Жемчужина императора Бенцони Жюльетта

В ее голосе звучала настоящая боль, в черных глазах блестели слезы, и Альдо почувствовал, что решимость его слабеет.

– Отпустите эту несчастную девушку, пусть уходит! – прошептал кто-то у него за спиной.

Повернув голову, Альдо увидел Мартина Уолкера, который ободряюще ему улыбался. Журналист повторил:

– Отпустите ее!.. Я расскажу вам, где ее найти, и вы сможете с ней поговорить... Вот так-то лучше! – продолжал он, видя, что Морозини разжал руки. – А вы бегите быстрее отсюда! Мы придем к вам, и вы расскажете вашу историю...

– Спасибо... Большое спасибо!

Женщина быстро наклонилась, схватила руку Уолкера, поцеловала ее и растворилась в толпе, которая теперь уже не теснилась вокруг убитого, а стремилась побыстрее покинуть место трагедии. Но комиссар Ланглуа, не обращая ни малейшего внимания на протесты всякого рода знаменитостей, отдал приказ закрыть двери и никого не выпускать, чтобы иметь возможность допросить всех свидетелей. Исключение было сделано лишь для тех, кто никак не мог быть причастен к убийству американца: их отпустили сразу, как только они назвали свои имена. Но тут же стало очевидным, что никто из людей, присутствовавших в зале, не мог стрелять в Ван Кипперта. Пуля вошла ему в голову спереди, а это означало, что стрелявший должен был стоять позади возвышения оценщика. Но, разумеется, никто ничего не видел...

Тем временем Альдо с Адальбером приблизились к мэтру Лэр-Дюбрею, которого ноги не держали, и он, придавленный грузом волнений, тяжело опустился в кресло. Казалось, он вот-вот лишится чувств. В руке оценщик держал какую-то бумагу, но «Регентши» нигде не было видно, и первым делом Морозини осведомился о ней:

– Где жемчужина?

Лэр-Дюбрей поднял на него тусклый взгляд.

– Не волнуйтесь, она лежит у меня в кармане!.. Вот, возьмите! Прочтите это!

И протянул Альдо лист бумаги, на котором печатными буквами было написано следующее: «Незачем продолжать торги или устраивать новые. Любого, кто посмеет купить жемчужину Наполеона, постигнет та же участь, потому что Великая Жемчужина может принадлежать только мне. Так угодно господу, и я сумею завладеть ею, когда придет время...» Подпись была совершенно немыслимая, и Морозини прочел ее вслух:

– Наполеон VI? Ничего себе! Вы о нем что-то раньше слышали? А откуда это взялось?

– Понятия не имею! – откликнулся оценщик. – Что же касается Наполеона... Наверное, полупомешанный какой-то, а может, и совершенно ненормальный...

– Или просто-напросто человек, чья прабабушка... облагодетельствовала Императора? – самым любезным тоном вступил в беседу Адальбер. – Нечто вроде того, что произошло с Людовиком XV: никто не может в точности сказать, сколько у него потомков.

– Как бы там ни было, моих проблем это не решает. Не хотите ли вы теперь объяснить мне, что я должен делать с этой треклятой жемчужиной?

Мэтр Лэр-Дюбрей должен был пережить сильнейшее потрясение, чтобы прибегнуть к такому грубому выражению, -этот человек был истинным воплощением высокого стиля.

– Думаю, лучше всего будет вернуть ее вам, дорогой князь, -со вздохом прибавил оценщик.

Ответить Альдо не успел: внезапно рядом с ним оказался Жорж Ланглуа.

– Так, значит, это вы... «дорогой князь»... выставили ее на продажу? Так я и думал. А отсюда до того, чтобы догадаться что именно она и была сокровищем, исчезнувшим из квартире Васильева, всего один шаг, – насмешливо закончил он. – И вы, разумеется, сделали этот шаг? Незачем хитрить дальше, – сдался Альдо. – Да, это я поручил «Регентшу» заботам мэтра Лэр-Дюбрея.

– А до того она лежала в камине на улице Равиньян?

– Да.

– Не хотите ли вы в таком случае объяснить мне, по каком праву ее присвоили? У этого действия есть название, «дорогой князь», не говоря уж о том, что мы имеем дело с сокрытием вещественного доказательства.

Тон Ланглуа сделался угрожающим, но Альдо не обратил на это внимания. Постаравшись обуздать закипавший в нем гнев, он холодно произнес:

– Никто и никогда еще не осмеливался назвать меня словом, которое у вас на уме, «дорогой комиссар». И я не присваивал «Регентшу». Я отнес жемчужину законному владельцу, князю Феликсу Юсупову, который не захотел ее взять и попросил меня оставить ее себе и выставить на торги...

– И, разумеется, князя сейчас здесь нет и он не может подтвердить ваши слова?

– Он на Корсике, и нельзя сказать, чтобы это было на краю света. Так что спросите у него!

– Не премину, но этим еще не объясняется, почему вы решили совершить противозаконное деяние: вы должны были отдать мне жемчужину!

– И что бы вы с ней сделали? Заперли бы в сейфе, где она пролежала бы до греческих календ? А Юсупов пожелал, чтобы деньги, вырученные от продажи, помогли облегчить участь несчастных...

– Только что из-за нее убили человека. По-вашему, так вышло лучше?

На этот раз вместо Альдо ответил Лэр-Дюбрей. Протягивая комиссару листок бумаги со странным посланием, он произнес:

– И, если верить вот этому, она убьет еще и других. Так что я возвращаюсь к первому своему вопросу: что мне с ней делать? – с этими словами оценщик вытащил из кармана подвеску и протянул ее полицейскому на раскрытой ладони.

Полицейский взял сначала письмо, бросил на него взгляд, потом сунул в карман, после чего поднял с ладони оценщика «Регентшу» и несколько мгновений рассматривал ее в свете ярких ламп аукционного зала.

– Только мании величия нам в этой истории и не хватало! Никогда в жизни мне не понять, почему во все века люди убивали друг друга из-за таких вот штучек...

– Но признайте, по крайней мере, что это истинное чудо! – запротестовал Лэр-Дюбрей, уязвленный в лучших чувствах из-за столь явного пренебрежения к объекту его тайной страсти.

– О, с этим я полностью согласен!..

Комиссар еще несколько секунд рассматривал жемчужину, потом спросил:

– Думаю, в этом здании надежные сейфы?

– У нас здесь установлены самые лучшие, какие только существуют в природе. Даже Французский банк оснащен не более надежно... – Ну так заприте там эту смертоносную красоту и храните до тех пор, пока мы не схватим за шиворот кандидата в императоры! А потом разберемся, что с ней делать, поскольку покупка Ван Кипперта, разумеется, недействительна.

– Действительна. Продажа состоялась. Его наследница вполне может выплатить условленную сумму и забрать жемчужину.

– У нее, наверное, сейчас найдутся другие дела, но, если такое случится, покажите ей послание Его Величества и объясните, что, как бы там ни было, Франция обладает преимущественным правом покупки, поскольку жемчужина входит в число драгоценностей короны.

– Превосходно! – заключил Морозини. – А как вы поступите со мной? Вы меня арестуете, или я могу вернуться домой.

– Ни то, ни другое, «дорогой князь», – ответил Ланглуа с легкой улыбкой. – Вы – очень важный свидетель, и вы нам еще понадобитесь. Так что потерпите немного – и наслаждайтесь парижской весной!

– Но меня ждут торговый дом, жена... не говоря уж о двух детях!

– Мне очень жаль... но почему бы княгине не присоединиться к вам? Кажется, летние коллекции очень удались. А теперь прошу меня извинить, расследование начинается, а мне надо поговорить с семьей жертвы.

Глядя вслед комиссару, приближавшемуся к группе, которая окружала прикрытое одеялом тело, – в ней прежде всего выделялся Мартин Уолкер, – Альдо думал о том, что хорошо бы семья юной Мюриэль состояла еще из кого-нибудь, кроме ее «жениха». Сейчас, склонившись над сидевшей чуть поодаль рыдающей девушкой, мерзавец уже утешал ее с крайне неприятным видом собственника...

