Строговы Марков Георгий

3

На пасеке Матвея ждал Влас, приехавший из города с важной вестью. Матвей увидел его с косогора. Влас сидел подле амбара, и бритая голова его блестела на солнце. Тревожное чувство поднялось в Матвее, когда он подошел к брату.

Влас шагнул навстречу, улыбнулся и заговорил скрипучим голосом:

– Третий день тебя жду. Надо вот так! – Он провел пальцем по кадыку.

– Пошли в дом, – проговорил Матвей, на ходу сбрасывая с плеч мешок с глухарями.

Захар, Агафья и Артемка засуетились возле охотников, оценивая добычу.

Анны дома не было: в день приезда Власа она с Максимкой уехала в Волчьи Норы.

Матвей и дед Фишка опустились на пол у порога, стаскивая промокшие бродни. Влас сел на табуретку, ссутулился, стал сразу меньше.

– Нерадостную весть привез я тебе, Матвей.

Матвей, сдерживая дыхание, взглянул на брата.

– Война, говорят, скоро будет. Да-с.

Кровь отхлынула от потного лица Матвея.

– С кем?

– С японцами. Сказывал верный человек. Нынче зимой пустил я к себе на квартиру тюремного фельдшера Прохоренко. Квартирант исправный, иной месяц вперед платит-с. Так вот он и говорил-с.

– Да брось ты сыкать! Смерть не люблю! Рассказывай о деле, – сердито сказал Матвей.

– Так вот он, Прохоренко-то, – заторопился Влас, – военным фельдшером был, а теперь перевелся в тюрьму. Уверяет, что вот-вот война на Дальнем Востоке начнется. Будто англичане японцам против русских помогать будут.

– Из-за чего же воевать собираются?

Влас втянул голову в плечи.

– Про то одному царю известно…

– Ну пусть один и воюет! – почти крикнул Матвей.

– На кулачках бы цари и схлестнулись, чем народ-то губить, – засмеялся дед Фишка, но, взглянув на Матвея, ставшего вдруг суровым, умолк.

Матвей встал с полу, выбросил бродни и мокрые портянки в сени и босой прошел в передний угол.

– Пропади она пропадом, жизнь такая! Было б за что воевать…

– Лихоманка жизнь, – хмуро заметил дед Фишка, понимая, что дело для Матвея может обернуться очень плохо.

Захар и Агафья вздохнули. Артемка по лавке пробрался за стол к отцу и обнял его за плечи. Мальчик видел, что отец взволнован, и пожалел его.

– Но есть, Матюха, выходец. Тебе можно не ходить на войну, – подымаясь с табуретки, проговорил Влас.

Матвей взглянул на брата.

– Поступай в тюрьму надзирателем. Оттуда не берут. С начальником можно все уладить. Я и Прохоренко похлопочем за тебя.

– Людей в неволе держать? Нашел тюремщика! Ты совсем, Влас, рехнулся! – вспылил Матвей.

– А убивать людей лучше? Ты об этом подумал?

Матвей опустил голову и, помолчав, сказал:

– Ну что ж. Придется поехать самому и все толком разузнать в городе.

– Непременно-с. Я затем и приехал, – обрадовался Влас.

Торговые дела Власа шли неважно. Он едва сводил концы с концами, а ссора с отцом лишила его последней поддержки. Надо было сделать что-то доброе для семьи, чтобы восстановить былые отношения. Это и заставило его поспешить на пасеку, как только он узнал о близкой войне.

В тот же день Матвей поехал в Волчьи Норы. О возможности войны русского царя с японцами уже поговаривали в народе.

В Волчьих Норах Матвей побывал у солдат, только что демобилизованных из армии. Солдаты рассказывали неутешительные новости. На Дальний Восток шли войска из России. Часть солдат, подлежащих увольнению, была задержана на неизвестный срок.

Из села Матвей вернулся вместе с Анной.

При одной мысли об уходе Матвея с пасеки у Анны сжималось сердце. То ласками, то угрозами пыталась она удержать Матвея дома.

– Ты подумай, Матюша, что будет? Опять все прахом пойдет, – говорила она. – Мельницу вот не достроили. Земли сколько у нас нераспаханной… И мне жить надоело так: не то вдова, не то мужняя жена. А войны, гляди, и совсем не будет.

Матвей молчал.

Жизненная дорога перед ним раздваивалась, и он еще не знал, в какую сторону придется идти.

4

Через три дня Матвей сидел в доме брата в городе и слушал пылкую речь Власова квартиранта, тюремного фельдшера Прохоренко.

Небольшой, щупленький, с усиками, закрученными в стрелку, он подскакивал в кресле и кричал, будто перед ним была толпа:

– Тихий океан и его побережье, дорогой мой, – это кладезь неисчислимых богатств. Сюда тянутся руки всех государств. И Россия не имеет прав отставать! Не надо забывать: мы – могущественная держава мира. Война будет! И скоро, дорогой мой!

Прохоренко передохнул, хлопнул Матвея по плечу.

– Россия разобьет, дорогой мой, японцев в полмесяца, но все-таки это будет война. Зачем вам рисковать собой?

Матвей смотрел на кривляющегося перед ним человека и чувствовал, что слова фельдшера раздражают его.

– Если жить по правде, господин фельдшер, – сказал Матвей, – то ни русскому царю, ни японскому не надо лезть на китайские земли. Пусть китайцы сами свою жизнь настраивают.

– Вы наивны, дорогой! – вскочил Прохоренко. – Поймите одно: Китай – это неисчерпаемые богатства…

– Так у богатства есть свой хозяин. Вот о чем я.

Прохоренко махнул рукой, схватил со стола пачку газет и выскользнул за дверь.

– Этому впору городским головой быть, – с гордостью сказал Влас.

Матвей молча выплюнул окурок на щелястый, некрашеный пол.

Вечером он пошел к Соколовскому. На многие вопросы тюремный фельдшер не дал ответа. В газетах, на которые он ссылался, было много угроз японцам, бахвальства, но ничего определенного о войне не говорилось.

Матвей долго блуждал по городу, пока нашел улицу, на которой жил Соколовский. Взойдя на покосившееся парадное крыльцо двухэтажного дома, он дернул за проволоку звонка.

Вскоре послышались торопливые шаги по лестнице, и дверь широко распахнулась. На пороге стояла высокая молодая женщина. Большие синие глаза ее смотрели на Матвея с любопытством.

– Мне Соколовского надо, – сказал Матвеи.

– Такой здесь не живет, – ответила синеглазая женщина.

– А он здесь жил? Это дом номер двадцать девять? Он сам мне этот адрес давал, – торопясь, проговорил Матвей.

– Да, он здесь жил. Но теперь не живет. А вы что – его родственник или просто знакомый? – как-то странно спросила синеглазая женщина, продолжая внимательно приглядываться к Матвею.

– Знакомый, – ответил Матвей и подумал: «Что она, дура? Уж на родственника-то я никак не похож».

– Ах вон как! – воскликнула женщина, точно услышала что-то неприятное, но, спохватившись, проговорила подчеркнуто любезным тоном: – Сочувствую вам, но где теперь живет Соколовский, не могу вам сказать, – не знаю.

«Все знает. С того же куста ягодка», – решил Матвей и, помолчав, спросил:

– А Беляев здесь не проживал?

– Беляев? Никогда о таком не слышала. Соколовский жил… это так.

Матвей постоял несколько секунд, обескураженный неудачей, и слегка поклонился.

– Всего доброго вам!

– До свиданья! – сухо бросила женщина и хлопнула дверью, но когда Матвей оглянулся, то увидел в щель синие глаза, с интересом наблюдавшие за ним.

Глаза были полны не то тревоги, не то озорства. Матвей недоумевал: «Смеется или Соколовского прячет?»

Вместо ясности и спокойствия, которые он хотел получить у Соколовского, он уходил отсюда еще больше обеспокоенный и встревоженный.

Утром в комнату, запыхавшись, вбежал Прохоренко.

– Собирайтесь, дорогой мой! Начальник обещал мне принять вас с утра.

Матвей встал. Собираясь, думал: «Что же делать?»

Ночь прошла, а он еще не знал, какую дорогу выбрать.

Фельдшер торопил его. Матвей наскоро умылся, выпил стакан чаю.

Дорогой, не слушая болтовни фельдшера, он продолжал обдумывать то, что собирался сделать, и очнулся от своих дум лишь в кабинете начальника тюрьмы господина Аукенберга.

