Серая слизь Гаррос-Евдокимов

21

В ноябре 1978-го в южноамериканской Гайане, в колонии Джонстаун, около девятисот эмигрантов из США, членов секты “Народный Храм” преподобного Джима Джонса покончили с собой, отравившись цианидами. В апреле 1993-го в Техасе члены секты Вернона Уэйла Хоу-элла (Дэвида Кореша) “Ветвь Давидова” подожгли свое штурмуемое ФБР ранчо. Семьдесят пять сектантов погибли. В октябре 1994-го в Квебеке и Щвейцарии покончили с собой и были убиты пятьдесят три человека из секты Люка Журе и Джозефа Димамбро “Солнечный Храм” / “Золотой путь”. В марте 1997-го в Калифорнии тридцать девять членов секты Маршалла Эпплуайта “Врата Небесные” отравили себя водкой с фенобарбиталом…

Из “апокалиптических” сект латвийский “Новый Ковчег” с его единственным известным общественности суицидентом точно не был самым кровавым. Но одним из самых странных – безусловно. Слишком плохо он, несмотря на параноидальную сущность учения, укладывался в жесткую, мало – при всей пестроте образности, терминологии и атрибутики – варьируемую от секты к секте организационную схему большинства “религий new age”.

– Строго говоря, этот “Ковчег”… насколько мы можем о нем судить, разумеется… напоминал не столько “тоталитарную” секту, сколько оккультное общество. Конспирация… Интеллектуализм… – Отсчитывая пункты, отец Даниил по очереди выбрасывает из встряхиваемого правого кулака длинные суставчатые пальцы, начиная с большого. – В том смысле, что теоретическая их база опиралась не столько на религиозные… псевдорелигиозные догматы, сколько на интеллектуальную концепцию… Возрастной и образовательный, так сказать, ценз… Кто в “Ковчеге”, за редким исключением, состоял? Молодежь, в основном до тридцати, как правило, довольно образованная, и вообще – такого богемного скалада… Наркотики, вдохновенно воспетые, если вы помните, оккультистом Кроули и вообще активно практикуемые в оккультистских кругах…

Я в очередной раз им любуюсь. Святой отец со своей немудрящей харизмой дальнобойщика даже внешне невероятно похож на Криса Кристофферсона в роли Резинового утенка из фильма “Конвой”, неубедительно маскирующегося (чтоб шериф Лайл не вычислил, ясное дело) при помощи рясы и примодненного дизайна очочков. Даниил Байдаков читает сектоведение в нашей Семинарии и – на общественных уже началах (за отсутствием специальной структуры) – по мере сил помогает совращенным лжепророками с пути истинного вернуться к нормальной жизни и в лоно православной церкви. Он же по своей, духовной, линии занимался два года назад делами “Нового Ковчега” – тогда мы с ним и познакомились. Надо сказать, анархический его “наружный” типаж вполне соответствует характеру – отец вслух кроет местного митрополита и всю верхушку автокефальной латвийской РПЦ, не стесняясь, в частности, при посторонних поминать для многих не являющиеся особым секретом, но любопытным образом игнорируемые и коллегами, и паствой педерастические наклонности здешних православных иерархов, включая владыку лично (еще в далекие советские времена вышибленного из школы, где он работал учителем русского языка и литературы, за растление малолетних). То же обстоятельство, что Даниил продолжает себе работать под началом владыки-извращенца, в очередной раз дает мне повод умиляться гибкости православных пастырей (позволяющей им то стучать в ГБ, то корешиться с бандотами…). Ну да бог им, собственно, судья.

– Суицидальные мотивы, – уточняю у Даниила (мы сидим в боковом приделе Свято-Троицкой церкви, что на углу Межа и Путю: оранжево теплится что-то за резными воротцами алтаря, свисают на цепочках некие полусамовары – паникадила? – со стены поглядывает невесело Святой Георгий, протыкая свою рептилию без всякого удовольствия, с видом человека подневольного, выполняющего работу малоприятную и неблагодарную), – они педалировались в проповедях Грекова?

– То-то и оно, что нет… – Отец-дальнобойщик смотрит на меня с трудно идентифицируемым выражением (или это форма его очков виновата?..). – Судя опять же по тому, что мы знаем… Помните, в чем был смысл их конспирации? Выжить в творящемся Потопе. У них же был – “Ковчег”!

– То есть самоубийство Якушева не было следованием наставлениям гуру? Более того – было поступком вопреки им?

– Если не ошибаюсь, ваш фильм так и назывался – “Дезертир с «Ковчега»”?

– А если это было не самоубийство?

– Вы имеете в виду, – хмурится Даниил, – убийство с имитацией суицида?

– Но согласитесь: кое-кто же знал, что он состоит в “апокалиптической секте”… Что может быть естественней самоубийства члена такой секты?

– А с чего вы взяли, что его убили?

– Да это не я, отец… (Что интересно – только сейчас я сам понимаю, как мало собственно расследования было в моем первом “расследовательском” сюжете. Я, правда, и не ставил себе целью, делая “Дезертира”, отыскивать виновных и выводить на чистую воду, и если какой-то памфлетный задор и был в фильме, то скорее на тему “как государству (ментам) наплевать на человеческую трагедию”… Но будем честны – я ведь особенно и не пытался разобраться: а что, вообще говоря, произошло? Иначе не пришлось бы теперь стукаться лбом об очевидные несообразности…)

– Денис… – Я наконец понимаю, что это у него за выражение – сомнение и подозрительность. – Что происходит-то – не поделитесь?

– Вы о чем? Смотрим друг на друга.

– Да за неделю буквально вы – уже второй человек, задающий мне одни и те же вопросы.

Как интересно…

– А первым кто был?

– Да из полиции приходили. Вот как раз неделю где-то тому…

– Не лейтенант ли? – Ощущение легкой тошноты, как если крепкого чаю на пустой желудок нахлебаться.

– Да… по-моему…

– А фамилию не помните?

– Фамилию? Сейчас… Нет, не помню… Что-то вроде Киндинов – не может быть?.. А что?

– Кудиновс?

– Д-да, кажется…

“Не было никакой секты”, – сказала мне тогда непростая девушка Кристина. Чудит мача, логичным образом решил я, и вдумываться в слова мачи не стал. И, видимо, был не прав. Теперь я пытаюсь понять, что она имела в виду. И, естественно, без толку – в аргументацию чудной девушки я в свое время по тем же причинам не вникал и интервью с нею в фильм не включил. И кассета с записью оного интервью благополучно порыдла.

Я, конечно, набрал номер, с которого она мне позвонила, – даже из телефонной будки – и, конечно, никто по нему не ответил.

Но уж больно, больно соблазнительно отыскать эту стриженую-растатуированную, что общается с амбалистым нибелунгом и приглашает на рандеву с покойными нацболами в дома со “съезжающей крышей”… Тем более что, в отличие от нибелунга, тут я хотя бы знаю имя, фамилию и “контакты” искомого объекта. Правда, объект скрывается.

Ладно, рассуждаем последовательно. Контакты, блин. Фрейманис – мимо. “ДК Dance” – мимо. Подруги из числа подруг Панковой. Мимо. Стоп…

Стоп. Сама Панкова?..

Так, врача телефончик-то у меня остался? Остался…

(…Это же только кажется, что “попал в дурку” – все равно что утоп: с концами. На самом деле – если, конечно, вести речь не о заведениях тюремного типа… а в данном случае такой речи нет… если говорить о местах, где худо-бедно лечат, – то пребывание в них требует постоянной финансовой подпитки со стороны. Нормальные медикаменты – штука ой недешевая… Панкова на Твайке уже два года. А семья ее, родители, сколько я помню, – люди совсем не богатые… И никаких других денежных родственников тоже, кажется, не наблюдалось… Вот и Лера ведь говорила – насчет Маховского: Круминьш, мол, дорогой адвокат…)

Звоню доктору Коневнину. С Кариной все… по-прежнему. Мрачно то есть. И меня к ней, естественно, с расспросами не пустят… Доктору я объясняю все почти честно – по крайней мере, прямого вранья в этом нет ни слова. Да, процесс по делу сектантов все-таки будет. И общая атмосфера вокруг этой истории – нехорошая очень… Вы слышали ведь, наверное, что одного из подследственных убили совсем недавно?.. А мне все-таки не хотелось бы, чтоб эта история так и заглохла – без последствий… (Как всякий психиатр, Коневнин теплых чувств к разного рода религиозным маргинал-радикалам не питает. Совсем.) Поэтому… У меня к вам, доктор, будут два вопроса… Во-первых, не знаете ли вы, как отыскать такую Кристину Шумскую – помните, может быть, Каринина подруга?.. И еще… Я понимаю, это не вполне этично, наверное… Но, честное слово, останется между нами… Вы не скажете, кто за лечение Панковой платит?.. За лекарства… и так далее?..

Понятная заминка. Но с доктором Коневниным у нас в свое время сложилось, в принципе, взаимопонимание. Так что в итоге он отвечает. “На самом деле, – хмыкает, – ваши два вопроса, Денис, это один вопрос. Потому что за лечение Панковой платит как раз эта ваша Шумская. Телефон?..” – и доктор дает мне тот же номер, что ранее давали подруги.

Ночной панический звонок по 03: приезжайте срочно, у меня жена с ума сходит, заперлась… с топором…

бредит, кричит… я боюсь, она что-нибудь… Психбригада (на такие – явные – случаи линейщиков не посылают, естественно) выезжает. Врач с санитарами поднимаются в квартиру. Так все и есть: перепуганный муж, комната на защелке, женские вопли оттуда. Быстро расспрашивают. Да, галлюцинации, бред преследования, агрессия. Не пила? Вроде нет… Ладно. Вышибают дверь, пеленают, уводят. Врач задерживается – перекурить и дать цеу. Спасибо, доктор, говорит муж. Да не за что. Скажите, доктор, говорит муж осторожно, а может, вы тогда уже… ну, заодно… и этого заберете? Кого – этого?.. Ну этого… зеленого… Зеле-еного?.. Ну да… сидит на потолке и пилит… пилит… сил никаких нет. Врач аккуратно тушит сигарету. Да-да, говорит ласково. Обязательно заберем. Сейчас только за санитарами спущусь… Забрали. Заодно.

Эпизодик при всей злостной карикатурности – непридуманный. У Левы таких “баек скорой помощи” в загашнике было – любой Веллер обзавидуется… С психбригадой он откатал санитаром года четыре, что ли. Потом сменил работу на более стационарную… именно в стационаре: на Твайке. С Левой я тоже познакомился тогда, два года назад: нормально разговорились…

Если человека держат в дурке безвылазно два года – наверное, дело действительно плохо. Если дело действительно плохо – то едва ли посетителей будут допускать к нему без сопровождения санитара… Короче, я встретился с Левой. Объяснил в общих чертах ситуацию. И попросил: если при нем навестит Панкову такая-то… – просто брякнуть мне на мобилку. Визитершу в известность не ставя. За мной не заржавеет.

…И что? И ничего…

Куда я ни тыкаюсь – очень скоро оказываюсь в вакууме. Вот и сейчас – вне моей досягаемости, помимо Панковой, вообще все, кто про “Ковчег” знает “из первых рук”. С сектантом Маховским мне разговоры заказаны. Сектант Яценко, сам желавший тет-а-тета со мной, “доработан напильником”. Прочие сектанты-конспираторы позашкерились еще два года тому… Правда, есть где-то этот Леонид – бывший туроператор, бывший сектант, севший на иглу и слезший с иглы. Который отказался говорить на камеру.

(Это уже почти термин такой существует: “героиновый бум конца девяностых”. Термин российский, но Латвия в этом смысле шла общим постсоветским курсом. Лично я мало общался с торчками, сидевшими на “герыче” (как и на “винте”, первитине, тоже в свое время довольно популярном в экс-совдеповских палестинах), но историй того времени с участием в основном именно данного опийного производного знаю хренову тучу. О пацане, у которого парализовало полтела после первого же укола – “герой”, но разбодяженным, как это часто водилось, какой-то дрянью… О пацане, чуть не прирезавшем родную мать, когда она отказалась давать ему денег на дозу, – в квартире к тому времени уже почти не осталось мебели: все было вынесено и продано… О пытавшихся завязать, и даже, казалось, завязавших… Я это к тому, что я неплохо представляю, что значит – суметь реально слезть с иглы. И, в общем, понимаю, отчего этот Леонид не любит распространяться о славном боевом прошлом…)

И все-таки я проделываю положенную уйму телодвижений (правда, из всего тела в них задействован по большей части лишь жмущий телефонные кнопки палец да голосовые связки – но уйму). Девяносто процентов – разумеется, вхолостую. Номеров никто не знает, а те, что знают, поменялись и не обслуживаются. Или никто не отвечает. Единственым откликнувшимся “на том конце” человеком оказывается его бывшая жена.

– Леонид умер, – отвечает она на мой вопрос, как его найти.

Пауза (справляюсь с обалдением):

– Когда?

– Месяц примерно назад.

– От чего? Пауза (с ее стороны):

– Сказали: передозировка.

– Но он же вроде завязал… Гудки.

22

Есть такой клуб “Voodoo” – непосредственно в здании перестроенной гостиницы “Латвия” (когдатошней главной базы рижской фарцы и валютных путан), – там тусуется местная “золотая молодежь”, мажоры по-старому, сыночки-дочурки политических и денежных воротил… и, соответственно, задаются стандарты латвийской дольче виты. Стилеобразующее такое место. Бля.

Из зелья там употребляют преимущественно не выходящий из моды (есть вечные ценности!) кокс. Кокаин – штука недешевая, и само место недешевое, и дресс-код у них строгий, и фэйс-контроль суровый… Так что те девочки, которым собственных доходов на варку в “Voodoo” никак не хватает, частенько идут под начало местных наркотранзитчиков в качестве так называемых “рабочих овец”. “Овца” – это девка, которую подкладывают под пограничников, российских или литовских, провозя очередную партию. Переправа обычно осуществляется устойчивой связкой: собственно курьер – “овца” – и кто-то из крышующих ментов… Так что, хмыкал Коля Куленко, криминальный репортер, если бы у нашей полиции появилось желание прихлопнуть разом три четверти наркотраффика, даже париться не надо было бы: посмотреть повторяющиеся сочетания одних и тех же фамилий в компьютерах погранцов – всего делов-то…

Почему не возникает желания – понятно. Сегодня циркуляция (и провоз, и продажа) наркоты в Латвии контролируется полицией вообще вся. Только разные отделы воюют за зоны влияния. И все мало-мальски громкие дела с задержанием партий и арестом курьеров – просто результат взаимных ментовских подстав. Или вот еще: полицейские любят подряжать молодых-зеленых дилеров, давать им прибыльно сбыть две-три партии – а потом сажать. Раскрываемость улучшается – плюс ротация низкооплачиваемых кадров…

Все это я слышал от знакомых журналистов-уголовщиков, от той же Леры. Я в курсе, до какой степени у наших ментов “все схвачено”. И я не обольщаюсь относительно того, что мне светит, если я все-таки сумею залезть достаточно далеко в тему связи “Ковчега” с наркоторговлей и наркотранзитом. Я также отдаю себе отчет, что, вероятнее всего, никуда я не залезу, даже если захочу – не смогу. Начнем, однако же, с того, что – не захочу. Этим же и закончим.

Но. Все равно не дают покоя некие не вполне осознанные ощущения – с ментами не связанные. Или почти не связанные. Пытаясь разобраться в тех ощущениях, звоню Лере:

– Я вот что думаю, – брежу вслух. – Все, что я тогда узнал, все, что в фильм вошло – это все опиралось на результаты детективной самодеятельности родителей и друзей Якушева, так? И касалось его сектантских знакомств. Понятно, почему двух других членов якушевс-кой “тройки” заподозрили в том, что они его и до самоубийства довели… А может, вообще не с того конца надо было начинать?..

– Погоди. Ты всерьез веришь в убийство?

– Да я бы рад не верить… Но предположим, его действительно убили и сымитировали суицид. Предположим! Что если тот, кто это делал, предугадывал общую реакцию? Ах – секта! Секта – это все объясняет… Мы все время повторяем это слово, хотя оно ровным счетом ничего не означает, кроме нашего страха перед иррациональным. Мы не можем понять логики людей, продающих имущество и уезжающих в тайгу к Виссариону, или бросающих семью и конспирирующихся по методу Грекова, мы говорим “секта” и испуганно отказываемся анализировать происходящее. И самоубийству никто не удивляется…

– Ты хочешь сказать, это мог сделать кто-нибудь, не имевший отношения к “Ковчегу”?

– Но – знавший про “Ковчег”.

– Н-ну?..

– Ну смотри: когда я в этой истории копался, я копался в сектантских связях Якушева. А про другие его знакомства я, естественно, не знаю…

– И ты хочешь узнать? – Печальная смесь удовлетворения и безнадежности.

– Вообще, если честно, единственное, чего я сейчас реально хочу, – это очнуться от бэд трипа… Но коль скоро он упорно не кончается, приходится действовать по его логике…

Молчание. Вздох:

– Дэн, только осторожнее. Не лезь на рожон, слышишь, Дэн…

До родителей Димы я вообще не дозвонился. Но дозвонился до Микушевичей, устраивавших когда-то у себя импровизированный литкружок, что посещал Якушев. Микушевичи – забавные ребята. Субтильный, невысокий, космато-бородатый Миша – такой припозднившийся типаж из “поколения дворников и сторожей” – нерегулярно работает кем угодно: от действительно сторожа до звукорежиссера, и регулярно играет “фэнтезийный фолк” с собственного (недурственного) сочинения текстами. Еще менее высокая и более субтильная, с огромной вороной шевелюрой Неля – учитель географии в школе (хотя мне страшно представлять ее в окружении десятков половосозревающих беспредельщиков) и автор неплохо продающихся в России любовных (под псевдонимом писанных) романов. Тогдашний кружок Микушевичей посещало множество самого разношерстного народа: от шестнадцатилетних нервических литературных гениев из Пушкинского лицея до быковатого тренера по карате.

В традиционном бардаке их квартиры, набитой книгами по ориенталистике и собственно ориентальными (плюс обширная видеотека с культовыми раритетами вроде “Трюкача” и полным собранием фильмов Джеки Чана), под укоризненным взглядом умных еврейских глаз традиционного двортерьера я довольно тупо слушаю, как Миха с Нелей перечисляют, хмурясь и переглядываясь, совершенно неизвестные мне имена. Хотя нет – вот одно…

– А Федька разве с ним общался? – переспрашиваю, когда они поминают и ФЭДа (“дядю Федора”).

– В смысле? – Неля. – Конечно, общался… По-моему… – Взгляд на мужа.

– Ну да, – Миха, – у нас они пересекались. Ну… может, не так уж часто – но они, вроде, и так дружили…

– Странно. Мне Федька говорил, что они почти не были знакомы.

Переглядываются:

– Может, конечно, мы неправильно поняли…

– Ну неважно. А еще?..

Реальная история. Рига. Ночь. Возвращается домой одинокий датый мужик. Навстречу – девочка в доспехах и с мечом. Мужик протирает глаза. Нет, не “белочка”. “Девочка… Ты кто?” – “Да так… воин”. – “А что – война?” – “Конечно, война.” – “С кем?!” – “Да как всегда. Света с Тьмой. Тьмы со Светом… Ну ладно, дядь, пошла я. Мне на фронт пора”.

Эта девица из числа ролевых подопечных Алекса, понятно, стебалась. Но встречаются, говорят (Алекс говорит), среди этой публики и всерьез заигравшиеся. Которых ролевики адекватные именуют “глюколовами”. Последних, по Алексовым словам, в России до определенных пор водилось куда больше, чем в Латвии – и там это предосудительным не считалось. Задуматься пришлось, когда из двадцати московских Галадриэлей не меньше пяти сошлись в одной комнате – и давай выяснять (на эльфийском, разумеется), кто из них настоящая… Хотя и у нас игру по “Ночному дозору” Лукьяненко – “он лайн” и в городском антураже – пришлось свернуть (на две недели раньше срока) после того, как Алексу позвонили двое “упырей” и деловито попросили санкцию на съедение совершенно реальной целительницы.

Никогда мне было ролевиков по-настоящему не понять (то есть понять – не проникнуться: откровенный эскапизм мне лично не близок) – но из всех крупных скоплений праздной молодежи это я предпочту, пожалуй, почти любому: хотя бы в силу неагрессивности и интеллигентности (кто таков обычный ролевик? – студент-журналист-дизайнер-программер… хотя среди российских много еще спецслужбистов). Народ они пусть “прибабахнутый”, но живописно “прибабахнутый” и вообще милый: сам с деревянным мечом никогда по лесам не бегая, ролевиков наблюдал я в изобилии – благодаря приятельству с Алексом, каковой есть не просто Алекс, тридцатичетырехлетний пузатый раздолбай, но благородный дворянин драгонлорд Лексар, авторитет не только на местных ролевых играх, но и на российских: на “Хишках” подмосковных, на зауральском “Мифе”– их сейчас штук двадцать пять …

Алекса, уже ходячего – и в силу природной непоседливости ходящего активно и далеко, замотав расписной череп банданой, – я попросил свести меня с неким Кирой-Кирюхой, очередным “хоббитом” из ролевой тусовки, названным Микушевичами в числе довольно близких Диминых друзей. Не знаю, проводят ли “хоббиты” игры по “Буратино”, но Кира сошел бы на такой игре за “хедлайнера”: худосочный, блондинистый, длинноносый компьютерщик-“верстак” лет двадцати – куда скорее, чем за версткой рекламных буклетов, представимый за взломом серверов “Майкрософта” – с хитрющей мордой, масляными голубыми зенками, блудливой ухмылочкой и неостановимой нигилистической болтовней с неполиткорректными комментариями по поводу всех без исключения попадающих в поле зрения объектов реальности. На Буратино у меня ушло три ноль пять светлого “Ужавас” (по мере усвоения коих комментарии становились все беспардоннее и невнятнее) в “Лидо” у Домки и полтора часа вполне бесполезно угроханного времени – ни принять что-нибудь всерьез к сведению, ни сделать практические выводы из обрушенного на меня было невозможно. Под конец, вспомнив, я переспросил у Киры:

– А Дейча ты такого не знал? Такого здорового кента с татуировками? Димон с ним не тусовался?

– А, ну да, был какой-то такой… Шварц, Шольц, как ты говоришь? Дейч… Да, здоровенный такой лоб. Ну я его так не знал, но Димон знал хорошо…

– Это точно?

– Что?

– Что Дима его хорошо знал?

– Ну как… Так точно я, конечно, не могу сказать… Но вроде – да.

Странная история. Начинаю уже в собственной памяти сомневаться. Но ФЭД же мне сам говорил, что очень плохо знал Якушева… Говорил? Да вроде… Вроде?.. Черт… И самого Федьку не спросишь – контакты утеряны.

Я долго не мог простить себе того, что мы с ним – мы с ним! – так стремительно и глухо потерялись. И множество раз обещал себе в ближайшее же время Федькины московские (если он еще там – а если нет, то места, где он сейчас) координаты надыбать и связаться. И вообще – повидаться в кои-то веки… Вот так уже полтора года обещаю.

Хотя то, что он свалил-таки тогда с концами – и свалил заниматься именно этим, – было для ФЭДа более чем логично. Я и раньше предсказывал: рано или поздно он будет заниматься этим профессионально. Экстримом своим. Многообразным (Федюня у нас вполне по Аксенову – “довольно хаотический спортсмен”).

Эклектика ведь всегда была главной Федькиной чертой – не только в плане национальной принадлежности, но и в отношении рода занятий. Не имея даже десятиклассного образования, но обладая многочисленными талантами в разных областях, он на моей памяти успел поработать охранником в обменнике, спасателем на юрмальском пляже, оформителем кабаков, карикатуристом в еженедельном латышском журнальчике, сезонным уличным портретистом в литовской Паланге (рисовальщик ФЭД прирожденный), сезонным же, рижским, дорожным рабочим, автомехаником, могильщиком на Новом болдерайском кладбище… И поувлекать-ся серфингом, виндсерфингом, скайсерфингом (это когда тебя с обычной серферской доской сбрасывают с летательных аппаратов), рафтингом (сплавом по горным речкам), клаймбингом (скалолазанием) и бэйс-джам-пом (парашютированием с урбанистических объектов).

Через последнее он срыл полтора года назад в Москву: москвичи-бэйсеры в компании местных собратьев устроили показательные прыжки с верхней площадки рижской телебашни (высота 211 метров), в латвийской “сборной” был и дядя Федор, мгновенно с москвичами закорешившийся и очень скоро слинявший в первопрестольную под какой-то бэйсерский проект. Где он и завис в итоге. По доходившим до меня слухам, некоторое время назад ФЭД калымил инструктором парашютного клуба на аэродроме в Ступино, прочее время тратя опять же на экстрим – самого широкого профиля (еще будучи здесь, он азартно грузил меня разной Новой Зеландией, где можно гробануться – по выбору – на скалках, на речке и на доске).

…Так я его и запомнил: на низком ограждении, над двухсотметровой бешено ветреной пустотой, спиной ко мне, практически против солнца – одним, облитым слепящим светом, нечетким силуэтом. Каким я его увидел, оторвавшись на секунду от видоискателя цифровика, соображая насчет ракурса: солнце… Еще через пару секунд, согнув в локтях разведенные руки, он оттолкнулся и прыгнул – плашмя, животом. “Отделился”, как это у них называется. Раз, два, три секунды, растопырив конечности, увеличивал масштаб аэрофотосъемной карты с рекой, островами, мостами – и почти сразу вытолкнул из ладони “медузу”, маленький парашют, что с хлопком выдрал за собой уже основной полосатый бело-красный купол…

(BASE он расшифровывал как Building – Antenna – Span – Earth, “здание – антенна – перекрытие – земля”. Со всего этого: с высотных зданий, теле – и радиовышек, скал, труб ТЭЦ, мостов и мачт ЛЭП – последняя высотой в пятьдесят четыре метра была самой низкой площадкой для ФЭДова коллеги москвича Димы Киселева – они и прыгают, больше всего рискуя из-за малой высоты и неровной поверхности “стартового объекта”. Я знал, что потом ФЭД сигал с Останкинской башни, что собирался в Узбекистан, в Фаны – с гор десантироваться, на Камчатку – в кратеры потухших вулканов, и даже на пик Коммунизма, где на шести тысячах есть якобы пригодная для парашютирования площадка…)

Вообще-то их тогдашние рижские прыжки снимало – на нормальный “Бетакам” – LNT (как бы спонсор – в обмен на налепленные на пацанов эмблемы-логотипы), а меня с цифровой видеокамерой на эту площадку под самым шпилем Федька протащил практически контрабандой. Уж не знаю, почему, но теперь, вспоминая ФЭДа, первым делом я вижу именно это: нечеткий силуэт в окантовке режущего света. На самом краешке, за секунду до падения.

На выходе из “Лидо”, практически в дверях, сталкиваюсь вдруг со Степой Тиссо: он как раз заходит. По несколько преувеличенному дружелюбию понимаю, что уже пара сотен граммов в бывшем “молодежкинце” и постояльце Рижского централа сидит наверняка. Никакого особенного желания общаться-догоняться в Степиной компании у меня, естественно, нет, но и отделаться более-менее вежливо тоже не получается. Так что еще минут сорок я наблюдаю окончательное Степино сползание в благостную расхлябанность, пытаясь понять, кого же он мне все время напоминает. А когда понимаю наконец, кого – Пьера Безухова в исполнении Эс Бондарчука, – добивающий третью поллитру темного Степа, нырнув к столешнице, манит меня сар-делевидным пальцем:

– Слушай, старичок… ствол не нужен?.. “Макарон”, незамазанный… полный порядок…

Ну-ну. Да, дядя Степа в своем амплуа…

– Мне он на хера… мне нельзя теперь… – ухмыляется вполфизиономии. – Старичок, тебе за копейки отдам…

– И за сколько копеек? – интересуюсь исключительно из любопытства.

– Ну вообще новый “макар” сотен пять тянет… шесть… – Степа тянется к чесночным гренкам, сворачивая по пути солонку. – Но тебе, старичок, в натуре за две с полтиной…

– Да не, Степ, спасибо… – ставлю солонку на место. – Я, пожалуй, пока безоружный похожу. Хотя, оно конечно, тяжело в деревне без нагана…

Я вспоминаю одну из бесчисленных историй о золотых годах Степы. Как на пике эпохи первоначального накопления в распальцованном каком-то рижском кабаке назрела махаловка между залитыми по самое не балуйся братанами. Слово за слово… вознамерившись от слов перейти к делу, взрывоопасный Степа вскакивает из-за стола с воплем “Щас порежу всех нахер!!!”, цепляет бутылку (водки, ему показалось) и двигает ею по ребру столешницы, собираясь сделать “розочку”. Бутылка не бьется. Степа фигачит сильнее. Ноль эффекта. Еще раз. Не бьется. Оппоненты, вместо того чтоб кидаться в драку, пялятся с тупым изумлением. Степа молотит снова и снова. Бутылка отскакивает. Степа смотрит наконец на нее. Это пластиковая литровая бутыль минералки.

Я не люблю масс-медиа. Я не лажу по информационным интернет-агентствам. Нерегулярно смотрю новостные программы “Евроньюс”, реже – НТВ. Больше никаких даже новостей – с прочих каналов: российских ли, латвийских ли – я не воспринимаю в принципе. Не говоря уже о программах развлекательных. Не говоря уже о радио. Которое я не включаю никогда вообще совсем – и кабаки решительно предпочитаю те, где радио не работает. Газет я тоже не выписываю. А поскольку все мои здешние и нездешние корреспонденты имеют доступ к электронной почте, то обычных писем я не жду. Тем паче иных переводов. Поэтому в свой почтовый ящик я заглядываю максимум пару раз в месяц: в поисках счетов за квартиру и телефон (которым – обычным – я тоже практически не пользуюсь).

…Я привычным бездумным жестом просмотрел накопившуюся пачку бесплатных рекламных изданий – таки да, затихарился среди них маленький типографски разлинеенный листок. Странный только какой-то… Не счет. Некоторое время прошло прежде, чем я сообразил, что это такое.

Извещение с почты. Пятидневной давности. Что-то прислали мне. Bandrole. Бандероль. И не написано, откуда – значит, не из-за границы, из Латвии. Что за бред?

…На почте получаю довольно увесистый кирпичик в коричневой оберточной бумаге. Докапываюсь до тетки, пытаясь узнать, откуда он пришел. Оказывается, не издалека – из Риги, из 48-го почтового отделения. Где такое, интересно? В Земгальском предместье…

Ничего не понимаю. Нет, все честь по чести: “Зентенес 5, 81, Каманину Денису”… Осторожно ощупываю, встряхиваю – пугливый я нынче. Не тикает, по крайней мере.

Придя домой, вспарываю бумагу “ершом”, мемориальным своим свинорезом, морально, в общем, готовый и к брускам пластида, и к белому порошку со спорами сибирской язвы… Канцелярские папки. Общие тетради.

Открываю первую попавшуюся, неравномерно исписанную по-русски крупным валким почерком. Я когда-то видел почерк Димы Якушева. Я совершенно его не помню. Но откуда-то знаю совершено точно, что это – он.

23

“Пахнет серой. Это запах горелой веры. Произвольно, вольно, настырно, жирно лезут в ноздри свободные мономеры. Спичечный коробок опрокидывается вбок, и рассыпавшиеся спички суматошно ныкают в нычки ознобные муравьи, мурашки мои. Пахнет псиной. Это запах зверя, вышедшего из моря бензина. Все конфорки забиты тиной. Не хватает Ньютона, ньютонов, просто веса, упорства или какой-то еще скотины: за окном пружинит батудная паутина. Не разметишь асфальт собственным иероглифом, даже лезвия затихарились, наплевав на щетину, опустив подробности. Спички ломаются, не зажигаются, затвор цепляется за станину, как за штанину, и дуло уворачивается, скользя, боится смотреть в глаза. Заберу ладью, посажу в бадью, спиртом напою, е-два е-четыре первым ходом по вене двину. Айлавъю, адью. Пахнет болью, гарью, сталью, осенней ржавью, весенней гнилью, последней целью и нежностью”.

Я пытаюсь представить себе, как должен выглядеть обгоревший труп через три недели лежания на свежем воздухе.

“…Дай им знак, поцелуй меня, забери меня из миндальной дали, блевотной близи, утопи меня в хохоте серой слизи”.

Н-да.

Четыре общих тетради, две обычные, листы компьютерных распечаток, вырезки, выписки, бог знает что. Полный хаос. Стихи. Разбитые на строфы и в подбор. Отрывочные дневниковые записи. Перечни имен – просто перечни имен, по большей части мне незнакомых. Или же общеизвестных: Саш-Баш, Сергей Бодров-младший… Или полузабытых: Ника Турбина, допустим, – я не сразу вспоминаю, кто это была такая…

Цитаты, цитаты, цитаты – с указанием происхождения и без указания. Но все – так или иначе на одну тему.

“Мой дед беседовал с дьяволом, как я – с вами… Мать занималась тем, что отводила ворожбу и проклятия… На моих глазах исчезли домовые. Самые страшные заклятия потеряли силу. Духов стали вызывать для развлечения – и являлось что-то потешное. Мир стремительно упрощался, теряя всю свою нерациональную сторону… Но оскудение коснулось не только надрацио. Оно начало распространяться на все прочее. Это почти невозможно объяснить – но мир упрощается. Из него постоянно что-то пропадает. Причем эти исчезновения немыслимо трудно заметить. То, что остается, тут же затягивает брешь. Понимаете, это исчезновение не предмета, а понятия. Понятия о предмете. Раз нет понятия, то и потери не чувствуешь… Вот пример. Школьные сочинения тысяча девятьсот семьдесят восьмого, статистическая обработка. Вольная тема. Гимназисты начала века на сто человек использовали семьдесят шесть фабул, суммарный словарный запас – шестнадцать тысяч слов. Гимназисты семьдесят восьмого года – одиннадцать фабул на сто пишущих! Словарный запас – шесть тысяч пятьсот… Вымирает поэзия – тот уровень связей, на котором она существует, для современного человека почти неразличим. Короче, наш мир оскудел до невозможности… и, мне кажется, поскучнел. Для описания жизни современного человека нужно совсем немного слов…” Андрей Лазарчук, “Солдаты Вавилона”.

Хм… К вопросу о фабулах и описаниях. И уже не из фантастики, а из самой что ни на есть реальности. Мой российский приятель, журналист-поэт-прозаик и вообще знаменитость Димка Быков рассказывал, как его, в свою очередь, знакомец Дмитрий Дибров, персонаж еще более известный, отбирал ведущих для программы на радио из числа московских студентов. Он просил их в двух предложениях пересказать последнюю прочитанную книгу. Так вот, вместо пересказа все – все без исключения! – кандидаты произносили… рекламные слоганы. “Паоло Коэльо: лучший способ отказаться от самоубийства!” “Лев Толстой: просто и доступно о законах истории и семьи!” И тэ дэ. Ни один не изложил сюжета! Московские, блин, студенты… Что там Сашка говорила о тех, кому меньше тридцати? Это ведь действительно уже другая структура мышления… “Вымирает поэзия – тот уровень связей, на котором она существует, для современного человека почти неразличим…” А что, не вымирает? Кто сейчас читает стихи? Ну да, ну да.

Вот, собственно, и поэзия… В изобилии. Все-таки он был сумасшедший, совсем сумасшедший – покойник…

…Черт, откуда у этого урода – у этой уродки, у этих уродов – якушевские тетрадочки?! Пустой вопрос… Не о том думаешь… А о чем? Давай так. Если тебе это прислали – то зачем-то. Чего хотели? Может, все-таки где-то в записях намек? Ладно, блин, едем дальше…

“…Из интервью Рэя Брэдбери журналу «Wired»: «Практически все, описанное в “451° по Фаренгейту”, сбылось: влияние телевидения, пренебрежительное отношение к образованию. В результате существенная часть нынешнего населения Земли попросту лишена мозгов. Хочу лишь подчеркнуть, что я все это описывал совсем не для того, чтобы предсказать будущее, – я пытался помешать его приходу»”.

Все, в общем, правда. И что для описания жизни современного человека нужно совсем немного слов, и что большая часть оных человеков лишена мозгов… Под каждой практически цитатой подпишусь и я сам. Но скрупулезная их – десятков, сотен – подборка выглядит (да и является) хроникой паранойи. Ласковые объятия которой по мере ознакомления с содержимым любопытной бандерольки я ощущаю все явственней…

Ага, снова наши люди. Петр Вайль, “Гений места”: “Проблема – в скорости и густоте коммуникаций, невиданной, неслыханной и непредставимой прежде. Новизна – не количественная, а принципиальная. В этом стремительном и мощном теле-радио-газетно-кино-музыкально-товарно-туристско-компьютерном потоке исчезают и уносятся подробности, нюансы, оттенки. Как будто бы через глубины психологизма и живописные достижения портрета – по крутой параболе назад, к самому общему и оттого безошибочному – палка-палка-огуречик… Все это к тому, что мир нивелируется…”

Нивелируется… Стандартизируется… Упрощается… Более чем знакомое ощущение. Знакомое, наверное, любому мало-мальски мыслящему современному индивиду. Ощущение тотальной – всеподавляющей, всезаполняющей, всезаменяющей – унифицированной тупости. Дебильной пластмассовой простоты. Умственного удушья… Да господи, сколько об этом переговорено хотя бы нами с Джефом!

(Джеф, между прочим, как критик-аналитик и эксперт по современной культуре, никаким параноиком и уж тем более сектантом не будучи – наоборот, будучи человеком стопроцентно, безнадежно трезвым – на полном серьезе полагает (и пишет – в газетку “Часик”), что тот самый процесс… ну скажем, оскудения общего, общемирового интеллектуального поля развивается с ускорением. Если не по экспоненте. Что самым наина-гляднейшим образом иллюстрирует вся означенная культура. Динамика происходящего в ней. От современного Голливуда с его энтропийным торжеством кинокомикса (и по сути, и как жанра), а значит, стандарта максимально аляповатого, простого, примитивного, детского, лишенного нюансов и оттенков (палка-палка-огуречик), – до, не знаю, современной русской прозы, с ее энтропийным торжеством бессюжетной псевдоисповедальности… “Причем заметь – процесс взаимообусловлен! Чем примитивнее кино, тем больше народу его смотрит – и наоборот. Я понимаю, Дэн, как это звучит, но все ведь доказывается совершенно элементарно. И объективно. Статистически. Я сравнил данные сайта moviemistakes.com, где все фильмы рассортированы по количеству «ляпов», небрежностей и нестыковок, с бокс-офисом all times, рейтингом самых прибыльных лент за всю историю кино. Догадайся с одного раза, что я получил. Правильно – в обоих списках все призовые места занимают фильмы последних лет пяти!.. Боюсь, что причин тут уже не доискаться: это лавинообразное увеличение частоты потребления требует более легкоусвояемого продукта – или низкая калорийность пищи требует увеличения частоты потребления?..”)

Да… Но одно дело – праздные телеги под пиво, или даже интеллектуальное нытье в форме газетного эссе, а другое – такой вот якушевский архив… И вообще – при всей справедливости констатируемого, это вещи… ну все равно достаточно отвлеченные.

Я еще могу понять того же Джефа: культура – его профессия, и если она наглядно деградирует, то ему приходится либо опускаться до ее уровня, либо менять профессию. Первое западло, второе не хочется. Мне, конечно, в этом смысле проще. Хотя… хотя это еще как посмотреть. Вспоминаю Ансиса и наш с ним последний базар (“Ну вот это обстоит таким образом, так? Так. А это – прямо противоположным. Так? Так. Противоречие налицо. Так?” Молчание.). Вспоминаю ребят с канала “Россия”, которые чуть не завернули мне мой сюжет про Ригу, – хотя классный, блин, вышел сюжет, супер, блин! У меня сложилось страшное впечатление, что они просто… ничего не поняли. “Какая энтропия?.. Че за энтропия?..” Хотя все же, вроде, проще пареной репы.

“…Как им объяснить, Дэн? Я же никому ничего не могу объяснить! Они, кажется, просто не оперируют теми категориями, в которых я рассуждаю…” Да, Джеф, не знаю, как им объяснить. Сам не могу.

…Так вот и Дима Якушев пытался кому-то что-то втолковать – а на него точно так же смотрели бараньими зенками, искренне не врубаясь, о чем он вообще… Ну он, нервический вьюнош, взял и… Или Сашка Князева… Целый вечер передо мной распиналась – а я думал, что у нее то ли сезонная депрессия, то ли месячные… И она тогда… Стоп! Вот тут – стоп!

Этого-то он, визави мой, на хрен, анонимный и добивается. Малявами своими, на хрен, посылочками. Голову он мне морочит. Крышу сдвигает. Как Сашке, небось, в свое время сдвинул…

Не-е, братцы. Хуюшки. Со мной этот номер не проканает. Только не со мной. Фак офф.

Посмотрим еще, блядь, у кого башня прочнее.

Захлопываю тетрадку, выказываю средний палец собственному отражению в экране отключенного монитора. Для убедительности хлопаю левой ладонью по локтю полусогнутой правой.

Как дела, Абрам? – Не дождетесь!

Когда умер Ким Ир Сен, CNN пообещало двадцать пять тыщ баксов тому телеоператору, который снимет хотя бы площадь в Пхеньяне, где проходит оплакивание Великого Вождя. Юсуф (он же Эмиль) Нурсалиев, стрингер, прилетел туда вместе с делегацией Егора Лигачева – автор исторической фразы “Борис, ты не прав!” с покойным Кимом состоял в друзьях. В аэропорту, где Егора Кузьмича встречали северокорейские официальные лица, он сказал операторам: “Ребята, дальше сами”. Ребята сделали морды ящиком и, представляясь “советской программой «Время»”, миновали семь армейских кордонов, ни разу не предъявив корочки. До гроба оставалось метров пятьсот, в ушах звучали рыдания плакальщиков, перед глазами маячили двадцать пять кусков зеленых рублей… И тут им преграждают дорогу два юных чучхейских пионера с галстуками и свистками на цепочках. Стрингеры небрежно отжимают салаг в сторонку. А те принимаются свистеть вовсю. Моментально подруливают два полицейских джипа, телевизионщиков крутят, надевают наручники, везут в тюрягу… Сутки они сидели на циновках в камере и пели русские песни. Освобождал их консул.

Из всех историй, рассказанных мне Юсуфом, это была единственная бескровная. Остальные… ну вроде такой, например. Первая чеченская. Грозный. Нурсалиев работал с американской стрингершей Синтией Элбаум. Остановились на перекрестке, договорились, кто в какую сторону двинет дальше. Разошлись – и через пару секунд буквально – бомба. Синтии отрывает голову. Голова катится в сторону Юсуфа. Юсуф первым делом хватает камеру: шикарный кадр…

Цинизм его был беспределен: с Нурсалиевым в этом конкурировать могли бы разве судебные медики или военно-полевые хирурги. Видя по телику репортаж с места крушения поезда (десятки окровавленных трупов, груды перекореженного железа), он совершенно естественно прищелкивал пальцами: какая картинка!.. Впрочем, стрингер без цинизма – не профессионал… и вообще не жилец: если не грохнут (ремесло, вообще этим чреватое: из числа коллег Нурсалиев потерял на войнах человек пятнадцать одних только друзей… знакомых же – с полсотни), то с катушек съедет. Без цинизма… и без лицемерия. “Бывало так, – заливая литром кипятка пачку чаю, повествовал в своем фирменном азартно-пофи-гистическом тоне Юсуф. – Сидим в ресторане. Звонит мобильник. Спокойно разговариваешь, лениво, никто не знает, с кем. А в трубке информация: в Узбекистане резня. Спокойно пропускаешь две-три рюмки. Притупляешь бдительность коллег. Потом говоришь, что надо на полчасика отлучиться, мол, бабке плохо. У других тоже мобильники звонят. Каждый играет в свою игру и валяет ваньку: кому тещу хоронить, кому с желудком нехорошо… И все обещают скоро вернуться. А через час встречаемся в одном самолете…”[9]

Стрингер стрингеру волк. Юсуф признавался честно, что был вполне способен задействовать все свои связи и даже сунуть на лапу, чтобы коллега-конкурент не сумел вылететь, скажем, с военного аэродрома… а он, Юсуф, сумел. В башлях дело? В башлях, конечно, тоже: есть компании, которые платят за минуту видеорепортажа из “горячей точки” четыреста баксов, есть те, что берут материал “оптом” – и тут уже надо торговаться… Если реальный бой – с кровью и убитыми, – можешь получить от полутора до десяти “косых”. В зависимости от ценности конфликта в мировом информраскладе. Свой “топ” – двадцать тысяч долларов – Юсуф срубил на вводе советских войск в Баку 20 января 1990-го. Журналисты, которых слетелось туда немерено, ждали ввода две недели. Потом отчаялись и в массе своей свалили – 19-го числа. А те, кто остались, были уже бухие беспробудно. Единственным дотерпевшим и трезвым оказался Нурсалиев. За снятые им кадры Горбачев, говорят, со страшной силой отымел минобороны Язова, а пленки Юсуфа купили NBC, BBC и CBS. Каковых монстров новостного вещания зрители, в свою очередь, завалили исками – потому что от увиденного им стало плохо.

Эмилем Юсуф стал – в телетитрах – во время карабахского конфликта. Имя, распространенное в Азербайджане, – могли обвинить в необъективности… За пятнадцать лет стрингерства он побывал в тридцати четырех “горячих точках”. В Баку снимал, как азербайджанцы резали армян. В Фергане – как узбеки резали турок-месхетин-цев. В Киргизии, в Оше – как киргизы резали уже узбеков. В Тбилиси – как штурмовали дворец Гамсахурдии. В Карабахе – как два села полтора года имитировали войну (ни одного убитого, один раненый, и то случайно); стрельба прекращалась ровно в двадцать ноль-ноль – все шли смотреть по ящику “Дикую Розу”…

Но таких жизнеутверждающих курьезов в духе фильмов Кустурицы было раз-два и обчелся, а в основном – мясорубка. На ирано-иракском фронте (“настоящая, скажу тебе, Курская дуга была!..”), в Афгане, в Приднестровье, в Югославии, в Южной Осетии, в Абхазии, на Первой чеченской и на Второй…

После нескольких рейдов в самом начале Второй чеченской кампании Юсуф со стрингерства “слез”. Бесповоротно. И никому (во всяком случае – никому из наших общих знакомых) ни разу не обмолвился, из-за чего именно. Хотя прочими воспоминаниями делился с остроумным равнодушием и обилием красочно-жутких подробностей. Хотя сам же говорил, что стрингером перестать быть трудней, чем наркоманом…

Я с кавалером орденов и медалей – Красной Звезды, “За мужество”, “За личное мужество”, обладателем парочки бешено дорогих часов от Саддама Хусейна (оделявшего ими тех журналистов, которым посчастливилось добиться интервью), самым, наверное, знаменитым из полутора десятков русских стрингеров-профи (всего по миру активно действующих стрингеров – человек семьдесят) Юсуфом Нурсалиевым познакомился, когда стрингерство для него уже осталось в прошлом. На нормальной московской коллективной пьянке – со сменяющимся составом участников и непрогнозируемым перемещением из ресторана на антикварно обставленную квартиру дочки великого кинооператора Рерберга (на Тверской, напротив Долгорукого), оттуда – на седьмой этаж Дома аспирантов и студентов МГУ… В ДАСе, оказалось, обитал именно приятель Юсуфа – контуженный афганец Хатак. В обоих смыслах афганец – и по месту рождения (а так он был, кажется, таджик), и по “ветеранству” (воевал в армии ДРА, потом – иммигрировал в СССР)… С Хатаком разговаривать было одновременно весьма сложно (приходилось реветь на манер прогреваемого реактивного движка) и очень просто (на все твои реплики он реагировал совершенно одинаково: благодушным покачиванием головы и кривоватой ухмылкой). Хатаковы соотечественники тут же, в перегороженном фанерными стенками ДАСовском помещении калибра школьного класса деловито варили в кастрюльке что-то на опийной основе, Нурсалиев (которого собутыльники любили сокращать до НУРСа – неуправляемого ракетного снаряда), не глядя, утилизировал через окно очередные полбанки из-под “Кузьмича”, а я меланхолично представлял, как этот пузырь добавит чудесности растущему под аспирантско-студенческими окнами “чудо-дереву”: какой-то банальнейшей условной ольхе, чьи ветки сплошь были увешаны подобным же образом утилизированными презервативами.

Поставив крест на “своей войне”, Нурс отрастил хайр и заплел его в дреды (“всегда хотелось, но на фронте же запаришься с такой прической…”) и стал снимать экстримные спортивные репортажи и экстримные же реалити-шоу. Когда в очередном “Русском экстриме” кто-нибудь куда-нибудь прыгает, карабкается или погружается, то человеком, о котором ты в процессе глядения на экран не задумываешься, но благодаря которому (тому, что он тоже – прыгает, карабкается и погружается) на это глядишь, сплошь и рядом бывает Юсуф.

Про Нурса я вспомнил, когда ни обзвон московских парашютных клубов (кучу бабок, наверное, международный тариф сожрал), ни попытки расспросить кого-нибудь из тамошних бэйсеров не дали ничего: о Феде Дейче или не слышали, или слышали, но контактов с ним не поддерживали. Набирая нурсалиевский номер, я не особо-то и рассчитывал застать Юсуфа в пределах досягаемости. Мне, однако, повезло… точней, не повезло ему; можно сказать, комически, поучительно, по крайней мере: Нурс отснял целый цикл программ с дайверами в подводных пещерах на Окинаве, в сложнейших условиях, реально рисковал башкой и дорогущим оборудованием, пару раз чуть действительно не загнулся, но – не загнулся, не получил ни царапины и вообще все сделал тип-топ… И вот когда они это дело коллективно отмечали – уже в Москве, – он, великий профессионал бухалова (“Что есть одно из главных стрингерских умений? Квасить – для смазки – с каждым, кто предлагает… и при этом оставаться готовым в любой момент вскочить по тревоге, влезть на «броню» и быть в стопроцентно рабочей форме…”), нажрался в кашу, упал на ровном месте, заработал сложный перелом ноги – и валялся сейчас дома, под Питером, – в гипсе, обихаживаемый полузабытыми в ходе беспрерывных профессиональных отлучек женой и двумя сыновьями-близнецами.

На мой вопрос он долго хмыкал, покряхтывал, напрягал извилину – и сказал в итоге, что такого Дейча он да, помнит… хотя не видел уже давненько… но, кажется, он же варился с трэйсерами? Нет, кажется, именно с трэйсерами… Нет, координат трэйсеров у Юсуфа нет. Но вроде бы про них писали с год назад? В мужском каком-то журнале… Не, не помню, в каком…

Ну, и чего теперь? Год назад, неизвестно, в каком журнале… И вообще: чего я, собственно, добиваюсь-то? Что узнать хочу? Ну, дозвонюсь я до Федьки – и что он мне скажет?..

Это просто от незнания, что делать. От незнания ситуации, с одной стороны, и нежелания сидеть, ожидая очередных подарков из пространства, – с другой…

Телефонный облом в совокупности с воспоминаниями о московских пьянках побуждают меня извлечь безналоговую литруху “Tullamore Dew”, подогнанную работающим в порту и имеющим доступ к “таксфришным” товарам, которыми обеспечивают экипажи судов, Ромкой, – и недобитую (позор!) аж с Нью Йиера (пр-роклятые годы, однако). И тут звонит Лера. Добровольный и бескорыстный мой помощник, перед коим я во все увеличивающемся, хотя давно уже неоплатном, моральном долгу.

Она таки смогла узнать про Славика Доренского. Что самое интересное – так все, оказывается, и было. Насчет выгребной ямы. В ней его и утопили. Выломали деревянное сиденье в дачном сортире и затолкали Славика туда. Живого – экспертиза показала, что он именно захлебнулся этим добром. Причем пролежал в яме почти неделю, прежде чем нашли. Да, все как ты, Дэн, и предполагал – ни улик, ни подозреваемых, ни мотива. Архив.

Я наливаю себе “Туламора” полный стакан (дотрясаю последние капли), треть выпиваю залпом, а остальное принимаюсь тянуть ма-аленькими глоточками.

Когда мочканули Дашкиного брательника, у меня с Дашкой уже все кончилось. Но – только-только. За три прошедших с тех пор года подробно я всю эту историю не вспоминал ни разу – и предпочел бы, пожалуй, не вспоминать никогда…

Из всех моих довольно многочисленных уже девиц (скромное удовлетворение или “мы, оглядываясь, видим лишь руины…”) Дашка точно была самой красивой и самой… сложной. Я сам, в общем, не подарочек, наверное, – так что достойно удивления, как мы с ней ладили больше полугода. Однако же как-то ладили. И, глядишь, ладили бы дальше, что самое забавное…

Дашку у меня увел ФЭД. Самым откровенным образом. ФЭД, которого я тогда полагал лучшим другом. Причем отлично зная, что меня на ней зарубало довольно здорово. Причем послал ее через месяц. Сам послал – ФЭДа девки не посылали, по-моему, никогда – только он…

От всего этого разило мексикой, бразилией – и вообще много чем разило… Почему я и не хотел вспоминать. С Федькой мы тогда разосрались здорово. Единственный раз – но, я даже думал, напрочь… Ничего. Потом помирились. Девки, типа, приходят и уходят, а пацаны… это пацаны.

Делаю последний глоток вискаря, врубаю комп и кликаю иконку Internet.

24

Wall flip. Сальто назад после отталкивания от вертикальной стенки. Hand jump. Преодоление препятствия с использованием только рук. Twist. Сальто вперед и сразу же сальто назад. Tree flip. Сальто назад после отталкивания от дерева. “Есть дополнительная опасность промазать ногой по дереву”… Get over the wall. С разбегу толкаетесь ногой об стену, затем, когда вы в воздухе, нужно опереться руками и перелететь через стену. Blind jump. “Прыжок, выполняемый без созерцания точки приземления”. Так и написано – “без созерцания”… Ну не буддисты они.

“Люди, преодолевающие препятствия”. По-английски – одним коротким словом: трэйсеры. Хотя то, что они делают, именуется иначе и на другом языке.

Паркур. Французский термин из области вообще-то конного спорта: скачки по полосе препятствий, максимально разнообразных и заковыристых. Все, чтоб коняшке переломать ноги, а жокею свернуть шею. Теперь – последний вяк экстремальной моды: предельно скоростное перемещение по городу не там, где положено, а там, где хочется – через заборы, по крышам, стенам, карнизам. Поверх барьеров. Без страховки (это – принцип). Адреналиновый концентрат, выжимка, экстрим в степени, комплексный, синтетический – как все синтетическое, искусственный (но экстремальный спорт вообще штука искусственная – когда смертельно опасные препоны изобретательно воздвигаются на пустом месте), и, как многое синтетическое, сильнодействующий.

Паркур – комбинация разных видов “урбанистического лазанья” с языколомными названиями вроде бил-деринга, скейтбординга, акробатики, даже восточных единоборств (у “восточников” детально проработана техника падения – как, значит, нетравматичнее и безболезненнее себя уронить… вообще полезное умение).

Придумал эту штуку француз Давид Белль из города Лисса, сын вьетнамского ветерана. Папа натаскивал мальчонку с детства, и уже подросшему Давиду оченно в кайф оказалось взбегать по стенкам, сыпаться с крыш, перепрыгивать через полицейские “рено”… а городские власти и ажаны на это увлечение Белля и прочего быстро сгрудившегося вокруг него молодняка смотрели сквозь пальцы. Скоро первая в мире паркур-команда прославилась, про них стали писать газетчики и снимать телевизионщики. Трэйсеров позвали участвовать с трюками в гастролях мюзикла “Нотр-Дам” – надо было подмахнуть контракт на два года.

Отказались двое: “отец-основатель” Белль и его ближайший сподвижник Себастьян Фука. В лом им было вязать себя юридическими обязательствами. Правда, потом и они расплевались: Фука решил зарабатывать бабло, брать плату за тренировки – и учредил Федерацию паркура.

Трэйсеров-“конформистов” тем временем залучил к себе в проект продюсер Бессон, и фильм “Ямакаси: новые самураи” (смотрел-смотрел… фуфло стопроцентное. Я, правда, не думал, что это имеет прямое отношение к реальности) сделался прокатным хитом. Что характерно: вся компашка дружно возражала против участия в проекте Белля (который особо и не напрашивался): дескать, его класс настолько несравнимо выше, что прочие трэйсеры на фоне Давида мигом стушуются и поблекнут.

После “Ямакаси”, однако, на паркур стали подсаживаться экстремалы по всему шарику (как на “спид рэй-сиз”, ночные полулегальные гонки, после “The Fast and the Furious”, – Лера вон у себя слышит летом, как наши спидрэйсеры с ревом гоняют по Улманя гатве). В России в том числе. Первопрестольная, как положено, прореагировала первой: пионеры русского паркура собрались в Москве – четырнадцать, пишут, человек, в основном фанаты скалолазанья… Забирались на крышу Театра на Таганке, лазали по Дому дружбы, по особнякам на Тверской. Особенности национальной право-охраны: трэйсеров-москвичей регулярно вязали за нарушение границ частной собственности и тому подобное – и сажали в “обезьянники”, саркастически переименованные ими по такому случаю в “паркурники”. Потом уже и по стране появились паркур-коман-ды – в Питере, на Урале…

Трэйсеры – народ поголовно молодой, русские в том числе, так что двадцатисемилетний Дейч в этой тусовке оказался уникумом. Хотя он вообще уникум: занимается паркуром меньше года, а прочие трэйсеры уже смотрят снизу вверх и называют “русским Беллем”…

Действительно – мужской журнал. XXL. Я просто набрал слова “трэйсеры” и “паркур” в Яндексе. Перелопатил вываленную мне поисковиком груду инфы. Но в итоге нашел-таки линк на ту самую байку в ИксИкс-Эле, в которой поминался ФЭД. Там же, на сайте (главная страница: иконостас серийных обложечных телок в купальниках – умилительно честная адресация к основам), – координаты редакции. Телефон. Секретарша долго и неохотно ищет номерок Карена, автора статьи про “паркурщиков”…

…Трэйсеры? (Поразительно и восхищения достойно – не в первый и не во второй раз мною встречаемое умение в нескольких нейтральнейших слогах, да еще по телефону, продемонстрировать всю меру превосходственного снисхождения, из сакрального факта наличия московской прописки проистекающего.) Да-да, было такое дело, писал… Только, извините, вы не могли бы перезвонить часика через четыре… или лучше вечерком?

Вечерком он вне зоны. На следующий день. “Дейч? Ага, был такой. Он у них, типа, вообще суперстар. Не, я, естественно, как раз с ним хотел пообщаться, про него мне много восхищенных слов наговорили всяких… Но он, кажется, не очень общительный такой человек… (Федька-то? вечное ядро конденсации любой компании, трепло почти профессиональных шоуменских дарований, постоянно со всеми трущий, стрелкующийся, знакомящийся и всех присных знакомящий, каждый день носящийся с новой идеей?..) Трюки он показывал, да… действительно, знаете, очень впечатляюще… а вот разговора не получилось. Так что не знаю… С кем поговорить? Сейчас посмотрю… Не уверен, правда, что у меня с собой… А, нет, как раз есть номер. Лика такая… Записывайте…”

Лика.

– Друг детства?.. Нет, друг детства, я вам вряд ли могу помочь… – Нотки не самой доброй иронии в чуть тягучем голосе: они, они – неплохо знакомые мне интонации бесчисленных Дейчевых бывших… – Мы с Федором больше не общаемся.

– А он что, у вас в команде больше не состоит?

– Нет.

– Ну погодите, он же у вас чуть ли не главная звезда был…

– Был.

– Извините… Может, все-таки скажете, что произошло-то?

– А ничего не произошло. Просто взял и исчез… – Медлит секунду. – К нам как раз Давид собирался… Белль в смысле… на мастер-класс… Мы уже Фредом нацелились перед ним хвастаться. А он свалил.

Узнаю, узнаю брата Федю. Фредю. Снова неуловимые. (И еще – какая-то мимолетная ассоциация мелькает по краю сознания – не успеваю ее ухватить…)

– И что, вообще не сказал, куда?

– Не-а. Не сказал. Ну, я узнала потом… сама…

– Мне не скажете? Пауза.

– Динозавров ловить. – Смешок.

– Простите?..

– Динозавров, говорю, ловить. Где-то там на Чукотке, что ли…

Повисло напряженное гнетущее молчание…

– Ну есть такие… чудики… всяких Несси ищут… Ну и он с ними ломанулся… искать.

Я знаю, что это за чудики. Криптозоологи. Действительно люди, ищущие то, чего на самом деле нет. По Филатову: исхитрись ты мне добыть то, чего не может быть. Например, зажившегося в шотландском “лохе” пресноводного плезиозавра. Или йети, он же биг-фут, он же алмасты, он же… снежного, короче, человека. Или… как же это было-то? А! Мбиелу-мбиелу-мбиелу. Что на наречии аборигенов Центральной Африки означает “несколько вязанок хвороста”. Так якобы эта тварь и выглядит: как несколько вязанок. Всплывает на поверхность реки только в абсолютный штиль. И при малейшей попытке приблизиться к ней немедля уходит под воду. Надо же, запомнил. Видимо, по принципу абсурдности…

В свое время все мы были экспертами по этой ЛСДшной фауне – ученики “А”-класса гуманитарного рижского колледжа. Все это мы узнавали на уроках, как сие ни смешно, истории – одних из немногих уроков, которые мы старались не прогуливать. Просто потому, что не было на них никакой истории. На них былИ – историИ. И про мбиелу-мбиелу-мбиелу, и про его собрата мокеле-мбембе, и про зверя андабарру, похожего одновременно на свинью и носорога (свинорог? нососвин?). И про “мангупского мальчика” (крымское привидение, на которое идет долгая малоуспешная фотоохота). И про артефакты доисторической цивилизации гипербореев на плато Путорана: гигантские стелы из черного камня с нерасшифрованными письменами… микроскопические непонятные детали из металлов, в естественном виде на Земле не существующих…

При этом он был действительно вполне дельный и историк, и учитель, Андрей Геннадьевич Спицын. Но про мокеле-мбембе было интереснее, чем про министров Первой республики. И ему, и нам. А в экспедиции – в Крым, в Карелию, на Алтай, на ту же Путорану – он мотался активно, и водил знакомство со всем этим народом, со всеми этими безумными племенами: криптозоологами, уфологами, “черными следопытами”, “черными палеонтологами”, “черными археологами”… Подозреваю, что к последним он и сам принадлежал “хотя б отчасти”: вроде, все его экспедиции были вполне “в законе”, но хрена бы он прокормил семью с малолетней дочкой при таком-то образе жизни на зарплату школьного учителя.

Хотя когда мы прозвали Спицына Индианой Джонсом, никакой “черной археологии” мы в виду не имели, а имели – шрамик на физиономии аккурат на том же месте, по которому Инди в начале третьей части засветил себе кнутом… и вообще Спицын смахивал на молодого Харрисона Форда. Разумеется, он не ползал (опережая нацистов из института “Аненербе”) по полным ловушек мистическим подземельям на манер доктора Джонса… но курганы раскапывал и амфоры с черноморского дна поднимал. Это и есть хлеб “черного археолога” – довольно опасный местами: на тебя охотятся и государственные охранительные службы, и – частенько – бандиты, нанятые теми самыми дилерами, с которыми ты имеешь дело…