Жемчужина императора Бенцони Жюльетта

Глава XII

ВОРОТА ИНДИИ

Морозини и Видаль-Пеликорн с живейшим удовольствием ступили в Бомбее на твердую землю. Несмотря на заботу и комфорт, царившие на «Иррауади», пакетботе, который вез их из Марселя, обоих почти все время нещадно укачивало. Если не считать медленного подъема по Суэцкому каналу и плавания по Красному морю – до чего приятная интермедия! – дядюшка Нептун не переставал на них дуться, чтобы не сказать больше. Ласковое Средиземное море во второй половине октября показало себя злобным, а выйдя в Индийский океан, они попали в хвост циклона, который только что, слава богу, не полностью разорил индийское побережье. В частности, к большой радости жителей города и пассажиров кораблей, порт Бомбей от него не пострадал. И вот теперь большое белоснежное судно смогло без труда причалить и высадить несчастных пассажиров, испытывающих невероятное облегчение оттого, что оказались, наконец, на суше, но уже потных от влажной жары, неизменно стоявшей в этом большом порту.

– А что бы с нами было, если бы сейчас был не прохладный сезон! – вздохнул Адальбер, усевшись в машину, которой предстояло отвезти их в отель, и обмахиваясь пробковым шлемом. У меня ощущение, что я оказался в парилке...

– Сегодня ночью ты, скорее всего, замерзнешь, – ответил? глядя на то, как солнечные стрелы пронизывают туман и вонзаются в воду, Альдо, которому любая жара была нипочем.

Все здесь было совсем иным, необычным! Он понимал, что стоит на пороге неведомого мира, и именно о нем, этом мире, он мечтал с детства: перед ним лежала Индия! Короткое слово, но такое выразительное, что не нуждается ни в каких определениях, потому что само по себе наполнено красками, ароматами пряностей; сверканием драгоценных камней и блеском алмазов на тюрбанах, плывущих среди высокой травы над спинами слонов, укрытых расшитыми золотом попонами. Правда, в настоящую минуту действительность предстала совсем другой: город был окутан серым туманом, приглушавшим краски, и, хотя Морозини знал, что где-то в этой огромной стране его ждет обещанное великолепие, все же сейчас он не только не видел сверкания, но и не ощущал никаких волнующих запахов. Их заглушали испарения тины, гнили и раскаленного масла, к которым временами примешивалось еле уловимое благоухание курений.

И все же, оказавшись перед отелем – огромным караван-сараем, украшенным четырьмя минаретами с центральным павильоном, над которым высилась, подобно исполинской клубничине, громада купола, – Альдо немного утешился: стоило рассеяться туману, и показалось синее небо, по которому плавно летели белые птицы... Напротив, на другом конце овальной площади, которой завершался приморский бульвар, над портом возвышалось нечто вроде триумфальной арки из желтого базальта: это величественное сооружение было выстроено в 1911 году для увековечения посещения Индии королем Георгом V. Внушительная, пожалуй, даже тяжеловесная арка, казалось, всем своим каменным весом наваливается на пеструю толпу. Здесь были нищие, заклинатели змей, прорицатели, торговцы амулетами, обнаженные святые люди с посыпанными пеплом волосами, горбатые коровы и маленькие продавцы фруктов: народ цвета мела и земли, представленный во всем своем разнообразии, среди которого мелькала порой грациозная фигурка женщины, задрапированной в сари нежных тонов. Эта триумфальная арка называлась Воротами Индии, и имя свое получила недаром...

Стоя рядом с машиной, откуда гостиничные слуги извлекали багаж, венецианец неспешно осматривался: ему казалось, что он попал в декорацию, где будут разыгрывать «За восемьдесят дней вокруг света». Но вдруг из толпы «статистов» вырвалась молодая женщина, вооруженная «Кодаком», и побежала через площадь так, как это делают фотографы, то есть не обращая ни малейшего внимания, куда мчится. При этом она то и дело оборачивалась, выискивая наилучшую точку для съемки. Дальше все произошло мгновенно: девица-фотограф влетела в груду багажа, едва не упала, ухватилась за первое, что подвернулось ей под руку, – а подвернулось ей плечо Адальбера, – потеряла свой белый шлем и расхохоталась.

– Sо sorry!– начала она. – I am... Но археолог уже ее узнал.

– Леди Мэри?.. Господи, какая приятная встреча!

– И неожиданная, – подхватил Альдо. – Мэри, что вы делаете в Бомбее?

Онемев от удивления, она поочередно разглядывала их так, словно они свалились с неба. А насмотревшись, наконец выговорила:

– Привет, это я должна вас об этом спросить! Ну и откуда же вы взялись?

– Да с корабля, разумеется! – объяснил Альдо, которого эта внезапная встреча привела в полный восторг, и наклонился, чтобы поцеловать крестную своей дочери.

Но она закричала:

– О боже! Чуть не забыла... Увидимся позже!

И, ограничившись этими краткими разъяснениями, нырнула в двери отеля. Почтительно склонившиеся служащие едва успели открыть перед ней двери. Двое друзей, которых она так неожиданно бросила, в полном недоумении смотрели, как Мэри Уинфилд, одна из двух лучших подруг Лизы, исчезает в недрах отеля, куда и они вскоре за ней последовали.

– Что это на нее нашло? – удивлялся по дороге Адальбер, несколько даже оскорбленный таким поведением. – Не понимаю, какая муха ее укусила!

Дело в том, что, начиная с крестин близнецов, он испытывал некоторую слабость к молодой англичанке, не меньше ценя ее юмор и энергию, чем хорошенькое, неизменно улыбающееся личико, светлые, такие же непокорные, как у него самого, кудри и искрящиеся ореховые глаза, придававшие ей вид бесенка, задумывающего очередную проказу. Мэри, так же презиравшая условности, как и Лиза, одна была в курсе выходки дочки швейцарского банкира, бросившей фамильные дворцы ради того, чтобы облачиться в лишенную элегантности одежду Мины Ван Зельден, выдающейся секретарши. Дочь чудовищно богатого члена Парламента, она покинула родительский дом и предпочла поселиться в Челси, чтобы развивать свой талант художника. Впрочем, талант действительно был, и, хотя раздражал ее семью, ей самой начинал приносить лестные заказы.

Альдо снисходительно и философски пожал плечами:

– Мэри никогда ничего не делает, как другие. Незачем и задаваться вопросами на ее счет. Ты же слышал собственными ушами: увидимся позже. А пока давай примем душ и переоденемся!

Отель «Тадж-Махал» размерами мог сравниться, может, только с дворцом какого-нибудь из правителей, где полным-полно переходов, внутренних дворов, двориков, застекленных галерей. Глядя на его затянутые красным бархатом стены, большие вентиляторы с медленно вращающимися лопастями под потолком, на огромные люстры богемского хрусталя и армию слуг в красно-белых одеждах, наши путешественники почувствовали себя так, словно попали в некий шлюз между Западом и Востоком, но с явным креном в сторону последнего. В холле было столько народу, что он напоминал рынок, с той только разницей, что здесь толпились люди разных национальностей и рас, и объединяло всех лишь одно: материальное благополучие.

Войдя в свой номер, просторный, как внутренность вокзала, отчего огромная кровать под белой москитной сеткой казалась игрушечной, Альдо бросился к секретеру, где были приготовлены конверты и бумага, набросал короткую записку, сунул ее в конверт, на котором написал имя леди Уинфилд, и, позвонив слуге, велел передать письмо по назначению.

– Я только что послал записочку Мэри, пригласил ее с нами пообедать, – сообщил он Адальберу, который зашел проведать друга и взглянуть, как он устроился.

– По-моему, отличная мысль! Слушай, а не кажется ли тебе, что нам хватило бы одного номера на двоих? У меня ощущение, что я живу среди пустыни...

– Никто не мешает тебе эту пустыню заселить. Я совершенно уверен в том, что, стоит только кликнуть, и набежит целая толпа баядерок, – со смехом сказал Альдо.

– В такую жару? Ты смерти моей хочешь! Да еще эта штука еле вертится, – зло прибавил археолог, указав на вентилятор, лениво гонявший воздух под потолком.

– Позвони! Его заставят вертеться побыстрее. Я тоже, пожалуй, об этом попрошу...

В самом деле, через несколько минут блестящие лопасти завертелись вихрем, правда, воздух не стал от этого свежим и прохладным. Только душ принес некоторое облегчение, но, облачившись в смокинг и потратив кучу времени на завязывание галстука, Альдо начал жалеть о том, что не может облачиться в просторную местную одежду. Правда, он плохо представлял себе, как бы выглядел в тюрбане.

Ночь упала внезапно, словно театральный занавес, принеся с собой легкую прохладу. Впрочем, этого уже было достаточно для того, чтобы человек мог думать не только о своем самочувствии. Леди Уинфилд ответила, что рада будет пообедать с друзьями, и к семи оба спустились вниз, чтобы встретить ее.

Они нашли Мэри на большой, уставленной цветами террасе, которая примыкала к холлу и служила баром. И, хотя это бар был почти полон, там царило спокойствие, какое всегда наблюдается там, где собираются «люди из хорошего общества»: играл невидимый оркестр, велись неслышные разговоры. Леди Уинфилд, одетая в медового цвета вечернее платье с украшениями из топазов на шее и в ушах, приканчивала то, что принято называть крепким виски, а когда слуга-бой приблизился, чтобы принять заказ, попросила еще порцию. Казалось, настроение у нее превосходное, и для начала она попросила извинения за то, что так внезапно покинула их у входа в отель.

– Я заметила в холле почтового служащего и тут же вспомнила, что забыла принести вниз приготовленное письмо. А теперь объясните мне, наконец, что вы оба делаете в Бомбее?

– Мы здесь только проездом, – ответил Альдо. – Нас пригласили на праздник по случаю юбилея магараджи Капурталы.

– Как вам повезло! Это будет главное событие года здесь. Но... не рановато ли вы приехали? Если я правильно помню, все произойдет только 24-го числа этого месяца?

– Мы немного задержимся в пути. Мне надо уладить одно дело с другим правителем... – Он немного поколебался, но все-таки задал вопрос, который жег ему губы: – У вас есть какие-нибудь новости от Лизы?

И тотчас пожалел об этом, поняв, что придется давать объяснения, а может, и обо всем рассказать, но Мэри, казалось, совсем не удивилась. Альдо вздохнул свободнее.

– С августа ничего, – ответила она. – А до того я провела несколько дней в Ишле с ней и близнецами...

– Как они? – прошептал Альдо, у которого задрожал голос и слезы выступили на глаза.

Собеседница тепло улыбнулась ему, и ее рука, довольно крупная и крепкая для женщины, легла ему на рукав.

– Все здоровы, а близнецы – настоящие чертенята, которым всегда будет необходимо присутствие отца...

– Поскольку вы, Мэри, как мне кажется, в курсе дела, вы должны знать, что это зависит не от меня... пусть даже я виной тому, что все так печально сложилось. Едва вернувшись в Венецию после того, как я лежал и выздоравливал у тети Амелии, я написал Лизе. Написал длинное письмо, которое осталось без ответа.

– Я тоже написал ей письмо, – сказал Адальбер, – и, если мне она все-таки ответила, ее послание отнюдь не поощряло к продолжению переписки. Очень мило, любезно и вежливо она попросила меня заниматься своими делами. Общий смысл был таков.

– Узнаю ее стиль, – смеясь, произнесла Мэри. – Не зря она родилась в Швейцарии: вот уж кто не станет ходить вокруг да около!

– Это скорее можно считать достоинством. Но что неприятно, – заметил Адальбер, – Лизе ведь присуще и швейцарское упрямство тоже. Почему она не хочет допустить, что мы все время говорили ей одну только правду?

– А по-вашему, эту правду так легко было выслушивать? Поменяйтесь ролями, попробуйте встать на ее место! Ей лучше, чем кому-либо другому, известно, какой успех у женщин имеет Альдо... и до какой степени он к этому чувствителен. Честно говоря, думаю, я сама реагировала бы так же...

– А вам не кажется, что я тоже могу обидеться? – вступил в разговор задетый за живое князь. – Она нимало не колебалась, выбирая, чьим словам верить: моим или кузена Гаспара!

– Вы с ним виделись, с кузеном Гаспаром?

– Никак не мог этого сделать. К нему ходил Адальбер.

– И хуже всего то, – вздохнул последний, – что этот самый Гаспар оказался хорошим парнем. Он прямо посмотрел мне в глаза и заявил, что рассказал только о том, что видел сам. А когда я ему намекнул, что в услугах частного детектива никто не нуждался, ответил, что давно любит Лизу и воспринимает всякое покушение на святыню, каковой является ее счастье, как личное оскорбление. Конечно, после этого мы могли и подраться, но это мало что изменило бы...

– Ну и хорошо сделали, что не пошли на скандал. Честно говоря, Альдо, я считаю, что в вашем теперешнем положении время работает на вас, а вам остается только быть терпеливым и... благоразумным!

Сказав это, Мэри одним духом осушила второй стакан и поднялась:

– Может, пойдем пообедаем? Я жутко проголодалась... Идя следом за молодой женщиной в большой обеденный зал, где цветы клонились под ветром, поднятым вентилятором, Альдо проворчал:

– Благоразумным, благоразумным! Как прикажете это понимать?

– Понимайте так, что в Индии полным-полно очаровательных женщин с большими томными глазами, – именно таких, которых мужчинам немедленно хочется взять под свое покровительство, – бросила Мэри, не оборачиваясь.

– Почему же Лиза сама не приехала проверить? Ее ведь тоже пригласили в Капурталу, а она даже не соизволила ответить. Я-то надеялся, что ей захочется взглянуть на такое исключительное зрелище.

– Вы сами по себе исключительное зрелище, – со смехом произнесла Мэри, пока Адальбер отодвигал от столика легкое кресло, помогая ей сесть. – Лиза пресытилась исключительными зрелищами, только и всего!

– Нет, Мэри, вы несносны! Вы все обращаете в шутку! Давайте сменим тему: не хотите ли все-таки поведать нам, что вы делаете здесь, да еще совсем одна? Вы еще не в том возрасте, чтобы играть в иссушенную солнцем старую путешественницу.

– О, я, как и вы, здесь только проездом, и в качестве официального лица, потому что еду в Дели к вице-королеве. Леди Уиллингдон хочет, чтобы я написала ее портрет.

– Браво! – захлопал в ладоши Адальбер. – Вот это и называется признанием. Ваша душенька довольна, леди Мэри?

– Да-а-а... Хотя официальные портреты часто бывает скучно писать. Мне куда больше нравится изображать уличных певиц, или танцовщиц из Ковент-Гарден, или, например, старого пастора. Им есть что сказать, они даже могут сказать куда больше, чем какая-нибудь дива в вечернем платье, застывшая под водопадом бриллиантов. Но, слава богу, у вице-королевы оказалось умное и живое лицо. Правда, она обожает сиреневый цвет, от которого я не в восторге, но наказание будет не слишком суровым, – зато я увижу страну... Кстати, насчет страны! Альдо, вы ведь сказали, что собираетесь перед тем, как ехать в Капурталу, побывать еще у одного правителя? Я не ошиблась?

– Да, в самом деле...

– У кого же?

Морозини, занятый тем, что диктовал заказ метрдотелю, не ответил. Вместо него это сделал Адальбер:

– Мы едем к магарадже Альвара.

Мэри вздрогнула, и в ее прелестных ореховых глазах появился испуг:

– О, нет! Неужели вы поедете к этому... ммм... ненормальному?

– Вы его знаете?

– Лично – нет, хотя видела один раз на приеме. Допускаю, что на первый взгляд он может показаться привлекательным, он любит покрасоваться и, наверное, это один из самых богатых людей среди равных ему по положению. Пожалуй, Альвара можно даже назвать красивым, но для того, кто умеет, как я, читать по лицам, физиономия этого человека выражает самую холодную жестокость. Знаете, какое у него любимое развлечение, когда он у себя? Привязать молоденького мальчика, наполовину растерзав его, к двум повозкам, в которые впряжены волы, и пустить упряжки по самым плохим дорогам.

– Фу! Да он настоящий мерзавец! – поморщился Адальбер.

– Тем не менее, он считает себя святым, поскольку строго исполняет религиозные законы. Он может до бесконечности рассуждать на темы индуистского мистицизма и реинкарнации.

– Это я знаю, – улыбнулся Альдо, без особого удовольствия вспомнив долгий день, проведенный в «Кларидже». – Но справедливости ради уточню: он умеет дружить, умеет проявлять великодушие и доказал мне это... – Я же сказала, что он любит покрасоваться. Дружить – это совсем другое дело! Вот сейчас расскажу вам одну историю, которая произошла в той самой делийской резиденции, куда я направляюсь. Вице-королева непременно хотела заполучить Альвара на какой-то праздник. Для начала он отказался под тем предлогом, что там гостей непременно сажают в кожаные кресла, а его религия, чрезвычайно уважающая священных коров, запрещает ему какой бы то ни было контакт с их шкурами. Он, впрочем, вообще утверждает, будто никогда не прикасался к коже и носит только шелковые перчатки.

– Точно. И даже две пары, – заметил Морозини.

– Вы и это уже знаете? Ладно, продолжу. Желая доставить ему удовольствие, вице-королева велела покрыть всю мебель ситцем с цветочным рисунком – магараджа обожает розы! – и сообщила ему об этом. После этого он приехал в Дели на одном из своих «Роллсов», который из осторожности внутри застелил коврами, и вышел оттуда лишь на строго необходимое время. Но это еще не все, что он проделал с хозяйкой дома: он ее самым прямым образом унизил!

– Как? Женщину? Вице-королеву?

– Да! Приглашенный на большой обед, он явился роскошно одетый и буквально усыпанный бриллиантами. Во время обеда леди Уиллингдон долго восхищалась одним бриллиантовым кольцом, которое Альвар носил поверх тонкой шелковой перчатки, призванной уберечь его от нечистых прикосновений. Сняв кольцо, он нехотя протянул его вице-королеве. Оная естественно, надела кольцо на палец – ей было интересно, как оно смотрится на ее руке. Однако у этикета, принятого при дворе этой благородной дамы, есть один мелкий недостаток, общий с правилами хорошего тона, введенными королевой Мэри: если ей у кого-нибудь понравится та или иная вещь, считается... ну, скажем, хорошим тоном ей эту вещь подарить. И Альвар это отлично знал.

– Ну и...

– Чего вы меня торопите? Ничего не скрою, не волнуйтесь. Итак, все ждали, что кольцо станет собственностью хозяйки дома, но магараджа и не подумал дарить перстень. Наоборот, решив, что его бриллианты слишком долго гостят на руках вице-королевы, которая не уставала ими любоваться, он попросил вернуть ему кольцо. Если это, конечно, можно назвать «попросил»! Потом он подозвал слугу, велел тому наполнить чистой водой хрустальный стакан и опустил туда кольцо, чтобы очистить его от чужого прикосновения, потом вытер его скатертью и спокойно надел на палец. Можете себе представить, какие лица стали у вице-королевы и всех присутствовавших при этом англичан?

– Хамство немыслимое, – согласился Альдо, – но ненаказуемое. Мне куда меньше нравится история про повозки с быками...

– Я с вами согласна, но рассказала все это исключительно для того, чтобы отговорить вас ехать в Альвар. С вами там только несчастья и могут приключиться...

Адальбер рассмеялся:

– Только не с ним, дорогая моя! Магараджа обожает Альдо и обращается с ним с невероятной почтительностью...

– Именно это больше всего меня и тревожит! У него пять жен, но кому не известно, что он – педераст? Все его «адъютанты», из которых иным не больше десяти-двенадцати лет, прошли или пройдут через хозяйскую постель: не случайно же он всегда выбирает слуг за красоту! И красоту определенного типа!

Морозини успокаивающим жестом положил ладонь на руку молодой женщины:

– Дорогая моя, я ведь не желторотый птенчик. Мне за сорок, и меня уже не пугает ваш индийский Калигула. Впрочем, мы не собираемся задерживаться у него надолго: почти сразу вместе с Альваром мы отправимся в Капурталу.

– Ну и замечательно! Зачем ехать к Альвару? Если у вас есть с ним какие-то дела, лучше решить их в Капуртале!

– Это невозможно! Я должен передать магарадже купленную им у меня драгоценность. Это непременное условие.

– Что за бред! Верните ему деньги и продайте эту вещь кому-нибудь другому.

– Нет, милая моя! Эта драгоценность – настоящее проклятие, и я был слишком счастлив, когда нашел для нее покупателя. И потом, я дал слово. Так что не мучайте себя понапрасну и верьте: все пройдет хорошо.

– Да и я всегда буду рядом! – с широкой улыбкой заключил Адальбер. – А уж вдвоем-то мы с ним справимся, и не таких повидали...Мэри Уинфилд не ответила. Ее задумчивый взгляд поочередно задержался на лицах обоих мужчин, сидевших рядом с ней, и наконец остановился на лице Морозини.

– И все-таки хотела бы понять... – продолжала она. – Вы ведь сказали, что Лиза была вместе с вами приглашена в Капурталу? Так вот, если допустить, что она приняла бы приглашение, что бы вы сейчас с ней делали? Взяли бы с собой в Альвар?

– Разумеется.

– Надо же! – вздохнула Мэри, взяв у Альдо предложенную ей сигарету. – И какая она умница, что отказалась! Дело в том, дорогой мой, что ваша жена даже не вышла бы из здания вокзала: ее усадили бы в поезд и отправили в Дели, а может, вернули бы в Бомбей.

– Вы, должно быть, шутите? Альвар говорил мне совершенно иное.

– Нисколько не шучу. Ни одна европейская женщина никогда не удостаивалась позволения провести сколько бы то ни было времени у этого милого парня. Так что я повторяю свой вопрос: что бы вы делали в таком случае?..

– Ни к чему и спрашивать! Естественно, уехал бы вместе с ней...

– А ваше дело чести?

– Ох, до чего же вы несносны!.. Вы меня просто измучили своими нападками, но я начинаю радоваться тому, что Лиза но я поехала со мной... а прежде так из-за этого огорчался!

– Что ж, видите, и я вам хоть на что-нибудь да сгодилась. Когда вы уезжаете?

– Завтра вечером. А вы? Может быть, поедем вместе до Джайпура, где у нас пересадка на Альвар, вам оттуда удобней ехать дальше, в Дели?

– Удобно-то удобно, и я бы с удовольствием, но мне надо остаться здесь еще на несколько дней. У меня в этом городе друзья, и, поскольку не каждый день приезжаешь в Индию, я хочу этим воспользоваться...

– Что ж, вполне естественно. Собственно говоря, вице-король ведь наверняка поедет в Капурталу... Так, может быть, увидимся там?

– Каким образом? У вице-королевы и без того слишком много багажа, чтобы она стала обременять себя еще и портретисткой... Нет-нет, увидимся позже, дорогой мой... если вам удастся вырваться живым из когтей тигра.

– За что я вас люблю, дорогая моя, так это за ваш оптимизм! Не хотите напоследок сказать нам что-нибудь более приятное?

Мэри немного подумала, покраснела, потом, глядя князю прямо в глаза, произнесла:

– Берегите себя! Я уже видела, как плачет Лиза. Я не хочу увидеть ее под вдовьим покрывалом. Это ее убьет. Помните об этом!

И, не дав ему времени даже вздохнуть, Мэри Уинфилд переменила тему: как опытная путешественница по стране, она теперь принялась доказывать двум друзьям, что между индийскими поездами и Восточным экспрессом нет ничего общего...

Около полуночи Морозини и Видаль-Пеликорн покинули Бомбей, так его и не увидев. Пожалуй, и времени у них на это было маловато, но главное – не было желания. Этот большой портовый город, сырой, суетливый и удушливый, им не нравился. Может быть, причиной тому были грифы, выполнявшие задачу могильщиков. Альдо и Адальберу показали возвышающиеся над пальмами Башни Безмолвия, башни смерти, где этих отвратительных птиц дважды в день кормили трупами приверженцев Заратустры. Смысл– действа был чудовищно прост: для того чтобы не осквернять Мать-Землю, обнаженные тела раскладывались на покатых концентрических террасах мощных башен, а затем, когда от трупов оставались только кости, сбрасывали останки в центральный колодец... Одного этого было достаточно, чтобы у друзей пропало всякое желание гулять по городу.

– Я даже крематорий на Пер-Лашез выносить не могу, – вздохнул Адальбер, – а здесь и пяти минут бы не выдержал.

Так что наши герои с чувством явного облегчения заняли места в соседних, но не сообщающихся купе, в которых им предстояло провести не меньше двух дней, поскольку движение поездов не подчинялось никакому расписанию.

Ночь стояла почти прохладная, и Альдо, несмотря на возмущенные протесты своего слуги Рамеша, решил хотя бы на время отказаться от тройной защиты двери: стекла, ветки от насекомых и деревянной створки. Сегодня вечером вентилятор под потолком казался ему бесполезным, и, пока поезд начинал свое медленное продвижение к северу, в сторону Дели, венецианец стоял, облокотившись на окно, и, вдыхая пряный воздух этой завораживающей страны, мечтал о том, чтобы чудесная, но столь обременительная драгоценность, которая сейчас мирно дремала в его чемодане, безвозвратно затерялась на ее просторах.

Вскоре пришлось закрыть окно: локомотив выплевывал тучи мелкого угля. Под суровым взглядом Рамеша Морозини наконец решился лечь в постель, и оказалось, что он прекрасно себя чувствует на этом несколько жестковатом, но достаточно широком ложе. Поблагодарив Рамеша улыбкой за пожелание доброй ночи, он почти сразу уснул и спал сном младенца до тех пор, пока его не разбудили, предложив чашку горячего чая и сообщив, что он должен готовиться идти завтракать в вагон-ресторан. Там князь застал Адальбера, который глаз всю ночь не сомкнул, а потому пребывал в довольно хмуром настроении...

– Ты хоть заметил, что этот поезд больше десяти раз останавливался? Просто дилижанс какой-то, честное слово! Как можно спать в таких условиях, – кипятился он, набрасываясь на яйцо всмятку так, словно оно-то и было во всем виновато.

– Может, тебе надо было попросить твоего боя рассказать тебе сказку или спеть колыбельную? Здесь поезда покрывают большие расстояния и останавливаются во всех более или менее крупных пунктах на своем пути. Ты к этому привыкнешь.

– До чего у тебя счастливый характер! А пыль? Ты и к ней привык тоже?

Вентиляторы отгоняли пылинки от столов, но они тем не менее продолжали невинно кружиться в чудесном утреннем солнечном свете.

– Все равно ничего другого не остается! Тебе надо постараться поспать днем. Тем более что, если верить «расписанию», мы должны в три часа прибыть в Джайпур, чтобы пересесть на другой поезд, в три часа утра – учти!.. И придется два часа ждать поезда на Альвар...

– Куда мы, я полагаю, тоже прибудем среди ночи? – проворчал археолог. – Похоже, в этой стране поезда отправляются и прибывают всегда между полуночью и рассветом. Они что здесь, не могут поступать, как все люди?

– Если учитывать дневную температуру в жаркий сезон, это не кажется таким уж глупым!

– Ну да, конечно! Особенно если учесть, что ночью здесь собачий холод!

Адальбер решительно не хотел сдавать позиции. Позавтракав, Альдо закурил сигарету, чтобы скоротать время до следующей остановки. Преимущество отдельных купе состоит в том, что можно спокойно наслаждаться всеми дорожными радостями, не слыша недовольных выступлений соседа...

Странное вышло путешествие: монотонный стук колес отмерял части фильма, в котором ровно ничего не происходило. Альдо смотрел через стекло на унылый пейзаж. Остались позади пышные окрестности Бомбея с их оранжерейной жарой. Теперь они ехали по бескрайнему пространству, покрытому высохшей травой, напоминающему саванну, где изредка встречались рощицы пыльных деревьев или искривленные кустарники, а с ветки на ветку лениво перепархивали птицы. Иногда картину несколько оживляло стадо газелей. Единственным развлечением служили остановки на маленьких станциях: там целые семьи индусов, одетые в пропыленные одежды из хлопка, сидя на голой земле, ждали поезда. Кое-где на перрон выходила корова, с пресыщенным видом пережевывая пучок травы. Время от времени попадался оазис с неподвижным прудом или же словно выросший из желтой земли пик скалы, на котором, подобно одинокому стражнику, несущему ненужную тысячелетнюю службу, гордо торчали стены форта. И тогда достаточно было появления нескольких тюрбанов и сари на ближайшей станции, чтобы Морозини вообразил целую историю о любви и войне, о пленной принцессе, влюбленном поэте и диких завоевателях, которые, ворвавшись в ворота, находят лишь пепел костра, куда бросилась, спасаясь от них, прекрасная дева...

По правде сказать, ему не приходилось напрягать воображение, потому что Рамеш оказался хоть и не слишком красноречивым, но хорошим гидом, всегда способным сказать ему название места и поведать, что там происходило когда-либо. И потому Альдо, невольно завороженный этими рассказами, не отходил от окна и доехал до Джайпура, не открыв ни одной книги и газеты из тех, которые прихватил с собой.

Двухчасовая остановка в Джайпуре оказалась невероятно утомительной. Альдо знал, что столица Раджастана, несомненно, самый крупный в Индия центр драгоценных камней, была, кроме того, одним из самых красивых и интересных индийских городов. Однако приходилось довольствоваться тем, что можно было увидеть со стороны вокзала.

– Никто нам не помешает осмотреть город на обратном пути, – философски заметил Адальбер. – После юбилея будет некуда торопиться, времени предостаточно.

Сама мудрость говорила его устами, поскольку и речи не могло быть о том, чтобы нарушить программу и заставить ждать непредсказуемого магараджу. Разве не расписал он едва ли не по минутам путешествие того, кого называл своим «братом»? Последнее обстоятельство несколько тревожило Адальбера:

– В полученных тобой указаниях ни слова не говорилось обо мне, и у меня Не сложилось впечатления, что я тоже являюсь членом его семьи...

– Ты входишь в мою семью, и он это знает. Я сказал ему, что мы вместе совершаем путешествие в Индию. Значит, он ожидает твоего появления...

Тем не менее, когда в четыре часа утра они вышли из поезда на продуваемый ветром перрон прелестного маленького альварского вокзала из розового песчаника, то обнаружили там тонкую фигуру адъютанта в тюрбане, двух вооруженных до зубов воинов и слугу, держащего на подносе дымящуюся чашку чая. Одну-единственную... и Морозини гневным жестом от нее отказался:

– Насколько мне известно, капитан, нас здесь двое! И Его Величеству это тоже известно. Почему же здесь только одна чашка?

– Этот обычай исполняют лишь по отношению к почетным гостям, – объяснил офицер. – Ваше сиятельство может видеть, что мы пришли встречать другого гостя магараджи, – прибавил он, кивнув тюрбаном на только что сошедшего с поезда персонажа в меховой шубе и папахе, который шел к ним, волоча за собой чемодан.

– Кто это? – полюбопытствовал Морозини, видя, что никто не собирается избавить новоприбывшего от громоздкого багажа.

– Знаменитый астролог из Бомбея, Шандри Пател. Извините, мне придется ненадолго отлучиться!

Он отошел в сторону, щелкнув пальцами, подозвал двух солдат, которых путешественники поначалу не заметили, и указал им на астролога. Те направились к нему, забрали чемодан и, ухватив каждый за свою руку и не обращая ни малейшего внимания на протесты путешественника, потащили его к военной машине, стоявшей неподалеку от внушительного «Роллс-Ройса».

– Куда его везут? – не скрывая изумления, спросил Морозини.

– В тюрьму, – ответил офицер с таким видом, словно это было само собой разумеющимся делом.

– И он добровольно отправляется в заключение? Специально для этого приехал? – удивился Адальбер, припоминая, что видел в вагоне-ресторане этого кругленького человечка с оливковым лицом. Он казался тогда неизменно довольным собой и изображал знатного вельможу.

– Он приехал, потому что Его Величество его пригласил.

– Если Его Величество имеет обыкновение так принимать гостей... – начал Альдо, поворачиваясь, чтобы вернуться в вагон.

– Нет, ваше сиятельство! Это совсем другой случай. Если этот человек приехал, значит, он плохой астролог.

– Почему вы так решили?

– Я ничего не решал. Так думает магараджа. Он плохой астролог, потому что не сумел прочесть по звездам, что по прибытии его ждет тюрьма. Извольте следовать за мной, господа!

– Что ж, – прошептал Адальбер на ходу, – думаю, нас ждут сюрпризы... Хорошо же это все начинается!

– Единственное, что остается, это не слишком здесь задерживаться, – так же тихо ответил Альдо. – Я постараюсь уладить дело за один день, и мы уедем.

– Ох, чует мое сердце, нелегко будет это сделать! Не забывай, он пообещал тебе охоту на тигра!

– Но я терпеть не могу любую охоту!

Дальше спорить было некогда: они подошли к длинной машине, мягко отливавшей серебром в свете узкого лунного серпика. Слуга открыл дверцу с гербом перед Морозини, который тотчас отстранился, пропуская вперед друга. Это, несомненно, было нарушением протокола, поскольку тот явно не считался почетным гостем, но венецианец был твердо намерен играть по собственным правилам. Адъютант промолчал, только с трудом сглотнул, и Альдо стало его жаль.

– Ваш хозяин оказал мне честь назвать меня своим братом, – объяснил он с самой обезоруживающей улыбкой. – Я постараюсь ему внушить, что эта великая честь не отменяет моей привязанности к давним друзьям.

И он присоединился к Адальберу на подушках, которые, как и вся внутренность машины, были покрыты тигриными шкурами... Это не привело его в восторг. Самый грозный из всех хищников, казалось, стал символом этого государства: у его правителя были тигриные глаза и, наверное, те же свирепые инстинкты. Инцидент на вокзале достаточно красноречиво говорил о его холодном и жестоком юморе. «Надо выбраться отсюда как можно скорее», – подумал он. Оставалось выяснить, насколько это будет легко. Туманное предчувствие подсказывало ему, что они с Адальбером, несмотря на изысканный комфорт роскошной западной машины, только что попали в давно прошедшие времена, где все зависело от воли одного-единственного человека. Адальбер, должно быть, думал так же, потому что Альдо внезапно услышал:

– Как бы там ни было, мы не станем болтаться здесь после даты, назначенной для отъезда в Капурталу.

– Похоже, и тебе неспокойно? Адальбер поморщился.

– Атмосфера не располагает к безмятежности. Этому типу слишком нравятся тигры. И теперь они мне повсюду мерещатся. Один даже на дверцах нарисован, поддерживает вместе с быком герб этого господина. Да и на самом гербе изображен катар, знаменитый индийский кинжал, на лазурном поле. Уж очень все это вместе мало успокаивает!

– Согласен, но должен же здесь, как и во всех индийских государствах, существовать какой-нибудь британский резидент? О, смотри, до чего красиво!

Забыв о своих смутных страхах, Альдо только что увидел Альвар на рассвете, и это зрелище оказалось невыразимо прекрасным... Огромный город расстилался у гор Аравалли, отделявших эти места от бесплодных равнин севера Индии. Над ним возвышался увенчанный крепостью пик скалы, а внутри, за огромными стенами и глубокими рвами, простиралась синяя водная гладь, в которую уходили широкие беломраморные ступени, с изящными беседками с тонкими колоннами и золочеными куполами. Вдоль маленького озерца шла узкая набережная, обводившая ряд сказочных дворцов и храмов, перемежавшихся садами. Удивительные сочетания красок, от чуть розовато-белого до глубокого пурпура, и все это оправлено в золото и серебро, вспыхивает искрами, а вверху летают белые голубки. Это похоже было на Багдад «Тысячи и одной ночи», на небесный Иерусалим. Обоим гостям могло бы показаться, что они очутились в раю, если бы не почти осязаемая угроза, исходившая от древней крепости с ее неприступными стенами, напоминавшими о том, что они призваны внушать страх.

У подножия гор, спиной к синему озеру, стоял окруженный садами дворец магараджи, Виней Вилас Махал. Его монументальные ворота, которые стерегли стражи в красно-золотых одеждах с длинными копьями, распахнулись перед роскошной машиной. Колеса мягко зашуршали по посыпанным песком дорожкам, затем по плиткам из красного и цвета слоновой кости мрамора.

Когда машина остановилась, откуда-то из-под плит внезапно выросла целая толпа слуг, одетых в белое, но из машины никто не вышел. Только капитан, который встречал их на вокзале, а потом занял место рядом с шофером, извинившись, скрылся во дворце.

– Этому типу непонятно, как поступить со мной, – проворчал Адальбер. – Пошел за распоряжениями...

А пока у них было время полюбоваться огромным двором, и впрямь великолепным со своими беседками с колоннами в виде лотосов и множеством балконов с куполами. Над центральным павильоном реял флаг магараджи, бело-красно-сине-желтый, с тем же гербом, что и на машине. Но в то утро Адальбер был совершенно не склонен проявлять терпение.

– Мне очень хочется попросить шофера отвезти меня в гостиницу. Должна же быть в таком большом городе хоть какая-нибудь гостиница!

Альдо не успел ответить: офицер появился снова, а рядом с ним – невысокий худой человечек с медным лицом под белым тюрбаном и огромным носом, одетый в длинный сюртук, украшенный перламутровыми пуговицами. Альдо сразу его узнал: это был секретарь магараджи.

– Мне доверена величайшая честь приветствовать вас, господа, и проследить за вашим размещением. Его Величество поручил вас моим заботам до вечера, когда в честь вашего приезда будет дан большой обед...

– Магараджа сейчас отсутствует? – коротко и резко спросил Морозини, недовольный, поскольку он намеревался уладить дело с жемчужиной как можно скорее. – Мне казалось, он назначил встречу на сегодня?

Лицо секретаря озарилось широкой улыбкой, он снова склонился, сложив руки перед грудью:

– Вчера, сегодня, завтра... Что значит время? В Индии его не существует, а здесь – в особенности! Его Величество охотится с гостем, присланным Британским музеем в Резиденцию. По пути сюда поезд пересек большой охотничий заповедник Сариская, угодья государя...

– Возможно. Ночью в ваших поездах ничего не разглядеть. Мне и в самом деле показалось, что, подъезжая, мы видели какие-то лесистые холмы, пруды...

– Здесь полным-полно дичи, – лирическим тоном изрек секретарь. – Здесь водятся леопарды, дикие кошки, антилопы и, разумеется, господин тигр. Его Величество очень гордится своим заповедником и хотел показать его нежданному гостю.

– Он тоже охотник?

– Нет. Ботаник... но в заповеднике можно всякое найти.

– Хорошо. А пока нам хотелось бы отдохнуть и, главное, смыть с себя эту пыль...

– Более чем справедливое желание! Примите мои извинения!

Человечек хлопнул в ладоши. Два роя босоногих слуг завладели багажом путешественников... и потащили его в двух противоположных направлениях. Морозини тотчас запротестовал:

– Мы живем в разных частях дворца? Но здесь, наверное, достаточно просторно для того, чтобы нас поселили вместе?

– Здесь не гостиница, – сказав это, секретарь сплюнул на землю. – И потому апартаменты приглашенных находятся в разных местах. В чем были бы почести, если бы они селились рядом? Достопочтенные гости встретятся сегодня вечером за обедом. Им едва хватит дня для того, чтобы оправиться после долгого и трудного путешествия...

Ничего не поделаешь, пришлось подчиниться. Обменявшись сокрушенными взглядами, друзья последовали каждый за своими чемоданами. Морозини, со своей стороны, войдя в боковую дверь, оказался в широком коридоре с полом, выложенным черными мраморными плитками. Мебели здесь не было, зато стены украшали яркие фрески. Коридор заканчивался путаницей квадратных садов с прохладными фонтанами, ажурных галерей и дворов, которая заканчивалась крутой лестницей, а та вела к другой галерее, в середине которой перед путешественником, наконец, открылись резные и раскрашенные створки двойной двери: он был на месте, и высокий худой слуга, одетый лучше других, уже раскрывал его чемоданы.

Посередине большой комнаты стояла огромная кровать с серебряными ножками, застеленная покрывалом из пурпурно-серебряной парчи, она одиноко возвышалась среди великолепных ковров теплых расцветок, под большой красно-золотой люстрой венецианского хрусталя. Другой мебели почти не было, разве что несколько старинных расписанных сундуков и нескольких кресел с пурпурными и золотистыми подушками. На стенах, в высоких нишах, коллекция чудесной восточной живописи под стеклом, и повсюду – цветы в высоких вазах, стоящих на полу. Смежная со спальней ванная, где тоже суетились слуги, была не менее роскошной. Морозини впервые видел углубленную в пол ванну из розового кварца с золотыми кранами и золотым кругом душа над головой. Здесь, среди этих стен, где куски такого же розового кварца чередовались с крохотными зеркалами, стоял массажный стол, а на чем-то вроде туалетного столика столпились флаконы с этикетками лучших парижских парфюмеров и целая коллекция кремов и лосьонов, на которые Морозини поглядел неодобрительно.

Что касается духов, для себя Альдо их терпеть не мог, делая исключение только для любимой лавандовой воды, и наблюдаемое тут изобилие ароматов и притираний создавало у него ощущение, что он оказался в туалетной комнате куртизанки. Особенно если прибавить к этому целые кипы розовых полотенец и халатов, украшенных золотыми иероглифами. Он жестом подозвал слугу, который разбирал чемоданы, тот представился, назвавшись Аму и объяснив, что приставлен к Альдо и будет служить ему все время его пребывания во дворце.

– Ты вполне уверен, что эти покои предназначены именно Для меня? Здесь столько духов, кремов, все эти хрупкие штучки... Я ведь все-таки не женщина!

Слуга еще шире распахнул и без того огромные темные глаза.

– Это самая красивая комната во дворце после покоев Его Величества, сагиб, – заикаясь, объяснил он. – Она близко от комнат хозяина, сагиб, и хозяин предназначает ее для тех гостей, которых любит. То есть она редко служит... – прибавил Аму, понизив голос почти до шепота. – Но, если надо ему сказать, что сагибу комната не нравится...

На этот раз в текучих зрачках слуги отразился подлинный ужас, и Морозини пожал плечами:

– В таком случае ничего не станем ему говорить... Случалось мне жить в помещениях и похуже этого, – прибавил он с беспечной улыбкой, очаровавшей уже стольких людей. – Но не мог бы ты сказать мне, в какой части дворца поселили джентльмена, который прибыл вместе со мной?

Жест Аму, говоривший о полном его неведении, подразумевал одновременно и то, что для него проблема совершенно не имеет значения, и улыбка Альдо исчезла.

– Дело в том, – сухо произнес он, – что этот человек – мой самый дорогой друг, и я хотел бы знать, где он. Когда ты это выяснишь, немедленно отведи меня к нему...

– Боюсь, это будет нелегко, сагиб... Тем не менее Аму, склонившись со сложенными перед грудью руками, растаял подобно белой тени, оставив Морозини наедине с наполненной ванной, где на поверхности воды плавали лепестки роз. Делать ему было больше нечего, а помыться все равно необходимо, и он блаженно погрузился в воду, чтобы избавиться от желтой пыли, облепившей тело подобно второй коже. Энергично отскреб пыль, сполоснулся под душем и почувствовал себя так, будто родился заново. Потом растерся перчаткой из конского волоса, сбрызнул себя лавандовой водой и, обернув бедра одним из дурацких розовых полотенец, принялся бриться, сожалея в эту минуту о легкой руке Рамеша, своего боя, которого оставил на вокзале, дав ему достаточно рупий, чтобы тот мог дождаться его, Альдо, возвращения. Сожалея, потому что собственная рука венецианца сегодня была не такой уверенной, как обычно, и он порезался.

– Сагиб мне позволит? – Аму, подошедший бесшумно, ибо ступни были босыми, оказался рядом с ним и мягко, но непреклонно завладел бритвой, потом обработал ранку.

– Ну что? – спросил Морозини, – ты знаешь, где мой друг?

– Я главным образом знаю, где нет друга сагиба.

– То есть?

– Его нет во дворце. Пока тебя сюда вели, его увезли в машине, на которой вы оба приехали... Пожалуйста, сагиб, не двигайся, а то я тоже окажусь неловким... а для меня это будет позором!