Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата Бих Ишмаэль
– Вчера на мосту мы видели призраков. Я в этом уверен.
Мы все с ним согласились.
– Я, видимо, потерял сознание, когда они заговорили.
Он попытался встать, мы все поддерживали его.
– Ничего, все в порядке. Пойдем, – оттолкнул он наши руки.
– Ты вернулся из мира мертвых другим человеком, – пошутил Муса.
Мы все засмеялись и двинулись дальше. Стоял погожий день. Страхи остались позади, но руки у меня снова тряслись, уж не знаю почему. По дороге мы не раз спрашивали Саиду, как он себя чувствует, пока не пришли в следующую деревню.
К полудню мы добрались до обитаемого поселения и с удивлением увидели, что жизнь здесь кипит, несмотря на идущую в стране войну. Это был первый крупный населенный пункт на нашем пути. Городок был полон звуков, как одна большая торговая площадь. На улицах играли музыканты, женщины танцевали, бегали дети, от кухонь шел аппетитный запах листьев маниоки – их готовили в густом пальмовом масле.
Мы искали место, где можно отдохнуть подальше от посторонних глаз, и на пути заметили в толпе знакомые лица. Кто-то нам вяло помахал. Отыскав бревно под манговым деревом, мы уселись, чтобы перевести дух. Тут подошла незнакомая женщина и села напротив нас.
– Ты! – указала она на меня. – Я тебя знаю.
Я ее никогда не видел, но она уверяла, что знакома с нашей семьей, и рассказала, что несколько недель назад сюда приходил Джуниор и разыскивал меня. Эта женщина видела моих отца, мать и младшего брата в соседнем селении в двух днях пути отсюда. Объяснив, как туда добраться, она добавила:
– Там много народу из Маттру Джонга и Сьерра-Рутиле – района рудников. Все вы найдете там своих близких или сможете что-то узнать о них.
Женщина поднялась и, пританцовывая под плывущую над домами музыку соукоус, удалилась. Мы все засмеялись. Мне хотелось идти дальше прямо сейчас, но все-таки ребята решили переночевать здесь. К тому же надо было дать Саиду отдохнуть как следует, хотя он и уверял нас, что чувствует себя нормально. Я был так рад, что мои родители и братья нашли друг друга. «Наверное, мать с отцом снова вместе!» – думал я.
Мы отправились на речку, плавали, играли в прятки, в догонялки и жмурки, громко кричали друг другу «ку-ку». Настроение было отличное.
Вечером мы украли у кого-то из жителей кастрюлю с рисом и листьями маниоки, съели все это под кофейными деревьями на окраине, вымыли кастрюлю и вернули ее хозяевам.
Спать нам было негде, и мы устроились на веранде чьего-то дома, когда обитатели ушли внутрь.
В ту ночь я не сомкнул глаз. Ребята похрапывали, а у меня опять затряслись руки. Снова навалились тяжелые предчувствия. По улицам бегали собаки и выли.
Альхаджи проснулся и сел рядом со мной.
– Меня разбудили собаки, – пожаловался он.
– А мне вообще не спится, – ответил я.
– Может быть, это оттого, что ты ждешь встречи со своими, – усмехнулся он. – Мне тоже не терпится. – Он встал. – Как-то странно воют собаки, правда?
Одна из них приблизилась к веранде, села неподалеку и жалобно заскулила. К ней присоединились другие. Душераздирающие звуки!
– Да, она плачет, как человек, – сказал я.
– И мне так кажется, – Альхаджи зевнул. – Думаю, собаки видят то, что незаметно людям. Тут что-то не так. – Он сел.
Мы тихо просидели полночи. Псы продолжали выть до самого утра. На заре жители деревни начали просыпаться, закричали младенцы. Нам надо было уходить с чужой веранды. Мы с Альхаджи стали будить наших товарищей. Когда принялись трясти Саиду, тот не открыл глаза.
– Вставай, надо идти! – мы вовсю расталкивали его, потому что услышали, что хозяева дома сейчас выйдут.
– Саиду, Саиду! – умолял Канеи. – Может, он опять потерял сознание?
На пороге дома появился мужчина и поздоровался с нами. В руках у него была бутылка с водой. Он улыбнулся и сказал, что знает, что мы ночевали на его веранде.
– Это поможет поднять его, – мужчина побрызгал холодной на голову нашего друга.
Но тот не шелохнулся. Он лежал на животе, уткнувшись лицом в пыльную землю. Его бледные ладони были неестественно вывернуты наружу, влажный лоб наморщен, рот слега приоткрыт, в уголках глаз стояли слезы, а на щеках виднелись дорожки от них. Хозяин дома присел и пощупал его пульс.
– Мальчики, у вас есть знакомые в этом селении? – обратился он к нам.
Мы покачали головами. Тогда он спросил, глядя на Альхаджи:
– Кто из вас самый старший?
Канеи поднял руку. Они отошли в сторону, и мужчина что-то прошептал ему на ухо. Канеи заплакал, уткнувшись в его плечо. Тут до нас стало доходить, что Саиду покинул нас. Все рыдали, но я не мог плакать. Слезы стояли в глазах, живот свело, голова кружилась, а руки снова начали трястись. Сердце билось медленно, но удары его были тяжелыми. Хозяин дома и Канеи ушли и вернулись еще с двумя жителями городка и деревянными носилками, на которые положили тело. Нам велели следовать за носилками.
Труп омыли и приготовили к погребению в тот же день. Его завернули в белую простыню и положили в деревянный гроб, установленный в доме того человека, на чьей веранде мы спали.
– Среди вас есть его родственники? – спросил высокий худой мужчина, распоряжавшийся в этом городке похоронами. Мы отрицательно покачали головами. Мне показалось, что таким образом мы как бы отвергаем Саиду, нашего друга и спутника. Он был нам как брат. Но все же нас спрашивали именно о кровном родстве. По традиции, близкие люди должны давать согласие на проведение обряда.
– Кто-нибудь из вас знал его семью? – мужчина выжидающе посмотрел на нас.
– Я знал, – откликнулся Канеи.
Тот подозвал его к себе – распорядитель стоял с другой стороны гроба. Я пытался разобрать, о чем он говорил, следил за жестикуляцией его правой руки, в то время как левую он положил на плечо Канеи. Тот что-то ответил, долго кивал, а потом вернулся к нам. Мы сидели на стульях вдоль стены – их специально принесли для начала церемонии похорон. На ней присутствовали только мы, распорядитель и хозяин дома.
Гроб вынесли из дома, и маленькая процессия направилась по улицам поселка к кладбищу. Жители окрестных домов тихо сидели на верандах. Когда мы проходили мимо, они вставали.
Я отказывался верить, что Саиду действительно умер. Мне все казалось, что он просто потерял сознание и скоро встанет. То, что он уже никогда не поднимется, дошло до меня, только когда его в одном саване опустили в зияющую могилу и могильщики начали засыпать ее землей. От Саиду осталась лишь память. Горло у меня перехватило, стало трудно дышать. Распорядитель похорон, спрашивавший о родственниках мальчика, начал читать суры. Тут я тихо заплакал. Слезы капали на землю, и летняя пыль быстро поглощала эту влагу. Мужчины обложили свежий холм камнями, чтобы укрепить его.
Потом все ушли, а мы остались на кладбище. Вокруг были такие же могильные холмики, как у Саиду. Лишь на немногих из них стояли палки с табличками, остальные погребения были безымянными. Наш друг стал одним из таких анонимных мертвецов. Мы просидели на кладбище много часов, как бы ожидая чего-то.
Мы были совсем мальчиками – к тому времени всем было по тринадцать, кроме Канеи (он на три года старше), а таким юнцам трудно бывает разобраться в своих чувствах. Я не мог понять собственных ощущений. Это было похоже на тревогу и озадаченность, от которых спазм сводил внутренности.
Вечером мы ушли с кладбища. На улицах было тихо. Мы сели на бревно под манговым деревом, на котором отдыхали вчера. Никто и не думал о том, чтобы устроиться где-то на ночлег. Канеи объяснил, почему Саиду похоронили прямо сегодня: в городе есть обычай, что мертвое тело нельзя оставлять на ночь. Надо было либо подчиниться правилам, либо уносить его отсюда. На эту тираду никто не ответил. Мы молчали. Тут снова завыли собаки и выли почти всю ночь, вымотав нам душу.
Мы слонялись по улицам. Многие жители не спали. Когда псы на время затихали или убегали на другой конец города, было слышно, как перешептываются обитатели домов. Я вспомнил, как несколько недель назад Саиду говорил, что какая-то часть его души умирает с каждым днем нашего путешествия. Наверное, вся она умерла в тот вечер, когда мы отбились от напавших на нас крестьян с мачете, топорами и палками. Уже тогда его голос звучал очень странно. Руки и ноги у меня затряслись, и это продолжалось всю ночь. Сердце сдавил страх: когда мы присели отдохнуть, я постоянно окликал своих друзей, боясь, что если кто-то из них заснет, то уже не проснется. Рано утром Канеи объявил, что с восходом солнца мы покинем селение и пойдем в следующую деревню.
– Не могу выносить больше этот вой. Он сводит меня с ума, – сказал он.
Мы пошли в дом человека, на веранде у которого умер Саиду, и поблагодарили его за помощь.
– Вы всегда будете помнить, где лежит ваш товарищ, – сказал он. Я кивнул, но при этом понимал: вероятность того, что мы сюда вернемся, ничтожно мала. Будущее было неопределенным, целью каждого дня было простое выживание.
Когда мы тронулись в путь, жители выстроились вдоль дороги, чтобы проводить нас. Мне это было неприятно: примерно так же они провожали погребальную процессию. Мы вышли на дорогу к деревне, в которой мы надеялись найти своих близких. Путь пролегал через ту самую окраину, где находилось кладбище. Ребята остановились. Лучи солнца освещали могилы. Подул легкий ветерок, ветви деревьев закачались, как бы махая нам на прощание. У меня по спине пробежали мурашки, будто кто-то тихонько подул мне в шею. Я обернулся, увидел поднимающийся над домами дымок, проследил, как его клубы растворяются в синеве неба, и зашагал прочь. Здесь мы оставили своего друга. Моя бабушка сказала бы, что краткий земной путь Саиду завершился. А нам надо продолжать идти, хотя мы тоже в этом мире лишь странники.
По дороге все плакали. Послышался крик петуха, а потом затих вдали. Мы шли молча. Но в глазах у каждого стоял немой вопрос: кто следующий? Нужно было шагать быстро, чтобы преодолеть за день как можно большее расстояние. Ночь пугала всех. Никто не знал, какие еще испытания принесет она нам.
Глава 11
Мы шли молча всю ночь, а потом остановились, расположились на обочине и прислушались к пению птиц, пробудившихся на заре. Мориба сел в сторонке, как он обычно сидел со своим другом Саиду, и всхлипнул. Потом еще и еще раз. В руках он крутил веточку – играя с ней, пытался развеять отчаяние. Все остальные кроме меня тоже заплакали и подвинулись ближе к Мориба, который теперь уже рыдал в голос. Но я так и остался поодаль и закрыл лицо руками, чтобы остановить слезы. Через несколько минут все немного успокоились и двинулись дальше, не сказав друг другу ни слова. Мы знали, что нет времени долго предаваться скорби. Ради самосохранения надо все время бежать вперед.
– Скорее бы добраться до этой деревни, – сказал Альхаджи. – Ох, как крепко я обниму маму, когда найду ее! – Он улыбнулся. – Правда, она всегда жаловалась, что я своими объятиями чуть не переломал ей все кости, и предупреждала: «Если ты меня любишь и не хочешь моей смерти, будь поосторожней!»
Мы захихикали.
– Мне кажется, нам удастся отыскать своих, – заговорил Канеи. – Во всяком случае, мы хоть что-то узнаем о них. – Он потянулся вверх, как будто пытался достать до солнца. Потом повернулся к Альхаджи, на губах у которого играла улыбка. – Я слышал, у тебя очень красивая сестра. Мы ведь с тобой останемся друзьями, да?
Тут уж все засмеялись.
Альхаджи запрыгнул на спину Канеи, и они стали кататься по траве и бороться, а потом встали и догнали нас. Настроение у них улучшилось, они напевали песню S.E. Rogie Nor Look Me Bad Eye, Nor Weih Me Lek Det[16]. Остальные стали подпевать. На мгновение все снова почувствовали себя счастливыми, но вскоре опять погрузились в раздумья и дальше шли в тишине.
Половина неба была голубой, но другую закрыли облака. Они казались неподвижными. Потом подул слабый ветерок, хрустнула ветка в лесу. Далекое эхо донесло до нас странные звуки, похожие на крик или плач. Не я один обратил на это внимание, мои друзья тоже остановились и прислушались. Тем временем ветер становился сильнее. Листья на деревьях шумно зашелестели. Сломалось еще несколько веток, гул в чаще леса теперь был слышнее. Стволы раскачивались из стороны в сторону, будто страдали от боли. Набежали тучи, и стало темно. Вскоре начался ливень, сопровождаемый громом и молнией. Он продолжался минут пятнадцать, а потом небо вновь очистилось. Мы растерялись, не знали, что делать дальше, но продолжали идти в промокшей насквозь одежде, надеясь, что солнце высушит ее. Ночью снова пошел дождь. Струи больно хлестали по лицу, заливая глаза. Мы шли, без конца утираясь рукавами, чтобы видеть дорогу, но быстро выбились из сил и сели под какими-то развесистыми кронами, чтобы переждать ненастье. Когда сверкала молния, мне было видно, кто под каким деревом сидит. Каждый из ребят обхватил руками колени и уткнулся в них лицом.
Ночь длилась долго, никак не наступал рассвет. Дождь прекратился, когда было уже совсем светло. Мы все дрожали от холода, руки были бледные, кожа на пальцах сморщилась от сырости.
– Мы похожи на вымокших цыплят, – сказал со смехом Муса, когда все вышли из-под деревьев. Отыскав большую поляну, ребята разложили на кустах рубашки и сели на траву греться на солнце.
Был уже почти полдень, когда мы натянули еще влажную одежду и снова отправились в путь. Через несколько часов вдали послышался крик петуха. Муса высоко подпрыгнул от радости. Мои друзья засмеялись.
Наконец мы приблизились к деревне, в которой надеялись найти своих родных. Я не мог сдержать улыбки. Лес остался позади, теперь вдоль дороги тянулись кофейные деревья. Мы слышали, как толкут в ступках рис, временами ветер доносил до нас голоса людей. Было понятно, что селение вполне обитаемо. Мы прибавили шаг. За кофейной плантацией тянулась банановая. Там мы увидели пожилого человека, который срезал спелые плоды. Его лицо поначалу невозможно было рассмотреть.
– Добрый день! – громко поздоровался Канеи.
Мужчина выглянул из банановых зарослей, стер пот со лба и пошел нам навстречу. Он медленно пробирался через шуршащие сухие листья и наконец приблизился к нам.
Я вспомнил его! Правда, он сильно постарел и похудел с тех пор, как я последний раз его видел. Его звали Газему, нгор Газему[17]. Он был убежденный холостяк. Все гадали, почему он никак не женится. Старики говорили: «Этот человек уже достаточно самостоятелен и независим и мог бы найти себе хорошую жену. Но ему нравится одиночество. Он ценит свободу». Газему никогда не спорил с ними, его не волновало, что о нем судачат. Он сам готовил еду, а когда неохота было готовить, ел гари[18] с медом. Как-то раз он целую неделю только этим и питался. Тогда моя мать решила носить ему по вечерам еду. «Гари в таком количестве очень вредно», – заявила, а Газему лишь улыбнулся и почесал в затылке.
Выйдя на край плантации, Газему внимательно вгляделся в наши лица, а потом его лицо расплылось в улыбке. Тут я окончательно уверился, что это именно он, потому что у него не было одного переднего зуба.
– Мальчики, не поможете ли мне отнести бананы в деревню? – Он сказал это таким тоном, которым взрослые часто говорят с детьми, не ожидая отказа.
– Давайте, ребята. – Он сделал знак, показывающий, что надо войти в заросли. Один за другим мои друзья прошли мимо него, а он сопровождал все это смешным движением, будто тянул нас на веревке. Когда я поравнялся с ним, он положил мне руку на плечо, а другой погладил по голове.
– Ты все такой же проказник? – и он в шутку ухватил меня за нос.
– Сейчас мне не до проказ…
– Да, я вижу, какой ты грустный. У тебя был в детстве очень ясный взгляд, и все лицо сияло. Мы обсуждали с твоими родителями это необычное свойство твоей физиономии. Мы думали, это от того, что ты всегда чувствуешь себя счастливым. Твоя мать говорила, что ты все время улыбаешься, даже во сне. Потом ты подрос и стал злиться и хулиганить, но лицо твое сияло еще больше. Так что мы уже и не знали, как связать эту особенность с твоим характером. И вот, пожалуйста, – ясный взгляд потух.
Газему замолчал и пристально посмотрел на меня. Потом он прошел вперед и стал объяснять моим товарищам, что нести связки бананов надо на плечах, а не на голове, иначе они разломятся пополам.
Я подхватил свою часть ноши, подождал, пока старик соберет с земли бутыль с водой, мачете и свою связку бананов, а потом спросил: «Так как же вы…» Но он перебил:
– Родители и братья очень обрадуются. Они все время вспоминали о тебе и молились, чтобы опасность обошла тебя стороной. Твоя мать ежедневно умоляла богов и духов предков, чтобы они вернули ей сына целым и невредимым. Твой старший брат пошел на поиски, но вернулся около недели назад огорченный. Думаю, он винит себя в том, что ты потерялся.
Я слушал все это, открыв рот, и даже выронил из рук бананы. Но старик продолжал идти, так что я быстро подхватил связку и последовал за ним.
– Они так удивятся, когда увидят тебя! – говорил он.
Газему медленно плелся впереди. А у меня перехватило дыхание, и я не мог вымолвить ни слова. Мне хотелось все бросить и бежать со всех ног в деревню. Веки у меня подергивались, в виске что-то бешено пульсировало, мыслей не было. Сердце разрывалось от тоски и надежды. Но я шел по узкой тропе и никак не смог бы обогнать всех, кто был передо мной.
Через несколько минут мы подошли к реке. Я обрадовался, потому что многие селения стоят прямо у реки, так что я решил, что мы почти у цели. Но нет, это было не так.
– Деревня находится за холмом, – сказал Газему. Холм был высокий, по обе стороны тропы лежали валуны, а особенно крупные камни, которые люди не смогли выворотить, так и остались посреди дороги. Когда наконец мы по извилистому пути добрались до вершины, все так устали, что решили отдохнуть. Меня раздосадовало, что опять выходит заминка, и я сел в стороне на камень, принявшись разглядывать пыльную коричневую ленту дороги, спускавшейся по склону. Внизу виднелся лес, а за ним уже можно было различить соломенные и жестяные крыши домов. Какая-то часть меня уже летела туда, вниз, но другая часть пребывала на вершине в томительном ожидании. Газему пустил по кругу бутылку с водой. Я отказался пить. Когда бутыль вернулась к хозяину, все встали, взвалили связки бананов на плечи и стали спускаться. Я шел первым, чтобы никто уже не мог меня задержать.
Спускаясь вниз, мы услышали выстрелы. Собаки громко лаяли, люди кричали и плакали. Мы бросили бананы и побежали вниз, чтобы нас не заметили на открытом склоне. Над деревней поднимался густой черный дым. Из него вылетали яркие искры.
Мы спрятались в кустах неподалеку от селения и слушали выстрелы и вопли мужчин, женщин, детей. Одни рыдали, другие причитали, третьи стонали. Потом все стихло. Воздух был неподвижен, весь мир тревожно вслушивался: что же будет? Я сказал Газему, что хочу пойти в деревню. Он пытался удержать меня, но я оттолкнул его и помчался вперед, не чуя под собой ног. Когда я прибежал в селение, то увидел, что все дома объяты огнем. Земля была усеяна гильзами, как манговыми листьями поутру. Я не знал, где искать своих. Тут подоспел Газему и ребята. Мы стояли и смотрели на горящую деревню. От жара меня прошиб пот, но страха не было. Я бегал между домами. Раскаленные гвозди выскакивали из жестяных крыш и падали на соломенные, так что пожар быстро распространялся. Тут мы услышали где-то поблизости крики и стук. Мы побежали к окраине, где росли кофейные деревья, и увидели большой сарай, в котором были заперты люди. Пламя уже полыхало внутри, его сполохи виднелись в окнах и в дырах кровли. Мы схватили ступу и выбили ею дверь. Слишком поздно! Из дома выбежали только двое – женщина и маленький ребенок. Одежда на них горела, и они стали носиться по улице, налетая на все предметы, попадавшиеся на их пути, и пытаясь сбить огонь. Вдруг женщина упала и больше не двигалась. Малыш пронзительно завизжал, прислонился к дереву и замер. Мы стояли как вкопанные. В моей голове все еще звучал последний крик ребенка. С ним, как мне казалось, моя собственная душа покинула тело.
Газему куда-то ушел, но вскоре мы услышали его вопли с другого конца деревни и бросились туда. Более двадцати трупов лежали в ряд лицами вниз. Из их ран все еще сочилась кровь. Она сливалась в единый кровавый ручей, струившийся по дороге. Газему рыдал все громче по мере того, как переворачивал каждого из убитых и заглядывал ему в лицо. В основном это были мужчины до тридцати и несколько совсем молодых ребят. У некоторых были открыты глаза, зрачки расширены. На лицах застыли гримасы ужаса. Было ясно, какие чувства терзали их, пока они ждали выстрела в затылок. Некоторые наглотались дорожной пыли – вероятно, с последним вздохом.
На другой улице мы нашли полусожженные останки тех, кому удалось вырваться из горящих домов. Но далеко убежать они не смогли – умерли здесь же от ран и ожогов. Видимо, перед смертью они корчились в муках, стиснув зубы. Одни тела лежали в неестественном положении, другие застыли в позе эмбриона.
Огонь стал униматься, а я все бегал по деревне и искал чего-то – и в то же время боялся найти. Я с замиранием сердца вглядывался в обожженные лица мертвецов. Но разобрать человеческие черты было почти невозможно, да и трупов было слишком много.
– Твои жили вон в том доме, – указал Газему на выгоревшее строение. Двери и окна уничтожил огонь, но стены и балки еще тлели.
Мое тело оцепенело. Только зрачки бегали, а веки медленно опускались и поднимались. Я попытался встряхнуть ноги и руки, чтобы кровь прилила к ним, но не устоял и упал на землю, закрыв лицо ладонями. Голова раскалывалась; казалось, глаза сейчас выпрыгнут из орбит. От боли ступор прошел, и я ринулся в дом, в котором еще клубился дым и сильно пахло гарью. На полу виднелись кучи пепла. Человеческих останков видно не было. Я взвыл. Я плакал и пинал ногами все вокруг, не чувствуя ни боли, ни жара от тлеющих стен. Руки словно отнялись. Газему с мальчишками выволокли меня, бившегося в истерике, из дома.
– Я их искал везде, но не нашел, – сказал старик. К тому времени я сидел на земле, в грязи, вытянув ноги и обхватив руками голову. Внутри меня бушевали горе и ярость. В груди клокотало, сердце бешено стучало. Я ощущал неимоверную тяжесть в голове и плечах. Будто какое-то неподъемное бремя свалилось на меня.
Если бы мы не останавливались там, на холме, если бы не встретили Газему, я мог бы увидеть своих родных! Я приложил ладони к ушам и со всей силой сжал голову. Не помня себя, я подошел к Газему и со всей силы сжал его горло, пытаясь задушить.
– Тяжело дышать! – прохрипел он и оттолкнул меня. Я упал, потом схватил валявшийся рядом тяжелый металлический пест и запустил его в старика. У того из носа пошла кровь. Друзья схватили меня за руки и оттащили в сторону. Газему печально посмотрел на меня и сказал:
– Я не знал, что все так обернется…
Он сел под манговым деревом и попытался остановить кровавые струйки.
Ребята свалили меня с ног, уложили на землю, а сами горячо заспорили, кто из нас прав. Одни говорили, что по вине Газему мы не смогли увидеться с близкими. Другие считали, что, если бы не он, все мы были бы уже мертвы. Мне было все равно. Я хотел обнять отца и мать, даже если надо было тут же умереть вместе с ними. Между мальчишками завязалась драка. Они ругались, колотили друг друга, пинались. Альхаджи толкнул Джуму, тот отлетел к стене одного из домов, и у него загорелись штаны. Он взвыл и стал кататься по грязной земле, чтобы сбить пламя. Потом он поднял камень, метнул его в своего обидчика и попал ему в затылок. Потекла кровь. В ярости Альхаджи снова бросился на Джуму, но тут вмешался Газему. Он развел дерущихся в стороны и перевязал Альхаджи голову какой-то ветошью. Все притихли. Так и сидели на развалинах деревни, терзаемые отчаянием и злобой. Казалось, что здесь наше путешествие и подойдет к концу.
Через некоторое время Газему медленно проговорил:
– Никто из нас не виноват в случившемся.
Я снова вспыхнул и хотел опять броситься на него. Но тут мы услышали громкие голоса. Какие-то люди направлялись к деревне. Мы добежали до ближайшей кофейной плантации, легли на землю и стали наблюдать.
Отряд из более чем десятка боевиков вошел в селение. Они смеялись, похлопывали друг друга по спине. Двое из них на вид казались чуть старше меня. На их одежде была кровь. У одного в руках была отрезанная голова. Он держал ее за волосы. Лицо жертвы было перекошено от боли, будто человек все еще мог что-то чувствовать. Из шеи сочилась кровь. Другой бандит нес баллон с бензином и большой коробок спичек. Они уселись на землю и принялись играть в карты. По ходу дела они курили марихуану и похвалялись своими подвигами.
– Мы, кажется, сожгли сегодня три деревни, – со смехом сказал тощий парнишка, который, по-моему, был особенно горд этим и очень доволен собой.
С ним согласился мужчина постарше, единственный из всех одетый в военный камуфляж:
– Да, три деревни за несколько часов – это здорово.
Он помолчал, поигрывая своим «G3», а потом продолжал:
– Особенно мне понравилось здесь. Мы всех прикончили, никто не выжил. Вот как хорошо получилось! Мы выполнили приказ уничтожить всех. Так что командир будет доволен, когда прибудет сюда.
Мужчина посмотрел на других боевиков: те прервали карточную игру и внимательно слушали его. Они закивали головами, одобряя сказанное. Поздравив друг друга с успехом, они снова вернулись к картам.
– Правда, из двух других деревень некоторые улизнули, – сказал бандит, стоявший рядом. Он почесал подбородок, будто размышляя, почему это произошло, а потом изрек: – Жители, наверное, увидели дым, поднимающийся над этим селением, и поняли: что-то неладно. Надо будет сменить тактику и нападать на все деревни в округе одновременно.
Остальные не придали его словам большого значения. Он явно пользовался меньшим авторитетом, чем человек в камуфляже.
Боевики еще долго играли, болтали, а иногда вдруг, без видимых причин, начинали палить в воздух. Кто-то из моих товарищей сделал неловкое движение, и кофейные листья зашуршали. Повстанцы оторвались от карт и прислушались.
Потом большинство разбежались в разные стороны и залегли в укрытия, а двое пошли в нашу сторону, выставив вперед дула автоматов. Они быстро приблизились и вдруг пригнулись. Мы все внезапно, как по команде, сорвались с места и побежали в сторону джунглей. Газему был первым, он знал дорогу. Нам вслед засвистели пули.
Добравшись до края леса, старик чуть подождал отставших и сказал:
– Нужно двигаться по тропинке все время прямо.
Когда я поравнялся с ним, на его лице появилось некоторое подобие улыбки, от чего я, сам не знаю отчего, снова пришел в ярость. Пробежав мимо него, я углубился в лес по узкой, поросшей травой дорожке. Передо мной был Альхаджи, который, как ныряльщик, быстро раздвигал кусты и двигался вперед, то скрываемый ими, то снова оказываясь на виду. Ветки больно хлестали меня по лицу, но не могли заставить остановиться. Тропа закончилась, а мы все бежали, пока не стемнело и не показалась луна. Позади по-прежнему слышны были выстрелы, красными огоньками прорезавшие сумерки. Потом луна и звезды скрылись, и пошел дождь, который спас нас от преследователей. Они, видимо, махнули рукой и вернулись обратно.
Всю ночь мы просидели под мокрыми кустами, пытаясь отдышаться после такой погони. Газему вдруг заплакал, как ребенок. Меня это очень напугало: в детстве мне внушили, что мужчины плачут только от полной безысходности. Он стал корчиться и стонать от боли. Когда мы решились наконец приблизиться к нему, то поняли, в чем дело. Его ранили в правую ногу – она отекла, а рана воспалилась. Рукой Газему придерживал правый бок. Альхаджи осторожно отвел его ладонь и увидел, что бок тоже прострелен. Видимо, старик зажимал пулевое отверстие, а теперь из него рекой хлынула кровь. На лбу у него появилась испарина. Альхаджи попросил меня подержать рану, пока он поищет, чем ее перевязать. Газему смотрел на меня, его глаза затуманились, но он сделал слабую попытку поднять правую руку и взять меня за запястье, чтобы помочь остановить кровь. Однако ее струи все равно сочились между моими пальцами. Газему уже не всхлипывал, слезы тихо катились по его щекам. Муса больше не мог выносить вида крови и потерял сознание. Мы с Альхаджи сняли со старика рубашку и обвязали вокруг его живота. Муса очнулся и вместе с остальными напряженно наблюдал за тем, что мы делаем.
Еле дышавший Газему все-таки умудрился объяснить нам, что поблизости находится вали[19]. В ночи мы сбились с пути и свернули не туда. Нужно вернуться немного назад, и тогда он покажет, как найти тропу. Он обхватил нас с Альхаджи за плечи, мы подняли его и стали медленно пробираться через заросли кустарника, останавливаясь каждые несколько минут, чтобы отдохнуть и стереть пот со лба раненого.
К середине дня Газему стал задыхаться. Тело его сотрясалось. Он попросил нас усадить его на землю и согнулся пополам, держась за живот и стеная от боли. Начались рвотные позывы, потом он лег на спину и уставился в небо. Вскоре мы заметили последнюю судорогу – сначала спазм свел ноги, потом дрогнули руки и, наконец, слабо шевельнулись пальцы. Глаза были открыты, остановившийся взгляд устремлен куда-то ввысь, к вершинам деревьев.
– Понесем его дальше, – голос Альхаджи прерывался. Мы снова закинули его руки себе на плечи и потащили вперед. Ладони его были холодными, но тело хранило остатки тепла, и рана по-прежнему кровила. Мы молчали. Все и так понимали, что произошло.
Когда мы наконец добрались до вали, глаза Газему были все еще открыты. Альхаджи закрыл их. Мы сели рядом с трупом. Кровь старика осталась у меня на ладонях и запястьях, и в носу его еще виднелись запекшиеся сгустки. Теперь я жалел, что швырнул в него пестом. Я тихо заплакал. Но по-настоящему рыдать уже не мог.
Солнце близилось к закату, оно уносило с собой жизнь Газему. Я сидел, ни о чем не думая. Мне казалось, что мое лицо окаменело. Когда налетел свежий вечерний ветерок, я понял, что его дуновения не доставляют мне ни капли удовольствия, хотя должны бы. Всю ночь я не мог уснуть. На глазах выступали слезы и тут же высыхали, не пролившись. Я не знал, что делать дальше. Вспоминая предсмертную агонию Газему и то, как постепенно затихало его истерзанное тело, я завидовал ему.
Глава 12
Наверное, мы шли несколько дней – точнее не скажу, – когда вдруг увидели перед собой двоих мужчин, взявших нас на прицел. Жестом они велели нам подойти ближе. Мы прошли между двумя шеренгами военных с автоматами «АК-47», пулеметами «G3» и гранатами на поясе. У них были странные, очень темные лица, будто присыпанные угольной пылью, и очень красные глаза. Они пристально рассматривали нас. В конце строя мы увидели тела четырех человек в военной форме, насквозь пропитанной кровью. Один из них лежал на животе, глаза его были широко раскрыты, но взгляд остановился. Часть внутренностей вывалилась наружу, на землю. Я отвернулся, но тут же наткнулся на раненого с проломленным черепом. В голове зияла дыра, там что-то пульсировало, он еще дышал. Мне стало дурно, тошнота подкатила к горлу, вокруг все поплыло. Один из солдат, что-то жевавший и с улыбкой наблюдавший за мной, отпил из бутыли с водой, а остаток воды выплеснул прямо мне в лицо.
– Ничего, привыкнешь. Со временем все привыкают, – сказал он.
Вдруг неподалеку раздались выстрелы. Солдаты засуетились и велели нам следовать за ними. Мы выбежали к реке, где покачивались на волнах алюминиевые моторные лодки. Здесь тоже были трупы – тела одиннадцати-тринадцатилетних мальчишек в армейских шортах, сваленные на берегу. Я и мои друзья старались не смотреть в ту сторону. Тем временем автоматные очереди приближались. Мы поспешно забрались в лодки, и тут из-за кустов кто-то бросил гранату. До воды она не долетела, а разорвалась раньше. Речка была стремительной, вода у порогов выше по течению бурлила. Из-за кустов выскочил человек в камуфляжных штанах и стал стрелять. Один из солдат, сидевший в моей лодке, открыл огонь и убил нападавшего. Мы двинулись вниз по реке, и военные высадили нас у одного из ее притоков. Конвойный проводил нас в Йеле, деревню, в которой стояли правительственные войска. Это селение считалось относительно большим – более десяти домов. И почти все они были заняты солдатами. Кусты вокруг деревни были вырублены, за исключением тех, что росли на пристани, где мы высадились. Как нам объяснили, это было сделано, чтобы неприятель не мог подкрасться незаметно.
Вначале казалось, что в Йеле нам ничто не угрожает. Жители деревни и военные весело болтали, смеялись, говорили о погоде, охоте, посевном сезоне – и ни слова о войне. Поначалу мы не понимали, почему они ведут себя так беззаботно. Но со временем улыбающиеся и приветливые люди вокруг уверили нас, что беспокоиться не о чем, все в порядке. Единственное, что омрачало им радость жизни, так это присутствие сирот. Таких, как мы, мальчишек от семи до шестнадцати лет было здесь около тридцати. Но наша жизнь была сносной, спокойной, и никто, казалось, не собирался отнимать у нас детство.
Сирот поселили в большом недостроенном здании из цементных блоков. Вместо крыши было натянуто брезентовое полотнище. Спали мы на полу, по двое на одном тонком одеяле. Гарнизонный штаб занимал похожий недостроенный дом неподалеку. Там солдаты проводили вечера в своем кругу, не приглашая в компанию мирных жителей. Они смотрели кино, слушали музыку, смеялись и курили марихуану. Запах ее распространялся по всей деревне.
В течение дня солдаты гуляли по деревне и общались с местными жителями. А дети из нашего «приюта» помогали по хозяйству. Мы с Канеи носили воду из реки и мыли посуду. Наши друзья работали на кухне: резали баклажаны, лук, мясо и участвовали в приготовлении еды. Я старался все время занимать себя каким-нибудь делом, чтобы отвлечься от мрачных мыслей и страшных головных болей. Но обычно к полудню вся работа была уже сделана, обед и ужин приготовлены. Нам оставалось только сидеть на веранде, выходившей на центральную площадь деревни, и наблюдать за жизнью соседей. Родители искали вшей в головах у младенцев, девчонки пели и играли в ладушки. Мальчишки гоняли в футбол, иногда вместе с молодыми солдатами. Их выкрики и были слышны далеко, у самой реки. Жизнь текла спокойно и весело, будто не было поблизости никакой войны.
Я вспоминал, как сам играл в футбол. Мы с Джуниором попали в команду вскоре после того, как родители перебрались в Могбвемо, поселок в районе рудников. Помню один из финальных матчей, который выиграла моя команда. Отец с матерью присутствовали на игре, и в конце мама громко аплодировала и широко улыбалась. Она просто вся светилась от гордости за нас. Отец подошел ко мне и потрепал по плечу, а потом поднял вверх мою правую руку, показывая всем, что для него я главный герой матча. То же самое он проделал с Джуниором. Мама принесла нам воды. Пока мы пили, она обмахивала нас краем шарфа, повязанного на голове. От восторга пульс у меня зашкаливал, пот ручьем лил со лба. Помню его соленый вкус на губах. Тогда, стоя рядом с родными, я чувствовал себя так легко и прекрасно, что готов был взлететь. Хотелось, чтобы это счастье продлилось как можно дольше, не только потому, что я обрадовался победе. Улыбки родителей доставляли мне такое удовольствие, что все внутри пело и ликовало.
В спортивных играх в Йеле я не принимал участия, а уходил за дом и сидел там в одиночестве, уставившись в небо. Мигрень постепенно затихала, становилось чуть легче на душе. Мне не хотелось никому рассказывать, что происходит со мной. Я не упомянул об этих симптомах, когда «доктор-сержант», как называли военного фельдшера в деревне, устроил прием больных. Жители пришли к нему со своими недугами и привели на осмотр детей. Он мог помочь справиться с простудой, жаром, другими болезнями. Но его не интересовало, мучают ли тебя головные боли и ночные кошмары.
Вечерами при свете луны, скупые лучи которой проникали к нам через окна, Альхаджи, Джума, Мориба и Канеи играли в шарики на бетонном полу. Муса, талантливый рассказчик, завоевал признание мальчишек и перед сном каждый раз выдавал разные истории. А я забивался в угол и сидел там, стиснув зубы, чтобы друзья не заметили, как болит у меня голова. Перед глазами снова вставали всполохи огня и страшные сцены, свидетелем которых мне довелось стать, в сознании звучали предсмертные крики женщин и детей. Я беззвучно рыдал, в висках дико стучало, будто в мозгу ухал колокол. Когда приступы на время прекращались, мне удавалось поспать, но недолго – мучили кошмары. Однажды мне приснилось, что меня ранили в голову. Я лежал в луже крови, а люди безучастно проходили мимо, куда-то бежали. Вдруг рядом появилась собака и стала жадно лакать мою кровь. Ей было вкусно, и от удовольствия она оскалилась. Я хотел отпугнуть ее, но не мог пошевелиться. Я боялся, что она бросится на меня и загрызет, однако проснулся в ужасе еще до того, как этот жуткий, невероятный кошмар стал бы явью в моем сне. Меня лихорадило. Заснуть в ту ночь уже не удалось.
Но однажды утром все в деревне пришло в движение. Было непонятно, отчего это произошло, но все пребывали в тревожном ожидании – что-то должно случиться. Гарнизон собрался на площади, все были в форме, при оружии и со всем снаряжением, собранным в ранцы или прикрепленном к ремням. Сбоку у солдат висели штыки в ножнах, под мышкой они держали каски. «Смирно!» – «Вольно!» – «Смирно!» – «Вольно!» Мы слышали эти повторяющиеся команды инструктора по строевой подготовке, когда шли с Альхаджи за водой. На обратном пути инструкторская «разминка» уже закончилась. Перед строем стоял лейтенант Джабати с заложенными за спину руками. Он наставлял солдат в течение нескольких часов, перед тем, как отпустить их обедать. Мы проходили мимо по разным хозяйственным делам много раз, но разобрать, что именно он говорил, не могли. Оставалось только наблюдать и гадать, о чем же сообщил командир.
Вечером военные чистили автоматы, несколько раз давали проверочные очереди в воздух, от чего малыши в страхе хватались за ноги взрослых и прятались за их спины. Солдаты курили табак и марихуану, одни играли в карты, другие шутили и смеялись, третьи в большой палатке смотрели кино до поздней ночи.
Лейтенант Джабати сидел в одиночестве на веранде дома, где он квартировал, и читал книгу. Он не отрывал от нее глаз, даже когда солдаты, смотревшие неподалеку фильм-боевик, громко свистели или вскрикивали, пораженные размером и удивительными свойствами оружия киногероев. Лейтенант отвлекся и осмотрелся только тогда, когда вокруг все стихло. Поймав мой взгляд, он подозвал меня к себе. Это был высокий смуглолицый человек, почти лысый, с замечательными большими глазами. Лицо у него было круглым, как будто он что-то прятал за щеками. Он казался очень спокойным, но за внешней невозмутимостью скрывались уверенность и властность – его уважали и побаивались. Мне было страшно смотреть ему прямо в глаза.
– Тебе хватает еды? – спросил он.
– Да, – ответил я, пытаясь рассмотреть, что он читает.
– Это Шекспир, – лейтенант показал мне обложку книги. – Трагедия «Юлий Цезарь». Ты слышал о таком?
– Я читал «Юлия Цезаря» в школе.
– Помнишь что-нибудь оттуда?
– «Трус и до смерти часто умирает, но смерть лишь раз изведывает храбрый…»[20]– начал я, и он помог мне вспомнить весь отрывок. Потом его лицо снова приняло суровое выражение, и он снова углубился в чтение, забыв обо мне. Я глядел, как вены вздуваются у него на лбу, когда он напряженно размышляет над текстом или предается другим каким-то мыслям. Стало темнеть, и я на цыпочках ушел прочь.
Когда мне было лет семь, я часто приходил на центральную площадь в Могбвемо, чтобы прочитать фрагменты трагедий Шекспира членам городского совета. В конце недели мужчины обычно собирались, рассаживались на длинных деревянных скамьях и обсуждали общественные дела. После заседания звали меня. Отец прокашливался и призывал всех соблюдать тишину. Он сидел впереди, скрестив руки на груди и улыбаясь своей широкой, открытой улыбкой, которая надолго запечатлелась в моем сознании. Я забирался на скамью, размахивал палкой, как мечом, и декламировал:
«О римляне, сограждане, друзья! Меня своим вниманьем удостойте…»[21]
Больше всего старейшины любили монологи из «Юлия Цезаря» и «Макбета», так что я часто читал их, причем с большим удовольствием. Мне казалось, что таким образом можно продемонстрировать всем, как я преуспел в изучении английского.
Я еще не спал, когда услышал, как гарнизон покидает деревню. Это случилось среди ночи, и эхо их марша еще долго и страшно звенело в воздухе над селением. В деревне осталось всего десять военных, которые целый день несли вахту на ее окраинах. Вечером, с началом сумерек, был объявлен комендантский час – его начало было обозначено несколькими автоматными очередями в воздух. Всем было приказано сидеть в домах, желательно на полу. В тот вечер Муса не рассказывал своих историй, а Мориба с другими мальчишками не играли в шары. Мы сидели молча, прислонившись спиной к стенам и прислушиваясь к отдаленным выстрелам. Перед рассветом из-за облаков показалась луна и заглянула к нам в открытое окно. Вскоре пропел петух, и ночное светило погасло.
Утром, еще до того как встало солнце, военные вернулись в деревню, но далеко не все. Некогда начищенные до блеска ботинки были покрыты грязью. Солдаты тихо сидели порознь, крепко сжимая автоматы, будто боялись выпустить их из рук. Молодой парень, примостившийся на кирпичах рядом с кухней, сложил руки на коленях, уткнулся в них головой и раскачивался из стороны в сторону. Потом он встал, прошелся по деревне и вернулся на прежнее место. Так он уходил и возвращался несколько раз. Лейтенант Джабати с кем-то говорил по рации, но в какой-то момент с досадой швырнул ее об стену и вошел в здание штаба. Жители деревни не обсуждали друг с другом происходящее, а лишь наблюдали, как рассудок покидает солдат, и понимали, что происходит что-то нехорошее.
Днем вернулись еще около двадцати военных. Лейтенант был явно удивлен и обрадован, когда увидел, что они входят в деревню, но быстро взял себя в руки и больше не демонстрировал своих чувств окружающим. Все, кто остался в живых и не был ранен, немного отдохнули, почистили оружие, привели в порядок форму и снова отправились в бой. Теперь уже нечего было скрывать: стало ясно, что зона боевых действий совсем близко. Вскоре автоматные очереди донеслись из леса, находившегося недалеко от деревни. Охранявшие нас солдаты велели всем спрятаться в домах. Бой шел совсем рядом, выстрелы прерывали пение птиц и стрекот кузнечиков. Ночью наступило недолгое затишье, и во время этой передышки военные опять вернулись в селение. С собой они принесли несколько раненых, но те все равно умерли во время операции, проводимой в полевых условиях при свете тусклой лампы. Убитые остались в лесу. Нескольких пленных боевиков выстроили у стены и расстреляли.
Такая же история повторилась на следующий день и в последующие дни. Все меньше солдат возвращались из зоны боев. Военные, остававшиеся в селении, от недосыпания и тревоги стали палить в кого попало, в том числе и в мирных жителей, вышедших среди ночи по нужде.
Тогда лейтенант велел своим людям собрать обитателей деревни на площади и объявил:
– В лесу засели боевики, которые хотят уничтожить всех нас. Мы пытались дать им отпор, сражались самоотверженно, но выгнать повстанцев не смогли. Их слишком много. Деревня окружена со всех сторон, – Джабати сделал круговое движение руками. – Бандиты не уйдут, пока не захватят селение. Им нужны провизия и оружие.
Тут он остановился, а потом медленно продолжил:
– Некоторые из вас оказались здесь потому, что повстанцы убили всех ваших близких. Здесь вы чувствовали себя в безопасности, но теперь ситуация изменилась. Необходимо, чтобы мужчины и юноши помогли нам отразить атаку боевиков и защитить деревню. Если вы не хотите сражаться и помогать нам в быту – это ваше право. Но мы не сможем кормить вас. Вам придется уйти. Здесь останутся лишь те, кто на нашей стороне – кто будет готовить нам еду, носить боеприпасы, стрелять. В общем, в селении достаточно женщин, чтобы заниматься кухней, так что мужчины и мальчики составят ополчение. Пришло время отомстить за свои семьи и не дать повстанцам сделать сиротами еще и других детей.
Он тяжело вздохнул.
– Завтра утром те, кто с нами, должны прийти сюда. Мы распределим обязанности.
Он повернулся и покинул площадь, сопровождаемый солдатами.
Мы все стояли молча, а потом медленно пошли домой – приближался комендантский час. Сидя на одеялах, мы с Альхаджи, Мусой, Джумой, Канеи и Мориба стали обсуждать, что нам делать.
– Если боевики ворвутся сюда, то убьют всех. Они посчитают, что все мы так или иначе пособничали их врагам или оставлены военными как шпионы. Именно на это намекал сейчас командир, – рассуждал Альхаджи о том, какой выбор стоит перед нами. Остальные мальчишки поднялись и подошли поближе.
– Нам ничего не остается, как принять его предложение, – снова заговорил Альхаджи. – Пока лучше не покидать деревню.
Он вздохнул. Все понимали, что на самом деле у нас нет выбора. Уйти отсюда было бы равносильно самоубийству.
– Внимание! Приказ лейтенанта! Всем срочно собраться на площади! – кричал в мегафон солдат. В мгновение ока площадь заполнилась народом. Все ждали этого момента: когда же нам объявят, что мы должны делать для того, чтобы защититься от бандитов.
Часом раньше мы с друзьями сидели в кухне у окна. Лица ребят были неподвижны, не выражали никаких чувств, лишь в глазах иногда мелькала тоска. Я пытался поймать взгляд кого-нибудь из них, но они отворачивались. Позавтракать я тоже не мог – страх лишил меня всякого аппетита.
Мы поспешили на площадь и смешались с толпой. Издалека послышалось несколько выстрелов, а когда они затихли, над деревней повисла тягостная тишина.
Лейтенант встал на несколько кирпичей, чтобы его все видели. Он выждал, пока все вокруг совсем смолкнет, а потом подал знак солдатам, и те принесли два трупа. Это были мужчина и мальчишка – наши односельчане. Кровь, пропитавшая их одежду, еще не успела засохнуть, глаза были открыты. Люди отводили глаза, малыши заплакали. Лейтенант откашлялся и, не дожидаясь, пока крики и плач смолкнут, начал говорить. Во время его речи все снова притихли.
– Простите, что я устроил вам это страшное зрелище, особенно в присутствии детей. Но ведь многие из вас уже видели смерть близких и даже сами бывали на краю гибели.
Он указал на тела и с грустью сказал:
– Этот человек и его сын решили сегодня утром покинуть деревню, хотя я и предупреждал их об опасности. Но мужчина не хотел воевать, и я отпустил его. Посмотрите, чем это кончилось. Повстанцы расстреляли их, когда они пробирались через просеку. Мои люди принесли тела обратно, и я решил показать это вам, чтобы вы осознали, в каком мы положении.
Лейтенант говорил около часа. Он перечислил все зверства боевиков: как те отрезали людям головы на глазах у их родственников, сжигали целые деревни со всеми обитателями, заставляли сыновей совокупляться с матерями, разрубали пополам младенцев, потому что те слишком громко плакали, распарывали животы беременным женщинам, вынимали оттуда малышей и убивали их… Он сплюнул на землю и еще долго описывал ужасы и пытки, пока не упомянул все, что, по его мнению, могло касаться каждого из присутствующих.
– В них не осталось ничего человеческого, – завершил свою речь лейтенант. – Они не заслуживают того, чтобы их оставили в живых. Поэтому мы должны уничтожить всех до единого. Относитесь к этому, как к важной миссии по искоренению великого зла, как к высокому служению своей стране.
Джабати вытащил пистолет и сделал два выстрела в воздух. Слушатели закричали:
– Мы убьем их! Мы сотрем их с лица земли!
Все мы ненавидели боевиков и были готовы сделать все возможное, чтобы не допустить их в селение. Лица у окружающих сделались суровыми и напряженными. Даже погода изменилась под стать настроению жителей: утреннее солнце спряталось за тучи, деревню окутала дымка. Казалось, небеса вскоре обрушатся на землю. И я, и мои друзья испытывали смешанные чувства – ярость и страх одновременно. Джума смотрел на окрестные леса, заложив руки за спину, Мориба обхватил голову руками, Канеи уставился себе под ноги, Муса скрестил руки на груди, Альхаджи прикрыл левой ладонью глаза, а я подбоченился и расставил ноги, чтобы они меньше тряслись.
Женщинам и девочкам велели дежурить по кухне, а всех остальных отправили на склад амуниции, где раньше солдаты отдыхали, курили марихуану и смотрели кино.
Когда мы подошли к зданию склада, навстречу нам вышел сержант с пулеметом «G3». Он встал у двери, улыбнулся, поднял пулемет и пустил несколько очередей в небо. От неожиданности все попадали на землю, а он засмеялся и вошел в здание. Последовав за ним, мы увидели, что здесь нет крыши. У стены выстроились ящики с одеждой и оружием, накрытые брезентом. Лишь небольшой участок склада оставался свободным, и в нем на остове барабана стоял огромный телевизор, а в нескольких метрах от него – генератор и канистры с бензином. Старший сержант повел нас в дальнюю часть помещения, где никто из нас еще не бывал. Из палаток стали выбираться солдаты, чтобы посмотреть на прибывшее «пополнение» – нас было около тридцати мальчишек от тринадцати до шестнадцати лет. Плюс двое еще совсем маленьких – семи и одиннадцати. Их звали Шеку и Джозайя. А Канеи к тому времени уже исполнилось семнадцать.
Один из солдат, одетый в штатское и со свистком на шее, подошел к стеллажу с автоматами и выдал каждому из нас по «калашникову» («АК-47»). Когда он подошел ко мне, я отвел глаза, но он поднял мне подборок и заставил смотреть прямо на него. Только после этого он вручил мне оружие, которое я взял трясущимися руками. Потом он выдал мне магазин с патронами, и я задрожал еще сильнее.
– Похоже, у вас есть нечто общее, – заключил он после того, как внимательно изучил всю компанию. – Вы боитесь смотреть в глаза мужчине и боитесь держать оружие. Руки у вас так и ходят ходуном, будто дуло направленно вам в голову.
Он прошелся вдоль строя и добавил, подняв вверх «АК-47»:
– Этот автомат скоро станет частью вас самих, так что лучше научиться не бояться его. На сегодня все.
Вечером я стоял у входа в свою палатку и ждал: может, кто-то из друзей выйдет, чтобы поболтать. Но никто не вышел. В какой-то момент, правда, вылез Альхаджи и некоторое время смотрел в мою сторону. Потом он отвернулся и потупился. Я уже собирался подойти к нему, но он опять нырнул в палатку. Я вдохнул прохладный ночной воздух, в котором плавал запах марихуаны. Я вздохнул и пошел спать, но заснуть не мог – всю ночь сидел на брезенте, опустив голову на руки, ни о чем особенно не думая. В какой-то момент мне пришло в голову, что это первая бессонная ночь без мигрени. Я стал размышлять, почему вдруг боли прекратились, но тут пропел петух. На улице по-прежнему было темно, но сбившийся с ритма вестник зари кукарекал снова и снова, пока наконец не наступило утро.
Когда в шесть утра колокол прозвонил побудку, мои соседи по палатке, самые младшие из нас Шеку и Джозайя, все еще спали. Пора было подниматься и идти на учения. Я слегка потряс каждого из них за плечо, но они лишь перевернулись на другой бок и не открыли глаза. Тогда я стал стягивать их с коврика за ноги и шлепать, пока они не проснулись. Тем временем солдаты ходили по палаткам и вытаскивали из них всех, кто не успел подняться. Некоторых обливали водой из ведра.
Мы выстроились на площадке для учений. Всем выдали новые крейпсы, армейские шорты и футболки разных цветов. Кому-то досталась футболка Adidas, другим – Nike, а мне – черная с надписью Reebok Pump. Только одно было приятно во всем происходящем – у меня появилась наконец новая обувь.
Надевая шорты, я снял свои штаны, в карманах которых лежали кассеты с рэпом. Штаны тут же подхватил солдат и кинул в костер, специально разведенный для того, чтобы сжечь наши старые вещи. Я бросился было к огню, но пленка уже начала плавиться. На глаза навернулись слезы, губы затряслись… Я отвернулся.
Облаченные в новую одежду мальчишки выстроились в шеренгу – ноги врозь, руки по швам. Так мы стояли и ждали начала учений. В это время вернулись с передовой несколько солдат. Они пополнили запас патронов, рассовали по карманам гранаты. У некоторых на лицах и форме была кровь, но, похоже, они этого не замечали или просто не обращали на это никакого внимания. Быстро позавтракав, они отдохнули несколько минут – постояли, прислонившись к стене и закрыв глаза. А затем вновь отправились туда, куда им явно не хотелось возвращаться. Крепко стиснув автомат, они бежали к вырубке, за которой виднелся лес.
Шеку и Джозайя все время старались встать поближе ко мне. Видимо, они считали, что раз уж живут со мной в одной палатке, то я им вроде старшего брата. На учениях они повторяли все движения, глядя на меня, а не на инструктора, который назвался капралом Гадафи. Это был молодой парень, моложе лейтенанта, но абсолютно лысый. Лицо у него было суровое и волевое, отчего он казался старше своих лет. Даже когда Гадафи улыбался, у него было такое выражение, будто он съел что-то кислое.
Сначала мы несколько минут бегали вокруг здания, а потом стали учиться ползать по-пластунски в кустах недалеко от площадки. Капрал Гадафи поднимал кулак вверх, затем опускал его, и по этому знаку мы падали на землю и быстро ползли через заросли кустарника, стараясь производить как можно меньше шума. Нужно было добраться до определенного дерева, затем, пригнувшись, перебежать от одного дерева к другому и возвратиться на площадку. Гадафи мало говорил во время тренировок. Он ограничивался короткими ремарками, вроде «неплохо», «ужасно», «быстрее». Команды он чаще всего отдавал, подавая знаки руками. Капрал объяснил, что в боевых условиях мы будем общаться только так. Указав на просеку, он сказал: «Одно слово там – и вы получите пулю в лоб». Тут он ухмыльнулся и уставился на нас, видимо, намекая, что мы тоже должны смеяться.
Мы долго отрабатывали перебежки и ползание, а потом нам разрешили перекусить хлебом с намазанным на него заварным кремом. Капрал дал нам на перекус всего одну минуту. Все, что мы не успели доесть, у нас отбиралось. Поначалу никто не укладывался в отведенное время, но уже через неделю каждый мог уплести любой продукт за шестьдесят секунд. Это был единственный навык, в котором мы быстро достигли совершенства.
После позднего завтрака мы снова встали в строй. Капрал раздал всем автоматы Калашникова. Когда подошла моя очередь, он пристально посмотрел мне в глаза, как бы давая понять, что сейчас вручит мне что-то особо ценное. Затем ткнул пальцем мне в грудь, обошел кругом и снова уставился на меня. Его темное лицо подергивалось, так же как и веки красных, воспаленных глаз. Он оскалился, будто собрался напасть. У меня затряслись колени, но капрал ухмыльнулся. Я уже собирался изобразить ответную улыбку, но его физиономия снова стала серьезной. На лбу проступили вены. Не отрывая взгляда от меня, он потянулся к деревянной коробке и достал «АК», вынул из него рожок и протянул мне двумя руками. Я колебался секунду-другую, и он с силой ударил меня автоматом в грудь. Я сжал холодный металл дрожащими пальцами и побежал в конец строя, не решаясь взглянуть на то, что мне вручили. Раньше я никогда не держал в руках оружия, и оно вызывало у меня страх. Единственное, что хоть как-то его напоминало, было игрушечное ружье, сделанное из бамбука. Мы с ребятами сами делали такие, когда нам было семь лет, и играли в войну на кофейных плантациях и в недостроенных домах. Мы кричали «пух-пух», и тот, кто успевал произнести это первым, объявлял другому, что тот убит.
Во второй половине дня мы продолжили тренировки. На этот раз с автоматами, но без патронов. Мы ползали с «АК» за спиной и, держа его в руках, бегали с ним вокруг зданий. Автоматы были несколько тяжеловаты для Шеку и Джозайи. Мальчики постоянно роняли их и снова подбирали. После обеда, длившегося всего минуту, мы перешли к другим занятиям – отправились в находящуюся неподалеку банановую рощу, чтобы отрабатывать штыковые удары на банановых деревьях.
– Представьте себе, что это враги, которые убили ваших родных и близких. Они в ответе за все, что случилось с вами, – кричал капрал.
– Так-то вы расправляетесь с теми, кто уничтожил всю вашу семью! – воскликнул он чуть позже. – Я бы сделал это вот так.
Гадафи вытащил штык и стал с остервенением колоть банановое дерево:
– Сначала я нанесу удар в живот, потом в шею, потом в сердце. Я вырежу у него сердце и покажу ему, а потом выколю ему глаза. Помните о том, что пытки, которым подверглись ваши родители, были еще более жестокими! Продолжайте.
Он вытер лезвие о банановый лист. Нас его пример довел до такого исступления, что мы с яростью набросились на стволы банановых деревьев и наносили удары, пока те не повалились на землю.
– Хорошо, – кивнул капрал и подумал о чем-то своем, от чего улыбка задержалась на его лице чуть дольше, чем обычно. Еще много раз во время учений он повторял эту фразу: «Представьте себе, что перед вами враги, которые убили ваших родных и близких. Они в ответе за все, что случилось с вами».
В тот день мы научились вставлять рожок в автомат и освоили другие базовые навыки обращения с ним. «Не нужно ставить «АК» на предохранитель, это отнимет у вас время в критический момент», – объяснял капрал. Вечером мы учились стрелять по фанерным мишеням, подвешенным к невысоким деревьям на краю леса. Шеку и Джозайя были не в состоянии удержать автомат, и капрал подставил им стул, на спинку которого можно было опереться для большей устойчивости. В конце дня нас научили разбирать и смазывать автоматы. Они были такие старые, что нередко давали осечки или вообще выходили из строя.
Когда мы вернулись в деревню вечером, мои соседи по палатке сразу отключились. Они уже не улыбались во сне. «Пух, пух, бум!» – шептал Шеку, а Джозайя бормотал: «Раз, два», – под такой счет мы отрабатывали колющие движения на банановой плантации. Я страшно утомился, но спать не мог. В ушах звенели выстрелы, все мышцы болели, натертый указательный палец нарывал. Днем не было времени обдумать все происходящее, но теперь можно было предаться размышлениям. Да, я могу разбудить в себе гнев, могу представить, как я зарежу или застрелю боевика. «Повстанцы в ответе за все, что случилось с вами». Я представил, что захватываю в плен нескольких бандитов, запираю их в доме, обливаю стены бензином и подношу спичку. Все смотрят, как горит здание, и смеются.
От этих мыслей меня отвлекло какое-то мурлыканье. Мальчик по имени Лансана, спавший через три палатки от нашей, напевал во сне. Он никогда не пел этих песен, когда бодрствовал. Петь во сне он начал именно в тот день, когда мы учились стрелять. Его голос гулко разносился над домами и затихал вдали.
Глава 13
Кажется, в одно из воскресений капрал вдруг устроил нам выходной. Он провел ладонью по плоской стороне штыка и заявил:
– Если вы верующие (я имею в виду христиан), помолитесь своему богу сегодня, потому что другого раза может и не представиться. Свободны!
Мы пошли на площадь и стали гонять в футбол, не переодеваясь – в камуфляжных шортах и новых, недавно выданных нам крейпсах. Вдруг мимо прошел лейтенант. Мы остановились и отдали ему честь, на что он сказал:
– Продолжайте. Я хочу посмотреть, как мои солдаты играют.
И уселся с книгой неподалеку, снова взявшись за «Юлия Цезаря».
Набегавшись, ребята решили пойти искупаться. День был солнечный. Мы бежали к реке, прохладный ветерок приятно овевал тело, высушивая капли пота. Несколько минут мы ныряли и кувыркались, хватали друг друга за ноги. Потом разделились на две группы, каждая из которых пыталась захватить как можно больше пловцов из команды противника.
Тут пришел капрал и объявил:
– Собирайтесь! Увольнение окончено.
Все побежали за ним обратно в деревню, по дороге успев еще немного поиграть в салки.
Когда мы вернулись в «казарму», нам велели быстро почистить и смазать автоматы, раздали ранцы, подсумки и поставили перед нами два ящика с боеприпасами. В одном были снаряженные рожки, а в другом – патроны россыпью. Капрал велел взять как можно больше, сколько удастся унести.
Читать бесплатно другие книги:
