Знак небес Елманов Валерий

Глава 10

И вновь ожидается бой

• Все возвращается, — осень, надежды и страхи,
• Все, что уходит, — всего лишь к тому,
• чтобы вновь возрасти из песка…
• Над игрушечным миром на панцире Матери-Черепахи
• Время свивается в кольца, готовое для броска.

О. Погодина

Ох и долго же тянулись зимние дни для Константина. Все ему казалось, что настанет весна и что-то обязательно поменяется, да непременно в лучшую сторону. Но изменения произошли гораздо раньше, еще под Рождество, когда к князю, проведать больного друга, зашел Вячеслав.

Воевода был веселый, румяный, с морозца. И пахло от него так же: свежо и хрустко. Вначале он бодро отрапортовал, что с нынешнего лета великий князь Рязанский, Владимирский, Ростовский, Суздальский, Муромский, а мелочь в счет не берем вообще, может рассчитывать на двадцать тысяч только пешего ополчения плюс к тому пять тысяч конницы.

Уточнил, справедливости ради, что со всем этим воинством, которое пока далеко не воинство, еще возиться и возиться, но главное, что оно вообще имеется в наличии. К тому же хлопцы по большей части крепкие, достаточно смышленые, так что он, Вячеслав, как верховный воевода, за оставшееся время до ума их доведет.

Потом друзья посидели, поболтали о разном, в том числе и о том, как Минька своего родного князя заждался и сколько еще всякой всячины юный Эдисон Константину приготовил, а ему, верховному воеводе всего Рязанского княжества, сообщать отказывается. Говорит — сюрприз для князя.

Уже уходя и стоя в самых дверях, Вячеслав вспомнил напоследок:

— Да, чуть не забыл. Из Владимира все святое семейство я уже отправил, как ты и говорил, в Переяславль-Южный. Неделю назад они уехали. Так что ныне там твой Святослав уже на всю катушку распоряжается.

— А Ярослава тоже?.. — уже чувствуя непоправимое, спросил князь непослушными губами.

— Его я бы и еще раньше спровадил, — сердито ответил Вячеслав. — Ну и козел же он. Только-только вставать с постели начал, еще еле ходит, по стеночке, а уже козни пытается строить. Ты же ему оставил пяток бояр из стариков. Так он с ними все шу-шу-шу да шу-шу-шу. Но я, правда, стукачей из числа их дворни завел, и они мне быстренько своих хозяев заложили. Прямо с потрошками сдали, тепленькими. Да ты что, ты что? — кинулся он к князю, пытаясь удержать его и не дать встать. — Костя, тебе ж лежать надо. Очумел ты, что ли? Все в порядке, ты не думай. Троих из них я тем же санным поездом уже отправил. Так что успокойся — никакой измены, никаких переворотов. Вот напугался, дурилка.

— А Ростислава? — спросил Константин еле слышно.

В голове у него все плыло, все кружилось. Стены вокруг будто плясали, да и потолок с полом вели себя тоже неадекватно.

— И ее отправил, естественно. В принципе, она, пожалуй, одна нормальная баба там и была, с которой еще хоть как-то пообщаться можно. А эта, которая вдова Константина, квашня квашней. Да и пацаны тоже волчатами все смотрели на меня. Зато Ростислава и вежливая, и приветливая. Все о твоем здоровье спрашивала.

— Не тарахти, пожалуйста, — сморщился, как от зубной боли, Константин. — Лучше скажи, ее как-то вернуть можно?

— Ее одну? — от удивления глаза Вячеслава даже округлились. — Ты, вообще-то, в своем уме, княже?!

— Нет, ну, пусть со всеми остальными, — заторопился с объяснениями Константин. — Я вот тут подумал чего-то и решил, что они… что я… их бы где поближе надо… и нечего им там, в Переяславском княжестве, делать. Пусть они… ну, в Муроме будут. Под боком у меня, ну и пригляд понадежнее за тем же Ярославом.

— Вообще-то, поздновато уже, — хмуро выслушав друга, Славка задумчиво потер переносицу. — Да и ни к чему им в Муроме сидеть. Опять же мордва рядом и эти твои — как их там? — волжские булгары. Ты, кстати, в курсе, что они Великий Устюг захватили и пограбили? Между прочим, теперь это тоже твой город, — и протянул намекающе: — Я так подумал, что долг платежом красен. К тому же мне ребятишек новых в деле испытать охота. Опять же зима, санный путь шикарный, а Минька заодно свои пушки испытает на них, чтоб знали в другой раз, как по нашим городам шляться.

— Ты погоди с испытаниями, с Устюгом этим, булгарами. Давай о другом договорим, — каждое слово давалось Константину все тяжелее и тяжелее, будто и не слова то были, а каменюки пудовые. — Я про то, чтобы вернуть.

— Так сказал же я — неделю назад уехали. Где я тебе их возьму! Они уж, поди, в Чернигове или Новгороде-Северском.

— Обоз, дети… Они не могли так быстро двигаться.

— Да на черта это вообще надо, — возмутился Вячеслав. — Ты же все правильно решил — загнать их подальше, и пусть там сидят и не рыпаются.

— Это… мне… надо…. Очень надо… — с огромным усилием выдавил из себя Константин и потерял сознание.

Когда он открыл глаза, то Вячеслав продолжал сидеть возле его постели, только был весь какой-то мрачный, помятый, а левую руку держал на перевязи, у груди.

— Ты когда пораниться успел? — спросил Константин и попытался сострить: — Я что, буянил тут, когда вырубился?

— Лучше бы буянил, — хмуро буркнул Вячеслав. — Я уже второй день здесь сижу. Все жду, когда ты наконец очнешься.

— А за ними так и не ездил?

— Вернулся уже! — не выдержав, заорал Вячеслав. — Вон, и Доброгневу из Рязани привез. Как видишь, вовремя.

— А за ними?.. — упрямо повторил вопрос князь.

— Вот это видел? — показал Вячеслав забинтованную руку. — Вот и все результаты моей поездки. Говорил же тебе, что поздно уже. Догнал я их уже под Козельском, а это черниговские земли, не наши. Еще подъезжал только, как уже недоброе почуял — уж больно у них эскорт увеличился. Одних воев человек тридцать, не меньше. Видать, встретили, потому что, когда отсюда выезжали, человек пять у них и было из дружинников.

— Почему так мало? — удивился Константин. — А если бы в дороге что-то случилось? Это ж на нас сразу вина бы легла.

— Своих два десятка я в счет не беру, — пояснил Вячеслав, продолжая ласково, будто малыша, баюкать перевязанную руку. — Они только до границы их проводили и назад повернули. Но главное — не поняли они меня. Я ору: «Стойте, поговорить надо», а они как ломанулись. Уж не знаю, чего подумали, но явно что-то нехорошее, потому что отстреливаться стали. Со мной и был-то всего десяток — куда там бой принимать. Главное — слушать ничего не хотят. Знай себе пуляют, гады.

Он поморщился, продолжая бережно баюкать раненую руку, и пожаловался:

— В кость попали. Теперь еще неделю, а то и две болеть будет.

— Извини, — вздохнул Константин.

— Из твоих извинений шубу не сошьешь, — хмуро заметил воевода.

— Ты чего, гривен хочешь? — удивился князь.

— Дурак ты, Костя, хоть и князь, вот что я тебе скажу! — возмутился Вячеслав. — У меня там три человека полегли из-за твоей дури. Еще двое — куда ни шло, раны заживут, а одному стрела в легкое угодила. Даже Доброгнева сказала, что не знает, будет жить или нет. Тебе блажь княжеская в башку запала, а у меня народ погиб.

— Прости.

— Прости не простынь — на стене не повесишь, на кровати не постелешь, — недовольно отозвался Вячеслав. — Их родителям помочь надо бы. Деньгами, конечно, сыновей все равно не вернуть, но хоть подспорье какое-то будет.

— Скажи там Зворыке, чтобы по пять гривен каждой семье выдал.

— Да уж будь спокоен. Скажу, не постесняюсь, — заверил воевода все так же ворчливо.

— Прости, — еще раз повторил Константин, не зная, что еще сказать.

— Да что ты все заладил — прости да прости, — шмыгнул носом Вячеслав. — Ты лучше о себе подумай. Как отмазываться теперь станешь? Они же все обязательно решат, что ты меня за ними послал, чтобы прикончить по дороге. Потому и за пределы княжества своего выпустил — след заметал. Только твои люди все плохо рассчитали, вот и сорвалось, — и досадливо протянул: — И чего я тебя вообще послушался?!

Вячеславу хотелось поговорить с другом еще о многом, но он, справедливо полагая, что князь еще слаб для серьезных разговоров, решил от них воздержаться. Константин же, погруженный в себя от известия о том, на какое расстояние удалилась от него Ростислава, совсем заскучал.

— Ну да ладно, — прервал воевода затянувшуюся паузу.

Он встал, легонько похлопал Константина по плечу здоровой правой рукой и заверил успокоительно:

— Доброгнева сказала, что через неделю ты у нее вставать начнешь, а через две, от силы три, я за тобой приеду и в Рязань заберу. Говорю же, тебя Минька в Ожске заждался. Вот и помаракуем втроем, как да что насчет булгар. Не нравится мне что-то их поведение.

«А почему втроем, без отца Николая?» — чуть было не вырвалось у Константина, но он вовремя вспомнил, что сам же его отправил еще по осени с двумя десятками дружинников в Киев, а потом аж в Никею для утверждения в епископском звании.

Вообще-то священники — белое духовенство[65], а епископом может стать лишь монах, то есть из черных, но Константин решил, что все это пустяки, и главное в том, чтобы получить принципиальное согласие митрополита Матфея. Монашескую же рясу на отца Николая запросто можно напялить в каком-нибудь из многочисленных киевских монастырей.

Через неделю он уже и впрямь начал вставать, а через две вовсю ходил по терему, хотя и недолго — не больше чем по получасу. Когда Вячеслав приехал забирать князя в гости к Миньке, то Константин чувствовал себя совсем здоровым, разве что к вечеру все-таки изрядно уставал, но это были уже мелочи.

— Как отдыхалось, бездельник ты наш драгоценный? — осведомился Вячеслав, едва они отъехали от Переяславля.

— И не бездельник я вовсе, — проворчал Константин обиженно и толкнул ногой небольшой сундучок, аккуратно притороченный в возке сразу за спиной возницы. — Вон сколько трудов накатал — чуть ли не доверху его набил.

— А что там? — полюбопытствовал воевода, откупоривая фляжку и с аппетитом прикладываясь к ней.

— Половина сундука — история, — кратко пояснил князь. — Она вся в отдельной шкатулке, ленточкой перевязанная, и вверху надпись: «После моей смерти отдать воеводе Вячеславу Михайловичу, отцу Николаю или Михаилу Юрьевичу».

Воевода Вячеслав Михайлович от таких слов поперхнулся и долго откашливался.

— В глаз бы тебе дать сразу! — рявкнул он грозно и передразнил зло: — После моей смерти! Да после твоей смерти Руси хана настанет, карачун и капут, вместе взятые. Ты про это и думать не моги.

— Да я это так просто. Мало ли, — смущенно пожал плечами Константин.

— Мало ли, — проворчал воевода, остывая. — Никаких мало ли. Должен жить, и все тут. Обо мне-то, небось, и не подумал?! А о Миньке, об отце Николае? Да если всю толпу собрать — знаешь, сколько людей на тебе одном завязаны? Тьма. На-ка лучше, накати малость, авось дурь и растворится.

Константин послушно взял фляжку и сделал пару глотков. Мед был отличный, вишневый, с легкой горчинкой и хорошо выдержанный. Словом, вкуснота. Такого можно и еще пару глотков… и еще. В голове зашумело.

— Отдай продукт, — заволновался Вячеслав, отнимая у него фляжку, но не забывая похвалиться: — Лично нашел в княжеских погребах во Владимире, — и пояснил туманно: — Я там место для обороны подыскивал на случай внезапной вражеской атаки, ну и заодно уж…

Пока друзья говорили, сани успели углубиться в девственный дремучий лес, застывший в ожидании момента, когда же наконец над ним поднимется тяжелое и величественное зимнее солнце, раскрасневшееся от морозца. Высокие разлапистые ели, плотно закутанные в густой январский снег, медленно проплывали по обеим сторонам уже накатанной неширокой санной дороги.

«Интересно, как они тут разъезжаются-то, если навстречу друг другу?» — поневоле подумал Константин при виде огромных сугробов, возвышавшихся по бокам неширокой колеи. Кругом царило торжественное безмолвие, лишь изредка нарушаемое беззаботными птицами.

В основном это были снегири, которые веселыми стайками вспархивали с деревьев, слегка тревожась от близости проезжающих мимо людей, и тогда с ветвей слетали маленькие пуховые горсточки искристого снега, устраивая что-то вроде миниатюрного снегопада.

Один раз Константин даже приметил рыжую мордочку лисички с любопытным черным носом, которая с интересом поглядывала из своего укрытия на пяток саней и два десятка конных дружинников, проезжавших мимо нее. Если бы с ними были ее извечные недруги-собаки, лисичка, конечно, не была бы такой нахальной, но острое чутье, которое никогда не подводило свою хитрую хозяйку, ничего не говорило ей о четвероногих врагах, потому она так и осмелела.

Воздух был прозрачен и душист. Пахло сочным ядреным морозцем, свежей хвоей и еще чем-то таким, что присуще лишь одному зимнему русскому лесу, который равнодушно взирал на проезжающих путников с высот вершин могучих деревьев.

— Да хватит мне, пожалуй, — ответил Константин, с удивлением чувствуя, что язык как бы еще слушается своего хозяина, но вместе с тем норовит выказать первые легкие попытки неповиновения.

Вячеслав внимательно посмотрел на князя и утвердительно кивнул:

— Сам вижу, что хватит. Ну, тогда ответь мне, как на духу, только без вранья, у тебя к Ростиславе как, серьезно, или так себе, увлеченность пополам с влюбчивостью?

— Жена моего лютого врага… — начал было высокопарную речь Константин, но воевода тут же досадливо оборвал его:

— Я же просил без вранья. Не хочешь правду сказать — вообще ничего не говори. Пойму и не обижусь. Не забывай, мне в двадцатом веке почти тридцатник стукнуло — не сопляк, чай. И не из-за праздного любопытства вопрос задаю — для дела надо.

— А что, с ней что-то случилось?! — резко повернулся к Вячеславу Константин.

Пожалуй, даже чересчур резко. Настолько, что чуть не выпал из саней, но был вовремя ухвачен за воротник бдительным воеводой.

— Нарезались вы, ваше благородие. Это я виноват, не доглядел, — бормотал он, усаживая Константина поудобнее и заботливо кутая в медвежью полсть. — Думал подпоить тебя да все выведать, — вздохнул он. — А вот не рассчитал маленько. В порядке твоя Ростислава — не боись.

Константин медленно и очень осторожно снял с мизинца правой руки маленький перстенек и молча протянул его другу.

— Это что? — не понял воевода.

— Она подарила, перед тем как… ну, тонула. Там на внутренней стороне надпись выгравирована — прочти и все поймешь.

Вячеслав долго вертел в руках перстенек, но затем, отчаявшись прочитать, протянул его обратно князю.

— Что-то шрифт уж больно мелковат, — пожаловался он. — Ты лучше сам мне зачти.

— «Ничтоже от любве крепчайше», — медленно произнес Константин, даже не глядя на гравировку.

— Очень поэтично, — туманно заметил воевода. — Если бы еще кто-нибудь перевел, то совсем бы хорошо было.

— Ничего нет крепче любви. Так что у меня все очень серьезно, Слава. Ты даже не представляешь, насколько, — вздохнул Константин и переспросил с тревогой: — С ней и правда все хорошо?

— Да-а, — задумчиво протянул воевода. — Не нравится мне все это, ох как не нравится. Ведь она же — не забывай — жена твоего злейшего врага.

— Так что с нею? — настойчиво переспросил Константин с еще большей тревогой в голосе.

— Господи, да что ж ты так испереживался-то весь. Сказал же я — жива она, жива и здорова, и вообще все в порядке… у нее.

— А у кого не в порядке? — не отставал князь.

— Будто не знаешь, чья она жена, — хмыкнул Вячеслав.

— Он что — умер?! — ахнул Константин.

И не понять, чего в этом возгласе было больше. То ли сожаления, но лишь оттого, что это ее муж и сама его смерть, невзирая ни на что, все равно причинила бы ей определенную боль, то ли — чего уж тут таиться — облегчения, густо настоянного на радости. Скорее, последнего.

Говорят, что грешно радоваться смерти любого человека. Грешно, даже если он самый закоренелый преступник, негодяй и убийца, казненный по приговору суда. А уж если не можешь сдержаться — радуйся не самому этому факту, а тому, что есть еще справедливость на свете, ликуй не оттого, что палач его повесил или голову отрубил, а тому, что правосудие восторжествовало, хоть и с большим запозданием, но это уж как водится. У Фемиды-то повязка на глазах, слепая она, считай, а слепые и ходят медленно, и все свои поступки совершают тоже без спешки.

Понимал все это Константин умом, а вот сердце сдержать не мог. Известное дело, они с разумом испокон веков не в ладах.

— Живой он, гад, — буркнул Вячеслав. — Знал бы я, что ты так его смерти радоваться станешь, я бы его, гадюку, еще под Коломной удавил бы. Да и давить бы не понадобилось, — чуть подумав, добавил он. — Там и всего-то оставалось — не перевязать вовремя.

— А теперь, Слав, представь, каково мне было бы в роли убийцы ее мужа выступать? — поправил его с укором Константин и вздохнул. — Значит, живой, — протянул он с сожалением.

— И живее всех живых, — заметил воевода. — Он еще нас с тобой переживет. К нему уже князья черниговские и новгород-северские в Переяславль зачастили. Чую, не успел оклематься, как опять что-то замышляет.

— Да он и ходит-то, поди, до сих пор еле-еле. Куда ему козни затевать? — вступился справедливости ради за Ярослава Константин.

— Чтоб других на нас натравить, много здоровья не надо, — откликнулся Вячеслав. — А то, что науськивает, так это точно. Только теперь он коалицию сбивает, чтоб всей толпой навалиться, а это верных сто тысяч, если не полтораста.

— Ну, и у нас, если всех собрать, тоже под пятьдесят будет, — возразил князь.

— Знаешь, Костя, — задумчиво произнес воевода. — Я, конечно, в сорок первом в армии не служил. Как да что там было — не знаю. Может, и впрямь деваться было некуда, когда в Подмосковье под немецкие танки десятки тысяч людей необученных клали. Только знаю одно — сейчас у нас не сорок первый год и сопляков деревенских и прочую шелупонь гражданскую с вилами или там с косой в руках я в твое ополчение не призову. Сам не буду, да и тебе не позволю, хоть ты мне и друг. Во всяком случае, пока я у тебя на должности верховного воеводы стою. Я лучше Рязань сдам, — и тут же поправился: — Временно, конечно. То есть мне всякие политические штучки-дрючки до лампочки, хотя здесь, наверное, правильнее будет говорить «до лампады». Словом, коль деваться некуда, лучше буду тактику Кутузова использовать, но народом необученным дыры затыкать не стану. Так что, если тебя что-то не устраивает в моих соображениях, ты сразу скажи, я уволюсь. Деньжат ты мне подкинешь — я их честно заработал, построю где-нибудь возле Оки теремок и буду жить припеваючи. Мне ж много не надо.

— Да чего ты так развыступался-то, — примирительно толкнул друга в бок Константин. — Согласен я во всем. Разве что со сдачей Москвы, то есть Рязани, малость неприятно. Да и то лишь потому, что у местных князей есть дурная привычка. Они, когда к соседу воевать приходят, начинают изгаляться, как свиньи последние. Крестьян в полон забирают, села жгут, скот угоняют. Короче, ведут себя не как русские, а как фашисты какие-нибудь.

— Спасибо за информацию. Обязательно учту.

— Не за что. А кстати, что ты там про Ярослава говорил? Источник-то надежный?

— Куда уж надежнее, — хмыкнул Вячеслав. — Ты обратил внимание, что с тобой Вейки давно нет? Я ее давно к жене, гм, — он кашлянул и смущенно поправился: — К Ростиславе отправил. Это еще до того, как у тебя рецидив случился. Ну, пообщались малость. Деваха она смышленая, сразу поняла, что от нее нужно. А для связи я тоже человечка подобрал, которого как раз в Переяславль отправил, и даже раньше, чем всю эту семейку. Ну, чтоб обжился там, и подозрений не возникало. Да ты его знаешь — Любомир, который и свиданки тебе в свое время с Купавой устраивал, и с Хвощом ты его посылал ума-разума в посольствах разных набираться.

— Я же его в дружину обещал принять, — вздохнул Константин. — Обманул, выходит. Княжеского слова не сдержал.

— Да не обманул, — досадливо поморщился Вячеслав. — Я с ним потолковал и разъяснил, что есть дружина явная и есть тайная. От последней, конечно, видимого почета мало, да и перед девками нечем похвалиться будет. Но зато каждый человек из дружины этой все время у меня да у князя на особом счету будет. А если о пользе для княжества говорить — так тут и вовсе сравнить не с чем. Действуя тайно да еще и с умом, можно врагу столько вреда принести, сколько целой сотне, да что сотне — тысяче не под силу. И потом, если он в обычную дружину вступит, то поначалу рядовым только станет, а сумеет дальше пробиться или нет — никому не известно. А в тайной я его сразу десятником назначил, а там, глядишь, в скором времени и сотником станет.

— Силен ты детей охмурять, — крутанул головой Константин.

— Это ты в порицание или в поощрение? — с подозрением покосился на князя воевода.

— Это я в восторге, — нашел тот подходящий ответ.

— Тогда ладно, — милостиво кивнул Вячеслав и продолжил: — Так вот, эту весточку мне от него как раз перед самым отъездом к тебе доставили. Почему я и хотел с тобой посоветоваться. Дело в том, что черниговские и новгород-северские князья собрались легкий набег устроить в приграничной полосе, только неизвестно в чьей. Где и как все это будет — Любомир толком не узнал, может, даже и не у тебя вовсе, но точно известно, что там, где язычников много. Предлог-то святой — веру христианскую подпереть копьем. — И сплюнул презрительно. — Хреновая вера, если для ее установления меч нужен. Ну да ладно, мне эти поповские штучки-дрючки триста лет в обед. Ты лучше скажи, есть ли у них где-нибудь граница с какими-нибудь дикарями? Ну, скажем, с литовцами там, с латышами, с эстонцами. А то, может, я зря беспокоюсь и понапрасну людей разослал по селам возле Ростиславля, Зарайска, Глебова, короче, по всей нашей западной границе?

— Я даже и не знаю, Слава, — честно сознался Константин.

— Ты историк или где? — возмутился воевода.

— Да в том-то и дело, что историк, а не географ. За Полоцкое княжество точно тебе могу сказать — там граница есть. Более того, прибалты с немецкими рыцарями кусочки из него уже выцарапывают. Ну, там, Кукейнос, Гернике…

— Какие-то нерусские названия, — заметил Вячеслав.

— Какие есть, — развел руками Константин. — Точнее, какие были. Скоро их там переименуют, если уже не поменяли все. Еще я точно знаю, что новгородские земли на западе тоже с Прибалтикой граничат, особенно Изборск и Псков. А ну-ка, подожди.

Он зажмурил глаза и попытался представить перед собой среднюю школу, затем урок истории и себя с указкой в руке. Так, теперь он подходит к карте древнерусских княжеств перед татаро-монгольским нашествием и начинает показывать, как шел Батый. Что брал вначале, в какие степи затем отошел, как ударил по Переяславлю, Киеву, Галичу, Владимиру-Волынскому, далее пошел на Польшу… стоп.

— Нет у прибалтов границы с Черниговом. К северо-западу от них лежат полоцкие земли, ну, может, еще чуть-чуть турово-пинские, хотя точно не скажу. А еще строго на север — там Смоленское княжество.

— Значит, на тебя нацелились, — протянул задумчиво Вячеслав. — Теперь осталось точно выяснить, куда именно бить будут, и дело в шляпе. Любомиру такое не поручишь — опасно. Мальчишка совсем. Так что попасться может запросто, силенок не рассчитав. К тому же, скорее всего, поздно будет. Значит, — заключил он, — будем большие маневры устраивать и по пятку дружинников в каждое село выставлять. Чтоб постоянное дежурство было.

— Подожди-ка, — запротестовал Константин. — Ведь у них есть еще южная граница, с половцами. О ней-то мы не подумали.

— Оно им надо — будить лихо? Тем более что Ярослав совсем недавно их на тебя приглашал, — отмахнулся Вячеслав.

— А если они на Данилу Кобяковича нацелились, на союзника моего?

— Да ты же сам говорил, что он далеко внизу кочует, близ Азовского моря?

— Сурожского, — поправил его князь.

— Один черт, — буркнул воевода. — Я хоть и не историк, но… Русские князья хоть раз на половцев зимой ходили, тем более в такую даль?

— Вроде бы нет, — неуверенно протянул Константин.

— Значит, все ясно, — подвел неутешительный итог Вячеслав. — Пойдут они именно на тебя. Ну что ж, — вздохнул он обреченно. — Будем ждать.

Глава 11

Эдисон Кулибиныч

• Счастлив в наш век, кому победа
• Далась не кровью, а умом,
• Счастлив, кто точку Архимеда
• Умел сыскать в себе самом, —

• Кто, полный бодрого терпенья,
• Расчет с отвагой совмещал —
• То сдерживал свои стремленья,
• То своевременно дерзал.

Ф. И. Тютчев

Минька встретил обоих друзей с распростертыми объятиями.

— Князь в дом — гость в дом, — безбожно переврал он известную поговорку, — гостеприимно приглашая их в свой обширный двухэтажный дом — бывший княжеский терем, заново отстроенный после прошлогоднего пожара. Теперь он был не только сердцевиной всего Ожска, но и личной резиденцией самого изобретателя.

Константин только кашлянул в ответ, сдерживая улыбку, и лишь поинтересовался:

— Скажи-ка мне…

— Нам, — тут же встрял воевода, снова превратившись в балагура-спецназовца Славку, готового в любой момент подколоть, разыграть и схохмить.

— Пусть нам, — покладисто согласился Константин. — А на кой ляд тебе одному такие замечательные, но огромные хоромы?

— Ну, не век же мне бобылем вековать, — степенно заметил Минька, и Славка тут же начал кусать губы.

Начинать подшучивать с самого порога ему не хотелось, но вопрос так упрямо и очевидно напрашивался на язык, что воевода не выдержал:

— А как насчет женилки? Уже все в порядке?

Миньке не понадобилось подыскивать достойный ответ. Откуда-то из-за угла выпорхнула растрепанная девчонка, на вид лет семнадцати, не больше, и робко осведомилась:

— Так что, Михал Юрьич, все, что ты повелел, я сполнила. Дале-то как?

— Ну, подсобишь гостям дорогим, — солидным, хоть и ломающимся еще баском, произнес Минька и по-хозяйски шлепнул шмыгнувшую мимо него девку чуть пониже спины.

Та смущенно, но в то же время радостно взвизгнула:

— Сызнова вы, Михал Юрьич, за свое.

— И впрямь отросла, — изумился Славка, провожая ее оценивающим взглядом.

— Ну, ты тут не больно глазами зыркай, — заметил ему Минька. — И вообще на чужой рот каравай не разевай.

С пословицами юный изобретатель был явно не в ладах.

— Да нет, куда там моему караваю до твоего, — сокрушенно вздохнул бывший спецназовец и двинулся следом за князем в просторную горницу, полностью заставленную столами различного размера.

Все они были настолько загромождены различными инструментами и непонятными штуковинами, что пустого места ни на одном из них практически не оставалось. На многочисленных полках тоже чего только не было! Да и на полу валялось всего в избытке, включая даже какие-то мешки. Один из них был открыт, и Константин с удивлением заметил, что тот доверху наполнен странной однородной светловатой массой. Подойдя поближе и зачерпнув из него горсточку, князь обнаружил, что держит в руках самые обычные… древесные опилки.

Впрочем, всему этому друзья не особенно удивились. Гораздо больше их поразил так называемый красный угол, где у доброго христианина всегда находилась божница с одной, а чаще с тремя иконами. Так вот у Миньки там расположился целый иконостас аж на семь икон, ярко освещаемых сразу тремя лампадами.

Более того, практически на каждой полке и над каждым столом красовалось еще по иконе. Великомученики, угодники и апостолы мрачно и ревниво взирали со всех сторон на вошедших.

— Восемь, десять, двенадцать… Нет, опять сбился. Сразу видно, что здесь святой человек живет, — благоговейно прошептал Славка. — Ну, прямо тебе храм, а не мастерская. И ты их всех знаешь, Михал Юрьич? — обратился он к улыбающемуся Миньке.

— Конечно, — ответил тот уверенно.

— А вот этот, например, кто? — Воевода-спецназовец ткнул пальцем наугад в какую-то икону, на которой был изображен скорчившийся, чрезвычайно худой полуголый человек, торжествующе ухвативший руками что-то черное с красными точечками.

— Это святой Пеликан, одолевающий беса, — гордо ответил юный изобретатель, хитро улыбаясь.

— А это? — Палец князя уткнулся в икону с изображенным на ней мрачным типом, угрожающе растопырившим пальцы.

— Это великомученик Амфибрахий, одолевший водяного змия.

— Ну а вот тот? — осведомился Славка, указывая на изображение чрезвычайно волосатого мужика, голый торс которого был увешан крест-накрест, будто патронташем, двумя здоровенными цепями.

— Это страстотерпец Абдурахман, терзающий себя за то, что не сдержался и пошел на сделку с сатаной дабы получить некое тайное знание, — во весь голос отрапортовал Минька, уже не сдерживая улыбки.

— Странные какие-то имена у твоих святых, — протянул Славка.

— А это у тебя вообще мастерская или храм? — непонимающе спросил Константин.

— Храм, конечно. Каждый раз, как зайду, сначала триста поклонов отобью, «Отче наш» прочитаю, потом еще пять молитв, благословения у всех попрошу, а уж потом за работу. Чуток потружусь — и опять за молитву с поклонами.