– В солдатах служил? – спросил Аукенберг.

– Служил. Без малого пять лет.

– Рядовой?

– Так точно.

– Награды получал?

– Получал. Два золотых от генерала Нищенко.

– За что?

– За хорошую стрельбу.

– Грамотный?

– Так точно.

– В бога веруешь? Престолу отечества предан?

Матвей замялся, ответил не сразу:

– Известно, как все крестьяне.

Аукенберг окинул взглядом Матвея, позвонил. В кабинет влетел испуганный чиновник, вытянулся перед начальником. Тот, не глядя на него, сказал, указывая головой на Матвея:

– Примите этого младшим надзирателем.

Через полчаса Матвей вышел из конторы тюрьмы, все еще плохо сознавая, что произошло.

За воротами он догнал толпу арестантов, шедших под конвоем тюремных надзирателей. Арестанты шли медленно, тяжело передвигая ноги.

Когда Матвей поравнялся с ними и стал всматриваться в их лица, словно разыскивая кого-то, один чумазый арестант взглянул на него большими завистливыми глазами и сказал громко:

– Эх, воля-матушка!

– Без разговоров! – крикнул надзиратель.

По толпе прокатился недовольный говорок.

Арестанты шли, и Матвею казалось, что они бьют ногами о мостовую с остервенением. Он вдруг повернулся и побежал обратно к тюрьме.

«Нет! Лучше на войне умереть, чем людей мучить», – думал он.

Прохожие сторонились его и провожали удивленными взглядами.

У ворот Матвей столкнулся с начальником тюрьмы. Господин Аукенберг садился в пролетку.

– Ваше высокоблагородие, отставьте меня. Не по мне это дело, – проговорил Матвей взволнованно.

Господин Аукенберг взглянул на Матвея и, кажется, не узнал. Пара белых лошадей рванулась вперед, зацокали о камень подковы, посыпались искры. За колесами всклубилась, как пороховой дымок, легкая пыль.

5

На этом и кончилась бы злополучная история с поступлением Матвея на службу в тюрьму, если бы на другой день он не встретил Соколовского.

Началось с того, что Влас стал выговаривать младшему брату скрипучим, надоедливым голосом:

– Неблагодарный ты! О тебе знатные люди пекутся, добра желают, а ты упрямишься… Ты о семье подумал? Кто твоих сирот кормить будет, если на войне погибнешь? На меня рассчитывать не приходится. Я еле концы с концами свожу. Сам видишь, живу как плотва среди щук. Того и гляди, как бы купчишки со всеми потрохами не проглотили.

Матвей смотрел на брата скучными глазами, думал о своем и молчал. В комнату быстро вошел фельдшер Прохоренко. Узнав о решении Матвея, он сунул руки в карманы и забегал по комнате.

– Пожалеете, молодой человек! – крикливо заговорил он. – Пожалеете, да-с! И в другой раз на протекцию не рассчитывайте. Ее не будет-с!

– Я и говорю… – снова вступился Влас.

Выслушав все упреки и рассуждения Власа и фельдшера, Матвей вдруг встал и вышел из комнаты, озадачив собеседников своим решительным, сосредоточенным видом.

Пока его убеждали поступить на службу в тюрьму, у него окончательно созрело решение во что бы то ни стало разыскать Соколовского или Тараса Семеновича Беляева. Только эти люди могли разъяснить ему вопрос о войне и дать умный, дельный совет.

И вот опять, пройдя лабиринтом кривых безлюдных улочек и переулков, Матвей увидел двухэтажный домик, в котором когда-то жил Соколовский.

Сердце его забилось от волнения. Он почти не сомневался, что к нему выйдет та же синеглазая женщина. Но как убедить ее в том, что он друг Соколовскому и Беляеву, что ему можно верить?

Оглянувшись по сторонам, Матвей поднялся на крыльцо и дернул за проволоку. Скрипнула дверь, на лестнице послышались легкие, быстрые шаги. Матвей внутренне подтянулся, намереваясь первыми же словами вызвать к себе доверие синеглазой женщины.

И верно – это была она. Но Матвей не успел и слова сказать.

– Вы Строгов? – спросила женщина.

– Да.

– Входите скорее.

Через минуту Матвей сидел в маленькой комнате и внимательно слушал синеглазую женщину. Она объясняла:

– Федор Ильич находится в другом месте. Я вас провожу к нему, но… необходимы некоторые предосторожности. Я пойду по другой стороне улицы. Вы будете следовать за мной и войдете во двор только тогда, когда я вернусь к воротам и кивну вам.

– Хорошо, я понял вас, – сказал Матвей. Из всего, что происходило, ему стало ясно, что Соколовский знает о его дружбе с Беляевым и доверяет ему.

Женщина взглянула в окно, выходившее на улицу, и сказала:

– Если хотите, пойдем. Спуститесь с крыльца, идите налево. Минут через пять я вас догоню.

Матвей поднялся, заспешил к выходу.

– Не торопитесь, пожалуйста, – с улыбкой сказала женщина. – Торопливый всегда привлекает внимание.

Подавляя нетерпение, Матвей вышел из дома, не спеша спустился с крыльца и зашагал по улице, не оглядываясь.

Вскоре на другой стороне улицы он увидел синеглазую женщину. Она шла почти на одной линии с Матвеем и только раз оглянулась, чтобы убедиться, что Матвей следует за ней. Путь оказался не близкий. Пришлось свернуть на другую улицу, пересечь пустырь и наконец перейти мост через речку. В каком-то безыменном тупичке женщина вдруг юркнула за ворота одного из домов и долго не появлялась. Матвей дошел до конца тупика и повернул назад. Женщина стояла у ворот дома и усиленно кивала ему головой.

Федор Ильич Соколовский принял Матвея в просторной комнате старого, осевшего на один угол дома. В комнате стояли железная кровать, столик, накрытый белой скатертью, три жестких стула и комод, заставленный фотографиями, коробочками и флаконами. Окинув взглядом обстановку, Матвей понял, что живет здесь, по-видимому, женщина.

Соколовский стоял посредине комнаты. Матвей не сразу узнал его. Похудевшее лицо его словно вытянулось, живые глаза скрывались за синеватыми стеклами очков в золотой оправе. Но вот он снял очки, и глаза сразу стали приветливыми.

– Сколько лет! Какими судьбами, Строгов?! – воскликнул Соколовский, крепко пожимая руку Матвею. – Давно в городе?

– Да я уж вчера к вам приходил, – сказал Матвей.

– Знаю, – улыбнулся Соколовский, – но прошу вас забыть тот адрес… Ну, садитесь, рассказывайте, что у вас нового. Как ваши волченорцы живут?

Матвей заговорил о том, что больше всего его самого волновало: о силе деревенских богатеев Юткиных и Штычковых, о полном обнищании Топилкиных, о тяжкой доле батраков, о бесконечных поборах, которыми власти притесняют мужиков.

– А тут еще такая беда: слух прошел, будто царь войну с японцами замышляет, – продолжал Матвей. – У брата тюремный фельдшер квартирует, так он от политиков в тюрьме это слышал. Сначала я не поверил, поехал в село, обошел всех солдат, которые вернулись с Дальнего Востока. Те говорят: «Быть войне!» Я спрашиваю у них: «А из-за чего ей быть-то?» – «Японскому царю, говорят, земель мало стало, на китайские зарится, а наш царь тоже не прочь…»

Соколовский, почувствовав, что Матвей мучительно ищет правды, рассказал ему о борьбе русского и японского капитализма на Дальнем Востоке, о растущем обострении этой борьбы, которое неизбежно ведет к войне с Японией. От его слов у Матвея будто пелена спала с глаз. То, о чем он смутно догадывался, что постигал чутьем думающего человека, раздвигалось в его сознании, приобретало определенность, становилось убеждением.

– Ну, пусть батюшка царь на меня в этой войне не рассчитывает! – сказал он с ожесточением в голосе.

– Вы что же, войны боитесь? – спросил Соколовский, и легкая улыбка пробежала по его губам.

– Строговы трусами никогда не были. Мой дедушка Наполеона бил, три креста за храбрость имел, – с гордостью проговорил Матвей. – А только эту войну за китайские земли у меня душа не принимает!

– И как же вы думаете… – помолчав, начал Соколовский, но Матвей не дал ему договорить:

– Как? А вот так: уйду в тайгу, в самые дебри, и не то что урядник – сам дьявол меня не найдет.

Соколовский рассмеялся, и смех его был искренним. Матвей посмотрел на него с удивлением: в своем положении он не видел ничего смешного.

– Разве это выход, Матвей Захарыч? – Улыбка сбежала с лица Соколовского, и он продолжал уже серьезным тоном: – Поймите, Строгов: война противна не только вам, она – горе народное. Но бороться против нее…

– А что же мне делать? – перебил Матвей. – В тюрьму надзирателем идти? Оттуда, говорят, на войну брать не будут.

– Это уж не брат ли вам посоветовал?

– Он. Все уши мне прожужжал. «Неблагодарный, говорит, ты, я тебе про… про… текцию подыскал, а ты упрямишься». А мне, может, совесть не позволяет мучить невинных людей!

Соколовский встал, прошелся по комнате, о чем-то сосредоточенно думая.

– А знаете, Строгов, – медленно заговорил он, – ведь это, пожалуй, неплохо: поступить в тюрьму надзирателем и… Определенно неплохая идея! – И уже твердо сказал: – Идите в тюрьму, Матвей Захарыч, идите!

Матвей даже приподнялся на стуле, с изумлением глядя на Соколовского.

– Это вы мне советуете?

– Да, советую. Но при одном, конечно, условии: вы пойдете в тюрьму не мучить невинных людей, а помогать их борьбе. – Соколовский присел на скрипучий, расшатанный стул и устремил задумчивый взгляд в окно. – Если бы вы знали, как нам сейчас тяжело! Беляев уже несколько месяцев сидит в тюрьме, а мы не смогли даже связи наладить с ним…

– Тарас Семеныч? – дрогнувшим голосом переспросил Матвей. – Такой человек!

Соколовский горько усмехнулся.

– Чему вы удивляетесь? Вот такие-то люди и оказываются чаще всего за решеткой. Царизм жестоко расправляется со всеми, кто борется за лучшую долю народа. Разве вы об этом не знаете? Сколько беззаветных борцов революции прошло через сибирские тюрьмы! Сколько их на каторге, в арестантских ротах и на этапах, в далекой ссылке! Царь пытается задушить революцию. А мы не сдаемся! Рано или поздно мы поведем народ к революции, к великому освобождению десятков миллионов крестьян и рабочих, которое станет началом их новой, счастливой и радостной жизни!

Матвей неотрывно смотрел на Соколовского, увлеченный его горячей речью. «Вот они какие люди! Они добьются своего», – мелькало у него в уме.

А Соколовский продолжал:

– Это будет, а пока тюрьма для нас почти неизбежный этап. Сегодня Тарас Семенович в тюрьме, а на воле, завтра нас могут поменять местами. Но как бы ни свирепствовали жандармы царя, наша организация революционеров не перестанет существовать. И для нас важно, очень важно всегда поддерживать между собою нерушимую связь… – Соколовский помолчал немного и прямо обратился к Строгову: – Матвей Захарыч, я сразу увидел и с каждой встречей все больше убеждаюсь, что вы честный человек. Сейчас вы могли бы помочь нам установить связь с нашими товарищами в тюрьме. Вы меня понимаете?

– Понимаю.

– Согласны?

– Согласен.

Соколовский встал и протянул руку.

– Я верю вам. Идите в тюрьму и постарайтесь помочь нам. Но будьте осторожны и осмотрительны.

– Постараюсь, – сказал Матвей, крепко пожимая руку Соколовскому.

Они договорились о месте будущей встречи, и Матвей, попрощавшись, вышел. До ворот его провожала синеглазая женщина, появившаяся откуда-то, как только кончился разговор.

– Ты дурь-то из головы выбрось, тебе дело советуют, – принялся за свое Влас, как только на пороге показался Матвей.

– Да перестань ты зудеть! Завтра пойду на службу, – сказал Матвей, снимая с головы картуз.

– Ну вот и хорошо! – обрадовался Влас и торопливо зашаркал ногами, направляясь в другую комнату, где жил тюремный фельдшер.

Матвей подошел к окну и, глядя на проходящих людей, думал: «Тарас Семеныч в тюрьме! Недолго же погулял друг на воле…»

ГЛАВА ВОСЬМАЯ