Жемчужина императора Бенцони Жюльетта
Только этого еще и недоставало: теперь надо было утешать Теобальда...
– Не говори глупостей! – устало произнес Адальбер. – Ты прекрасно знаешь, насколько я тебе доверяю, но все произошло слишком быстро, и никому из нас не пришло в голову тебя позвать. И, собственно, зачем бы мы стали это делать? Не говоря уж о том, что ты целый день работаешь и тебе необходимо хотя бы немного отдохнуть!
– Ах, вот оно что, теперь мне уже отдых понадобился? Неужели я похож на немощного старца? Я что, хрупкий подросток или выздоравливаю после тяжелой болезни? Кроме всего прочего, вы, должно быть, забыли о том, что, если я сам не способен нести свою службу, меня всегда может заменить Ромуальд, мой брат-близнец. Но пока что, слава богу, я еще достаточно крепок.
– Ничего я не забыл! – внезапно заорал Адальбер. – Но пока что тебе надо на время забыть про свою чувствительность, перестать обижаться и подумать о том, какая беда с нами стряслась! Повторяю тебе: Морозини пропал, и от этого Агалара можно ждать чего угодно. Понял?
– Это правда, – признал Теобальд, резко сбавив тон. – Приношу вам мои извинения! Но месье Адальбер знает, что я терпеть не могу, чтобы он пускался в приключения без меня...
– Знаю, старина, знаю! И тоже прошу у тебя прощения, и... и сварил бы ты мне кофе! Да побольше!
– А не лучше ли вам было бы немного поспать? Вы очень плохо выглядите.
– Спать? Вот уж чего я точно не смогу! Я даже не смогу лечь в постель!
– Тогда идите умойтесь и переоденьтесь! А я пойду приготовлю завтрак поосновательнее.
Чуть позже, вымытый под душем, чисто выбритый и закутанный в домашний халат, Адальбер сидел за столом, на котором дымился настоящий английский завтрак. Он не был голоден, а при виде пустого стула напротив ему хотелось плакать, но Теобальд, стоявший над ним, словно нянька над капризным ребенком, буквально заставлял его есть яичницу с беконом и сам намазывал для него гренки маслом и апельсиновым джемом, уверяя, что в трудных ситуациях всегда надо хорошо питаться, чтобы сберечь силы. В утешение себе Адальбер выпил целый кофейник, потом взял трубку и отправился курить в рабочий кабинет, чтобы телефон был у него под рукой. Теобальд последовал за ним:
– Вы не думаете, что следовало бы обратиться в полицию?
– Не знаю. Вчера тот человек сказал, что убьет графиню, если мы вызовем полицию.
Теобальд покачал головой, жалостливо глядя на хозяина и тревожно спрашивая себя, не помутился ли от горя этот великолепный ум. С непривычной для него мягкостью он произнес:
– ...Если я правильно вас понял, эта дама не только не умерла, но спокойно спит в своей постели, возможно, под воздействием какого-то наркотика, но без малейших следов жестокого обращения, тогда как князь Альдо исчез. Следовательно, договор кажется мне недействительным, и не пора ли сказать обо всем этом пару слов комиссару Ланглуа?..
– Ты, наверное, прав, и все же мне хотелось бы еще немного подождать. Ты почти так же хорошо, как и я сам, знаешь, через какие приключения нам с князем Морозини пришлось пройти. В некоторых случаях преждевременное вмешательство полиции привело бы к серьезным неприятностям. Подождем еще несколько часов, и, если Альдо так и не появится, я позвоню в полицию...
Он не стал прибавлять, что рассчитывал в течение дня получить какие-нибудь известия от Мартина, который к этому времени, несомненно, начал свое расследование. К сожалению, утро прошло, но Морозини так и не появился, и журналист не подал никаких признаков жизни. Адальбер, по-прежнему сидевший в своем кресле, – он словно прирос к нему, – старался заставить себя успокоиться, но результат был прямо противоположным желаемому, и табак нисколько не помогал. Никогда еще он не чувствовал так бесспорно, что у него тоже есть нервы, как и у всех прочих людей, – он-то всегда считал себя таким спокойным!
Археолог попытался читать, попробовал работать. Ничего не вышло! Самые волнующие египетские тайны теряли для него всякий интерес, он способен был разгадывать лишь тайну исчезновения Альдо...
Не в силах усидеть на месте, он уже потянулся к телефону, но в эту минуту позвонили у дверей. Убежденный в том, что пришел Уолкер, он рванулся в прихожую и оказался там как раз тогда, когда Теобальд впускал комиссара Ланглуа в сопровождении двух инспекторов. Видаль-Пеликорн был до того рад видеть полицейского, что даже не обратил внимания ни на его официальное сопровождение, ни на его намеренно отчужденный вид.
– Комиссар! Как я рад, что вы пришли! Сам бог вас послал...
– Мне так не кажется! Здесь ли находится субъект, именуемый Альдо Морозини?
– Субъект? Что это означает? – воскликнул Адальбер, донельзя шокированный словами комиссара.
– Что я пришел его арестовать. Вы двое, идите обыщите квартиру! Не забудьте заглянуть в спальни и на черный ход...
Оба полицейских скрылись, и вскоре из глубины квартиры донеслись протесты возмущенного Теобальда. Адальбер тем временем медленно приходил в себя.
– Арестовать? Да за что же, помилуйте?
– Сегодня ночью он убил графиню Таню Абросимову, которая, по всей вероятности, была его любовницей. И для него было бы лучше не оказывать нам сопротивления.
– Он никак не мог бы этого сделать! Морозини сегодня ночью был похищен и, возможно, сейчас уже мертв!
– Не пытайтесь выдумывать невесть что, чтобы выгородить вашего дружка. Улики против него.
– Улики? Что вы такое говорите! Да какие же могут быть улики?
– Письмо, найденное в руке умершей, а также два свидетельства. Служанки, видевшей, как убегал убийца, и консьержки, видевшей его входящим в три часа утра.
– Этого быть не могло! – категорически заявил Адальбер. – Служанка лжет. Что касается консьержки, то, если она кого-то и видела входящим, то она видела меня в одежде Альдо. И я был не один!
– Что это вы мне рассказываете? Историю, от первого до последнего слова выдуманную ради того, чтобы выгородить друга? Это ему не поможет.
– Пожалуйста, совсем-то уж не отказывайте мне в уме! Как до сих пор я не отказывал в нем вам. Я минуту назад сказал, что Морозини пропал сегодня ночью, следовательно, здесь вы его не найдете. Зато, если вы соблаговолите меня выслушать, вы можете почерпнуть из моих слов информацию к размышлению...
– Договорились! Пойдемте к вам в кабинет...
– Шеф, – сказал один из двух инспекторов, появившихся на пороге как раз в эту минуту, – не хотите ли пойти взглянуть?
Он отвел комиссара в спальню Альдо и показал ему дыру в оконном стекле:
– Что это такое, по-вашему?
– Дыра, вырезанная алмазом, вы должны были бы это понять!
– Да, но кто ее проделал и зачем?
– Это я тоже могу вам объяснить, – мягко вмешался Адальбер. – Это дело рук одного странного взломщика, который забрался сюда не для того, чтобы украсть, но для того, чтобы кое-что принести...
– Что?
– Два рубиновых браслета!
После этих слов воцарилось молчание. Ланглуа некоторое время рассматривал растерзанного человека, от которого несло табаком и чье осунувшееся лицо говорило о ночи, проведенной без сна, но еще больше – о том, что этого человека снедает тревога. Со вздохом полицейский снял пальто и шляпу, бросил их на старинный сундук.
– Хорошо. Выкладывайте вашу историю. А вы подождите меня внизу! – прибавил он, обращаясь к полицейским.
В рабочем кабинете Адальбера от табачного дыма невозможно было дышать. Ланглуа направился прямиком к высокому окну и распахнул его.
– Вы позволите? Я и сам курю, но не до такой же степени!
Затем, опустившись в кожаное кресло, которое так понравилось ему вчера, комиссар вытянул вперед свои длинные ноги и вздохнул:
– Рассказывайте!
– Может быть, хотите что-нибудь выпить?
– Нет, спасибо. Не обманывайтесь на этот счет: я по-прежнему при исполнении служебных обязанностей. А теперь начинайте, и постарайтесь меня убедить!
– Я постараюсь прежде всего излагать ясно... если допустить, что это вообще возможно! Но давайте начнем с истории с браслетами...
Адальбер рассказывал без спешки, но и без излишней медлительности. Что-что, а рассказывать он умел, но сейчас старался дать отчет о происшедшем без всяких литературных ухищрений, и полицейский выслушал его от начала до конца, не проронив ни слова. Однако при упоминании о Мартине Уолкере приподнял брови, а когда рассказ был закончен, заявил:
– Ваша история до того неправдоподобна, что я, пожалуй, в нее не поверил бы, если бы не присутствие этого журналиста. Его свидетельство будет решающим, даже если оно нисколько не поможет мне понять, каким образом женщина, которую вы видели так глубоко спящей, часом позже лежала с перерезанным горлом...
– Значит, вот как ее убили? – поморщившись, переспросил Адальбер. – Какой ужас!
– Да. Она лежала в луже крови. Как на бойне. Ничего удивительного в том, что, увидев ее, эта русская упала в обморок...
– Где нашли тело?
– На полу у кровати, а вся постель была разворошена. Женщина была голая, и судебно-медицинский эксперт говорит, что ее изнасиловали.
– И вы осмеливаетесь обвинять Морозини в таких чудовищных вещах? Да это просто бред! – завопил Адальбер. – Вы его не знаете, а если у вас сложилось такое мнение...
– Может быть, он действительно сумасшедший. Ни один человек не может похвастаться тем, будто знает по-настоящему даже самого лучшего друга.
– Я могу и, когда речь идет о нем, знаю, что не ошибаюсь. Только, как бы там ни было, я не понимаю, с чего я, собственно, так разгорячился: ведь в глубине души вы не хуже меня знаете, что Альдо здесь ни при чем. Так что для начала поговорите с Мартином Уолкером. Он расскажет вам о нашем походе в квартиру этой несчастной молодой женщины... Но вы что-то сказали о письме?
– Да. Оно было зажато в ее руке. В нем – и в самых пылких выражениях – ваш друг умолял Таню Абросимову не рвать их связь. Он говорил, что готов на все, лишь бы она осталась с ним. Развестись, бежать вместе с ней, осыпать ее драгоценностями...
– ... и, поскольку она его оттолкнула, он убил ее, перед тем над ней надругавшись самым грязным образом? Как это на него похоже! Альдо обожает свою жену...
– Но эта женщина была до того красива, что и святой не устоял бы! И не в первый раз примерный муж, «обожающий свою жену», как вы говорите, попадается в сети обольстительницы. Впрочем, если мои сведения верны, у Морозини это второй брак? Первая княгиня Морозини умерла, отравившись грибами...
– Которые стоили жизни и старой кухарке семьи, и одной из кузин... Послушайте, комиссар, я с сожалением констатирую, что вы упорно стоите на своем и, несмотря ни на что, считаете Альдо виновным.
– Конечно, нет. Но поймите, что я стараюсь узнать побольше. Ваш друг – итальянец, и потому мы мало о нем знаем. Мне известно, что он – личность выдающаяся, и поверьте, что я совершенно не собираюсь упорствовать в своем обвинении. Пока что у нас есть труп, свидетели и обвиняющее его письмо. Кроме того, ваш друг пропал. Вы говорите, его похитили? А если все произошло не так? Если он вернулся после вашего ухода?
– Чтобы ее убить?
– До чего правдоподобно! И еще вы забыли о том, что, когда мы с Уолкером видели графиню, она спала под действием наркотика и никакого письма у нее в руке не было.
– Кто мне подтвердит, что она была одурманена наркотиком?
– Уолкер. Найдите его!
Но журналиста невозможно было отыскать. Главный редактор «Утра» сообщил Ланглуа, что незадолго до полудня он получил какое-то сообщение и сорвался с места, преисполненный энтузиазма, сказав, что откопал «потрясающую штуку» и что надо «в этом разобраться». И больше ничего объяснять не пожелал...
Назавтра газеты с наслаждением купались в Таниной крови и вовсю охотились за «князем-убийцей», помещая плохонькие фотографии, на которых его едва можно было узнать...
Глава VIII
КОШМАР
– Поверить невозможно! Самая нелепая, дурацкая, бессмысленная история, самая невероятная, бессвязная, бредовая, самая... самая... Дайте мне стакан воды, План-Крепен!
Истощив запасы воздуха и набор прилагательных, лишь в слабой степени способных отразить овладевший ею гнев, маркиза де Соммьер перестала метаться по своему зимнему саду, размахивая смятой газетой, и рухнула в кресло, к которому ее вот уже несколько минут как пытались осторожно подвести. Сев, она вроде бы немного успокоилась, особенно после того, как выпила стакан воды, принесенный Мари-Анжелиной дю План-Крепен, ее компаньонкой, отдаленной родственницей и неизменной рабыней. И, немного отдышавшись, продолжала:
– Альдо! Моего Альдо! Князя Морозини, потомка одной из десяти семей, основавших Венецию, где правили два дожа из его рода! Наконец, моего племянника – вернее, внучатого племянника! – подозревают в том, что он изнасиловал и зарезал любовницу, а потом сбежал, как какой-нибудь кот, укокошивший свою курочку? До чего мы докатились!
Последние слова потонули в перепуганном квохтании Мари-Анжелины:
– О!.. Да где же это мы набрались подобных слов? – воскликнула она, по обыкновению, употребляя первое лицо множественного числа, как делала всегда, обращаясь к старой даме.
– У Франсиса Карко! Вы-то, моя чтица, вы что же, никогда не читали Франсиса Карко? Напрасно: он гениальный писатель! И человек, у которого поистине живительный язык! Прочтите «Иисус – бич Божий»! Немного посвежеете!
Несмотря на то, что после убийства Тани Адальберу пришлось пережить немало поистине трагических часов, услышав это заявление, он не мог удержаться от смеха, и ему стало немного легче. Ничего хорошего нет в том, чтобы все глубже погружаться в пучину отчаяния. Прошло уже пять дней с тех пор, как бесследно исчез Альдо, – равно как, впрочем, и Мартин Уолкер! – и, получив накануне вечером телеграмму из Ниццы, в которой ему предлагалось встретить «тетю Амелию», прибывающую Голубым поездом на Лионский вокзал, он начал испытывать некоторое облегчение. Не существовало человека более энергичного и мужественного, чем эта старая дама, родившаяся во времена Второй Империи, дама, чью решительность, храбрость и чувство юмора он не раз имел возможность оценить. Маркиза была настоящей утонченной великосветской дамой, и потому в ее устах жаргонные словечки звучали особенно сочно.
