Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата Бих Ишмаэль

Глава 14

Страшные головные боли, которые, как я потом узнал, назывались мигренями, перестали мучить меня, как только я начал вести обычный для солдата образ жизни. Днем, вместо того чтобы играть в футбол на площади деревни, я стоял в карауле на окраине. Я курил марихуану и нюхал браун-браун – смесь кокаина и пороха. Этот порошок всегда был в изобилии рассыпан на солдатском столе. И, конечно, я часто принимал те белые таблетки. Зависимость от них быстро дала о себе знать. После капсулы я ощущал невероятный прилив энергии. Первый раз, когда я принял все вышеперечисленные наркотики практически одновременно, меня так прошиб пот, что пришлось сорвать с себя всю одежду. Тело сводили судороги, зрение затуманилось, на несколько минут пропал слух. Я бесцельно, в каком-то странном раже слонялся по деревне, ощущая одновременно дикое возбуждение и потерю чувствительности. Но потом я привык к этим ощущениям. После нескольких доз наркотика я становился неутомимым и равнодушным. Я мог обходиться без сна несколько недель. По ночам мы смотрели боевики «Рэмбо: первая кровь», «Рэмбо II», «Коммандо» и многие другие. Источником питания для телевизора служил генератор или автомобильный аккумулятор. Мы все хотели походить на Рэмбо и с нетерпением ждали, когда представится возможность применить почерпнутые у него приемы.

Когда у нас заканчивалась еда, наркотики, боеприпасы или бензин, необходимый для еженощного просмотра фильмов, мы отправлялись грабить лагеря боевиков, расположенные в лесах, городках и деревнях. Захаживали мы и в мирные селения, чтобы взять рекрутов и поживиться всяким другим добром.

– Хорошие новости от наших лазутчиков! Через пять минут отправляемся на операцию. Мы уничтожим повстанцев и отберем у них запасы, которые на самом деле принадлежат нам, – объявлял лейтенант.

Он по-прежнему выглядел уверенным и сильным. Улыбка иногда начинала играть на его лице, но быстро исчезала. Мы надевали на голову зеленые повязки, чтобы отличать своих от чужих, и шли в бой. Теперь впереди шли уже мальчишки, а не взрослые солдаты. Мы не задавали лишних вопросов, никто не давал нам карт местности. Нам сказано было идти по тропе прямо, и мы шли, ожидая последующих указаний. Иногда мы брели по лесным тропам часами, останавливаясь только для того, чтобы съесть сардины или солонину с гари, вдохнуть щепотку кокаина или браун-брауна, принять несколько белых капсул. Комбинация нескольких наркотических средств вызывала прилив сил и ожесточение души. Я больше не думал о том, что могу умереть, а убивать других было просто, как воды напиться. Во время того первого боя я научился отключать сознание. К тому же мозг и память перестали сохранять проходящие перед глазами страшные картины. Во всяком случае, мне казалось, что я уже не обращаю на них внимания и не веду им счета.

После того как мы делали остановку, чтобы перекусить и принять наркотики, старшие обычно ложились подремать, а младшие стояли на часах. Я, как правило, дежурил вместе с Альхаджи. Мы соревновались, кто быстрее перезарядит автомат.

– Когда-нибудь я в одиночку захвачу целую деревню, как Рэмбо, – сказал мне как-то мой друг и улыбнулся новой цели, которую он себе поставил.

– А мне бы хотелось иметь собственную базуку[24], как Коммандо. Вот было бы здорово! – ответил я, и мы оба засмеялись.

Перед тем как подойти к базе боевиков, мы обычно сходили с тропы и крались по лесу. Завидев лагерь, мы окружали его и ожидали команды лейтенанта. Повстанцы слонялись по улицам, некоторые дремали сидя, прислонившись к стенам домов, а молодежь, в том числе и мальчишки нашего возраста, стояли на часах и передавали друг другу марихуану. Всякий раз, когда я смотрел на боевиков во время тех вылазок, ярость вскипала у меня в душе, потому что они были похожи на людей, игравших в карты на руинах деревни, где погибли мои родители. Так что когда командир отдавал приказ стрелять, я старался убить как можно больше врагов. Но от этого мне не становилось легче. После перестрелки мы входили в лагерь, приканчивали раненых и обыскивали дома. Мы выносили оттуда канистры с бензином, огромное количество марихуаны и кокаина, кипы одежды, обувь, продукты – рис, вяленую рыбу, соль, гари и многое другое. Мирных жителей – мужчин, женщин, мальчишек и девчонок, прячущихся в хижинах, – мы заставляли нести все это добро в нашу деревню.

После одного кровопролитного боя, жертвами которого стали, помимо прочего, много мирных селян, мы захватили в плен нескольких боевиков. Их раздели и связали так туго, что грудная клетка была натянута, как кожа на барабан.

– Откуда вы взяли все эти боеприпасы? – спросил капрал одного из повстанцев, мужчину с сильно спутанной бородой. Тот плюнул спрашивавшему в лицо, а капрал молниеносно выстрелил в обидчика. Убитый упал на землю, из пулевого отверстия на лбу медленно вытекала кровь. Мы одобрили поступок Гадафи восторженными выкриками и, поравнявшись с ним, отдали ему честь. Неожиданно пули ударили в грудь и голову одного из моих товарищей, мальчишки по имени Лансана. Стрелял кто-то из повстанцев, спрятавшихся в кустах. Мы тут же рассеялись по всей деревне и вскоре поймали боевика – молодого мускулистого парня. Лейтенант, недолго думая, полоснул его по горлу лезвием штыка. Молодой человек некоторое время метался по деревне, а потом упал и больше не двигался. Мы снова закричали, засвистели и, подняв автоматы, дали на радостях несколько очередей в воздух.

– Если кто-то вздумает с нами шутки шутить, пристрелите его, – сказал лейтенант, оглядывая пленных. Мы подожгли соломенные крыши хижин и ушли, уведя всех захваченных с собой. Языки огня взвились за нашими спинами. Вначале они бились, как в агонии, а потом заплясали на послеполуденном ветерке.

– Наша задача, – лейтенант указал на себя и на нас, – защищать мирных жителей, и мы сделаем все возможное, чтобы они чувствовали себя в безопасности.

Тут он обернулся к селянам и продолжал:

– Перед нами стоят непростые задачи, но мои солдаты – сильные и волевые люди, готовые на все для блага страны. Мы не такие, как повстанцы – отбросы общества, убивающие людей без всякой на то причины. Мы убиваем ради высокой цели, ради спокойной жизни народа. Так что вы должны уважительно относиться к вашим защитникам и той службе, которую они несут.

Он говорил еще долго. Речь его, с одной стороны, была направлена на то, чтобы оправдать наши действия в глазах простых крестьян. С другой – он таким образом пытался поддержать наш боевой дух. Стоя в строю и сжимая автомат, я был доволен и горд: теперь я на службе, занят важным и серьезным делом, а не просто бегу от кого-то куда глаза глядят. У меня теперь есть оружие. Как часто говаривал капрал: «Сейчас этот автомат – источник вашей силы и авторитета. Если вы будете умело пользоваться им, он защитит вас от опасности и обеспечит всем необходимым».

Не помню, что побудило лейтенанта произнести ту речь. Многое вообще делалось без особой причины или без объяснений. Иногда прямо посреди просмотра фильма нам приказывали отправиться в очередной рейд. Мы возвращались через несколько часов, уничтожив тучу людей, и продолжали смотреть кино, будто отлучались на прогулку. У нас было всего три вида занятий: военные операции, кино и наркотики. Никто не оставался в одиночестве и не предавался размышлениям. Беседуя друг с другом, мы обсуждали только трюки киногероев или впечатляющие выходки лейтенанта, капрала или кого-то из боевых товарищей, убивших врага каким-то особым и изощренным способом. Ничего другого в нашей жизни будто бы и не существовало.

На следующее утро после той самой речи лейтенанта должна была состояться казнь захваченных боевиков. Ее предполагалось провести тем же способом, который продемонстрировал недавно лейтенант. Пленников было пятеро, а желающих их прикончить – гораздо больше. Поэтому капрал отобрал для проведения показательной экзекуции нескольких человек: Канеи, меня и еще трех мальчишек. Повстанцев выстроили в ряд на плацу. Руки у них были связаны. По команде Гадафи мы должны были перерезать им горло. Тот, чья жертва умрет быстрее, будет считаться победителем этого импровизированного конкурса.

Мы достали из ножен штыки. Нужно было смотреть в глаза тем, кого отправляешь на тот свет, и я заранее стал приглядываться к доставшемуся мне боевику. Накануне его долго избивали, так что лицо его отекло. Взгляд остановился: он будто бы уставился на какой-то предмет за моей спиной. В целом этот человек казался спокойным, только губы были напряженно сжаты. Жертва мало интересовала меня: это был просто еще один из повстанцев, ответственных за гибель моей семьи. К тому времени я уже свято уверовал в навязанную нам формулу.

Я ждал отмашки капрала. Тот подал сигнал, выстрелив из пистолета. Тогда я схватил пленника за голову и одним плавным движением полоснул ножом по горлу. Лезвие скользнуло вдоль кадыка. Глаза мужчины округлились, он на секунду как-то удивленно и испуганно глянул прямо на меня. С таким выражением на лице он и застыл, а потом повалился вперед и испустил дух. Я отпихнул тело, вытер лезвие штыка об одежду казненного и отрапортовал о выполненном задании капралу, который замерял время таймером. Остальные пленники бились в агонии в руках своих палачей. Некоторые еще шевелились, лежа на земле. Я стал победителем соревнования, второе место занял Канеи. Зрители – взрослые солдаты и мальчишки-рекруты – зааплодировали так, будто я совершил подвиг. Мне присвоили звание младшего лейтенанта, а Канеи – младшего сержанта. Мы отметили это событие, приняв в тот день дополнительную дозу наркотиков и посмотрев больше фильмов, чем обычно.

Теперь у меня была собственная палатка, но я в ней не спал, потому что не нуждался в сне. Иногда в ночи тихий ветерок доносил до меня отдаленные звуки песен, что напевал во сне Лансана. Казалось, что после его гибели деревья стали нашептывать те же самые мелодии. Некоторое время я прислушивался к ним, а потом несколькими автоматными очередями, выпущенными в воздух, прогонял наваждение.

Глава 15

Моим домом стали джунгли, где мы нередко ночевали, и деревни, которые захватывали и превращали в свои базы. Семьей для меня был отряд, а защитником и кормильцем – автомат. Я следовал простому правилу «убивай или будешь убит», а об остальном не задумывался. Прошло больше двух лет, как я служил в армии, и я привык к тому, что убийства – неотъемлемая часть обычной, повседневной жизни. Жалости я не знал. Детство как-то незаметно кончилось, и сердце мое, казалось, окаменело. Смену дня и ночи я замечал, потому что луна и солнце исправно сменяли друг друга на небосклоне, но меня не волновало, воскресенье сегодня или пятница.

Я считал свою жизнь нормальной. Но все начало меняться в те памятные недели января 1996 года. Мне тогда было пятнадцать.

Как-то утром я и еще двадцать моих товарищей отправились в Бауйю, чтобы взять там еду и боеприпасы. Маленький городок располагался к югу от нашего лагеря, в одном дне пешего пути. Мои друзья Альхаджи и Канеи тоже были в этом отряде. В Бауйе мы надеялись повидаться с Джумой, который служил в местном гарнизоне. Было интересно послушать его солдатские байки, узнать, сколько убитых на его счету. А я, помимо прочего, думал встретить там лейтенанта. Может, у него найдется время снова обсудить со мной Шекспира.

Мы шли двумя колоннами по краю пыльной дороги и всматривались красными глазами в плотные кусты, росшие на обочине. К окрестностям Бауйи мы приблизились незадолго до захода солнца и спрятались в кустарнике. Тем временем наш командир отправился в город – предупредить о приходе отряда, чтобы нас не приняли за неприятеля и не открыли огонь. Мы ждали его возвращения, сидя на земле, прислонившись к стволам деревьев. Вскоре он появился в конце дороги и дал нам знак, что можно идти. Я закинул автомат на плечо и зашагал вперед. В городке, служившем одним из форпостов правительственных войск, были дома из бетонных блоков, гораздо больше тех, что встречались в большинстве деревень. Мы кивали солдатам, расквартированным в разных частях города, но никого из знакомых не встретили. Наконец мы отыскали Джуму. Он сидел в гамаке на выходящей к лесу веранде каменного дома. Рядом с ним лежал полуавтоматический пулемет. Джума был задумчив. Мы тихонько подкрались к нему, но напугать не смогли – он услышал шаги и повернулся. Лицо его теперь казалось старше, он перестал качать головой, когда говорил. Обменявшись рукопожатиями, мы стали рассматривать пулемет.

– Я вижу, ты теперь предпочитаешь более тяжелое оружие, – шутливым тоном заметил Альхаджи.

– Да, что тут сказать, «АК» для меня теперь – это вчерашний день, – ответил Джума, и все рассмеялись.

Мы пообещали, что вернемся еще к нему через несколько минут, и отправились на склад за продуктами и боеприпасами. Пока мы возились на складе, пришел командир и сказал, что лейтенант просит нас остаться на ночь, а также объявил, что ужин готов. Я не был голоден, поэтому один направился снова к Джуме, а Альхаджи и Канеи пошли есть. Некоторое время мы сидели в тишине, а потом он произнес:

– Я завтра рано утром отправляюсь в рейд, так что мы можем уже не увидеться до вашего ухода.

Он помолчал, пробежал пальцами по черному металлу пулемета и сказал:

– Во время последней операции я убил владельца этой штуковины. Но прежде чем я до него добрался, он уложил много наших. Однако теперь я тоже задам жару боевикам с помощью этого пулемета.

Он ухмыльнулся, я лихо хлопнул его по подставленной пятерне, и мы оба засмеялись.

Тут нас позвали на вечернюю поверку, которая проводилась в одном из дворов в центре города. Это была не просто перекличка, но и время общения командиров с солдатами. Джума подхватил пулемет, положил руку мне на плечо, и так, в обнимку, мы двинулись туда. Лейтенант Джабати был в хорошем расположении духа. Многие из тех, под чьим началом мы воевали в первые месяцы своей службы, например, старший сержант Мансараи и капрал Гадафи, к тому моменту давно погибли, но лейтенанту удивительным образом удавалось остаться целым и невредимым. Не менее поражало и то, что он быстро нашел замену выбывшим командирам, поставив вместо них новых, таких же бесстрашных и дисциплинированных. Я хотел побеседовать с Джабати о Шекспире, но он был занят – обходил всех собравшихся и со всеми обменивался рукопожатиями. Наконец лейтенант подошел ко мне, крепко сжал мою руку и сказал:

– Макбет храним судьбой, пока Бирнамский лес не выйдет в бой на Дунсинанский холм[25]…

Потом он кивнул мне и громко объявил:

– Я оставляю вас, господа, – поклонился, помахал рукой и вышел.

Мы подняли автоматы и проводили его громкими криками, а после этого запели национальный гимн: «High we exalt thee, realm of the free, great is the love we have for thee…»[26]

Всю ночь мы болтали, курили, нюхали кокаин и браун-браун, которого было в Бауйе вдоволь. Говорили в основном о том, какого хорошего качества здесь наркотики.

В предрассветных сумерках Джума и еще несколько солдат отправились в рейд. Мы с Альхаджи и Канеи пожали ему руку и пообещали провести с ним больше времени в следующий раз, когда наведаемся в город. Джума улыбнулся, подхватил свой пулемет и исчез в темноте.

Через несколько часов в город въехал грузовик. Из кузова выпрыгнули несколько человек в идеально чистых синих джинсах и белоснежных футболках с крупной надписью UNICEF[27]. Один из них был белый, другой смуглый, но не чернокожий – наверное, ливанец[28]. Еще двое мужчин были местными: у одного были нарисованы магические знаки на щеках, а у второго – на руках. Такие же узоры наносил мне дед, чтобы защитить от укусов змей. Эти люди были умытыми и холеными, они явно не участвовали в боевых действиях. Спросив, как найти дом лейтенанта, они отправились туда. Тот уже ждал их. Они все вместе уселись на веранде и долго что-то обсуждали. Мы сидели под манговым деревом, чистили оружие и наблюдали за ними. Через некоторое время лейтенант пожал иностранцам руки и позвал рядового, охранявшего его дом. После этого солдат подбежал к нам, а затем и к остальным мальчишкам, велев всем построиться на центральной площади. «Приказ лейтенанта!» – возвестил он. Мы привыкли быстро выполнять все распоряжения, поэтому тут же отправились, куда было указано, выстроились в шеренгу, ожидая, что нам объявят об очередной зачистке лагеря боевиков.

Лейтенант встал перед строем. Мы отдали ему честь.

– Вольно, ребята, – сказал он и медленно прошелся вдоль строя. Его гости шли за ним и улыбались.

– Те, на кого я укажу, выйдите вперед и постройтесь в колонну возле этого рядового. Ясно? – распорядился командир с дальнего конца шеренги.

– Да, сэр! – выкрикнули мы и снова отдали честь. Улыбки исчезли с лиц сотрудников ЮНИСЕФ.

– Вольно, – снова повторил лейтенант. – Ты, ты… – выбирал он, идя в обратную сторону. Когда он указал на меня, я внимательно посмотрел на него, но он проигнорировал мой взгляд и пошел дальше. Всего он отобрал пятнадцать человек, в том числе и Альхаджи. А Канеи остался, может, потому, что был старше. Командир объявил:

– Вытащите из автоматов рожки с патронами, поставьте оружие на предохранитель и положите его на землю.

Мы выполнили приказ, и гости, особенно два иностранца, снова повеселели.

– Смирно! Вперед марш! – скомандовал рядовой, и мы последовали за лейтенантом к грузовику, в котором приехали четыре незнакомца.

Джабати обернулся, мы остановились.

– Вы отлично сражались. Вы знаете, что такое солдатское братство, и это чувство навсегда останется с вами. Я горд, что мне довелось служить своей стране плечом к плечу с вами, мальчишки! Но теперь ваша служба окончена. Эти люди, – он указал на приехавших, – позаботятся о том, чтобы вы окончили школу, и постараются обеспечить ваше будущее.

Больше он ничего не сказал. Улыбнулся и ушел, велев другим солдатам забрать у нас все военное снаряжение. Я спрятал штык в белье и незаметно сунул гранату в карман. Когда рядовой подошел, чтобы обыскать меня, я оттолкнул его и заявил, что убью, если он до меня дотронется. Солдат не стал возражать и пошел отбирать снаряжение у другого мальчишки.

Что же такое происходит? Мы с недоумением смотрели вслед удалявшемуся лейтенанту. Почему он отдал нас в распоряжение каких-то штатских? Мы-то думали, что будем воевать до конца. Гарнизон был нашей семьей. И вот вдруг нас лишают ее, ничего не объяснив. Несколько солдат забрали у нас оружие, а другие следили, чтобы мы не сбежали. Пока мы стояли возле грузовика, я снова оглянулся на лейтенанта. Тот стоял на веранде, заложив руки за спину, и смотрел в другую сторону, на видневшийся за городом лес. Ситуация была непонятной, но во мне вскипали тревога и ярость. Я ведь ни на день не расставался с оружием с тех пор, как меня заставили служить.

В кузове грузовика сидели три солдата военной полиции. Я сразу догадался, кто они такие, по их идеальной выправке и состоянию оружия. Брюки у них были заправлены в ботинки, а рубашки – в брюки. Их лица излучали благодушие: нет и следа суровости и упрямства, как у тех, кто много раз побывал в бою. Автоматы, поставленные на предохранитель, сияли так, что становилось ясно: из них ни разу не стреляли. Солдаты жестом показали нам, что надо забраться в кузов. Мы расселись по двум скамьям друг напротив друга. Тут к нам присоединились два сотрудника ЮНИСЕФ – один со знаками на щеках и ливанец. Полицейские закрыли задний борт и перекинули одну ногу в кузов, а другую оставили снаружи.

Машина тронулась. Я был вне себя от злости. Необходимость покинуть базу казалась мне абсурдом. Я взглянул на озадаченное лицо Альхаджи, а потом с завистью покосился на автоматы, которые сжимали в руках сопровождающие нас военные. Люди из ЮНИСЕФ улыбались. Грузовик выехал на грунтовую дорогу и набирал скорость, поднимая клубы легкой коричневой пыли. Было совершенно непонятно, куда нас везут.

Мы ехали много часов, и все это время я злился и томился. Мы привыкли везде ходить пешком и вообще давно уже не сидели без дела так долго. Я стал подумывать о том, чтобы захватить грузовик и заставить водителя вернуть нас в Бауйю. Но всякий раз, когда я собирался вырвать автомат из рук солдата военной полиции, мы подъезжали к контрольно-пропускному пункту, и наши сопровождающие выходили. Про гранату в кармане шортов я забыл. Мне никак не удавалось успокоиться, и в какой-то момент я заметил, что жду очередного поста с нетерпением. Их было много, очень много, и они вносили хоть какую-то перемену в однообразие дороги. Мы не переговаривались друг с другом, сидели тихо, только временами перемигивались с Альхаджи, ожидая момента, когда можно будет напасть на солдат и вытолкнуть их из грузовика.

И вот мы достигли последнего КПП, где было очень много военных – в красивой форме и при полном вооружении. Отполированные деревянные приклады их абсолютно новых автоматов Калашникова сияли. Они принадлежали к внутренним войскам, как и сопровождавшие грузовик полицейские. «Эти пороху не нюхали, – мрачно думал я. – Они знать не знают, что происходит в лесах по всей стране».

Мы свернули с грунтовой дороги и въехали в город. Асфальтовые улицы были запружены машинами. Я никогда в жизни не видел столько автомобилей, грузовиков, автобусов. «Мерседесы», «Тойоты», «Мазды», «Шевроле» нетерпеливо сигналили, из их окон раздавалась громкая музыка. Я по-прежнему не знал, где мы, но начал догадываться, что мы прибыли во Фритаун, столицу Сьерра-Леоне. Но зачем мы здесь? Загадка!

Грузовик, покачиваясь, медленно полз по забитой машинами улице. Вскоре стемнело, зажглись фонари. Витрины магазинов и даже киосков были подсвечены. Меня поразило, как много везде огней и при этом совершенно не слышно жужжания генераторов. Я любовался городом, таким ярким и шумным, но тут грузовик свернул в переулок и запрыгал по ухабистой дороге. Трясло так, будто мы попали в бетономешалку. Это продолжалось несколько минут, а потом машина остановились. Солдаты военной полиции велели нам выйти и следовать за улыбчивыми людьми в белоснежных футболках.

Мы вошли на огороженную территорию, на которой рядами стояли дома. Везде горел свет, а на верандах и на ступеньках у входа сидели мальчишки примерно нашего возраста – пятнадцати лет и чуть старше. Они не обратили на нас особого внимания, но по их лицам было видно, что они тоже озадачены и не знают, зачем их сюда привезли. Иностранец, похожий на ливанца, сделал знак, приглашая нас войти в дом. Лицо его просто сияло от счастья. В большом помещении в два ряда стояли двуспальные кровати.

Он указал нам, где чья кровать, а также распределил шкафчики. В каждом лежало мыло, зубная щетка и паста, полотенце, чистая рубашка и несколько футболок. Кровати были застелены белым постельным бельем, имелись подушки, одеяла. Но никто из нас не выразил особого восторга, во всяком случае, такого, какого ожидал наш сопровождающий. «У нас есть еще целая куча крейпсов. Завтра вы подберете себе подходящий размер», – сказал он и вышел, насвистывая какую-то мелодию. Мы стояли в спальне, уставившись на кровати, будто никогда не видели ничего подобного.

– Пойдемте в столовую, там приготовили еду, – позвал нас наш соотечественник с магическими знаками на лице. Мы снова прошли мимо ребят, прибывших ранее. Теперь они смотрели на нас с некоторым любопытством. На них была обычная гражданская одежда, но глаза у них были такие же красные, как у нас, а лица – хмурые, напряженные и грязные. Мне казалось, что я улавливаю исходящий от них запах джунглей.

Ужин ждал нас в большом зале с длинным столом. Мы расселись вдоль одной его стороны, а сотрудник прошел в комнатку в дальнем конце. Он напевал смутно знакомую мелодию, раскладывая рис по плошкам, а потом внес их на большом подносе. Выдав каждому по миске, он вернулся в кухню за своей порцией. Но к моменту, когда он вернулся, чтобы разделить с нами трапезу, мы уже все съели. Мужчина был поражен и стал озираться вокруг, гадая, что такого мы могли сделать с едой. Однако он быстро взял себя в руки и принялся за рис. Тут явились два иностранца со счастливыми физиономиями и позвали его куда-то. Прихватив с собой миску, он вышел из кухни вслед за коллегами. Мы сидели в полной тишине около минуты, а потом Альхаджи спросил, нет ли у кого с собой марихуаны или кокаина. У одного из мальчишек нашлось немного травы, ее разделили поровну, но на каждого пришлось слишком мало.

– Где бы здесь раздобыть хороших наркотиков? – спросил один из ребят.

Все задумались над этой проблемой, а тем временем вернулся сотрудник, который раздавал еду. Он привел еще около двадцати мальчишек.

– Это новоприбывшие, – объяснил он нам, а затем повернулся к ним. – Я сейчас принесу вам поесть. Только, пожалуйста, не торопитесь. Нет необходимости есть быстро.

Мальчишки разместились на другой стороне стола напротив нас и уплели рис с такой же скоростью, как и мы.

Сотрудник ЮНИСЕФ принюхался и спросил:

– Кто здесь курил марихуану?

На его вопрос никто не обратил внимания, так что он сел и больше ничего не говорил.

Мы в упор уставились на новоприбывших, а они – на нас.

Первым молчание нарушил Альхаджи.

– Откуда вы, ребята? – спросил он.

У тех округлились глаза, будто им этим вопросом нанесли оскорбление. Один из новоприбывших, наголо бритый парень, казавшийся чуть старше остальных, встал и сжал кулаки:

– А вы какого черта спрашиваете? Мы что, здесь для того, чтобы отвечать ублюдкам типа тебя?

Он перегнулся через стол и навис над Альхаджи. Тот поднялся и сильно толкнул обидчика, который упал, но тут же поднялся и, выхватив штык, одним прыжком запрыгнул на столешницу и очутился рядом с моим другом. Все вскочили, готовые броситься в драку.

– Прекратите, ребята! – закричал сотрудник ЮНИСЕФ, но его никто не слушал. Я вытащил гранату, вставил пальцы в чеку и угрожающе крикнул:

– Отвечайте на вопрос, или это будет ваш последний ужин, ребята!

– Мы из района Коно, – сказал парень со штыком.

– А, из «алмазного края», – протянул Альхаджи. Я все еще держал гранату у всех на виду, поэтому мог позволить себе со всей строгостью произнести:

– Вы сражались в правительственных войсках или на стороне повстанцев?

– Я что, по-твоему, похож на боевика? – возмутился бритый. – Мы служили в армии! Повстанцы убили моих родителей и сожгли мою деревню, а ты как раз очень напоминаешь одного из тех бандитов.

– Ну, значит, мы все в этой войне были на одной стороне, – заключил Альхаджи.

Все снова уселись на места, хотя по-прежнему поглядывали друг на друга с недоверием. Однако сам факт, что все мы принадлежали к так называемой «армии», сражавшейся в разных районах страны, немного нас успокоил, и мы стали выяснять, кто к какой базе был приписан. Населенные пункты, которые называли наши новые знакомые, и имена командовавших гарнизонами лейтенантов были нам совершенно незнакомы. Я объяснил им, что мы прибыли сюда за несколько минут до них. А они рассказали, что на них тоже пал случайный выбор командира, который велел им следовать с прибывшими в лагерь незнакомцами. Никто из нас не знал, почему вдруг командиры отослали нас сюда. Все мы были отличными солдатами, готовыми биться до победного конца. Один из мальчишек предположил, что иностранцы заплатили офицерам, чтобы те отпустили нас. На это никто ничего не ответил. Во время той беседы я все время сжимал в руке гранату и в какой-то момент повернулся к раздававшему еду человеку. Он сидел с краю и весь трясся, на лбу у него выступила испарина. Протянув к нему руку, я спросил:

– А ты не знаешь, почему нас выдали вам, жалким гражданским?

Мужчина полез под стол, подумав, наверное, что я сейчас брошу гранату. Он явно был не в состоянии отвечать.

– Что взять с этого труса? Пойдем спросим у других мальчишек, – предложил парень со штыком. Его звали Мамбу. Потом мы с ним подружились.

Оставив нашего провожатого сидеть под столом, мы вышли из кухни и направились к веранде ближайшего из домов. Недалеко от крыльца сидели трое солдат военной полиции. Они разговаривали и не обратили на нас внимания. Двух иностранцев нигде не было видно. Мы подошли к спокойно сидящим у входа в дом ребятам.

– Вы не знаете, почему командиры выдали вас этим жалким трусам? – спросил Альхаджи. Те молча встали и злобно уставились на него.

– Вы что, оглохли? – возмутился Альхаджи и повернулся ко мне. – Они тоже ничего не знают.

– Мы не желаем, чтобы нас беспокоили, – сказал угрожающе один из сидевших на веранде. – И не желаем отвечать штатским вроде тебя.

– Мы не штатские. Уж если кто штатский, так это ты, – недобрым голосом сказал Мамбу, подходя ближе. – Вы одеты в обычную одежду, а не в форму. Разве уважающие себя военные будут носить такое? Или местные слабаки заставили вас переодеться? Значит, никудышные из вас солдаты…

– Мы сражались за Объединенный революционный фронт против правительственных войск, боролись за свободу, а «армия» убила мою семью и разрушила мой дом! Всякий раз, как я увижу этих уродов, буду убивать их! – воскликнул стоявший на крыльце и стащил с себя футболку, готовясь к бою. На руке у него было вытатуировано «ОРФ».

– Это боевики! – только и успел крикнуть Мамбу. Противник не дал ему достать штык, а молниеносно нанес удар в лицо. Мамбу упал, а когда встал, из носа у него шла кровь. Мальчишки-повстанцы выхватили ножи и бросились на нас. Это было, как на войне. Наверное, наивным иностранцам казалось, что стоит увезти нас из зоны боевых действий, как мы тут же перестанем ненавидеть друг друга. Им и в голову не приходило, что смена среды обитания в одночасье не вернет нам нормального отношения к жизни. Мы были опасными, озлобленными, натасканными на убийство юнцами. Процесс реабилитации только начинался, и эта стычка была первым уроком, который пришлось усвоить нашим благодетелям.

Когда повстанцы двинулись к нам, я бросил в них гранату. Но взрыв раздался не сразу, так что все успели разбежаться и укрыться – большей частью с разных сторон крыльца. Потом все ринулись в центральный двор, где завязалась драка. У одних были штыки, а у других – нет. Невооруженный парень схватил меня за горло и начал душить. Он напал сзади, поэтому я не мог заколоть его прямым ударом, а стал со всей силы отпихивать локтями, пока он не разжал пальцы. Когда я развернулся, то увидел, что он держится руками за живот. Я пырнул его штыком, лезвие застряло, и его пришлось выдергивать с силой. Мой противник упал, и я стал пинать его в лицо ногами, а когда готовился прикончить последним ударом штыка, кто-то вдруг полоснул меня по руке. Это был мальчишка из революционного фронта. Он бы убил меня, если бы не Альхаджи, который вовремя вонзил лезвие в его спину. Тот покачнулся и упал лицом вниз. Мой друг вытащил нож из раны, и мы стали бить парня ногами, пока он не прекратил дергаться. Я не знал, умер он или потерял сознание. Мне было все равно. Во время стычки никто не вопил и не плакал. В конце концов, мы несколько лет воевали и привыкли к подобным переделкам, да и действие наркотиков еще не прошло.

Через несколько минут во двор вбежали полицейские и двое сьерралеонцев, которые привезли нас в этот центр. Они закричали: «Остановитесь! Хватит!», разняли дерущихся и оттащили в сторону раненых. Но это лишь усугубило ситуацию. Мы сбили солдат с ног и отняли у них два автомата. Один достался нам, сторонникам правительственных войск, другой – повстанцам. Третий полицейский сбежал, чтобы не попасть в руки ни одной из группировок.

Один «АК» захватил Мамбу. Он выстрелил первым и попал в повстанца раньше, чем тот успел снять оружие с предохранителя. Парень упал, выронив «калашников», его товарищи попытались поднять автомат, но Мамбу стрелял во всякого, кто предпринимал такую попытку. Нескольких он убил, других ранил. Но наши враги упорствовали, и кому-то наконец удалось завладеть оружием. Он убил двоих наших, причем одного застрелил в упор. Перед тем как упасть, смертельно раненному удалось пырнуть повстанца в живот ножом, так что тот выронил «калашников» и рухнул на землю рядом со своей жертвой.

Бой длился уже минут двадцать, когда в ворота вбежали еще несколько полицейских и попытались остановить схватку. Однако мы продолжали колоть и резать друг друга, а также тех, кто пытался нас разнять. Солдаты дали несколько очередей в воздух, но нас это не остановило, так что им пришлось применить силу. Самых буйных взяли на прицел, других оттащили. Шесть человек были убиты: двое с нашей стороны, четверо – со стороны боевиков. Раненых было много, в том числе двое наших соотечественников, которые сопровождали грузовик.

Приехал военный санитарный автомобиль и увез мертвых и раненых, прорезая ночную тишину протяжным воем сирены. Когда я смотрел на удаляющиеся мигающие огни, у меня закружилась голова. На моей руке кровила небольшая рана. Я специально спрятал ее от медиков, потому что не хотел ехать в госпиталь. К тому же порез был пустяковым. Я смыл кровь и посыпал рану солью, а потом перемотал тряпицей. Во время схватки Мамбу выколол одному парню глаз. Потом до нас доходили странные слухи, будто его возили за границу на операцию и там ему вставили кошачий глаз или что-то в этом роде. Мы все восхищались Мамбу. Он действовал в бою быстро и беспощадно. «Хорошо было бы иметь такого товарища в моем отряде», – думал я.

Полиция выставила охрану, чтобы предотвратить новые стычки, а мы, «армейские», тем временем отправились в кухню, чтобы вновь чем-нибудь поживиться там. Мы ели и обсуждали бой. Мамбу рассказал, что, когда выколол своему противнику глаз, тот бросился на него, но не мог толком разглядеть, куда бежит, поэтому наткнулся на стену, больно ударился головой и потерял сознание. Все засмеялись, а потом подхватили нашего героя и стали качать. Бой позабавил нас, возможность «позвенеть оружием» стала приятным завершением унылого и однообразного дня, проведенного в дороге. Это на время отвлекло всех от тяжких размышлений о том, почему командиры предали нас.

Празднование победы было прервано появлением солдат, которые наставили на нас автоматы и приказали следовать за ними. Их угрожающий вид не произвел на нас впечатления, и мы, смеясь, покинули столовую. Нас препроводили к стоящим во дворе военным грузовикам. Мы были так счастливы, что расправились с ребятами-повстанцами, что и не подумали напасть на солдат. К тому же их было довольно много. Похоже, их предупредили, что с такими «детьми», как мы, лучше быть настороже. Еще несколько полицейских стояли возле машин, крепко сжимая автоматы и не спуская с нас глаз.

– Может, они отвезут нас на фронт, – предположил Альхаджи. Эта мысль вдохновила нас, и все, маршируя к машинам, дружно запели национальный гимн.

Но нас отправили не обратно в леса, а перевели в Бенин-хоум, еще один реабилитационный центр, расположенный в восточном пригороде столицы – Кисси, находившемся в некотором удалении от Фритауна. Этот интернат когда-то носил название Исправительной школы и был государственной колонией для несовершеннолетних правонарушителей. На этот раз солдаты военной полиции тщательно обыскали всех. Кровь врага была еще свежа – она была везде: на нашей одежде, на руках, на ногах. В моей голове все еще звучал давний приказ лейтенанта: «Отныне и навсегда мы будем убивать всех повстанцев, которые встретятся на нашем пути. Пленных мы не берем!» Я улыбнулся, довольный тем, как мы сегодня разделались с неприятелем, а потом опять задумался: так зачем же нас привезли сюда?

Полицейские не оставляли своих постов всю ночь и наблюдали за тем, как мы сидим на веранде, уставившись в темноту. Я не мог думать ни о чем, кроме как об оставленном в лесу отряде. Кому достанется мой «G3»? Какой фильм сейчас смотрят ребята? Хороши ли сегодня у них марихуана и кокаин? Наркотиков у них наверняка достаточно…

– Эй, ребята, может, у вас найдется немного тафе (марихуаны)? – спросил Мамбу полицейских, но те ничего не ответили.

Действие наркотиков, принятых мной накануне, видимо, постепенно заканчивалось. Я слонялся взад-вперед по коридору, не находя себе места. Снова начала болеть голова.

Глава 16

Вести себя так, как требовали от нас эти штатские, было совершенно невыносимо. Их голоса, даже когда нас приглашали на завтрак, злили меня настолько, что я в бешенстве колотил кулаками по стенам, тумбочкам и любым попавшим под руку предметам. Еще несколько дней назад мы вершили их судьбы, решали, жить им или умереть. Как можно теперь делать что-то под их руководством? Мы отказывали им во всем, о чем бы ни просили, принимая от них только еду. Утром в столовой давали хлеб и чай, а на обед и ужин – рис и суп. Супы были разные: из листьев маниоки, из картофельной ботвы, из окры и прочие. Но нам не хватало главного – оружия и наркотиков.

Каждый раз в столовой к нам подходили медсестры и персонал центра и уговаривали пройти в медпункте обследование и индивидуальное психологическое консультирование. Но нам была ненавистна сама мысль об этом. Поэтому, когда эти доброжелатели только лишь открывали рот, чтобы завести свою песню, мы бросали в них ложки, миски, продукты, скамейки. Иногда гнались за ними и избивали. Как-то раз, разогнав медсестер и сотрудников, мы поймали повара, напялили ему ведро на голову и заставили вслепую метаться по кухне. В конце концов он наткнулся на горячую кастрюлю, обжег руку и согласился наливать нам побольше молока в чай.

После таких выходок к нам уже боялись приближаться, так что первую неделю мы были в основном предоставлены сами себе и бесцельно слонялись по комнатам. Именно тогда у меня началась ломка: мне так не хватало кокаина и марихуаны, что я несколько раз свертывал пустой листок бумаги и пытался раскурить его. Временами я обшаривал карманы армейских шортов, которые по-прежнему носил, в поисках хотя бы крошек наркотиков. Как-то мы с мальчишками вломились в медпункт и украли какие-то обезболивающие средства. Там были белые и сероватые таблетки, а также капсулы красного и желтого цвета. Таблетки растолкли, содержимое капсул высыпали, все перемешали и съели, но желаемого эффекта не получили. День ото дня мы все больше мучились и злились. На этом фоне разгоралась жажда насилия. Утром мы подкарауливали проходящих мимо жителей пригорода, которые шли к колонке, чтобы набрать воды, и избивали их. Если нам не удавалось никого поймать, мы закидывали прохожих камнями. Наши соседи убегали, побросав ведра, и мы с хохотом крушили их. Несколько человек мы покалечили так, что их пришлось везти в больницу. Вскоре горожане перестали ходить мимо реабилитационного центра. Персонал тоже старался не подходить близко, и через некоторое время мы стали драться друг с другом. За этим занятием проходили целые дни.

Мы часами дрались без всякого повода, прерываясь только на еду, и во время таких боев поломали почти всю мебель и не раз выкидывали из окон матрасы. Когда звонил колокол, призывавший нас на обед или ужин, мы вытирали измазанные кровью руки, ноги, губы и шли в столовую. Ночью, устав от драк, мы рассаживались во дворе на матрасах и сидели тихо до самого утра, пока нас не приглашали на завтрак. По возвращении всегда оказывалось, что матрасы убраны с улицы и разложены по кроватям. Мы снова тащили их на улицу, проклиная тех, кто внес их в дом. Однажды во время ночных посиделок пошел дождь. Это никого не смутило: мы так и остались сидеть на матрасах. Вытирая воду, хлещущую по лицу, мальчишки прислушивались к стуку капель по черепичной крыше и громкому бульканью в водостоках. Через час дождь кончился, и все, как и в предыдущие дни, досидели до зари. То, что некогда было матрасами, превратилось в грязные и мокрые губки.

После завтрака выяснилось, что на этот раз матрасы никто не убирал. Солнца в тот день было немного, так что к вечеру они не высохли. Мальчишки разозлились и решили найти кладовщика по имени Поппай, бывшего военного, один глаз у которого смотрел куда-то в сторону. Отыскав его, мы потребовали сухие матрасы.

– Придется подождать, пока высохнут те, что вы оставили на улице, – ответил он.

– Нельзя позволять штатским так разговаривать с нами, – произнес кто-то из ребят. Все шумно поддержали его и набросились на кладовщика. Удары посыпались на голову бедного Поппая. Кто-то сбил его с ног, он упал, обхватил голову, а мы долго и безжалостно били его ногами, а потом ушли, оставив свою недвижную и окровавленную жертву лежать на земле. С криками ликования вернулись мы на свою веранду. Потом все притихли, а на меня снова накатила ярость: я скучал по своим боевым товарищам и душа вновь жаждала насилия.

Охранник центра позже отвез кладовщика в больницу. Через несколько дней в обеденное время его выписали. Хромая, он прошелся по столовой и с улыбкой сказал:

– Я не виню вас в том, что вы сделали со мной.

Нас это взбесило. Мы хотели, чтобы «эти штатские» (так мы называли всех работников центра) видели в нас солдат, сильных и опасных, способных уничтожить их. Но большинство сотрудников вели себя так же, как кладовщик: мы причиняли им боль, а они лишь улыбались в ответ, будто сговорились не обращать внимания на наши выходки. И чем больше терпения и понимания они проявляли, тем больше мы ненавидели их.

У меня снова начали трястись руки, приступы мигрени стали мучить с новой силой. Казалось, что в голове гулко стучит по наковальне большой кузнечный молот. От этого беспрестанного, невыносимого и резкого шума все мое тело напрягалось, мышцы болели, вены вздувались. Я скрючивался и катался по полу возле кровати или на веранде. Никто не обращал на это внимания: каждый по-своему боролся со страшными симптомами ломки. Альхаджи, например, тузил бетонные опоры одного из домов, пока не разбил руки в кровь и не обнажились костяшки пальцев. Тогда его отвели в медпункт и несколько дней кололи снотворное, чтобы он не причинил себе еще большего вреда.

Однажды я решил разбить стекла в классах. Не помню, почему я пустил в ход кулаки, вместо того чтобы, подобно остальным, кидать камни. В одном из окон моя рука застряла. Я с трудом извлек ее оттуда, но остановить кровь не мог, так что пришлось идти в медпункт. Я надеялся украсть там бинты и лекарства и обработать рану самостоятельно. Однако медсестра заставила меня сесть на стул и стала вынимать загнанные глубоко под кожу острые осколки. Вытаскивая каждый из них, она поворачивала голову и внимательно заглядывала мне в глаза. Девушка пыталась уловить гримасу боли или страдания, но лицо мое оставалось совершенно бесстрастным. Это ее озадачивало, но она продолжала трудиться над кровоточащими ранами. Я абсолютно ничего не чувствовал. Мне ничего от нее не нужно было, остановить бы кровотечение, и все.

– Сейчас будет больно, – сказала она перед тем, как начать обрабатывать порезы.

А после того, как перебинтовала мне руку, поинтересовалась:

– Как тебя зовут?

Я ничего не ответил.

– Приходи завтра, я поменяю повязку. – Она попыталась погладить меня по голове, но я оттолкнул ее руку и вышел.

Конечно, к медсестре я на следующий день не пошел, но все равно оказался на больничной койке, потеряв сознание на веранде во время приступа мигрени. Очнувшись на кровати в медпункте, я увидел ту же девушку. Она протирала мне лоб влажной марлей. Я схватил ее за руку, оттолкнул и выбежал на улицу.

Усевшись на солнце, я стал раскачиваться вперед и назад. Все тело ломило, в горле пересохло, начало тошнить. Меня вырвало чем-то вязким и зеленым, после чего я снова отключился, а пришел в себя через несколько часов. Возле меня снова стояла та же медсестра. Она протянула стакан воды:

– Можешь, конечно, опять уйти, но я тебе очень советую все-таки провести ночь здесь. – Она погрозила мне пальцем, как мать, делающая выговор упрямому малышу.

Я выпил воды, а стакан швырнул об стену. Она вскочила со стула. Я попытался встать и сбежать, но не смог даже сесть на кровати. Медсестра приблизилась, улыбнулась и сделала мне укол. Потом укутала меня в одеяло и пошла подметать осколки. Мне хотелось скинуть одеяло, но не удалось даже шевельнуть пальцем. Навалилась слабость, глаза начали слипаться.

Когда я проснулся, то услышал рядом шепот медсестры, которая тихонько говорила с кем-то. Я не мог понять, который час, день сейчас или ночь. В виске что-то пульсировало. Постучав рукой по краю кровати, чтобы привлечь внимание девушки, я спросил:

– Сколько времени я здесь пробыл?

– О! Кто это у нас подал голос? Осторожнее с рукой! – отозвалась она.

Я привстал и увидел, что в комнате находится военный. Первое, что пришло мне в голову: сейчас он увезет меня обратно на фронт. Но, рассмотрев его получше, я понял, что он здесь по другому делу. Это был чисто и хорошо одетый – не как полевой командир – офицер в чине лейтенанта, без оружия. Он, видимо, приехал с инспекцией – посмотреть, какую медицинскую и психологическую помощь нам здесь оказывают. Но при этом явно больше интересовался медсестрой, чем мною. «Я тоже когда-то был лейтенантом, – подумал я. – Точнее, младшим лейтенантом».

Меня как младшего лейтенанта назначили командиром небольшого отряда для выполнения коротких разведзаданий. Лейтенант Джабати и капрал Гадафи отобрали в отряд моих старых товарищей – Альхаджи, Канеи, Джуму и Мориба. Мы снова были вместе, но теперь уже не бежали от войны, а были ее участниками. В наши обязанности входило подыскивать деревни, в которых имеются запасы еды, наркотиков, бензина, оружия и патронов. Добытую информацию мы передавали капралу, и тогда в селение направлялось большое подразделение солдат. Они убивали его обитателей, чтобы добыть все необходимое для нашего выживания.

Во время одной из разведывательных вылазок мы случайно наткнулись на одну деревню. Считалось, что до ближайшего населенного пункта три дня пути, но уже через стуки ветерок донес до нас запах жарящейся на пальмовом масле еды. Стоял чудесный солнечный день на исходе лета. Я и мои товарищи сошли с тропы и стали пробираться по кустам. Как только за деревьями показались соломенные крыши, все легли на землю и поползли по-пластунски к деревне, чтобы посмотреть, что там происходит. Вдоль околицы лениво бродили несколько вооруженных мужчин. Рядом с каждым домом стояли тюки с вещами: похоже, боевики собирались уходить отсюда. Если бы мы отправились обратно на базу, чтобы привести с собой отряд побольше, то упустили бы повстанцев и не завладели их провизией. Поэтому решено было атаковать селение прямо сейчас. Я отдал приказ своим друзьям занять позиции в ключевых точках вокруг деревни, откуда им хорошо будут видны ее улицы. Мы с Альхаджи подождали несколько минут, пока ребята рассредоточатся; после этого мы с ним должны были подобраться поближе и первыми открыть огонь, дав тем самым знак остальным. Альхаджи и я вернулись на главную тропу и поползли по ее обочинам. У нас было два гранатомета и пять гранат. Мы были уже совсем близко, и я взял на прицел группу боевиков, которую хотел расстрелять первой. Но тут мой товарищ тронул меня за плечо и прошептал на ухо, что хотел бы в этой ситуации опробовать некоторые «приемы Рэмбо». Не успел я возразить, как он уже начал наносить маскировочную раскраску, размазывая по лицу придорожную грязь с помощью слюны и припрятанной в рюкзаке воды. Альхаджи закинул автомат за спину, вытащил штык и провел пальцем по плоской стороне лезвия, а потом пополз вперед, держа это оружие перед собой. Он двигался медленно, освещенный полуденным солнцем. Оно согревало теплом раскинувшееся перед нами селение, обитатели которого не знали, что скоро мы устроим им «темную».

Когда Альхаджи исчез из виду, я навел гранатомет на площадь, где собралось больше всего боевиков, чтобы прикрыть огнем своего друга. Через несколько минут я увидел, как он, пригнувшись, мелкими перебежками пробирается между домами. Временами он замирал, присев и вжавшись спиной в стену, чтобы его не заметили. Он потихоньку проскользнул за спину разморенного солнцем часового, который положил автомат себе на колени. Зажав ему рот, Альхаджи быстро полоснул часового по горлу ножом. Таким же образом он расправился еще с несколькими повстанцами, стоящими на постах, но при этом совершил одну ошибку – не спрятал тела убитых. Я с удовольствием наблюдал за виртуозными маневрами быстро прячущегося Альхаджи, когда один из боевиков вернулся на пост, увидел напарника мертвым и побежал к остальным, чтобы сообщить им о случившемся. Нельзя было позволить ему донести эту весть, и я убил его выстрелом из «G3», а затем выпустил несколько гранат туда, где было особенно много вооруженных людей.

Началась перестрелка. Я не знал, где Альхаджи, но еще не успела стихнуть стрельба, как он ползком вернулся ко мне. Я чуть не убил его, но вовремя узнал своего измазанного грязью Рэмбо. Обстреливая деревню с разных сторон, мы уничтожали всех, кто попадал на мушку, не дав ни единого промаха! Все мальчишки к тому времени стали отличными снайперами, а наш небольшой рост обеспечивал нам преимущество: можно было прятаться даже за совсем низенькими кустами и выпускать очередь во взрослых, которые никак не могли понять, откуда на них летят пули. Мы с Альхаджи израсходовали весь запас гранат и только после этого решили, что деревня у нас под контролем. Теперь можно войти в нее.

Мы прошли по улицам, убивая всякого, кто высовывался из дома или сарая. В какой-то момент стало ясно, что некому нести награбленное нами добро. Поэтому я послал Канеи и Мориба обратно на базу за подмогой. Ребята ушли, прихватив с собой часть боеприпасов, принадлежавших мертвым повстанцам – некоторые из них лежали, все еще крепко сжимая в руках оружие. Джума, Альхаджи и я остались в деревне. Но мы не сидели среди трупов, тюков с одеждой, коробок с патронами и мешков с наркотиками, а спрятались в окрестных кустах и пристально наблюдали за тем, что творится в деревне. Время от времени один из нас возвращался туда, чтобы принести что-то поесть и покурить.

Мы сидели в засаде два дня, а потом вернулись Канеи и Мориба. Они привели капрала, нескольких солдат и крестьян, которые помогли нам перенести трофеи на базу.

– Теперь мы обеспечены всем необходимым на несколько месяцев. Молодцы, парни! – поздравил нас капрал. Мы отсалютовали ему и все вместе двинулись в обратный путь. После того рейда Альхаджи получил прозвище Маленький Рэмбо. Впоследствии он всячески старался соответствовать этому высокому званию. А меня окрестили Зеленой Змейкой, потому что я умел выбирать самые невероятные укрытия – прятаться на деревьях или за крошечными кустиками. С этих точек, оставаясь незамеченным, я мог расстрелять целое селение. Кличку мне придумал сам лейтенант. Он сказал:

– С виду ты не страшный, но на самом деле ты очень опасен. Ты умеешь сливаться с природой, как зеленая змейка. Когда тебе необходимо, ты знаешь, как обмануть, заманить, уничтожить.

Я был горд этой похвалой и во время каждой вылазки действовал так, чтобы оправдать надежды командира.

Я долго смотрел в белый потолок. Его наискосок пересекала глубокая трещина. До меня доносились приглушенные голоса: сдавленный шепоток лейтенанта, короткие смешки медсестры. Я повернул голову и глянул на них. Девушка широко улыбалась, ей явно нравились отпускаемые офицером шутки. Я встал и направился к выходу.

– Пей побольше воды, и ты скоро выздоровеешь. Завтра вечером приходи на осмотр, – крикнула мне вслед медсестра.

– Как тебе вообще здесь? – поинтересовался военный.

Я посмотрел на него с отвращением и сплюнул на землю. Он поежился. «Еще один городской слюнтяй», – думал я, выходя в холл.

Двое ребят играли на веранде в настольный теннис. Многие мальчишки толпились вокруг и с интересом наблюдали за игрой.

Прошло уже более месяца с тех пор, как нас привезли сюда. Большинство справились с ломкой, хотя нередко случалось, что кто-то неожиданно падал в обморок или ни с того ни с сего у него начиналась рвота. К концу второго месяца реабилитации почти у всех прошли и эти симптомы. Но все мы по-прежнему были в угнетенном состоянии духа, а так как теперь было время все обдумать и оценить, то на поверхность сознания стали всплывать тяжкие воспоминания. Последствия пережитого громко заявляли о себе.

Всякий раз, когда я открывал кран, мне казалось, что оттуда хлещет кровь. Я долго и пристально смотрел на струю: она постепенно светлела и превращалась в обычную воду, и только после этого я мог напиться или принять душ. Иногда кто-то из ребята вдруг выбегал из здания с криками: «Боевики идут!» Порой я видел, как мальчишки помладше сидели возле камня и плакали, рассказывая, что это их мертвые родные. Бывало, что мы подстерегали сотрудников центра, связывали их и допрашивали, где их отряд и где они прячут еду, наркотики, оружие и боеприпасы.

Через два месяца пребывания в центре нам впервые выдали учебники, ручки, карандаши и сказали, что каждый день с десяти до двенадцати надо ходить на уроки. В тот же вечер мы устроили из школьных принадлежностей большой костер. Но на следующий день нам вручили новые тетради и учебники. Мы снова спалили их, однако персонал продолжал снабжать нас всем необходимым для учебы. Правда, в этом случае они уже не говорили: «Ты ни в чем не виноват», – как делали обычно, когда журили за жестокое и недетское поведение.

Как-то раз мы увидели сложенные на веранде коробки со школьными принадлежностями. Мамбу предложил продать все это.

– Кто их купит? Да и потом, все нас боятся, – возразили ему некоторые ребята.

– Мы найдем торговца, который возьмет все оптом, – уверял Мамбу.

Мы загрузили свои трофеи в пластиковые пакеты и вшестером отправились на местный рынок. Там нам удалось отыскать нужного человека, который с радостью купил все, что мы ему предложили. Он был очень доволен и сказал, что и в будущем будет рад приобретать у нас школьные принадлежности.

– Меня не интересует, откуда это у вас. Может, вы их украли. Мне-то что? Ваш товар – мои деньги, – сказал он, протянув Мамбу пачку купюр. Тот широко улыбнулся и пересчитал хрустящие банкноты. А потом поднес их к нашим носам, чтобы мы вдохнули запах:

– Это хорошие деньги. Я знаю, что говорю.

Мы побежали обратно в центр, чтобы успеть к обеду. После еды Мамбу раздал каждому из мальчишек его долю. В холле стало шумно: все обсуждали, на что потратят полученные деньги. Продавать ручки и учебники было явно выгоднее и интереснее, чем сжигать их.

Кто-то купил кока-колу и ириски, кто-то – другие мелочи, а мы с Мамбу и Альхаджи решили отправиться во Фритаун. Как туда добраться, мы не знали, было известно только, что до центра города должен ходить какой-то общественный транспорт.

В то утро мы наскоро позавтракали и покинули столовую по одному. Я сделал вид, что иду на обследование в медпункт. Мамбу немного погодя вернулся в столовую, якобы за добавкой, а потом выпрыгнул из окна кухни. Альхаджи направился в сторону туалетов. Нам не хотелось, чтобы другие мальчишки узнали о наших планах: вдруг все они увяжутся с нами? Тогда сотрудники поднимут тревогу.

Вскоре мы встретились на автобусной остановке неподалеку от реабилитационного центра и встали в очередь.

– Вы когда-нибудь бывали в этом городе? – спросил нас Альхаджи.

– Нет, – ответил я.

– А меня собирались отправить учиться в столичную школу, но потом началась война, и все планы рухнули. Я слышал, что во Фритауне очень красиво, – сказал мой друг.

– Ну, это мы скоро увидим, – произнес Мамбу. – Автобус идет.

В салоне гремела музыка соукоус. Пассажиры громко, как на рынке, переговаривались между собой. Мы уселись на задних сиденьях и стали смотреть в окно. Мимо проплывали дома и маленькие магазинчики. Какой-то мужчина стал танцевать в проходе. К нему присоединились еще несколько человек, в том числе и Мамбу. Мы смеялись и хлопали в такт музыке.

Мы вышли на Кисси-стрит, оживленной улице недалеко от центральной площади. Здесь было людно, жители спешили по своим делам, будто в стране все было благополучно. По обе стороны от дороги располагались большие магазины, а на тротуарах толпились уличные торговцы. Мы смотрели на эту незнакомую нам жизнь во все глаза, нас переполняли эмоции.

– Я вам говорил, что будет здорово, – воскликнул Мамбу и высоко подпрыгнул от восторга.

– Посмотри, какой высокий дом, – показал я рукой на одно из зданий.

– И вон тот тоже высокий, – откликнулся Альхаджи.

– Интересно, как люди забираются на самые верхние этажи? – поинтересовался Мамбу.

Мы медленно шли и восхищались количеством машин, обилием ливанских лавочек с разными лакомствами. Я постоянно задирал голову вверх, рассматривая дома, так что вскоре у меня заболела шея. Вокруг было множество магазинчиков, где торговали продуктами, одеждой, магнитофонами, кассетами и прочими товарами. В городе было шумно: казалось, что множество людей одновременно громко кричат, смеются, ссорятся. Мы спросили, как пройти к Хлопковому дереву[29] – национальному символу Сьерра-Леоне и одной из главных достопримечательностей столицы. Добравшись до него, мы застыли, раскрыв рты. Раньше нам доводилось видеть его только на купюрах. И вот мы здесь, стоим под ним в самом сердце города, на пересечении Сиака Стивенс-стрит и Падемба-роуд. Крона огромного дерева была зеленой, но кора казалась очень старой. Перед тем как двинуться дальше, Альхаджи воскликнул:

– Кому расскажешь – не поверят!

Мы гуляли целый день, покупали мороженое и напитки Vimto[30]. Мороженое было трудно есть: оно мгновенно таяло под жарким полуденным солнцем. Откусывать от рожка не получалось, я только и делал, что слизывал сладкие струйки, текшие по рукам и между пальцами. Во второй половине дня машин и людей на улицах стало больше. Знакомых лиц в толпе не было. Все куда-то спешили. Я шел впереди, а Мамбу и Альхаджи – за мной. Они все время спрашивали, куда идти дальше, в какой переулок повернуть… Казалось, что мы снова на фронте и я старший в отряде.

Ближе к вечеру мы решили, что нужно возвращаться к автобусной остановке и ехать в реабилитационный центр, чтобы не опоздать на ужин. Но тут выяснилось, что у нас не осталось денег на обратные билеты.