– Может, поедем домой? – предложил Адальбер. – Не знаю, что это со мной, но я проголодался.

– Мы в любом случае можем чем-нибудь перекусить, но если ты не возражаешь, я поведу тебя сегодня вечером ужинать в «Шехерезаду».

– Икра, водка, блины, шашлыки и все такое прочее? Тебя, как беднягу Вобрена, тянет к разврату?

– Нет. Мне надо поговорить с Машей. Она и ее братья ушли первыми.

– Тогда предадимся наслаждениям старой России! Но что ты думаешь о предложении комиссара?

– Позвать Лизу сюда? А ты отдаешь себе отчет в том, что вместе с ней приедут близнецы и их швейцарская нянька? Если тебе и захотелось сделаться мучеником, у Теобальда такого желания уж точно нет!

– А что госпожа де Соммьер?

– Тетя Амелия? По последним сведениям, какими я располагаю, она еще не вернулась. И потом, мне совершенно не хочется впутывать Лизу в эту скандальную историю.

– Жалко! – вздохнул Адальбер, питавший слабость к молодой жене Альдо.

– Мне тоже жаль. Ты себе и представить не можешь, как я по ней скучаю... И даже не могу поговорить с ней по телефону, чтобы звонком не спугнуть тень божественного Моцарта!

Но, даже если Коллоредо терпеть не могли резких звуков, Лиза всегда ценила удобства, которые доставляет телефон, и в тот же вечер сама позвонила мужу.

– Как ты догадалась, что мне больше всего на свете хотелось услышать твой голос, душенька моя? – воскликнул он.

– Может быть, это потому, что мне тоже хотелось тебя услышать. Скажи, когда ты собираешься вернуться домой?

– К сожалению, еще не сейчас, – вздохнул Альдо. – То неприятное дело, о котором я тебе уже говорил, сегодня получило продолжение: американский миллиардер был убит в аукционном зале во время торгов, в ту самую минуту, когда покупал «Регентшу». Полиция требует, чтобы я еще задержался здесь...

Но вместо горестных восклицаний и протестов, на которые он рассчитывал, неприятно удивленный Альдо услышал нечто весьма напоминавшее вздох облегчения.

– Что касается меня, то в этом нет ничего страшного, дорогой. Мы сможем подольше побыть здесь. Собственно, я тебе затем и звонила, чтобы сказать об этом...

– Вы остаетесь в Зальцбурге? Вам еще не надоели концерты и прочие оратории?

– Мы уже не у Коллоредо. Я звоню тебе из Рудольфскроне, куда мы вчера перебрались. Понимаешь, встретили в Зальцбурге английских друзей, очень милых, один из них – исследователь и, конечно же, охотник. Бабушка их очень любит, и ей захотелось показать им свой замок. Ну, и теперь устраиваем охоту и большой бал.

– В это время года? – проворчал Морозини, которому совершенно не нравился жизнерадостный тон жены... Разве Лиза не должна в разлуке с ним томиться от скуки?

– Почему бы и нет? Весна в Ишле прелестная, после Пасхи начнется курортный сезон. К тому же и погода стоит великолепная!

– А что при этом происходит с близнецами?

– Близнецы просто счастливы. Еще бы: в их распоряжении здесь целый большой дом, не говоря уж о том, что все наши слуги от них без ума. Но, послушай, собственно говоря, если тебя скоро выпустят, может быть, ты к нам приедешь?

– Бога ради, не надо говорить: меня «выпустят»! Я еще не сижу в тюрьме! Пока что не сел!

– Пожалуйста, без глупостей, милый. Нет, в самом деле, ты же все-таки не рецидивист какой-нибудь?

– Все-таки нет. А как их зовут, твоих милейших англичан?!

– Сэр Уильям Салтер и его жена Сара... она кузина Мэри Уинфилд, крестной Амелии...

– Я знаю, кто такая Мэри Уинфилд, – угрюмо проворчал Альдо. – А этот Салтер и есть искатель приключений?

– Нет, тот – его сводный брат, Френсис Тревелиан. Да ты, наверное, уже видел в газетах его фотографии: он поднялся к истокам Амазонки... Удивительный человек!

– Может быть, и видел... Да... Вполне возможно...

На самом деле он превосходно помнил исследователя, о котором шла речь: высокий сухопарый тип с красивой невозмутимой физиономией и зубами, белоснежными даже на плохой газетной фотографии. Именно такой человек, какого особенно неприятно видеть рядом с романтичной молодой женщиной, если это ваша жена! И еще неприятнее становится, когда в ее голосе, стоит ей упомянуть о нем, начинают дрожать лирические нотки!

Альдо не успел развить своего мнения вслух, поскольку именно в эту секунду связь прервалась. Он еще несколько мгновений слушал, как Лиза, встревоженная его внезапным молчанием, кричит на том конце провода: «Алло! Алло! Мадемуазель, не разъединяйте, пожалуйста!» – потом повесил трубку.

– Ну, что? – произнес Адальбер. – Видел бы ты, какое у тебя стало лицо!

– У тебя еще и не такое стало бы, если бы твоя жена принялась бредить охотником за головами, только что вернувшимся с берегов Амазонки...

Глаза Адальбера стали совершенно круглыми:

– Лиза? Бредит каким-то охотником? В жизни не поверю!

– Надо было дать тебе отводную трубку!

И князь вкратце пересказал наиболее существенное из того, что говорила Лиза, но, если он рассчитывал найти у друга сочувствие, его ждало горькое разочарование: Адальбер рассмеялся, и это окончательно вывело из себя Альдо.

– Ага! Ко всему еще, тебе это кажется смешным? – возмутился он.

– В общем, да! Ну, мальчик мой, сам подумай: вот уже который день ты остаешься в Париже под тем предлогом, что полиция без тебя не может обойтись...

– Предлогом?!

– Лиза вполне может вообразить, будто это – всего лишь предлог. И потому платит тебе той же монетой.

– Но это попросту чушь собачья! Она доверяет мне точно так же, как И я доверяю ей!

– Глядя на тебя, такого не подумаешь! А знаешь, если ты рискуешь застрять здесь слишком надолго, я могу съездить в Ишль, сверить часы. Я-то имею право уезжать...

Альдо рухнул в кресло, вытянул далеко вперед длинные ноги и закурил.

– Она немедленно разгадает твои хитрости, старина! Но за предложение спасибо. А теперь иди одевайся, пойдем развлекаться, – мрачно прибавил он.

Как ни удивительно, когда наши друзья вошли в «Шехерезаду», Жиля Вобрена они там не застали. Впрочем, было еще довольно рано, зал далеко не заполнился. Под руководством метрдотеля, который как нельзя лучше смотрелся бы в «Князе Игоре», они выбрали столик неподалеку от эстрады, откуда видно было все, что происходило в этом роскошном заведении. Цыганские скрипки неистовствовали, но ни Маши, ни красавицы Варвары пока не было видно. Морозини подумал, что момент, может быть, самый подходящий для того, чтобы поговорить с певицей, и, посоветовав Адальберу, какие блюда и напитки заказать для них обоих, встал и уже собрался было выполнить свое намерение, когда бархатная портьера приподнялась, пропуская комиссара Ланглуа в безупречном смокинге от хорошего портного. Остановившись на пороге, комиссар закурил внушительных размеров гаванскую сигару. Морозини сел на прежнее место... Не отрывая взгляда от меню, Адальбер спросил:

– Ты что, передумал?

– Нет, но момент мне кажется неподходящим. Посмотри туда!

Адальбер восхищенно присвистнул:

– Черт возьми! Если в этом году у полиции такая форма, я немедленно поступаю туда на работу!

– Может быть, это и неплохая идея, если вспомнить о твоей... смежной деятельности. У тебя было бы хорошее прикрытие...

Тем временем полицейский успел заметить друзей и направился к столику, за которым они сидели. Альдо встал навстречу комиссару:

– Надеюсь, вы сейчас не на службе и не откажетесь поужинать с нами?

Жорж Ланглуа нечасто улыбался, что придавало его улыбкам особенное очарование:

– На службе-то я всегда, а сюда только зашел на минутку. Но я вам очень благодарен.

– Неужели вы хотите сказать, что уходите прямо сейчас? Не послушав Машу Васильеву?

– Я ее уже слышал... в другом амплуа! И не могу позволить себе поддаться чарам такого прекрасного голоса. Улисс хотя бы велел привязать его к мачте корабля. Но... я охотно вернусь послушать ее пение, когда история закончится.

– Надеюсь, это произойдет скоро. Ваш Наполеон VI мне совсем не нравится.

– А мне и того меньше. Доброй ночи, господа!

Коротко поклонившись, Ланглуа непринужденной походкой удалился в сторону гардероба.

– С чего это тебе вздумалось его приглашать? – сердито спросил Адальбер. – Готов признать, что он элегантно выглядит, но как-то одного этого маловато, чтобы делить с ним хлеб-соль.

– А почему бы и нет? Он, знаешь ли, великолепная ищейка! Кстати, а почему бы тебе не поинтересоваться у него насчет твоего приятеля Латроншера!.. О, нет, только не это! Такого просто быть не может!

В самом деле, из-за роскошной, шитой золотом бархатной портьеры показался еще один персонаж, правда, по части одежды сильно уступавший денди с набережной Орфевр: Мартин Уолкер наряжаться не любил и остался верным своему поношенному твиду, бриджам, вяло пузырившимся над гольфами, и грубым ботинкам на толстой подошве. Так же, как и Ланглуа, он остановился у входа, чтобы закурить, и уже достал из кармана трубку, но важный метрдотель, смотревший на него с почти осязаемым отвращением, вовремя подоспел, чтобы уберечь своих гостей от тошнотворных миазмов.

– Зачем он-то сюда явился? – вслух размышлял Альдо. – Должно быть, приметил Васильевых на аукционе...

Князь проворно поднялся с места и взмахнул рукой, чтобы привлечь внимание журналиста. Адальбер возмутился:

– Уж не хочешь ли ты и этого тоже пригласить с нами поужинать?

– «Почему бы и нет?» – снова спрошу я. Он ведь пообещал мне очень важные сведения... Я и не думал, что мы с вами так скоро увидимся, – прибавил Морозини, обращаясь к Уолкеру, который поспешил откликнуться на его зов. – Я собирался завтра утром наведаться в вашу газету, чтобы с вами поговорить, но вы меня опередили. Садитесь же, прошу вас...

Уолкер не заставил долго себя уговаривать и не стал возражать, когда Морозини попросил поставить еще один прибор. Напротив, когда в его бокале вскипели первые пузырьки шампанского, на его довольно-таки обаятельном лице с большим насмешливым ртом, кривоватым носом и голубыми глазами, смотревшими прямо и смело, – именно это и делало физиономию привлекательной, – расцвела почти детская улыбка неисправимого лакомки. А появление икры привело его в настоящий восторг.

– Если вы всегда так обходитесь с прессой, нет ничего удивительного в том, что она вас обожает. – Я обхожусь с вами по-дружески, потому что надеюсь на взаимность. Сегодня днем вы кое-что мне пообещали...

– Я об этом не забыл и благодарен вам за то, что вы позволили Марии уйти. Я уже говорил вам, что это очень несчастная девушка.

– Тем не менее она замешана в убийстве Петра Васильева, поскольку явно связана с убийцами. Не забывайте о том, что я видел ее в его квартире вскоре после похищения и что я следовал за ней до места преступления... где она словно по волшебству исчезла вместе с ними...

– Знаю. Она сама мне об этом сказала.

– Вы с ней так близко знакомы?

– Достаточно хорошо знаком! Больше того, именно я устроил ее в Фоли-Рошешуар, не то она умерла бы с голоду.

– Она работает в театре?

– Слишком громкое слово – всего-навсего в мюзик-холле и далеко не лучшем. Она танцовщица. Согласен, красавицей ей не назовешь, но она хорошо сложена, и ноги у нее великолепные...

Затем, повернувшись к Адальберу, который смотрел на него так, словно ждал, что журналист сбежит, прихватив столовой серебро, заметил:

– Я где-то слышал ваше имя: вы, кажется, археолог?

– Египтолог, – уточнил Видаль-Пеликорн, на челе которого начали мало-помалу рассеиваться грозовые тучи. – Вот уж не думал, что мое имя известно господам газетчикам.

– Разумеется, не всем, но я – особый случай. Я всегда пытал настоящую страсть к предметам, выкопанным из земли, которые нередко могут много о чем порассказать. Вот потому и знаю, кто вы такой...

И, сжалившись над Видаль-Пеликорном и желая дать ему время оправиться от смущения, Уолкер принялся неспешно делать себе очередной бутерброд с икрой. Альдо вернулся к прежней теме:

– Мне хотелось бы поговорить с госпожой Распутиной. И чем раньше, тем лучше...

– Что вы надеетесь от нее услышать?

– Надеюсь что-нибудь узнать о ее опасных приятелях. Я вполне готов допустить, что она не участвовала в убийстве Петра, но она все равно остается сообщницей. Кроме того, я убежден в том, что эти люди имеют отношение к убийству в зале особняка Друо.

– Наверное, вы правы, но, пусть даже Мария и была там, к убийству она отношения не имеет. Что касается сведений о тех, кого вы именуете ее опасными приятелями, можете быть уверены в том, что она ничего не сможет вам сообщить...

– А вы-то что об этом знаете? – вкрадчиво спросил Адальбер.

Уолкер наградил его широчайшей и слегка насмешливой улыбкой.

– Неужели вам не приходило в голову, что я с ней уже поговорил на эту тему? Я тоже – лицо заинтересованное, причем в первую очередь! Только представьте себе, какую статью я мог бы написать о своей встрече с Наполеоном VI!

– Вы в курсе? – сухо поинтересовался Альдо. – Каким образом?

– Мария мне о нем рассказала... хотя сама никогда в глаза его не видела.

– Объясните, сделайте милость!

– О, все очень просто, – вздохнул Уолкер, протягивая пустой бокал, чтобы его наполнили. – Я не стану пересказывать вам ее биографию, потому что это было бы напрасной тратой времени: если вы с ней встретитесь, она сама выложит вам всю свою жизнь со всеми подробностями. Скажу только, что после множества мытарств они с мужем, неким Борисом Соловьевым, бежали из Санкт-Петербурга, оказались в конце концов в Париже. Здесь Мария рассчитывала на помощь некоего банкира по фамилии Рубинштейн, но тот испарился. Муж, не выдержав обрушившихся на семью испытаний и непосильной работы – он брался за все, чтобы прокормить жену и двух малышек! – умер, и Мария, продав все, что еще оставалось ценного, оказалась в полной нищете. И тем более жестокой нищете, – сумрачно пояснил журналист, – что она не могла надеяться на поддержку других русских беженцев: ведь для них дочь Распутина была отмечена печатью проклятия. Вот тогда-то она и откликнулась на объявление: требовались хорошенькие девушки, умеющие танцевать. Она пришла по указанному адресу, но человек, который занимался отбором, чуть не свалился со стула, услышав ее имя, и сказал, что ее место не здесь, пусть едет в Америку и разыгрывает свою комедию перед янки. В полном отчаянии она добрела до кабачка на Монмартре и там принялась глушить коньяк, чтобы хоть ненадолго забыть о своих горестях и разочарованиях. Именно в этом кабачке я ее и встретил. Бедняжка была донельзя жалка, и я всеми силами старался ей помочь. Поэтому мы с приятелями и устроили ее в Фоли-Рошешуар: надо же было как-то существовать. Там ее имя и талант, – а она не без способностей! – привлекли несколько поклонников, в числе которых был некий Аарон Симанович, в свое время служивший секретарем у Распутина. Именно он уговорил Марию подать в суд на князя Юсупова, который выпустил книгу, где рассказал о своей истории со старцем.

– И у нее есть шансы выиграть дело?

– Не имею ни малейшего представления. Мне кажется, французскому правосудию не разобраться в русском деле десятилетней давности, но как знать... Поскольку она требует двадцать пять миллионов, предстоит увлекательнейший поединок между знаменитыми адвокатами. Ее интересы защищает мэтр Морис Гарсон, интересы Юсупова – мэтр Моро-Джиаффери, так что еще посмотрим, чья возьмет. Примерно в это же время она начала получать таинственные послания. Некто предлагал заступиться за нее, уберечь от безжалостных врагов, которые в зависимости оттого, какой оборот примет процесс, могут захотеть положить ему конец, устранив ее и ее дочерей. Попытка похищения – к счастью, неудавшаяся! – убедила ее принять помощь этих невидимых, но деятельных друзей. В обмен на свои услуги эти люди просили ее помочь им заполучить сокровища императорской казны прежней России... и французской империи...

– Только и всего! Желаю им получить удовольствие от этих поисков! Сейчас все это рассеяно по планете, если не считать тех сокровищ, которые у советских достало ума сохранить!

– Это их личное дело, но вам, только что купившему исторический изумруд, следовало бы призадуматься!

– Будьте уверены, я не премину это сделать. Спасибо за совет. Но почему – французской империи, и что это за Наполеон VI? Бессмыслица какая-то!

Уолкер подождал, пока им на тарелки сдвинут с шампура пышущий жаром шашлык, затем продолжил:

– Только на первый взгляд. Если хорошенько подумать, это покажется не такой уж глупостью. Вам когда-нибудь доводилось слышать имя Бережковской? Ее еще называли «Бабушкой Революции».

– Нет, никогда.

– А я слышал, – вмешался Адальбер. – Кажется, она провела большую часть жизни в Сибири, откуда ее перевезли в Крым и поселили в одной из прежних царских резиденций. Вроде бы в Ливадии. Я читал о ней в какой-то статье... немецкой, что ли...

– Браво! А в этой статье говорилось о том, что Бережковская – дочь Наполеона и хорошенькой московской торговки?

– В это мне как-то трудно поверить, – со смехом произнес Морозини. – Если даже допустить, что нашлась женщина достаточно храбрая для того, чтобы, не убоявшись Растопчина и его пожаров, явиться к Императору и утешить его своими прелестями, ваша героиня должна была родиться в 1813 году, а к тому времени, когда она достигла солнечных берегов Крыма, ей стукнуло бы сто четыре?

– Совершенно верно! – отозвался Видаль-Пеликорн. – Именно потому о ней и написали в той немецкой статье, только там ни слова не было о Наполеоне. Так какая же связь с этим внезапно появившимся «претендентом на престол»?

– Он просто-напросто ее внук! – весело сообщил журналист. – Тот из «приближенных», что завязал отношения с Марией, все это подробно ей разъяснил. В сибирской глуши, куда в конце концов отправили ее мать, эта Бережковская родила сына от одного из декабристов, сосланных туда Николаем I, а у этого сына, в свою очередь, в конце прошлого века тоже родился сын. По-моему, захватывающая история. Или вам не нравится?

– Во всяком случае, впечатление производит сильное! – вздохнул Альдо. – Но откуда возникла цифра «шесть»?

– В этой семье, похоже, принято всему вести строгий учет. Если мы будем исходить из принципа, что его императорское высочество, сын Наполеона Третьего, имел право на порядковый номер.«Четвертый», следовательно, потомок декабриста становится Наполеоном Пятым, а его сын, согласно простой логике, Шестым. Все очень несложно...

– И Мария Распутина никогда его не видела?

– Нет, что вполне объяснимо. Человеку с такими высокими запросами следует себя беречь. Она имела дело лишь с второстепенными особами.

– Хорошо, все это я готов принять на веру, – согласился Альдо, прикуривая, – но я не могу понять другого: с какой стати эта женщина предъявляет права на «Регентшу»? Она никогда не принадлежала ее отцу, и я думаю, что ваш Наполеон VI и не думает отдавать ей жемчужину: вероятно, для него она представляет собой некий символ?

– Совершенно верно, но вспомните, что ей двадцать шесть лет, она вдова и не видит никаких препятствий к тому, чтобы сделаться мадам Наполеон. Как и все великие авантюристы, этот человек наверняка холост!

– И она поверит в такую чушь? Вы говорите, она его не знает?

– Но она слышала его голос и продолжает надеяться на встречу, которая станет для нее первой наградой. Затем он, вполне возможно, сделает ее своей любовницей.

– Где только вы все эти сведения берете? – насмешливо спросил Адальбер. – Откуда вам могут быть известны намерения никому не ведомого человека?

– Само собой, точно я ничего не знаю, но журналисту лучше обладать кое-каким воображением. Это позволяет заполнять пробелы. Кроме того, я достаточно хорошо осведомлен о том, что происходит в голове у Марии...

– И она ничего не сказала вам про убийц этого несчастного Петра? – спросил Альдо, которого уже начала раздражать чрезмерная, на его взгляд, наивность этого парня. – По-моему, вы должны быть заинтересованы в том, чтобы этих злодеев поймали. Вам это дало бы возможность написать отличную статью.

– Только в том случае, если я сумею проникнуть в эту организацию и доберусь до ее мозга. Поставить Наполеона VI перед объективами наших фотографов – вот ради этого стоит потрудиться. Но надо набраться терпения.

– Что касается меня, мое терпение уже кончилось, потому что я очень хочу вернуться домой, а это новое убийство ситуацию не улучшило...

Морозини не договорил: в зале бешено зааплодировали, приветствуя появление Маши. Она начала петь, и за столиками воцарилось молчание, поскольку все мгновенно подпали под действие ее чар. В том числе и Альдо, который нимало не и пытался эти чары развеять, скорее наоборот. Слов он не понимал, но глубокий звучный голос, напоминающий пение виолончели, действовал на него завораживающе. И зачем только этот журналист принялся шептать ему на ухо:

– Вы знаете эту песню? Она называется «Конец пути», и в ней звучит такая боль. Наверное, Маша посвятила ее памяти своего брата? Хотите, я вам переведу?

– Вы говорите по-русски?

– Я говорю на пяти языках, при моей профессии это весьма полезно. Вот, послушайте, о чем она поет:

– Бога ради, замолчите! – сердито прошептал Морозини, которого услышанное неприятно поразило, потому что он как раз думал о Лизе и о том, как хорошо было бы слушать песню вместе с ней. – Я предпочитаю ничего не понимать: этот голос – сам по себе поэма...

– О, простите!.. Никак не могу отделаться от привычки по любому поводу демонстрировать свои таланты...

– Ничего, не обращайте внимания! В последнее время настроение у меня довольно мрачное...

– Вполне понимаю вас и постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы вам помочь!

Их взгляды встретились. И то, что прочел Альдо во взгляде журналиста, ему понравилось. Он улыбнулся:

– А я постараюсь, чтобы вам не пришлось слишком много трудиться...

Выходя в четвертом часу утра из «Шехерезады», Альдо чувствовал себя немного лучше. Под конец вечера ему удалось перекинуться с Машей несколькими словами. Она встретила его со слезами на глазах и сказала, впервые обратившись к нему «на ты» и тем самым обозначив, что между ними установилась связь:

– Прости меня! Боюсь, я втянула тебя не только в серьезную, но и опасную историю. Сегодняшнее убийство показало нам, что мы имеем дело с людьми, которые не отступят не перед чем...

– Не вини себя ни в чем, Маша Васильева! – ответил ой сжимая обеими руками ее до странности холодные пальцы. – В моем ремесле то и дело встречаешься с опасностями, потому что все исторические драгоценности опасны в большей или меньшей степени. Надеюсь, удача меня не покинет!

– Да услышит тебя господь! Но вот что я еще хочу тебе сказать: днем или ночью, в любой час, когда потребуется наша помощь, Васильевы тебя не бросят. Моим голосом говорят и мои братья. Мы будем сражаться рядом с тобой!

Она притянула голову Альдо на свою просторную грудь и поцеловала, окутав благоуханием амбры и ладана, странным образом освятившим это объятие. Затем перекрестила ему лоб.

– Спасибо! – прошептал растроганный Морозини. – Я этого не забуду!