Люди, лодки, море Покровский Александр

Правда в этом деле состоит в том, что идея дать такую телеграмму действительно моя, и мои пьяные друзья действительно отправились на почту давать ее. Дошли ли они до почты и что там было потом, не знаю, но они уверяли на следующий день, что дали.

Еще история. У нас в квартире ремонт и поставили нам новую дверь. Стояла она и сияла только два дня. Потом малолетние друзья моего сына накарябали на ней слова: «Хуй» и «Сука». Вроде я бушевал, проводил дознание, а потом заставил своего сына взять краску и закрасить. Только он взялся за кисть, как я его остановил: «Не надо закрашивать». – «Почему?» – «А вдруг правда?»

Я действительно не дал закрашивать, потому что так место занято, а если закрасить, так это все равно что под новую картину холст загрунтовать.

Покровский любит кактусы. Однажды купил он кактус с большими колючками и сел с ним в переполненный автобус. Как он его и окружающих ни берег, но все равно автобус тряхнуло, и кактус со всего маху всадился мужику в зад. Тот от неожиданности так заорал, что вокруг них тут же образовалось свободное пространство. Так они и ехали. Мужик потом сошел, а Покровский ехал совершенно свободно. Были, правда, попытки со стороны вновь вошедших прорваться к нему: «Да вот! Сколько тут свободного места!» На что более опытные пассажиры говорили: «Там кактусы в жопу втыкаются!»

В этой истории все правда. Я действительно пытался уберечь кактус и окружающих и опускал его как можно ниже, в район начала ног, где пространства, как мне представлялось, больше. Там-то (в начале ног) и произошла та встреча кактуса с пассажиром. И главное, со мной никто отношений не выяснял. Все как зачарованные смотрели на кактус, стараясь заранее предугадать его поведение.

Еще история. Покровский любил бегать по утрам. Бежит он в парке и вдруг видит: несется на него огромная овчарка. Времени нет, деваться некуда: сейчас набросится. Овчарка подбегает, Покровский с ходу падает на карачки и кусает собаку, от чего она немедленно начинает бежать от него, а он – на карачках – за ней, пытаясь еще укусить.

Случай такой был. Только собаку я не кусал. Я на нее залаял.

На жену Покровского записана их дача. Жена захотела ее продать. Покровский копается в огороде, на даче никого нет: все куда-то делись. В это время приходят покупатели: «Дача продается?» – «Продается». – «Можно посмотреть?» – «Нельзя». – «Почему?» – «А я не хозяин. Я здесь только копаю».

В период предвыборной кампании Буша и Гора Покровский послал в оба их штаба абсолютно одинаковые телеграммы: «Уверен в Вашей победе. Заранее поздравляю». Оба кандидата в президенты еще месяц не могли разделить голоса.

Это правда. Только я посылал не телеграммы, а письма. И не сам, а попросил сделать это моего друга Андрея Батищева, живущего в Америке.

Через него же, в то время когда утонул «Курск» и ходила такая версия, что его торпедировали американцы, я задал вопрос американским подводникам. Он просто послал письма от моего имени им на сайты: «Ребята, говорят, это вы по нам долбанули». Андрей говорил, что сначала было молчание, потом минут пять в ответ лился откровенный мат, а в конце скромненько: «Мы по вам не стреляли».

Покровский поехал в Египет один. Отдохнуть и пописать «Кота». Валялся на пляже, а в жару и вечером писал. Как-то одинокие девушки попросили его выйти с ними в город, потому как к одиноким, без мужского сопровождения, тут же пристают: пытаются взять за руки, затащить в магазин. Покровский шел мрачный – не дали с рукописью посидеть. Девушки шли впереди и между собой щебетали. Тут к ним направляются несколько египтян: сейчас явно будут приставать. Они умело оттирают Покровского от дам. И вот ему показалось, что один из приставал ущипнул даму. Тогда Покровский ворвался в круг египтян, выбрал одного и ущипнул за попку. Ущипнутый подпрыгнул и что-то заорал – все египтяне в один миг испарились, а девушки от хохота не могли устоять на ногах.

Все так и было. Только я, когда его ущипнул, еще и хищно подмигнул ему.

Легенда: Покровский часто оставался с экипажем. Как существо строптивое, он хорошо для этой цели подходил. Все в отпуск, а он с людьми. И вот в такой момент приходит из Латвии запрос о комсомольской характеристике на одного только что уволившегося в запас негодяя, пьяницу, дебошира. Он захотел стать милиционером: «Прошу выслать в наш адрес…» – исходящий номер: 1242.

Покровский отвечает: «Все выслано в соответствующие инстанции установленным макаром» – и номер: «Как он там к нам вошел?.. 1242..– так… а вышел он, пятясь назад. Пиши (писарю): 2421».

Правда. Только парень был из Литвы.

Покровский со своим главным редактором Колей К. приглашены на шведскую книжную ярмарку. В первый день они пошли гулять по Стокгольму. Недалеко от президентского дворца стоит туалет. Вход – пять крон. Сначала пошел главный редактор, а потом – шведы бы никогда не догадались – он, выходя, придержал двери: «Саша, угощаю!»

После того, как Саша угостился и выходил, в открытую дверь втиснулся еще один россиянин.

«Ты не знаешь что это там внутри так пипикало?» – спросил Саша у Коли.

«Пипикало? – задумчиво сказал главный редактор. – А вот», – и показал на полицейскую машину, подъехавшую к туалету. Все правда.

Еще легенда. Покровский хорошо плавает. Однажды в Баку он уплыл за остров Нарген и там повстречался с мужиком, занимающимся виндсерфингом. Тот его как увидел, так и закричал: «Ебт! Блядь! Держись!» – и начал его спасать.

Правда. Я мужику тут же в воде все и объяснил.

Еще про плавание. На Кипре Покровский поплыл вдоль берега. Прошло часа два, и в абсолютно безлюдном море он вдруг натолкнулся на толстую тетку, лежащую на воде, раскинув руки. Он ее не видел, а потому дал ей рукой по башке, она начала тонуть, и он ее спас.

Тетки меня преследуют постоянно и не только в открытом море, где я их подобным образом топил несколько раз. Однажды чуть не утопил так тетку в бассейне. Как она под руку мне попалась, до сих пор загадка. Досталось ей крепко. Я ей сказал: «Сори!» – а потом несколько раз: «Хау ду ю ду?»

***

А сейчас в правительстве идет очень серьезная дискуссия о том, что в целях воспитания любви надо разрешить всем на дачных участках поднимать российский флаг. Осталось только определить, в каком месте участка он будет свидетельствовать в пользу патриотизма, а где, извините, уже издевательство. Ну, как об этом говорить серьезно?

Договорились: я занимаюсь только языком. И еще в моей прозе всюду можно найти абсурд. Мне кажется, только абсурд помогает понять все происходящее. Что касается мата. Я написал по этому поводу статью по заказу журнала «Вопросы литературы» (в простонародье «Bоп…ли») и на наш сайт послал ее полностью. По этому животрепещущему вопросу вряд ли что-либо смогу добавить.

Об «эксгибиционистских и порнографических сценах в «Каюте». Ну, я не знаю. Поклоннику тонкого прозаика Сорокина, по-моему, не привыкать. Речь, скорее всего, идет о «Пурге». Текст, действительно, очень чувственный, и неподготовленных бросает в жар. Но не более того. Представьте себе: человек идет по дороге, один, в пургу. Человек замерзает, и чтоб хоть как-то согреться, он представляет все эти сцены. И потом тонкие натуры начинают понимать, что человек этот совершенная, абсолютная жертва любви. Любви безудержной, всепоглощающей. Что бы с ним ни делали, он любит.

Это я в последний раз объясняю.

Еще легенда обо мне: Покровского пригласили в Швецию читать лекции на тему: «Психология одинокого пловца». Он слетал и прочитал. Потом его пригласили в Турцию.

Правда состоит в том, что ко мне вернулся мой же анекдот. Меня как-то спросили одни полуофициальные органы: «А зачем вы едете в Швецию?» Я сначала хотел ответить: «Родиной торговать», а потом решил, что спрашивающий ничего плохого мне, в общем-то, не сделал, и вопрос по тем временам самый что ни на есть обычный. Я решил пошутить и ответил: «Еду лекции читать» – «Что за лекции?» Тогда-то я и придумал «Психологию одинокого пловца».

***

Вчера было 7 марта, и все всех поздравляли. Я отправился сразу в три типографии и в «Академкнигу». В «Академкнижке» я подарил 12 абсолютно одинаковых шампуней, а в типографиях свои книги. И все это в обычном моем вихре, потому что мне еще во французском консульстве надо было визу получать. Книги я подписывал так: «Дорогой Марине от дорогого Саши». Потом начал вносить разнообразие: «Очень дорогой… от слишком дорогого…» и прочее… К французам я ввалился уже совершенно обезумевший. Во-первых, я никак не мог нажать кнопку вызова на двери, а когда нажал, то сказал им туда: «Ку-ку!»

Меня впустили, дали анкету, которую я заполнял на всех знакомых мне языках, в полной уверенности, что я пишу по-английски. И еще у меня все время из рук вываливались все листки с приглашениями, дополнениями и разъяснениями, вываливались и летали по полу. А когда я стянул с головы шапку, то волосы у меня сами встали дыбом. Фотографию свою я никак не мог прилепить в нужное место, потому что она липла везде: к рукам, одежде, обуви, но только не к анкете, в которой я даже перепутал свой пол – заметил, но не стал исправлять, черт с ним.

А когда меня девушка спросила: «Вы мужчина?» – я ей ответил: «А какая разница?»

Когда выходил из консульства, то никак не мог открыть дверь – ручка в другую сторону открывалась, оказывается. Выходя, оглянулся – они все смотрели мне вслед.

Так что с 8 Марта всех женщин.

Есть анекдот о возникновении этого праздника: «Однажды шла по улице невероятно пьяная Роза Люксембург и встречает она Клару Цеткин. «Роза! – говорит Клара – Почему в таком виде?» – «У меня праздник». – «Какой праздник?» – «Между… народный…»

Так и возник этот замечательный праздник – 8 Марта.

***

Вот интересно: я заметил, что из дерьма вертикаль не сложить. И укрепление вертикали, если оно состоит в основном из этого предмета, не происходит.

Даже если внутри имеется несгибаемый замечательный стержень. Лепишь на него дерьмо, а оно как подсохнет, так и отойдет.

Конечно! С другой стороны, можно сказать, что лепить не из чего – кругом только оно, достаточно в окно посмотреть.

Но ведь взять то, что само в руки лезет, проще, а вот золото – его еще поискать надо, да и уговорить в вертикаль сложиться.

А дерьмо и уговаривать не надо. Оно всегда: «Чего изволите?»

И из «личнопреданных» ничего не сложить. Иди-о-ты, прости Хос-споди.

***

Я был на книжной ярмарке в Париже.

Ах, Париж, Париж: улицы, ветер и солнце, люди за стеклом в кафе, мужчины и женщины с обмотанными вокруг шеи гигантскими шарфами, ресторанчики, каштаны, сандвичи, машины, переходы, метро, гостиницы на Монмартре с крошечными номерами, французский завтрак. Пожалуй, лирики достаточно.

На ярмарке несколько сот издательств. Даже японцы были. Ну, и русские, конечно. Нас десять: три издательства из Питера, остальные из Москвы. Французы пригласили и оплатили нам стенд один на всех, напополам с Министерством по печати. Мы тоже заплатили за него из своего кармана по 450 евро каждый. Французы оплатили нам дорогу. Остальное – за наш счет: гостиница и суточные. Если продашь книги, то, может, и компенсируешь.

Книги на себе: 20 кило в самолет. Это из Питера. Из Москвы повезло еще по 30 килограмм на рыло дипломатической почтой наше любимое Министерство иностранных дел. Но предупредили, что эти книги надо будет привезти назад – таможенные дела – или подарить (тому же Министерству), отчего и представители последнего будут нас контролировать. Но наши люди из издательства ОГИ тут же дали интервью во все стороны света, где похвалили французов за заботу о нашей культуре, родное Министерство печати и Министерство иностранных дел, мечтающее о подарках. На что хмыри из того Министерства сказали, что, мол, ни-ни-ни, они не против, продавайте, конечно, надо помогать малому бизнесу, на что мы-то всегда, вы просто не так поняли. После чего все выпили эту проклятую водку, без которой нас почему-то во всем мире не воспринимают.

Все это было без нас: москвичи приехали на день раньше, и от чиновничьего произвола отбивались они. А мы из Питера появились на сутки позже, после чего все разложили свои книги, расселись по местам, и на какое-то время застыли с таким выражением на лице, будто проглотили ведро гвоздей и теперь выбираем, какой гвоздь первым доставать из жопы.

Но народ повалил, и все очнулись, стали торговать.

Затрудняюсь сказать, на каком месте находится Россия по уровню полиграфии. Наверное, правильно нам дали номер сбоку у бара и туалета. И назывался он «Пи-180» (Р-180). Наверное, это и есть наше место. В «Пи».

Но и там мы лишь 180-е. После нас только разбомбленная Сербия, которая бегала к нам угощаться водкой.

И где эти программы воспитания в иноземных зрителях правильного отношения к России? И миллионы, пущенные на это дело? Где они? Кажется, в «Пи».

А интерес есть. К русской экономике, политике, географии.

«У вас есть книги по географии?» – у нас есть книги по географии. Материалы конференции по Мейерхольду на трех языках – самые те материалы. По географии. Покупайте.

Девочки из ОГИ горло себе сорвали, зазывая и продавая себя и нас. Потом опять себя и нас. Они так и не попали, бедняги, в Лувр. Некогда было. Надо отрабатывать деньги. Все в большом пролете. Нужны деньги. Очень нужны.

Считаем, считаем евро: десять, двадцать. «Сколько у вас стоит Кузин?» – «Для вас, мадам, он совсем ничего не стоит. Берите по двадцать». – «А Эйхенбаум?» – «Та же цена, мадам».

У нас на все одна цена. Деньги, деньги, быстрей, все в прогаре.

В среднем каждое издательство влетает на 700 долларов. «Берите современную прозу! Берите! Дешево!»

Современная проза всегда дешево.

Пришла Розанова. Ковыляя. С авоськой на колесах. Набрала книг, не торгуясь. Говорят, дрянь баба. Но она не торговалась. Значит, это отличная баба, если так можно сказать о вдове Синявского.

«Сколько стоят у вас «Парадоксы»?» – «Они ничего не стоят».

Был Григорьев, замминистра по нашей печати. Пролетом в Париж. Он помахал нам ручкой. Были из французского министерства. У этих на нас находится больше времени.

Я прилетел из Парижа совершенно очумевший. Продал я только половину своих книг. Десять килограмм. На остальное в последний день налетели крысы – русские магазины в Париже. Их два. Они хотят все за рубль.

Надо быть гордым. Я им ничего не продал за рубль. Я знаю, какие у них цены.

«Неужели вы все повезете назад?» – «Зачем назад? Я здесь подарю».

И подарил.

Сергею Д., в свое время выгнанному из «Русской мысли» по сокращению, теперь весьма небогатому, в свое время помогавшему всем и так и не скопившему ничего на черный день, так и оставшемуся русским через двадцать лет парижской жизни. Он, бедняга, просто не знал, куда себя деть, все гладил переплеты.

***

Э. А., здравствуйте. Изучил вашего «Маринеско». Сценарий хороший. По динамике можно предложить следующее. Немецкую часть пустить на немецком языке. Одновременно сжать диалоги. Добавьте атак. Надо совместить атаки немца и Маринеско, все время переходя от одного к другому. Напряжение должно расти от кадра к кадру, что можно достичь уменьшением времени на каждый эпизод. В конце этой совмещенной атаки, например, немец командует: «Пли!» – следует взрыв, а уже Маринеско докладывают, что торпеды попали в цель.

Диалоги с самим Маринеско требуют корректуры. Они жестче, проще. Командир никогда не заигрывает с командой. Да, они одна семья, но на командира всегда смотрят снизу вверх. Он как Бог. Он принимает единственно правильное решение при экстремальной ситуации. Маринеско пьяница. Но. Командир пьет, чтобы снять напряжение, а оно не снимается, и он не пьянеет. Пьет водку как воду. И это так. Подводники пьют, но не пьянеют. Сердце остановиться может, но ум трезвый. Про Маринеско-бабника я уже писал. Добавлю. Настоящие бабники, а он именно такой, молчаливы. Никогда не обсуждается предмет очередной страсти ни с кем. Даже с лучшим другом. Табу. Запрещено. Все знают и молчат. Команда понимает его с полуслова. Она, как собака, знает, чего хочет хозяин.

С тем комдивом было такое: после удачной атаки, при встрече на пирсе Маринеско крикнул своим: «Качать комдива!» – и они качнули: подбросили три раза, поймали два. Вроде случайно. Комдив упал на пирс и сказал: «Сам бандит, и команда у тебя бандиты!» – но Маринеско ничего не было.

После очередного утопления транспорта он пришел и на три дня лег на дно. Приехали награждать: «Где Маринеско?» – «А вот!» – под водой видна лодка. И еще для того, чтобы держать в напряжении, добавьте страшилок. Сны на лодке не только радужные из детства. От избытка углекислоты они цветные. Человек засыпает быстро (углекислый газ – снотворное), но просыпается, даже если не от кошмара, очень плохо: его мотает из стороны в сторону, он не может прийти в себя. Если кошмар – немедленно садится вертикально. Весь в поту. Например, такой кошмар: к нему подбирается старуха, смотрит снизу, как кошка, в глаза, потом начинает щупать так, как щупают курицу – жирна ли. А он не в силах пошевелиться, он кричит, рот открывается, а звук не идет… Наконец, пробуждение – его теребит вахтенный: «Товарищ командир! Товарищ командир!»

Командир в походе почти никогда не спит. У него могут быть галлюцинации наяву. Почему не показать это?

***

Еще по Маринеско. Там есть эпизод, где он вроде советуется со штурманом, влезать в базу за «Густовым» или не влезать. Командир ни с кем не советуется. Он принимает решение сразу и навсегда. Иначе он не был бы командиром. Маринеско очень хорошо себя чувствовал в стрессовой ситуации: пожары, взрывы, погони, торпеды. Это его. Он в этом купается. Он во время атаки петь будет. Поэтому для остальных членов экипажа он Бог. Какие они могут ему дать советы, когда он на одном чутье идет? Это как вожак волчьей стаи. Пусть другой волк ему что-нибудь посоветует – так в ответ получит, не обрадуется. Потому что во время торпедной стрельбы он, перископ, лодка и торпеда составляют одно целое. Это не торпеда попадает в цель – это он влетает в борт корабля, рвет его внутренности, урчит, рычит, отрывает дымящиеся куски.

Отсюда и береговая жизнь Маринеско – ему не хватает приключений. И еще – он артистичен. И не только потому, что из Одессы (кстати, уберите из текста то, что он хохол. Таким, как Маринеско, чхать на национальность. Он об этом даже не думает). Он артистичен, потому что ему этой береговой жизни мало. Он много читает. Подводники вообще много читают. Это чтоб не свихнуться.

По немцам. Можно добавить такой эпизод: лодка после удачной атаки всплывает рядом с тонущим транспортом. Немцы вылезают наверх, лениво курят, фотографируют тонущих людей. Тут появляется кто-то с автоматом и устраивает стрельбу по живым мишеням, азартно, с выкриками. Наверх поднимается командир и прекращает все одним движением, все вниз, срочное погружение, а старпому говорит: «Наказать!» – и называется фамилия того стрелка. Старпом смотрит недоуменно. Командир: «Списать на берег. На восточный фронт. Ему хочется пострелять!» – успокаивается и говорит: «Пойми! Это не добавляет нам чести!»

Для немецких подводников слово «честь» было не простым звуком. Немецкий подводник – беспощадная машина, но временами что-то включалось, к удивлению окружающих, и тогда – рыцари, кресты, честь.

***

По «Курску» много всего сказано. На нем столько людей заработало денег, и не только денег, что просто удивительно. Именно поэтому я не люблю высказываться. Конечно, эту трагедию надо делить на две части: взрыв и спасательная операция. По причинам взрыва было столько вранья, что есть ли смысл его опровергать? А сколько людей книги написали! Вот и Черкашин сподобился. Мне не понравилось, что он пытался на американцев все свалить, и я эту книгу читать не стал. Уж больно от нее госзаказом попахивает.

Мне с самого начала казалось, что так, как мы сами можем себя взорвать, никто нас взорвать не сможет. Так, как мы себя развалим, никто нас не развалит, и нечего тут на зеркало пенять. Американцы – наши противники. Неуважение к противнику – первый шаг к поражению. А стенания по поводу того, что они, мол, к нам в терводы лезут, вообще неприличны. Они-то лезут, а вы-то на что? Для того и существует флот, чтоб это «лезут» пресекать. Работа у них такая – лезть, а у вас работа – их гонять. Не будут они лезть, и вы останетесь без работы, а так – все при деле. И правильно они лезут, чтоб вам служба медом не казалась.

Между прочим, и мы лезли и лезем. Есть у тебя разведывательные, противолодочные лодки – лезь. Попался – грош тебе цена, а они молодцы, обнаружили тебя и загоняли до смерти.

Причина взрыва: скорее всего, торпеда. Как она рванула и почему? Повторюсь: сами. Без террористов обошлись. Между первым и вторым взрывом было 2.5 минуты, а в первом нашли потом только одного человека, а по тревоге там 7. Значит, бежали. 2.5 минуты – это огромное количество времени. За это время можно много чего успеть. Или не успеть. После первого взрыва, до второго, видимо, начался пожар, и от него рванули еще 4 торпеды. Иначе чего бы торпедам ждать 2.5 минуты, прежде чем сдетонировать?

Конечно, паника. Люди и виноваты, и не виноваты. Кто и как себя поведет в этой ситуации, одному Богу известно. Не будем их осуждать. Люди на подобную прочность не рассчитаны. Можно, конечно, какими-то тестами установить, кто и на что способен, но так ли это будет на самом деле?

Спасательная операция так же бездарна, как и все у нас теперь. Людей уморили. Они трое суток стучали, что бы там эти Клебановы ни говорили. Говорят, на западе все стуки расшифровали. Там они целые поэмы отстучали. Западникам верю, нашим – нет. Государству плевать на людей. Теперь это ясно всем.

***

Когда я был маленький, я сказал своей бабушке: «Бабушка! Что ты все «бог» да «бог», бога же нет!» – а она на меня посмотрела и говорит: «Сашенька, Бог есть!» Я этот ее взгляд до сих пор помню. Что-то очень нездешнее, холодное до дрожи и в то же время необычайно теплое, до трепета (никак не подобрать слов) входит в тебя, внутрь, и внутри уже все вспыхивает какой-то непонятной томительной радостью. Жуткое и сладкое. Да. Бог есть. Потом уже, под водой, я это понял еще раз. Он есть. И не просто есть: он каждому дает свой шанс.

Я от своей бабушки унаследовал способность чувствовать чужую боль больше, чем свою.

Сначала я думал, что все люди вокруг меня такие же как я, но потом, через много-много ошибок, я понял, что это не так. Все разные: большие, мелкие, умные, глупые, подлые, честные. И чтоб не сильно выделяться среди остальных, ведь у нас это опасно – выделяться среди остальных, – я принял такую форму поведения, что на флоте меня считали немного чудаком, артистом, гулякой праздным, бездельником, лентяем. Я был остер на язык и потому душа кают-компании, когда там нет командиров. Это помогло сохранить себя. Много было всякого рода провокаций – от любимых органов и от начальства – но тот же самый Бог миловал.

***

Конечно, мы с вами свои. Если и болит у нас, то одно и то же.

Я написал историю «72 метра» за 9 месяцев до «Курска». Там у меня лодка тонет, и до поверхности 72 метра, и люди ныряют из отсека в отсек, от одной воздушной подушки к другой, и я нырял вместе с ними, отфыркивался, отплевывался, вычислял в уме, сколько надо пронырнуть и где она может быть – эта проклятая воздушная подушка.

Когда это случилось с «Курском», я был на даче.

Несколько суток я бегал по квартире, телевизор молотил всякую чушь, а я бредил: «Так, ребята, спокойно, все хорошо. Сейчас будем выбираться», – это я про корму. То, что в носу живых нет, было очевидно.

«Сперва водолазов! Где у нас водолазы, глубина-то смешная? Значит, водолазы, и немедленно установить, в каком отсеке они сидят. Это должно быть через корпус слышно. Разговоры будут слышны. И потом они стучат. Конечно, стучат. Надо найти кингстоны. И по ним звуки хорошо будут уходить в воду. Без паники. Это не сложно. Да! У них же там темно. Фонари! Аварийные фонари. По два на отсек, питания хватит на 48 часов. Подэкономят – и на неделю… Пожары! У них там были пожары: электрощиты наверняка сорвало, и КЗ по всем отсекам. Но возгорания локальные. Значит, СО. Спасаемся от СО. Так, думаем: если стучат, значит, СО не в смертельных концентрациях, когда одного вдоха достаточно. Живы. А раз живы, дело поправимо. Надо найти регенерацию и стащить ее в один отсек. Теперь внимание – чтоб убрать СО из воздуха, надо делать так: вскрыть как можно больше банок с регенерацией и развесить пластины по отсеку. В пустой банке оставить парочку пластин, каждому взять по банке и, наклонившись в нее рожей, дышать. Столько, сколько надо. Да! Там есть переносные приборы ГА. Замерить концентрацию СО. С этим решили. Теперь холод в отсеке. Пока не остыл реактор, в смежном с ним отсеке где-то сутки будет тепло. Потом надо искать водолазные свитера. А если не найдут? Тогда только гидрокостюмы. В резине кожа не дышит, и температура тела повысится. Еда. Аварийный запас весь сюда. Должны быть сухари. Вода. Цистерны питательной под рукой, продержатся. А если будет поступать вода? Значит, все наверх, в воздушные подушки. А если попробовать выйти через кормовой люк? Рискованно. Без водолазов никак. Кормовой люк и в обычной – то жизни еле отдается, а тут и вовсе беда. Главное, людей занять. Расписать вахты: кто стучит, кто замеряет СО, кто следит за уровнем воды в отсеке. Не страшно. Где же водолазы? Люк лучше не отдраивать. Резать. Это можно определить. Где эти проклятые конструкторы? Они должны сказать, где и как резать. И потом, ребята из отсеков помогут. Резать отверстия сбоку и входить в отсек по-мокрому. Они все равно останутся в воздушной подушке…»

Через двое суток я понял, что они только имитируют спасательную операцию. Понял: убирают свидетелей. Пошел и напился.

Выпил много, хмель не брал.

***

Вчера у меня брали интервью. Им понравилось то, что я когда-то написал о промышленности – что в лодке при строительстве уже заложена целая сеть мелких недоработок, которые, как реки подземные, соединены и только ждут своего часа, чтоб сложить схему гибели корабля. Для этого и нужны люди в качестве бродячего запала.

Спросили, что я думаю о строительстве лодок вообще. Я им сказал, что я вообще не думаю. Думать надо тогда, когда ты задачу формируешь: зачем тебе лодки, для чего они нужны. Вот смотрю я, например, на такие громадины, как «Акула» или «Антей», и никак не избавиться от мысли, что передо мной родственники того торпедного аппарата на одну гигантскую торпеду, которая призвана была весь Нью-Йорк с причала разнести. Труба от него до сих пор в Северодвинске на берегу валяется и напоминает футляр для трамвая. Не лодки, а острова. Обнаруживаются они быстро. Топятся на выходе из собственной базы. Скрытый вывод их на боевое дежурство маловероятен. И получается, что не лодка под стратегию, а стратегия под лодку. Мне милее всего лодка типа «Пираньи»: тихо прилепились ко всему, что движется, пришли куда надо, что надо напортили и уползли. Экипажа почти нет, вооружения до хрена, боевые пловцы – то бишь решаю любые задачи. Мир-то маленький, чего его баллистическими ракетами портить. Нет, конечно, эти «плавдуры» нужны, но не более чем для отвлечения внимания. Самые рабочие, на мой взгляд, «Пираньи». Все же повторяется. Все по циклу. На мой взгляд, сейчас цикл малых и сверхмалых лодок. На них даже баллистическую ракету можно разместить, было бы желание. Только это будет небольшая ракета, а вреда она нанесет как большая. По поводу вреда природе тоже можно долго спорить, но этот вред на сегодня мне представляется очень локальным. Например, разом запереть весь вражий флот во всех базах. С помощью боевых пловцов. Ставлю везде мины пластиковые с ЯБП размером с кулачок пионерки и… пора предъявлять ультиматум. Мне по душе войны, похожие на шахматные партии: вам, ребята, мат в три хода. Конечно, для отвлечения внимания нужны маневры, походы, красивые мускулы. Походили, потерлись борт о борт, побряцали, а потом… бах!.. и поставили мат совсем в другом месте. Правда, фантастика?

***

Пришел к Коле. Он меня встретил на пороге словами: «Послушай: «А. стал рано седеть, и потому первые седые волосы его не расстроили», – это Лидия Яковлевна (Гинзбург). И таких ляпов у нее много. Как это: он «стал рано седеть» и потому «первые седые волосы его не расстроили»?

Я сказал: «Там опечатка. Надо: «он стал рано сИдеть», и тогда все верно».

***

…Мне понравилось интервью с одной немецкой журналисткой. Сначала она заставила меня прочитать рассказ «Ты да я» и записала его на магнитофон (он есть в «Коте»), а потом попросила отвечать на вопросы как-то необычно. Например: «Что вы думаете об облаках?» – «Я о них не думаю. Мы друг другу не мешаем». – «Как вам кажется, вода мокрая?» – «Только если она капает на подушку». – «Гуси умные?» – «Точно таким же вопросом они задаются насчет нас». – «Счастье – оно безмозглое?» – «Иначе б не было счастьем». – «А если уши холодные?» – «Это к весне». – «Когда вы разбогатеете?» – «Завтра». – «Почему?» – «Сегодня уже не успею». – «Вы собой довольны?» – «Всегда» – «Объясните». – «Это необъяснимо». – «Что вы любите?» – «Я люблю все». – «Все твердое или все жидкое?» – «Лучше газообразное». – «Почему?» – «Везде влезет». – «Что такое «кукиш»?» – «Минимум, на который всегда можно рассчитывать». – «Вы любите джунгли?» – «Да». – «Почему?» – «Я там никогда не был». – «Чего хочется каждый день?» – «Любимых запахов». – «Какие они?» – «Зеленые»…

Она записывала часа полтора. Отвечать надо было быстро, не задумываясь. Это было похоже на игру: за минимальное время надо ответить на максимум вопросов. Если б кто-нибудь придумал такую телеигру, я, наверное, ее бы смотрел.

Продолжение интервью: «Как вы относитесь к перьям?» – «Если они не во рту, хорошо». – «Человеку нужны крылья?» – «Нет. Он и так редко думает». – «Вам нравится мягкое?» – «Если только не очень пахучее».

«Вы спорите с властью?» – «У меня хватает ума». – «У вас есть точка зрения?» – «Нет. Из-за широты взглядов».

«Как вы относитесь…» – «Я не отношусь, относит меня». – «Вы любите?» – «Нет, но допускаю». – «С вами можно договориться?» – «Почти всегда». – «Вас интересует, о чем?» – «Почти никогда». – «Вы пробуете воду ногой, прежде чем войти в нее?» – «Я пробую рукой». – «Почему?» – «Я хотел сказать, носом, но передумал».

«Ветер, солнце, песок – о чем вы подумали?» – «О лопате». – «А я – об отдыхе». – «Это после лопаты». – «Вам нравится спать?» – «Больше, чем жить». – «Если я скажу: 22?..» – «Лучше пораньше».

***

Все уходит. Уйдет и «Курск». Тогда все верили в спасение. Потому что очень хотели верить. А чиновники нехотя, через силу, будто их подпихивают, занимались сначала оттягиванием, а потом и той ерундой, которая получила у нас название «спасательная операция».

Лодки гибли и прежде. Люди замерзали в воде десятками. Люди переоблучались, взрывались, тонули, горели заживо.

Но об этом не знала страна. Это не было позором на весь мир. Это был такой небольшой внутриведомственный позор, который все «ответственные» благополучно переживали. Конечно! Конечно, были смотры, осмотры, решения, постановления, обращения. И промышленность привлекалась к разбирательствам.

Но! Проходило время, и все повторялось. Опять – взрывы, пожары, гибель людей.

Ради чего существует флот? Ради… а вот тут поставьте задачу. Или мы угрожаем, или возим ракеты, или у нас на мушке авианосцы, или целые города. Ради чего? Под задачу (стратегию, тактику) делается оружие.

Оно не делается просто так.

А если задача не война, а обслуживание мифа? Если надо попугать, чтоб нам чего-то дали? Не выкинули нас на обочину, где, может быть, самое нам место?

Если такая задача, то и лодки делаются «самые огромные», «самые титановые», «самые глубоководные и быстроходные».

И хорошо бы так, но не все так. Важна же не реальная сила, а лишь ее внушительная имитация.

Почему? Потому что на реальную средств нет. Как в песенке о Петре Первом: «Для постройки кораблев надо столько-то рублев». Дальше в песне деньги получили и пропили, но на оставшиеся построили все же много-много «кораблев».

Флот – игрушка дорогая. Нужны не 100 лодок полуржавых уже на стапелях, еще до спуска, а 5, 10, 15. И надо не «гигантов неописуемых без числа», а тех, что нужны на данный момент, под конкретную задачу – не «пугания», чтоб с нами считались, а для дела.

Нужно ли «дело»? Сомневаюсь. Пока только имитация.

Сейчас мне скажут, что «Комсомолец» и «Курск» были чудесными кораблями. Согласен. Но только в каждом из них имелась масса технических недоработок, которые промышленность с высоты своего положения тянула из проекта в проект. Если есть всплывающая камера для спасения всего экипажа, то на испытаниях ее теряют, она отрывается сама. Если есть дыхательная система, проложенная по всему кораблю, то по ней вместо кислорода при пожаре идет угарный газ. Если есть клапан ВВД, то прокладка у него из пластика, и при пожаре он испаряется, а клапан, в закрытом состоянии, пропускает воздух, и пожар тушить бесполезно.

И такое сплошь и рядом.

Можно сделать отличный корабль, но в нем столько будет всего и такой степени надежности, что его уникальность превращается в способность погибнуть в любой момент от любого неосторожного движения.

И человек ходит по нему в качестве живого запала.

И когда грянет? Когда на лодку каким-то «чудом» чудесным затаскивают торпеду, от которой столько раз уже отказывались?

А вот Лячин не смог отказаться. Она у него горит при погрузке, а он грузит.

Вина его? Видите ли, легко судить, сидя где-то. Когда лодка делается для дела, то ее строят не пять лет, после чего у нее вываливаются все детали. Потом готовят экипаж, который не просто люди, набранные в последний момент по принципу: «Ты сейчас чего делаешь? Бросай все, в море пойдешь».

Лодка, все механизмы в ней и люди – это одно целое. Нельзя как попало строить лодку и совать в нее кого попало. Какие бы чудесные ни были люди, какая бы славная ни была техника, но жизнь лодки и все, кто находятся в ней, зависит от образования, умения, состояния каждого, подчеркнем, каждого из более чем ста членов ее экипажа.

Людей на «Курске» не спасли не Куроедов и Попов как главком и командующий.

Их не спасли Куроедов и Попов как часть системы.

Можно назвать ее государством.

Оно показала свое настоящее лицо. А все ждали, надеялись, верили до последнего, что у него не такое лицо, что у него «светлый лик богоугодный».

Не получилось.

Миф столкнулся с реальностью.

И не один раз.

И получился не лик, а жуткая, бесчеловечная харя.

Видите, как я все по порядку изложил. Только от этого не легче.

И почему-то, когда по телевизору показывают, как академик Спасский, руководитель «Рубина», у которого утонули 4 лодки, в том числе «Комсомолец» и «Курск», весело учится играть в гольф, я переключаю на «Диалоги о животных».

***

О «монголо-татарском». Все говорят «татаро-монгольское», но мне кажется, правильнее наоборот. Они себя называли монголами. Татарами их называли европейцы. Они были «тартарами» – «детьми Тартара».

Твой знакомый историк выегивается. Было иго. Только оно было тогда, а судим о нем мы сейчас. По деньгам оно было 10 процентов. Но в те времена это считалось грабежом. Монастырская десятина тоже была 10 процентов (вспомним об иге) и была причиной нескольких бунтов.

Что бы твой друг ни говорил, но есть Марко Поло и есть его папа с его дядей, Никколо и Маффео Поло, родом из Далмации, два крупных венецианских купца, свободно говорившие на монгольском языке, отправившиеся в Монголию с товарами к Хубилай-хану, который принял купцов и после переговоров с ними решил отправить их с посольством к папе римскому. Получив грамоты от папы, они поехали назад. В дороге уже Никколо узнает о смерти жены и рождении сына Марко. У него есть описание монгольского двора и самих монголов.

Папа римский уже не раз пытался договориться с монголами. До братьев Поло в страну монголов в 1245 году был направлен монах Карпини. Он описывает земли русские, через которые проезжал. «О, поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями». Он сутками ехал по земле, усеянной черепами и костями людей. Русских, по его свидетельству, монголы держат в жутком рабстве. Так что все было. Историк твой здесь, а это – из глубины веков.

Конечно, пусти сейчас западника в нашу деревню в 100 км от Москвы, и он придет в ужас от туалета во дворе в минус тридцать и воскликнет: «Средневековье! Вот оно, Братство Кольца!»

А нашим все кажется нормой. Так что о «жутком рабстве» судить не берусь, но по деньгам – 10 процентов.

***

Я в «Бегемоте» напридумал всяких несуществующих эпиграфов. Герцог Гиз, автор и исполнитель Варфоломеевой ночи, в своих записках написал: «Бестолковые умрут первыми», а Наполеон у меня сказал: «О героях только незначительное».

А знаешь, что сказал Кюстин о России? «Это единственное государство, где можно сбыть мечту». Помнишь «сбычу мечт»? В 1992 году на Загородном проспекте, по дороге к станции метро «Пушкинская», в разговоре со своим редактором Колей, мы это с ним придумали. И я написал статью в «Час Пик» под таким названием. И что ты думаешь? Все филологи и историки эти эпиграфы проглотили. Мариетта Омаровна Чудакова – великий специалист по Булгакову – мне говорила: «Но Кюстин? За Кюстина тоже вы придумали?» Пришлось признаться, что я.

Со стыдом.

***

Открою секрет: ум тренируется так же, как мышцы. Он тренируется до конца дней твоих. Тренируется речью, письмом, потребностью говорить. Я это открыл. Это мое Ноу Хау. А открыл я это только потому, что другие это открывать не собирались. Им это казалось чушью. Все знают о существовании внутренней речи, но скажи им, что она формируется, развивается, совершенствуется от того, что ты думаешь, читаешь, говоришь, пишешь, и вместе с ней формируется твоя неповторимая личность – они скажут, что они все это знают. Хочется спросить: «Ну, и что же вы?» – а ничего. Они пить лучше будут.

***

Конечно, я люблю сухое, красное, лучше французское, можно португальское, не возбраняется итальянское, хуже молдавское и совсем ни в какую – русское вино. Последнее, с тоски, что оно такое дюже пог-ханное, могу выпить ведро. Чем лучше вино, тем меньше я его могу выпить. Там я не пью, я там вкушаю.

Страну, вместо Касьяныча, я бы вывел. Только надо ли? Потому я и юродствую, колобродю, ерничаю и упражняю ум.

А чего его не упражнять – все равно ведь, куда его деть. Я и сам не знаю, куда я в другой момент понесусь и что выкину в следующую минуту. Это у меня с флота. Мы там ни черта про свою судьбу не знали. Знали только со всей определенностью, что не служить нам в армии шейха Омана. Даже насчет израильтян все предпочитали давать уклончивые ответы, но насчет шейха Омана все были категоричны и с ходу рукой по воздуху все отметали.

И если только женщины не знают, куда они сейчас понесутся и что вытворят, то значит, я тоже баба. И не только я.

Про экономистов мне лучше не говорить. Ой! Тяжелый народ. Ой-ей-ей! Знаете, почему математикам не дают Нобелевской премии? Потому что все у них условно. Одна видимость. А у экономистов все даже не видимость, все чушь. У нас в стране все чушь. Потому мне и весело здесь живется. Внутри чуши я чувствую себя прекрасно.

Меня спрашивают, почему у нас все чушь? Ой, не спрашивайте! Ой, не надо!

Есть министерство экономики – нет экономики. Продолжать дальше или как?

***

С оргазмами нет проблем. Мой сын, когда видит половые сцены по телеку, так сразу начинает смеяться. Мал еще. Не понимает, что секс – дело серьезное. И юмор при сексе ведет к опаданию.

…В. парень стреляный, газами давленый, и вообще тугой. Я ему этого не говорю, конечно. Странно. Служил он недолго, в сравнении с моим 21 годом. Видно, тут что-то было недонатуральное, потому и в жизни много чего неотданного осталось. А мы-то честь на каждом шагу отдавали. Так что наотдавались. У них в Афганистане вроде и смерть рядом ходила, солдатчину смерть здорово выдавливает. Но не выдавила.

У подводников смерть другого рода. Но то, что она всегда рядом, чувствуется. Но мы, в абсолютном своем большинстве, народ веселый. Есть угрюмые, но они и на балете «Лебединое озеро» смеяться не будут.

***

Ушли боевые службы, вернулась романтика.

Вернутся службы, и романтика растает. Я прагматик. Наверное, у меня когда-то была романтика, и она где-то далеко во мне все-таки сидит. Но я ходил в море до середины 80-х. Мы ходили как бешеные. Тяжелый труд. Никакой радости. На берегу – полная ерунда, в море – не полная. И с другими экипажами не очень боялись ходить. Просто не думали об этом. Знали друг друга. И кто на что способен, знали. Превыше всего ценилась грамотность. Лодку только железом и называли. В любви к ней особенно не признавались. Скорее, это было уважение. Она все же большая и уважение внушает. Хотя и недостатков у нее полно. Словом, это почти живое существо. Но относились к нему без особого пафоса. Тогда ко всему относились без особого пафоса. Пафос – это замовское. А тосты «за родной флот» я только среди надводников слышал, и то один раз, с пивом и в бане.

Да, иногда страшно. А с тоски и заплакать можно. И от обиды можно заплакать. Люди же. Не деревянные. И потом, сильные имеют право на слабость. Все время сильными бывают только волы.

Экипаж… Там был хороший человеческий материал. Просто жизнь его таким делала. Многие там и остались. К этой жизни не приспособились. С лодкой была не жизнь, без лодки была не жизнь.

Умерла лодка, и они умерли.

Так, говорите, вернулась романтика… поди ж ты… Значит, тоска по походам… А если по 260 суток ходовых? А если так 10 лет? И вода в чайнике замерзала. К нам же как к рабочей скотине относились. Мы должны были только работать. И сейчас относятся так же. Тогда лодочники были фрондерами. Начальство не любили во всех видах, терпели его только в малых дозах. Со смехом рассказывали, например, что у главкома адъютант – лейтенант, и его главкомовская жена на рынок за продуктами гоняет. «Я бы удавился!» – так говорили.

Орденов желали, но во всем этом была ухмылка. Ордена давали в основном замам, начальникам отдела кадров и прочим. Некоторым командирам тоже перепадали ордена, но их за это прощали. Командирам многое прощали. Собачья у них была жизнь – одна нервотрепка.

Конечно, годы службы – лучшее время. Молодые же были. По молодости все хорошо.

***

Получил электронное письмо от очень серьезной девушки. Там, где «тема», она написала: «я согласна». Лихорадочно шепчу «согласна, согласна», открываю, а она… с моим мнением согласна.

Вот такой коитус.

***

Ш. жаль. Там комплексов много. Вот я маленький, а сам себе кажусь большим. А он маленький и кажется себе еще меньше. И жизнь воспринимает не так. Я вот для себя давно решил, что я – инопланетянин, и меня на этой планете должно все удивлять и радовать: соборы золоченые, дебаты в Думе и лошадиное дерьмо, которое, как только подсыхает, так сразу и развеивается ветром.

А насчет ироничной философии и кружев все верно. Даже жаль, что нашелся только один человек, который понял, что мне просто жить хочется, вот я слова-то и плету, потому что они пьянят.

Я думал, никто не поймет.

Телевизионщиков не люблю. Я люблю стереометрию, а у них – геометрия. Они плоские. Сбоку – в толщину миллиметр. И видят только то, что перед глазами и движется. Как лягушки. А холодные – бррр!

***

Я сейчас занимаюсь чушью. Я сортирую: это чушь, а это пусть полежит, а это опять чушь. Проходит время, и я подбираюсь к тому, что я долгое время считал не чушью, и опять начинается отбор: это чушь, а это пусть полежит… Так жизнь и проходит.

А потом я думаю: «Господи, я же такой хороший! Неужели же я не достоин награды?» Потом я замираю в надежде, что сейчас она сверху свалится, и слушаю свой внутренний голос.

А он мне говорит, что награда за то, что я был таким хорошим в прошлом то – что я такой хороший в настоящем.

«А за настоящего хорошего меня награда – я хороший будущий?» – спрашиваю я.

«Правильно мыслишь!» – говорит он.

«Ловко! – говорю я. – Мною будущим расплатиться за меня же прошлого!»

И слышу в ответ: «А ты думал».

***

Генералы обидчивы, как девицы-перстарки. Чуть что – губы поджали, ножки растопырили. Тем более, военный дирижер.

В атаку этот генерал не ходил, а в таких патриотизма – лопатой не выгребешь. Каждый парад для него праздник. Он состарится и при звуках трубы плакать будет.

Подводники насчет парадов все сволочи: терпеть их не могут. 8 Марта считают самым настоящим мужским праздником, потому что он один без парада и бабы наготове.

А в поход нас оркестр не провожал, так ходили. Он нас иногда встречал. Бедняги на морозе дули в трубы.