтобы вобрать в сугроб любого из них по холку, а то и вместе с ушами, но они силой берут, или хитростью засадной… Рапторов же, тургунов, гуранов и прочих ящерных тварей – не сыскать в округе, не любят они зимы и хлада, простужаются, болеют… И мирные ящерные коровы да свиньи всех ящерных разновидностей – тоже далеким-далеко на север ушли, туда, где реки текут, где травы растут, не зная льда и снега… Охи-охи тоже любят тепло, охи-охи редко селятся на юге, они даже в набеги предпочитают ходить летом, но вот Гвоздик – этот на диво легко прижился в новой для себя природе! Если очень уж стужа навалится, Гвоздик прячется в пещере, лишний раз носа и лап из дверей не высовывает, впрочем как и люди, с которыми он делит кров и пищу, но стоит лишь морозам хотя бы на шажок отступить, как Лин и Гвоздик уже опять играют на дворе, или охотятся в лесу, или рыбачат на речке или на озере… Особенно любят они бегать к замерзшей реке.
Река узкая, Лин знает там одно секретное место (Снег, конечно же, показал), излучину, где проплешина между берегами не мешает ветру сдувать снег со льда, и поэтому очищать место и лунку долбить – легче всего здесь. Лин, весь закутанный в теплое, смирно сидит рядом со Снегом, а тот терпеливо трясет над лункой коротенькой удочкой, то и дело выбрасывает на лед пойманную рыбу. Рыба успевает трепыхнуться три-четыре раза, или, там, десять-двенадцать раз, в зависимости от размера, да и застывает изогнутая… Гвоздик – ученый, он знает, что если сунуться без спросу за добычей – тотчас же получишь по носу от старших членов стаи, а если самому не брать, но жалобно поскулить, попросить… – то и пинков нетрудно дождаться, накормят ими так, что и о рыбе забудешь! Не-е-ет, Гвоздик очень ученый: лучше жить воином, чем прозябать нищебродом и попрошайкой, стало быть, надо охотиться и терпеть! И ждать от вожаков свою долю от совместно добытого. Или уворовать у добрейшей Мотоны, она только кричит, а не дерется. Человеки ловят на удочку, а Гвоздик с юным пылом пытается проскрести свою собственную лунку, но это очень и очень трудно, приходится для отдыха отвлекаться на иные, более приятные занятия: носиться по окрестностям, отгонять от уже пойманной рыбы голодных ворон…
А подо льдом – жизнь! Гвоздик замечает движение внизу и останавливается, трепещущий язык его едва-едва не лижет прозрачный прилипчивый лед: да! да! – подо льдом добыча плавает, легкая добыча, коготь только протяни… И Гвоздик опять бросается процарапывать лунку… Но лед очень уж толстый. Однажды Гвоздика охватил такой азарт, что он умудрился прорыть яму до самой воды! И не поспеши тогда Снег ему на выручку – унесла бы его Лосиная (речку так зовут), затянула бы навсегда под лед. Как это так люди все умеют?
Во время одной из оттепелей изобретательный Лин слепил из снега странную фигуру, божок – не божок, человек – не человек. Получилось случайно: сделал он колобок из снега, да выронил, а Гвоздик катнул его носом. Катнул, а колобок увеличился, за счет налипшего снега стал похож на толстое коротенькое полено, лежащее на круглом боку. Лин повалил сей обрубок, перевернул его два раза – и опять под руками колобок, но уже здоровенный, с голову размером, или с кочан капусты. Гвоздику игра понравилась: он тык носом в кочан – сдвинул. И вот они уже вдвоем с Лином катят шар по двору, Лину по пояс.
– Что вы тут делаете, а? Я же тебя за лучиной посылал?
Лин мгновенно нашелся: объяснил Снегу, что это они с Гвоздиком придумали новый способ убирать снег… Снег удовлетворился объяснением и опять ушел в дом, но пришлось отвлекаться и на лучину… Гвоздику забава пришлась по вкусу, и он аж на месте подпрыгивал, ждал, пока вернется Лин, колобки катать.
Новый способ убирать снег вышел не очень удачным, почти весь понадобилось, все-таки, собирать и выбрасывать проверенными способами, скребком и корзинами, однако и укатанного в шары хватило Лину, чтобы взгромоздить три из них друг на друга: на нижний, самый большой, два поменьше, сверху – самый маленький.
По бокам прутья воткнуты, на голове – а верхний колобок размером в голову, пусть он и будет голова – старая корзина, вместо глаз два уголька, вместо носа сучок, а рот… – пальцем процарапать и смочить кровью, как раз Мотона добытого накануне зайца разделывает… А снег – вот незадача – всю кровь почти без следа впитывает – носи и носи! Зато Лин пошарил по пещере и собрал с горсть клыков да зубов звериных, расставил их в розовом рту – получилось замечательно!
Смотреть на сотворенное Лином чудо вышел Снег, поводил носом, похмыкал, ушел в лес… А Мотона была в полном восхищении: как хлопнет себя по жирным бокам, да как засмеется! Побежала в дом и вынесла две четвертинки яичной скорлупы от рапторов (толченая скорлупа хорошо оттирает жир с котлов). Приладила по бокам – уши получились. И Гвоздик хохочет на свой манер, прыгает, пытается нос выкусить. Пришлось заменить сучок на корень петрушки, которую Гвоздик с раннего щенячьего детства невзлюбил.
– Лин, а Лин? А чей это бог? Что он будет делать? Ой, мамочки! Вот бы нашим, в деревне рассказать! Так ведь прибьет старый, если узнает! Что за бог такой?
– И не бог вовсе, а простой истукан из снега. Я… он… Ну… За погодой следить. Вот смотри (Лин врал на ходу, но уже сам верил в свои выдумки): нос книзу, уголки рта книзу – метель завтра, непогода. Но видишь – улыбается и нос кверху торчит? – Значит, вёдро завтра.
– Неужто! Вот тебя Снег-то научил мудрости! О-о… А у нас в деревне ни у кого такого нет, даже у господина Олекина! Вот ведь!.. Да брысь ты, проглот ненадобный! Не Гвоздик, а целая лягушка. Смотри, ухо ему откусил! Лин скажи своему разбойнику, не то порушит истукана! А как его зовут?
– Истукана-то? Погодником и зовут. – Лин, однажды соврав, уже стеснялся признаться в своем обмане простодушной тетке Мотоне. Завтра-послезавтра она поймет, что ее надули и расстроится. Мотона не умеет надолго обижаться, она хорошая, но Лину все равно стыдно. Надо будет что-то придумать… Например, уйдет она завтра в деревню, можно будет разрушить Погодника и свалить все на Гвоздика… Лин украдкой глянул на друга, тот преданно скалился и бешено вертел длинным шишкастым хвостом: «Вали на меня, хозяин! Я согласен претерпеть за друга, жизнь прекрасна!» Тебе-то хороша…Эх, вот бы ты действительно улыбался на погоду, а, Погодник?
Месяца не прошло, как пришла новая оттепель и с потрохами выдала Мотону!
– Ох, и болтлив, бабий рот, ох, языкаст! – Мотона чуть не выронила котел – как раз цепляла его на деревянные крючки, чтобы, не обжигая руки, переставить на стол.
– А что я? Ты чего, старый?
– Того. Был я давеча в деревне – а по дворам… В каждом втором дворе погодники стоят, налеплены! Откуда сие?
Мотона попыталась защищаться и даже для храбрости подоткнула бока румяными кулаками:
– А мне откуда знать? Я по чужим дворам не хожу, да ведать не ведаю, что они там лепят! Я…
– Цыц. Десять, двадцать, тридцать лет не было нигде ни разу, а сразу после нашего – стадами пошли. Или, может быть, ты свет новых знаний к людям отнес?
Лин отрицательно покрутил головой: нет, не он.
– Отскобли кору – увидишь древесину. Не Лин, не я, не Гвоздик. Гостей у нас не бывает, последний – Зиэль был, да и тот летом. Отсюда вывод?..
– А я что, я ни при чем! Я только Зунке вечером тогда говорю: завтра вьюга будет, Погодник показал… Она и вцепись мне в язык! Зунка ведь такая болтунья въедливая, она кого хочешь до смерти загово…
– Цыц. Однажды я тебя так измочалю кнутом, не до смерти, но так, что ты на годы забудешь – как оно – сидя сидеть.
Мотона аж кулаки вниз уронила: серьезно говорит Снег. Ни разу он ее не бил, даже затрещиной за все годы не пригладил, но у Мотоны ни единой морщинки в мыслях нет – усомниться чтобы в обещанном! Сказал – измочалит. Помолчала, помолчала Мотона – и бух в ноги!
– Я… Виновата. Смилуйся! Что ты хочешь от неграмотной бабы! Сболтнула, хоть язык теперь коли!
– То-то же. Бабами болтливыми бывают и женщины, и мужчины, однако не всегда и только по своей воле. Больше не сбалтывай. Я предупредил. – Снег вытянул к потолку мизинец, в знак того, что предупреждение повторено не будет, и заерзал на лавке: – Наливай давай.
Мотона знала порядок: выговор прошел – и до новой оплошности никаких туч не будет, Снег ни за что не станет повторяться, до вечера упреками пилить.
– Ф-ух! Боги с нами! Пока готовила, да надышалась, да напробовалась, и есть не хочу А только это… Нет, положу себе половинную от вашего, успокоюсь. Так это… эти-то деревенские погодники – ничего и не правильно у них! У кого снег обещает, он так и в солнечный день на снегопады показывает, стоит, а у кого смеется, он и в метель смеется. И толку нет. А наш-то – всегда правду показывает! Вон что!
Лин продолжал есть, как ни в чем не бывало, будто и не слышал похвалы, но уши у него покраснели.
– Гм… Пожалуй. Ты как накладывал? Мыслями?
Лин уже знал, что заклинания накладываются по-разному, когда словами, когда с помощью предметов, или вообще молча, руками… А он – просто подумал, захотел, чтобы Погодник – погодником был… Вот и получилось.
– Угу. Я только подумал, а он… сам…
– Что подтверждает мою мысль о неплохих твоих способностях. Будем учиться дальше. Тот же и Погодник… Жиденько твое заклинание, если покопаться в нем: до весны он, может, и дотянет, если Гвоздик его на куски не растащит…
– Не растащит.
Гвоздик первым почуял грозу: только что сидел рядышком с Лином и совершенно равнодушно провожал глазами каждый кусок, уходивший навсегда с обеденного стола, каждую ложку с похлебкой… Вот только слюни подбирать забывал… и вдруг – шмыг под стол, и к Лину, к ногам прижался.
– Угу. И ты тоже со мною спорить захотел? Перебиваешь? – Снег отложил ложку на салфетку. – Перебивать мои слова учишься?
– Нет. Я не спорю, Снег! Честное слово, не спорю. Я только за Гвоздика слово замолвил! Он же сам не умеет. Я не хотел перебивать!
Снег сплел пальцы обеих рук в единый кулак, стукнул им перед собою, продолжая грозно молчать.
– Я ведь даже и не думал про весну, я ведь ее не видел, здешнюю, а Гвоздику я строго-настрого скажу, чтобы не нападал на Погодника.
– Гм… Кого-то ты мне напоминаешь. Это как заноза во мне сидит, который уже месяц! Совершенно точно напоминаешь. – Снег расплел пальцы и снова взялся за ложку. – А вспомнить не могу. Оттого-то и раздражаюсь лишнего. Что – позорно не только для убеленного годами отшельника, но и вообще… Хороша похлебка, разве что жирновата самую малость.
– Какое мясо добыли, из такого и варю. – Мотона легко управилась с половинной порцией и потянулась накладывать добавку. На стук поварешки выглянул из под стола и Гвоздик.
– А напоминает-то – по-добру или по-худу? Как раз и в память придет, если поймешь – так, или напротив?
– Не знаю. И так вроде и эдак бывает. Людей-то я много в своей жизни перевидал, самых разных сословий и причуд, и белых, и рыжих, и… Короче говоря, дружище Лин, если будешь лениться – то все твои способности и знания растают, едва лишь обстановка переменится, подобно замерзшей воде в жаркий полдень. Погодник твой – забавным вышел. Думаю, каждую зиму такой лепить можно, только отныне с правильными заклятьями, тщательно, а не гусям на смех. Единственный недостаток… – Снег ухмыльнулся и покрутил головой… – Если бы мои старые товарищи увидели, что в жилище моем, и с ведома моего, изготовлен идол в честь богини Погоды… Насмешкам и подковыркам бы не было конца… Впрочем, что мне их насмешки?
– А точно! О-ах-х… А я и не подумала! Самой богине Погоды Лин угодил! Вот как! Вот счастье-то!
– Цыц. Мотона, ты в сто раз краше, когда молчишь. К сказанному не возвращаемся, но – что ты сейчас-то мальчишке голову дурью забиваешь? Кому нужна благосклонность этой шкуры? Богиня… Какая она богиня? Самая пустая из богинь, шалава.
Мотона укоризненно закачала щеками, и Снег сбавил тон:
– Никогда в жизни… Ни единого раза в своей жизни я не пытался добиться ее благосклонности дарами или молитвами. Во-первых – бесполезно, а во-вторых суетно, ибо я не барышник, не наемник, не игрок и не простит… Гм… Но – пусть стоит. Мелкую пользу приносит, а пересудов я не боюсь.
Еще через две недели Мотона пришла печь хлеб, а за работой и сообщила, что «все опять поменялось». Дескать, начав лепить погодников, люди потянулись было носить дары и жертвы в полуразрушенный храм богини Погоды, в соседнее село, да занесли туда забаву: погодников по дворам лепить. А сами-то потаскали дары, да и устали жертвовать, потому что никакого толку от тех даров не обнаружилось. Вот и брошены погодники – одним только детям на игру и потеху, а дети только ломать горазды, сберегать не научены еще, и в сохранности поэтому осталось на всю деревню идолов едва ли на пальцах одной руки перечесть, все остальные – опять в снег раскиданы.
– Ну а сколько их, тетя Мотона? Четыре или пять? Я же тебя учил. Покажи на пальцах?
– Откуда я знаю? Что люди сказали – то и повторяю. На пальцах одной руки, – говорят.
– Тогда – пять. Вот смотри, тетя Мотона… Да ты на руку смотри: один, два, три… четыре пять. Кому я показываю? – Лин весь в досаде: никакие попытки передать Мотоне хотя бы часть усвоенных им знаний к успеху не приводят.
– Некогда, Лин, да и руки – видишь в чем… Тесто доходит, передержать боюсь. Ты мне потом покажешь. А только люди правильно говорят: тысячу лет все без грамоты жили, да еще и получше нашего получалось. Вон ведь какой весь бледный от своей учебы. Старый-то скоро вернется? Когда обещал? На-ка, съешь хворостинку, пока горячая.
Хворостинками Мотона и Лин зовут потеки и длинные брызги от сдобного теста, которые всегда образуются на противне во время выпечки хлеба. Хлебу еще доходить в очаге, а хворостинки уж готовы: золотая корочка потрескивает, словно говорит: добывай скорее, не то уголечком стану!
Все лучшие хворостинки достаются, конечно же, Лину, перепадает и Мотоне, а случается, что и Гвоздику. Мяса и жира в хворостинках нет, но Гвоздику почему-то нравится ими хрумкать. Снег же никогда не присутствует в доме, когда хлеб печется: считается в народе, что если хлебы женщина печет, то мужчинам старше пятнадцати нельзя на это смотреть, иначе хлеб вкус утратит.
– И чего, спрашивается, ребятенка ерундой мучить? Лучше бы на охоту с собой взял, ножей-то свободных в доме полно!..
Лин вздыхает: да, конечно, взрослым быть хорошо! Снег встал себе на лыжи, никого не спросясь, – и в лес, за зимними ягодами, а может быть и поохотиться, а ему как маленькому на лавке сидеть да заклинания зубрить. И того хуже – названия трав запоминать, коих великое множество в здешних лесах и полях, и почти все образцы в пещере имеются, в темной сухой кладовке, в виде засушенных пучков. Хорошо хоть Гвоздик не бросил друга в беде, рядом вертится, а ведь любит леса и охоту – пуще, чем Лин! Гвоздик очень вырос за полгода, почти со взрослого волка в холке стал, а в длину – и обогнал бы любого из них. Да только Гвоздик не волк, ему еще расти и расти, а созревают охи-охи медленно, взрослыми становятся на четвертый год. Зато и живут, не в пример волкам, по пятьдесят лет и долее. Лапы у охи-охи мощные, толстые, кажутся коротковаты в сравнении с туловищем, но в скорости бега охи-охи не уступят ни волкам, ни церапторам. А уж свирепостью в битве – и не тягайся: бегите быстро, волки, оборотни и церапторы, спасайте шкуры, клыки и когти, охи-охи на охоту вышли! Ого, какие клыки у Гвоздика, даром что малыш!
Кончилась зима, со всех сторон талая вода бежит, вниз, к речке торопится, а та – к реке побольше, а та к морю. Странная путешественница – река: бежит, бежит, а всегда на месте, где оставил – там и найдешь в следующий раз. Всегда на месте, а до моря добегает. Голова в море спрятана, туловище наружу, всем взорам видно, а хвоста и не найдешь. Вернее сказать, хвостов-то много, да какой настоящий – поди пойми? Старый отшельник оказался прав: Погодник съежился и растаял, растеряв нос, глаза и зубы, одна копенка снега от него осталась, и от той уже почти ничего…
Снег очень внимательно следит за тем, как растет Гвоздик, изо дня в день наблюдает его характер… И тоже безмерно удивлен:
– Никогда бы не предположил, что охи-охи может быть таким веселым и общительным. Никакой свирепости к нам, никакого коварства. Может быть, это щенячье не выветрилось? Или испортила зверя жизнь среди людей?
Лин в ответ убежденно мотает головой:
– Нет! Я чую Гвоздика, он по-настоящему такой! Ха-ароший Гвоздик, замечательный Гвоздик!
Гвоздику очень нравится, когда его хвалят, от избытка чувств он хватает метлу: показать и доказать, что не зря его хвалят, такого хорошего – а вместо новых похвал истошный крик!
– Батюшки-матушки! Да что же это такое! Я только отвернулась! Снег, Лин, что смеетесь, как… эти… Зачем ты метлу перекусил, обормот! Вот теперь сами все подметайте, а я – все, вот уже как устала от его измывательств, по горлышко! Сил моих больше нет! Сами и подметайте! А я домой пойду, у меня и дома дел полно!
– Ну, что раскрякалась, Мотона? Чего орешь? Ты уже полдня собираешься, уйти никак не можешь. Раньше послезавтра я тебя не жду, отдыхай. Деньги взяла, не забыла? Метлу я новую сделаю, а остатками от прежней – в твою честь этого сорванца отхлещу. И Лина с ним заодно, чтобы не распускал питомца!
Снег вроде бы угрожает, но ухмылка в седой бороде яснее Погодника подсказывает Лину и Гвоздику, что бояться нечего: Снег благодушен. Кстати, и метла свой срок давно отслужила, новую же сделать – работы на два чиха.
– Поди, прутьев наломай, да хороших, живых. Заодно нашу крикушу проводите. Только не наломай, – это я небрежно сказал, не подумав, – нарежь, конечно же. Палка для метлы есть, я заранее припас.
Однажды примчался из замка гонец на взмыленном коне (другой в поводу), с нижайшею просьбой от господина Олекина: его жена, сиятельная госпожа Олекин, оступилась на каменной лестнице, да и упала, расшиблась так, что второй день с постели не встает, кровь с кашлем выходит… Не мог бы святой старец, взявший себе прозвище Снег, осмотреть госпожу Олекин, и буде возможно, облегчить ее предсмертные страдания?
– Ну уж, сразу предсмертные… Она же не старая еще. Ладно, поеду. Конь для меня, что ли? Тем более успеем. Лин, покорми гонца, напои, чем найдешь, я же пока соберусь, да травы приготовлю, да книгу выберу…
Не впервой Лину оставаться в пещере за старшего, вот и сейчас он принял участь бестрепетно, хотя и с тяжелым вздохом: с Мотоной-то в сто раз было бы лучше, но Мотоны в ближайшие дни тоже не будет, у нее в деревне своя жизнь, которая также требует сил и времени… С другой стороны, в деревне Мотону уважают, к ее мнению прислушиваются: а как же, у святого старца служанка. В случае какой просьбишки по лечению, либо волшебству – и слово замолвит перед ним…
И сразу в пещере тихо, скучно, учеба на ум не идет… На охоту тоже не выйдешь: пещеру страшно без присмотра оставлять, он пока еще не Снег и без опаски жить в пещере, опутанной сторожащими заклинаниями не умеет, накладывать их толком – также не умеет, сложны больно… Вот и ходит Лин, всюду сопровождаемый верным Гвоздиком, из двора в двор, из комнаты в комнату, каждая из которых похожа на настоящую, как в любом просторном доме, да вот – без окон. В кладовых, в погребе окна и не надобны, а в жилых если – в самый раз бы пришлись… Но, уж – чего нет, того не будет… Зато отхожее место… Весь мир к тебе в гости, все видишь, сидючи, от облаков до птиц… А они тебя. И хотя Снег сто раз уверял возмущенную Мотону, что все там укрыто нарочно подобранным заклятием невидимости, Лин втихомолку сомневается в словах учителя: никакой магии он там не ощущает, нет ее, одна природа…
Это люди злопамятны, долго зло помнят, бессмертные боги же и богини – вообще ничего не забывают: Умана внимательно стерегла миг, чтобы вернуть себе жертву, некогда переданную людьми ее слугам, нафам, и безжалостно отобранную у нее этим… тем, кто… кто… Все просто: надо лишь дождаться ночи и удобного случая. Случай представился: в пещере нет достойной защиты, мальчишка один, спустилась ночь, а дверца закрылась неплотно, оставив щелочку, в которую и волос-то не просунуть… Но магия тоньше волоса и сильнее урагана… Спи, мальчик, спи змееныш, уж не проснуться тебе… А и проснешься напоследок – горько пожалеешь, защитить тебя некому… Из ручья выпрыгнуло что-то длинное, блестящее, ухватилось зубами за край деревянного помоста, извернулось – и вот уже крадется по помосту к двери в пещеру странная тварь, одновременно похожая на ящера, змею и рыбу… Это наводящая на всех ужас гадина зовется щура, а принадлежит она только богине Умане, ибо и создана ею… Щура – волшебная тварь, она всегда переполнена злобой ко всему живому и хочет только одного: убивать. А убитое пожирать. Сильна щура: ей и наф по зубам, и волк, и цераптор… А если в своих угодьях, в подземных пещерах, то и с небольшим медведем при случае справится, ибо пасть у нее огромна, когти остры, силы неисчерпаемы. Силы ее способны морок наводить и ядовитый сон. У щуры нет разделения на самцов и самок, ибо так повелела создавшая их богиня Умана, у щуры нет высокого, близкого к человеческому, разума, каким обладают нафы, другие поданные богини подземных вод Уманы, но у щуры есть сила, есть покровительство хозяйки, есть звериная хитрость, есть способность светить тусклым и подлым светом магии, ибо этим наделила ее богиня Умана… Локоть в высоту, да пять локтей в длину, из которых одна только пасть – в локоть без малого, пасть, набитая острыми клыками.
Лин весь в ужасе и в сонном оцепенении, проснуться он не в силах, избавиться от ужаса – нет, также не может. Ему хочется закричать и стряхнуть с себя кошмары, оплетшие его, подобно паукам-паутинникам, но он лежит тихо, как спеленатый, ни рукой, ни ногой не двинуть…
Щура ползла к постели не спеша, чтобы не расплескать из себя ни единой капельки злобы и лютого голода… Убить, отпить из теплого еще тела того волшебства, что зовется жизнью, а покорные остатки утащить в пещеру… Это легко, это очень легко…
Охи-охи редко поддаются на чужую магию, уж очень она должна быть мощна и для этого на-рочно на них направлена, впрочем, Умане и в го-лову не пришло – учесть наличие какого-то щенка охи-охи.
Гвоздик не рычал и не ворчал: он открыл глаза и прыгнул, бесшумный, как летучая мышь. Когти его впились… попытались впиться в панцирь на спине щуры, а зубы заскрежетали поперек шеи. Щура взмахнула хвостом, усаженным ядовитыми шипами, и Гвоздик кубарем покатился по полу, теперь уже воя в полный голос от жуткой боли. Но Лин, хозяин и лучший на свете друг, не просыпался отчего-то и на помощь не спешил. Гвоздик продолжал выть и кататься по каменному полу, пока не оказался рядом с щурой, – та уже чуть ли не успела позабыть о мелком досадном препятствии. Но коварный Гвоздик вдруг подпрыгнул и вновь оказался верхом на щуре, теперь уже прижавшись вплотную, поближе к голове и подальше от страшного хвоста. Когтями передних лап он с маху и одновременно ударил по глазам щуры, но и глаза ее оказались с надежной защитой: тут же на них надвинулась роговая заслонка. И все же когти охи-охи сумели взломать одну из заслонок, обнажить круглый и неподвижный глаз… Щура завизжала так, что воздух в пещере колыхнулся, из очага вылетели хлопья сажи… Заорал и Гвоздик: щура опять сбила его с себя и решительно отвлеклась от своей первоначальной цели: единственный оставшийся глаз ее слепила неистовая жажда мести и убийства, двойного теперь убийства… Приказ богини будет выполнен, смерть будет доставлена по назначению, жертва будет принесена, но сначала умрет кусачая теплокровная тварь на четырех лапах…
Гвоздику было страшно: за свою короткую жизнь ему уже доводилось драться с птерами и шакалами, один раз, на позапрошлой охоте, он даже одолел волка, но тогда рядом были вожаки: Снег и Лин, а теперь он один, один… А друг и хозяин не идет на помощь… с ним что-то не то, он тоже в беде… О, какая сильная и быстрая эта гадина…
Челюсти щуры способны разгрызть и камень, что ей шкура простого зверя? Даже если это охи-охи… Израненный Гвоздик продолжал нападать на щуру, весь исполненный хитрости и отваги, но силы его постепенно таяли, а щура и не думала отступать. Второй оставшийся глаз она берегла как следует, не подобраться, шея, хвост и лапы у нее кровоточат, но это пустяки, стоит лишь вернуться в подземелье и все затянется без следа… надо спешить… рассвет скоро… ненавистный рассвет…
Гвоздик был в отчаянии: чудовище сильно по-прежнему, хозяин болен, не дозваться, главного вожака нет… а он, Гвоздик… он умирает…
Что-то отчаянное и страшное пробилось сквозь прежние кошмары, наведенные магией щуры, плеснуло горячим – глубоко, в самую грудь – и Лин проснулся. Его тошнило, его била сильная дрожь, в глазах тьма, на горле обруч… Надо что-то… что… Гвоздик в беде!!! Лин подскочил на постели, рука первым делом цапнула нож, и вслепую, наощупь, побежал туда, откуда исходила причина сердечной боли… Какой-то непонятный шевелящийся клубок… Откуда этот жуткий взгляд, чей это глаз?.. Лин сначала метнул нож, а потом уже испугался… Нож исправно ткнулся жалом, куда было велено, и отскочил с испуганным звоном вглубь пещеры. Лин остался безоружным, но это его не остановило: он как был, в одной рубахе, прыгнул сверху на этот клубок и сплетенными в кривую щепоть пальцами правой руки ткнул в чью-то огромную оскаленную пасть… По животу, по руке, по ногам стеганула жгучая боль!.. Но выученное недавно заклинание подействовало: от крика неведомого чудовища заложило уши, а клубок распался надвое: непонятная тварь отлетела на три шага, Гвоздик остался неподвижен. Лин осел рядом, ноги не хотели и не могли его держать. Оба они, Лин и Гвоздик лежали в какой-то странной теплой луже… Гвоздик лежал смирно и тихо-тихо стонал… Ох-х, ох-х…
Вдруг щура заметила единственным оком, что в щель между полом и входной дверью, начало затекать что-то липкое, мерзкое и неостановимое, обжигающее… рассвет… Надо бежать, бежать, бежать… Но сначала убить того, за кем она была послана… тем более, что он совсем рядом… Оглушенная страшным магическим ударом, щура кое-как опомнилась, перевернулась на истерзанный живот и медленно поползла на сладкий пульсирующий зов чужой жизни…
Она ползла, а Лин этого не видел, не замечал… Лин ничего не видел, кроме страшных зияющих ран на груди и боках Гвоздика, на лапах, на голове, на горле… Лин обнял Гвоздика и, не способный вспомнить ни одного подходящего заклятья, только прижимал его к себе и шептал: живи, Гвоздик, живи, ну пожалуйста, живи… Гвоздик отозвался на его мысли, но как-то вяло, словно бы в полусне… Да… да… хозяин… о-охх… о-о-охх… мне уже не больно… И Лин с ужасом почувствовал, понял, постиг, что вот-вот уже – и все, он перестанет слышать мысли своего друга… Гвоздик уходил от него навсегда, в страну, из которой никто и никогда не возвращался наяву, а только во сне… да еще в воспоминаниях… Люди иногда становятся призраками, а зверю и этого не дано…
– Гвоздик, живи!!! Гвоздик, не умирай, пожалуйста!.. – Лин заплакал в голос, всю силу, что еще оставалась в нем, он вложил в мольбу: живи…
Щура приготовилась выполнить то, за чем была послана, но вдруг иной приказ богини Уманы, резкий и мощный, перекрывающий боль, ярость, не терпящий никаких возражений, заставил щуру отступить и бежать, превозмогая боль и слабость, к выходу, туда, откуда она проникла в пещеру, к горному ручью…
Почти в ту же секунду дверь открылась настежь, засовы оказались сорваны от магического удара, и в пещеру ввалился запыхавшийся, встревоженный Снег.
Из ладоней его хлестнули молнии, заполнили трепещущим светом зал, обежали потолки и стены… Глаза следовали за молниями, не упуская ничего. Пусто. Лишь после этого Снег прыгнул туда, где лежали в обнимку два окровавленных тела: Лин и Гвоздик…
– Ну.. Что называется… вовремя успел! Вот и оставляй вас одних после этого. Можешь говорить? Видишь меня? Эй, Лин?..
Лин понял одновременно несколько важных истин: он жив, он в постели, Снег рядом стоит…
– Гвоздик…
– Само собой. Жив. Гвоздик твой – еще счастливее тебя оказался. Как он выжил – я не представляю: такое чудо – до этого дня я был просто уверен – даже охи-охи не под силу. Слышишь меня? Жив он. И ты жив, со вчерашнего утра спишь.
– Слышу… – И счастливый Лин опять провалился в забытье на целые сутки.
Еще через два дня Лин, с разрешения Снега, уже мог самостоятельно передвигаться по пещере; он немедленно воспользовался этим, чтобы лично ухаживать за Гвоздиком. Основные повреждения у Лина Снег убрал магией, предоставив мелкие и неопасные организму Лина, чтобы тот сам их залечивал, жизненные силы упражнял. То же касалось и Гвоздика, но у охи-охи заживление шло еще стремительнее, если учесть величину и количество полученных им ран и повреждений. Мотона перебралась на эти дни в пещеру, хлопоча по хозяйству с удвоенной энергией, но спать себе стелила отдельно от Снега – так он повелел почему-то на эти дни.
Снег был очень задумчив, очень отстранен: все, что требовалось от него как от лекаря, он делал истово, но в остальном – ходил без устали по пещере, по дворам, о чем-то усиленно думал, забывая о сне и пище…
Наконец, на середине пятого дня, он услал Мотону в лес, чтобы не слышала ей ненужное, а сам соизволил объяснить Лину кое-что из происшедшего.
– Рот старайся не разевать лишний раз, но спрашивать можешь. Это была щура. Та еще тварь, с волшебством, очень опасная. Я в первый же день, когда сбил угрозу смерти вам обоим, сразу же пошел по следу. И выяснил, кроме всего прочего, что дверь между жильем и отхожим местом ты закрыл неплотно, не притянул за собой как следует, порушив защитное заклятье… Бывает с каждым, но наперед сделай правильные выводы. Щуру я проследил почти до самых подземных пещер, где она благополучно и подохла, ста локтей до норы не доползя… Гвоздик ее разделал – будь здоров, брюхо лентами… И, как я понял, ты ей чего-то добавил, морду повредил…
– Я ее заклятием грозы!
– Молодец. Даже заползи она в нору, скройся хоть за четыре горы – я все равно определил бы, что это щура. А щура ни за что не поползет неизвестно куда и неизвестно зачем, если ее не заставят. А заставить ее никто не может, кроме… Сам понимаешь.
Лин в ответ помотал головой, он действительно не знал и до этого дня ничего не слышал ни про какую щуру.
– Не знаешь? – тогда чуть позже скажу, потерпи. С тобой же – все немножко иначе… и странно мне. Дело в том, что кроме двух трех малозначащих синяков и царапин, повреждений в тебе нет, но от смерти ты был не дальше Гвоздика… Смотри-ка, будто что-то понимает… Куда пополз, мумия? Лежать!
Гвоздик, все еще слабый и мягкий, как слепой котенок, весь, от ушей до хвоста перевязанный в тряпки, послушно притих на свой кошме, прижал уши, но хвост его уже пытался стоять вертикально… Нет, опять упал…
– А можно я с ним рядом посижу? Оттуда мне все слышно будет, он же сейчас тихий?
– Гм… Погоди. К чему я веду. Ты потому чуть жив валялся, что из тебя жизненную силу словно бы выпили. И… не Гвоздик ли это сделал?..
– Нет!. Не он! Нет, не он, честно! – Лин побледнел, но продолжал держать пристальный взгляд Снега…
– Гм… Это я для проверки. Сам теперь вижу, что ровно наоборот: это ты в него без меры свою жизнь закачивал. Друга спасал. Что ж… За друга – так и надо. Единственное что – с друзьями нельзя ошибаться. Иди, можешь сесть, если не боишься, что от тебя после этого псиной будет разить.
– Не будет, он же не собака. – Ликующий Лин вытащил из кармана заранее заготовленный мягонький хрящик с остатками мяса и на одной ноге (другая все-таки опухла, поцарапанная щурой) запрыгал к кошме. – Гвоздик, подвинься! На-ка, держи!..
– Я продолжаю. Хотя… чего там продолжать… Щура сдохла, но не сама она проделала столь долгий путь. Ее Умана послала.
Даже упоминание о могущественном враге, богине подземных вод Умане, подославшей щуру, не могло сбить в Лине радость осознания, что все живы и скоро будут здоровы, и что в пещере тепло, и что Мотона скоро вернется из леса и всех позовет обедать… И все же сердце его тоскливо сжалось…
– Именно Умана. Я долго размышлял над некими особенностями данной истории… если интересно, могу поделиться плодами своих размышлений.
– Да, Снег, конечно! Интересно! Еще бы!
– Вот и я так же считаю. Еще с вечера того, когда я в замке был, меня грызло изнутри… Чуял я неладное и чуял мощно, прямо. Но… сбило меня, что госпожа Олекин навернулась с лестницы без дураков, сама, случайно. Никто ничего не шептал, не подстраивал, не сговаривался; невестка, слуги – никто не виноват, я прощупал. Вот это меня и сбило с толку, с верного решения… И то еще, что щура – не нафы, думать не умеет, она не дает, не оставляет мысленный след на наши сигнальные ловушки. Я только глубокой ночью подхватился и решил немедленно возвращаться. И едва-едва успел. Умана – тварюга – обвела меня вокруг пальца, использовав случайность высокого рода.
– Какого рода?
– Высокого. Это я сам для себя так называю. Внимай и запоминай. Если бы она или еще какой-нибудь противник подстроил бы случайную встречу, случайный ушиб, случайное отравление, случайный вызов – то искушенный человек мог бы в голове перебрать, перещупать все ниточки, все струны событий, и найти фальшивую. Как ее ни маскируй, а она всегда звенит чуть иначе. Другое дело, если затаиться и неусыпно, неустанно, смиренно дожидаться природной случайности, подлинной. Здесь надобны бесконечные усердие и терпение, но зато и удар как правило бывает неотразим.
– А если бы я дверь плотно затворил? Она бы не пролезла?
– Не пролезла бы, ограду я наколдовал мощную. Но так ведь и дом я покидаю не впервые. В этом и мастерство: дождаться, пока все природные случайности разом повернутся в нужную сторону. Или не все, но – достаточные для успеха дела. Она – после ваших с Зиэлем подвигов против нафов – тебе враг, а, стало быть, и мне, поскольку я хозяин этих мест и твой учитель, стало быть, покровитель.
Считаю так: она меня унизила, богиня сия. И поступлю соответственно.
– А как?
– Зуботычинами, как еще? Взаимность, равновесие – вот закон, повелевающий Вселенной. Один из законов. Полежал? Теперь сюда ковыляй, поближе к свету, подставляй ногу на проверку… Жар, так и быть, заговорю, а ранку просто травками обложу. Еще день-два – и здоров будешь.
– А Гвоздик?
– Этот еще живучее тебя. Но – помяли его как следует, ему еще денек, добавочно к твоему.
И так оно и случилось по слову отшельника Снега. На следующий день Лину сняли повязку с ноги, на черезследующий – разбинтовали Гвоздика. У того, взамен выдранных чешуек, народились новые, еще несколько дней – и скроются почти все шрамы, обновленную шкуру будет не отличить от старой. Снег убедился, что оба окончательно пошли на поправку, прощупал каждому все ребра, косточки на руках и ногах, на задних и передних лапах, и стал готовиться в поход. Мотона, глядя на сборы, тяжко вздыхала, то и дело качала головой, приборматывала невнятное, словно бы про себя, громче обыкновенного гремела горшками и ухватами, но вслух высказывать свое неодобрение не решалась, ибо…
– Вот-вот, умница Мотона, за что и ценю, а не только за толстозадость. Свое мнение держи внутри горшка. Лучше скажи, куда я мог драконовую мазь засунуть? Вроде бы всегда я ее в кладовке держал…
– Дак в какой кладовке-то? Небось в холодной все время ищешь?
– А, точно! Ей же холод без разницы! Вспомнил, куда поставил! Вот она, голубушка… Лин, слушаешь меня? Старое заклинание лучше всего сводить с помощью драконьей мази. Чище всего. Свел, протер – смело новое наколдовывай, никакие ошметки от старого его уже не исказят, не подпортят…
Лин с любопытством смотрел, стараясь не выпустить из памяти ни одну мелочь, как Снег колдовал над кольчугой и мечами. Старые усиливающие заклятия он снял и с оружия и с брони, и тотчас наложил новые точно такие же.
– Мало ли, ослабли каким-то краем?.. От грозы, от происков, или от случайной ворожбы не то слово в них ударило… Кто ленится беречь собственную шкуру – обязательно с нею расстается в пользу победителя. Небрежность в нашем деле – смерть, а то и похуже. Далее. Острота и мощь оружия, крепость доспеха рукотворно подкрепляются после наложения заклятий, но отнюдь не до, если, конечно, ты хочешь все делать основательно… Вот смотри: заклятия положены, проверены, теперь можно и брусочками уважить… Меч основной, меч в запас, секира, ножи…
Лин вспомнил рассказы Зиэля и решился на вопрос:
– А ты что, в императорской гвардии служил?
Снег аж поперхнулся вместо ответа. Он долго и пристально вглядывался в Лина, потом начал водить ладонями вокруг своей головы, и ниже, вдоль груди и шеи…
– Нет, этого ты не мог… А! Старый я коровий ящер! Зиэль рассказал? Но и он… На него не похоже… Все-таки, он, иначе откуда… С чего ты взял? Отвечай четко и подробно. Глаза на глаза, не виляя. Это важно.
Испуганный Лин пояснил, что Зиэль… – «Ах, все-таки Зиэль, скотина ядовитая!..» – Зиэль рассказывал, что нельзя говорить про оружие – «точить», а можно всякими другими словами, и что в старину столичные гвардейцы любили говорить про мечи «уважу»…
– Ну уж, в старину… Хотя… как время-то летит… Значит, опять я сам виноват, сам языком, как мечом, размахался. Тут уж ни на кого вину не переложишь.
Вся свирепость постепенно покинула чело Снега, и вновь с Лином неспешно беседует седой и терпеливый мудрец, голос его чист и негромок, руки привычно обихаживают синюю сталь секиры, на лице легчайшая, еле заметная улыбка…
– Это сейчас, с высоты прожитого, все тогдашние наши мечты и запросы представляются ерундой, а тогда мы не колеблясь принимали смертные вызовы, равно в защиту собственной чести и чужих заблуждений. Помню, дело было – прическа!.. Прическа одной девы, и не самой графини.. не важно как ее звали… а всего лишь ее камеристки – послужила поводом для схватки между двумя небольшими отрядами, по восемь всадников в каждом… Вперемежку – гвардейцы с придворными, кто с кем дружбу водил, против других гвардейцев и придворных дрались буквально в двухстах локтях от Дворца, наглость неслыханная! Четверо погибли, остальные двенадцать получили по три месяца подземного каземата, не различая штатских и военных, всех, кого взяли на месте – а взяли всех, оставшихся в живых, – на цепи, в грязи, на одной воде и хлебе, среди крыс, без свиданий, в темноте, без права возжигать свечи и иные светильники, магические и природные… В соседних клетках по одному сидели, победители и побежденные, покуда Его Величество, отец нынешнего Императора, лично не даровал прощение всем нам. Нас должны были казнить – не казнили. А ведь вместо неминуемой казни, по предельно смягченному формальному приговору – после каземата – военным все равно предполагалось изгнание из рядов гвардии, придворным – ссылка в отцовские имения. И от этого отмолили заступники… и заступницы. Вышли мы, попьянствовали, единым уже братством, два дня – и на восточную границу, в действующие войска, на передовую, грехи замаливать, вся дюжина, военные и бывшие штатские…
– Как на восточную? А разве там воюют? Там же тихо?
– Сейчас – тихо, но не всегда так было.
Лин попытался взять кольчугу в руки… Ого, какая тяжелая!
– Рано тебе еще кольчуги примерять. Тем более, что… Видишь, как здесь кольца плотно посажены, и сами они толще обычных? Потому как одними защитными заклинаниями броню насытить невозможно, броне прочность и надежность подавай, выкованную людьми, добытую из металла. Эту я сам ковал, лично одно железо в другое присаживал, мелкими добавками, в сплав, только оно не совсем железо. Удалась кольчуга, крепче этой вот – мне видеть просто не доводилось!
– А гномы?
– Что гномы?
– Гномы разве доспехов не куют?
– Больше бабкиных сказок слушай! Гномы – они же мелкие существа. Их оружие и броня – даже тебе не впору будут. Случается иногда, редко весьма, но куют на заказ и для людей. Да только гномы – заруби себе на носу, на всю жизнь вперед запомни – весьма ненадежный народ, очень искусные, однако и очень хитрые существа. Бьется, бьется такой доверчивый, мечом гномьей выделки, а тот – бах! и в решающий миг, посреди сечи, вдруг глиняным станет. Просто вздумалось им так подстроить, не от расчета, из вредности. Или еще какое коварство тишком приколдуют… Бывали случаи, сам свидетель. Гномы – народец озорной, людей недолюбливают, чтобы проверить их поделки на каверзу – иной раз и ста лет мало. Так что уж лучше попроще, людское, да – родное. Но что мастера непревзойденные – отрицать не буду, так оно и есть. Уж если они что на совесть сделали – цены тому нет.
– Но мечи они куют? Не только себе, а людям?
– Я же сказал – все куют. И драгоценные камни гранят, и замки строят. Но – народ ненадежный. Ты к чему про мечи спросил? Если насчет моих – то нет, все они человеческой работы, хотя и неплохи.
– А… – Лин хотел спросить, не знает ли Снег про меч Зиэля, но в последний момент состорожничал: очень уж не любит Снег обсуждать с Лином все, что хоть чем-нибудь указывает на Зиэля. – А… у маркизов Короны фамильный меч – кто ковал? Гномы?
– Ха! Ты-то откуда про меч сей… Ах, да… догадываюсь. Нет. Я более чем уверен, что не гномы. Гномам подобный уровень не по зубам.
– Гномам не по зубам??? Тогда…
– Я в руках не держал. Даже и вблизи не шибко-то рассмотришь, хотя я видел его в работе… Ну, там, на поле битвы. Мелькает клинок, на месте не стоит, сам понимаешь. Общее мнение таково, что ковал этот меч Ларро, бог войны, а взамен, в уплату, взял с рода маркизов такое – мало никому не кажется.
Читать бесплатно другие книги:
