Возвышение Рима. Создание Великой Империи Эверит Энтони

10. Авантюрист

Молодой царь лежал при смерти на своем ложе в Вавилоне. 29 мая он организовал торжественный пир в честь одного из своих военачальников и, как обычно перед такими случаями, принял ванну. Затем он вдруг захотел спать. Это было очень странно, поскольку царь любил устраивать ночные попойки. Видимо, что-то беспокоило его. Однако его друг настойчиво приглашал его остаться, и царь передумал. Он продолжал пить весь следующий день, а к вечеру у него началась лихорадка.

Ночью он спал в дворцовой бане, так как там было прохладнее. Следующим утром он возвратился в свою спальню и весь день играл в кости. Вечером 1 июня он вернулся в баню, а следующим утром он обсуждал со своими военачальниками предполагаемый военный поход. Лихорадка усилилась, и через два дня стало ясно, что он тяжело болен. Что это была за болезнь — неизвестно. Некоторое время назад царь совершил поездку на лодке по реке Евфрат и, видимо, заразился там малярией. Кроме этого, он еще не полностью поправился после серьезного ранения в грудь, полученного в сражении.

Царь продолжал выполнять свои обязанности и совершать ежедневные жертвоприношения, но 5 июня он понял, что его состояние тяжелое. Теперь все приказы своим чиновникам он отдавал, находясь на своем ложе. Через несколько часов он стал терять дар речи, после чего холодным символическим жестом вручил главному военачальнику свой перстень с печатью. Свершилась передача власти.

В городе распространились разные слухи. Возле дворца собрались возбужденные воины и грозились сломать двери. В конце концов, им позволили войти, и они проходили бесконечной вереницей через спальню царя. Царь уже не мог вымолвить ни слова. Он понимал, что люди прощаются с ним. Иногда он с трудом приподнимал голову и немного шевелил правой рукой. Только глаза его все еще оставались живыми.

Однажды во время болезни, когда он еще мог говорить, царя спросили, кому он оставляет свое царство. Он, задыхаясь, ответил: «Сильнейшему». В его последних словах содержалось циничное предсказание, что его военачальники вскоре вцепятся друг другу в глотку за то, чтобы получить свою долю его империи. Он добавил: «Вижу, что будет великое состязание над моей могилой».

Так, 10 или 11 июня 334 года умер Александр Македонский, которому было всего 32 года. Пока Рим вел длительную затяжную войну с самнитами за власть в Центральной Италии, юный македонский царь за десять лет сумел провести победоносную военную кампанию против огромной Персидской империи. Несмотря на утверждение царя, что это был поход греков, все его результаты он присвоил себе. Будучи одним из величайших полководцев в мире, войну он рассматривал, видимо, как самоцель. Его настольной книгой была «Илиада» Гомера, и он согласился с мнением неукротимого воина Ахиллеса в том, что единственная осмысленная цель жизни — это достижение личной славы. Александра не интересовало, сколько жизней придется принести в жертву. Ни о чем не задумываясь, он уничтожал тысячи мужчин, женщин и детей в угоду своим тщеславным устремлениям.

В последние месяцы своей жизни он планировал новые военные походы. Биограф царя, Арриан, писал, что он собирался отправиться на Сицилию и в Южную Италию, чтобы усмирить римлян, рост могущества которых вызывал у него беспокойство.

Александр никогда не получал полного удовлетворения ни от одного из своих завоеваний, даже если бы он расширил свою империю от Азии до Европы и от Европы до Британских островов. Напротив, он продолжил бы искать новые неизвестные ему земли, поскольку это стремление было заложено в его характере, и если у него не было соперника, то он всегда пытался превозмочь самого себя.

Александр представлял собой такой тип человеческой личности, которая постоянно ищет пределы этого мира, цель такой личности лучше всего описывается бессмертным девизом Теннисона «Бороться и искать, найти и не сдаваться».

Циничное предположение македонского царя о том, что случится после его смерти, полностью оправдалось. Его империю разделили между собой полководцы его армии и члены его семьи. Их назвали «диадохами», или преемниками. Диадохи сразу же перессорились между собой, и одна война следовала за другой. Они затеяли друг с другом смертельную «игру на вылет» и почти все пали жертвой насилия. Слабоумный сводный брат Александра и его номинальный преемник в качестве царя, его грозная мать Олимпиада, жена Александра, Роксана и ее сын, рожденный после смерти царя, — все они, в конечном счете, попали под безжалостные жернова истории и были казнены.

Романтическая личность Александра и его блистательные успехи покорили воображение многих честолюбивых молодых людей того времени и особенно более поздней, классической эпохи. Его пример побудил известных греков и римлян добиваться собственной славы. (Однако стоит отметить, что поклонниками Александра были не все. Цицерон считал, что от Александра исходит угроза миру, и рассказал о его беседе с захваченным в плен пиратом. Царь спросил пленника, какие преступные наклонности побудили его сделать море опасным для плавания. Тот ответил: «Те же, какие побудили тебя сделать опасным весь мир».)

Одним из самых ранних поклонников Александра был Пирр, царь молоссов, за трон которого шла борьба. Молоссы — одно из племен, которые образовали объединенное государство Эпир (оно располагалось на территории современной Северной Греции и Южной Албании, которая протянулась узкой полосой вдоль побережья Ионического моря против острова Корфу). Царь молоссов стал наследным правителем — «гегемоном» (hegemon) — всего объединения племен.

Суровая гористая область Эпир располагалась на отрогах высокого хребта Пинд. Эпир находился на краю греческого мира. На жителей этой области, впрочем, как и на македонцев, греки смотрели свысока и считали их полуварварским народом. Эпироты говорили на одном из диалектов древнегреческого языка, однако жили они не в городах или полисах, таких как Афины, Фивы и Спарта, а в небольших разбросанных поселениях. Конечно, после Александра греки уже не относились к северным иноземцам с таким пренебрежением.

Пирр принадлежал к очень знаменитому роду. Считается, что он был потомком Ахиллеса и носил то же имя, что и сын этого героя. Как часто случается в этой истории, фоном для современных событий и их действующих лиц является искусно сотканный ковер Троянской войны. Для нас это легенда, а для греков и римлянам это была действительность. Бесстрашный воин Ахиллес, сражавшийся на стороне греков (что интересно, он победил в схватке основателя Рима, Энея), в ходе войны погиб, будучи сраженный стрелой Париса, любовь которого к Елене стала основой длинного трагического эпоса. Первый Пирр (он также известен как Неоптолем), был один из тех, кто спрятался внутри деревянного троянского коня. Он повел греков в атаку во время падения Трои и убил престарелого царя этого города, Приама. После своего возвращения в Грецию он поселился в Эпире и основал династию молоссов.

Его потомок и тезка в раннем детстве пережил много опасностей. Пирр родился в 319 году, а через несколько лет его отца свергли с трона. Вместо него стал править его родственник. Трое отважных молодых людей и кормилица решили спасти младенца Пирра от недоброжелателей, увезя его из дворца. Беглецы уже почти достигли безопасного места, но наступил вечер. Они подошли к реке, разлившейся от дождей. Переправиться через нее в темноте они без посторонней помощи не смогли. Они видели, что на другом берегу стоят какие-то местные жители, однако они не услышали криков о помощи из-за шума текущей воды.

Один из сопровождающих Пирра догадался оторвать от дерева кусок коры и нацарапать на нем сообщение металлической застежкой. Затем он обернул кору вокруг камня и перебросил камень через реку. Люди на той стороне прочитали послание и быстро срубили несколько деревьев. Они связали стволы веревкой, сделав таким образом небольшой плот, на котором переправили через бурные воды Пирра и его спутников.

Затем ребенка решили отправить еще дальше на север — в одно из племен Иллирии. В этой земле не было никаких законов, а сами иллирийцы заслужили себе славу морских разбойников. Правитель племени, некий Главкий, предоставил Пирру убежище и отказался от выкупа, который предлагали ему за его выдачу. Таким образом, Пирр рос в диком краю, населенном разбойниками, которые на первое место ставили физическую силу и личную храбрость.

Когда Пирру исполнилось тринадцать лет, он вернулся на трон молоссов в качестве регента, однако через несколько лет его снова изгнали с родины. На этот раз против него выступил жестокий и честолюбивый македонский царь Кассандр — один из диадохов, который бросил свой алчный взгляд на Северо-Западную Грецию.

Достигнув совершеннолетия, Пирр стал мечтать о победах или о создании империи в какой-нибудь части света, однако у него не было другого выбора, кроме как стать наемником. Пирр поступил на службу в армию одного из диадохов и первый боевой опыт крупномасштабной войны получил в битве при Ипсе. В сражении его покровитель погиб от рук великой коалиции. Из смертельного состязания, развернувшегося после смерти Александра, выбыл еще один атлет.

Единственный диадох, который умер своей смертью после долгих лет правления и основал продолжительную династию, был Птолемей. Он знал Александра еще ребенком. Птолемей захватил Египет и провозгласил себя фараоном. Будучи менее честолюбивым, в отличие от своих соперников, он удовлетворился этой частью империи, и его властные устремления простирались не дальше Эгейского моря. Пирр провел некоторое время в Египте и произвел на Птолемея такое хорошее впечатление, что царь отдал ему в жены свою падчерицу (Птолемей — политический многоженец, за время правления он сменил пять жен). Фараон также оказал ему существенную военную и финансовую поддержку, благодаря которой Пирру удалось возвратить себе трон молоссов.

Тишина и спокойствие его небольшого царства скоро наскучили ему. Пирр занялся расширением подвластных ему территорий, однако в мировой политической игре он был самым последним игроком. Он лелеял свои надежды. Поскольку мать Александра Великого, Олимпиада, была эпирской царевной, то сам Александр Великий приходился Пирру троюродным братом. На основе этого Пирр претендовал на особые отношения с покойным завоевателем. Однажды он поведал, как Александр позвал его во сне. Пирр отозвался и нашел царя, лежащего на своем ложе. Александр обещал во всем помогать ему. «Но ваше величество, — сказал Пирр, не привыкший отступать, — как же вы будете помогать мне, если вы больны?» Царь ответил: «Одним моим именем» — и, сев верхом на племенного коня, поскакал вперед, в будущее.

Дальше — больше. Пирр не стеснялся использовать для своих целей имя Александра, а также в каждом удобном случае напоминал о своих родственных связях с ним. В 287 году он убедил македонскую армию провозгласить его царем Македонии. Однако другой претендент на трон вскоре вытеснил его обратно в молосское захолустье.

Пирр отличался великодушием и притягательностью, однако Плутарх пишет, что выражение лица у него было «скорее пугающее, нежели величавое». Подобно тому, как в Средние века считали, что некоторые европейские монархи могут лечить золотуху прикосновением руки, страдающие болезнью селезенки полагали, что царь может вылечить их недуг, приложив свою правую ногу к животу около селезенки. Пирра нельзя было назвать красивым, к тому же у него было мало зубов и, как это ни странно, вся его верхняя челюсть состояла из одной сплошной кости, а промежутки между зубами представляли собой лишь тонкие бороздки (Современные зубные врачи не знают ни одной патологии, которая бы соответствовала этому описанию. Наиболее вероятное объяснение этому состоит в том, что царь носил протез из слоновой кости). Со своими близкими Пирр обходился очень учтиво и вежливо, а с подчиненными, наоборот, вел себя довольно надменно. Многие считали его гениальным от рождения, образованным и искусным политиком — такого же мнения о себе придерживался и сам царь.

Однако по прошествии многих лет Пирр остался человеком обещаний, а не дел. Подобно своему предку Ахиллесу, он не мог сидеть без дела, и, как писал Гомер:

Когда Пирру было уже далеко за тридцать, ему, наконец, представилась возможность проявить себя, которую он ждал всю свою жизнь. Конечно, нельзя сказать, что она представилась вовремя. В Эпир прибыли послы из города Тарента (ныне Таранто), который греки основали на итальянском «каблуке». Они предложили царю крайне интересный проект.

Тарент являлся одним из самых богатых городов греческого мира. Он основан в 706 году в Апулии на подошве итальянского «сапога». Город располагался на острове между большой внутренней лагуной и заливом. От открытого моря город отделялся другим островом и полосой земли. В Таренте было много «зеленеющих» деревьев и благоприятный климат, где «долгая весна приходит на смену теплой зиме». Поэт Гораций описывал окружающую местность:

В Таренте процветала культурная жизнь. Город являлся центром пифагорейской философии, там делали высококачественную цветную керамику и красивую серебряную чеканку. Тарент также стал известен благодаря своей фиолетовой краске, которую получали из морского моллюска, называемого мурекс. В городе производили изделия из шерсти, а также выращивали маслины и добывали соль. Политическое устройство Тарента можно отнести к демократии. В середине IV века на протяжении тридцати лет в городе правил некий Архит, которого мы по праву можем назвать человеком эпохи Возрождения. Рассказывают, что Архит занимался механикой на математической основе и создал проект летательного аппарата в виде птицы, который видимо приводился в движение энергией пара. Архит был знаком с Платоном и пытался помочь ему преодолеть сложности в отношении с сиракузским тираном Дионисием II. Афинский философ, по-видимому, считал Архита образцом царя-философа, которого он описывал в своем диалоге «Государство» в качестве идеального правителя.

Архит также достиг значительных успехов как полководец. Он отражал непрерывные вторжения сабельских племен, которые окружали город со стороны гор. Жители Тарента могли выставить армию численностью 30 000 человек и развернуть сильный флот. Однако в более позднее время они, видимо, утратили былое могущество. Как пишет географ Страбон: «Впоследствии, однако, ввиду процветания города роскошь настолько усилилась, что общенародных праздников у них стало больше, чем [рабочих] дней в году. В силу этого управление городом ухудшилось. Одним из доказательств дурных порядков у них было то, что они принимали на службу чужеземных полководцев».

Угрозу для Тарента представляли не только сабельские племена. В течение долгого времени жители города с опасением следили за ростом римского могущества и очень тревожились за свою безопасность. Во время Второй Самнитской войны они не примкнули ни к одной из сторон и как-то предложили свои услуги в качестве нейтральных посредников между противоборствующими сторонами, однако на самом деле тарентинцы сочувствовали самнитам. Они понимали, что Римская республика, быстро увеличивающая свою территорию, в какой-то момент предъявит претензии и на Южную Италию. Это особенно угрожало демократической системе правления Тарента, поскольку римляне у своих побежденных «союзников» обычно поддерживали местную аристократию, которая всегда стремилась обратиться за иноземной помощью для установления своей власти.

Нельзя сказать, что римляне сами искали повод для нападения. Как мы уже отмечали, они верили в принцип справедливой войны, по крайней мере теоретически, и не хотели расстраивать богов своими агрессивными действиями, затеянными без видимых причин. Однако причина не заставила себя долго ждать. В 285 году город Фурии — еще один порт в Тарентинском заливе — обратился к Риму за помощью для отражения нападений сабельских племен. Римляне, очевидно, оказали ему какую-то помощь. Возникает вопрос, почему Фурии не обратились за помощью к своему более сильному соседу — Таренту. Власть в Фуриях принадлежала олигархии, а она не питала особой любви к демократии Тарента. Проклятие политической культуры греческого мира состояло в том, что небольшие города-государства, такие как Афины, Спарта и Фивы, не могли найти общий язык друг с другом. Греческие колонисты, переселившиеся в Италию, принесли с собой эту дурную привычку.

Через три года Фурии прислали еще один запрос. Для Римской республики это было нелегкое время, чтобы кому-то помогать. Римляне недавно потерпели поражение от пришедших с севера кельтов, а также самниты снова восстали против своих победителей. И все же Рим удовлетворил просьбу Фуриев и отправил на юг консульскую армию, чтобы отогнать сабельские племена и разместить римский гарнизон в Фуриях. После этого еще несколько греко-итальянских городов или греческих колоний вступили в союз с Римом. В городе специально собрался сенат и постановил, что Рим, как наиболее могущественная держава Италии, обязательно должен разработать разумную политику в отношении Великой Греции.

Тарентинцы были в ярости, и вскоре им представилась случайная возможность проявить свои чувства. В нарушение старого соглашения о запрете римлянам входить в Тарентинский залив, флотилия из десяти римских военных кораблей неожиданно появилась в гавани Тарента, собираясь встать на якорь. По некоторым сведениям, это была просто разведывательная экспедиция, однако тарентинцы предположили, что флотилия пришла с более серьезными намерениями. И это не вызывает удивления, поскольку они опасались заговора, направленного на свержение их демократии, или, по крайней мере, враждебной им военно-морской разведки.

По стечению обстоятельств в этот день проходил праздник в честь бога Диониса, и многочисленная, нетрезвая публика сидела в городском театре и смотрела представление. Сразу после того, как распространилась новость о прибытии флотилии, толпа в ярости бросилась к пристани. Люди начали нападать на прибывших римлян. Они потопили четыре римских судна и убили военачальника, а пятое судно захватили вместе с командой. Остальным судам с трудом удалось уйти.

Поскольку дело касалось города Фурии, тарентийцы действовали быстро и решительно. Армия Тарента вошла в город и изгнала оттуда не только правящую элиту, но и римский гарнизон. Фурии для тарентинцев стали ненавистными вдвойне, так как они предпочли обратиться за помощью не к грекам, а к римлянам, а также установили не демократическую, а олигархическую форму правления.

Действия тарентинцев являлись серьезной провокацией, однако римский сенат трезво оценил положение и просто отправил для расследования посольство, во главе которого встал бывший консул, Луций Постумий Мегелл. Скорее всего, такое решение сената основывалось на том, что Риму не нужен был еще один заклятый враг, и сенат был готов закрыть глаза на этот случай, если Тарент согласится восстановить свой прежний нейтралитет. Однако если делегация ожидала получить от тарентинцев что-то похожее на извинение, то она жестоко просчиталась.

Система управления Тарента представляла собой прямую демократию греческого типа. Все важные решения жители города принимали на всеобщем собрании. Постумия пригласили посетить их собрание в театре. Однако оказалось, что тарентинцы отмечают какой-то очередной праздник. Многие из них находились под воздействием алкоголя и отпускали разные шутки. Они считали посланников объектом насмешек и потешались над их тяжелыми и неудобными тогами. Кроме того, они передразнивали Постумия, когда он не очень хорошо говорил по-гречески. Римляне старались быть серьезными, и это еще больше забавляло тарентинцев.

Постумий потребовал освобождения моряков и судна, и еще потребовал, чтобы тарентинцы вернули Фурии, заплатили компенсацию и передали для наказания тех, кто организовал нападение на римский флот. Закончив изложение своих требований, бывший консул и его спутники, освистываемые народом, стали выбираться из театра. На выходе один нетрезвый шутник решил поглумиться над Постумием. Он повернулся к нему спиной, поднял свою одежду и опорожнил на тогу римлянина содержимое своего кишечника. Все присутствующие встретили эту выходку смехом и аплодисментами.

«Смейтесь, смейтесь, пока можете, — воскликнул Постумий, — скоро очень долго придется плакать». Заметив, что его угроза привела в ярость некоторых из толпы, он продолжал: «Чтобы разжечь в вас злобу, я скажу еще и то, что вы смоете это с тоги большим количеством крови».

Римляне считали послов священными и не ожидали такого приема. Захваченный врасплох Постумий не сумел достойно ответить на насмешки, однако он понял, как можно использовать такое оскорбление и разжечь ненависть к тарентинцам в Риме. Он сохранил запачканную тогу и привез ее домой, чтобы предъявить римлянам доказательство того, какие он вынес оскорбления. Хотя римские войска вели военные действия в других местах, сенат сразу же проголосовал за войну, а народное собрание одобрило это решение.

Это событие, возможно несколько преувеличенное в рассказах историков, служит подтверждением одного очень важного обстоятельства. Цивилизованные представители греческого мира в данный исторический период считали Рим провинциальным полуварварским захолустьем, а римские послы годились только для насмешек, так как к ним вряд ли можно было относиться серьезно.

Улыбки исчезли с их лиц, когда тарентинцы узнали о быстром прибытии к стенам их города римской армии, которая начала методично разорять благодатную окружающую местность. Зимой 281–280 годов римские войска отошли в колонию Венузия, где могли следить за самнитами и за южными сабельскими племенами. Тарентинцы предусмотрительно назначили проримского военачальника, который мог бы договориться о мире.

Командующий римлянами консул предложил тарентинцам те же самые условия, о которых говорил Постумий, а в случае отказа принять их обещал развязать крупномасштабную войну. Как выразился историк Аппиан, «на сей раз им было уже не до смеха». На шумном народном собрании возникли споры о том, что делать, и мнения разделились почти поровну. В конце концов, тарентинцы решили позвать за царем молоссов и просить его, чтобы он с войсками прибыл из Эпира и вступил в войну с римлянами. Идея призвать иноземного военачальника была не нова. В прошлом, считая свою армию слишком слабой для самостоятельной борьбы, тарентинцы приглашали наемных полководцев, чтобы они помогли отразить вторжения сабельских племен. Однако никаких существенных успехов эти полководцы не достигли. Одним из таких наемников был дядя Пирра и брат Олимпиады, Александр Молосский, который занимал эпирский трон до Пирра. Александр погиб во время военных действий на стороне Тарента. Создавшееся положение, как это ни странно, привело к дружескому соглашению между Тарентом и его агрессивными соседями, которые решили, что Рим они ненавидят гораздо больше, чем живших в Италии греков.

Когда посольство прибыло ко двору Пирра, оно преподнесло царю подарки и заверило его в том, что ему окажут помощь сабельские племена, тарентинцы и, что самое удивительное, — самниты. Посланники явно преувеличили численность войска, которое будет ожидать его прибытия, но они были хорошими судьями своего человека. Пирр получал возможность возвратить себе македонский трон, поэтому он без промедления клюнул на приманку, несмотря на то, что его старший советник, фессалийский мудрец по имени Киней, пытался отговорить его.

Как рассказывал в своей известной истории Плутарх, Киней спросил царя: «Что ты будешь делать, когда победишь римлян?» «Мы завладеем Италией», — последовал ответ. «Что же потом?» «Богатой добычей станет Сицилия», — сказал царь, не замечая подвоха. «И зачем все это?» «Оттуда рукой подать до соблазнительных Карфагена и Ливии». Наконец Киней завершил свой допрос: «После этого очевидно, у нас не возникнет никаких трудностей по захвату Македонии и Греции».

И тут Пирр сказал с улыбкой: «Вот тогда у нас будет полный досуг, ежедневные пиры и приятные беседы». «Но что же мешает нам сейчас делать все это?» — спросил Киней.

Царь немного огорчился, поскольку он понимал, что взваливает на себя большие трудности, однако не может отказаться от своих великих надежд. Судьба Александра и Ахиллеса нисколько не пугала его.

Над отдаленной от дорог, холодной и пустынной долиной, виднелись скалистые снежные горы. В подножье холма возвышался одинокий дуб, окруженный стеной. Здесь находился небольшой, но очень известный каменный храм. Это Додона — место пребывания древнейшего греческого оракула, посвященного царю богов Зевсу и его супруге, Дионе, которую обычно звали Герой (римские Юпитер и Юнона). Три жрицы, известные как «голубицы», предсказывали будущее по шелесту листьев дуба на ветру.

Несмотря на его свою древность, Додонский храм пользовался меньшей известностью, чем святилище в Дельфах. К Додонскому оракулу обращались главным образом простые люди, которые стремились решить разные трудности повседневной жизни. В этом смысле Додонский оракул чем-то похож на современного адвоката или врача. Все, кто обращались к оракулу, должны были предоставить свои вопросы этим двум богам в письменном виде — нацарапать их на свинцовых табличках. Затем таблички помещали в горшок, и их изучала одна из жриц. Археологи нашли несколько табличек (это за всю долгую историю существования оракула). Среди просителей встречались не только местные крестьяне, но и паломники со всех концов Средиземноморья.

Среди них — Эвбандр и его жена, которые спрашивали о том, какому богу, герою или духу (даймону) они должны молиться и приносить жертвы, чтобы они сами и их имение стали богатыми «навсегда». Человек по имени Сократ хочет знать, как ему надлежит торговать с наибольшей выгодой для себя и своей семьи. Агис спрашивает о своих утерянных матрацах и подушках: не мог ли их украсть какой-нибудь иноземец?

Время от времени с додонскими божествами советовались разные знаменитые личности. Ахиллес у Гомера молился «Зевсу пеласгийскому, додонскому, далекому владыке Додоны», чтобы его любимый друг, Патрокл, одержал победу и живым возвратился из сражения с греками на равнине у Трои. Но бог обычно одной рукой дает, а другой отнимает. Далее Гомер пишет: «И внял ему Зевс промыслитель. Дал Отец Ахиллесу одно, а другое отвергнул». Патрокл оттеснил троянцев, но был убит.

Оракул вполне мог допустить какую-нибудь неразборчивую отговорку. В V веке во время крупной войны между Афинами и Спартой афинянам посоветовали основать свои колонии на Сицилии. Не задумываясь о том, что на самом деле означало предсказание оракула, афиняне решили, что оракул одобрил их вторжение на Сицилию, оказавшееся неудачным. Однако «голубицы» имели в виду холм вблизи Афин с таким же названием.

Поскольку Додонский оракул находился на территории Эпира, то царь молоссов, Пирр, стал его покровителем. Он восторгался предсказаниями оракула и сделал Додону религиозным центром своего царства. Пирр вложил большие средства в укрепление додонских храмов. Он восстановил и существенно расширил храм Зевса, учредил фестиваль искусств, игры атлетов и организовал представления в новом амфитеатре.

Когда царь собирался в военный поход в Италию, он советовался с оракулом о том, что его ожидает. Будучи в близких отношениях с оракулом, он был полностью уверен, что ожидания его не обманут, что царь богов и его супруга дадут ему благоприятный прогноз. Однако «голубицы» послушали шелест листьев и высказали неоднозначное предсказание. По-гречески их слова можно было прочитать двумя способами: «Если ты войдешь в Италию, то ты победишь римлян» или «Римляне победят тебя».

Пирр, будучи неглупым человеком, конечно же, понял, что предсказание неоднозначно, однако, как выразился Дион Кассий, он решил «толковать его по своему желанию, так как желания довольно часто разочаровывают». При осуществлении своего грандиозного замысла он не потерпел никакой задержки и даже не стал дожидаться наступления весны.

Поскольку Пирр не был полновластным монархом в Эпире, он не мог ничего сделать только по своему усмотрению. Сначала ему надо было получить поддержку племен, которые жили в его государстве, то есть заключить с ними соглашение о снабжении войска. Он воспользовался своей родословной от Ахиллеса, ведь если римляне утверждали, что они являются наследниками троянцев, то вторжение во главе с царем молоссов будет считаться ответным действием. Возродившуюся Трою необходимо разрушить во второй раз. Будучи наследником славы Александра, Пирр представил себя предводителем греческого похода против варваров. Он также считал, что должен отомстить за своего дядю Александра Молосского.

Монеты широко распространились по всему Средиземноморью. Правители, стремящиеся подать себя в выгодном свете, быстро поняли, что их можно использовать в качестве удобного средства передачи информации. Монеты, выпущенные в Таренте при поддержке Пирра, не являются исключением. На некоторых из них можно увидеть изображение Зевса и Дионы Додонских. Это свидетельствует о том, что Пирр надеялся на получение божественного благословения для своих начинаний. Другие монеты стали подражанием золотым статерам Александра Великого. На них изображена Афина-Воительница, побеждающая варваров, а также олицетворенная Ника, или Победа, приносящая трофеи. На одной монете мы видим Ахиллеса, которому, видимо, придали облик Пирра. На другой изображена мать Ахиллеса, Фетида, которая, как написал в «Илиаде» Гомер, несет щит и новое оружие, чтобы перевооружить своего сына после смерти Патрокла.

Пирр добился своего. Он завоевал поддержку не только своих эпирских племен, но также и других эллинистических монархов — диадохов или их наследников, — которые радовались тому, что все эти военные неурядицы происходят где-то далеко и мешают каким-то другим людям в каких-то неизвестных местах. Царь собрал армию из 22 500 пехотинцев, в число которых вошли 2000 лучников и 500 метальщиков (у римлян не было воинов, которые могли поражать с некоторого расстояния). Кроме этого у Пирра была конница из 2000 всадников и 20 слонов.

Слоны тогда еще были в диковинку. Греки впервые столкнулись с ними в 331 году, когда персидский царь царей Дарий III, который неудачно для себя выпустил их на поле боя против армии Александра Великого в битве при Гавгамелах. Сам Александр никогда не использовал слонов, однако его преемникам понравился такой «род» войск. Слонов привозили из Индии. Индийские слоны, в отличие от африканских, имели очень большой размер и могли нести паланкин с погонщиком и несколькими воинами, вооруженными метательным оружием.

Главное преимущество слонов состояло в том, что они устрашающе действовали на врага. Кони очень пугались их, особенно если они никогда раньше не видели этих животных. С другой стороны, слоны могли нанести серьезный ущерб своей армии, если их вдруг охватит бешенство из-за ранения или по какой-то другой причине.

Арриан приводит красочное описание того, что может произойти при таких обстоятельствах, в своем рассказе о другом сражении Александра, на этот раз с войском индийского царя: «Слонов оттеснили, наконец, в узкое место, и здесь, поворачиваясь, толкаясь и топча людей, вреда своим наносили они не меньше, чем врагам. Погибло много всадников, отброшенных в это узкое место вместе со слонами; многих слонов и их вожаков поразили дротиками; одни слоны были ранены, другие, истомленные, без вожаков, беспорядочно бродили по полю битвы. Словно обезумев от боли и горя, они бросались одинаково и на своих, и на врагов, расталкивали людей, топтали и убивали их».

В начале 280 года Пирр осмотрительно отправил вперед Кинея с авангардом в три тысячи человек. Только после того как они благополучно прибыли в Тарент и получили там надлежащий прием, Пирр последовал туда с основной частью своей армии. Они пересекли Адриатическое море на грузовых судах, которые тарентинцы прислали в Эпир. Вскоре царь пожалел о том, что он отправился по морю, не дождавшись окончания зимы. Сильный шторм рассеял его корабли. Некоторые суда, включая флагманский корабль, на борту которого находился сам Пирр, не смогли обогнуть Япигский мыс (кончик «каблука» итальянского «сапога») и войти в Тарентинский залив. К наступлению ночи они оказались у дикого неприспособленного для причала побережья, где многие суда разбились о скалы. Царская галера не пострадала благодаря своей большой величине и прочности.

Казалось, что спасение уже близко, но внезапно все изменилось. Ветер изменил направление и начал дуть с берега. Появилась опасность, что судно разобьется, если оно пойдет навстречу огромным валам, однако носиться в открытом море и прыгать на огромных волнах было не менее страшно. Царь принял смелое решение, как сообщает Плутарх: «Пирр выбросился в море, а приближенные и телохранители немедленно кинулись его спасать. Однако в темноте, в шуме прибоя, среди откатывающихся назад валов трудно было оказать ему помощь, и только на рассвете, когда ветер спал, Пирр выбрался на берег, изможденный телом, но бодрый духом, отважный и готовый преодолеть любые превратности».

Царь добрался до Тарента и какое-то время оставался там. Его сразу же назначили главнокомандующим, однако он не предпринял ничего против желания его хозяев, пока не вошли в порт спасшиеся корабли и не привезли эпирскую армию. Как ни странно, но все слоны благополучно перенесли переезд, хотя совершенно непонятно, как возбужденное животное весом в пять тонн может оставаться спокойным в бурном море на борту галеры длиной 25 метров. После этого Пирр показал себя в истинном свете. Он быстро понял, по словам Плутарха, что «чернь в Таренте по доброй воле не склонна ни защищаться, ни защищать кого бы то ни было, а хочет лишь отправить в бой его, чтобы самой остаться дома и не покидать бань и пирушек».

Это была не его идея, как управлять войной. Он разместил свои войска в акрополе, или городской крепости, а командиров расселил в домах горожан. Для всех молодых тарентинцев Пирр ввел воинскую повинность. Он запретил все представления, закрыл все гимнасии (их посещали не только для спортивных упражнений, но также для общения, во время которого мужчины «вершили военные дела на словах») и запретил проводить общие товарищеские обеды (мероприятие, характерное для коллективного образа жизни Спарты, выходцы из которой основали Тарент). Городские жители, привыкшие жить в свое удовольствие, были потрясены. Некоторым из них удалось миновать охрану Пирра и покинуть город. Популярность царя упала, противники правящей демократии попытались вызвать раскол. Однако их быстро окружили, а затем отослали в Эпир или просто казнили. Тарентинцы больше не являлись хозяевами своего города.

Известие о прибытии Пирра на итальянскую землю встревожило Рим. Римляне недавно победили на севере объединенную кельтско-этрусскую армию, после чего Римской республике требовалось время для восстановления сил. Все еще давали о себе знать большие потери, понесенные во время третьей и последней Самнитской войны. Однако не оставалось ничего другого, как снова приложить огромные усилия для отражения возможного вторжения, которое готовил Пирр. Римляне набрали новую армию. Туда вошли (скорее всего) даже те граждане, пролетарии, у которых не было никакой собственности и которые обычно освобождались от военной службы. На такой шаг решались только в случае чрезвычайного военного положения (tumultus maximus). В Риме разместили войска, а армии, находящейся на севере, поставили задачу не допустить, чтобы этруски выступили вместе с молосским царем.

Один из консулов 280 года, Публий Валерий Левин, двинулся с войском численностью около тридцати тысяч человек на юг к Таренту. В этот момент Пирр сделал римлянам мирное предложение. Несмотря на то, что он высоко ценил мастерство на поле боя, Пирр не стремился сам начинать военные действия. Во время своего правления он всегда, перед тем как браться за оружие, прибегал к дипломатии для решения спорных вопросов. Он также рекомендовал эту политику в своей известной (не дошедшей до нашего времени) книге по военной тактике. Если довериться Диону Кассию, то Пирр написал римскому консулу следующее: «Царь Пирр приветствует Левина. Я понимаю, что ты ведешь армию против Тарента. Оставь ее и приезжай ко мне со своими сопровождающими. Я постараюсь рассудить вас, и если у кого-то есть какие-то претензии друг к другу, то я найду неправую сторону и постараюсь решить это дело по справедливости».

Это был первый непосредственный контакт царя с представителями Римской республики, поэтому трудно сказать, надеялся ли Пирр на положительный ответ. Конечно же, такого ответа не было. Консул спросил: «Что ты мне предлагаешь какие-то глупости, когда я могу предстать перед судом нашего предка Марса?»

Римляне немного превосходили по численности армию Пирра, поскольку он вынужден был оставить часть войск в Таренте. Пирр расположился лагерем на берегу реки около города Гераклеи, который немного отстоял от Тарентинского залива вглубь полуострова. Сюда же подошел консул и разбил лагерь на другом берегу реки. Он захватил в плен одного из разведчиков царя, однако Левин не казнил его, а показал ему все свое войско и его боевой порядок. Он велел разведчику, чтобы он честно рассказал своему командиру о том, что он видел у римлян. Пирр сам поехал к реке, чтобы лично осмотреть неприятельскую армию. Увидев царивший повсюду порядок, блистательную выучку и рациональное расположение лагеря, он заметил: «Порядок в войсках у этих варваров совсем не варварский».

Теперь его уверенность в победе ослабла, и он решил не вступать в сражение, пока не прибудет подкрепление. Пирр велел не давать римлянам переправляться через реку. Левин, в силу своего числового превосходства, наоборот, стремился к битве. Консул сделал так же, как Александр Македонский в битве при Гранике. Он послал свою конницу вдоль реки, чтобы она переправилась в отдалении, где ей не будет оказано сопротивления. Когда легионы неожиданно появились с тыла, то греки, охранявшие берег реки, отступили, и римская пехота смогла начать переправу.

Сохранившиеся описания сражения трудно понять, так как они написаны очень запутанно. Но, кажется, что Пирр очень встревожился и поехал с тремя тысячами эпирских всадников навстречу римской коннице, чтобы остановить ее и тем самым выиграть время для развертывания своей фаланги и остальной части армии. Он также хотел, чтобы все видели, как он руководит армией. Однако вскоре Пирра сбили с коня, чем очень сильно его деморализовали.

В подражание истории Ахиллеса и Патрокла и, по-видимому, для создания себе передышки, во время которой можно было собраться с духом, царь отдал свои богато украшенные доспехи и пурпурный, расшитый золотом плащ одному из своих приближенных, некоему Мегаклу, чтобы тот временно сыграл роль царя, поскольку отсутствие Пирра на поле боя могло оказать отрицательное влияние на моральный дух воинов. Сам же Пирр остался позади войска. К сожалению, Мегакл погиб. Пирр оседлал другого коня и поскакал вдоль боевых порядков с открытой головой, чтобы все видели его лицо. Он также громко окликал своих воинов, чтобы показать, что он жив и здоров.

Пирр использовал ту же тактику, что и Александр. Он одновременно начал атаку плотно стоящей фаланги и фланговую атаку конницы. Эпирская фаланга с выставленными вперед пиками должна была сдержать и отразить наступление римской пехоты. Слонов обычно выстраивали на расстоянии около 15–30 метров от фронта армии, но у Пирра было немного слонов, чтобы создать плотный строй. Поэтому он разместил двадцать своих слонов в резерве, чтобы внезапно выдвинуть их в решающий момент сражения. Его конница располагалась на флангах. В ее задачу входило разгромить конницу противника и с флангов обрушиться на его пехоту. Несмотря на то, что римские легионы, вооруженные короткими мечами и дротиками, испытывали некоторые трудности, сражаясь с фалангой, они не отступили. В битве наступило безвыходное положение.

Пирр решил применить своих слонов, которые полностью расстроили римскую конницу. Кони не слушались своих всадников, вставали на дыбы и сбрасывали их. Воины в паланкинах уничтожили много римских пехотинцев, остальных растоптали слоны. Приведенные в замешательство, римские легионы отступили и покинули поле боя. Они сумели переправиться через реку и уйти в Венузию (жители этого города присоединились к римлянам, которые с самого начала появились около Тарента и разорили его владения). В сражении погибло более семи тысяч человек, а тысяча восемьсот попало в плен.

Но успех омрачался тем, что Пирр потерял приблизительно четыре тысячи человек, включая своих друзей и военачальников, которых он хорошо знал и которым доверял. Как мы уже видели, римляне имели очень большой резерв из мужчин призывного возраста, поэтому они без труда могли выставить подкрепление для консула. Однако и царь изо всех сил пытался собрать как можно больше войск.

Пирр заметил, как кто-то радовался победе, и ответил ему: «Если мы одержим еще одну такую победу, то окончательно погибнем!» (Отсюда происходит современное выражение «Пиррова победа».)

Несмотря на это Пирр в полной мере использовал возможности по формированию общественного мнения. Захваченное вражеское оружие по данному обету отослали в Додону в качестве трофеев. Сохранилась небольшая бронзовая табличка с отметкой о приношении: «Царь Пирр, эпироты и тарентинцы Зевсу Найосу от римлян и их союзников». Тарентинцы послали пожертвования в Афины, чтобы праздновать этот триумф над варварами, а доспехи, которые носил царь на протяжении всего сражения или во время отдельных его этапов, отослали на остров Родос в Храм Афины. Главный смысл всего этого был ясен: греческий мир теперь уже долго ничего не услышит о молодой итальянской республике.

Самниты и сабельские племена теперь открыто встали на сторону Пирра. То же самое можно сказать и о многих греческих колониях в Италии, которые, прежде чем решить, выжидали, чем завершится битва. Однако царь, по-видимому, не очень хорошо понимал, куда дальше направить свою армию. Один из его соперников за македонский трон однажды «сравнил Пирра с игроком в кости, который умеет сделать ловкий бросок, но не знает, как воспользоваться своей удачей».

То, что, кажется, было слабостью, возможно, частично было определенным тактическим решением. Пирр не ставил себе целью склонить Рим к безоговорочной капитуляции, скорее всего, он понимал, что не сумеет этого добиться при таком состоянии своей армии. Он хотел, чтобы римляне ушли из Великой Греции и чтобы Рим вернулся к своему прежнему статусу второстепенной державы в Центральной Италии. Пирр надеялся, что Римская республика, увидев его бесспорное военное превосходство, вынуждена будет принять мирное соглашение.

И все же Пирр решил рискнуть и сделать еще один бросок, играя в кости. Чтобы проверить, насколько латины верны Риму, он двинул свою армию на север в Кампанию и дальше по Латинской дороге к Риму. Быть может, он надеялся поднять восстание в Этрурии. Однако с его приходом Центральная Италия не изменила своей политики, и если царь ожидал измены римлянам, то он ошибался. Города Неаполь и Капуя отказались сдаваться Пирру. Он продвинулся довольно далеко и не дошел всего несколько километров до Рима, но для города, с его высокими стенами и сильным гарнизоном, армия Пирра не представляла серьезной угрозы.

Левин собрал свои рассеянные войска, добавил к ним подкрепление, присланное сенатом, и стал преследовать армию Пирра, часто нападая на нее. Царь удивился и сравнил римскую армию с гидрой — ядовитой водной змеей с несколькими головами, и если отрубить одну голову, то на ее месте вырастают другие. «Разгромленные в пух и прах легионы снова возрождаются!» — восхищенно заметил Пирр. Консульская армия, которая наблюдала за поведением этрусков, двинулась на юг. Царь, опасаясь попасть в клещи, повернул обратно и возвратился в Тарент, где провел зиму 280 года.

Настало время для дипломатии, и римляне поставили Пирра еще раз в замешательство. Для переговоров с Пирром прибыла делегация из трех крупных римских политиков, возглавляемая Гаем Фабрицием Лусцином. К сильному удивлению царя, единственный вопрос, который они собирались обсуждать, касался выкупа пленных римлян. Он предположил, что они, как было принято в эллинистическом мире, признают факт своего проигрыша и будут искать условия мира. Не зная, что делать, он обратился за помощью к своим советникам. Пирр поступил так, как ему посоветовал Киней — освободил пленных без выкупа и отправил в Рим посланников с деньгами.

Еще до того, как посольство выехало из Тарента, он пригласил к себе Фабриция, предложил ему щедрое вознаграждение и попросил помочь ему с заключением мира с Римом. Тот отказался от вознаграждения на том основании, что у него уже много имущества, и сказал прохладно: «Я поддерживаю тебя, Пирр, в твоем желании заключить мир, и я обещаю тебе всегда сохранять мир, если это будет в наших интересах».

Фабриций не прибегал ни к какому вероломству и через некоторое время он честно предупредил Пирра, что его личный врач собирался отравить его. Отказ римлян не остановил царя. Он отправил в Рим Кинея, чтобы тот убедил сенат заключить мирное соглашение. Будучи величайшим оратором своего времени, Киней напоминал своим слушателям известного оратора Демосфена, жившего в IV веке. Пирр очень высоко ценил силу убеждения Кинея и как-то заметил, что «Киней своими речами взял больше городов, чем я сам с мечом в руках».

На всякий случай, если слов окажется недостаточно, Киней привез с собой большое количество золота и, как сообщают, много роскошной женской одежды. Он считал, что если не удастся победить мужчин, то их жены, которых заинтересует последняя греческая мода, точно не устоят и заставят свои мужей изменить свое мнения. Эллинистические монархи считали это проявлением своей величайшей щедрости, а римляне относились к этому, как к подкупу, несмотря на то, что многие взяли то, что им предлагали.

Посланник Пирра на самом деле не очень хорошо понимал эти культурные различия, однако его нельзя было назвать глупцом. После своего прибытия в Рим он не сразу пошел встречаться с сенатом. Под разными предлогами он прогуливался по городу, старался почувствовать своеобразие этого места и заводил знакомства с самыми знатными людьми. Будучи приятным собеседником, щедро раздающим подарки, Киней вскоре стал известной личностью в римском обществе. К тому времени, когда он встретился с сенатом, многие его члены уже хорошо знали его и были готовы поддержать его план мирного соглашения.

Предложенные им условия оказались довольно жесткими. Тарент и другие греческие города, расположенные Южной Италии, должны были быть полностью независимыми. Все земли, захваченные у самнитов и других сабельских племен, должны быть возвращены их первоначальным владельцам. И наконец, Киней предложил заключить союз с Пирром (не вполне понятно, правда, с Тарентом или с Эпиром). Общий смысл этого договора состоял в том, что сфера влияния Рима уменьшалась до области Лаций. На что рассчитывал Киней, считая, что сенат примет такие предложения? На силу своих «золотых уст» (и золотых монет), на ослабление и моральный упадок Римской республики, или же на то и другое?

Решение собирались принять без Аппия Клавдия Цека. Будучи старым, больным, совершенно слепым, он уже не участвовал в общественной жизни. Узнав, что начинается голосование за прекращение военных действий, он не смог сдержаться. Клавдий велел слугам принести его на носилках к дому сената. У дверей его встретили сыновья и зятья, которые помогли ему войти внутрь.

Он с возмущением обратился к сенату. Как пишет Плутарх, он сказал: «До сих пор, римляне, я никак не мог примириться с потерею зрения, но теперь, слыша ваши совещания и решения, которые обращают в ничто славу римлян, я жалею, что только слеп, а не глух».

Он настоял, чтобы Пирр сначала уехал из Италии, и только потом можно будет вести какие-то разговоры о дружбе и союзе. Сенат быстро изменил свое решение и единодушно проголосовал за его мнение. Кинея оправили обратно к своему покровителю с пустыми руками, единственное его приобретение состояло в том, что он понял характер римлян. Он сказал Пирру с сожалением, что «сенат показался ему собранием царей».

Речь Клавдия видимо отличалась своей силой и убедительностью. До нашего времени текст речи не дошел. Но в I веке эту речь еще читали, и ее текст считался старейшим римским текстом этого жанра. Цицерон считал, что этот старый непримиримый деятель «был речистым».

Пирр считал, что римляне побеждены и войну надо было заканчивать, но только теперь эпирский монарх понял, как много у Рима ресурсов и насколько стойки римляне. Содержать и снабжать свою армию в чужой стране было очень дорого, и еще дороже теперь, когда Пирр принял на службу новых наемников, главным образом из Южной Италии. Если он хотел продолжать игру, то ему понадобились бы огромные денежные средства. Пирр просил (скорее даже не просил, а требовал) у греческих городов в Италии, ради которых и затевалась эта военная кампания, финансовой поддержки его деятельности.

О богатстве этих городов и характере требований, предъявленных к ним, впервые узнали в конце 1950-х годов. Тогда археологи раскопали каменную шкатулку, содержащую тридцать восемь бронзовых табличек с выгравированными на них надписями из храма Зевса Олимпийского в Локрах. Портовый город Локры находился у самого мыска итальянского «сапога». Семь табличек относятся к 281–275 годам, как раз в это время в Италии находился Пирр. В эти годы царь получил из храмовых доходов не менее 11 240 талантов серебра (более 290 тонн) в качестве «вклада в общее дело». Такой огромной суммы хватило бы, чтобы в течение шести лет платить обычное ежедневное жалование, равное одной драхме в день, 20–24 тысячам наемников. Доходы храма слагались из налогов, храмовых сборов и подарков, а также денег, вырученных от продажи пшеницы, ячменя, оливкового масла, выращенных на землях храма, от продажи самодельных плиток и кирпичей и, наконец, что довольно важно, от храмовой проституции, которая часто процветала в Локрах в тяжелые времена. Один из самых крупных платежей город сделал после битвы при Гераклее. Можно с большой уверенностью предположить, что соседние города этой области делали подобные вклады.

Поскольку римский сенат отказался заключать мир, Пирру ничего не оставалось, кроме как возобновить военные действия. Весной 279 года он двинул свою армию, численностью 40 000 человек, на север, в Апулию. Пирр расположился у города Аускул около моста через реку Ауфид, которая сильно разлилась. На другой берег реки вышли римляне. За несколько дней перед сражением в войсках Пирра узнали, что одним из римских консулов был Публий Деций Мус, отец и дед которого «посвятили» свои жизни богам потустороннего мира и сложили свои головы на поле брани. Это должно было принести Риму божественное покровительство и победу.

Распространился слух (впоследствии он не подтвердился), что этот Деций Мус собирался совершить такой же религиозный обряд. Царю пришлось объяснять своим суеверным воинам, что заклинания и волшебство не могут одолеть силу оружия. Еще он сказал, что если кто-то увидит человека, одетого в тогу так, что у него скрыта голова — так одеваются принявшие «посвящение», — то он ни в коем случае не должен убивать его и попытаться взять его живым. Об этом известили консула, чтобы он не пытался «посвятить» свою жизнь богам.

И снова все сообщения об этом сражении сильно перепутаны и противоречат друг другу. По-видимому, битва продолжалась два дня. Чтобы вступить в столкновение с неприятелем, Пирр позволил римлянам переправиться через реку, однако сам он оказался на пересеченной местности, крайне неудобной ни для его конницы, ни для его фаланги. Нерешительное и беспорядочное сражение длилось до темноты. Сначала царь выслал вперед стрелков, чтобы они заняли поле битвы и не дали развернуться там римлянам. Затем он расположил свои главные силы для сражения на плоской равнине, где им было легко маневрировать. Конница заняла фланги, а слоны снова оставлены в резерве. Греческая армия противостояла четырем римским легионам и еще примерно такому же количеству вспомогательных войск.

Еще во время битвы при Гераклее римляне задумались о том, как им нейтрализовать слонов. На этот раз они вывезли на поле боя повозки, на которых установили вращающиеся шесты с косами, трехсторонними шипами, острыми крючьями или пылающими факелами. Эти повозки катали по полю, стараясь задеть морды слонов. Таким образом римлянам удалось испугать огромных животных, по крайней мере в начале сражения.

Греческая конница на левом фланге отступила, и Пирр расширил свой центр, чтобы заполнить образовавшуюся брешь. Тем временем некоторые союзники римлян, опоздавшие к началу сражения, увидели, что вражеский лагерь плохо защищен. Они воспользовались случаем, чтобы захватить и разграбить его. В конце концов, Пирру, с его конницей и слонами, удалось прорвать боевые порядки двух римских легионов. Продолжалась ожесточенная битва, в ходе которой царь получил серьезное ранение копьем в руку, однако успех в этот день сопутствовал ему.

Несмотря на неудачу, консулы сумели сохранить свои войска и увели их в свой лагерь на той стороне реки. Римляне потеряли 6000 человек, но, как в битве при Гераклее, победители также понесли потери. Согласно военным запискам царя (не сохранившихся до нашего времени), в сражении погибли 3500 его воинов. Из-за разрушения своего лагеря Пирр потерял все свои шатры, вьючных животных и рабов. Его воинам пришлось спать под открытым небом. Много раненых умерло от нехватки продовольствия и лекарств.

Победа в битве при Аускуле досталась Пирру такой большой ценой, которую только можно себе представить. Плутарх описал то тяжелое положение, в котором оказался царь: «Погибла большая часть войска, которое он привез с собой, и почти все его приближенные и полководцы, других воинов, которых можно было бы вызвать в Италию, у него уже не было, а кроме того, он видел, что пыл его местных союзников остыл, в то время как вражеский лагерь быстро пополняется людьми, словно они притекают из какого-то бьющего в Риме неиссякаемого источника».

Удача снова обошла неугомонного монарха. Как раз в то время, когда его итальянская кампания сходила на нет, Пирру открылись две новые привлекательные возможности. Молодой неопытный царь Македонии потерпел поражение и погиб в крупном сражении с вторгшимися ордами кельтов. Пирр всегда стремился добиться македонского трона и завладеть родиной Александра. Если бы ему удалось как-нибудь отказаться от своих обязательств перед Тарентом, то он смог бы возвратиться в Грецию и прогнать варваров. Эпир, конечно же, поддержал бы это начинание, поскольку кельты могли обратить свой пристальный взгляд и на эту страну. Пирр даже не мог себе представить, что когда-нибудь он сможет достигнуть такой величайшей славы — стать общепризнанным спасителем греков.

Затем в Тарент прибыли посланники из богатого сицилийского города-государства Сиракузы. Вместо того чтобы заботиться о своей безопасности, Сиракузы погрязли во внутренних конфликтах. Многие другие греческие поселения на Сицилии также не имели устойчивой системы управления. Они постоянно балансировали между деспотическим правлением и шумной демократией. На западе Сицилии много лет правили карфагеняне. Они всегда опасались, что греки, остающиеся на острове, будут угрожать их торговым путям в Западном Средиземноморье, а при существующем беспорядке у карфагенян появилась возможность взять под свой контроль весь остров. Следовательно, отчаявшиеся сиракузцы обратились к Пирру за помощью, чтобы он прибыл к ним из Тарента, занял пост верховного главнокомандующего Сиракуз и отразил агрессию карфагенян.

Нет никаких доказательств, но вполне возможно предположить, что царь довольно долго размышлял о том, остаться ли ему в Италии, или же отправиться на запад и вторгнуться в Карфаген, до которого от Сицилии всего немногим более 200 км плавания. На самом деле, покойный тесть Пирра, Агафокл, который правил в Сиракузах до своей смерти в 289 году (как ни странно, он умер своей смертью, несмотря на опасную жизнь тирана и военачальника), вел военные действия против североафриканского торгового государства и ждал помощи Пирра. По общему признанию Пирр потерпел в Италии неудачу, однако не в характере Пирра было отступать перед очевидными трудностями предприятия, он скорее привык к обратному. Будущее всегда манило его.

Слабость царя нельзя объяснить неуверенностью или крайней осторожностью, скорее всего он просто не мог надолго сосредоточиться на каком-то одном деле. Рим, вопреки его ожиданием, оказался очень крепким орешком, и Пирр потерял к нему интерес. Он принял приглашение Сиракуз, отказавшись от решения кельтской проблемы. Царь никогда не объяснял свой выбор, но мы можем предположить, что на Западе, по его мнению, находились новые нехоженые земли, открывающие ему простор для бесконечных завоеваний по примеру Александра. Восток же был уже до боли знаком и переполнен разными могущественными соперниками и влиятельными союзниками.

Тарентинцы, конечно же, сильно расстроились из-за такого демарша Пирра, но он обещал вернуться к ним и возобновить военные действия. Он также предусмотрительно вывел свои войска из всех греческих колоний в Италии, несмотря на то, что это еще больше ухудшило отношение к Пирру в Великой Греции.

Возмутился также и Карфаген. Как раз в то время, когда начала исполняться его мечта об установлении контроля над всей Сицилией, вдруг появилось серьезное препятствие в лице Пирра, который собрался защитить сицилийских греков. Карфагеняне сразу же предложили Риму заключить союз против царя. Такой союз означал бы, что Римская республика останется во время войны, и, следовательно, Пирру будет опасно уезжать из Италии.

После краткого возражения сенат одобрил третье соглашение с Карфагеном, условия которого дошли до нас в греческом переводе Полибия. Предыдущие соглашения составлялись в основном для того, чтобы защитить торговые интересы Карфагена и разграничить зоны влияния сторон. Рим в этих соглашениях рассматривался главным образом, как младший партнер. Теперь политическая ситуация изменилась, и из третьего соглашения эти ограничения исключили. Его основные положения следующие: «Если тот или другой народ будет нуждаться в помощи, карфагеняне обязаны доставить суда ластовые и военные, но жалованье своим воинам каждая сторона обязана уплачивать сама.

Карфагеняне обязуются помогать римлянам и на море в случае нужды; но никто не вправе понуждать команду к высадке на сушу, раз она того не желает».

Римская республика очень мало значения придавала морю, поэтому у нее было немного военных судов. Соглашение отвечало ее интересам, так как благодаря нему приводились в действие ресурсы военно-морской супердержавы Средиземноморья. Таким образом, теперь можно было легко организовать морскую блокаду Тарента, чтобы никакие подкрепления из Эпира не высадились в Италии. В то же время, сам Рим не имел никаких обязательств по оказанию помощи Карфагену в Сицилии.

Деятельность Пирра на Сицилии развивалась по уже знакомой нам схеме. Перед тем как прибыть туда, он послал вперед Кинея, чтобы решить все дипломатические вопросы. Затем, летом 278 года Пирр вышел в море на этот раз со сравнительно малочисленной армией, состоящей из восьми тысяч пехотинцев, небольшого отряда конницы и слонов. Он снял пуническую осаду Сиракуз и вступил в город. Жители встретили его с большими почестями. Затем Пирр с триумфом прошел через весь остров, освобождая город за городом. На западной оконечности Сицилии он осадил порт Лилибей (ныне Марсала) — единственную крепость, которая еще не перешла под контроль греков.

Карфагеняне изменили свою тактику и предложили мирные условия, включающие крупную компенсацию и предоставление судов для переезда. Таким образом, карфагеняне (несмотря на свой союз с Римом) вынуждали Пирра вернуться в Италию, и он пошел на это. За время его отсутствия консульские армии восстановили свое господство в Великой Греции, и Пирру надо было восстановить свое положение, пока не станет слишком поздно. Однако царский совет, куда входили представители сицилийских городов, отклонил мирное предложение карфагенян. Они считали, что не должно быть никаких соглашений, пока последний карфагенянин не уйдет с острова.

Удача покинула молосского царя. Оказалось, что Лилибей был совершенно неприступен с земли. Его можно было захватить только с помощью морской блокады, но у греков не было такого количества судов, которое требовалось для осуществления этой задачи. Поэтому Пирр, отличавшийся деспотичным поведением, решил вести двойную игру или уходить. Он мог бы вторгнуться в Карфаген на его исконную территорию. Но переносить военные действия в Африку означало приобретать новый флот, а это, в свою очередь, привело бы к увеличению налогов у его сицилийских союзников, а также к вербовке новых гребцов и моряков. Такие действия вызвали бы очень сильное неприятие на Сицилии.

Карфаген воспользовался возможностью выправить свое положение и отправил на остров новую сильную армию. