Доспехи из чешуи дракона Юрин Денис

Глава 1

На прошлое, будущее и настоящее

– Счастья у тебя в жизни будет много, милая, – вкрадчивым голосом произнес бродяга, неотрывно глядя в глаза розовощекой девице и крепко сжимая ее мягкую, вспотевшую руку в своей мозолистой ладони. – Жениха богатого вижу, богатого да покладистого…Приедет он за тобой скоро, но ты счастье свое не торопи, вспугнешь…Домишко у вас ладный будет, хозяйство отменное, детишек полный двор. Детки красивые: девки в тя, а пацанята в отца пойдут. Заживете счастливо, ни хвори, ни беды какой лет десять не будет, а там не знаю, не вижу покамесь…

Мужчина наконец-то отпустил руку пышной красавицы и отвел в сторону свой тяжелый взгляд. Что еще можно было сказать здоровой крестьянской девке, только и думавшей днями напролет о грядущем замужестве и о «жанихе», который, быть может, окажется лучше ее отца, не будет терзать ее косы за каждую малую провинность? Побыстрее расстаться с опостылевшим родительским кровом мечтала любая девица, тем более когда шел ей уже осьмнадцатый год и деревенские злословы вот-вот начали бы величать ее старой девой. Милва, томно вздыхавшая перед вещуном, не стала исключением из общего правила; она была одной из многих, которым вещун уже продавал это предсказание. Вначале он варьировал слова, подбирал различные формулировки и интонации, но затем, в результате изнурительных повторов, образовался уникальный товар, товар, пользующийся спросом у всех незамужних деревенских девиц в возрасте до двадцати двух лет.

– А про тятю, про тятю скажи! Он выздоровеет?! Продадим ли Пеструху к зиме?! – бойко затараторила девушка, безусловно поверившая случайно встреченному на постоялом дворе вещуну.

– Не могу, она не хочет…– бродяга покачал головой и, допивая отдающее кониной пиво из высокой кружки, сгреб левой рукой валявшуюся на столе медь. – Богиня Судьбы своенравна, она не открывает врата будущего дважды за один день. Через недельку могем попробовать, а щас не-а, извини…

На симпатичном лице простушки появилось сожаление, даже обида, но не на вещуна, а на капризную Богиню. Она надула губки и, думая о чем-то своем, о девичьем, расстегнула пуговку старого платья, специально простиранного и отутюженного перед поездкой в город. Бродяга в протертой, замусоленной рубахе и в штопаном-перештопаном плаще не думал вставать из-за липкого от хмеля и жира стола. Его интересовало не столько, расстегнет ли замечтавшаяся девица еще одну пуговку и предстанет ли его глазам белоснежная, пышная грудь, сколько более меркантильные соображения. Умаявшийся за день торгов и не выдержавший самогонного марафона старший брат Милвы мирно дремал под лавкой и лишь изредка подавал оттуда нечленораздельные звуки, отдаленно напоминавшие человеческую речь. Девица поверила болтовне бродяги, девица заплатила, а значит, можно было поживиться еще, и не только грошами…

Сбыться алчным замыслам прохиндея мешали лишь два обстоятельства: шумный гомон гулявших в душной корчме крестьян и недовольные взгляды, которыми ежеминутно одаривали бродягу толстый, постоянно потевший хозяин да два его широкоплечих сынка, помогавших папаше не только с разноской блюд, но и с выдворением буянивших посетителей. Пока что голодранец-вещун вел себя смирно и платил за пиво, но стоило ему стать участником полноценной потасовки или небольшой возни с соседями по столу, как его мгновенно выставили бы за дверь. Огромный, почти двухметровый рост странника, его широкое, скуластое лицо, окаймленное короткой бородой, тяжелый взгляд бесцветных глаз и даже внушительный размер перепачканных грязью кулаков со сбитыми костяшками не смогли бы послужить веской причиной, чтобы оставить бродягу в покое. Крестьян недюжинной физической силой не удивить, а прислугу постоялого двора при городском базаре и подавно. Они привыкли ко всему, они дубасили и не таких крепышей…

– Ну, прощавай, милушка, – уставший наблюдать озабоченное думами лицо красавицы, бродяга решил немного подстегнуть ход ее сбивчивых мыслей и поэтому лениво привстал из-за стола.

– Ты куда?! – мгновенно очнувшись, девица схватила его за рукав и чуть не порвала тонкую изношенную до полупрозрачности ткань.

– Пора мне, чем мог, тем помог, – дружелюбно улыбнулся верзила, но руку не отдернул.

– Скажи еще чаго…ну, как у вас, у сведущих, принято…о настоящем, о прошлом… Я проплачу, не сумневайся!

– Ах, девица, девица, – укоризненно покачал головой прохиндей, снова опустившись на лавку. – Настоящее твое каждому дураку ведомо, вон оно…под лавкой пьяное валяется…

Для пущей наглядности вещун пнул ногой тихо посапывающее и пускающее слюну изо рта тело. Братец Милвы, явно недовольный таким грубым обращением, издал грозный рык и, не открывая глаз, пообещал какому-то Калву разорвать пасть. Не услышав возражений, на том перепивший и успокоился, а его благовидная сестрица вдруг застеснялась и потупила взор.

– Батюшка твой болен, братец непогрешность твою блюдет и издевается над тобой почем зря. На самом же деле ему на тя плевать, его волнует лишь «…о люди скажут?» – странник в точности воспроизвел голос Милвиного брата, слышанный им еще до того, как торговец сеном и злаками свалился под стол. – Таскает тя за собой на привязи, а сам пакостничает…

– Не без энтово…– прошептала Милва, утирая подкатившую слезу.

– Я, красавица, врать не обучен, я токмо правду людям говорю, правду, какую они не знают, а не ту, что и так видна… Вон про прошлое твое, дело другое, можно слово держать, да только ты его и без меня знаешь. Что сбылось, то ужо сбылось, – бородач развел руками.

Речь голодранца оказалась убедительной, пожалуй, даже чересчур. Девушка замкнулась в себе и больше не уговаривала его остаться. Однако предсказатель не испугался, в его рваном рукаве был припрятан козырь, безотказный аргумент в пользу продолжения разговора.

– Правда, есть кое-что в твоем былом, что будущему навредить способно, – заговорщически прошептал вещун, почти прильнув к липкому столу своей бородой. – Если оно наружу выйдет, то свадьбе твоей не бывать…

Реакция девицы превзошла все ожидания: до этого момента чуть розовые щеки покрылись пунцовым румянцем, а в глазах появился граничащий с ужасом испуг. Он угадал, закинул удочку предположения и теперь мог вытянуть весьма аппетитную рыбешку. Нужно было лишь осторожно подтягивать леску; так, чтобы подраненная, занервничавшая глупышка не сорвалась с крючка.

– Ты о чем? – заикаясь, произнесла Милва и застегнула дрожавшей рукой верхнюю пуговку платья.

– Да о многом…– прошептал предсказатель, слегка ухмыльнувшись. – Слишком людно кругом, чтоб о таких вещах говорить. Услышит кто, потом не отмоешься…Поди, из вашей деревни здесь кто-нибудь есть?

– Есть, – кивнула головой заинтригованная простушка.

– Вот и я о том…Не скажу я те ничего, а если и скажу, то не здесь…– стал развивать успех прохиндей. – Я щас выйду…воздухом свежим подышать да оправиться, а ты, если взаправду мне веришь и помочь себе хочешь, то немного погодя на конюшню приходи.

– На конюшню?! – испугалась заподозрившая неладное девица и отпрянула от стола.

– Люди все одинаковы, – на лице уже многократно отработавшего этот нехитрый прием сластолюбца появилась презрительная ухмылка, как будто он узрел перед собою змею, и не просто змею, а самую омерзительную и отвратную с виду гадюку. – Хочешь вам, дурням, добра, а вы в злом умысле обвиняете. Я возле лошадок буду, а ты как знаешь, уговаривать не стану! Только меня потом словами грязными не поноси, что не настоял…не облагоразумил.

Ловко закинув на плечо видавшую виды котомку и подобрав лежащий на скамье посох, мужчина встал и вразвалку, демонстративно почесывая выпяченный живот, направился к выходу. Толстый корчмарь вздохнул с облегчением: насытившийся его пивом и парой черствых корок скиталец решил продолжить свой путь. Самый большой убыток, который грязный бородач теперь мог причинить его хозяйству, не стоил и выеденного яйца: помочиться на угол заведения или справить иную нужду в конюшне. Стены корчмы и так каждую ночь страдали от дурно воспитанных мужиков, а лошади были чужими…

Солнце, яркое солнце, оно палило и жгло наглецов, осмелившихся подобраться к нему так близко, парящих в небесной выси. Вокруг плыли замысловатые, похожие на диковинных зверушек белые-пребелые облака, мягкие и невесомые. Слышалось монотонное пение ветра да хлопанье крыльев. Они летели все вместе, вся стая, они воспарили над облаками и на час распрощались с проклятой землей, грязно-зеленым шариком с наростами лесов, уродливыми трещинами рек и выпиравшими наружу монолитами скал. Здесь, в небесной выси, было так хорошо, а внизу копошились букашки, эти жалкие, слабые создания, которым было дано многое, но только не летать…Подниматься над землей – удел избранных, тех, кому не нужно доказывать свое превосходство, поскольку оно явно и неоспоримо…

В который раз, когда он начинал дремать, бродяге являлось одно и то же видение, и он никак не мог понять, а что оно, собственно, означало. Мелкий дождь барабанил по крыше конюшни. Лошади мерно посапывали и переминались с ноги на ногу, видимо, предчувствуя, что с минуты на минуту могло произойти нечто, хотя сам вещун был в этом уже не уверен. Он поджидал крестьянку около четверти часа и искренне сожалел, что выгнал с мягкого сена парочку промерзших, таких же, как и он, бездомных скитальцев. Ему-то было без разницы, находится ли под крышей конюшни кто-то еще или нет, но девицы – народ пугливый, не терпят присутствия поблизости посторонних глаз. В этом правиле жизни так мало исключений, что, можно считать, их совсем и нет. Лишь редкие и очень «благородные» матроны – престарелые герцогини да графини – осмеливаются выставлять свои шалости напоказ, и то далеко не перед всякими зрителями.

Наконец-то настал долгожданный момент, от стены корчмы отделилась тень. Тихо шебурша и разгоняя волны по лужам подолом длинного платья, к конюшне кралась Милва, зачем-то державшая в руке за спиной полено.

– Иди сюда, промокнешь, – вышедший из темноты навеса бородач замахал рукой.

– Слышь, – отрывисто произнесла девица, резко остановившись, а затем неуверенно сделав шажок назад. – Если ты чаго подлое удумал, так я поленом по скулам пройдусь иль мужаков нашинских крикну!

– Иди сюда, дуреха! – приказной тон и суровость мужского взгляда были лучшими лекарствами от девичьей нерешительности. – Сильничать не буду, обещаю! А коль сумневаешься, чо пришла?! Катись к своему братцу дорогому да нянчись с ним!

Сказав веское мужское слово, вещун повернулся спиной и снова удалился в темноту под навесом. Он не соврал, штурмовать складки платья с тем же упорством и рвением, с каким солдаты лезут на стену вражеского бастиона, опытный соблазнитель не собирался. К чему утруждать себя лиходейством, когда люди сами готовы отдать все, о чем ты только попросишь. Нужно лишь правильно подобрать слова, а в этом искусстве скитающийся по дорогам королевства прохиндей был настоящим мастером.

– Эй, ты куда?! Чаго разобиделся?! – отбросив в лужу полено, Милва побежала в конюшню и, лишь зашла под навес, тут же уперлась носом в крепкую и горячую мужскую грудь, едва прикрытую тонкой пахучей рубахой.

– Люди всякие бывают, желаешь им добра, а в ответ лишь оплеухи да слова пакостные. – Сильные мужские руки не прижали пышное тело к себе, а, наоборот, отстранили.

– Ладно, не серчай! Говори, что в прошлом моем такого нашел! – Дрожащий голос и заискивающие интонации были преддверием легкой победы, настолько легкой, что изголодавшемуся по женской ласке мужчине даже на миг сделалось скучно.

– Нашел я лишь то, что, к сожалению, ужо было, а лучше бы не было…– со вздохом произнес вещун. – Меньше, девица-красавица, по сеновалам с парнями нужно было шастать…Не девица ты уже, а баба, вот в чем беда!

– Да!.. – Милва хотела то ли выругаться, то ли спросить, откуда бродяге это известно, но осеклась, вовремя спохватившись, с кем имеет дело. – И что? Что с того?! Да у нас в деревне…

– Знаю, – перебил ее вещун, предвидевший все, что девушка скажет о нравах и обычаях в ее поселении. – И беды-то в том не было никакой, да только жаних твой не из ваших мест будет, заезжий он, заезжий…В его краях парням до свадьбы гораздо больше позволено, а девицам совсем ничего. Он человек опытный, бывалый, сразу твою тайну раскроет. Туча над твоим будущим нависла, ох какая большая туча! Даже я те не скажу, грянет гром или нет. Можа, обойдется, тогда все, как я сказал, случится, а можа, и нет…

– И что тогда? Откажется он от меня, да еще на всю округу ославит?! – хоть это прозвучало как вопрос, но в голосе Милвы не было сомнения, что именно так все и произойдет.

– Если бы…– бродяга с сочувствием покачал коротко стриженной головой. – Человек он очень-очень хороший, но в его селении обычай есть. Гулящим до свадьбы девкам башку топором сносят, на кол насаживают да родителям прям так и относят. Забирайте, дескать, свое добро, не пригоже оно нам, не пригоже!

Долго, неимоверно долго длились плач, всхлипывания и терзания рукавов. Мужчина терпел, хотя мало кто получает от подобных спектаклей удовольствие. Наконец, когда девушка успокоилась, он протянул ей тонкую соломинку надежды.

– Печаль твоя мне понятна, паче что иного жаниха в твоем грядущем нет…

– А можа?..

– Не-а, не видно совсем, – снова покачал головой провидец. – Но помочь я твоему горю могу.

Бродяга достал из котомки черненький шарик размером с горошину и, осторожно держа его двумя пальцами, поднес к самому носу девицы.

– Вот, это зерно маобабы, дерева диковинного. Если его растолочь до порошка без крупинок, а потом на свадьбе жаниху твому в стакан подсыпать, то он апосля и не вспомнит, было ли той ночью у него чаго али не было. Где растет деревцо, не знаю, врать не буду. Сам у старой мальвирской колдуньи за услугу одну получил. Она им очень-очень дорожила, да и я на черный день приберег.

– Тебе-то зачем?! – выкрикнула Мильва и чуть не вырвала маленький шарик из рук.

– Как зачем? – удивился бродяга. – Продам графине какой али герцогине. Деньжищ она мне полную суму насыплет, а можа, и титулом наградит. У простых-то девиц денег-то отродясь не бывало…

– Есть деньги…у меня есть, – не стесняясь присутствия мужчины, бесстыдница задрала подол и сорвала прикрученный бечевкой к стройной ноге кошель. – Вот они, деньги, вот! Все отдам, не жалко!

Бродяга взял добычу, встряхнул на руке, якобы взвешивая, а затем, отрицательно покачав головой, протянул обратно.

– Не-е-е, красавица, так не пойдет! Уж больно мало, если токмо крупицу махонькую отщипнуть, но крупица одна вряд ли подействует…

– А вдруг, вдруг подействует?! Не дай сгибнуть, родимый!

– Слышь, мне тя, конечно, жаль, да я рисковать своей шкурой не буду. Это у вас, у крестьян, дворы имеются, хозяйства, а у нас, бродячих, только молва или как ее еще там называют…– шарлатан нахмурил лоб, как будто припоминая диковинное слово, а потом произнес отрывисто, по слогам: – РЯ-ПУ-ТУ-ЦИЯ! Так вот, если обо мне по округе дурная молва пойдет, то и подать не подадут, вещаний моих слушать не будут, да и батогом от всего сердца огреют!

С минуту под навесом конюшни царило молчание, затем, как и рассчитывал обманщик, Милва вдруг кинулась на него, крепко прижалась и, повалив на стог сена, придавила весом своего пышного, мягкого тела.

– Отдай горошинку, милый, отдай! – томно шептала девица, запуская шаловливые ручки ему под рубаху и страстно целуя в перепачканное, давно немытое лицо. – Барыни, они барыни, а мне средство заморское надобней, мне без него никак! Ни графиня какая, ни гарцогиня тя так не приласкает, не приголубит! Спаси, милый, спаси!

Ну, как тут было устоять? Бродяга, конечно же, поддался нежным уговорам и продал шершавый, неровный шарик всего за кошель медяков.

Лежа на стогу взопревшего сена и задумчиво рассматривая крышу конюшни, с которой мерно капала вода, бродяга наслаждался жизнью. Где-то поблизости лаяли псы и орали пьяные, пытаясь заменить своим пением соловьев. Всеобъемлющая благодать заполнила каждую клетку его мокрого, медленно остывавшего тела. Ему было хорошо от недавней услады, а уязвленное жизнью самолюбие тешила мысль, что еще ни одному купцу во всем королевстве не удавалось продать обычный козий кругляш полугодичной давности за кошель, полный медных монет. Самое удивительное, что крестьянская девушка по имени Милва обнаружит обман года через два…не раньше, когда любящий выпить братец выдаст ее за соседа или иного деревенского мужика. Жизнь – отвратная штука, но только не для него, ведь бездомному бродяге нечего терять, он может лишь брать и тратить заработанные гроши, не заботясь о том, что же будет завтра.

«Нет, нужно такое же еще раз провернуть. Можно даже здесь, замечательный городишко, где полным– полно непуганых ротозеев и крестьянских дурех, кстати, весьма и весьма ничего из себя», – строил планы бродяга, медленно приподнимаясь на локти и собирая вывалившийся из котомки инвентарь. Микстуры и коренья, небольшая баночка с черными шариками и, конечно же, таинственные амулеты. Кругляши и овалы различных форм были сделаны довольно посредственно, на скорую руку, притом не совсем трезвую, и не могли считаться произведениями искусства, но зато они придавали его немытой персоне неимоверную значительность. С недоверчивыми, уже повидавшими таких прохиндеев, как он, горожанами иметь дело было непросто, а вот неграмотные крестьяне и жаждущая встречи с необычным и сверхъестественным знать легко становились жертвами обмана.

Тарвелис, городишко, в котором он сейчас находился, был местечком неплохим, и здесь можно было приятно провести время, выманивая у деревенских простаков заработанные на базаре гроши и позволяя себя ласкать наивным сельским дурочкам, но больших денег тут не заработать, клиентура не та. Насколько он знал, единственный на всю округу граф, хозяин здешних мест, жил в родовом замке милях в двадцати от городской стены и не часто баловал Тарвелис своими посещениями. Горожане же подобных бродяге «вещунов» недолюбливали, и стоило шарлатану совершить лишь одну промашку, как его, в лучшем случае, выкинули бы за ворота, обмазав с ног до головы дегтем или искупав в навозе. Как ни верти, а ему лишь оставалось околачиваться возле рынка и таких вот постоялых дворов, которых, к превеликому сожалению, было не так уж и много.

«Неделя, от силы две, потом нужно перебираться в Пиорн», – пришел к заключению обманщик, уже уложивший свои вещи в котомку и собиравшийся отправиться обратно в корчму. Девица ушла четверть часа назад, поэтому его возвращение не вызвало бы кривотолков, хотя, с другой стороны, до какого-то бродяжки никому не было дела, к нему даже разносчики блюд подходили через раз. Внезапно песни пьянчужек затихли, а собаки залаяли с удвоенной силой. Нехороший признак, в особенности если учесть, что городская стража хоть изредка, но все же проводила рейды по таким заведениям, и бродяги, в латаных-перелатаных котомках которых водилась какая-то мелочь, становились первыми жертвами наглого грабежа, возведенного в степень закона.

Худшие предчувствия бродяги оправдались, из питейного заведения стали доноситься недовольные крики и возня. Когда же из-за угла корчмы показались фигуры трех мужчин в длинных плащах, приплюснутых шляпах и с кистенями в руках, бродяга проклял себя за глупость и за то, что он так долго задержался на одном месте. Это были стражники, но не местные, а из соседнего города, явно приехавшие в Тарвелис специально за ним. Всего неделю назад он крупно отличился в знаменитом купеческом городе: продал влиятельному ростовщику средство от облысения, обладавшее кучей побочных эффектов, но только не лечебными свойствами; немного пообщался с обеими дочурками помощника городского главы и, пользуясь удачным стечением обстоятельств, позаимствовал деньжат из городской казны, которые, к счастью, успел надежно припрятать в укромном тайничке.

Одним словом, ждать хорошего от встречи нечего, нужно было срочно уходить. Бродяга ловко перекинул за спину котомку, зажал под мышкой посох и стал быстро отвязывать гнедого мерина, хоть и не резвого с виду, но зато не испытывавшего к чужаку явного отвращения. Маневр бы удался, пока посланные за ним в погоню стражники осматривали бы двор, он под покровом темноты смог бы оседлать бедолагу и прорваться к открытым воротам. Однако разорвавший тишину ночи гром и ударившая вслед за ним молния смешали карты беглеца. Преследователи увидели его во время всполоха и, скользя по грязи, кинулись к навесу конюшни.

– Стой, сволочь! Вот он, держи гада! – проорал самый шустрый из троих и, видимо, главный, всего за миг до того, как его ноги разъехались в стороны и он с разбегу шлепнулся лицом в грязь.

Неудача, постигшая старшего товарища, не остановила остальных. Желание поймать преступника было многократно усилено долгой дорогой и поэтому перевесило естественный порыв помочь подняться на ноги своему командиру. Двое крепких парней пронеслись мимо лужи, в которой барахтался сослуживец, окончательно запутавшийся в складках длинного плаща, и, грозно занеся кистени над головами, с криком ворвались в конюшню. Привыкшие к частым дебошам и потасовкам, крестьянские лошади даже не заржали, когда возле их прикрытых попонами крупов завязался настоящий бой.

Стражи порядка недооценили проворство и силу рослого оборванца, иначе бы взялись не за кистени, а за мечи. Удар первого кистеня был отражен играючи, легко и просто. Подставив дорожный посох под окованную железом дубину, мошенник мгновенно развернул кисть и заехал тупым концом палочки-выручалочки прямо в переносицу нападавшего. Потерявший сознание парень упал, не успев издать даже оха. Со вторым стражем пришлось повозиться на пару секунд дольше. Щуплый, но быстрый противник сделал обманный финт и, вместо того чтобы ударить бродягу по голове, ткнул его дубиной в верхнюю часть живота. Как ни странно, но скрытый под холщовой рубахой пресс оказался настолько могуч, что преступник лишь слегка покачнулся вперед, а не сложился пополам, как на то рассчитывал стражник. Последующая комбинация боковых ударов, хоть и была хорошо отработана, но не принесла ощутимых результатов, кистень лишь однажды слегка коснулся плеча умело управлявшегося с посохом громилы. Узкое пространство конюшни не позволило шарлатану использовать все преимущества длинного посоха, поэтому он нанес удар кулаком всего один раз…неожиданно и резко ткнул стража костяшками в центр груди. Нападавший завыл и, упав под копыта коней, закатался по полу калачиком.

Бродяга ехидно усмехнулся, победоносно сплюнул на плащ завывавшего стражника, а затем спокойно повернулся к нему спиной. Странник по собственному опыту знал, как тяжко сейчас приходится его противнику, и не боялся внезапной атаки с тыла. Если щуплый солдат и поднимется без посторонней помощи, то не ранее чем через четверть часа. Однако радость победы была омрачена прискорбным обстоятельством. Старший, мокрый и грязный, как свин, стражник уже успел выбраться из лужи, а ему на подмогу, побросав все дела в корчме, спешил добрый десяток привыкших к работе дубиной и мечом парней. Продолжать бой было бессмысленно, бежать – поздно, а сдаться означало обречь себя на побои и пытки, лучшим исходом которых станут переломанные кости, шрамы по всему телу и минимум десять лет каторжных трудов на рудниках. Из трех выходов был возможен только один, и бродяга выбрал тот, что позволил бы ему не потерять уважения к самому себе: стоять до конца, пока руки бессильно не опустятся, пока не померкнет взор или пока кто-то из стражей не приставит к его горлу меч.

Широко расставив ноги и раскрутив посох перед собой, преступник ожидал нападения. Но оно не последовало, бегущие на него стражники резко остановились и развернулись назад при звуках зычного и властного мужского голоса, доносившегося со стороны распахнутых настежь ворот:

– Не, вы только гляньте, до чего миокские увальни обнаглели?! Мало того, что наших купцов прижимают, так они еще и в Тарвелис приперлись! У вас чо, свои злодеи перевелись или это такой знак уважения?!

Голос принадлежал черноволосому бородатому всаднику, гордо восседавшему на вороном скакуне. Отполированная до блеска стальная кираса, окаймленный позолотой черно-зеленый плащ и герб города на прикрепленном к седлу щите не оставляли сомнений: во двор постоялого двора изволил пожаловать собственной персоной сам комендант Тарвелисского гарнизона, ставленник графа, настоящий рыцарь, а значит, персона куда важнее, чем простой начальник стражи. Естественно, сильные мира сего по ночам в одиночку не ездят, возле ворот гарцевало примерно десять жеребцов, несущих на спинах конных лучников. Не стоит и уточнять, что острия их стрел прямехонько смотрели на изумленные рожи незваных гостей из славного купеческого города Миок.

– Ну чо, языки проглотили, паршивцы?! Кто у вас старший, кого сапогом в рыло пнуть?! – рыцарь не стеснялся в подборе слов, перед ним были не только чужаки, но и простолюдины.

– Я, господин комендант, – робко подал голос и сделал маленький шажок вперед один из пришлых стражников. К удивлению бродяги, не тот, кто извалялся перед ним в грязи. – Я нижайше прошу прощения за наше вторжение, но дело чрезвычайно спешное, и мы не успели вас предупредить о…

– Спешное, это когда надо соседу рога наставить да собственную башку потом унести, – проворчал рыцарь, испепеляя командира миоксцев гневным взглядом.

Лучники за спиной коменданта дружно заржали, притом не хуже своих коней. К их веселью присоединились даже несколько стражников, но потом осеклись, преисполненные уважения к своему командиру, которому сейчас было нелегко и совсем не до смеха.

– Вот этот мерзавец, господин комендант, – командир отряда ткнул пальцем в сторону заскучавшего в стойле бродяги, – мошенник, вор, богохульник и плут. Мало того, он еще и колдун! У нас в городе…

– Да плевать мне, кому он в Миоке нашкодил! – грубо прервал его объяснения комендант. – Во-первых, вы приперлись без спроса, во-вторых, низкий плут и в Тарвелисе напакостил! В общем, так, голодрань миокская, слушай мою команду! Ворюгу связать и к воротам доставить, потом штаны подтянуть, сопли подобрать и шагом марш со двора! К завтрашнему полудню чтоб духу вашего смрадного в моем городе не было! Замешкаетесь, на воротах вздерну! Все, выполнять!

Стражники не стали перечить рыцарю, и их можно было понять, а вот почему бродяга, которому было абсолютно нечего терять, вдруг отбросил в сторону посох и сам, добровольно просунул руки в веревки, могло бы показаться странным…могло бы, если не знать одно обстоятельство. Скиталец был в Тарвелисе впервой, и за ним не тянулся шлейф грязных делишек. Невинная забава с Милвой не в счет: девица никогда, никому и ни за что не расскажет о событиях на конюшне, к тому же до подобных пустяков городским властям нет никакого дела. Благородный рыцарь вступился за него. Мошеннику стало интересно узнать, почему? А вдруг для него найдется какое-то дело, одно из тех, о которые ни комендант, ни городской глава, ни иная влиятельная персона не захотели марать руки?

Глава 2

За неимением лучшего

Яркое солнце слепило, но уже не обжигало кожу. Вожак отдал приказ уйти вверх, и теперь стая парила высоко над белоснежными облаками. С каждой сотней метров подъема становилось все холоднее и холоднее. Это обстоятельство не огорчало, а, наоборот, несказанно радовало каждого из летящих. Вот-вот должен был наступить момент, когда они покинут атмосферу жалкой планетки и навсегда уйдут в просторы манящей черноты. Внизу останутся враги, невзгоды, утрата друзей и менее значительные неприятности. Начнется новая жизнь, и кто знает, что она им принесет… Найдут ли они приют или так и останутся вечными скитальцами.

Один и тот же сон, раздробленный на несколько частей, повторялся с завидным упорством. Бродяга не мог понять почему, и это его беспокоило, точнее – просто бесило. Во всем должна быть какая-то логика, в видениях она почему-то отсутствовала. Бог Сновидений хотел ему что-то сказать, но, видимо, не находил подходящих слов и неустанно мучил его повторами. Противно жить, когда ты точно знаешь, что приснится в следующую ночь, когда исчезает приятный элемент неожиданности и скучная дамочка Жизнь волочит свои старческие ножки по одной и той же, проторенной годами колее.

Ноющая боль глодала напряженную спину. Мышцы окаменели и потеряли чувствительность, за исключением кистей, которые были туго прикручены к поручням кресла веревками и поэтому ныли. Мир для него померк, когда стражники из Миока подтащили его к коню коменданта. Сильный удар чем-то тяжелым по затылку не дал ему досмотреть спектакль «Выдворение зарвавшихся чужаков» до конца. Жаль, такое зрелище по нынешним временам редкость…

Теперь же мир милостиво подзывал к себе изгоя. Связанный по рукам и ногам пленник сидел, и это обстоятельство уже его радовало. Если бы его собирались пытать, то непременно подвесили бы на крюк, наподобие свиной туши. Запахи были приятные и никак не напоминали гнилой смрад тюремного подземелья. Слышались тихие голоса. Где-то неподалеку, на расстоянии всего пяти-десяти шагов, беседовали трое мужчин, судя по тональности и интонации, благородного происхождения. Простолюдины и служивый люд часто глотают слова или отдельные их части, а также не утруждают себя доведением интонационного рисунка фразы до конца. Их речь зачастую похожа на карканье оголодавших ворон, такая же обрывистая и неприятная на слух. То, что слышал бродяга сейчас, больше походило на спокойную, размеренную песнь, исполняемую сразу на три мелодичных голоса.

– Ну как, что-нибудь стоящее есть? – пропел один, уведя на «есть» мелодию резко вверх.

– Нет, обычный бродяжка-шарлатан. Чего с него взять? Зря, ох зря мы с ним связались…– ответил второй одновременно с шебуршанием, легким постукиванием и звоном разбившегося стекла.

– Не скажи, он как раз тот, кто нам нужен. Я уверен в нем более чем в ком-то другом, – тихо и очень убедительно протянул третий голос, видимо, принадлежащий самому авторитетному из присутствующих.

«Интересно, кто это ко мне вдруг воспылал доверием?» – подумал пленник и открыл глаза. Мужчин было действительно трое, а он сидел в кресле абсолютно голым. Хозяева дома не оставили ему даже штанов, что поначалу весьма смутило крайне подозрительного пленника. Неприятная мысль назойливо завертелась в голове, но затем быстро ушла, как только бродяга убедился, что на его наготу присутствующие не обращают внимания.

Убранство комнаты поражало изысканностью и дороговизной. В последний раз шарлатан видел подобную обстановку примерно год назад в спальне графини Дебург, неприступной с виду дамочки, очень радушной и гостеприимной к нежданным ночным посетителям. Неапольские ковры, мебель из красного дерева, хрустальные безделушки, картины и исключительно золотая утварь на огромном, занимавшем добрую половину комнаты, столе не оставляли сомнений: он находился в доме преуспевающего купца или привыкшего жить на широкую ногу дворянина.

Одного из троих беседовавших он знал. Это был комендант Тарвелиса, но уже без коня, черно-зеленого плаща и сверкающих лат. Благородный рыцарь, который не в седле казался не таким уж высоким и грозным, стоял возле камина и ворошил непрогоревшие поленья кочергой. Задумчивый взор воина блуждал по ветвистым верхушкам деревьев, мастерски изображенным на огромном, в полстены, гобелене. Двое других, менее благородные по происхождению, но явно более влиятельные и богатые, сидели друг напротив друга за столом, пили вино из золотых кубков и о чем-то беседовали. Хоть троица по-прежнему не одарила очнувшегося пленника своим вниманием, но разговор стал вестись гораздо тише, почти шепотом.

«Ага, заставляют меня понервничать, испугаться, голым задом по креслу поерзать! Ну что ж, молодцы, правильная тактика, я бы тоже ее избрал», – размышлял бродяга, осторожно ворочая связанными кистями. Он не надеялся освободиться, слишком умело были затянуты узлы, ему хотелось лишь немного ослабить путы, которые вот-вот могли прорезать натертую кожу. «Вон тот, смуглый и поджарый, видать, у них главный. Малый приехал недавно из жарких краев. Рожа так обожжена южным солнцем, что только через годик-другой примет нормальный оттенок. Интересно, кто он, неужто городской глава? На всяк случай нужно с ним поосторожней быть, поосторожней. Взгляд недобрый, а в движениях резкость. От такого чего угодно ожидать можно: то ли щас на толстячка с поцелуями накинется, то ли нож возьмет да по горлышку ему полоснет. Ох, не люблю я таких людей, ох не люблю!»

О третьем мужчине бродяга не мог сказать почти ничего. Толстяк в бархатном платье, отделанном бахромой, сидел к нему спиной. Он явно нервничал, поскольку часто вертел непропорционально маленькой головой из стороны в сторону и постоянно вытирал вспотевшие ладошки о собственные, расплывшиеся по скамье ляжки. Такие люди неопасны в бою, но на честную схватку их и не уговорить. Они всегда действуют исподтишка и мгновенно наносят удар, стоит лишь к ним повернуться спиной, притом делают это чужими руками.

Хозяева дома наконец-то сподобились удостоить пленника своим вниманием, видимо, решив, что он уже достаточно понервничал и дорисовал в уме багровую картину своей грядущей судьбы. Южанин прервал разговор с толстяком и, глядя на бродягу, обратился к коменданту:

– Конхер, наш друг уже очнулся. Может, пройтись по его шкуре пару разков каленым железом?

– Не-а, вонять паленым будет, да и парень не дурак: быстро соображает, силу чтит!

– Ну, тогда уважаемый мэтр Монгусье, угостите гостя вашим винцом, – натянув на физиономию улыбку, произнес Южанин и, немного привстав с кресла, дружески похлопал толстяка по плечу.

Как только мэтр повернулся лицом к бродяге и продемонстрировал лоснящиеся булочки щек, у пленника отпали последние сомнения. Перед ним был лекарь, ленивый, ужасно алчный и подлый ученый авторитет, якобы разбирающийся в том, как целить людей, и без пощады уничтожающий всякого, кто ставил его лжезнания под сомнение. Лютая ненависть, презрение и потаенный страх – вся эта жуткая смесь страстей кольнула бродягу из-под густых бровей, где у нормальных людей находятся глаза, а у этого типа виднелись лишь две узкие щелочки между складками напудренного жира. Если бы не присутствие в комнате двух других мучителей, толстяк осмелел бы и собственноручно истыкал бы тело связанного пленника раскаленной кочергой.

– На, пей, ничтожество! – толстая ручка в кружевном манжете поднесла ко рту бродяги кубок с вином и, не удержавшись от соблазна, ткнула краем золотого кубка по губам.

Толстяк ненавидел его, как ремесленники ненавидят творцов, а профессионалы – дилетантов, но тем не менее совладал с собой и не предпринял дальнейших выходок. Страх перед компаньонами был куда сильнее, чем желание собственноручно растерзать позорящего профессию и отбивающего у него хлеб прохиндея.

Рот пленника приятно освежила прохлада приторно сладкого и очень вкусного вина. Это было куэрто или что-то подобное, скиталец не часто баловал себя дорогими напитками, поэтому не был уверен, определил ли он точно марку. По крайней мере, по сравнению с прошлой дегустацией, что произошла также в спальне любвеобильной графини Дебург, у вина был странный аромат и привкус. Бродяга заподозрил присутствие в вине инородной примеси, но все равно осушил бокал до дна: во-первых, у господ не было причин его травить, а во-вторых, и это главное, у пленника просто не было выбора. Не выпьешь сам – вольют силой; не хочешь – заставят!

– Благодарю вас, мэтр! Вы исполнили свой долг эскулапа и честного человека. Тарвелис щедро благодарит преданных ему горожан. Будьте уверены, ваша помощь не будет забыта. – Южанин натянул на свою коричневую физиономию лучшую из дежурных улыбок и, немного привстав в кресле, протянул обескураженному толстяку руку.

Этот жест выражения признательности крайне удивил пленника. Загорелый мужчина говорил от имени города, значит, был городским главой. Каким бы ни был почетным и прибыльным пост управителя городским хозяйством, но ни один представитель благородного сословия не согласился б занять его. Одно лишь предложение встать во главе города было бы воспринято рыцарем как личное оскорбление и могло послужить веской причиной для поединка с обидчиком. Южанин однозначно не был из благородных, но выглядел как дворянин и, судя по оборотам речи, был так же хорошо образован. Кроме того, рыцарь Конхер почему-то позволял Южанину вести разговор, тем самым признавая его старшинство. Слишком странно, слишком необычно, а значит, слишком опасно. Нарушение иерархии между сословиями – первый признак грязных делишек или преступного заговора против короля и его казны.

В первом случае бродягу вполне устраивало сотрудничество, речь могла пойти или о хитрой афере, или о мелких пакостях конкурентам, например об обычном мошенничестве, где нужно искусно втереться в доверие к жертве, или о тайном приготовлении некоторых известных даже школяру, но запрещенных снадобий. Если же эта парочка замыслила второе, то бродяга предпочел бы повернуть время вспять и снова оказаться на конюшне. Тогда у него было больше шансов выжить, чем сейчас.

Толстяк в бархате и бахроме покатился к выходу. Пухлые губки ученого мужа были обиженно поджаты. Эскулап явно хотел что-то сказать, но не решался и лишь на пороге позволил себе задать вопрос, который, однако, так и не осмелился довести до конца.

– А как же?.. – лоснящиеся булочки щек колыхнулись в сторону пленника.

– О-о-о, не беспокойтесь, мэтр, не беспокойтесь! Мы не намерены терпеть в городе шарлатанов, мошенников и прочий сброд. Наш долг – оградить горожан от мерзких козней прохиндеев. Уверяю, уже к полудню мерзавец покинет город. Мы хотим преподать ему небольшой урок, чтобы он позабыл дорогу в Тарвелис. Не думаю…не думаю, чтобы вы захотели при этом присутствовать…

«Бить будут», – радостно подумал бродяга; радостно, потому что, если благородный господин и уважаемый горожанин опускаются до мордобоя, значит, убивать или бросать в тюрьму, что в принципе то же самое, но только дольше длится, они его не собираются.

Однако мошенник ошибся: дубасить кулаками или кочергой его не стали, как, впрочем, и побрезговали марать об него сапоги. Как только дверь за ученым мужем закрылась, благородный рыцарь Конхер перестал рассматривать порядком надоевший ему гобелен и подошел к столу.

– Терпеть его не могу, паскудный лизоблюд и лживый мерзавец, – не обращая внимания на присутствие пленника, комендант открыто выразил свое отношение к покинувшему комнату лекарю.

– Знаю, мой друг, знаю, но только нам он очень помог, – тихо рассмеялся Южанин и, налив полный бокал вина, протянул его все еще негодующему рыцарю. – В жизни приходится общаться с разными людьми, многие из них неприятны и мне, но, увы, правое дело превыше всего! Будь с ним в следующий раз помягче. Думаешь, он не заметил, что ты побрезговал сесть с ним за один стол. Уверяю, заметил и запомнил, а значит, непременно попытается подложить тебе свинью.

– Да уж, не дай бог, попасть к нему под нож, – проворчал рыцарь и, залпом осушив бокал, потянулся наполнить себе следующий. – Что насчет него скажешь?

Легкий кивок головы в сторону пленника стал началом нового разговора. Наконец-то господа обратили на бродягу внимание. Большего он и не ожидал, он был всего лишь вещью, которая, возможно, окажется для них полезной. Заговорить первым означало бы накликать на себя беду, пленник решил молчать, хоть ему и не нравилось, что о нем говорят, словно об отсутствующем.

– Скажу лишь то, что уже сказал. «Да» и еще раз «да», он как раз тот, кто нам нужен, – слегка поморщившись, изрек Южанин и впервые посмотрел бродяге в глаза. – Он силен, не глуп и, ни черта не понимая в целительстве, умудряется убеждать людей в обратном. Попробуй обобрать человека без ножа, но при помощи вот этого барахла, – мужчина презрительно поморщился и сбросил со стола на пол десяток самодельных амулетов. – Для этого нужен талант, и этот талант мы должны использовать…

– Он еще неплохо дерется, посохом двоих миоксцев уложил, – добавил рыцарь и повернулся к пленнику лицом.

– Это как раз не важно, хотя, кто знает, при определенном стечении обстоятельств может весьма кстати пригодиться. – Загорелый мужчина поднялся с кресла и, презрительно морщась, взял в руки баночку с высушенным козьим пометом. – К тому же чем мы рискуем? Ничем. Думаю, стоит дать бродяжке шанс.

– Согласен, только убери от меня эту пакость, – картинно зажал благородный нос рыцарь, – она же смердит.

– Да что ты, а я не заметил, – рассмеялся Южанин и, сделав пару шагов вперед, выкинул банку в распахнутое окно. – Могло быть и хуже, оно могло оказаться жидким…О какие мерзости не пачкают руки мошенники, чтобы вытянуть у доверчивых простачков пару грошей.

Бродяга по-прежнему хранил молчание. К чему напрашиваться на неприятности, когда разговор вскоре не мог обойтись без него. Как ни крути, а хозяева города вот-вот снизойдут до общения с ним, иначе весь этот балаган просто не имел смысла.

– Как кличут? – надменно спросил Южанин, неподвижно застывший всего в паре шагов от кресла пленника.