Она направила на Адальбера свой усыпанный мелкими изумрудами лорнет и негодующий взгляд:
– Почему вы смеетесь? Неужели вы находите это забавным?
– О нет! Простите меня! Но мне впервые случилось рассмеяться с тех пор, как...
– Мой бедный друг! Это вы меня простите! Садитесь поближе! – прибавила она, указывая на маленькое плетеное креслице с цветастыми подушками, стоявшее рядом с ее собственным.
Когда Адальбер пересел в это кресло, маркиза внимательно всмотрелась в его лицо:
– Выглядите вы ужасно. Но теперь, когда мы спокойно сидим здесь, вы должны рассказать мне все! План-Крепен, скажите на кухне, чтобы нам приготовили хороший завтрак. Кофе в этих спальных вагонах – просто отрава!
Конца фразы Мари-Анжелина уже не слышала. Она умчалась, надеясь вернуться побыстрее и не упустить ни единого словечка из рассказа археолога. Заметив это, мадам де Соммьер слегка улыбнулась.
– Подождем, пока она вернется! – решила маркиза. – И мне проще – не придется пересказывать. С тех пор как вчера утром она сунула мне под нос эту омерзительную бумажонку, в ее душе запели все трубы крестовых походов. Она набросилась на чемоданы, не дожидаясь, пока я велю ей это сделать, а к тому моменту, как я только приняла решение вернуться в Париж, она уже и билеты заказала. Она горит нетерпением отправиться на поиски Альдо, она убеждена в том, что его держат где-то в заточении. Или же она делает вид, будто это так, из жалости ко мне...
– Я готов скорее положиться на ее суждение и ее чутье. Она не раз помогала нам в делах с пекторалью, и, несмотря на ее внешность робкой старой девы, ваша План-Крепен далеко не глупа...
– А поскольку вы с Альдо стали ее любимыми героями, она устроит мне невозможную жизнь, но, может быть, чего-то и добьется. Прибавлю к этому, что она обожает Лизу и малышей...
Затем голос маркизы понизился почти до шепота:
– Кстати, а о Лизе вы что-нибудь знаете? Ведь новость должна была дойти до Венеции...
– Понятия не имею, дошло до нее или нет... Она сейчас не дома, а в Ишле вместе с бабушкой...
– Что ж, остается надеяться на то, что горы Зальцкаммергута преградят путь этой ужасной вести. Ведь от такого можно с ума сойти...
– Может, Лизу и будет снедать тревога, но вряд ли она станет сходить с ума. Лиза – истинная швейцарка с твердым характером, и она хорошо знает своего Альдо. Вспомните только те времена, когда она для того, чтобы стать его секретаршей, превратилась в подобие голландской квакерши...
– Вот именно это меня и пугает. Она знает практически все похождения его холостяцкой жизни, а главное – ей известно о той зловещей страсти, какую он питал к польке, на которой ему пришлось жениться.
– И вы опасаетесь, что он мог снова вспыхнуть страстью? Ох, нет!.. Мне в такое верится с трудом...
– А я в это и вообще не верю! – громогласно объявила Мари-Анжелина, вернувшаяся в зимний сад впереди Сиприена, старого дворецкого, катившего столик на колесиках, накрытый белый скатертью и уставленный серебряной посудой. Остановив столик, Сиприен поднял боковые створки и принялся ставить приборы.
– Оставьте, Сиприен! Я все сделаю сама. Месье Видаль-Пеликорн, вы можете начать рассказывать.
Приступив к своему повествованию, археолог поочередно переводил взгляд с одной на другую, невольно сравнивая этих столь разных женщин, принадлежавших тем не менее к одному миру, который казался безнадежно устаревшим в эту безумную эпоху. Амелия де Соммьер в свои семьдесят пять была все еще очень красивой высокой старой дамой, – собственно говоря, не такой уж и старой! Она по-прежнему походила на Сару Бернар и носила свои рыжие с сединой волосы уложенными все в тот же пышный валик, и на ее тонком лице по-прежнему молодо блестели ее зеленые, словно молодая листва, живые глаза. Она хранила упрямую верность милым сердцу королевы Александры Английской платьям покроя «принцесс», подчеркивавшим талию, которая оставалась тонкой, несмотря на шампанское, которое маркиза пила ежедневно вместо пятичасового чая.
Что касается Мари-Анжелины, она в свои «за сорок» была типичной старой девой английского толка в теннисных туфлях и колониальном шлеме, который она, отправляясь на юг Франции, украшала вуалеткой. Вытянутая в длину фигура, острый нос, блестящие голубые глаза за стеклами очков и кудрявые волосы, придававшие ей сходство с желтой овечкой. Умная, образованная, хорошая художница, Мари-Анжелина говорила на нескольких языках и разбиралась в древностях не хуже Альдо. Наконец, она с завидной регулярностью занималась шведской гимнастикой и ходила к шестичасовой мессе в церковь Святого Августина: эта месса была для нее бесценным источником всевозможных сведений.
После того как Адальбер закончил свой рассказ, компаньонка маркизы задала лишь один вопрос:
– Не понимаю, в конце концов, неужели никак нельзя выяснить, куда подевался этот журналист, с которым вы были вместе? Его главный редактор должен хоть что-то о нем знать!
– Ровно ничего не знает. Но, похоже, у них так заведено: когда до Уолкера доходит какая-нибудь информация, которая представляется ему интересной, он надевает свою каскетку и исчезает на столько дней, сколько ему надо, никому не сообщая, куда идет, но возвращается с сенсационным репортажем. Надо ждать.
– Ждать, ждать! – перебила его маркиза. – Это очень мило, но я терпением не отличаюсь, и мне хотелось бы снова увидеть моего племянника, перед тем как умереть!
– Мы, слава богу, ещё не умираем! – поспешно крестясь, воскликнула Мари-Анжелина. – Но почему бы нам не обратиться к нашему старому другу, комиссару Ланжевену?
– Он давным-давно в отставке!
– Что никогда не мешало ему быть в курсе наиболее важных дел. Именно такое дело сейчас у нас, и господину Ланжевену известно, какие узы связывают нас с князем Морозини...
Госпожа де Соммьер встала и быстро прошлась по оранжерее из цветного стекла, где размещалась ее коллекция растений. От этого движения зазвенели и зашуршали многочисленные – и драгоценные! – ожерелья, с которыми она никогда не расставалась.
– Вы правы. Мне надо было подумать об этом раньше. Отличная идея, План-Крепен! Идите, звоните ему.
Мари-Анжелина направилась в каморку привратника. Это было единственное место во всем особняке, где госпожа де Соммьер позволила установить аппарат, который считала несовместимым со своей особой. Рожденная во времена хороших манер, она так и не смогла примириться с мыслью, что ее могут вызывать звонком, словно какую-нибудь служанку. Адальбер тем временем откланялся, снабженный заверениями в том, что, если только выяснится что-то новое, его немедленно известят...
Он вернулся домой пешком. От улицы Альфреда де Виньи, где жила маркиза, до улицы Жуффруа было совсем недалеко, достаточно пройти через парк Монсо, а в такое прохладное, чудесное солнечное утро Адальберу хотелось прогуляться. Уже не зная, где искать друга, он днями и ночами сидел взаперти у себя дома, не отходил от телефона, дымил, словно фабричная труба, и с кресла поднимался лишь для того, чтобы умыться, поесть, – без всякого аппетита! – и очень поздно лечь в постель, которая казалась ему таким же уютным пристанищем, как раскаленные угли, на которых поджаривали святого Лаврентия. Но сейчас цветущие рододендроны и молодые листочки на деревьях подействовали на него благотворно. Он даже посидел немного на скамейке, глядя на плавающих лебедей. Вот тогда-то ему в голову пришла одна мысль. Настолько простая, что он назвал себя дураком: давно мог додуматься! Разве не рассказывал ему Альдо о своих странных отношениях с дочерью Распутина? А ведь она была одной из тех марионеток, которыми управлял таинственный Наполеон VI. Морозини, с его устаревшими рыцарскими представлениями о жизни, отказался выдать Марию полиции, поскольку, по словам Уолкера, ее следовало скорее жалеть, чем порицать, и потому что у нее были дети; но, когда речь идет о поисках пропавшего человека, излишняя деликатность становится неуместной. Была только одна загвоздка, притом немалая: Адальбер понятия не имел о том, где живет Мария. Все, что он о ней знал, – она где-то танцует, вот только где? Альдо упоминал какое-то название, но, должно быть, Адальбер в эту минуту думал о чем-то другом и названия заведения не запомнил. На мгновение он побаловал себя мыслью о том, не вернуться ли ему на улицу Альфреда де Виньи, чтобы узнать, удалось ли госпоже де Соммьер связаться с бывшим полицейским, но он не решился лишний раз тревожить ее в день приезда, когда еще и вещи не разобраны. Если до вечера ему самому так ничего и не удастся выяснить, всегда можно позвонить туда и передоверить это дело Мари-Анжелине.
Вернувшись домой, археолог позвал Теобальда, который чистил овощи для супа.
– Скажи, тебе известны парижские мюзик-холлы?
– Ну... да. Вам, я думаю, тоже?
– Нет уж, в этом я никогда толком не разбирался. Назови, какие ты помнишь, сейчас посмотрим!
Теобальд в поисках вдохновения возвел глаза к потолку и начал перечислять:
– ...«Казино де Пари»... «Олимпия»... «Батаклан»... «Фоли-Бержер»... «Мулен-Руж»... и еще...
– Постой! Там было слово «Фоли», только не «Бержер»...
– Ага, дело оказалось труднее, чем я думал. Я-то назвал вам, как мне кажется, весь первый ряд. После этого идет мелочь, которую я знаю еще хуже... Может быть, вам посмотреть в телефонном справочнике? Там ведь должен быть телефон? Если посмотреть на «Фоли»...
– Отличная мысль! Как хорошо, что у меня есть ты! Сам я, кажется, начал ржаветь.
– Это мимолетное впечатление, месье!
Минутой позже Адальбер нашел то, что искал: «Фоли-Рошешуар», и решил отправиться в варьете тем же вечером.
Театр «Фоли-Рошешуар», расположенный на улице с тем же именем, которая за время своего существования успела повидать полтора десятка вновь открывавшихся кабаре, если и уступал роскошным заведениям, перечисленным Теобальдом, тем не менее предлагал вполне приличные зрелища за достаточно умеренную плату. Впрочем, и туда нередко забредали элегантные повесы при деньгах, особенно с тех пор, как афиши стало украшать имя Марии Распутиной. Красовалось оно на афише и сегодня вечером, так что завсегдатаи обратили не больше внимания на смокинг Адальбера, чем на смокинги прочих гостей.
Зная, что молодая женщина – звезда все-таки! – выступает во втором отделении, Адальбер пришел к антракту и сумел найти хорошее место в первых рядах партера. Это позволило ему оценить по достоинству – а он знал в этом толк! – ноги Марии. Танцовщица была одета в более или менее традиционный русский костюм: сарафан в красных тонах, на голове – усыпанный сверкающими поддельными камнями и фальшивым жемчугом кокошник.
Несмотря на длинные ноги и неплохую фигурку, красивой Маша Распутина Адальберу не показалась: чрезмерный макияж только подчеркивал тяжелые черты лица. Пела и плясала она не хуже, но и не лучше других, и ее номер нисколько не заслуживал грома аплодисментов, которым наградили ее зрители. Было ясно, что хлопали не столько ей, сколько ее имени, тому, что она олицетворяла для этих людей страшную тень ее отца.
Зрители, которые сейчас, с горящими глазами, бешено аплодировали, только и мечтали о том, как бы оказаться в ее постели. И потому, как только занавес упал, толпа мужчин бросилась за кулисы. Но вход был узким, и двум крепким служителям без особого труда удавалось сдерживать натиск. Волна переменив направление, отхлынула на улицу, чтобы взять в осаду маленькую дверь, гордо именовавшуюся «служебным входом». Адальбер скорее по принуждению двинулся в общем потоке; спрашивая себя, каким образом он сможет добиться свидания наедине, ради которого, собственно, сюда и пришел.
Вскоре он убедился в том, что не одинок в своем разочаровании. Когда показалась Мария – в шляпке и пальто, отделанном обезьяньим мехом, – два сопровождавших ее громилы мгновенно оттеснили чрезмерно настойчивых поклонников. Молодая женщина прошла среди них, расточая улыбки и воздушные поцелуи в лучших голливудских традициях, после чего ее быстро втолкнули в машину, стоявшую у тротуара, и в ответ на это раздался взрыв протестующих криков.
– Дело осложняется! – прошептал Адальбер, который нередко, если дело не ладилось, разговаривал сам с собой.
Тем не менее господь его услышал, потому что в следующую минуту рядом с ним медленно проехало такси, и Адальбер его остановил.
– Следуйте за этой машиной! – приказал он шоферу, протянув ему купюру. – Ну, что? Опять начинается? – прокомментировал водитель, поворачивая к клиенту бородатое лицо, которое Альдо узнал бы в ту же секунду.
– Что значит – «опять начинается»? Гоните, говорю вам!
– Я хочу сказать, что мне не впервые предлагают выслеживать дочку Распутина. И вы будете разочарованы! Далеко ее не повезут. Сейчас сделают небольшой кружок, после чего доставят девушку домой. Так что, может быть, вам просто дать ее адрес?
– Нет, пожалуй, я предпочту совершить эту прогулку вместе с вами. А вы случайно не полковник Карлов?
– Разве вы меня знаете?
– Еще не имел этой чести, но мой лучший друг не так давно пережил вместе с вами одно приключение.
– Вы говорите об этом бедняге Морозини?
– Ну да! – вздохнул Адальбер, одновременно думая о том, что это печальное определение как-то не очень подходит потомку венецианских дожей. – Только не говорите мне, что и вы считаете Альдо убийцей. Если это так, то говорите адрес, и я выхожу из машины!
Полковник-таксист пожал плечами.
– Надо быть полными идиотами, как эти господа из полиции, чтобы хоть на мгновение поверить, будто такой вельможа, истинный вельможа, мог запачкать руки в крови несчастной Тани! Даже я, который едва с ним знаком, готов собственную бороду прозакладывать, что князь невиновен. Только ведь он пропал, и это, скорее, тревожный признак!
