Клеопатра Эссекс Карин

— Мы здесь для того, чтобы просить совета и помощи, Клеопатра. Не наше дело — давать указания жрецам, — сказал царь. — Правительство Родоса поддерживает добрые отношения с Римом. Мы прибыли, чтобы узнать, как нам самим добиться того же. Тебе придется удовольствоваться существующим положением дел. Будем наслаждаться красотами острова, но ничего не станем здесь менять.

После того как ее так отчитали, Клеопатра постаралась нащупать тему для беседы, которая вернет ей благосклонность царя. Царевна не хотела, чтобы ее отправили обратно домой или оставили на Родосе под присмотром вежливой и скучной гречанки, в то время как Авлет поплывет в Рим.

— Отец, а правду ли говорят, что на острове Родос больше бабочек, чем во всем остальном мире? — невинно спросила девочка.

— Да, и статуй тоже, — ответил царь. — Но не обманывайся. На этом острове полно змей. Поэтому не вздумай убегать куда-нибудь поиграть, как ты делала дома.

Эти слова предназначались не только царевне, но и высокой девушке, которая стояла рядом с ней.

— Не беспокойся, мой повелитель. Никаких игр не будет.

Мохама отвечала совершенно бесстрастно, и Клеопатра заподозрила, что они с Авлетом уже переговорили наедине после того, как царь ударил Мохаму по лицу в день бунта.

Несколько недель после того случая Клеопатра избегала свою прежнюю подружку, старалась не вспоминать о ней и в конце концов, через много дней упорных усилий, приучилась не скучать без нее. Но в утро отплытия Клеопатра все-таки чуть-чуть пожалела о том, что Мохама остается. Царевна вышла из повозки. Впереди нее выскочили собаки. Длинные мостки дрожали под ногами носильщиков, грузивших имущество царя на корабль. Клеопатра оглянулась и увидела одинокую темнокожую женщину, которая стояла на пристани и смотрела на море. Ее красный дорожный плащ темнел в сером утреннем тумане, как кровавое пятно. Царевна сердито поглядела на Хармиону, но служанка равнодушно встретила ее взгляд и не стала извиняться. Прошлым вечером Хармиона предложила взять Мохаму в путешествие, потому что те, кто оставался в городе, могли обойтись с ней дурно. Клеопатра вспомнила, как враждебно относятся к Мохаме бактрийские девушки Береники, но потом выбросила бунтарку из головы. Царевна все еще страдала от предательства Мохамы и не собиралась проявлять милосердие.

— Я больше не желаю ее видеть, — ответила Клеопатра. — Если хочешь меня порадовать, сообщи, что ее продали в рабство, избили или подвергли пыткам за то, что она подвергла опасности свою царевну.

— Однако твой отец, царевна, именно ей поручил уберегать тебя от опасности, — возразила Хармиона.

— Только не говори мне, что собираешься ее защищать! — рассердилась Клеопатра. — Если бы мы не спешили отправиться в путешествие, я настояла бы на том, чтобы отец приказал отсечь ей руки. А потом я вернула бы ее обратно в пустыню, в ее кочевое племя, где она уже не смогла бы даже воровать.

Хармиона ничего не ответила, только посмотрела на девочку с сожалением. Клеопатра разозлилась и пнула деревянный сундук. Она ушибла палец на ноге, и, взвизгнув от боли, как щенок, бросилась к Хармионе. Царевна спрятала лицо в подоле платья строгой наставницы и рыдала, пока не выплакала все слезы.

На следующий день царь со спутниками не спеша поднялся по мосткам и взошел на корабль. Авлета сопровождали эконом, семеро телохранителей, четверо родичей, жрец и жрица, повара и прислуга. С собой взяли также любимых собак и животных для жертвоприношения. Они больше походили на путешественников, отправляющихся в увеселительную поездку, чем на царя со свитой, спасающихся бегством от мятежников. Собаки Клеопатры весело подбежали к Мохаме, закутанной в красный дорожный плащ, и стали ее обнюхивать. Клеопатра пошла за собаками. Она собиралась настоять, чтобы Мохаму оставили. Высокая девушка рассеянно приласкала собак. Она испуганно смотрела на воду, шоколадная кожа посерела от страха.

— Я боюсь. — У Мохамы было такое лицо, будто ее посетило ужасное видение. — Я никогда не плавала по морю.

— Я не знала, что ты можешь чего-то бояться. — Клеопатра постаралась не показать, что волнуется, снова оказавшись в обществе Мохамы. — Ты встречалась с врагами пострашнее, чем море.

— Я слышала, как гневлив морской бог Посейдон. Он знает, что я — дитя пустыни и не почитаю его. Он отомстит мне за это, обрушит на меня свою ярость…

Лицо девушки исказилось от волнения, сморщилось, как у старухи, на гладком шоколадном лбу появились волнистые складки.

Клеопатра расправила плечи и с достоинством произнесла:

— Не говори глупостей, Мохама. Ливия, дочь Зевса, — богиня, именем которой названа твоя страна, — была когда-то женой морского бога Посейдона и родила от него двоих сыновей, близнецов.

— Откуда ты знаешь?

— Это подтвержденный факт, известный всем просвещенным людям в мире, — снисходительно ответила Клеопатра, наслаждаясь мгновениями своего триумфа. Потом царевна продолжила говорить, обращаясь к Мохаме так, будто успокаивала малое дитя, которое страшится выдуманных опасностей: — Прежде чем мы выйдем в море, мой отец принесет в жертву владыке моря белую корову. Посейдон запретит морскому змею Тритону дуть в раковину и волновать море, пока мы будем плыть. Кроме того, мой отец ублажит Тритона двумя белыми козлятами с очень нежными ножками — редкое приношение для обитателя моря. Царь совершит жертвоприношение от имени всех, кто сопровождает его в путешествии. Вот увидишь, море будет спокойным.

— Ты уверена, Клеопатра?

— Обещаю тебе, все так и будет, — сказала царевна.

Она вложила свою теплую ладошку в прохладную ладонь Мохамы, и, взявшись за руки, они вдвоем пошли к кораблю.

Греческий сановник, которому выпала честь приютить на острове египетского царя и его свиту, встретил их на пристани известием о том, что римский сенатор Катон сейчас находится на Родосе.

— Сенатор остановился здесь по пути на Кипр, чтобы излечиться от желудочного недуга, поразившего его в море, — сказал грек, сморщив нос. — Надеюсь, это не доставит вам неудобств.

Авлет пришел в ярость оттого, что ему придется делить остров со злодеем, из-за которого погиб его брат, царь Кипра.

— Из-за этого человека я сейчас направляюсь в Рим, — сказал он. — Если бы не он, я спокойно спал бы этой ночью в собственной постели, а не мучился до самого рассвета на жестком и неудобном ложе.

— Он сердится на лекарей и отказывается принимать целебные средства. Вместо этого он сам себе назначил лекарство — то, которым лечились еще его прапрадеды, — с достоинством продолжал грек. — Кроме того, римский сенатор потребляет крепкие вина в неумеренных количествах, отчего его состояние становится только хуже.

— Хорошо, — ответил Авлет. — Я постараюсь не встречаться с этим чудовищем, чего бы мне это ни стоило.

Однако по прошествии нескольких дней царь подумал, что у сенатора Катона можно что-нибудь узнать о том, какой прием ожидает его в Риме. Всеми доступными способами Авлет постарался известить жителей Родоса и местных сановников о своем прибытии. Два с половиной дня царь ждал, когда же Катон призовет его к себе. Но римлянин не выказывал никакого желания встретиться с царем-изгнанником.

Клеопатра отвергла все приглашения на прогулки по острову. Вместо этого она сидела с отцом в приемном зале особняка и смотрела, как Авлет расхаживает из угла в угол, подобно запертому в клетке зверю, ожидая известий от Катона. В конце концов Авлет смирил царскую гордыню и отправил к Катону посланца с сообщением, что он прибыл на остров и принимает гостей.

Катон не ответил на послание.

Авлету ничего не оставалось, кроме как пригласить сенатора на встречу. Катон высокомерно отказался.

— Кто он такой, этот римлянин? Как он смеет заставлять моего отца страдать? — спросила Клеопатра.

Царевна сидела на коленях у отца поздно вечером, после затянувшегося пиршества, и прихлебывала вино из золотого кубка Авлета. Ей было больно смотреть, как ее отец страдает из-за этой римской свиньи, словно нервная служанка.

— Да, кто такой этот римлянин? Как он смеет оскорблять нашего царя? — эхом отозвался захмелевший царский родственник.

Мужчины сидели, развалясь, по всему пиршественному залу. Многие оставили свои ложа и расположились прямо на столе, среди блюд с фруктами и бутылей с вином. Сбросив сандалии, они раскинули ноги. Богатые родосские торговцы, приглашенные на пиршество для встречи с египетским владыкой, сидели на своих местах, свесив отяжелевшие руки с подлокотников. Только Хармиона, единственная взрослая женщина в зале, оставалась трезвой и держалась как всегда прямо.

— Мы слышали, Катон постоянно пьян, — высказался один из родосцев, тот, в доме которого остановился Авлет. Правда, сейчас он сам был ничуть не трезвее римлянина. — Говорят, он бранит своих слуг, когда те предлагают ему еду, и бьет их, если слуги недостаточно быстро приносят выпивку по его требованию.

— Это все мелочи, — вмешался один из родичей. — Главное, что он происходит из каких-то грязных крестьян, а предки нашего царя много поколений правили Египтом.

— Он не имеет права так унижать царя!

Эти слова, заметила Клеопатра, вместо того чтобы приободрить и утешить царя, только ухудшали его настроение. Царевна подумала, что знает своего отца гораздо лучше, чем все эти люди. Она поудобнее устроилась на коленях у Авлета, оперлась о впадину между его грудью и животом. Клеопатра даже не подозревала, что ее маленькое тельце как будто поглощало беспокойство царя из-за Катона. Царевна нервно провела пальцем по краю кубка и отхлебнула еще один глоток горьковатого вина. Она выпила уже достаточно, но ее до сих пор не клонило в сон. Тревога за отца не позволяла ей расслабиться. А Авлет то ли не замечал, то ли не придавал значения тому, что дочь опьянела. Он крепко обнял Клеопатру, прижал к себе. Девочка неловко наклонила кубок и расплескала вино на его льняное одеяние.

Клеопатра заметила свою оплошность и прикрыла рот ладонью, раскаиваясь в содеянном. Но Авлет только рассмеялся и прижал ее к себе еще крепче — так крепко, что Клеопатра ощутила, как вздымается и опадает живот царя. Авлета позабавила неловкость дочери. Он взял кубок из ее маленькой ручки, допил оставшееся вино и швырнул кубок на пол.

— Замените! — потребовал Авлет, не уточняя, чего именно он хочет.

Слуга бросился к царю, неся чистое белое одеяние, однако Авлет оттолкнул его ногой, так что слуга опрокинулся навзничь и упал. Царские родичи и гости захохотали, глядя на несчастного. А тот — потрясенный, потому что Авлет обычно не был жесток с прислугой, — тоже рассмеялся, благоразумно присоединяясь к общему веселью. Слуга поднялся на ноги, отряхнул чистое одеяние и снова протянул его царю, только на этот раз он держался от повелителя на безопасном расстоянии.

— Замени кубок с вином, глупец! — сквозь смех пояснил Авлет. — Еще вина! Вина, а не одежды!

Родичи царя снова засмеялись. Уязвленный слуга спас свое достоинство: щелкнув пальцами, он подозвал двух служанок, которые топтались в углу, и велел им подать царю вина. Служанки со всех ног бросились исполнять приказание и едва не столкнулись друг с другом. Спеша доставить удовольствие царю, обе девушки подбежали к нему с кувшинами и стали наполнять его кубок. Кувшины с треском столкнулись над кубком царя, отчего Авлет опять неудержимо расхохотался. Его живот так трясся, что Клеопатра едва не упала с отцовских колен. Опасаясь, как бы служанки не разбили ей голову огромными кувшинами, девочка быстро прижалась к широкому животу отца. Это вызвало очередную волну всеобщего хохота.

— Завтра все устроится, — сказал Авлет, выпуская дочь из объятий. — Завтра я встречусь с римлянином.

Клеопатра выпрямилась, словно внезапно пробудившись ото сна, и потрясла головой, стараясь разогнать дремоту.

— Завтра римлянин придет сюда?

— Нет, дитя мое. Римлянин сейчас не в том состоянии, чтобы выходить из дома.

— Ему запрещают покидать дом? — спросила царевна.

— Нет, его удерживает гораздо более веская причина. Лекари прописали ему слабительное от вздутия живота, и он не хочет удаляться от дома в столь уязвимом состоянии. Римлянин пригласил меня к себе домой, — сказал царь, как нечто само собой разумеющееся.

Раскрасневшийся от выпитого вина, один из родичей слез со стола, встал в картинную позу и голосом, полным негодования, произнес:

— Наш царь не должен унижаться и бежать на зов простого римского гражданина!

Родосцы, которые уже давно страдали под пятой Рима, закивали и стали отпускать довольно грубые замечания по поводу состояния римского сенатора.

— Через два дня мы отправляемся в Рим. Уязвленное чувство собственного достоинства — малая цена за поддержку Рима, — сказал Авлет. — Я ведь уже говорил, что боги — на стороне Рима, а я — на стороне богов.

Но родичи и родосские торговцы не оценили мудрости царя.

— Как вы можете не понимать, в каком положении мы оказались?! — воскликнул Авлет. — Вы словно дети. Нет, вы хуже детей, братья. Потому что даже моя дочь мудрее вас.

Клеопатра выпрямилась, сидя у отца на коленях. Она не ожидала, что Авлет вовлечет ее в этот спор, и боялась взглянуть на разобиженных царских родственников.

— Клеопатра, объясни нашим родичам, почему в Египте до сих пор нет римского наместника, несмотря на то что все соседние страны уже попали под владычество Рима!

Замутненные вином взгляды всех присутствующих обратились на маленькую царевну.

— Ну же, девочка, — подбодрил ее царь. — Скажи им.

Клеопатра набрала в грудь побольше воздуха и сказала:

— Потому что царь Птолемей Двенадцатый Авлет, фараон Двух Царств, сын Диониса и египетского бога Осириса и мой отец, — друг Рима.

— Совершенно верно, дитя мое. — Не обращая более внимания на своих людей, Авлет пристально посмотрел в глаза дочери и произнес: — Запомни, что я тебе сейчас скажу. Нам всегда грозило и будет грозить могущество Рима. И мы всегда должны будем приручать это чудовище. Ты понимаешь это, Клеопатра?

— Да, отец.

— Потому что Риму всегда нужно только одно. И это одно — истинный бог и кумир и самый дух Республики. А у нас, Птолемеев, есть как раз то, что Риму нужно.

Это слово они произнесли вместе:

— Деньги!

Царские родичи снова засмеялись, а Клеопатра встревожилась, заметив усталость в глазах отца.

— Я всегда буду это помнить, — сказала царевна. — Завтра, когда ты пойдешь к римлянину, я буду сопровождать тебя.

— Тебе всего одиннадцать лет…

— Я — царевна и сумею произвести впечатление на римлянина знанием латинского языка и литературы. Я буду самым лучшим доказательством твоей преданности Риму, отец. Он сочтет, что ты оказал уважение Риму, обучив свою дочь языку и искусству римлян. Я буду твоим лучшим лазутчиком, отец.

Клеопатра смотрела на Авлета, стараясь не замечать снисходительных и недоверчивых взглядов родственников, которые затихли и теперь прислушивались к разговору царя с дочерью.

— Пусть будет так, — сказал Авлет, поразив всех присутствующих, в том числе и саму Клеопатру. — Ты станешь моим самым маленьким посланником.

Клеопатра никогда не видела стариков с такими суровыми лицами, как у Катона. Его лицо словно застыло в мрачной гримасе. По обеим сторонам рта от углов плотно сжатых губ спускались глубокие складки. Римлянин не поднялся, чтобы поприветствовать вошедшего царя со свитой. Он остался сидеть, до пояса прикрытый одеялом, так что Клеопатра не знала наверняка, на чем Катон сидит — на стуле или на горшке. Римлянин вяло взмахнул рукой, не желая, чтобы Авлет подходил к нему слишком близко. Царские родичи, оскорбленные таким обращением, схватились за мечи и двинулись к Катону, но Авлет велел им оставаться на месте.

— Кто это дитя? — спросил римлянин. Из вежливости он говорил на греческом, но пристально смотрел в лицо Клеопатре.

Девочка тоже смотрела на него во все глаза. Римлянин не понимал, что согласно этикету ему нельзя открывать рот прежде, чем заговорит царь.

Царский родич ответил:

— Это царевна Клеопатра, вторая дочь нашего царя. Она весьма сведуща в языках.

— Вот как?

Римлянин отвечал медленно, как будто сами слова были ему отвратительны, независимо от их значения.

Клеопатра держалась за руку отца. Она ожидала какой-нибудь подсказки от царя, какого-нибудь намека, но так и не дождалась. Царь направился к римлянину. Царевна пошла вместе с ним, и они уселись напротив Катона. Царские родичи остались ожидать у входа.

— Я размышлял о твоем положении, царь. — Катон снова заговорил первым. Он совершенно не придавал значения общепринятым правилам поведения в присутствии царственных особ. — Должен дать тебе совет: тебе не стоит ехать в Рим. Ты должен вернуться в Египет и примириться со своим народом.

Авлет заговорил с римлянином таким мягким и приятным голосом, будто обращался к одному из своих домашних любимцев:

— Марк Катон, я ничего так не желаю, как примирения со своим народом — как ты это назвал. Однако без поддержки Рима я окажусь в весьма невыгодном положении. Народ Египта — и греки, и египтяне, и евреи — относится ко мне враждебно из-за того, что я уступал требованиям Цезаря и Помпея. Мои подданные взроптали против высоких податей, которые им приходится платить, чтобы воздать Риму то, что Рим требует. Вот что стало причиной мятежа. Если бы Цезарь и Помпей не требовали от меня денег, мой народ был бы всем доволен.

— Тем не менее мое мнение остается прежним…

Римлянин схватился за живот, согнулся пополам и закричал от боли. Царь непроизвольно вскочил, готовый броситься ему на помощь. Катон, прижав одну руку к животу, поднял другую, чтобы остановить Авлета. Царь сел.

Римлянин выпрямился и поднял глаза к небесам, словно спрашивая у богов, за, что они послали ему столь тяжкий недуг.

— Видишь, в каком я плачевном состоянии?

— Я не стану надолго задерживать тебя, мой римский друг, — молвил царь. — Я желаю лишь узнать твое веское мнение о том приеме, который ожидает меня в Риме. Не мог бы ты поведать мне о настроениях в Сенате?

— Мой дражайший царь, от Сената не больше толку, чем от мужского стручка немощного старца.

Авлет не выдержал и расхохотался, невзирая на серьезность ситуации.

— Если от Сената нет никакого прока, то, молю тебя, скажи, кто же правит Римом?

— Рим — монархия, почти такая же, как у вас в Египте. Помпей — царь, Цезарь — царица.

Именно эти слова Клеопатра как-то раз слышала на рыночной площади. Ей хотелось спросить, хотя спрашивать было неловко: значит ли это, что Цезарь делит ложе не только с женой Помпея, но и с самим великим полководцем? Царевна решила, что надо будет осторожно выведать, как в Риме обстоят дела с этим деликатным вопросом.

Авлет старался вызнать у Катона побольше. С кем стоит повидаться в Риме? Кто мог бы посодействовать в его деле? Но, похоже, Катон утомился от разговора — то ли из-за болезни, то ли потому, что хотел выпить.

— Римский закон запрещает гражданину продавать себя в рабство, чтобы расплатиться с долгами. Но для чужеземца это позволительно, — сказал римлянин.

Родственники царя выхватили мечи. Услышав это отвратительное оскорбление, Авлет поднялся с места. Царевна тоже встала. Она надеялась, что царские родичи отомстят дерзкому римлянину, который разговаривал с ее отцом, словно со слугой-простолюдином. Клеопатра с удовольствием посмотрела бы, как они искрошат оскорбителя мечами, даже если это дорого обойдется ее отцу.

Неумолимое лицо Катона дрогнуло. Когда он снова заговорил, его голос звучал спокойно и миролюбиво:

— Я подумал, что шутка украсит нашу беседу. Поверь, я лишь пытаюсь избавить тебя от унижения, которое тебя ждет, если ты отправишься в Рим.

Царь подал знак своим людям. Они неохотно убрали мечи в ножны, но не успокоились.

— Послушай меня, царь, — продолжал Катон. — Я известен своей прямотой. И ты ни от кого не получишь более разумного совета, чем этот: возвращайся домой и собирай деньги, чтобы уплатить свой долг. Не появляйся в Риме как проситель — в эту игру можно играть до бесконечности. Ты можешь превратить весь Египет в жидкое серебро и перелить его в кошельки сенаторов, но и это не утолит жадности Сената, или Помпея, или Цезаря. Кровопийцы, которые правят Римом, высосут тебя досуха.

Царевну поразила откровенность римлянина. Он говорил, не страшась, хотя и знал, что Авлет может пересказать его слова Помпею, или другим сенаторам, или даже самому Цезарю, если выпадет такая возможность. Но старого ворчуна, казалось, совершенно не волновало, что об этих его речах могут узнать римские правители.

— Ты слишком сильно цепляешься за свое положение, мой дорогой Птолемей, — проговорил Катон мягко, почти с нежностью. — Я не стал бы так беспокоиться из-за присоединения Египта к Риму. Если это произойдет, ты станешь только свободнее, избавишься от всех этих тревог и забот.

— Да, меня могут освободить — так же, как моего брата!

— Я должен прояснить для тебя несчастливое стечение обстоятельств, которое произошло на Кипре. Я понимаю, что действия, предпринятые Римом относительно этого острова, и смерть твоего брата могут послужить поводом для некоторых политических спекуляций. Видишь ли, в Риме у меня есть враги, которые жаждут от меня избавиться. Они не способны вынести громкой и убедительной критики. Следующий после меня — великий человек Марк Туллий Цицерон. От него они тоже непременно как-нибудь отделаются.

— Что ты имеешь в виду? — уточнил царь.

— Все просто. Цезарь собирается принять новое законодательство. Я был против. Поэтому от меня избавились. Цезарь и его бандит Клодий обвинили твоего брата в связях с пиратами и захватили остров вместе со всеми его богатствами. Я исполняю свой долг. Неважно, нравится мне происходящее или нет. По крайней мере, я не набиваю свою мошну кипрским золотом.

— Занятная история, — бросил царь.

— Я вижу, что ты не веришь мне, в этом твоя ошибка. Я не умею придумывать байки. У меня не хватает на них фантазии. Вот тебе мой совет. Не доверяй Помпею и Цезарю, иначе пожалеешь. В отличие от моих коллег и соратников в Риме, я всегда говорю правду.

— Каковы мои шансы на успех? — спросил царь.

Клеопатра заметила, что отца покорила честная прямота Катона.

— Возвращайся в Египет и примирись со своей страной. Я предложу тебе мои услуги. Поеду с тобой в Александрию. Я встречусь с предводителями разных партий, и вы заключите соглашение. Видишь, как далеко я готов пойти, чтобы спасти тебя от лжи и вымогательства, которые ждут тебя в Риме?

— Разве ты ничего не потребуешь взамен? — удивился царь.

— Владыка, мне хватает денег на все, что мне нужно.

— Это щедрое предложение, добрый человек, я обдумаю его. Что же ждет меня в противном случае?

— Ты уже догадался, что твой брат был слишком упрям. Если случится худшее и Рим покорит Египет, не противься неизбежному. Надень одежды жреца, спасай семью и живи в покое. Можешь вести дела с Помпеем и Цезарем, если они решат захватить твою страну и разграбить ее богатства. Они ведь в состоянии предложить тебе остаться на троне. Но конечно, лишь в том случае, если ты будешь только называться правителем, а править станет Рим.

Катон выпрямился и прижал руку к ноющему животу. Грозно подняв вверх указательный палец, он промолвил:

— Я говорю все это ради твоего блага. В Рим нельзя ехать с пустыми руками и открытыми карманами. Тебе придется расплачиваться за свое доверие до конца дней.

— Не пойму, унизили меня или нет.

Авлет не верил римлянину, но решил, что Катон от чистого сердца предложил вместе поехать в Александрию. Царевна полагала, что намерения римлянина не столь чисты, но была убеждена: возвращение будет позорным финалом их путешествия. А родичи считали, что над царем попросту посмеялись.

— Напиши Деметрию, — приказал царь своему секретарю. — Сообщи о предложении Марка Катона и спроси, не приведет ли это к новым волнениям.

Но, вернувшись в отведенные гостям покои родосского дворца, царь получил письмо, которое и решило его выбор.

Птолемею XII Авлету, бывшему царю Египта

От Мелеагра, регента и советника царицы Клеопатры VI Трифены.

Прилагаю документ, подписанный египетскими и греческими предводителями фратрий нашего города. Жители Александрии и Верхнего и Нижнего Царств объявляют тебя узурпатором. Ты смещен с трона. Владычицей Египта признана твоя жена, царица Клеопатра VI Трифена. Тебе и твоей дочери, царевне Клеопатре, запрещено появляться на территории Египетского царства. Если вы вернетесь в земли Египта, то будете преданы смерти.

Авлет выронил письмо. Его большое тело затряслось, краска залила щеки, нос, шею и лоб.

— Предатели! Сволочи! — заревел царь, брызгая слюной во все стороны. — Лживая шлюха! Она опозорила память своей матери!

Царь схватил стул и ударил об пол, отчего одна ножка разлетелась вдребезги. Все молча смотрели на правителя. Клеопатра сжалась в комок, ожидая, когда минет отцовский гнев. А сама гадала, какую роль во всем этом сыграла Береника.

— В Рим! — приказал царь. — В Рим!

Он поднял отломанную ножку стула и погрозил ею в пространство.

— Даже если мне придется отдать все свои деньги до последнего медяка, я убью эту тварь!

Правитель принялся возбужденно расхаживать по залу, хлопая ножкой стула по ладони.

— Она еще взвоет, когда ее выволокут из кровати римские легионеры. Я прикажу, чтобы с ней обращались как со шлюхой. Другого она не заслуживает. — Лицо Авлета застыло холодной маской. — А когда она попросит о смерти, я своими руками перережу ей глотку.

— Отец, а как же Деметрий? — забеспокоилась Клеопатра, которая не желала оставлять ученого на милость Теа. — Его же убьют! Мы должны забрать его оттуда! Нужно было взять его с собой… А Береника? Евнух что-нибудь написал о них?

Царь молчал, его лицо окаменело. Уж лучше бы он бушевал. Это хладнокровное молчание было опасней всего.

— Теа сидит на троне, а евнух правит страной. Ни слова о Деметрий, ни слова о Беренике. Но если они сговорились с Теа, я убью их всех.