– Шак, – представился бродяга, глядя прямо в глаза загорелого господина.

– Имя собачье, – хмыкнул пристрастившийся к поглощению вина Конхер. – На шакала смахивает или на ишака…

– Полное имя назови! – потребовал Южанин.

– Шак, оно и есть Шак. Я сирота, родителей не помню и родового имени не имею.

– Еще бы, откуда у торговца козьим дерьмом родовое имя?! – ухмыльнулся комендант, становясь с каждым бокалом крепкого вина все развязнее.

– Слушай меня, Шак, дважды повторять не буду, – произнес Южанин, гипнотизируя пленника строгим взглядом из-под нахмуренных бровей. – Тебе повезло! В Тарвелисе ты еще не успел напакостить, поэтому тебя не казнили. Мы не любим миоксцев, поэтому не дали им забрать тебя с собой. Славная Гильдия лекарей и аптекарей не пачкает руки о шарлатанов, таких как ты, именно по этой причине тебя не искупали в сточной канаве и не выкинули, как шкодливого пса, за ворота!..

– Вам от меня что-то нужно, господин управитель, и поэтому вы снизошли до беседы с жалким ничтожеством, – продолжил логическую цепочку бродяга и, тут же спохватившись, обругал сам себя за несдержанность очень нехорошими словами.

Южанин не ударил осмелившегося перебить его пленника, но одарил недобрым взглядом. Комендант, напротив, положительно отнесся к выходке бродяги и громко заржал. Со двора рыцарю ответило несколько застоявшихся в стойле жеребцов.

– Я оценил твою догадливость, но если еще раз перебьешь, отрежу язык, – не повышая голоса, предупредил управитель и продолжил: – У Святой Инквизиции слишком много забот, чтобы давить всяких мерзких букашек. Мы можем тебя отпустить, а можем и казнить, поскольку мы – власть, а имя тебе – никто. Да, ты прав, нас заинтересовали некоторые твои…способности, и кое-чем ты мог бы нас отблагодарить за сохранение твоей никчемной жизни.

– Жизнь без денег не всласть, – скромно заметил Шак и многозначительно отвел взгляд к потолку.

– Сделаешь дело, и мы тебя наградим, – легкая усмешка пробежала по губам говорившего, явно имевшего опыт в купеческом деле и знавшего, что такое торг. В данном случае он был вполне уместен. – Провалишь – погибнешь без нашего участия, а откажешься – и мы прирежем тебя прямо сейчас.

Как по мановению волшебной палочки, в руках городского главы появился острый кинжал. Конечно же, он не опустился бы до собственноручной казни пленника, но решил припугнуть. Надо сказать, довольно неуместно и примитивно.

– Не откажусь, не дурак, – заверил Шак, даже не оторвав взор от потолка, чтобы взглянуть на оружие. – Мне уже давно нечего терять, но предупреждаю сразу: за похлебку и корку хлеба пальцем не пошевелю, режь глотку хоть сейчас.

– У тебя будет очень наваристая похлебка, собственный дом и множество всякой другой ерунды, но только в том случае, если справишься.

– Тогда к делу, милостивые господа, к делу! – необычайно быстро согласился помочь городским властям бродяга. – И развяжите вы эти проклятые веревки, руки затекли, не дай бог, откажут, от меня толку не будет.

Зачахшие деревья и черная-пречерная земля под ногами. Гробовое безмолвие, отсутствие привычного щебетания птиц. Скрежет гнущихся от ветра стволов. Уродливые грибы, в два раза больше трухлявых пней, на которых они росли. Зловонные запахи ядовитых испарений, стелящихся по земле и видимых даже невооруженным глазом. Догнивающие останки людей и обветшавшие строения, покрытые плесенью и каким-то желто-зеленым налетом. Вдали человек, одинокая фигура, неторопливо бредущая по дороге среди остовов карет и повозок…

Шак выругался и открыл глаза. Такое с ним случилось впервой. Он часто видел непонятные сны, но никогда не грезил наяву. В тот краткий миг, когда управитель перерезал уже последнюю веревку с его руки, глаза бродяги внезапно закрылись, и у него в голове пронеслось все это безобразие. Поразительно, что в видении присутствовали и запахи, и звуки. Он ощущал на языке неприятный привкус, как будто наелся тех самых ядовитых грибов.

«Все-таки я был прав, они что-то подмешали в куэрто, а иначе зачем бы стали приглашать толстощекого лекаря? Вон комендант, его вообще от одного взгляда на эскулапа наизнанку выворачивает…

– Срамоту прикрой! – благородный рыцарь после десятого бокала винца подобрел и кинул бродяге прямо в лицо перепачканное жиром, а местами заляпанное чем-то еще полотенце.

Хоть он сам, мягко говоря, и не был образцом чистоты, но прикладывать к телу омерзительную тряпку не хотелось. Однако против властей не пойдешь, Шак подчинился насилию над его давно немытой личностью и, немного привстав, повязал вокруг бедер липкую и сальную набедренную повязку.

– Так-то лучше, – заявил Конхер, а затем протяжно зевнул и, потеряв к дальнейшему разговору всякий интерес, развалился прямо на столе.

– Не волнуйся, вскоре ты отмоешься и получишь новую одежду, но не богатую…Деревенское рванье будет тебе в самый раз…– нехорошо, не по-доброму улыбнулся управитель.

– Рванье, так рванье, – пожал плечами бродяга, которого трудно было удивить поразительной щедростью сильных мира сего.

– Задание непростое, опасное, и, поскольку ты в нашем городе впервой, я вынужден тебе кое-что объяснить, что при иных обстоятельствах никогда не достигло бы ушей безродного оборванца. Тарвелис вольный город, но поскольку он находится на землях графа Лотара, то на ключевые посты, такие как комендант гарнизона и городской управитель, Его Сиятельство назначает преданных ему людей. Благородный рыцарь Конхер долго воевал под началом нынешнего графа, я же раньше вел некоторые его дела на юге, далеко за пределами графства. Ты уже заметил, что цвет моего лица немного странен для здешнего климата, – управляющий улыбнулся, то ли ехидно, то ли лукаво. – Раньше, до моего назначения, городской глава выбирался графом из числа уважаемых горожан. Я первый, кто родом не из этих мест, и первый, кому Его Сиятельство доверил управление не только делами Тарвелиса, но и всеми своими землями.

Услышав подобное, Шак не выдержал и присвистнул. Его поразило, с какой легкостью управитель говорит о подобных вещах, ведь он, по сути, был вторым лицом, фактическим хозяином всего графства.

– Да, в моих руках огромная власть, но такова была воля графа. Его Сиятельство знает меня очень давно, высоко ценит мои скромные таланты и прекрасно понимает, что с нависшей над его землями бедой могу справиться только я.

– С какой бедой? – насторожился Шак, всерьез призадумавшийся, а не рекрутируют ли его в полк смертников.

– Вот уже пятый год по графству ползет страшный мор, и это дело рук человеческих. Пошел третий год, как граф Лотар не покидает родового замка, проводя время в компании близких ему людей. Да, граф боится, боится умереть от неизлечимой болезни, ведь по его землям разгуливает настоящий колдун. Заметь, не шарлатан, как ты, не передышавший книжной пылью ученый-еретик, а настоящий чернокнижник, сеющий болезни, страдания и смерть…

Управляющий сделал паузу, во время которой пристально смотрел на собеседника, пытаясь разгадать скопище бушующих внутри него эмоций. Однако не обнаружил ничего, даже суеверного страха, который непременно должен был бы присутствовать. Лицо шарлатана было спокойным и неподвижным, как маска.

– Не знаю, по какой причине этот слуга дьявола преследует графа, но упорство его завидно. К счастью, на стены графского замка наложено заклятие от темных чар, и пока Его Сиятельство находится под родовым кровом, он в безопасности, но так долго продолжаться не может…Изловить колдуна практически невозможно, он чертовски хитер и умен. Несколько раз слуги графа устраивали охоту на нечестивца…

– И как?

– Поредевшие отряды возвращались ни с чем, колдун каждый раз ускользал. За дело взялась Святая Инквизиция, но и ей злодей оказался не под силу. Способности колдуна поразительны: он мгновенно пересекает огромные пространства, меняет личины и, главное, подчиняет своей гнусной воле честных людей, которые вскоре после этого умирают в страшных муках.

– Ну, а я-то здесь при чем? – развел руками продавец фальшивых снадобий.

– Я все думал, когда же ты задашь этот вопрос, – улыбнулся управляющий, но тут же стер с лица неподобающее выражение и строго продолжил: – Ты отправишься в деревню возле замка, где, по нашим предположениям, должен вот-вот появиться колдун. Займешься привычным для тебя делом, обманом да шарлатанством. Служитель дьявола один, а ему крайне нужны помощники. Месяц назад святому отцу Патриуну из Миерна удалось уничтожить последнего из учеников злодея, поэтому колдун ищет теперь замену. Грех не воспользоваться таким шансом, я ведь прав? Конечно, прав, – сам подтвердил управляющий, так и не дождавшись ответа. – Возможно, он обратит на тебя внимание, ведь такие, как ты, – идеальный материал для его ученика. Возможно, он даже не заподозрит подвоха.

– Возможно? – Шак смог выдавить из себя лишь это слово.

– Не будем оценивать твои шансы, они незначительны, но все же имеются, – небрежно отмахнулся распорядитель чужими судьбами. – Я же предупредил, выбора у тебя нет. Откажешься – добро пожаловать на виселицу.

– А чего же тогда ножичком грозил?

– Для наглядности, – честно признался управляющий. – Вид остро заточенной стали заставляет думать быстрее и не валять дурака…По себе знаю! С тобой отправится наш человечек, юнец из лекарских учеников, по дороге обучишь его шарлатанскому делу…

– А это еще зачем? Боишься, сбегу? – Изменение ситуации повлекло за собой и изменение отношений. Бродяга позволил себе обратиться к самому влиятельному в графстве господину на «ты».

– Нет, не боюсь, – проигнорировав фамильярность, граничащую с хамством, покачал головой управитель. – Мне вовремя нужно будет узнать, польстился ли на тебя колдун или нет. Если нет, то возникнет необходимость подготовить новую наживку. Да и охранную грамоту я не на тебя, а на твоего компаньона выпишу, чтоб ополченцы особо не трогали, да и стража к вам не цеплялась. Вотрешься чернокнижнику в доверие, послужишь ему какое-то время, узнаешь слабое место, затем убьешь. А убежать, ты и так не убежишь, жить тебе осталось всего три месяца…

Глава Тарвелиса явно был любителем многозначительных пауз и дешевых эффектов. Однако Шак и без его подсказки понял, почему второй человек в графстве так уверен в его преданности. Нелюбимый комендантом эскулап приходил неслучайно, и поили пленника дорогим вином тоже не из милосердия. В бокале был сильный яд, через три месяца он начнет действовать.

– Да, ты прав, мы тебя отравили, – управителю наконец-то удалось прочесть мысли собеседника. – Вывести яд из организма может лишь господин Монгусье, так что бежать не советую. Видишь, я умный, тебе меня не перехитрить, поэтому не вздумай играть в непонятные мне игры…

– Когда выезжать?

Быстро свыкшийся с безвыходностью своего положения, Шак не желал растягивать надолго неприятный разговор, тем более что полезных сведений ему было все равно не добиться. Южанин сам ничего толком о колдуне не знал, он действовал методом проб и ошибок, легко жертвуя головами таких, как Шак, бесправных и никому не нужных голодранцев.

– Сейчас тебя проводят. Поешь, отмоешься, приведешь себя в божеский вид. А завтра с утра в роще за городскими воротами тебя будет поджидать мой человечек, ну, тот, с которым тебе подвиг вершить придется. Он знает, куда ехать, хоть сам и не из этих мест.

Звонок колокольчика, быстрое появление расторопного слуги, и разговор был окончен. Настроение Шака резко ухудшилось, управитель, наоборот, заметно повеселел, а благородный рыцарь Конхер хорошо выспался на широком столе.

Глава 3

Один в поле не воин

Теплая вода и пахучее мыло, каким прачки обычно стирают белье господ, приносили телу Шака незабываемое наслаждение. Его новый хозяин, загорелый уроженец югов, не поскупился и на заморские благовония, но бродяга самоотверженно отказался от дорогого подарка. Ему с утра предстояло снова отправляться в путь, снова глотать дорожную пыль и обманывать красивыми речами честной люд, взывая к единению с природным началом и рассовывая по карманам да сумкам простаков целебные снадобья сомнительного происхождения. Он не мог, не должен был пахнуть, как граф перед балом. Крестьяне хоть и не особенно привыкли мыслить, но интуитивно чувствуют фальшь, они не открыли бы душу чужаку, то есть тому, кто выглядит и пахнет иначе, чем они сами. Такова уж специфика сложного шарлатанского дела: приходится во многом себе отказывать, но зато можно легко получить то, чего обычные люди добиваются годами.

Шагая по пустынным улочкам утреннего Тарвелиса, Шак с теплотой в сердце вспоминал, как забавно прятала взор и робко отказывалась лезть к нему в бадью хорошенькая служанка, принесшая полотенца. Он уговорил ее, подчинил своей воле и всего за пять минут болтовни уничтожил все догмы, вдалбливаемые с детства в ее маленькую, прекрасную головку. Душа женщины – запутанный лабиринт, но если ты пользуешься правилом правой руки, то без труда найдешь вход и выход.

Новые башмаки, новые лишь потому, что бродяга впервые обул их всего четверть часа назад, не только чересчур громко стучали по мостовой, но и натирали пятки. У городского управителя были странные представления о том, как выглядит крестьянское рванье. Вместо холщовой рубахи Шаку выдали протертый до дыр, пахнущий чужим потом камзол, когда-то давно бывший небесно-голубого цвета, а ныне густо заляпанный пятнами грязи и жира; вместо безразмерных штанов из той же самой холстины нерадивые слуги Южанина принесли старое, полопавшееся по швам и рваное на коленках трико; а вместо простенького дорожного плаща с капюшоном – шляпу горожанина средней руки с обломанным гусиным пером. Одним словом, выглядел миссионер не как бедный труженик полей да огородов, а как оголодавший дезертир, не имеющий ни возможности, ни желания возвращаться к честной, размеренной жизни. Из всего прежнего имущества у шарлатана остался лишь посох да видавшая виды котомка, на дне которой позвякивали несколько случайно уцелевших после осмотра главным городским эскулапом амулетов.

С таким скарбом трудно было бы заработать на хлеб. Выманенный накануне у крестьянки кошель с медяками таинственным образом куда-то исчез. Шак ужасно расстроился по этому поводу, впал в отчаяние и уже морально приготовился поголодать в дороге, но неимоверно вежливые и неестественно доброжелательные слуги управителя клятвенно заверили, что у его спутника, ждущего в условленном месте за городскими воротами, имеется все необходимое, и не только на первое время.

Обманщик поверил улыбчивым слугам, хотя засевший внутри червь сомнения и шептал, что ему бессовестным образом врут. С одной стороны, власти Тарвелиса не были заинтересованы в том, чтобы его в первой же деревне вздернули на суку за воровство иль грабеж, но, с другой стороны, уж слишком часто влиятельные персоны пытались подэкономить на том, на чем экономить совсем не стоило, например, на пустых, вечно урчащих желудках своих порученцев.

В конце улочки показались городские ворота и маленький пятачок, наверное, в шутку называемый площадью. В сердце бродяги закралось сомнение; не потому, что там, за воротами, для него начиналась новая, полная опасностей жизнь, а из-за того, что в ранний час ворота еще были закрыты. Ленивым сторожам явно не захочется прерывать свой сон из-за какого-то оборванца, решившего ни свет ни заря покинуть город, то ли сбегая от наделанных по кабакам долгов, то ли спеша навстречу новым неприятностям. Ожидание у закрытых ворот могло затянуться на час, а то и два. Шак не представлял, чем занять себя в это время. Однако, к неописуемому удивлению бродяги, завидев его еще издалека, седобородый обрюзгший капрал сполз с мягкого лежака и поспешил в каморку.

Примерно через пару минут из сторожки появились пятеро злословящих, трущих руками глаза солдат. Не каждое утро служивым приходилось терпеть подобное унижение, ворочать тяжелый засов, еще не успев отойти ото сна, и, главное, ради чего, ради того, чтобы какой-то случайно забредший в город голодранец смог беспрепятственно продолжить свой путь по дорогам королевства. Но приказ есть приказ, его отдают, требуют выполнения и не удосуживаются дать объяснения порой очень-очень странным вещам.

Так и на этот раз. Шестеро стражников отодвинули скрипучий засов и, проводив быстро прошмыгнувшего за ворота оборванца недобрыми взглядами, поспешили вернуть запорный механизм в исходное положение. Что было потом, Шак, естественно, не видел, но мог легко предположить. Стражники шепотом обругали дурное начальство и, опрокинув по стаканчику, побрели досматривать прерванные сны. Такая уж у них работа: пить, спать да ворчать…

Вдали виднелась заветная роща, маленький островок леса посреди поля, граничащий, с одной стороны, с дорогой, а с другой – с небольшой речушкой, явно питаемой не только чистыми подземными ключами, но и городскими стоками. Недолго думая, Шак свернул с дороги и, сняв башмаки, натершие ноги до крови, направился к берегу. Бродяга решил не торопиться со встречей и сначала понаблюдать за человеком, которого ему навязали в спутники и компаньоны по опасному делу. С напарниками шарлатан никогда не связывался, поскольку привык рассчитывать только на самого себя. Товарищи, приятели и подельщики – странный народ. Обычно они имеют дурную привычку спорить, когда дело ясно как день, не вовремя испытывают угрызения совести и всегда подводят в самый неподходящий момент. Тут же опасность крылась еще и в том, что, по словам управителя, его спутник был «из лекарских…, значит, можно было ждать любого подвоха.

Шак уже мысленно представлял, как отвратного вида ученый-зануда будет с презрением смотреть на него через толстые стекла очков, корча рожи, фыркать и всячески выказывать неуважение, упорно доказывая, прежде всего себе самому, что его компаньон жалкое ничтожество, недостойное даже мизинца порядочного человека. Два-три дня пути Шак еще как-нибудь стерпел бы такую компанию, но неизвестно, насколько могли затянуться его злоключения, в какие ситуации они попадут и как поведет себя в них «самовлюбленная ученая рожа».

За сто шагов до рощи путник избавился от лишней обузы, то есть от бесполезных башмаков, и, замедлив шаг, стал внимательно вглядываться в просветы между растительностью. Пока ни лекаришки, ни телеги не было видно, хотя из-за деревьев отчетливо слышалось конское ржание. Достигнув опушки, Шак лег на траву и, пачкая и без того грязный камзол, пополз по-пластунски между кустами. Буквально через пару секунд или пять-шесть шагов, преодоленных на животе, бродяга увидел все, что хотел: и старенькую кобылу, и довольно сносную телегу, на которой им придется трястись до окрестностей графского замка, и самого компаньона, никак не подходящего под описание типичного представителя чопорной и ленивой лекарской братии.

Невысокий, наголо обритый юноша упражнялся на поляне с мечом. Его не разукрашенное узорами рельефных мышц, но зато крепко сбитое тело двигалось быстро и довольно проворно. Толстая шея и широкие плечи крепыша прекрасно дополняли мощную грудную клетку, а руки были будто у заправского кузнеца, решившего немного отдохнуть от надоевших молотков да горячего горна и самому опробовать только что выкованное им оружие. Увиденное поразило настолько, что Шак, грешным делом, подумал, что он перепутал рощу или влитый в него обманом вчера вечером яд имел побочный, дурманящий эффект. Такого просто не могло быть, перед ним был настоящий солдат, а не жалкий докторишка, не поднимавший в жизни ничего тяжелее склянки. Однако вскоре непонятное стало логичным, а несовместимое совместилось в пытливой голове.

Простенький, довольно грубо сработанный, хоть и хорошо отточенный клинок двигался как-то угловато и неестественно в могучей руке. Несмотря на высокую скорость передвижения во время боя с воображаемым противником, ноги парня порой заплетались. Уходя после атаки в защиту, он никогда не прикрывал левый бок и нижнюю часть туловища. Сами удары были быстрыми, но простыми, без обманных маневров и финтов. Так бьются не рыцари, так сражаются пехотинцы, привыкшие полагаться на плечо товарища и надежный щит. Парень был самоучкой и вряд ли когда-нибудь вступал в бой с настоящим противником. Скорее всего, он был отрядным лекарем и в перерывах между сражениями, когда не нужно было перевязывать раны, штопать распоротые животы и отрезать конечности, наблюдал за тренировками солдат. Такое на войне случается на каждом шагу: лекарь учится владеть мечом, пехотинец – скакать верхом, а дородная куртизанка – стрелять из лука. Страх перед смертью увеличивает тягу к полезным знаниям и не позволяет праздно проводить свободное время.

На лице шарлатана появилась довольная улыбка. Такого, воистину царского, подарка он не ожидал. Ему подсунули не щуплого зануду, пьющего слабительное гораздо чаще, чем вино, а крепкого и, наверное, неглупого парня, на которого в опасных ситуациях даже можно положиться. Шак увидел все, что хотел, дольше колоться о куст дикого крыжовника не было смысла. Бродяга ловко поднялся и нарочито громко зевнул, привлекая внимание азартно наскакивающего на невидимого врага паренька.

– Здоров будь, рубака! Сколь голов ужо отсек? – хоть у Шака и в мыслях не было оскорбить компаньона, но его слова прозвучали как-то задиристо, с издевкой.

– Щас на одну больше станет, – ответил запыхавшийся парень и, откинув меч, стал угрожающе потирать кулаки.

Лицо юноши было умным, даже чересчур умным для его двадцати двух – двадцати четырех лет. Видимо, он кое-что уже повидал, да и над книжками умными сиживал. Карие глаза настороженно, но в то же время не хищно и без страха смотрели на чужака из-под дуг густых бровей. Мышцы лица расслаблены, а на широком лбу не образовалось ни одной морщинки. Хоть «лекарский» и не убивал, но в кулачных потасовках, видать, часто участвовал. Такие, как он, не будут долго кричать на противника, осыпать его ругательствами или запугивать лютой расправой, они просто подойдут и ударят, весьма вероятно, что всего один раз…

– Ладно, не злись, с приветствиями у меня не всегда получается, – дружелюбно произнес Шак, мгновенно излечившись от деревенского говора и режущих слух словечек типа «ужо». – Нам ведь с тобой грызться без надобности, меня управитель Тарвелиса сюда послал.

– Я уж понял, садись на телегу, сейчас тронемся.

Не протянув руки, но и не высказав недовольства по поводу дурацкой манеры незаметно подкрадываться, парень бросил на телегу меч и принялся запрягать лошадь. Шак воспользовался приглашением и, удобно устроившись на ворохе мягкой соломы, стал молча наблюдать за приготовлениями к отъезду. Спутник явно вырос в деревне и с детства был приучен к работе. Это было заметно и обрадовало бродягу, однако имелся факт, который его весьма огорчил. Телега была почти пуста, на ней стоял лишь сундучок, в котором что-то подозрительно позвякивало.

– Слышь, друг, меня Шаком кличут, – завел разговор издалека шарлатан.

– Семиун, – ответил лекарь, не повернув головы.

– Слышь…вот интересно, ты хоть знаешь, куда мы едем и зачем?

– Знаю, – ответил так же сухо и кратко парень.

– Ну, ладно я, а ты-то чего согласился? – задал коварный вопрос шарлатан, но «рыбка» не заглотила наживку.

– Не твое дело, – хмыкнул парень и, закончив возиться с упряжью, сел на телегу. – Не сотрясай понапрасну воздух, дорога дальняя, еще успеем опостылеть друг дружке.

Возница натянул поводья, прицокнул, и лошадь, замахав куцым хвостом, потянула повозку. Неспешный темп передвижения Шака не очень устраивал, однако ехать – не идти. Бродяга вальяжно растянулся на соломе, но, поскольку он был высок, а телега не такой уж и длинной, то его босые ступни ударили по сундуку.

– Да тише ты, балбес, убери культяпы! – вдруг занервничал до этого момента полный спокойствия и невозмутимого наплевательства парень.

– А чо такое, я их мыл вчерась, – изобразил на лице удивление Шак.

– Там растворы, реактивы, реторты хрупкие…а ты по ним ножищами!

Одной рукой ведя лошадь, возница открыл сундук и, только убедившись, что хрупкие склянки не разбились, успокоился.

Куцый хвост оказался не единственным недостатком кобылки, она еще и подхрамывала, правда, чуть– чуть, что нисколько не влияло на скорость движения. Через пару минут они снова оказались на большаке и направились на юг, к границе с Вельсофией и с землями диких тивесских племен. Парень по-прежнему молчал, то ли размышляя о чем-то своем, то ли демонстрируя бродяге-шарлатану свое презрение. Так продолжаться дольше не могло. Шак знал, что если уж они оказались в одной телеге, то рано или поздно между ними возникнет особая связь, основанная на общем деле и элементарной человеческой необходимости почесать в дороге языками.

«Уж лучше раньше, чем позже! Уж лучше самому вскрыть гнойник, чем ждать, пока он прорвется!» – решил Шак и, не выдержав гробовой тишины, нарушаемой лишь свистом ветра да заунывным скрипом колес, продолжил прерванный разговор: