Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата Бих Ишмаэль

Глава 21

Иногда по вечерам мы собирались всей семьей (включая Мохамеда, который жил теперь с нами), и я рассказывал родным о поездке в Америку. Я подробно описывал мельчайшие детали – летное поле, аэропорт, самолет, как выглядят облака, когда глядишь из иллюминатора. У меня снова замирало все внутри, когда я вспоминал, как ступил на движущуюся дорожку в аэропорту Амстердама. Я никогда не видел такого скопления белых людей: все хватали багаж и разбегались в разные стороны. Я рассказывал о людях, с которыми встречался; о том, какие высокие в Нью-Йорке здания, об услышанных на улицах ругательствах. Я постарался доступно объяснить, что такое снег и почему так рано темнеет.

– Кажется, это было довольно странное путешествие, – приговаривал дядя.

А мне временами казалось, что все происходило лишь в моем воображении.

Мы с Мохамедом снова пошли учиться – нас отправили в школу Святого Эдуарда. Я был очень рад этому. Мне вспоминалось, как здорово было в младших классах слушать каждое утро звук метлы, подметавшей опавшие за ночь манговые листья, и громкий щебет птиц, переговаривавшихся в этот ранний час на повышенных тонах. Наша начальная школа была очень маленькой – крошечный домик, выстроенный из сырцовых кирпичей, с металлической крышей. В нем не было ни дверей, ни бетонного пола, и вообще он был слишком мал, чтобы вместить всех учеников. Обычно уроки проводились на улице в тени манговых деревьев.

Мохамед мало что помнил из первых лет учебы. Ну, разве что недостаток письменных принадлежностей да работу в школьном огороде. Мы помогали учителям вскапывать грядки и ухаживать за садом. Им годами не платили зарплаты, так что земледелие было для них единственным способом добыть себе пропитание. Чем больше мы с другом все это обсуждали, тем больше я понимал, что отвык от школьной дисциплины, домашних заданий. Я забыл, что это значит – сидеть тихо на уроке, общаться с одноклассниками, играть с ними и подтрунивать над ними. Но мне очень хотелось вернуться к этой жизни.

Однако в первый же день оказалось, что соученики нас побаиваются. Они старались держаться от нас подальше, будто мы с Мохамедом могли вскочить и ни с того ни с сего кого-то убить. Каким-то образом все узнали, что мы были солдатами. Война не только лишила нас детства, но и до сих пор продолжала калечить наши судьбы. Ее страшный отпечаток сказывался во всем, что бы мы ни делали.

Мы обычно шли в школу очень медленно. По дороге я мог подумать о жизни и о своем будущем. Я был уверен, что хуже, чем было, уже не будет. Эта мысль всегда вызывала улыбку. Мне все еще не удалось до конца вновь привыкнуть к жизни в семье. Зато семья стала больше. Я стал говорить всем, что Мохамед – мой брат. Тогда ничего не нужно было объяснять. Мне – и это было понятно – не удастся совсем забыть о прошлом, и в то же время не хотелось больше обсуждать его, чтобы в полную силу жить настоящим.

Двадцать пятого мая 1997 года я, как всегда, проснулся рано и сидел на плоском камне за домом, ожидая, когда проснется город. Но вместо обычных утренних звуков послышались выстрелы, доносившиеся от Дома правительства и здания парламента. Пальба разбудила моих родственников. Мы с дядей стояли на веранде и с тревогой смотрели на город. Соседи тоже беспокойно вглядывались в даль. Мы не знали, что происходит, но видели, что по Подемба-роуд бегут солдаты, а по площади возле тюрьмы разъезжают армейские грузовики.

Стреляли все больше и больше. Теперь пальба доносилась из разных районов города. Растерянные горожане, дрожа от страха, наблюдали происходящее со своих веранд. Мы с Мохамедом переглядывались: «Опять? Только не это!» – читалось во взгляде моего друга. После обеда двери центральной тюрьмы распахнулись. Новое правительство не только выпустило заключенных, но и вооружило их. Некоторые сразу отправились к судьям, вынесшим им приговор, и к юристам, участвовавшим в процессах, чтобы убить этих людей и их семьи. Если в доме никого не оказывалось, его поджигали. Другие бывшие заключенные присоединились к солдатам, которые грабили магазины. Дым от пожарищ поднялся в небо и заволок весь город.

Вдохновитель путча выступил по радио и объявил себя новым президентом Сьерра-Леоне. Его звали Джонни Пол Корома, и он возглавлял Революционный совет вооруженных сил (РСВС). Совет был сформирован из офицеров армии Сьерра-Леоне для свержения демократически избранного президента Теджана Каббы. По-английски новый глава государства говорил отвратительно. Столь же мерзкими были его попытки оправдать переворот. Он посоветовал гражданам заняться своими делами, заверив, что ситуация под контролем. Его речь почти заглушали слышавшиеся поблизости выстрелы, взрывы, крики солдат.

Вечером по радио сообщили, что повстанцы из ОРФ и правительственные войска объединили свои усилия ради свержения гражданского правительства и что все это делается «в интересах нации». Солдаты и боевики, раньше находившиеся в зоне военных действий в лесах, хлынули в столицу. Всю страну захлестнула волна беззакония. Мне все это было ненавистно. Возвращаться к прежней жизни я не желал. Это значило, что на сей раз мне вряд ли удастся уцелеть.

Бойцы РСВС и Объединенного революционного фронта добрались до банковских хранилищ. Они взрывали бронированные двери гранатами или другими средствами и изымали деньги. Иногда они останавливали на улицах прохожих, обыскивали их и отбирали все, что находили. Ими были заняты все средние школы и университетские общежития. Нам было нечем заняться, оставалось только сидеть целый день на веранде без дела. Дядя решил закончить возведение нового дома – я понемногу помогал ему со строительством с тех пор, как переехал из реабилитационного центра. Утром мы отправлялись на этот участок, работали полдня, пока не начиналась послеполуденная стрельба, а потом бежали домой и прятались под кроватями. Но вскоре стало опасно просто долго находиться на улице – очень многих людей убили шальные пули. Так что мы решили пока подождать с окончанием строительства.

Вооруженные люди разграбили все продовольственные магазины и рынки столицы, а из-за общей нестабильности ввоз в город продуктов из-за границы и из деревни прекратился. Чтобы хоть что-то купить, необходимо было пробраться в центр Фритауна, в самую гущу беспорядков. Лора Симмз несколько раз присылала мне деньги, и мне удалось приберечь некоторую сумму. Так что мы с Мохамедом решили отправиться на поиски какой-нибудь еды – гари, консервированных сардин, риса. Я понимал, что рискую: можно было нарваться в городе на моих бывших братьев по оружию, которые убили бы меня, узнав, что я уклоняюсь от участия в войне. Но просто сидеть дома я тоже не мог. Надо было добыть провизии.

Мы слышали, что где-то в центре есть черный рынок. Торговцы приезжают во двор заброшенного дома и продают там продукты, которые иначе как здесь простые люди, не имеющие связи с военными, достать не смогут. Все товары предлагались по двойной цене, но это был единственный доступный нам источник продовольствия. И мы решили двинуться туда. Выйдя из дома очень рано, мы пошли по улицам, с трепетом ожидая, что можем наткнуться на знакомых. Низко опустив головы, проскользнули мимо юных повстанцев и солдат. В заброшенный двор мы пришли, когда продавцы только начали раскладывать продукты. Нам удалось купить рис, немного пальмового масла, рыбу и соль. Тем временем народ стал прибывать – все поспешно совершали покупки, приценивались – у кого на что хватит денег.

Когда мы уже собирались уходить с рынка, к нему подъехал открытый «Лендровер». Вооруженные люди выпрыгнули из него еще до того, как машина остановилась. Они приблизились к толпе горожан и дали несколько предупредительных выстрелов в воздух. Командир в мегафон приказал всем бросить сумки с продуктами, завести руки за голову и лечь лицом на землю. Одна женщина заметалась и попыталась убежать. Солдат с красной повязкой на голове выстрелил ей в голову. Она вскрикнула и навзничь упала на камни. Это вызвало еще большую панику, все бросились врассыпную. Мы схватили свои покупки и тоже побежали, пригибаясь под пулями. Все это было мне очень, очень знакомо.

На пути нам встретился еще один «Лендровер» с военными. Они открыли огонь по продавцам и покупателям. Кого-то сбивали с ног ударами прикладов. Нам удалось спрятаться за стеной, разделявшей двор, где был рынок, и главную улицу. Потом мы быстро, но с большой осторожностью стали пробираться дворами в гавань. Из самого дальнего ее конца – кладбища отживших свое судов и суденышек – мы снова вывернули на основную магистраль города, зажали продукты под мышкой и побежали. До дома оставался последний относительно небольшой отрезок пути. Недалеко от Хлопкового дерева в самом центре города мы наткнулись на марш протеста. Люди в белых футболках и с белыми повязками на головах несли плакаты вроде «Остановите бойню!». Мы попробовали обойти митингующих и свернули за угол. И вдруг оказались лицом к лицу с группой вооруженных мужчин. Некоторые были в гражданской одежде, кто-то – в военной форме. Они бежали нам навстречу, готовясь разогнать митинг. Нам некуда было деться, и, повернув обратно, мы смешались с толпой протестующих. В нее выстрелили слезоточивым газом. У многих началась рвота и пошла носом кровь. Все устремились к Кисси-стрит. Мы с Мохамедом неслись со всех ног, стараясь в суматохе не потерять друг друга. Дышать было невозможно, в горле щипало, будто я вдохнул жгучих специй. Я прикрыл нос рукой, а другой еще крепче сжал мешок с едой. По щекам текли слезы, веки отяжелели, глаза резало. Ярость и отчаяние вскипали внутри, но я старался взять себя в руки. Нельзя было терять присутствия духа и ввязываться в драку. Я знал, что меня тут же прикончат, я ведь теперь гражданское лицо.

Мы бежали вместе со всеми, пытаясь вырваться из толпы и добраться до дома. У меня сильно болело горло, а Мохамед кашлял так, что у него на шее вздулись вены. Наконец нам удалось вырваться из людского потока. Мы жадно припали к колонке с водой. Вдруг к нам приблизилась еще одна толпа. Ее преследовали солдаты. Мы снова рванули вперед, не выпуская из рук сумок с продуктами.

Теперь мы оказались в гуще недовольных студентов на улице, по обеим сторонам которой плотными рядами возвышались многоэтажные здания. Над ней завис вертолет. Он начал медленно снижаться, двигаясь прямо на людей. Было понятно, что сейчас начнется. Поэтому мы бросились к ближайшей водосточной канаве и спрятались в ней. Вертолет был уже метрах в двадцати пяти от земли и тут стал кружить, заставляя колонну протестующих разбежаться по обеим сторонам проезжей части. Из вертолета раздались пулеметные очереди. Студенты пытались укрыться, спасая свои жизни. Шумная улица, только что пестревшая множеством плакатов, за несколько минут превратилась в безмолвное поле боя. Везде лежали убитые и раненые, души которых готовились покинуть бренные тела.

Мохамед и я нырнули в переулок, в конце которого был забор, а за ним – главный проспект. Тут был военный пикет. Вооруженные люди патрулировали весь район. Мы спрятались еще в одной канаве и пролежали там шесть часов, дожидаясь ночи. Под покровом тьмы было легче уворачиваться от пуль, потому что можно было проследить траектории по оставляемому ими красному следу. С нами коротали время другие люди. Студент в голубой футболке постоянно утирал ее краем мокрый лоб. Молодая женщина, наверное, лет двадцати с небольшим, уткнулась лицом в колени, дрожала и раскачивалась из стороны в сторону. Прислонившись спиной к стенке ямы, сидел, обхватив руками голову, мужчина с бородой. Его рубашка была испачкана пятнами чужой крови. Все, что происходило сейчас в городе, казалось мне сущим кошмаром, но все же стрельба и беспорядки пугали меня меньше, чем всех этих людей, не знавших войны. Они столкнулись с ней впервые, и на них было больно смотреть. Хотелось верить, что дядюшка не очень беспокоится сейчас за нас. Послышались новые выстрелы, и мимо проплыло облако слезоточивого газа. Мы зажали носы и дождались, пока ветер погонит газ дальше. Ночь все не наступала, ожидание казалось бесконечным. Но сумерки окутали город в положенный им час, и мы наконец добрались до дома – пригибаясь и мелкими перебежками перемещаясь от одного здания к другому, иногда перелезая через заборы.

Дядя сидел на веранде. В глазах у него стояли слезы. Когда я поздоровался с ним, он вскочил, будто увидел привидение. Он обнял нас, долго не отпускал от себя и попросил пообещать, что мы больше не будем ходить в город. Но нам пришлось бывать там еще не раз. Больше негде было достать продукты.

Стрельба не прекращалась все следующие пять месяцев. Она стала новым привычным «звуковым фоном» города. По утрам семейства собирались на верандах, держа детей на руках, все следили, как бродят по городу большие и малые группы людей с автоматами. Они грабили, насиловали, убивали, творили все, что их душе угодно. Всякий раз, когда завязывалась активная перестрелка, матери вздрагивали и крепче прижимали к себе своих чад. Есть простым людям было нечего, они питались в основном сырым, вымоченным в воде рисом с сахаром и гари с солью. Многие регулярно слушали радио, надеясь, что скоро придут хорошие новости. Иногда над городом поднималось несколько столбов дыма. Это значило, что солдаты снова подожгли чьи-то дома. Мы слышали, как они хохотали, наблюдая за пламенем. Как-то вечером сосед, который жил через несколько домов от нас, поймал неофициальную радиостанцию, на которой новое правительство обвиняли в преступлениях против гражданского населения. Прошло всего несколько минут, как к его дому подъехал грузовик с солдатами. Они вытащили хозяина, его жену и двух старших сыновей на улицу и расстреляли. Тела сбросили в канаву поблизости. Моего дядю, наблюдавшего эту сцену, вывернуло.

Первые три недели со дня путча все были настолько напуганы, что боялись покидать свои жилища. Но вскоре горожане привыкли к перестрелкам и к безумию, творившемуся вокруг. Люди вновь занялись своими повседневными делами, ходили за продуктами, хотя опасность погибнуть от шальной пули оставалась. Дети играли во дворе, угадывая, из чего произведен выстрел – из «АК-47», «G3» или гранатомета. Я в основном тихо сидел вместе с Мохамедом на плоском камне за домом и думал о том, как несколько лет убегал от войны, но она все равно снова настигла меня. Дальше бежать некуда.

Почти полгода я не общался с Лорой. До переворота мы с ней активно переписывались. Она мне рассказывала о своей жизни и просила меня быть осторожным. Письма от нее приходили из разных частей света – она много путешествовала, выступая с рассказами и собирая фольклор. Уже после начала беспорядков я несколько раз попытался позвонить ей таким образом, чтобы она оплатила звонок[43], но у меня ничего не получалось. Международная связь, предоставляемая Sierra-tel, государственной телефонной компанией, больше не работала.

Каждый день мы с дядей и всеми домашними сидели на веранде и смотрели на город. Сказки в записи уже не слушали, потому что комендантский час наступал еще засветло. Дядя все меньше смеялся и все чаще вздыхал. Надежда, что жизнь наладится, еще не испарилась, но с каждым днем ситуация ухудшалась.

Дядя заболел. Как-то утром, сидя на веранде, он пожаловался на недомогание. К вечеру поднялась температура. Он лежал в спальне и стонал. Мы с Элли пошли в соседний магазин и купили кое-какие лекарства, но день ото дня дядю лихорадило все больше. Тетушка Саллей заставляла его есть, однако после еды у него всегда начиналась рвота. Все больницы и поликлиники были закрыты. Мы рыскали по городу в поисках врача или медсестры, но те, кто еще не бежал из города, боялись покидать дома, потому что не знали, смогут ли туда вернуться. В один из вечеров я сидел рядом с дядей, протирая ему лоб влажной марлей. И вдруг он упал с кровати. Я подхватил на руки его тощее и длинное тело и прижал его голову к своей груди. Скулы похудевшего, некогда круглого лица резко выдавались вперед. Он посмотрел на меня, и я понял по его глазам, что он сдался и не может больше бороться. Я умолял его не оставлять нас. Губы его шевельнулись, он попытался произнести что-то, но слова замерли у него на устах. Дядя умер. Я сидел, все еще обнимая его, и думал о том, как мне передать страшную новость тете, которая ушла на кухню вскипятить воды. Вскоре она вернулась и уронила чашку с кипятком, облив себя и меня. Она отказывалась верить, что ее муж умер. Его тело все еще лежало у меня на коленях. По моим щекам текли слезы. Я впал в оцепенение и не мог ни встать со стула, ни вообще пошевелиться. Прибежали Элли и Мохамед и положили труп на кровать. Через несколько минут мне удалось подняться. Я пошел за дом и колотил кулаками ствол мангового дерева, пока Мохамед не оттащил меня от него. Я в очередной раз потерял все. Смириться с этим было невозможно.

Мои браться и сестры плакали, причитая:

– Кто же теперь о нас позаботится? Почему несчастье постигло нас в такие тяжелые времена?

Из города доносились выстрелы. Люди с автоматами продолжали бесчинствовать.

Похороны состоялись на следующее утро. Несмотря на нестабильность и беспорядки, много людей пришли проститься с дядей. Я шел за гробом; каждый шаг болезненно отдавался у меня в сердце. Мы с Мохамедом, Элли и сестрами держались за руки. Тетя собиралась идти с нами, но потеряла сознание прямо перед выходом. На кладбище имам прочитал несколько сур, а затем гроб опустили в яму и засыпали его землей. Все разошлись, каждый спешил по своим делам. Но мы с Мохамедом еще долго сидели на земле рядом со свежей могилой. Я говорил с дядей: просил прощения за то, что мы не смогли найти тех, кто помог бы ему. Так хотелось надеяться, что он знал, как сильно я любил его. Я мечтал, чтобы он дожил до того времени, когда я стану самостоятельным и взрослым. Высказав все то, что было у меня на душе, я положил руки на холмик и тихо заплакал. Не знаю, сколько времени я так просидел и как долго рыдал. Был уже вечер, скоро должен был начаться комендантский час. Мы с Мохамедом побежали домой, пока солдаты не начали стрелять.

Через несколько дней после похорон я наконец дозвонился до Лоры. Я спросил, могу ли остановиться у нее, если мне удастся бежать из страны и добраться до Нью-Йорка. Она сказала, что примет меня.

– Нет, подумай как следует, – переспросил я. – Если я окажусь в Нью-Йорке, могу я пожить в твоем доме?

– Да, – повторила она.

– Тогда будем считать, что я уже на месте, – ответил я и сказал, что позвоню, когда доберусь до Конакри, столицы Гвинеи, граничащей со Сьерра-Леоне. Там не было войны, и это был единственный путь, каким можно было выбраться за рубеж. Мне нужно было бежать из Фритауна, иначе я в конечном итоге буду призван в армию. А если откажусь служить, мои бывшие боевые товарищи убьют меня. Я знал, что некоторым моим друзьям по реабилитационному центру уже пришлось снова взяться за оружие.

Я покинул город рано утром на седьмые сутки после дядиной смерти. Никого кроме Мохамеда я не посвятил в свои планы. Он должен был рассказать обо всем тетушке после того, как у нее завершится траур. Она заперлась у себя и последние дни ни с кем не разговаривала. Тридцать первого октября 1997 года я вышел из дома в предрассветных сумерках, когда комендантский час еще не окончился. Мне надо было уйти из города до восхода солнца. В этот час ходить было безопаснее: некоторые постовые еще спали, а бодрствующим было трудно разглядеть меня на расстоянии из-за утреннего тумана. Из города доносились отдельные выстрелы. Легкий ветерок неприятно холодил лицо. В воздухе пахло разлагающимися трупами и порохом. Я пожал руку Мохамеду.

– Я тебе сообщу, где мне удалось устроиться, – сказал я ему.

Он похлопал меня по плечу и ничего не ответил.

При себе у меня была только старая грязная сумка с небольшим запасом одежды. Путешествовать с хорошим чемоданом было опасно. Люди с автоматами могут решить, что там что-то ценное, и, недолго думая, подстрелят тебя. Я уходил в сумерках, оставляя Мохамеда одного на веранде. И тут мне стало страшно. Какое знакомое чувство: это со мной уже было! Я остановился на минуту возле электрического столба, глубоко вдохнул и сделал несколько энергичных боксерских выпадов. «Надо постараться выбраться отсюда, – подумал я. – А если не удастся, что ж, тогда опять пойду в армию». Размышлять о том, что будет дальше, не хотелось.

Я быстро шел вдоль водосточных канав, в которых можно было спрятаться, услышав приближение машины. Прохожих на улицах не было. Иногда мне приходилось обходить блокпосты, либо пробираясь по канавам, либо по задам дворов. Так я благополучно добрался до старого, ныне, как считалось, не действующего автовокзала на окраине. Там было много мужчин (на вид лет тридцати), некоторое количество женщин, а также несколько семей с детьми пяти и более лет. Они все выстроились в очередь возле обшарпанной стены. Одни держали узлы с вещами, другие взяли на руки малышей.

Я прошел в конец очереди и присел на корточки, чтобы нащупать пяткой спрятанные в правом носке деньги и удостовериться, что они на месте. Мужчина передо мной все время что-то бормотал себе под нос и шагал туда-сюда, от стены и обратно. Так прошло несколько минут, и тут один человек, стоявший вместе со всеми в очереди, сказал, что он водитель автобуса, и пригласил всех следовать за ним.

Мы прошли мимо полуразвалившихся бетонных стен. На площадке стоял автобус, покрашенный в темный цвет. Даже диски на колесах были черные. Это было сделано для того, чтобы его невозможно было различить в ночи. Автобус выехал из города какими-то неведомыми тропами. Выбранной водителем дорогой, видимо, давно никто не пользовался. Казалось, мы пробираемся по кустам. Ветви и сучья хлестали по бортам. Так он медленно пробирался по кочкам во мгле, пока не взошло солнце. Помню, один раз всем пришлось выйти, чтобы автобус мог въехать на невысокий холм. Пассажиры молчали, их лица были напряженными и испуганными. Они понимали, что все еще не покинули окрестностей города, а значит, опасность где-то рядом. Потом все снова расселись по местам, и через час водитель высадил нас у старого моста.

Мы заплатили за проезд и пошли по ржавому металлическому настилу. На мост заходили с осторожностью – не более чем по двое сразу. Впереди ждал долгий путь: мы шли целый день к остановке, на которую на следующее утро должен был прибыть другой автобус. Только таким образом можно было покинуть Фритаун. Все другие направления контролировали боевики и солдаты, поставленные новым правительством. Они запрещали гражданским покидать город и нередко расстреливали беженцев.

На станции собралось человек тридцать. Все расселись на земле и приготовились коротать ночь. Никто не переговаривался; люди вели себя тихо, потому что понимали: весь этот ужас еще не окончился. Родители нашептывали что-то на ухо детям, боясь говорить вслух. Кто-то уставился в землю, кто-то играл с камешками. Ветер доносил звуки отдаленных выстрелов. Я сидел на краю канавы и жевал сухой рис – небольшой его запас имелся у меня в пакете. Когда же прекратится мое бесконечное бегство от войны? Что будет, если автобус завтра не придет?

Об этом способе покинуть город рассказал мне сосед. Он уверял, что это единственный возможный путь. Пока обстоятельства складывались благополучно, но на душе у меня было неспокойно, потому что я знал, как быстро все меняется в военное время.

Я убрал рис в сумку и прошел по дороге в поисках места для ночлега. Некоторые люди спали прямо под кустами рядом с остановкой. Так они сразу услышат рев мотора и точно не пропустят автобус. Чуть дальше еще несколько человек расчищали себе площадку под сплетенными ветвями сливовых деревьев. Они сгребли в сторону сухую листву, а свежую собрали в кучки, послужившие своего рода подголовниками. Один мужчина сделал себе веник из веток и активно орудовал им. Я перепрыгнул через канаву, сел, прислонившись к дереву, и просидел так почти всю ночь, думая о дяде, родителях, братьях, друзьях. Почему все вокруг умирают, а я остаюсь в живых? Чтобы перестать злиться на судьбу, я некоторое время ходил взад-вперед по тропинке.

Утром все встали, отряхнулись, некоторые даже умылись росой. Мужчины стряхнули ее с листьев и тщательно протерли ею лица и головы. В томительном ожидании прошло несколько утренних часов, и вот наконец мы услышали где-то вдалеке шум мотора. Уверенности, что это именно наш транспорт, не было, поэтому все подхватили сумки и спрятались в кустах на обочине. Гул приближался, и вот уже показался автобус. Люди повыскакивали на дорогу и стали махать, пока он не остановился. Пассажиры быстро загрузились в него, и водитель тут же нажал на газ. Кондуктор ходил по проходу и собирал плату. Я заплатил полцены, потому что был моложее восемнадцати лет, но «половина билета» в тот момент стоила дороже, чем полная его стоимость в мирное время. Я смотрел в окно на проплывавшие мимо деревья.

Вдруг автобус замедлил ход, а вместо деревьев в окне показались солдаты со здоровенными автоматами, наставленными на нас. Пассажирам приказали выйти, мы прошли мимо сооруженных поперек дороги заграждений. Я огляделся и увидел в кустах много вооруженных людей с полуавтоматическими пулеметами и гранатометами. Я так пристально рассматривал их, что чуть не столкнулся лоб в лоб с военным, который шел к автобусу. Он глянул на меня налитыми кровью глазами. В них я прочитал угрозу: «Я могу прикончить тебя, и ничего мне за это не будет». Я хорошо знал этот взгляд.

Автобус обыскали, но что хотели найти, никто из нас не понял. Через несколько минут мы снова расселись по местам. Машина плавно тронулась вперед, я проводил взглядом баррикаду и вспомнил, как брал приступом такие заграждения. Пришлось срочно прогнать мимолетное воспоминание, чтобы не погружаться глубоко в прошлое. Такого рода контрольных пунктов на пути было много, и везде солдаты вели себя по-разному. Некоторые требовали денег даже с тех пассажиров, у которых документы были в порядке. Если откажешься платить, тебя могут отправить обратно в город. Те, у кого не было средств, оставляли на этих КПП украшения, часы и любое ценное имущество. Всякий раз, как начиналась очередная проверка, я читал про себя молитвы, которые, я надеялся, должны помочь мне преодолеть все испытания.

Около четырех часов дня автобус прибыл на конечный пункт – в городок Камбия. Впервые с тех пор, как мы покинули Фритаун, я увидел слабое подобие улыбки на лицах некоторых пассажиров. Но вскоре они снова помрачнели. Поднялся ропот, потому что пришли пограничники и потребовали плату за разрешение пересечь границу. Все полезли кто в носок, кто за отворот брюк, кто в повязанный на голову тюрбан, чтобы достать оттуда остатки сбережений. Женщина с двумя мальчиками лет семи умоляла офицера не отбирать последнее. Деньги, как она говорила, были нужны ей, чтобы прокормить сыновей в Конакри. Но пограничник и не думал убирать протянутую за мздой руку и прикрикнул на нее, приказав отойти в сторону. Мне было тошно смотреть, как военные требуют взятки со своих же соотечественников, бегущих от войны. Почему нужно платить за возможность выехать из страны? За каждый штамп о пересечении границы у нас просили по триста леоне[44], что составляло примерно двойную месячную зарплату.

Получив нужную печать, я пошел вперед и оказался на пограничной территории, принадлежавшей Гвинее. Город Конакри находился в восьмидесяти километрах отсюда, поэтому я ускорил шаг, чтобы побыстрее добраться до автобуса, который доставит меня в столицу. Я старался не думать о том, что не знаю ни одного из языков, на которых говорят в Гвинее[45]. Сперва меня это немного беспокоило, но я был так счастлив, что сумел выбраться живым из Сьерра-Леоне, что другие тревоги на время отошли на второй план.

Автобусы в Конакри стояли за пограничной полосой, патрулируемой гвинейскими солдатами. На «ничейной земле» отирались менялы, предлагавшие иностранцам купить валюту Гвинеи[46] по совершенно произвольному, из головы взятому курсу. Я думал, что военные должны были бы возражать против нелегального обмена, но они не проявляли к этому никакого интереса. Я поменял деньги и пошел на паспортный контроль. Здесь толпилось много солдат, которые не говорили по-английски или притворялись, что не понимают. Автоматы у них были сняты с предохранителей, стволы выставлены вперед, будто они все время ждали провокаций. Я старался не смотреть им в глаза, потому что боялся, что они прочтут в моем взгляде мое прошлое и узнают, что я тоже когда-то служил в армии, а теперь бегу от этой незавидной доли.

Все эмигранты перед тем, как отправиться в автобус, должны были пройти досмотр в темно-коричневом деревянном домишке. Там солдаты вскрывали багаж, в то время как его владельцы выходили на улицу и предъявляли документы офицерам. Когда я зашел в дом, мою сумку грубо разорвали и вытряхнули ее содержимое на пол. Но я быстро все собрал и уложил в пакет, потому что вещей было немного: две рубашки, две майки, три пары штанов.

Когда я вышел после досмотра, мне показалось, что на меня смотрят все находящиеся во дворе пограничники. Надо было показать документы, но кому именно? Конторок было очень много, и я не знал, к какой идти. Солдаты, одетые в форму, сидели при полном вооружении в тени манговых деревьев. Одни повесили автоматы на спинку стула, другие положили на стол, дулом к деревянному «таможенному пункту». Это делалось намеренно, чтобы люди нервничали. Так проще вымогать у них деньги.

Пограничник с сигарой в зубах, развалившийся за крайним справа столом, жестом велел мне подойти к нему. Он протянул руку за документами. Я вложил в нее паспорт, не глядя ему в лицо. Он говорил на незнакомом мне языке. Военный сунул мой паспорт в нагрудный карман, вытащил изо рта сигару, потом положил руки на стол и мрачно уставился на меня. Я опустил голову, но он поднял мой подбородок, заставляя смотреть прямо. Он снова вынул сигару и снова изучил мои документы. Глаза у него налились кровью, но на лице появилась ухмылка. Он сложил руки на груди и откинулся на спинку стула, пристально рассматривая меня. Я криво улыбнулся, и тогда он засмеялся, произнес что-то непонятное и выставил вперед руку ладонью вверх. Теперь усмешка исчезла с его губ. Пришлось сунуть в ладонь несколько купюр. Он понюхал их, убрал в карман, вернул мне паспорт и показал, что я могу идти к воротам.

За ними стояло в ряд много автобусов, и непонятно было, какой из них следует в Конакри. Я попытался спросить, но никто не понимал меня. По-французски я знал только слово «бонжур», но от него не было никакой пользы.

Бродя в поисках автобуса, я случайно столкнулся с прохожим.

– Watch wussai you dae go[47], – буркнул он на крио.

– Me na sorry, sir. – Я решил завязать разговор. – How de body?[48]

– Me body fine en waitin you dae do na ya so me pekin?[49]

Я объяснил, что ищу автобус на Конакри. Незнакомец ехал туда же.

В автобусе было полно народу, и большую часть пути я стоял.

На отрезке пути в восемьдесят километров было более пятнадцати блок-постов. И везде солдаты немилосердно обирали проезжающих. Все КПП выглядели примерно одинаково: у обочины джипы с установленными на них пулеметами, двое солдат у металлического заграждения, под тентом справа еще несколько военных. На некоторых остановках встречались хижины, в которых досматривали пассажиров. Для сьерралеонцев действовал единый «тариф» взятки. Тех, кто не мог заплатить, выкидывали из автобусов. Мне было интересно, куда деваются эти люди. Неужели их действительно высылают из страны? Благодаря помощи встреченного у границы соотечественника мне удалось преодолеть несколько блокпостов, ничего не заплатив. Большинство солдат думали, что я его сын, поэтому проверяли документы только у него, а меня не трогали. С него брали плату за двоих, но он, похоже, не замечал этого. Для него важно было побыстрее добраться до Конакри, а деньги – не проблема.

На одном из пунктов солдаты завели меня в комнату для досмотра и велели раздеться. Вначале мне очень не хотелось снимать одежду, но потом я увидел, что одного из отказавшихся от этой процедуры они бросили на пол и порвали на нем рубашку и штаны. Пришлось подчиниться. Один из постовых отобрал мой любимый ремень с пряжкой в виде головы льва. Я бежал к автобусу, поддерживая брюки рукой, крепко сжимая зубы и кулаки, чтобы сдержать гнев.

На последнем КПП обыскивавший меня солдат велел поднять руки за голову. Штаны упали. Некоторые пассажиры засмеялись. Солдат подвязал их шнурком, который оказался у него с собой. После этого он вытащил из моего кармана паспорт, пролистал его и вернул мне. Я встал в очередь: люди ждали, чтобы им поставили отметку о въезде. Меня трясло от возмущения, но я понимал, что надо успокоиться, иначе не видать мне Конакри. Прокатился слух, что стоимость отметки – значительная сумма, равная примерно тремстам леоне. У меня осталось всего сто, и они мне нужны были для продолжения путешествия. Что же делать? Я проделал такой путь, и все напрасно… Даже если я захочу вернуться во Фритаун, у меня не хватит на это денег. На глаза навернулись слезы. Выхода из сложившегося положения я не видел и нервничал все больше. Меня уже всего трясло от ужаса, как вдруг я увидел, что человек, только что получивший нужный штамп, выронил две из многочисленных имевшихся у него сумок. В тот момент он как раз огибал блокпост и направлялся к нашему автобусу. После некоторых колебаний я решил рискнуть: тихонько вышел из очереди, подхватил эти сумки и последовал за их владельцем. Я забрался в самый конец салона, вжался в сиденье, косо поглядывая в окно, чтобы удостовериться, что солдаты не смотрят в мою сторону. Все пассажиры вернулись на свои места. Проверяющие не заметили моего исчезновения. Автобус тронулся и стал медленно набирать скорость. Я въехал в страну нелегально и знал, что из-за этого потом возникнут неприятности.

По пути я начал волноваться из-за того, что не знаю, что буду делать, когда наконец приеду в столицу Гвинеи. Я слышал, что посол Сьерра-Леоне позволяет беженцам на несколько дней остановиться на территории дипмиссии, но не знал, где находится посольство. Рядом со мной сидел парень из племени фулани[50]. Он сказал, что жил когда-то во Фритауне. Мы говорили о том, что война сделала с нашей страной. Потом он дал мне свой телефон и предложил звонить, если понадобится помощь в Конакри. Я хотел признаться, что мне негде остановиться, но пока собирался с духом, он уже вышел. Я стал озираться, пытаясь отыскать земляка, с которым садился в автобус, но его не было. Вскоре мы остановились у огромного автовокзала. Это была конечная станция. Я вышел и долго смотрел, как пассажиры покидают перрон. Вздохнув и положив руки на голову, я добрел до скамейки и сел. Потом закрыл лицо руками. «Нельзя сидеть здесь всю ночь», – бормотал я себе под нос.

Рядом с вокзалом стояло множество такси. Большинство пассажиров автобуса расселись по этим машинам и уехали. Мне, одинокому иностранцу, не следовало долго торчать поздно вечером на пустой остановке. И я взял такси. Водитель спросил что-то по-французски. Я понял, что он, вероятно, хочет узнать, куда мне ехать.

– В консульство, нет, в посольство Сьерра-Леоне, – сказал я ему.

В окно были видны вышки электропередачи и подвешенные к проводам, качающиеся на ветру фонари. Их свет был ярче луны. Машина остановилась возле посольства, и водитель указал мне на зелено-бело-синий флаг, чтобы подтвердить, что доставил меня в нужное место. Я кивнул и расплатился.

Охранники обратились ко мне на крио и попросили предъявить паспорт. Я показал его, и они разрешили мне войти.

На территории находилось человек пятьдесят, вероятно, таких же беженцев, как и я. Большинство лежали на матрасах в открытом дворе. Рядом стояли их узлы и чемоданы. Некоторые готовились ко сну, доставая матрасы из сумок. Как я понял, люди только ночевали здесь и покидали посольство в дневные часы. Я отыскал свободный угол, сел на пол и прислонился к стене, тяжело дыша. Люди, лежавшие вокруг, навеяли мне воспоминания о нескольких деревнях, которые я проходил, когда бежал от войны. Что со мной будет завтра? Какие испытания принесет новый день? Мне стало страшно и тоскливо. И в то же время я был рад, что Фритаун остался далеко позади, и теперь меня никто не заставит снова взяться за оружие. Это было слабым, но все же утешением. Я достал из пакета остатки риса и принялся жевать их. Недалеко от меня сидела женщина. С ней было двое детей – мальчик и девочка лет семи, не более. Она рассказывала им какую-то сказку, но шепотом, чтобы не мешать другим людям. Я следил за ее жестикуляцией и тут вспомнил одну притчу, которую слышал много раз, когда был маленьким.

Поздно ночью мы сидели в родной деревне у костра, протянув руки к огню. Дети слушали разные сказки и следили за тем, как луна и звезды совершают свой путь по небосводу. Раскаленные угли бросали яркие отсветы на наши лица, а серебристый дым ровными струйками поднимался вверх. Па Сесай, дед одного из моих друзей, в ту ночь поведал нам много интересного. Но перед тем, как начать последний рассказ, он несколько раз повторил:

– Это очень, очень важная история.

А затем откашлялся и начал.

– Жил-был охотник, который отправился в лес, чтобы убить обезьяну. Стоило ему войти в джунгли, как он увидел то, что искал: обезьяна удобно устроилась на нижней ветке одного из деревьев. Она не обратила на человека никакого внимания, даже когда услышала шуршание сухой листвы под его ногами. Охотник вплотную приблизился к ней сзади, поднял ружье и прицелился. Он уже собирался нажать курок, как вдруг обезьяна сказала: «Если выстрелишь в меня, твоя мать умрет. А если не выстрелишь – твой отец умрет». При этом она не двинулась с места, продолжала что-то жевать и время от времени почесывала голову или живот.

– Что бы вы сделали на месте охотника? – спросил па Сесай.

Эту историю рассказывали в моей деревне каждый год. Рассказчик (как правило, кто-то из старейшин) ставил перед маленькими слушателями неразрешимый вопрос в присутствии их родителей. И каждого из детей просили дать на него ответ. Но ответа никто не знал, да и если бы он был, вряд ли можно было что-то сказать при маме и папе. Старейшина тоже никогда не открывал правильного решения этой задачи. Всякий раз, когда на таких посиделках очередь доходила до меня, я говорил, что должен подумать. Конечно, рассказчику это не нравилось.

Мы с друзьями, да и все дети от шести до двенадцати лет, которые обычно собирались у костра, потом активно обсуждали, как же выйти из положения, чтобы избежать смерти одного из близких. Но ничего придумать не могли. Стреляешь ты в обезьяну или нет, все равно кто-то умрет.

В ту ночь, о которой я рассказываю, мы вместе с другими ребятами придумали ответ. Правда, он был сразу отвергнут. Мы сказали па Сесаю, что, если бы были охотниками, не стали бы искать обезьяну. Мало, что ли, других животных, на которых можно охотиться? Олени, например.

– Нет, так не годится, – заявил старик. – Условия задачи предполагают, что вы оказываетесь на месте человека, который уже поднял ружье и должен принять решение.

Он разломил орех колы пополам и, улыбнувшись, положил кусочек себе в рот.

На самом деле еще в семилетнем возрасте я нашел ответ, который показался мне верным. Однако я ни с кем его не обсуждал – боялся, что мама огорчится. Но для себя я решил, что все-таки выстрелил бы в обезьяну, чтобы она больше никого не ставила перед таким жестоким выбором.

Историческая справка

Считается, хотя это и не зафиксировано в письменных источниках, что народ буллом (он же шербро) жил на побережье Сьерра-Леоне ранее XIII столетия, до того, как европейцы впервые попали в эти края. К началу XV века многие племена из различных частей Африки мигрировали на территорию будущего Сьерра-Леоне и осели там. Среди них было и племя темне. Оно заняло север побережья, а менде, другое крупное племя, – южную часть страны. Кроме них в различных районах республики живет еще пятнадцать племен.

1462 г. Начинается письменная история Сьерра-Леоне: на побережье высаживаются португальские путешественники, которые назвали горы, окружающие территорию нынешнего Фритауна, Сьерра-Лиоа (Львиные горы), поскольку хребет напоминает фигуру льва.

1500 – начало 1700-х. Европейские торговцы регулярно останавливаются на мысе Сьерра-Леоне и обменивают одежду и изделия из металла на слоновую кость, древесину и – изредка и в небольших количествах – рабов.

1652 г. Из Сьерра-Леоне в Северную Америку (а именно, на острова Карибского моря, располагающиеся неподалеку от южного побережья нынешних США) впервые были привезены рабы.

1700–1800 гг. Работорговля процветает. Из Сьерра-Леоне на плантации Южной Каролины и Джорджии прибывают рабы, которые особенно ценятся, поскольку обладают навыками выращивания риса.

1787 г. Британские аболиционисты[51] помогли четырем сотням освобожденных рабов из Соединенных Штатов, Новой Шотландии[52] и Великобритании вернуться в Африку и основать в Сьерра-Леоне так называемую «Провинцию Свободы». Эти крио (от слова «креол». – Ред.), как их стали называть, происходили из разных областей Африки.

1791 г. Еще несколько групп освобожденных невольников прибыли в «Провинцию Свободы», и скоро основанное там поселение получает название «Фритаун» (буквально: «свободный город». – Ред.). Сейчас это столица Сьерра-Леоне.

1792 г. Фритаун становится одной из первых британских колоний в Западной Африке.

1800 г. Во Фритаун прибывают освобожденные рабы с Ямайки.

1808 г. Сьерра-Леоне становится британской коронной колонией[53].

1821–1874 гг. Фритаун является резиденцией британского губернатора, который также управляет Золотым Берегом (ныне Гана) и Гамбией.

1827 г. Основан Фура-бэй-колледж, который быстро становится центром притяжения для англоговорящих африканцев Западной Африки. В течение более чем столетия он являлся единственным по-европейски устроенным университетом в Западной Африке южнее Сахары.

1839 г. Невольники, перевозившиеся работорговым судном «Амистад», восстали. Их предводитель, Сенгбе Пиэ, или Джозеф Синк (под этим именем его знали в Соединенных Штатах), был молодым человеком из сьерра-леонского племени менде.

1898 г. Британия вводит в Сьерра-Леоне налог с домовладения, постановив, что жители новообразованного протектората должны платить в зависимости от размеров своей хижины. Таким образом оплачивались «услуги» британской администрации. Эта мера вызвала два восстания во внутренних районах страны, одно из которых было поднято племенем темне, а другое – племенем менде.

1951 г. Британцы вводят в Сьерра-Леоне конституцию, дающую права местному населению. Таким образом постепенно подготавливается деколонизация страны.

1953 г. Создается местное правительство; на пост главного министра англичане утвердили кандидатуру сэра Милтона Маргаи.

1960 г. По завершении успешных переговоров в Лондоне по вопросам конституции Милтон Маргаи становится премьер-министром.

1961 г., 27 апреля. Сьерра-Леоне становится независимым государством, а Милтон Маргаи – его первым премьер-министром. Страна выбрала парламентскую систему в составе Содружества наций[54]. На следующий год Народная пария Сьерра-Леоне (НПСЛ) выбирает Милтона Маргаи, который привел страну к независимости, выигрывает первые всеобщие выборы с общепринятым в мире возрастным цензом.

1964 г. Милтон Маргаи умирает, и премьер-министром становится его единокровный брат сэр Альберт Маргаи.

1967 г., май. На выборах партия Всенародный конгресс (ВНК) выиграла большинство мест в парламенте. Соответственно, генерал-губернатор, представляющий британского монарха, провозгласил Сиаку Стивенса, лидера ВНК и мэра Фритауна, новым премьер-министром. Через несколько часов Стивенс и Альберт Маргаи были посажены под домашний арест бригадным генералом Дэвидом Лансаной, главнокомандующим вооруженными силами республики. Это было сделано под тем предлогом, что формирование правительства следовало бы отложить до завершения выборов племенных представителей в парламент. Вскоре другая группа офицеров составила еще один заговор, а за ним последовал третий переворот, известный как «мятеж сержантов».

1968 г. С возвращением страны к гражданскому правлению Сиака Стивенс наконец вступил в должность премьер-министра. Однако спокойствие окончательно не установилось. В ноябре, когда начались беспорядки в некоторых провинциях, было введено чрезвычайное положение.

1971 г. Правительству удалось предотвратить новый переворот[55]. Кроме того, была одобрена республиканская конституция, и Сиака Стивенс стал первым президентом республики.

1974 г. Против правительства предпринят еще один военный переворот.

1977 г. Студенты выходят на демонстрации, протестуя против правительственной коррупции и растраты государственных средств.

1978 г. Конституция отменена, все партии, кроме правящей ВНК, запрещены. Сьерра-Леоне становится однопартийным государством с ВНК в роли единственной легальной партии.

1985 г. Сиака Стивенс уходит в отставку и утверждает генерал-майора Джозефа Саиду Момо следующим президентом Сьерра-Леоне. Во время правления ВНК во главе с Момо усугубляются злоупотребления властей.

1991 г., март. Небольшая группировка, назвавшая себя Объединенный революционный фронт (ОРФ), под руководством бывшего капрала Фоде Санко начала нападать на деревни в восточной части Сьерра-Леоне на границе с Либерией. Первоначально группировка состояла из повстанцев Чарльза Тейлора[56] и некоторого числа наемников из Буркина-Фасо[57]. Они ставили целью освободить страну от коррумпированного правительства ВНК. Через несколько месяцев военных действий ОРФ установил контроль над алмазными копями в Коно и отбросил правительственные войска к Фритауну.

1992 г., апрель. Группа молодых офицеров во главе с капитаном Валентайном Страссером осуществила военный переворот. Момо бежал за границу. Был учрежден Национальный временный правящий совет (НВПС), который в борьбе с повстанцами оказался столь же беспомощным, как и правительство Момо. Все большая часть территории страны оказывалась в руках бойцов ОРФ.

1995 г. Силы ОРФ контролируют большую часть территории Сьерра-Леоне и стоят буквально у ворот Фритауна. Пытаясь взять ситуацию под свой контроль, НВПС[58] через частные фирмы привлек несколько сотен наемников. Уже через месяц они оттеснили силы ОРФ в анклавы у границ страны.

1996 г. Валентайн Страссер свергнут. На смену ему приходит его министр обороны бригадный генерал Джулиус Маада Био. По требованию общества и из-за давления извне НВПС[59] во главе с Маадой Био согласился передать власть гражданскому правительству путем проведения президентских и парламентских выборов. Они состоялись в марте 1996 г. Президентом стал Ахмад Тиджан Кабба, дипломат, проработавший в ООН свыше двадцати лет, выступавший под флагом Народной партии Сьерра-Леоне.

1997 г., май. Кабба свергнут Революционным советом вооруженных сил (РСВС) – военной хунтой, возглавляемой генерал-лейтенантом Джонни Полом Коромой. Мятежники предложили представителям ОРФ войти в состав правительства.

1998 г., март. РСВС свергнут миротворческими силами группы наблюдателей (ЭКОМОГ) организации ЭКОВАС[60], ключевую роль в которой играет Нигерия. Демократически избранное правительство президента Каббы вернулось к исполнению обязанностей.

1999 г., январь. ОРФ предпринимает новую попытку свержения правительства. Военные действия вновь ведутся в некоторых районах Фритауна, тысячи людей убиты и ранены. Через несколько недель силы ЭКОМОГ отражают нападение ОРФ.

1999 г. июль. В Ломе, столице республики Того, президентом Каббой и главой ОРФ Фодэ Санко подписано мирное соглашение. Оно гарантировало повстанцам места в правительстве, а представителям всех противоборствующих сил – освобождение от преследования. Однако правительство действовало крайне неэффективно, и по крайней мере половина страны оставалась под контролем повстанцев. В октябре Совет Безопасности ООН учреждает миссию ООН в Сьерра-Леоне, чтобы помочь сторонам прийти к мирному соглашению.

2000 г., апрель – май. Боевики активизировались, происходит новая вспышка насилия. Силы ОРФ берут в заложники несколько сотен солдат-миротворцев миссии ООН, захватив их оружие и военное снаряжение. В мае члены ОРФ расстреливают и убивают не менее двадцати человек, собравшихся у дома Санко во Фритауне на демонстрацию против зверств боевиков. В результате этих прямых нарушений мирного соглашения Санко и другие руководители ОРФ арестованы, и группировка теряет свои позиции в правительстве. В начале мая в Абудже, столице Федеративной Республики Нигерия, подписано новое перемирие. Тем не менее план РДР (разоружение, демобилизация, реинтеграция) не сработал, и военные действия продолжились.

2000 г., май. Ситуация в стране обостряется настолько, что британские войска, входящие в состав миротворческих сил ООН, вынуждены провести операцию «Поллисер» по эвакуации иностранных граждан. Англичанам удается стабилизировать положение и склонить противоборствующие силы к перемирию и окончанию гражданской войны.

2001 г. Подписано второе мирное соглашение в Абудже. Оно становится основой для возобновления реализации плана РДР в более серьезных, чем ранее, масштабах. Это приводит к заметному снижению интенсивности военных действий. Проходит разоружение, и правительство постепенно возвращает себе контроль над территориями, находившимися в руках повстанцев.

2002 г., январь. Президент Кабба официально объявляет об окончании гражданской войны.

2002 г., май. Президент Кабба и его партия, НПСЛ, одерживают решительную победу на президентских и парламентских выборах. Кабба переизбран на пятилетний срок.

2002 г., 28 июля. Британцы выводят из страны свой воинский контингент из 200 человек, находившийся здесь с 2000 г. Сто пять человек остаются в Сьерра-Леоне в качестве военных советников.

2002 г., лето. Начинают свою работу Комиссия по примирению и согласию и Особый суд. Они созданы для того, чтобы предоставить трибуну как жертвам насилия, так и нарушителям прав человека: это должно облегчить окончательное примирение. Затем правительство Сьерра-Леоне обратилось в ООН с просьбой учредить особый трибунал по Сьерра-Леоне, под юрисдикцию которого подпали бы те, «кто несет серьезную ответственность за преступления против человечности, военные преступления и серьезные нарушения международного гуманитарного права, а также соответствующих законодательных норм Сьерра-Леоне, имевшие место на территории Сьерра-Леоне в период с 30 ноября 1996 г.».

2002 г., ноябрь. Начинается постепенный вывод миротворческого контингента ООН, достигшего на тот момент численности в 17500 человек.

2004 г., октябрь. Комиссия по примирению и согласию представляет правительству свой окончательный доклад, однако его обнародование откладывается до августа 2005 г. из-за проблем с редактированием и печатью. В июне 2005 г. правительство опубликовало Белую книгу[61], приняв одни и отклонив другие предложения комиссии. В определенных общественных кругах сочли реакцию правительства слабовыраженной и раскритиковали его за неспособность воплотить в жизнь рекомендации, данные в докладе.

2005 г., декабрь. Официально завершается миротворческая миссия сил ООН, учреждается Постоянная миссия ООН в Сьерра-Леоне, которая получает мандат на миротворческую деятельность в этой стране.

2006 г., март. После консультаций с новоизбранным президентом Либерии Элен Джонсон-Серлиф президент Нигерии Олусегун Обасанджо предоставляет либерийским властям право взять под стражу Чарльза Тейлора, проживающего в Нигерии в эмиграции. Два дня спустя Тейлор попытался бежать из Нигерии, но был схвачен и ранним утром 29 марта под конвоем солдат ООН доставлен во Фритаун. Он немедленно водворен в тюрьму ООН, где ожидает приговора Специального трибунала по Сьерра-Леоне за одиннадцать военных преступлений[62].

Благодарности

Я и не надеялся, что доживу до совершеннолетия, еще менее мне верилось, что когда-нибудь напишу книгу. В своей «второй жизни», начавшейся после переезда в США, я встретил множество замечательных людей. Их сердца были открыты мне навстречу; их дома становились мне домом. Они верили в меня и поддерживали во всех начинаниях. Без них эти воспоминания никогда бы не увидели свет. Я неизмеримо благодарен моим близким, прежде всего приемной матери Лоре Симмз за ее самоотверженный и неутомимый труд. Она помогла мне перебраться в Соединенные Штаты, она дарила мне свою любовь, помогала советом, приютила меня, когда у меня не было крыши над головой. Она дала мне отдохнуть от нескончаемых скитаний и насладиться последними днями уходящего детства. Спасибо моим новым родственникам: Хизер Грир, Фрэн Сильверберг и Шанте Блоемен за то, что всегда умели выслушать, были добры, щедры, внимательны, оказывали мне эмоциональную поддержку и были рядом в очень важные минуты моей жизни. Благодарю мою названую сестру Эрику Хенеген за доверие, честность и любовь, а также за долгие ночные разговоры, в ходе которых мы вместе пытались отыскать глубинный смысл того, что со всеми нами происходит. Благодарю названого брата Бернарда Матамбо за дружбу и мудрые советы. Нас роднят общие мечты и чаяния; мы бок о бок, не щадя сил, трудились для того, чтоб воплотить их в жизнь. Бернард научил меня радоваться жизни и помог плодотворно и увлеченно работать в те долгие часы, которые я проводил вечерами в библиотеке. Спасибо, брат, что был рядом в те незабываемые времена.

Дорогие мои двоюродная сестра Амината и Мохамед, друг детства! Как хорошо, что нам снова удалось отыскать друг друга. Я вам очень обязан, потому что теперь мне есть с кем разделить воспоминания о счастливых днях моего далекого прошлого.

Я также в долгу перед семьей Шуер и в особенности перед Мардж Шуер. Огромное спасибо за постоянную финансовую поддержку, позволившую мне получить образование и достичь того, о чем не смел и мечтать. Благодарю всех сотрудников фондов Blue Ridge и Four Oaks Foundation. Спасибо Джозефу Коттону и Трейси за то, что они заботились обо мне, как о младшем брате, и направляли меня на путь истинный. Спасибо Мэри Собел за беспокойство обо мне; спасибо Лизе за все!

Хочу выразить также признательность профессорам Оберлинского колледжа. Профессор Лори Макмиллин помогла мне поверить в себя и серьезно взяться за публицистику. Профессор Дэн Чеон стал мне другом, проявлял отеческое терпение, был всегда откровенен, подбадривал меня в ходе написания воспоминаний. Большая благодарность профессору Сильвии Ватанабе за поддержку, дружбу, консультативную помощь и неустанные попытки развить во мне творческое начало. Спасибо профессорам Якубу Саака и Бену Шиффу – я высоко ценю их советы.

Благодарю моих дорогих друзей Пола Фогеля и Иветт Челом: вы постоянно пеклись о моем благополучии, радушно принимали меня у себя дома в то время, когда писалась эта книга. Вы стали одними из первых моих читателей: спасибо за подсказки и предложения! Я очень признателен также Присцилле Хеинтер, Джо Беккеру, Пэм Брунс за ободрение, дружескую поддержку и помощь в работе над черновиками.

Мне повезло, что моим агентом стал Айра Силверберг. Я восхищаюсь его проницательностью, профессионализмом и терпением. Именно он объяснил мне, как устроен издательский мир; без его руководства я бы растерялся и не смог довести дело до конца. Сердечно благодарю редактора Сару Кричтон за ее самоотверженный труд. Спасибо за честность и бережное обращение с материалом, в котором не раз встречались очень личные моменты и «эмоционально заряженные» эпизоды. Наши дружеские беседы до и после официальных встреч способствовали тому, что мне легче было пройти все непростые этапы подготовки книги к публикации. Мне очень понравилось работать с Сарой, и я многому научился в ходе общения с ней. Благодарю Роуз Личтер-Марк за то, что следила за ходом проекта и не давала мне отступать от намеченного плана. Спасибо всем сотрудникам издательства Farrar, Straus and Girox за их преданность делу и доброе отношение ко мне.

Я очень признателен моим друзьям Мелвину Хеменесу, Мэтту Муру, Лорен Хаймен и Мариелле Рамсей. Они не забывали меня, всегда поддерживали и в то же время с пониманием отнеслись к тому, что мне необходимо некоторое уединение, чтобы завершить книгу. Спасибо всем, кто распахнул свои двери и сердца.

И, наконец, не могу не поблагодарить Даниэль Фогель за постоянную эмоциональную поддержку. За любовь, терпение, понимание, которые она дарила мне все время работы над книгой. Без ее дружеского участия и заботы было бы очень нелегко трудиться над этим проектом, особенно параллельно с учебой в Оберлинском колледже.

Об авторе

Ишмаэль Бих родился в Сьерра-Леоне в 1980 г. В 1998 г. он переехал в Соединенные Штаты, где закончил среднее образование, проучившись два года в старших классах Международной школы ООН в Нью-Йорке. В 2004 г. получил степень бакалавра политологии в Оберлинском колледже[63]. Бих является членом Наблюдательного комитета отдела по правам ребенка организации Human Rights Watch. Он выступал в ООН, в Совете по международным отношениям, в Центре критических угроз и возможностей реагирования в Ворфайтингской лаборатории Корпуса морской пехоты США. Его книга вышла в британском издательстве Vespertine Press, а также напечатана в журнале LIT. Ишмаэль Бих живет сейчас в Нью-Йорке.