Сыщица начала века Арсеньева Елена
Был сделан укол – и «Петюня» почти тотчас открыл глаза!
– Петечка!
– Ого!
– Отлично! – воскликнули хором хозяйка, Алена и Света, и даже вялый Костя удостоил моментальное воскресение из мертвых глубокомысленного «О-о!».
Дед сел, но его сразу занесло, и он снова повалился на пол. Приподнялся, опершись на локоть, огляделся расплывающимися глазами, воскликнул радостно:
– Маруся! Ты уже здесь! А я так волновался, так волновался!
Голос его звучал вязко, словно язык и губы повиновались ему с трудом.
– Волновался он! – всхлипывая и смеясь, воскликнула хозяйка. – А я-то как за тебя переволновалась, Петюня! Что это такое с тобой сделалось?
Тот словно и не слышал, сосредоточенно прищипывая пальцами свою одежду то там, то здесь. Через мгновение он так же деловито забегал пальцами по халату Светы.
Алена вытаращила глаза. Света вдруг закашлялась, и оказалось, что «научный консультант» с трудом сдерживает смех.
– Видишь, он мошек ловит? – шепнула так, чтобы ее могла расслышать только Алена. – Типичная картина делириума!
– Так он что, просто напился? – так же полубеззвучно шепнула Алена.
Света качнула головой:
– Даже и намека нет. То есть явно он что-то выпил, а вот что?! Петр… э, извините, как ваше отчество? – заговорила она громко.
– Петрович, – рассеянно отозвался дедок, истово продолжая собирать незримых насекомых.
– Петр Петрович, вы, значит, волновались, что жены долго нет? – взяла его за руку Света. Якобы пульс сосчитать, а на самом деле, как поняла Алена, остановить это суетливое, до невозможности смешное и бессмысленное перебирание старческих, сухих пальцев.
– Волновался, а то как же! Аж сердечко закололо. Я думаю: как прихватит тут от волнения… Пошел и лекарство выпил.
– Ага-а… – довольно протянула Света. – И что же вы пили? Пустырник? Валериану?
– А бес его знает, – рассеянно отозвался Петр Петрович, делая настоятельную попытку вырваться из ее цепких пальцев. – Пошел в ванную, взял там в аптечке бутылек…
– А-ах! – громко, почти с провизгом воскликнула Маруся – и зажала рот рукой, хотя глаза ее выражали ужас.
– А ну, дорогие хозяева, – строго сказала Света, – где у вас аптечка? Быстренько покажите мне бутылек, из которого вы пили, Петр Петрович.
– Аптечка в ванной, – ответил дедуля. – А бутылек там всего один.
Маруся снова ахнула – на сей раз сдавленно, из-под руки.
– Стоп, стоп… – протянула Света. – Кажется, я поняла, в чем дело. Вы говорили, что с утра делали уборку, правильно? И в аптечке прибрались… бутылочки пустые выкинули… А куда содержимое их дели? Неужели в один бутылек слили? Так, дорогая Мария… извините, вашего отчества я тоже не знаю.
– Марья Николаевна, – стыдливо, будто девушка, которая первый раз знакомится с парнем, пробормотала хозяйка. – Слила, слила, уж не припомню точно, что именно слила… а он, значит… ох, Петюня!
– Вернее будет сказать: ох, Маруся! – пробормотала Света «в сторону», как пишут в пьесах.
– Света, ты настоящий детектив, – сказала Алена через несколько минут, когда, собравшись и простившись, они выходили из квартиры. – Все-таки я, наверное, сделаю героиней своего романчика тебя, а не доктора Денисова.
– Премного благодарны, – усмехнулась Света, но видно было, что ей приятно. – А если без дураков, случай хоть и безумный, но без нашей помощи дед бы точно погиб, ты понимаешь? Поэтому ладно, валяй, делай меня героиней!
Они вышли на лестничную площадку – и благостное настроение как рукой сняло. Угодили на разборку.
На площадке громко спорили прилизанный парень в кожанке и пухленькая дамочка лет сорока в обтягивающих джинсах и маечке, которая, наверное, когда-то была хозяйке впору, но это время безвозвратно миновало. Алена неодобрительно покосилась на мягонький животик, свесившийся через ремень джинсов, и как можно сильнее напрягла пресс. На ней-то джинсы сидели как влитые, никаких намеков на предательские складки на пузике!
– Да сколько раз вам повторять! – надрывалась женщина, нервно ероша короткий темно-рыжий ежик на голове. – Вы что, плохо слышите?! Не грабил нас никто, не грабил!
– Здравствуйте, Людочка, – Маруся резво просунулась между Светой и Аленой. Лицо ее выражало неуемное любопытство. Быстренько же бабуля реабилитировалась!
– Тетя Маша, да хоть вы скажите! – Соседка с надеждой воззрилась на нее.
– Что сказать? – Марья Николаевна решительно раздвинула молодых женщин и выступила на площадку.
– Скажите, что меня ни разу не грабили!
– Слава богу, нет! – Марья Николаевна даже руками всплеснула. – У нас подъезд тихий, приличный, ни разу ничего такого… А что? Кому это в голову могло прийти?
– Да вон! – уперев руки в бока, Людочка своим энергичным круглым подбородком указала на молодого человека. – Следователь пришел из прокуратуры! Показания снимать! Проверил бы сначала, что никакого заявления от нас не было. Если человека грабят, он милицию зовет, а мы что? Звали?
– Да вы, молодой человек, наверное, адрес перепутали, – успокаивающе сказала Марья Николаевна.
– Ничего я не перепутал! – угрюмо буркнул парень в кожанке. – У меня тут запротоколированные показания Шурки Кренделя, который сделал чистосердечное признание, что он вынес из этой квартиры – вот видите, адрес? Совпадает адрес! – пятьдесят тысяч долларов в валюте, а также золотых вещей и бриллиантов примерно на сумму сто тысяч рублей, ну и еще ноутбук.
Тишина, которая воцарилась на площадке вслед за этими словами, вполне заслуживала названия мертвой.
– О-о! – первым очухался фельдшер Костя. – Ну и чего ты отнекиваешься, тетенька? Тебе мало? Ежели этот Крендель колется, что тя ограбил, значит, решил раскаяться и возместить ущерб. Соглашайся скорей! Какая те разница, грабил, не грабил, если такие деньжищи огребешь!
Сама по себе столь длинная речь из уст вялого и молчаливого фельдшера была достойна изумления, однако сейчас на него никто не обратил внимания.
Людочка, по всему видно, пребывала в состоянии полного ступора. Алена и Света выразительно переглянулись. Что для одной, врача «Скорой помощи», что для другой, не слишком-то, повторимся, высокооплачиваемой писательницы, сумма в пятьдесят тысяч долларов (нет, пятьдесят три, включая и драгоценности) оказалась запредельно большой, о ней можно было только мечтать. В дополнение к деньгам Алена быстренько позволила себе помечтать и о ноутбуке. Своего она лишилась прошлой зимой, когда водила за нос частного детектива Долохова. Бандитская пуля – натуральная бандитская пуля! – прикончила ее ноутбук, а с тех пор Алена никак не могла разбогатеть, чтобы позволить себе новый. Правда, у нее еще оставался стационарный домашний компьютер – на нем и валяла свои романчики.
– Не, сыночек, – с сожалением покачала в это время головой Марья Николаевна. – Ошибся ты, точно говорю. Ну откуда у них такие деньжищи! Ты хоть в квартиру войди, посмотри, как они живут. Какие там драгоценности да золотишко, какие там доллары? Людка вон бюджетница, в регистратуре в нашей поликлинике еле-еле свои полторы тыщи в месяц высиживает. Муж ее малость побойчей, в автосервисе пристроился, но тоже с его зарплаты не больно-то накопишь. Они вон холодильник в кредит взяли, так раньше Людка в булочной две пачки масла и два батона на ужин брала, а теперь только один! И масла одну пачку! Подтянули пояса, а как же, кредит надо отдавать!
Почему-то при этих словах все поглядели на сдобный Людкин животик. Неведомо что подумали прочие, однако Алена стопроцентно была убеждена, что его обладательнице вообще надо думать забыть о батонах на ближайшие годы.
Однако Марья Николаевна утрет нос любому Штирлицу в сборе разведданных! И, похоже, она убедила молодого следователя.
– Черт, неужто наврал Крендель? – пробормотал он обескураженно. – Вот сволочь. Вот и верь после этого, что признание обвиняемого – царица доказательств! Ну, это ему даром не пройдет, Кренделю! А вы, гражданка Логинова, раз так – извините за беспокойство. До свидания.
Он прощально кивнул всем, повернулся и зачастил ногами по ступенькам.
Людочка сделала своим полненьким тельцем такое движение, словно хотела броситься ему вслед и уже даже руку протянула – схватить за шиворот и вернуть! – но немедленно опомнилась. Хмуро окинула взглядом собравшихся, буркнула что-то невнятно, отпрянула за свою дверь и так ею хлопнула, что по «хрущобе»-ветеранке прошел ощутимый гул.
– О-о! – снова сказал Костя и начал спускаться куда более проворно, чем поднимался.
– Эй, сыночек! – вдруг всплеснула руками Марья Николаевна. – Погоди!
Костя обернулся с недовольным видом:
– Чего еще?
– Да я не тебя! – отмахнулась бабуля. – Слышь? Молодой человек! Когда этот твой Крендель доллары стянул, а?
Снизу послышались торопливые шаги, и на площадке снова возник парень в кожанке:
– В 1998 году, в августе. А что?
– Матушка Пресвятая Богородица… – Марья Николаевна взялась за сердце.
– Долго ж он думал, этот Крендель. Что ж это его вдруг разобрало сознаться, интересно?! – усмехнулась Света.
– А мы его только недавно повязали, и у него, видать, от переживаний одна почка отказала. Сейчас на искусственной лежит, ну и, видать, решил некоторое количество грехов на земле оставить, чтоб не тянули в пучины адские, – с забавной, какой-то старомодной словоохотливостью объяснил парень.
Алена смотрела на него во все глаза.
«Колоритный персонаж. Не взять ли интервью? Может, как-нибудь пришью к сюжету? Да и про Кренделя смешно до нелепости!»
– А ведь он, очень может быть, не соврал, вот что я вам скажу! – торжественно объявила Марья Николаевна. – Тут раньше, в 98-м, другие люди жили. Это их, наверное, ограбили! Только у нас в подъезде об этом никто не знал…
За дверью послышался громкий разочарованный вздох и удаляющиеся шаги. Итак, Людочка стояла в своей прихожей и подслушивала. Наверняка обдумывала, как взять свои слова обратно. А теперь поняла, что это вряд ли удастся.
– Другие люди? – насторожился «колоритный персонаж». – Кто такие?
– Муж с женой, – охотно сообщила Марья Николаевна. – Лопухины. В 98-м аккурат и разошлись: она от него ушла, а все, что вместе нажили, ему оставила.
– Ах, какая женщина! – пробормотал Костя мечтательно. – Мне б такую!
– А тут дефолт устроили. Помните, сколько народу тогда разорилось… Наши сыновья тоже потом на пустом месте начинали, все снова-здорово, так и не очухались. Ну и этот Лопухин очень сильно переживал. Угодил с инфарктом в больницу, да и не вышел оттуда. Я тогда дивилась: ну что ж так убиваться-то? А может быть, его еще и ограбили? Ведь все аккурат в августе и грянуло! Одной рукой его этот Крендель обобрал, другой – Ельцин с Чужаниным да с Чупа-чупсом. Главное дело, что за напасть на Нижегородчину?! Чужанин – наш бывший губернатор, Чупа-чупс тоже отсюда на верхи выполз, да сюда же и вернулся, дожирать то, что еще не пожрал! Вот червяк на ножках, а?!
Алена нетерпеливо покачала головой. Если бабульки заведутся насчет неправедных властей – это пиши пропало. Что характерно, Алена готова была согласиться с Марьей Николаевной по всем позициям. Она тоже усматривала некий жутковатый знак судьбы в том, что виновники обрушившегося в 1998 году на Россию кризиса оба явились из Нижнего. Этакие «Минин и Пожарский» – только со знаком минус. Нет, с десятью минусами! У Алены, как и у многих, был к господам Чужанину и Чупа-чупсу свой личный счет. Вернее, его полная и окончательная ликвидация. Супруги Ярушкины после того рокового августа перестали быть людьми преуспевающими! Но, по легкости и легкомыслию своей натуры, Алена не любила оглядываться на прошлое – тем паче на грустное прошлое. Она вообще предпочитала не вспоминать и не размышлять о печальном, а потому хотела закончить этот разговор как можно скорее.
И тут в кармане Светиной куртки запел мобильник. Звонил из машины шофер Пак. Поступил вызов: мужчина бросился с балкона, видимо, попытка суицида, реанимация с доктором Денисовым на другом вызове, надо срочно ехать линейной бригаде.
Кое-как простились с Марьей Николаевной и оперативником, побежали вниз. Уже забираясь в салон, Алена вспомнила, что так и не познакомилась с «колоритным персонажем», не знает, где его теперь искать.
Ну, стало быть, судьба такая. Вернее, не судьба!
Из дневника Елизаветы Ковалевской. Нижний Новгород, 1904 год, август
Не раз подмечала, что люди из народа порою бывают проницательней нас, так называемой интеллигенции. А уж образности и точности их выражений можно только дивиться. У моего покойного отца служил некоторое время лакеем малый по имени Николай. По выучке это был слуга старого закала, перебывавший во многих семьях, а по повадкам… Он был маленького роста, имел пушистые усы, не особенно казист с виду, что не мешало ему пользоваться головокружительным успехом у всех горничных, портних, белошвеек, нянек и т.п. из близлежащих домов. У него имелась гитара, украшенная бантом, и иногда он меланхолически перебирал струны. Нас-то, господ, он стеснялся, однако для «барышень» своих частенько пел, и это делало их необычайно мягкими и податливыми. Николай считался среди всех лакеев нашего дома записным сердцеедом и, само собой разумеется, знатоком женщин. Я была еще девочкой в ту пору, но очень хорошо помню, что с прислугой Николай любил высказаться насчет слабости «дамского нутра».
Неудивительно, что я, дочь судебного следователя, воспитываемая им, вместо так и не родившегося сына, совершенно в спартанской обстановке, всегда хотела быть только работником юстиции. Отец мой меня непоколебимо поддерживал. Хоть встречала я немало скептиков, да и поступление в университет далось мне нелегко из-за массы расхожих предрассудков, однако именно Николай навеки поселил во мне глубинную, потаенную, тщательно скрываемую неуверенность в своих силах. Всего лишь два или три раза мне пришлось слышать в детстве эти на редкость циничные и пренебрежительные слова по поводу женского «нутра» и его слабости, однако рассуждения сии навеки запали в мою память. Николай выражался не просто в том смысле, что курица не птица, прапорщик – не офицер, а баба – вовсе даже не человек. Николай проповедовал – серьезно и убежденно! – что господь бог нарочно наложил на женский ум (разумеется, более слабый и несовершенный, нежели ум мужской!) некий запрет, нарушать который не только грешно, но и опасно. Да и слабость «дамского нутра» содеяна Творцом в целях сбережения рода человеческого – дабы женщины, жены, матери не оскоромились вседозволенностью, которой неустанно искушает их враг рода человеческого.
Ну и разное прочее в этом же роде проповедовал многоумный Николай, однако слова о слабости «дамского нутра» я всегда трактовала буквально. Что и говорить, я посматривала свысока на многих своих сестер по полу. К примеру, ни одну из моих подруг по гимназии или кузин невозможно вообразить в анатомическом театре в качестве досужей посетительницы и зрительницы. Я же всегда гордилась крепостью своих нервов. Однако крепки они оказались лишь до поры до времени, выяснилось, что жизнь еще не подвергала меня по-настоящему серьезному испытанию. То, что привелось мне увидеть в тамбуре пятого вагона пассажирско-товарного поезда, поразило меня настолько, что потребовалось все мое мужество и все молитвы, которые только могла в это мгновение вспомнить, я обратила к господу нашему, дабы не попустил моего вселенского позора перед ехидным и зловредным Смольниковым, дал силы и стойкость перенести это испытание.
Господь отозвался на мои молитвы, избавил меня как от обморока, так и помог справиться с позывами неукротимой рвоты, вдруг охватившими меня. Однако прошло немалое время, пока я хотя бы немного свыклась с отвратительными картинами, то и дело всплывающими в памяти. Вот только теперь смогла буквально за шкирку подтащить себя к письменному столу и взяться за дневник, который я обещала покойному отцу вести чуть не ежедневно.
Тем паче что за два пропущенных дня произошло немало событий.
Происшествие первое – стала известна личность женщины, чье тело было найдено в сундуке на волжской отмели.
Сие произошло по случайности. Разумеется, описание неизвестной было помещено городским полицейским управлением в «Нижегородском листке» и в «Нижегородских губернских ведомостях». Однако, как водится, приметы сии были редкостно расплывчаты и неопределенны: неизвестная особа женского пола, росту среднего, лицо чистое, возраст около тридцати, волосы рыжеватые. Впрочем, это уже кое-что! Все-таки «волосы рыжеватые» не столь распространены, это относится скорее к особым приметам, которые так часто помогают выяснить личность того или иного человека. А вот когда читаешь в «Губернских ведомостях» заявления уездных полицейских управлений или присутствий по воинской повинности о каких-нибудь уклоняющихся от призыва Петрах Ивановых или Иванах Петровых и встречаешь там что-нибудь в этом роде: «Двадцати семи лет, роста среднего, волосы русые, лицо чистое, грамотен», – то невольно воскликнешь, перефразируя Кирилу Петровича Троекурова: «Да кто ж не среднего роста, у кого не русые волосы, не чистое лицо! Бьюсь об заклад, три часа сряду будешь говорить с этим Петром Ивановым или Иваном Петровым, а не догадаешься, с кем бог тебя свел. Нечего сказать, умные головушки приказные!»
Повторюсь: установить личность неизвестной помогли именно ее волосы – не столько рыжеватые, конечно, сколько красивого каштанового оттенка. Имя ее оказалось – Наталья Юрьевна Самойлова, двадцати девяти лет. Г-жи Самойловой хватился некий Сергей Сергеевич Красильщиков, конторщик нижегородского отделения пароходной компании «Кавказ и Меркурий». Он забеспокоился о своей невесте (по сути – сожительнице), которая давно к нему не хаживала, хотя прежде посещала чуть не каждый день. Красильщиков сначала предавался ревности: не отыскался ли у него соперник, – затем забеспокоился всерьез. Он на ножах с братом Натальи Юрьевны, а потому не мог явиться к ней в дом и осведомиться, не заболела ли она и по какой причине пренебрегает встречами. Когда он все-таки решился на сие, прошло три или четыре дня. Обуреваемый тревогой, Красильщиков подстерег и подкупил кухарку, когда та шла на базар, и она поведала ему, что Натальи Юрьевны дома нету уже который день, хозяин (разумелся брат пропавшей) бранит ее на чем свет стоит, потому как убежден, что она проводит время со своим сожителем, и грозиться нажаловаться на Красильщикова его начальству в контору «Кавказа и Меркурия». То есть произошло обыкновенное бытовое недоразумение, по причине коего покойница столь долго и оставалась неопознанной.
В анатомический театр на освидетельствование трупа Сергей Сергеевич Красильщиков и Евгений Юрьевич Лешковский, брат Самойловой (она была прежде замужем, да овдовела, но фамилию, понятное дело, носила мужнину), явились одновременно и держались одинаково отчужденно – до той минуты, как им предъявили мертвое тело.
Я исподтишка поглядывала на них. Такое впечатление, что оба втихомолку надеялись: вдруг это окажется не Наталья Юрьевна? Однако – увы… Узнав ее, брат и жених повели себя вполне одинаково: издали громкий потрясенный крик, потом поглядели друг на друга – и кинулись… о нет, не обняться и не зарыдать дружным хором о дорогой усопшей! Они с равным усердием принялись тузить и колошматить друг друга, выкрикивая самые ужасные оскорбления и, по сути, обвиняя один другого в убийстве молодой женщины.
Какое-то время мы все: я, полицейский, прибывший со мной, санитар покойницкой и эксперт-патологоанатом стояли остолбенев – это от растерянности. Я, впрочем, очнулась быстрее остальных и закричала:
– Разнимите их, господа, что же вы медлите!
На Красильщикова и Лешковского навалились и растащили их по углам, однако они продолжали громко браниться. Из этой перебранки внимательному уху стало ведомо кое-что интересное. Оказывается, Лешковский был категорически против романа сестры с незначительным пароходским служащим. Наталья Юрьевна получила после смерти мужа очень недурное наследство (пожалуй, ее можно было назвать завидной невестой!), и Лешковский не сомневался, что Красильщикова прежде всего привлекают ее деньги. Я-то как раз уверена, что прежде всего его привлекала яркая красота Самойловой (надо отметить, что он и сам высок ростом и довольно хорош собою, хоть и несколько, на мой вкус, благостно-пресен), ну а деньги никогда и никому не показались бы лишними.
В ответ на ругань Красильщиков отвечал, что если здесь кто-то и мечтал прибрать к рукам деньги Натальи Юрьевны, то это отнюдь не он, а сам Лешковский. В отличие от сестры, разбогатевшей благодаря удачному браку с каким-то «чувствительным идиотом», как пренебрежительно назвал ее покойного мужа брат, сам Евгений Юрьевич жил весьма скромно, только лишь на жалованье учителя гимназии: он преподавал латынь и мертвые языки [6]. Его страстью были старинные книги и рукописи, настоящие библиографические редкости: у себя дома Лешковский собрал преизрядную библиотеку. Книги сии и рукописи он привозил из путешествий, куда отправлялся, конечно, не на скромный учительский заработок, а благодаря щедрости сестры. Красильщиков уверял, что Самойловой надоело поддерживать безумные проекты брата, тратить деньги на никому не нужные книги, она хотела жить настоящей жизнью. После замужества она лишила бы Лешковского материальной поддержки. Теперь, после смерти Натальи Юрьевны, брат остался наследником всего ее немаленького состояния. Значит, делал простейший вывод Красильщиков, Лешковский и убил ее.
Евгений Юрьевич тоже не пощадил своего, с позволения сказать, противника. Так, он сообщил всем желающим выслушать (напомню, в их число входили четверо живых – официальные чины – и штук двадцать мертвых тел, принадлежащих прежде к самым разным общественным слоям и званиям), что сестра его прежде была увлечена Красильщиковым, спору нет, однако в последнее время разочаровалась в нем и твердо вознамерилась прекратить их отношения. Она считала Красильщикова человеком распущенным и развратным, обвиняла любовника в том, что под его влиянием пристрастилась к вину, пробовала курить сигарки и даже начала красить волосы в рыжий цвет, покупая помаду банками у какой-то авантюристки…
Боже мой, подумала я в этом месте, оказывается, роскошный цвет кудрей Натальи Самойловой – не более чем результат воздействия какого-то красителя! Сама не знаю, почему меня это так огорчило.
Вообще сестра его, продолжал выкрикивать Лешковский, была о жизни семейной, тем паче – с Красильщиковым, самого невысокого мнения и все более увлекалась наукой, особенно мертвыми языками. Исследования и изыскания, проводимые братом, приводили ее в восторг, она ничего так не желала, как посвятить им остаток жизни… Красильщиков, который надеялся поправить свои материальные дела (он транжира и отъявленный игрок, господа!), не перенес отказа и из мести убил бывшую невесту.
Слушая все это, я с превеликим трудом скрывала усмешку, безусловно, неуместную в сем трагическом случае. Однако, ежели отвлечься от печальных обстоятельств, в ситуации и впрямь оказалось премного забавного.
Вообразить себе Наталью Самойлову, с ее прекрасными формами и роскошными каштановыми кудрями, посвятившую «остаток жизни» разбору каких-нибудь халдейских манускриптов, мне оказалось очень сложно. И, спору нет, наследство, свалившееся теперь, после ее смерти, на Лешковского, было весьма изрядно. Случалось, сживали со свету и за меньшее!
Ревность и мстительность Красильщикова тоже являлись вполне убедительным поводом для убийства. Но я доподлинно знала: эти двое – не убийцы. Ведь Самойлову вообще никто не убивал…
Да-да. В этом с пеной у рта уверял меня наш эксперт. Ни следа яда не нашел он, и внешних повреждений, повторюсь, не было. Причиной смерти стал сильнейший сердечный спазм, доказывал доктор. Это очень странно, ведь, по всему судя, Самойлова отличалась прекрасным здоровьем. И сердце у нее было здоровое. А вот поди ж ты!..
Словом, доктор не сомневался, что смерть наступила от самых естественных причин. «Даже говорить не о чем!» – горячился он.
О да – говорить было бы не о чем, когда бы мы обнаружили тело Самойловой дома, на квартире у ее любовника или у подруги, в театре, в городском саду, даже просто на улице! Однако труп ее нашли в сундуке, брошенном в Волгу и лишь чудом вынесенном на отмель. Почему, почему естественная кончина Самойловой показалась настолько опасной человеку, в присутствии которого ее смерть приключилась, что он счел необходимым не заявить в полицию, а спрятать тело? И считал, что сделал это совершенно надежно, был убежден, что труп не найдут.
Почему?!
Я не находила ответа. Смущала и простая холщовая сорочка, в которую была одета мертвая. Лешковский удивился, увидев ее. Сказал: «Дивлюсь… Наталья никогда бы такую не надела! Она обожала хорошие, дорогие вещи, тратила на них огромные деньги!»
Красильщиков выразился еще определеннее: у Натальи-де белье было, словно у парижской кокотки, сплошное кружево да ленты. Она и в деревенскую баню в такой грубой холстине не пошла бы.
Получалось что? Мало того, что Наталья Самойлова умерла неведомо где и неведомо отчего – кто-то еще и ограбил мертвую? А потом решил скрыть тело…
Может быть, она умерла от испуга? Может быть, ее кто-то напугал до смерти?
В нашем городе давно не случалось столь загадочных историй! А тут еще то, другое преступление, «Дело пятого вагона», как мы называли между собой историю с расчлененным трупом…
Вот я и вернулась к началу моей сегодняшней записи и к той слабости, которую чудом не проявила.
Я сейчас наедине со своим дневником. Даже Павла уже похрапывает в своей каморке около кухни. И слава богу! В дверцах книжного шкафа я вижу свое угрюмое отражение. До чего не хочется писать! До чего хочется отложить это до завтра, пойти и лечь спать!
Но, во-первых, никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня, а во-вторых, я себя знаю. Завтра мне тоже не захочется вспоминать об этом страшном, отвратительном деле… Смешно! Как будто мне удастся о нем забыть! Как будто расследованием его не полны мои дни! Как будто именно к нему не сводится всякий разговор, затеваемый у нас, и в прокуратуре, и, конечно, в уголовной полиции, агенты которой просеивают город, словно сквозь сито! Обыватели о случившемся пока молчат, слухи не просочились в печать – по распоряжению самого господина градоначальника, которому об сем было доложено незамедлительно. И я считаю, что это правильно. Какое счастье, что мы живем хоть и в губернском, но относительно небольшом городе, где печатные издания находятся под неусыпным контролем властей! Уверена: управляться с газетчиками в Петрограде или Москве значительно труднее. А может быть, и вовсе невозможно. Непременно сыщется какой-нибудь пронырливый журналистишка, который пронюхает неприятную новость – и тотчас пожелает раздуть из нее сенсацию, заботясь лишь о себе, о собственном гонораре и мелкой, сиюминутной известности, совершенно не озаботясь тем, что из малой искры суетной публикации способен разгореться истинный пожар – опасный для спокойствия обывателя, нарушающий его уверенность в завтрашнем дне, подрывающий доверие к властям, кои не в силах найти и покарать злодея, содеявшего кровавое преступление.
С другой стороны… Вот же дурацкая моя натура! Я всегда четко знаю, что у палки – два конца, и должна видеть оба. Минуло уже два дня, а мы до сих пор не знаем, кто этот неизвестный, чья судьба так трагически сложилась. Стоило нам опубликовать приметы Натальи Самойловой, как тело ее было опознано. А этот несчастный так и остается неизвестным. С другой стороны… или это уже с третьей?! – какие приметы его мы могли бы предъявить вниманию читателей? Удалось установить только, что при жизни он был невысок, худощавого телосложения, молод – не более тридцати лет. Кожа его была усеяна частыми родинками, а также он, по вполне определенному признаку, принадлежал к числу мусульман или иудеев. Мы можем предположить, что волосы его были темно-русые, однако насчет цвета глаз, наличия усов или бороды сказать нечего. Просто потому, что голова его до сих пор так и не найдена…
Нет, положительно: нутро у следователя Ковалевской самое что ни на есть дамское, слабое и несовершенное. Не могу и не хочу писать больше ни слова! И не буду!
Нижний Новгород. Наши дни
Только вывернулись из глубины дворов и оставался какой-то десяток метров до проспекта, как вдруг шофер резко ударил по тормозам: мимо с ревом и воем промчалась машина ГАИ:
– Внимание! Пропустите автоколонну! Пропустите автоколонну!
Машины прижались к обочинам, проспект опустел.
– К нам кто-то прилетел? – спросила Света, поворачиваясь в салон. Дорога вела из аэропорта, так что вопрос был закономерен.
– Представления не имею, – пожала плечами Алена.
– Чупа-чупс сегодня возвращается из Москвы, – сообщил Пак и постучал пальцем по свернутой газете, которая лежала на приборном щитке.
– Чупа-чупс! Да гори он огнем! Еще будем мы из-за этого червяка стоять, – фыркнула Света. – Врубай сирену, Пак! Поехали!
На маленьком, узкоглазом, тонкогубом личике отразился откровенный испуг:
– Так ведь милиция…
– А у нас, может быть, человек умирает! Поехали! – выкрикнула Света, краснея от злости.
Алена не без любопытства наблюдала эту жанровую сценку. Новое проявление бурной народной любови к Чупа-чупсу, он же – полномочник, он же – нефтяник, он же – комсомольская давалка, он же – лохотронщик, он же – родный папа пенсионеров, он же – умный мальчик, полтинник, хаббардист-сайентолог, маменькин сынок, младореформатор, политический попугай… Вообще-то фамилия у него была самая простая – Сухаренко, но прозвищ этому представителю верховной власти в Нижегородчине народ придумал немало, причем были среди них и такие, какие в приличном обществе не выговоришь. И каждое имело четкое обоснование. «Маменькиным сынком», к примеру, Сухаренко именовался оттого, что накануне окончания школы взял фамилию матери. Правда, как раз в это время родители разошлись, мальчонка остался с мамой, вроде бы все объяснимо, но поговаривали, что родители расстались нарочно, дабы «пятая графа» папиной анкеты не портила карьеру сыну, которому его отец, человек редкостных тактических и стратегических талантов, пророчил блистательное политическое будущее. Ну что ж, папа и впрямь оказался провидцем. Другое дело, что народу – русскому народу – это обошлось очень дорого. Но какое дело вышеупомянутому папе было до блага русского народа? Совершенно наоборот! Впрочем, среди знакомых Алены немало было людей, которые относились к «умному мальчику» неплохо, даже хорошо. Это были в основном постперестроечные богатеи, которые в свое время немало разжились на дружбе с бывшим губернатором Чужаниным, получив за бесценок, а то и бесплатно и дома, и земельные участки в центре города, а теперь со страшной силой поддерживали «Верную силу», среди лидеров которой значились и Чужанин, и Чупа-чупс, и еще пара-тройка киборгов. Знала Алена и бойких ребяток, которые в роковом августе заранее были предупреждены Чужаниным и Чупа-чупсом о готовящемся дефолте, а потому сделали на нем поистине фантастические состояния. Именно они мечтали о выборах 2008-го, а то и 2004 года, на которых Чупа-чупс будет непременно баллотироваться в президенты.
И вот тут-то и придет нам всем полный песец…
– Костя, пересядь-ка на мое место, – вдруг сказала Света, распахивая переднюю дверцу и выскакивая из кабины.
Фельдшер, уютненько прикорнувший на пустых носилках, выполз с таким недовольным видом, словно он был улиткой, которую враждебные обстоятельства вынудили навеки покинуть обжитую скорлупу. Света как раз успела запрыгнуть в салон, когда мимо пролетела последняя машина ГАИ и проспект открылся для движения.
– Поехали! Поехали! – велела Света и повернулась к Алене: – Помнишь, мы говорили о периодизации истории с точки зрения врача «Скорой помощи»?
– Еще бы, – кивнула Алена. – Я как раз хотела попросить тебя рассказать, какой период был следующий за пьющими дамами.
– Да очень простой. Умирали пенсионеры. Особенно зимами. Замерзали в голодных обмороках. Знаешь, сколько было случаев: идет какой-нибудь дедок, ветеран, к внуку – в авоське два яблока, детская игрушка или детская книжка: не может прийти с пустыми руками, сам не поест, а ребенку принесет. По пути падает без сознания от слабости и замерзает. А почему голодный обморок? Потому что деньги задерживали. Пенсии не давали вовремя. Чупа-чупс их прокручивал через свой банк «Гарантия ваших прав». Это было еще до дефолта… до того проклятого дефолта!
– Что, по тебе он тоже щелкнул? – усмехнулась Алена, почуяв подругу по несчастью. А вообще забавно: такое ощущение, что в стране нет человека, у которого не болели бы сии воспоминания! Это накрепко подорвало в нас веру в то, что государство заботится о своих согражданах. Мы теперь постоянно ждем от него секир башка.
У Светы сделалось странное лицо:
– Щелкнул? Ну, можно и так сказать. У меня муж погиб.
– Как?! О господи… Почему?!
– Разбился на машине. Понимаешь, мы в июле 1998-го взяли деньги в долг – квартиру покупали. У мужа был бизнес небольшой, книготорговая фирма. Не бог весть что, но жили мы нормально, хоть врачам зарплаты практически не выдавали в то время. Я думала: как вообще живут те, у кого мужья не зарабатывают? На «Скорой» же не работа, а хобби мазохистов! Ну, короче, муж не сомневался, что расплатится спокойно. А тут доллар как полез вверх, рубль рухнул. И буквально через месяц стало ясно, что долг отдать мы не сможем: доллары продавали по шесть рублей, а покупать, чтобы отдавать, уже по двадцать четыре придется. Мы никак поверить не могли, что нас так кинуло наше якобы демократическое государство. Что характерно, мой муж с этой сукой Чупа-чупсом в одной школе учился… Почему-то его больше всего убивало, что именно его однокашник, вроде товарищ, такой сволочью оказался. И он вообще чуть не умер от ярости, когда Чупс спокойно ушел в отставку, безнаказанно, да еще сказал: «Ну, я рад, что ухожу, теперь съезжу с семьей отдохну, с аквалангом поплаваю!»
– Безнаказанно! – хмыкнула Алена. – А кто б его наказал, интересно? Вся эта история с дефолтом была подстроена, ты что, не понимаешь? Нарочно прежнего премьера вывели из-под огня, этого посадили – мальчика для битья, – он свою роль сыграл, потом вылез в лидеры «Верной силы», затем получил в награду нынешний пост… Ему явно пообещали, что, если сделает эту подлянку людям, если даст свое имя дерьмом замазать, будет за это вознагражден. Ну и вознаградили: вон, Чупс даже во всеуслышание заявляет, будто президент ему обязан своим прежним назначением в ФСБ, будто он получил от Чупса путевку в большую политику…
– Да я это все понимаю теперь, – вяло кивнула Света. – А мой муж тогда не понимал. От квартиры нам пришлось отказаться, долг вернули из последних сил. Фирма мужа прогорела: ни у кого денег не было, людям тогда не до книжек стало. Он так переживал, ты не представляешь, у него сердце все время прихватывало. Ну и один раз вот так прихватило, когда он на работу ехал. Ему стало плохо, потерял сознание за рулем… и врезался в «КамАЗ». Умер через сутки в больнице. Я… я тогда тоже чуть не умерла. О Ваське надо было заботиться, это сына моего так зовут, – пришлось выжить. Но обо мне никто не позаботился, и я знаешь чем спаслась? Все время ела что-то сладкое. Ваське покупала более или менее нормальную еду, а сама беспрестанно ела варенье с хлебом. У нас много варенья в тот год наварено было, яблочного, смородинового, вишневого. Я ела, ела, ела… Стала как бочка. Я себя как бы в такой жировой кокон завернула, понимаешь?
Алена кивнула. Два года назад, когда ее бросил Михаил, она ужасно боялась, что тоже начнет спасаться самым сильным транквилизатором – сладким. И хотя мужу страшно не нравилась, хотя его жутко раздражало ее похудение, она держалась именно за спорт, за шейпинг, за свою с таким трудом обретенную стройность, как за последнее средство спасения от тьмы, горя, неверия в себя.
Наверное, это суета сует и всяческая суета… Женщина, которая всегда была худой, а тем паче – мужчина этого не поймут никогда. По принципу, сытый голодного не разумеет. Но порою флаг и в самом деле приходится прибивать гвоздями к мачте!
– Света, извини, я не знала… ну, насчет твоего мужа! – покаянно проговорила Алена. – И я тебя вечно этим похудением донимаю.
– За что ж извиняться? – бледно усмехнулась Света. – И правильно делаешь, что донимаешь. Я согласна, что выгляжу кошмарно. И решила: все, берусь за себя. Сюда приезжает какой-то чудо-доктор, который не просто кодирует от алкоголизма, курения, ожирения, но еще и закрепляет все это надолго, то есть эффект реальный. У него еще и гипноз используется. Какая-то старинная, говорят, методика, очень действенная, результат быстрый… ну, короче, не знаю. Я сегодня вечером к нему иду, нарочно с Катей Федоровской договорилась, она меня в шесть сменит. И – прямиком худеть!
– Ой, ты знаешь, это такая фигня, по-моему! – всплеснула руками Алена. – Я верю только в шейпинг и в режим питания.
– Ну, это не для меня, – энергично сказала Света, и Алена порадовалась, увидев, что из глаз ее подруги исчезло потерянное выражение. Сейчас перед ней снова была прежняя, румяная, яркоглазая Света. – Мне надо, чтобы сразу, а этот кодировщик, говорят, просто волшебник. Он из Питера примерно раз в два месяца приезжает всего на несколько дней, люди к нему ломятся, записываются бог знает за сколько времени, потому что известны случаи очень сильного похудения, и это не какие-то подставные лица, нанятые для рекламы, а совершенно реальные. Мне про него наш Денисов рассказывал, он с этим мужиком хорошо знаком, они вроде бы родня по денисовской жене. Кстати, насчет похудения, у этого доктора Богачева, говорят, тот же Чупа-чупс кодировался. Помнишь, он был такой толстый-претолстый, прямо комок жиру, а потом стал…
– Как кость обглоданная, – брезгливо подсказала Алена. – Не противно тебе идти туда, где побывал столь любимый тобой Чупа-чупс?
– Да провались он пропадом, чтоб он сдох! – отмахнулась Света. – Но там же и нормальные люди кодировались, у того врача. Я одну женщину знаю, которая раньше была бомба, а стала ну просто… не сказать Твигги [7], но нормальная вполне!
– Наверняка твоя знакомая еще и спортом занимается, – со скептическим выражением лица сказала Алена.
– Ты что, ей совершенно некогда! – отмахнулась Света. – Она работает агентом в риелторской конторе, продает мою квартиру.
– Ты квартиру продаешь?!
– Ну да. Не могу больше с хлеба на квас перебиваться, не могу. У нас нормальная квартира, «сталинка», за нее довольно много можно получить. А купим попроще, подешевле, чтобы какие-то реальные деньги остались, тысяч десять долларов как минимум. Хоть дух с Васькой немного переведем.
Алена задумчиво кивнула. Честно говоря, в тяжелые минуты жизни ей самой приходила в голову мысль поправить дела таким простым и действенным способом, тем паче что у нее тоже была хорошая квартира, тоже «сталинка», трехкомнатная, ей одной совершенно ненужная, – но пока не решалась. В основном из-за безумного количества книг, которые просто нереально было бы втиснуть в меньшую жилплощадь. А Света… ишь ты, молодец какая!
– Ну и как успехи? Покупатели есть?
– Да что сказать, – Света неопределенно пожала плечами. – Боюсь сглазить. Столько народу приходило, смотрело, цену сбивало, а тут вроде появилась пара с реальными деньгами… И я как раз на днях присмотрела квартирешку для нас с Васькой – ничего, понравилась. Моя агентша будет мне сегодня вечером звонить, договоримся, когда встретимся все вместе, заключим предварительный договор, мои покупатели должны аванс внести… В общем, вроде бы лед тронулся!
Она умолкла, потому что «Скорая» свернула во двор красной кирпичной многоэтажки и остановилась около кучки людей, столпившихся вокруг чего-то, лежащего на земле и накрытого белой простыней. Рядом в странной, согнутой позе – уткнувшись лбом в землю, – стояла на коленях женщина в стареньком байковом халате.
Пак еще не успел заглушить мотор, как во двор с противоположной стороны въехала еще одна «Скорая».
– Встреча на Эльбе, – сказала Света. – А вот и реаниматоры поспели.
– Да вряд ли ему уже реаниматоры помогут, – подал голос Костя, повернувшись из кабины. – Простыней вон накрыли…
– Да уж. Ну посмотреть все равно посмотрим.
Выбрались из машины. От второй «Скорой» уже шел доктор Денисов в сопровождении двух своих фельдшеров. Помахал рукой:
– Привет, барышни. Давно не виделись.
У Алены, как всегда, при взгляде на его тонкое, породистое лицо стало легче на душе. В этом парне, несмотря на его внешность героя-любовника, было что-то надежное, основательное, внушающее спокойствие и уверенность: так и казалось, что все беды рассеются, когда красивый доктор своими длинными пальцами охватит ваше запястье, сосредоточенно прищурится, считая пульс, а потом скажет с чуточку насмешливым выражением:
– На самом деле не так уж и больно, верно?
Да, способность успокоить – великое дело для врача! Сейчас таланты доктора Денисова пришлись бы особенно кстати, если бы врачи не опоздали. Такая трагедия, надо же!
Впрочем, народ вокруг тела стоял тихо, никто не кричал, не бился в истерике.
– Пропустите, я врач, – сказал Денисов.
Света молча шла позади, признавая главенство реаниматоров, хотя линейная машина и приехала чуть раньше.
– Да ему теперь уже врач не нужен, – сказал кряжистый, крепкий старик, очень похожий по типу на деревенского кулака, какими их показывали в фильме «Тени исчезают в полдень». Даже борода у него была крестьянская, окладистая, не больно-то вязавшаяся с потертой кожаной курткой («Наверняка сын отдал свою старую!» – подумала писательница детективов) и придававшая деду несколько разбойничий вид.
Вообще вокруг тела толпились в основном старики: разгар дня, остальные на работе.
Денисов откинул простыню. Алена заранее собралась с силами: все-таки человек бросился с балкона, даже странно, что на простыне не видно кровавых пятен, – однако ни на лице, ни на теле самоубийцы не было ни капли крови, как если бы удар о землю не оставил никакого следа. Может быть, он затылком ударился? Нет, Денисов голову посмотрел – ничего…
– С какого этажа он упал? – спросил доктор, поворачиваясь к группе соседей. Света тем временем подошла к женщине, стоящей на коленях, попыталась приподнять ее, но та не давалась, бессильно никла, тихо, безнадежно стеная. Света махнула Косте – тот открыл чемоданчик, достал шприц, ампулу.
Соседи почему-то молчали, не спешили ответить на вопрос Денисова.
«Понятно, – подумала Алена. – Наверное, ниоткуда он не падал. Или кто-то ошибся, когда вызывал «Скорую», или нарочно приврал, чтобы машину поскорей прислали».
– Так с какого этажа?.. – повторил Денисов, но его перебил бородатый дед
– С первого, – проговорил он с видимой неохотой.
– С какого?!
– С первого.
– Бросился с первого этажа и убился насмерть? Вы что мне сказки рассказываете, господа? – фыркнул Денисов.
– Какие мы тебе господа?! – с возмущением уставился на него дед. – Вот моду взяли! Ты сам на себя посмотри, тоже господин нашелся. Штаны вон все обтерханные, скоро до дыр протрутся.
Денисов сначала посмотрел на свои длинные ноги, потом оглянулся с беспомощным выражением. Его брюки и в самом деле имели вид заношенный до неприличия, однако обольщаться на сей счет мог только человек, не имеющий представления о таком словосочетании, как «тертые джинсы».
Алена поймала его взгляд и улыбнулась с самым легким намеком на игривость. Денисов, как всегда, сделал вид, будто ничего не замечает и не понимает.
– Кто-нибудь видел, что произошло? – Света взяла инициативу в свои руки. – Костя, помоги женщине встать.
Фельдшер поставил чемоданчик и попытался приподнять женщину, которая все так же стояла на коленях, но она с силой вырвалась и легла. Просто легла плашмя на сырую землю.
– Ладно, подожди, – махнула фельдшеру Света. – Пусть полежит, немного в себя придет. Так кто видел?
– Я и видел, – с воинственным выражением ответил старик. – Я ж говорю, что он с первого этажа бросился. Вон оттуда. Вон его лоджия. – Он махнул рукой в сторону.
Все обернулись и внимательно посмотрели на самую обычную лоджию, забранную решеткой. Она поднималась над землей не более чем на полметра.
– И каким образом?.. – спросил Денисов очень осторожно.
– Я стоял вон там, – старик махнул на дверь подъезда, метрах в двух от лоджии. – Смотрю, идет Валька. – Он показал на тело, вновь прикрытое простыней. – Идет такой деловой, не шатается… Он ведь попивал, Валька-то. Попивал, да!..
– Да он уж месяца два не пил! – сердито перебила его маленькая, очень худенькая бабулька, похожая на внезапно и бесповоротно постаревшую Масяню. – Ты что, Савелий Спиридоныч! Он же заколдовался, то есть – закодировался!
«Савелий Спиридоныч! – чуть не взвизгнула от восторга Алена. – Неужели еще бывают такие имена?! Дас ист фантастиш! Точно – кулак!»
– Ну вот я и говорю, – снова насупился обидчивый «кулак». – Я же сказал, что шел и не шатался, по всему видать – трезвый.
«Эх, какая жалость! – огорчилась Алена. – По логике образа, он должен был сказать – тверезый!»
– Подошел к своей лоджии, посмотрел на нее, – продолжал «кулак», нарушивший логику образа. – Я подумал, он на Вальку глядит, она в окошке видна была, на кухне возилась.
«Валька – его жена, – поняла Алена. – И он, самоубийца, тоже Валька. Валентин и Валентина».
Была такая пьеса, очень даже недурная, душевная до беспредельности. Про великую любовь. Может быть, у этих двоих тоже была когда-то великая любовь?
Была да сплыла, как у нее, у Алены. Ибо все проходит…
А может быть, не все? Алена исподлобья посмотрела на женщину, которая лежала около трупа неподвижно, будто и сама умерла.
Интересно, как повел бы себя Михаил, если бы у Алены тогда хватило решимости сделать то, что она собиралась сделать? Если бы привела в действие один из тех пяти способов самоубийства, которые придумала, больше всего стараясь устроить все так, чтобы это было максимально похоже на естественную смерть?.. Придумано было нехило, это факт, однако Алене помешала безумная, шалая, бьющая ключом жизнь, в которой не было места смерти, тем паче – смерти самовольной. Да, так как отреагировал бы Михаил? Лежал бы вот так, обезумев от отчаяния и раскаяния?
Ждите ответа, ждите ответа… Что он Гекубе, что ему Гекуба?
– Он постоял-постоял, потом руки поднял – вот так, будто сдается, – продолжал между тем рассказывать Савелий Спиридоныч, показывая, как все было, – а потом схватился за решетку и залез на нее. Повисел минуточку, а я на него смотрел. Подумал тогда: «Видать, я ошибся: Валька-то подпитый!» Он в это время повернулся так неловко, руки вывернув, спиной к решетке, повисел, а сам все по сторонам озирался, озирался… И вдруг как закричит: «Остановились! Остановились!» И вперед рванулся, руки отпустил! И упал!
Женщина, доселе лежавшая недвижимо, содрогнулась так, словно сквозь ее тело пропустили электрический ток, что-то хрипло выкрикнула и снова затихла.
– Что остановилось-то? – непонимающе сдвинул брови Денисов.
– Спросил, умный какой! – буркнул «кулак», которого обаяние «господина доктора» явно не трогало, а скорее раздражало. – Кабы кто знал! Не сказал Валька! Бросился с лоджии – и умер.
– Бросился! – всплеснула руками старая Масяня. – Откуда тут бросаться?!
– А я говорю, что бросился! – сердито топнул «кулак» Савелий. – Так бросаются, когда убиться хотят!
– Откуда тебе знать? – задиралась Масяня.
– Оттуда! – огрызнулся Савелий. – Знаю, коли говорю. К примеру сказать, в 51-м дело было. Пришли брать одного – по делу о вредительстве на «ГАЗе». Он с балкона и сиганул! Я как раз внизу стоял, у машины, он мне под ноги и бросился. Вот я и видел, какие лица у людей бывают, когда они бросаются!
– А что ж ты делал в 51-м году, а? Вроде ж ты говорил, что шофером в военном госпитале работал?! – потрясенно пробормотала Масяня. – Это значит, пока мы… без права переписки… лишение в правах… – Она начала заикаться. – Ты, значит, из НКВД?!
Читать бесплатно другие книги:
