Русский закал Дышев Андрей
Мы шли весь день и только к вечеру взобрались на вершину горы, покрытую густыми зарослями. Эрасмо часто останавливался, крутил головой, бормотал что-то под нос, менял направление и, когда я уже решил, что индеец безнадежно заблудился, вдруг махнул рукой:
– Вот!
Обернувшись, я в первое мгновение не увидел ничего, кроме все той же зеленой стены зарослей. Но, приглядевшись, с трудом различил в нескольких шагах от себя поросшую мхом серую кладку из обточенных булыжников. Несколько ударов мачете по лианам и веткам кустарника – и передо мной обнажилась часть древней стены.
Я почти на ощупь прошел вдоль нее. Одна ее сторона протянулась в длину не менее чем на двести метров, вторая – на сто. Почти вся она ушла под землю, отчего высота бастиона теперь составляла не более двух метров. За стеной мы нашли остатки башни и нескольких прямоугольных построек, отдаленно напоминающих склады. Я подумал, что здесь вряд ли был город. От крепостной стены в джунгли вела дорога – не тропа, а именно дорога, построить которую было по силам только великому народу, знакомому с механикой и архитектурой, возможно, инкам: подогнанные друг к другу шлифованные плиты, бордюры и водостоки, правда, засыпанные толстым слоем земли. Эта дорога могла соединять крепость-заставу с собственно городом, который, как я предположил, мог находиться в километре-двух от этого места.
– Невероятно! Эрасмо, ты не представляешь, что нашел!
Индеец с суеверным страхом следил за мной, как я ощупываю стены, обрубаю лианы, вспугивая стаи птиц и обезьян. После нескольких ударов, очистив поверхность камня, я обнаружил лаз в одной из прямоугольных построек, просунул туда голову, крикнул, и эхо размножило мой голос.
У меня не было ни факела, ни фонаря, к тому же солнце стремительно сваливалось за горизонт, и быстро сгущались сумерки.
– Ты еще не чувствуешь золота?
Я поднял глаза на Эрасмо. Индеец смотрел на меня как на чудотворца. Где-то я слышал, что некоторые индейские племена охвачены предрассудком: они полагают, что белые люди обладают свойством чувствовать золото сквозь землю. Должно быть, Эрасмо ждал, когда я покажу ему, где оно зарыто. Мне жаль было разочаровывать доверчивого индейца. Он посчитал бы, что я не хочу с ним делиться, если бы я попытался доказать, что чувствую золото не лучше его самого. Пришлось изображать из себя провидца.
С каким-то жутким выражением на лице я бродил вдоль стены, водил руками, как слепой на улице, а когда мне это надоело, показал себе под ноги.
– Здесь.
Эрасмо с одержимостью вогнал лопату в грунт.
Он копал до самой ночи, а когда над древним бастионом взошла луна, оробел и предложил перенести поиски золота на утро.
По его просьбе мы расположились на ночлег вне руин и, накрывшись какой-то тряпкой, уснули.
Как только рассвело, Эрасмо вновь взялся на лопату, а я тем временем продолжал осматривать развалины. Меня привлекло гигантское дерево, вокруг которого буквой П стоял каменный бордюр. Поросшая мхом плита с едва заметными рисунками и письменами стояла под углом, одним краем опираясь на дерево. Возможно, она когда-то лежала на бордюре, образуя таким образом что-то похожее на склеп, но могучее дерево, проросшее из него, выдавило плиту и скинуло ее с опор. Я попытался расшатать плиту, но она стояла прочно, и я забрался под нее.
Вырастая, дерево выдавливало на поверхность все то, что когда-то лежало у основания «склепа». Стоило мне раскопать неглубокую яму, как я нашел обломки глиняных горшков, статуэтки из меди, изображающие людей в боевых доспехах и сказочных животных. Вскоре нож, которым я копал, ударился во что-то твердое, и, расчищая грунт руками, я увидел еще одну плиту, лежащую горизонтально, которая была либо полом «склепа», либо столом, либо жертвенным постаментом.
До меня вдруг долетел тревожный голос Эрасмо, и я быстро выскочил наверх. Индеец, откинув лопату в сторону, смотрел по сторонам с выражением страха на лице. Я невольно потянулся рукой к револьверу, с которым никогда не расставался.
– Что случилось? – спросил я его, тоже осматриваясь вокруг.
Индеец не сразу ответил:
– Я слышу голос духов. Мы потревожили их, и они могут наказать нас.
На всякий случай и я прислушался, но голосов духов не расслышал сквозь дружное пение птиц.
– Тебе показалось, – ответил я, засовывая пистолет за пояс, но Эрасмо взял лопату в руки и пошел вниз.
– Духи накажут нас, – бормотал он.
– Эй, я остаюсь! – крикнул я вдогонку, но индеец даже не обернулся.
Я провожал его взглядом до тех пор, пока фигура Эрасмо не скрылась за плотной стеной зарослей, затем вышел на «дорогу» и по ней стал подниматься вверх. За час я прошел не более трехсот метров, так как приходилось буквально прорываться сквозь цепкие колючие заросли и все время проверять глубину грунта под ногами. Если мачете входило в землю на пять-десять сантиметров и упиралось в каменную платформу, значит, я шел верно.
Я даже не заметил перед собой препятствия и рубанул мачете по каменной стене. Звякнул металл, с шелестом съехали вниз лианы, ветки с широкими листьями, и я увидел ступени.
Это была трехгранная пирамида с усеченной верхушкой, ее венчал каменный шар размером с колесо карьерного «БелАЗа». Ступени, из которых состояла каждая сторона пирамиды, были покрыты толстым слоем мха и грунта, на них росли кусты и тонкие деревья. Грани от времени утратили остроту, раскрошились, и местами проглядывали дыры, через которые можно было заглянуть в черное нутро пирамиды.
Но я был не столько заворожен этим чудом, обросшим кустами и деревьями, как еж иголками, сколько неприятно озабочен огромным количеством змей и мохнатых пауков, которыми пирамида буквально кишела, и не сразу заметил, что пара восьминогих чудовищ с тяжелыми черными задницами уже ползет по моей спине. Я не смог их стряхнуть с себя и, не дожидаясь, когда они доберутся до моей шеи и свалятся за шиворот, снял с себя куртку и как следует вытряхнул ее. Это, впрочем, меня не спасло, потому что еще один членистоногий неторопливо покорял мою правую ногу, цепко приклеившись к штанине.
Подозреваю, что эти милые существа, как и надрывающиеся в злобном шипении оранжевые змейки, были ядовитыми и вполне могли отправить меня на тот свет. Я попытался сражаться с ними при помощи мачете, но противник ввел в бой основные силы, и меня атаковало сразу пять или десять пауков. Испытывая гадливое чувство, я сначала давил их ногами, но вскоре понял, что этим делом здесь можно заниматься до бесконечности, и решил, не роняя чувства собственного достоинства, отступить.
Странно, но как только я спустился с пирамиды на землю, пауки и змеи оставили меня в покое.
Все еще осматривая себя с перекошенным от брезгливости лицом, я раздумывал о том, продолжать ли мне исследования древнего города или же отправиться дальше в путь и не испытывать судьбу. Любопытство пересилило. Может быть, я первый человек, который появился среди этих загадочных построек за последние пятьсот, семьсот или тысячу лет? Может быть, эта пирамида хранит в себе несметные сокровища и тайны загадочного народа? Уйти отсюда, испугавшись каких-то тараканов, и не попытаться проникнуть внутрь?
Чувство самолюбия взыграло. Кирилл Андреевич, сказал я сам себе, надо учиться сочетать полезное, приятное и нужное.
Отдохнув немного, я начал вторую атаку на пирамиду, но перед тем, как подняться на ступени, тщательно расчистил подходы. Несколько часов, не жалея сил, я махал мачете. Пот проступил сквозь куртку, мокрое лицо облепила мошкара, но я настолько увлекся работой, что не замечал ничего, а опомнился лишь тогда, когда солнце опустилось за горизонт и стало стремительно темнеть.
Палатку я на всякий случай поставил на «дороге», расчистив там квадрат, и наглухо застегнул вход «молнией». Духи мертвого города не тревожили меня ночью, если не считать какой-то птицы, которая кричала несколько часов подряд дурным пронзительным голосом рядом с палаткой, и никакие мои угрозы не убедили ее заткнуться. С трех часов ночи я, собственно, и не сомкнул глаз.
С утра я принялся расширять одну из дыр на месте обвалившейся грани пирамиды. Я расшатывал булыжники и, используя мачете как рычаг, вытаскивал их из своих гнезд и кидал к подножию. Конечно, в какой-то степени я занимался варварством, разрушая уникальное творение древней цивилизации, но быстро нашел себе оправдание в том, что ищу золото на лечение Хуана.
Восьмипалые дьяволы опять принялись атаковать меня, и мне пришлось отдать им на растерзание свою куртку, к которой они были так неравнодушны. Пока они пытались найти в ней меня, я успел проделать достаточно широкое отверстие, через которое мог проникнуть внутрь пирамиды.
Слабый свет от горящих спичек смог выхватить из темноты лишь часть внутренней стены, обросшей мертвенно-бледными безлистными стеблями, свисающими с камней, как черви. Уровень пола внутри пирамиды не совпадал с уровнем основания пирамиды снаружи. Здесь было глубже, а стены уходили вниз не под углом, а почти вертикально.
Я сжег полкоробка спичек, но так и не рассмотрел толком дно, однако мне показалось, что оно устлано черным ковром, ворс которого шевелится сам по себе.
Веревку пришлось привязывать к ближайшему дереву, так как у меня не было крючьев, чтобы закрепить ее на камнях. Куртку я долго вытряхивал и, прежде чем надеть ее на себя, на всякий случай проверил карманы.
Как только нижний конец веревки достиг дна, мне показалось, что ковер ожил, зашевелился и зашуршал. Я полностью пролез внутрь пирамиды, ухватился за веревку и, стараясь на касаться влажных и скользких стен, стал медленно опускаться вниз.
До дна оставался всего метр, не больше, но я не торопился ступить на него ногами. Подняв нижний конец веревки и отряхнув его, я обвязал себя, уперся в стену ногами и в таком положении смог достать спички и зажечь огонь.
То, что я увидел под собой, едва не вынудило меня издать дикий вопль ужаса. Все дно пирамиды, без единого свободного места, было покрыто пауками, и эти твари беспрерывно ползали, толкаясь, наползая друг на друга, издавая при этом царапающий скрежет. Подавив в себе желание немедленно подняться наверх, я сжег еще несколько спичек, осматривая внутренность этого склепа и убеждая себя, что ничего интересного, кроме восьмипалых гадов, здесь нет.
Из противоположного угла на меня смотрело каменное чудовище с гривой льва, клювом птицы и рогами. Голова нависала над полом, где стояло прямоугольное надгробие – не знаю, какую функцию выполнял этот гигантский камень, но другого сравнения у меня не нашлось. Поверхность надгробия была гладкой, едва ли не отполированной, посредине чернела круглая ниша, вокруг которой на камне были вырезаны расходящиеся в разные стороны лучи. Это было изображение солнца, которое охраняло каменное чудовище.
Исследовать больше было нечего, кроме надгробия и ниши в нем.
Несколько минут я висел над живым ковром, раздумывая, как бы опуститься ногами на землю без риска быть заживо сожранным этими милыми тварями. Может быть, попытаться отвлечь их курткой? Пока пауки выяснят, что в куртке меня нет, я успею добраться до надгробия, полированные бока которого надежно оградят меня от близкого знакомства с ними.
Я снял куртку и кинул ее недалеко от себя. Живой ковер зашевелился, по нему прошла волна – твари кинулись на одежду. Я выждал момент, когда подо мной образуется свободный пятачок земли и, оттолкнувшись от него ногами, прыгнул к надгробию, влез на него, стал на четвереньки и зажег спичку. Прежде чем опускать руку в нишу, я попытался осветить нутро, но огонь в нише не горел, спичка гасла мгновенно, как только я подносил ее к черному отверстию.
Я оглянулся. Борьба вокруг куртки была в самом разгаре, и от шевелящегося, шуршащего черного холма уже отползали изувеченные, с оторванными лапами пауки. Опасаясь, как бы основная масса тварей не хлынула в обратном направлении, я, перекрестившись, опустил руку в нишу.
Рука ушла туда почти по локоть. Я нащупал гладкие, словно отшлифованные водой стенки, и мне показалось, что ниша пуста, но у самого дна мне точно в ладонь ткнулся холодный тяжелый предмет, я вытащил его, не разглядывая, сунул под майку и, наступив ногой на взвод раненых тварей, прыгнул к спасительной веревке.
Я выкарабкался наружу, спрыгнул с пирамиды в пружинящие заросли, отошел от нее подальше, все еще испытывая гадливое чувство, будто пауки продолжали ползать по мне, и только тогда вытащил из-за пазухи находку.