– Я тоже так думаю, но «этих господ» его исчезновение, похоже, не слишком тревожит. Вот потому-то мне и надо поговорить с Марией Распутиной. Может быть, хоть она что-то скажет. Эй, что это вы такое делаете?
В самом деле, Карлов вдруг резко свернул на бульвар, не обращая ни малейшего внимания на увозивший Марию автомобиль, который удалялся в другом направлении. Больше того, проехав несколько десятков метров, он остановился и припарковал машину. Затем обернулся:
– Ничего особенного. Просто экономлю ваши деньги. Незачем рисковать тем, что они нас заметят: достаточно их подождать.
И, показав на здание с узкой дверью, расположенное как раз за сапожной мастерской, у которой они остановились, добавил:
– Мадемуазель Распутина... вернее, мадам Соловьева, поскольку именно такая у нее фамилия по мужу, – живет здесь!
Адальбер не стал уговаривать Карлова: похоже, этот дядька свое дело знает. Вытащив из кармана портсигар, он угостил шофера, который взял сигару с явным удовольствием:
– А-а, «Londres»! Давненько я их не видал!
Оставив стекло окошка опущенным, они принялись курить каждый в своем уголке, один блаженно, другой со все возраставшей нервозностью. Так они прождали добрую четверть часа, и Адальбер уже начал беспокоиться, когда машина наконец показалась, подъехала ближе и остановилась перед указанным ему домом. Из нее вышел один из двух мужчин, затем молодая женщина, спутник буквально втащил ее в дом, и дверь за ними захлопнулась.
– Он с ней живет? – спросил Адальбер.
– Да. То есть я не знаю, любовник ей этот парень или просто телохранитель, но он проведет здесь всю ночь. А вы обратили внимание на его габариты?
– Меня не габариты его смущают: просто очень трудно разговаривать, одновременно работая кулаками. Должен же быть какой-нибудь способ повидать Марию наедине?
– Думаю, днем она живет, как все люди. Только по ночам ее стерегут. Так, что будем делать?
И в самом деле, надо было что-то решать: машина, из которой вышла Распутина, тронулась с места.
– Поедем следом! Шофер, должно быть, член этой шайки. Лучше бы нам узнать, куда он едет.
– Считайте, что это уже сделано!
И они тронулись в путь по ночным парижским улицам. А по дороге еще немного поболтали.
– Как получилось, что вы меня подобрали рядом с «Фоли-Рошешуар» и что вы так много знаете о Марии Распутиной?
– О, я не каждый вечер там дежурю. Это зависит от того какие концы приходится делать с клиентами, но, когда мне это удается, я приезжаю с тайной надеждой, что, может, в одну из ночей произойдет нечто такое, что наведет меня на след убийцы Петра. Один раз я попробовал с Распутиной заговорить, но это оказалась такая странная женщина! Одновременно боязливая, недоверчивая и упрямая. Я даже призадумался, произнесла бы она хотя бы под пыткой одно-единственное словечко о человеке, на которого работала в ту ночь в Сент-Уане.
– А как насчет этой машины? Вы никогда не пытались за ней проследить?
– Конечно, пытался, но, знаете, Карлов стал староват. У меня ревматизм, и теперь я не такой уже крепкий, каким был когда-то. И потому, признаюсь, что рисковать своей жизнью – а я не один, есть люди, которые от меня зависят, – мне совсем не улыбается.
Поколебавшись немного, он продолжил:
– Должен сказать, что однажды вечером я их выследил. Правда, только до ворот Майо. Когда я увидел, что машина нырнула в самую глубину Булонского леса, то развернулся и уехал...
– Что ж, сегодня вечером мы не развернемся и не уедем. Оружие у вас есть?
– Всегда! Ночью никогда не знаешь, с кем встретишься, а вот эта штука выглядит очень убедительно, – прибавил Карлов, вытаскивая из-под сиденья старый боевой пистолет.
– Поскольку и у меня есть то, что надо, мы ко всему готовы! – весело воскликнул Адальбер. – Ну, вперед!
Не так-то легко выслеживать автомобиль на пустых улицах. Однако полковник Карлов, казалось, в совершенстве владел этим искусством, оставляя между собой и противником дистанцию достаточную для того, чтобы не привлечь его внимания. Так они добрались до Майо, еще озаренного огнями Луна-парка, и, когда огромный «Рено» двинулся по аллее, ведущей к Лоншану, машина Карлова свернула туда же, но, к удивлению Адальбера, полковник погасил фары.
– Мы же потеряемся...
– Бог с вами! Ни малейшего шанса! Достаточно не терять из виду его задние огни, а потом я, словно кошка, отлично ориентируюсь в темноте!
– Ценная способность, – похвалил Адальбер, откидываясь на сиденье.
Так они пересекли весь Булонский лес, потом выехали на набережную Сены, добрались по ней до моста Сен-Клу и даже дальше, поскольку свернули на улицу Дайи, которая круто взбиралась на холм, на середине сворачивая вправо. Но когда они добрались до этого поворота, то убедились в том, что «Рено» скрылся из виду. Карлов, двигавшийся вдоль стены, остановил свою машину и вышел, чтобы осмотреть окрестности и начало нескольких улиц, одни из которых поднимались к церкви, другие уходили в Сюрень, но красные огоньки так нигде и не мелькнули.
– Ну вот, мы его все-таки потеряли, – вздохнул вышедший следом за водителем Адальбер, усаживаясь на подножку такси. – Теперь нам только и остается, что обшарить Сен-Клу вдоль и поперек!
– Вот чего я совсем не знаю, так это Сен-Клу, должен признаться!
– Зато я знаю! У меня в этих местах, чуть пониже, есть дом.
– Дом? Может, туда сходить?
– Это еще зачем? – проворчал археолог, глаза у которого сразу потускнели. – Там совершенно пусто! Меня ограбили...
– До чего печально! И что, воры совсем ничего не оставили вам? Даже бутылки вина? – посочувствовал Карлов, присаживаясь рядом с пассажиром, который в утешение предложил ему еще одну сигару.
– Да, совсем-совсем ничего! Но, знаете, я ведь не часто приходил туда. Этот дом служил мне скорее... складом. Я – археолог, и все, что я привозил из экспедиций, никак не могло поместиться в моей квартире на улице Жуффруа!
Некоторое время они курили в молчании, бог знает чего дожидаясь: может быть, того, что откуда-нибудь внезапно появится автомобиль...
– Вот скажите, – заговорил наконец Видаль-Пеликорн, – есть одна вещь, которую я не могу себе объяснить...
– Чего именно?
– Почему этим людям не лень все это проделывать только для того, чтобы доставить домой ничтожную актрисульку...
– Но ее имя – Мария Распутина, и князю Морозини, как и нам с вами, известно, что она более или менее подчинена Наполеону VI. Одна только полиция понятия об этом не имеет, потому что Морозини – истинный джентльмен, а по мне, так они именно того и хотят избежать, что чуть было не произошло сегодня вечером: чтобы какой-нибудь поклонник смог приблизиться, уболтать ее, повести, например, ужинать и, после нескольких стаканчиков, все у нее выпытать. И потому они состряпали легенду о богатом покровителе, который приезжает за ней каждый вечер, чтобы провести ночь где-то в другом месте; а на самом деле минут через пятнадцать или через полчаса привозит ее домой...
– ... И этот покровитель, который на самом деле, возможно, совсем не богат, остается с ней, чтобы пристально за ней наблюдать, а машину, слишком «шикарную» для этого квартала, отправляют на стоянку в Сен-Клу? – дополнил Адальбер. – Мне вся эта операция кажется слишком сложной. Куда проще было бы поселить госпожу Распутину в квартале получше и пристроить ее в хороший мюзик-холл.
– Проще, но, конечно, и дороже. А я совершенно не уверен в том, что ваш Наполеон купается в золоте. Что-то мне подсказывает, что у него большие затруднения с деньгами. А кстати, сказал я вам, что это та же самая машина, которая была в Сент-Уане? Только с другими номерами...
– Нет, об этом вы не говорили, но, вообще-то, нам это мало что дает... разве только доказательство, что покровители Марии и есть те самые люди, которые убили цыгана.
Какое-то время Карлов молча курил, наслаждаясь дорогим табаком. Потом встал и спросил:
– Что будем делать дальше?
– Не знаю, что нам еще остается, кроме того, чтобы вернуться. Вы отвезете меня домой?
– Конечно! Вот только я бы на вашем месте, если бы у меня был дом здесь, пусть даже совсем пустой, наверное, заглянул бы туда хоть ненадолго. Просто для того, чтобы оглядеться кругом.
– Я сам об этом подумывал, но сегодня ночью это невозможно... А вот в другой раз... В другой раз... Слушайте, сейчас у меня появилась интересная идея. Но для того чтобы ее осуществить, мне понадобится ваша помощь.
– Выкладывайте...
– Почему бы в следующий раз вместо того, чтобы выслеживать машину, не подождать ее у поворота? Приезжаем, прячем такси и сторожим! Что вы на это скажете?
– Что это дело может выгореть! – восторженно откликнулся Карлов. – Чертовски хорошая идея! Поехали, отвезу вас домой. Пора отдыхать...
Вернувшись к себе, Адальбер увидел Теобальда, раскладывающего пасьянс на кухонном столе.
– Почему ты еще не лег? Я же тебе сказал, что меня ждать не надо.
– Знаю, но у меня срочное сообщение...
– Ты что, писать не умеешь? Дай стакан воды, у меня горло как наждак!
– Вы слишком много курите! – изрек Теобальд, отправившись исполнять хозяйский приказ.
Адальбер жадно выпил стакан «виши», потом второй.
– Ну, так что там у тебя за сообщение?
– Звонила мадемуазель дю План-Крепен. Госпожа маркиза просила передать, что хочет вас увидеть сразу же, как вернетесь домой, даже если будет очень поздно.