Это была фигурка зеленоглазого дракона размером в две ладони. Плоская, словно снятая с герба, она была отлита из желтого металла, и я подозревал, что из золота, причем выглядела совершенно новой. Из раскрытой пасти дракона спиралью раскручивался язык, доставая едва ли не до ушей, такими же завитушками был закручен и его хвост, усеянный острыми шипами. Единственный зеленый глаз дракона сверкал в лучах солнца холодным глубинным светом и переливался оттенками, будто подмигивал мне.
Другая сторона фигурки – плоская и гладкая, была покрыта паутинкой мелких знаков и иероглифов, смысл которых мне понять, конечно, было не дано. Еще не веря такой редкостной удаче, я крутил в руках это золотое божество, взвешивал его на ладони, качал головой и оглядывался вокруг – неожиданно появилось странное ощущение, что я здесь не один и кто-то уже давно следит за мной из-за кустов.
Я вернулся к рюкзаку и долго прятал-перепрятывал сокровище, но так и не нашел для него надежного места. Под ногами у меня вдруг хлюпнула лужа, и ботинок поехал по скользкому грунту. Одновременно с этим пришла оригинальная идея.
Через полчаса я держал в руках тяжелое и сырое глиняное блюдо, в каких местные индейцы хранят и перебирают рис. На солнце оно быстро высыхало, а чтобы не растрескалось, я смазал его густым клейким соком, который выдавил из листьев колючего кустарника. Так обрабатывала глиняную посуду жена Эрасмо, и я успешно перенял ее опыт.
Высохшее и затвердевшее как камень блюдо я спрятал на дне рюкзака, накрыв его сверху палаткой.
Глава 18
Я продолжал путешествие. За двадцать дней мне удалось пройти примерно километров четыреста – благодаря тому, что установил для себя четкий ритм: два-три дня я шел напряженно, преодолевая в день по тридцать километров, затем день-два отдыхал, то есть шел медленно, пополняя запасы провианта охотой. Населенные пункты, которые были указаны в маршрутном листе, я нарочно обходил стороной, экономя время.
Охотился я в основном на птиц, но один раз подстрелил карликового оленя килограммов на тридцать, трижды – маленьких кабанчиков (там все звери были почему-то карликовые), много раз стрелял обезьян. К этой экзотической еде меня приучил Эрасмо. Сначала я испытывал чувство брезгливости – человекообразное существо все-таки! – но потом быстро привык. По вкусу мясо обезьяны напоминало свинину, только очень жесткую. Если попадались змеи, то я не пренебрегал и ими. Они, как ни странно, по вкусу были как курица, поэтому я с удовольствием поджаривал их на костре, нанизывая круглые кусочки на палочку на манер шашлыка. Чтобы мясо не портилось, я разрезал его на мелкие кусочки, солил и коптил над костром. Высушенные кусочки достаточно было размочить в воде, чтобы они стали пригодными к употреблению. В таком сублимированном виде мясо хранилось на жаре в течение нескольких дней.
Я не знал, в какой именно день пересек границу с Бразилией, но в том, что это произошло, был уверен. Я не встретил никаких погранзастав, столбов и, разумеется, колючей проволоки. На карте эта граница обозначена прямой линией, которую правители обоих государств, не мучаясь изысканиями на местности, провели по линейке.
Где-то недалеко от границы и произошло одно событие, которое в моей дальнейшей судьбе сыграло если не решающую, то очень важную роль. Как-то я наткнулся на скалу, густо поросшую кустарником и оттого отлично замаскированную в дебрях сельвы. В толще скалы были высечены гигантские каменные ворота с изображениями солнца и двуглавой змеи. Этот узор напомнил мне нишу в гробнице в виде солнца – что-то общее было в этих символах. Я всегда помнил, что везение не может длиться бесконечно и надо уметь вовремя остановиться, но здесь на меня что-то нашло. Я почему-то был совершенно уверен в том, что у меня началась светлая полоса, что мне непременно повезет опять и в этой пещере я найду не менее прекрасное сокровище, чем в пирамиде мертвого города.
При помощи палки, бинта и бензина я сделал факел, который, по моим расчетам, должен был гореть не меньше пятнадцати минут, и, перекрестившись, зашел в пещеру. Ходы ее представляли собой сложный лабиринт. Сразу же тоннель разделился на два рукава, и я пошел вправо. Через несколько десятков метров – опять разветвление, затем – снова. Попадались крутые обрывы, куда спуститься без специального снаряжения было невозможно, и я обходил их стороной. Все время, пока я шел, до меня доносился отдаленный шум воды, очень напоминающий рев зверя. Источник звука определить было сложно, казалось, сами своды излучают его. Но не это вызывало у меня некоторый дискомфорт, и даже не огромные поселения летучих мышей-вампиров, а спертый, со странным привкусом воздух.
Я интуитивно почувствовал опасность и, не дожидаясь, пока факел догорит до конца, повернул обратно. Жадность наказуема, Кирилл Андреевич, сказал я себе, выходя из пещеры и все еще чувствуя во рту неприятный привкус.
Об этой пещере я забыл на некоторое время. Солнце, по которому я ориентировался, вывело меня к поселению племени токано. Никогда я не предполагал, что за двадцать дней одиночества могу по-настоящему затосковать по человеческому общению. Не думая об опасности, я быстро вышел из джунглей и, словно вернувшись в родной крымский поселок, уверенно зашагал между хижин, здороваясь налево и направо, и, естественно, сразу оказался в центре внимания детей и собак, а пятью минутами позже – всего поселения.
В деревеньке жило человек двести полуголых, длинноногих и худосочных индейцев. Испанского языка, как я сразу выяснил, они не знали, обходились своим – в несколько сотен слов, которым, кстати, я овладел в рекордно короткие сроки и без особых усилий. За неделю, которую вынужден был провести с аборигенами, я научился довольно сносно разговаривать.
Индейцы жили большими семьями – человек по двадцать – в хижинах из веток и бамбуковых листьев. Поскольку в этом районе джунглей часто шли дожди и в то же время было очень жарко, то хижины сооружали с тем расчетом, чтобы в них постоянно гулял прохладный сквознячок: возводили лишь одну крышу на подпорках, и никаких стен, тем более – дверей. Несмотря на то, что крыши строили из бамбуковых листьев, они были достаточно прочными и верно служили своим хозяевам, если верить их рассказам, лет десять. Спали индейцы в гамаках, и мне, естественно, тоже предложили приобщиться к такой своеобразной постели. После нескольких безуспешных попыток уложить себя в гамак я сильно засомневался в том, что мне удастся здесь хотя бы один раз выспаться. Элементарная с виду конструкция оказалась достаточно сложной в эксплуатации. Для того чтобы удержаться в гамаке без риска свалиться и свернуть себе шею, нужно было ложиться как-то по диагонали, причем руки скрещивать на груди и не ворочаться во сне. Стараясь не обидеть чувств индейцев, я от всего сердца поблагодарил за предоставленный гамак и попросил у вождя разрешения жить в своей палатке. Глава администрации великодушно согласился, лично указал место, где белому человеку было разрешено возвести свой странный, закрытый со всех сторон матерчатый дом.
Установив палатку, я тотчас приступил к приготовлению ужина, но едва установил на углях котелок с водой, как мужчины-индейцы зашумели, замахали руками и в один голос загалдели. Понимая, что делаю что-то не то, я снял котелок с костра и на всякий случай отошел на пару шагов в сторону. Вскоре из толпы ко мне подвели девушку лет восемнадцати.
– Амара! – сказал один из индейцев, показывая на нее рукой.
«Надо полагать, имя», – догадался я, однако не понял, для какой цели привели эту бронзоволикую деву с отвислой обнаженной грудью и длинными ногами, коленки которых выпирали так сильно, словно это были хоккейные щитки.
Я слышал легенды о некоторых странностях северных племен, которые якобы настолько гостеприимны, что пытаются осчастливить гостя своей собственной женой. Если эти милые, незакомплексованные люди пытались осчастливить меня таким же способом, то напрасно старались: в вопросе, касающемся женщин, я весьма щепетилен. Я пытался объяснить индейцам, что не нуждаюсь в ее услугах, но меня даже не захотели слушать, перебили, и достаточно воинственно, а потом заставили несчастную девушку, которая, кстати, не выглядела несчастной, сесть у моего костра, скрестив ноги, как это делают индейцы, и покорно ждать своей участи.
Но все оказалось прозаичнее. Вскоре я выяснил, что по местным обычаям готовить еду полагалось только женщинам, мужчины же не имели права снизойти до такой работы, унижающей их достоинство. Оказывается, почти вся моя сознательная жизнь, когда я с удовольствием готовил, была унижением моего достоинства. Дабы не посрамить представителя мужского пола, мне и «выделили» девушку-повариху, которая была обязана готовить мне. Не вступая в дискуссии по поводу дискриминации прекрасной половины племени, я согласился иметь при себе личную кухарку, но при условии, что Амара не станет потом предъявлять претензии.
В первый же день я обратил внимание на то, что юная кухарка отдает предпочтение пикантной дикарской пище, к которой я, мягко говоря, не совсем привык. На первое она предложила мне бульон из каких-то зеленых червей, заправленный корешками растения, похожего на хрен, а на второе – маленькие горькие плоды колючего кустарника, политые соусом, приготовленным во рту Амары: тонкие молодые стебли, напоминающие тростник, она тщательно пережевывала, а когда они хорошо пропитывались слюной, выжимала «соус» в глубокую деревянную тарелку, где лежали плоды.
Боясь обидеть девушку, которая очень старалась, я пообещал ей, что все это непременно съем завтра, и показал ей, как варить суп из пакетиков, которые я принес с собой, несколько раз повторив, что туда больше ничего добавлять не следует, даже если это очень хочется сделать из уважения ко мне. Кажется, она поняла, во всяком случае, никаких посторонних привкусов в порошковом супе я не почувствовал.
– Скажи, Амара, – обратился я к девушке, когда она, сидя на корточках перед моим очагом, раздувала угольки, – сюда не приходили чужие люди? Мужчины, женщины?
– Приходили, – отвечала она. – Это были гринперос. Они стреляли из ружей, а наши мужчины кидали в них отравленные копья и тоже стреляли.
Я пересказываю наш разговор, конечно, в адаптированном виде, потому как на деле он состоял из нескольких универсальных слов, рисунков на песке и всевозможных жестов, но мы с Амарой неплохо понимали друг друга.
– А почему они стреляли в вас?
– Мы разрушили несколько карьеров и сожгли две плантации. Это наша земля, и мы здесь хозяева.
– Амара, ты говоришь, что ваши мужчины тоже стреляли? Разве у вас есть ружья?
– Да, у нас есть несколько ружей. Нам их дал человек, который защищает нас. Он хочет быть верховным вождем всех племен. Он тоже ненавидит гринперос.
– Ты когда-нибудь видела этого человека?
– Нет, я не видела, но наши мужчины встречались с ним.
– А где живет этот человек?
– Там, – она махнула рукой куда-то на север. – Там его дом и плантации.
– Это далеко?
– Спроси у бруху, я не знаю.
Никто не воспрепятствовал тому, чтобы я занимался исконно мужским делом: охотой и отдыхом в местном «клубе», где, прислушиваясь к разговорам индейцев, можно было выведать что-нибудь полезное. Посреди деревни стояла большая хижина, в которой собирались мужчины и пили самодельное вино. Хмельной напиток они изготавливали из древесного сока, по вкусу напоминающего березовый. Собрав сок в кожаный мешок, подвешивали емкость на ветку дерева и выдерживали на солнце два дня. Когда процесс брожения заканчивался, мешок снимали и разливали напиток по деревянным бутылкам.
Первые дни жизни в племени я отдыхал, изучал быт индейцев, охотился и был обходителен со своей юной кухаркой. Но затем появились проблемы…
В этом племени, как и в любом обществе, существовала своя иерархическая лестница. Был народ, и были его руководители. К руководителям относились вождь и бруху. Бруху – это и шаман, и врач, он же исполнял все религиозные обряды, словом, был второй фигурой после вождя. От качества лечения во многом зависел авторитет бруху и степень его влияния на людей. И вот я, сам того не желая, стал подрывать авторитет бруху.
Все дело в том, что индейцы, оказывается, совсем не знали лекарств. Бруху в своей медицинской практике использовал различные корни, травы, зелья и заклинания. Об эффективности их я еще расскажу, но так случилось, что в первый же день своего появления в племени я по доброте душевной обработал гноящиеся ожоги и порезы на ногах и руках двух мальчишек, использовав обыкновенную тетрациклиновую мазь из своей аптечки и стерильный бинт. Эффект был поразительный, дети выздоравливали прямо на глазах, а по деревне стремительно распространился слух, что белый человек, живущий в тряпичной хижине, лечит намного лучше бруху.
Поэтому не было ничего удивительного в том, что утром, едва я открыл глаза и вылез из палатки, ко мне потянулись люди со своими проблемами. У деда болел живот, у девочки нарывал палец на ноге, у молодой женщины раздулась щека из-за флюса. Пришлось вытряхивать из рюкзака весь свой медикаментозный арсенал, которым меня снабдили в геологоразведывательной фирме, и переквалифицироваться во врача. Забинтовывая девчонке ногу, я вдруг вспомнил про моего несчастного Бориса и подумал о том, что он здесь был бы намного полезнее, чем я.
Я занимался врачеванием до обеда. Несколько раз мимо моей палатки проходил бруху, и я ловил его недобрый взгляд. Я не придал значения тому, что он отвел в сторону Амару и что-то сказал ей. Человека терзает зависть, думал я, но это его проблемы. Через день-два я отсюда уйду, и он снова станет лучшим и единственным врачом в деревне.
Вдруг ни с того ни с сего у меня разболелась голова, начался приступ сильного кашля. Не успел я подумать о том, что пришло время и самому принять что-либо болеутоляющее, как деревья, хижины, фигура Амары поплыли перед глазами. Я не успел даже присесть или ухватиться за что-нибудь, как в глазах потемнело, и я провалился во мрак небытия…
Глава 19
Первой моей мыслью, когда я медленно пришел в себя, было, что меня отравили. Проклятый бруху! Наверняка он велел Амаре подсунуть мне ядовитое зелье.
Лицо шамана плыло перед моими глазами. Он что-то говорил, но я не мог разобрать его слов – в ушах шумело, а грудь так тяжело сдавливало, будто на ней лежала гранитная плита.
Я попытался привстать, но только сейчас заметил, что ноги мои связаны и с помощью веревки приподняты вверх. Рядом суетилась Амара. Она подложила мне под голову соломенную подушку и принялась протирать лицо мокрой тряпкой. Я не мог сопротивляться. Мое тело охватила страшная слабость, и даже приподнять руку мне стоило огромных усилий.
Бруху разводил рядом костер. Сначала он зажег связку тростника и, когда пламя разгорелось, стал подкладывать в огонь оранжевые корни, порубленные на равные куски.
Двадцатый век, подумал я. Кажется, этот дикарь хочет меня поджарить и сожрать.
– Ты ходил в пещеру Красного Солнца? – спросил меня бруху вполне миролюбивым голосом.
Я не понял, о чем он. Хотел ответить, что мной он подавится, но лишь простонал. Амара снова стала возить тряпкой по моим щекам.
– Он спрашивает, не был ли ты в пещере? – при помощи отчаянной жестикуляции повторила она вопрос. Лицо ее было взволновано. – Недалеко от деревни есть пещера. Большие каменные ворота, двуглавая змея…
Я наконец понял ее и кивнул. Амара посмотрела на бруху, тот покачал головой и снова склонился над костром.
Вокруг меня собралась толпа. Я подумал, что на такую ораву меня одного не хватит, и народу придется пожертвовать еще одним своим собратом, чтобы утолить голод страждущих.
– Вот видите! – крикнул бруху, поднимая обе руки над головой. – Он не смог вылечить даже самого себя! Он умирает, духи Красного Солнца отравили его невидимым ядом!
Толпа издала неясный гул. Старик, которому я лезвием для бритья вскрыл нарыв на плече и заклеил рану пластырем, стучал палкой по земле и нараспев произносил какие-то звуки, глядя на бруху. Потом к нему присоединились другие дикари, в числе которых я узнал своих пациентов. Обезьяны неблагодарные, подумал я, кусая губы, чтобы не потерять сознание.
С каждой минутой мне становилось все труднее и труднее дышать. Толпа голодных, разросшаяся до масштабов политического митинга, заведенная стариком с палкой, приплясывала рядом со мной, поднимая голыми ногами клубы пыли, и все пели какую-то жуткую песню. Бруху обжаривал коренья на огне и, когда они превратились в золотистые угли, взял бамбуковую палку с прорезью посредине и положил туда угольки.
Амара сунула мне в рот свои пальцы, сильным движением заставила разжать челюсти. Мне ничего не оставалось, как покориться воле этих неандертальцев, которые, судя по всему, намеревались пытать меня. Бруху вставил мне в рот один конец бамбуковой трубки, а в другой стал дуть.
Горячий дым обжег мне язык. Я закашлялся, но Амара не дала мне закрыть рот. Бруху, отводя голову в сторону для очередного вдоха, нараспев вторил толпе и снова вдыхал удушливый дым мне в легкие.
Возможно, это был какой-то наркотик, потому что неожиданно я увидел перед глазами оранжевое пятно, и мне показалось, что я лечу в пропасть в свободном полете, и голоса дикарей остались где-то далеко-далеко, а оранжевый свет обволакивает меня со всех сторон, и становится легче дышать, и грудь наполняется свежестью…
…Кто-то гладил меня по голове. Я лежал на боку, прикрытый чем-то теплым, и надо мной посвистывала птица.
Я открыл глаза и увидел Амару.
– Меня что, не доели?
Она встала, взяла кружку и поднесла к моим губам. Я пил сладковатый сок маленькими глотками, потом закрыл глаза и уснул опять.
Утром я проснулся совершенно здоровым человеком, словно все, что произошло со мной накануне, было лишь дурным сном. Амара, как и вчера, сидела на корточках перед костром и готовила мне суп из пакетика.
Я вышел из палатки, достал из рюкзака зажигалку и пошел разыскивать бруху.
Шаман сидел в своей хижине. Посмотрел на меня безразличным взглядом, молча кивнул, приглашая сесть. Я чиркнул зажигалкой, подкинул ее на ладони и протянул индейцу. Он не отказался от подарка, но молча, не рассматривая его, сунул в кожаный мешочек, висящий у него на шее.
Мы играли в молчанку несколько минут. Бруху дожевал лепешку, выплеснул остатки пойла из широкой миски в дверной проем и спросил:
– Я тебя вылечил?
– Вылечил, – ответил я. – Но что со мной было?
Бруху долго говорил мне о духах и невидимом яде, жестикулировал, делал страшное лицо, но в конце концов из его объяснения я понял, что воздух той злополучной пещеры насыщен то ли пыльцой, то ли спорами какого-то грибка, растущего на ее стенах. Попадая в легкие, а затем и в альвеолы, споры быстро размножаются и закупоривают кровеносные пути. Шаман, по его словам, едва вытащил меня с того света, чему я, впрочем, охотно верил.
– Ты не должен больше лечить людей, – сказал он. – Ты не можешь лечить. Только я могу вернуть к жизни человека. И это все видели.
– Я уйду сегодня же, – пообещал я. – Но только если ты скажешь мне, где живет Августино Карлос.
Шаман поднял на меня черные глаза.
– Зачем тебе этот человек?
Я промолчал.
– Ты несешь с собой черные мысли, – сказал шаман, не сводя с меня глаз. – Седой Волк – наш друг. Он ненавидит гринперос, он обещает, что только мы будем хозяевами сельвы.
– Августино сделает из вас рабов, – ответил я. – Вы будете работать на его плантациях и мыть для него золото.
– Он сделает меня верховным бруху, – не унимался шаман.
– Он поставит своего бруху, который раздаст мужчинам зажигалки, а женщинам – красивые тряпки, а лечить будет маленькими таблетками, и все будут на него молиться.
– Ты лжешь, – сказал шаман, но без злобы и даже устало.
– Мне незачем тебе лгать. Я белый человек и даже не американец. Я скоро вернусь в свою Россию, и мне, по большому счету, будет все равно, кто станет вашим президентом. А Августино и его люди останутся здесь надолго. Он уже и большой дом себе построил, и вертолеты к нему летают.
Мы молчали. Шаман снова принялся за лепешку, но я не уходил, интуитивно чувствуя, что индеец сказал не все.
– Пойдешь вдоль скал по ручью Ку-Нета. Один день, другой день. Потом придешь. Там его плантации и дом.
Один день, другой день, потом придешь, мысленно повторил я слова индейца. Значит, дня три пути.
Глава 20
Легко сказать – идти вдоль скал по ручью Ку-Нета. На ручье ведь не написано, Ку-Нета это или Гуапоре. Я все время держал курс на север, не упуская из виду скалы, но каменных исполинов в этом районе было много, все они густо обросли кустарником и травой и были похожи, как близнецы. Ручей петлял между ними, десятки раз на протяжении одного километра меняя направление, делился на два, три рукава, сливался с другими ручьями, тонкими голубыми лентами спадающими с гор.
Я уже шел наугад, не заглядывая в карту и доверяя только интуиции, и это привело к печальным результатам. Один раз едва не увяз в болоте, другой – чуть не утонул в реке. Переходил ее вброд, думая, что течение здесь слабое. Поток воды сбил меня с ног, волна накрыла с головой, и меня потащило вниз по течению, как когда-то Валери уносило мутными водами Пянджа. Ситуация была страшной – рюкзак мешал всплыть, прижимал ко дну, но скинуть его я не мог. Без снаряжения, еды, ружья я не прожил бы и трех дней в сельве. Чудом я выкарабкался на берег, повалился в траву и долго приходил в себя. Потом раскрыл рюкзак и стал подсчитывать потери.
Во-первых, намокли все финансовые отчеты, которые были выполнены простыми чернилами и растеклись так, что уже невозможно было что-либо разобрать. Во-вторых, та же участь постигла и несколько писем. Пришлось их выбросить, так и не прочитав. В-третьих, пропали почти все запасы копченого мяса. Все оставшиеся дни пути я довольствовался вегетарианской пищей. Съедобные плоды от несъедобных отличал самым примитивным и довольно небезопасным способом: увидел, сорвал, съел. Если спустя два часа оставался жив, значит, плод был съедобным. Рискованно, конечно, но других способов я не знал.
Утром третьего дня пути меня разбудил рокот вертолета. Я выскочил из палатки, но не смог его разглядеть, так как небо было закрыто кронами деревьев. Пока я пытался влезть по гладкому стволу дерева, вертолет улетел в безоблачную даль, но я все-таки определил направление его полета. В общем, я был на правильном пути, единственное, что от меня требовалось, – оторваться от ручья и подниматься по склону горы.
Через два-три часа лес стал редеть, и я, глядя вперед, едва не споткнулся о стальную растяжку. Трос-плетенка, закрепленный одним концом на забетонированном колышке, удерживал ствол антенны, иглой пронизывающей кроны деревьев. Тут же, около него, я и присел, осматриваясь во все стороны.
Ну вот, подумал я, близится конец пути. Прогулка по сельве закончена. Начинается заключительный этап охоты.
Кусты надежно закрывали меня со всех сторон, и я занялся перетряхиванием вещей в рюкзаке. Револьвер я сунул под брючный ремень. Мачете, палатку, спальный мешок, примус, топливо, продукты плотно завернул в полиэтиленовый мешок и оставил здесь же, под кустами. В рюкзаке остались только моток веревки, глиняное блюдо собственной конструкции, пачка уцелевших фотографий и писем да несколько десятков патронов для пистолета и карабина.
Я вспомнил любимое словечко своего бывшего командира разведроты, которое он повторял всякий раз, отправляя людей в бой: «Ощетинились, гаврики!» И «гаврики» начинали щетиниться: буквально на глазах распрямлялись плечи у парней, в глазах появлялся азартный блеск, и руки крепче сжимали автоматы. «Не спать! Ощетинились!» – орал он дурным голосом за мгновение до того, как кинуть взводы под огонь.
Как ни странно, наша разведрота два года из дерьма не вылезала, в самых мрачных переделках побывала, а потерь было намного меньше, чем в стрелковых ротах. Мы умели «щетиниться». К тому же каждый «гаврик» слишком дорожил званием разведчика, чтобы так просто взять да погибнуть.
Ощетинься, Вацура, приказал я себе, но боевое настроение все не приходило. Я сидел в кустах, опираясь на карабин, и чувствовал страшную усталость. Перегорело? Страсти улеглись? Я стал вспоминать Бориса – самое сильнодействующее средство для поднятия боевого духа, но и оно сейчас оказалось бессильным.
Какой-то жучок щекотал меня между лопаток, и я никак не мог до него дотянуться. Пришлось лечь спиной на землю и потереться о нее.
Так я лежал, может, полчаса, может, час, глядя на кусочки неба, проглядывающие голубыми пятнами между огромных листьев-парашютов. Хорошо все-таки в этом душном раю. Очищаешься от всего, что присуще только человеку, а впитываешь, что составляет биологическую основу. Нигде и никогда я не был более свободен, чем здесь. Я стал частицей сельвы, я дышал ее воздухом, я питался ее продуктами, я пил воду ее ручьев. Единственное, что держало меня, как компасную стрелку, на одном и том же курсе, – моя охота.
Солнце, достигнув зенита, стало сваливаться вниз. Я снова услышал рокот вертолета, на этот раз намного ближе, но опять же не увидел его.
Теперь я шел беззвучно, от дерева к дереву, глядя во все стороны. Я внушил себе чувство опасности, хотя ничто вокруг не излучало ее, и это помогло мне встряхнуться и полнее въехать в смысл того, что я намеревался делать здесь.
Джунгли редели, и вскоре я уже видел за стволами деревьев цветные пятна построек, крыши, скамейки, ухоженные цветники и дорожки, присыпанные коричневым гравием. Справа уходила в глубь сельвы грунтовая дорога со следами протекторов, а слева просматривались посадки какой-то культуры.
Я снова пожалел о том, что в свое время не позаботился о бинокле. Вместо того чтобы сейчас спокойно изучать расположение виллы, сидя на дереве, мне пришлось ползти едва ли не до первой скамейки. Рядом с ней рос шарообразный куст, утыканный красными цветками, он и стал моим наблюдательным пунктом.
Вилла – с высокими вертикальными окнами, балкончиками, украшенными ослепительно белыми колоннами и лепными мускулистыми гераклами. У парадной лестницы – довольно замызганный джип с открытым верхом. На капоте сидит мужик в широкополой шляпе и бежевой рубашке с короткими рукавами. Широкий поясной ремень под тяжестью кобуры съехал на ягодицу. Охранник? Или водила? Далее – клумба, похожая на зеленого ежа, потому что утыкана гигантскими кактусами. Ее надо объехать по кругу, прежде чем остановиться перед парадным входом. Эта вылизанная дорожка, надо полагать, плавно переходит в грунтовку, которую я видел. Ряд постриженных под кирпичи кустов разделяет дорожку и зеленую лужайку, где, возможно, играют в гольф. Там же – белые столы и стулья.
После беглого осмотра я принялся изучать виллу детально. Перед фасадом, кроме мужика с джипом, похоже, никого нет. Во всяком случае, невооруженным глазом незаметно. А вот на противоположной стороне, прислонившись спиной к ограждению теннисного корта, дремлет детина в камуфляжном костюме, положив винтовку «М-16» на колени. Его предназначение в дополнительном уточнении не нуждается. На корте прыгает негр в красной майке и трусах, бьет по мячику, который летает до стенки и обратно. На скамейке лежит какая-то яркая тряпка, наверное, полотенце, и баллончик с водой. Оружия не видно.
Я зрительно провел линию от своего наблюдательного пункта к парадному входу. От куста до фасадного угла – метров сорок. Пять секунд бесшумного бега по траве. Водила сидит ко мне спиной и, естественно, не будет знать о моем существовании до тех пор, пока я не просуну у него под мышкой ствол карабина, а спину не пощекочу пистолетом. Вот только на этих сорока метрах укрыться негде, и охранник стопроцентно увидит меня, если, конечно, не спит или не полный идиот.
Охранник, к несчастью, не спал, но особого рвения к службе не проявлял, потому как время от времени с завистью поглядывал на негра, который ленивыми движениями ракетки посылал мяч в стенку. Тот уже устал, я думаю, что не один час он провел на корте. На спине и груди майка потемнела от пота, лицо негра лоснилось, словно было вылеплено из смолы. Я, готовый рвануть с места в любой подходящий момент, стал выжидать.
Игрок и охранник изредка перекидывались короткими фразами по-испански. Кажется, они говорили о каком-то госте и возможной прибавке к жалованью. Мяч, отскочив от стенки, пошел неожиданно низко над землей, и негр, слишком поздно опомнившись, оборвал фразу на полуслове, неловко присел и, чиркнув ракеткой по битуму, послал мяч в верхний край стенки. Отскочив, он птицей взмыл вверх, пролетел над ограждением и, задев верхушку пальмы, упал на траву.
Негр беззлобно выругался, у него не оказалось запасных мячей. Прижавшись к ограждению, он с улыбкой что-то сказал охраннику. Тот отрицательно покачал головой. Негр просунул через сетку палец, коснулся им стриженого затылка охранника.
– С тебя пиво, – наконец согласился страж порядка, без охоты встал со скамейки, огляделся по сторонам и, покачивая стволом винтовки, опущенным вниз, пошел к пальме.
Для меня это была команда старта. Тех секунд, в течение которых охранник будет занят поисками мячика, мне вполне хватит. Согнувшись в три погибели, делая частые мелкие шажки, я рванул к дому, но едва преодолел десяток метров, как водила резко встал с капота и прыгнул за руль. Я услышал голоса. Кто-то вышел из парадного подъезда.
Возвращаться назад было поздно. Бежать дальше – глупо. Я упал, будто нарвался на пулю, посмотрел по сторонам и подполз к кусту роз, который только при большом желании можно было использовать как укрытие.
Из дверей вышли двое мужчин, и я сразу узнал обоих. Крупноголовый, седовласый, одетый в белые шорты и спортивную майку с рядом черных пуговиц на груди, по ступенькам неторопливо сходил сам Августино Карлос. Он придерживал за локоть лысеющего толстяка с «дипломатом», в бежевых брюках и белой рубашке с галстуком. Этого человека Хуан узнал на групповом снимке и назвал американцем.
Они остановились рядом с автомобилем. Джип рычал на холостых оборотах. Американец протянул руку Августино. Оба сверкнули фарфоровыми зубами.
Я мельком посмотрел в сторону охранника. Он уже перебросил мяч через ограждение и вернулся на прежнее место.
Американец сел рядом с водителем, джип тронулся, объехал клумбу и быстро покатил к джунглям. Августино, в отличие от охранника, не провожал его взглядом и тотчас скрылся за дверями. Негр продолжал гонять мячик, а охранник постным взглядом следил за автомобилем, который резво подскакивал на ухабах, и толстяк, чтобы не вывалиться, крепко держался руками за раму лобового стекла.
Я не стал отвлекать охранника и незаметно достиг дома, встал под балконом, рядом с пухленьким Амуром. Малыш загадочно улыбался, готовясь запустить стрелу. Я подмигнул ему и мысленно сказал: «Только не в меня, парень, это будет совсем некстати».
Больше всего я боялся увидеть сейчас Валери.
Глава 21
Люблю двери, петли которых хорошо смазаны и не скрипят. Куда бы я ни входил – в магазин ли, к себе домой или на чужую виллу – у меня сразу портилось настроение от скрипучих дверей. Что за гадкий сигнал, оповещающий о твоем появлении? Словно слуга, стоящий на входе и объявляющий о прибытии в дом новой персоны.
Эти двери, к счастью, открылись бесшумно. Я проскользнул внутрь, но тут же неосторожно задел прикладом карабина косяк. Это была моя первая ошибка, которая едва не стоила мне жизни. На звук обернулся лысоголовый амбал, который сидел на диване перед телевизором, мгновенно вскочил (Августино неплохо выдрессировал свою охранку) и направил на меня ствол массивного «кольта». Я сразу понял, что он выстрелит не задумываясь, если я попытаюсь дернуться.
– Нет-нет, дружище, – сказал я по-испански, отрицательно качая головой и поднимая руки вверх. За долгие месяцы своего бродяжничества по сельве я научился стрелять метко и с любого положения. Сейчас я держал карабин над головой в правой руке и мог выстрелить без промаха, но нельзя было поднимать шум.
– Возьми мое оружие, – говорил я всякую ересь, которая приходила мне в голову, и медленно приближался к амбалу. – Августино назначил мне встречу, но на меня напала свора мартышек, пришлось отстреливаться. Ты разве не слышал стрельбу? В этих лесах столько диких обезьян, и они к-а-ак…
С этими словами я довольно ловко въехал прикладом в челюсть амбалу. Он напрасно стоял перед диваном, потому что от удара упал на него спиной и перевернулся через голову, что не только эффектно смотрелось, но и спутало ему представление о месте моего нахождения. К счастью, он не выстрелил, и, не нарушая тишины, я вторым ударом аккуратно расквасил ему переносицу.
Охранник затих, я загнал «кольт» под диван, чтобы он, придя в себя, не сразу нашел его, и туда же спрятал карабин. В помещениях это не самое удобное оружие, можно ненароком и в дверях застрять. Я достал из-за пояса револьвер и стал подниматься по лестнице наверх. На лестничном балконе несколько дверей – белые, с золочеными ручками, одинаковые, как в гостиничных номерах. Не определишь, за которой из них может быть кабинет Августино, а где комната Валери.
Лучшая половина моего мозга сейчас оценивала ситуацию, переваривала информацию, которую ей поставляли слух, зрение и обоняние, и руководила моими боевыми рефлексами, а другая, наивная дурочка, восхищалась дороговизной и изящным вкусом, с каким был оформлен особняк. Картины на драпированных стенах – оригиналы, выполненные, должно быть, известными живописцами, напольные вазы с живыми цветами, мраморная лестница, лепные перила с латунной ручкой, изящные светильники из черного дерева в виде полых шаров, напоминающих индейские ритуальные маски, – ничего подобного я никогда и нигде «живьем» не видел. Неплохо живет моя Валери, подумала наивная часть мозга, и чего ей еще надо было?
Я остановился напротив первой двери. Пора было переходить к решительным действиям. Тяжелая дверь распахнулась настежь от удара ногой. Я спокойно навел пистолет в яркий солнечный свет, хлынувший из комнаты на лестницу и услышал женский крик. Полная смуглая женщина в каком-то легкомысленном чепчике и клетчатом переднике держала на руках младенца, завернутого в кружевное одеяло. Увидев меня, она повернулась ко мне спиной, прикрывая ребенка собой, и вывернула шею так, чтобы видеть меня.
Я обежал взглядом комнату, не опуская револьвера. Детская кроватка с тюлевой накидкой, надувные крокодилы и попугаи, раскиданные по полу, соски, баночки и бутылочки на подоконнике и розовая штора, плавающая в потоке яркого солнечного света.
– Где Валери? – спросил я негромко.
Женщина все еще смотрела на пистолет полными ужаса глазами и медленно качала головой. Она не понимала, чего я хочу от нее.
– Где комната Валери? – повторил я, опуская револьвер.
Женщина едва слышно произнесла:
– Не стреляйте, прошу вас… Тут ребенок… Валери нет…
– А кабинет Августино? Или его тоже нет?
Она, все еще крепко прижимая к груди младенца, могла лишь кивнуть на стену:
– Там, через одну дверь.
Тут я допустил вторую ошибку, когда закрывал дверь, не повернувшись лицом к лестнице. Едва я сделал шаг назад, за моей спиной грохнул выстрел, и в то же мгновение я почувствовал сильный толчок в спину. Меня кинуло вперед, но я удержался на ногах, инстинктивно присел, спрятавшись за перилами. Кажется, амбал пришел в чувство намного быстрее, чем я предполагал. Но почему я еще жив? Пуля застряла в рюкзаке?
Я, конечно, не мог найти более подходящего момента, и пощупал рукой рюкзак. Все ясно. Золотой дракончик спас мне жизнь. Кажется, он цел, а вот мое великое произведение искусства – глиняная тарелка, в которую я замуровал дракона, – рассыпалась на кусочки.
Не поднимаясь на ноги, я на корточках дополз до третьей двери, медленно открыл ее, ожидая выстрела над головой, но вокруг повисла гробовая тишина. Второй раз так не повезет, подумал я и в кабинет вошел, если это можно было так назвать, не выпрямляясь.
Я закрыл за собой дверь, предусмотрительно повернув ключ в замке. Августино сидел в кресле спиной ко мне и не мог не услышать, как я вошел.
– Что там случилось? – спросил он, не оборачиваясь.
Вопрос, конечно, был адресован не ко мне, хотя я мог очень обстоятельно ответить на него. Не дожидаясь, пока Августино проявит беспокойство и покажет мне дуло своего пистолета, который, как у всякого порядочного мафиози, должен быть всегда под рукой, я сделал шаг вперед, положил левую руку ему на лоб и приставил к виску ствол револьвера.
Августино даже не вздрогнул и продолжал смотреть через открытое настежь окно на теннисный корт, где все еще истязал себя мячиком негр в красной майке. Я потянулся рукой к шторе и задернул ее, после чего развернул кресло-качалку и нацелил пистолет в переносицу Августино.
– Здравствуйте, папочка, – сказал я ему.
Вот бы у кого поучиться выдержке! Августино даже не шевельнул своими пышными бровями, лишь медленно сложил руки на груди и закинул ногу на ногу, как бы подчеркивая, что не намерен дергаться, шарить руками в поисках пистолета, бить меня в лицо и, вообще, заниматься подобной ерундой.
– Вы кто? – спросил он меня таким тоном, словно не он, а я был у него на прицеле.
Этого человека можно было назвать красивым. Крепкое, холеное лицо с ровным бронзовым загаром, который оттенял почти белые от седины волосы, идеальная стрижка, глубокие, умные глаза, впалые щеки, волевой подбородок. Что-то неуловимое в его лице напоминало Валери. Она, безусловно, была на него похожа.
Мои нервы были на пределе. Палец дрожал на спусковом крючке. Я боялся пристрелить Августино раньше времени, и он это почувствовал.
– Ну что вы так волнуетесь, молодой человек? – спросил Августино. – Наверное, первый раз вламываетесь с пистолетом в чужой дом?.. Отойдите на шаг от меня и опустите свою пушку, клянусь вам, вы будете в полной безопасности и всегда успеете выстрелить. Но вы ведь не для того пришли сюда, чтобы сразу убить меня?
– Не для того, – подтвердил я и облизнул пересохшие губы. От этого человека шла энергия силы, и я буквально ощущал ее на себе.
– Тогда сделайте то, что я вам сказал, и нам будет легче решить все ваши проблемы.
Дьявол! Он уже диктует мне свою волю, и я вынужден подчиниться. Я отошел на шаг, Августино кивнул мне на диван, и я сел. В это же время в дверь постучали, и донесся голос:
– Что с вами, шеф?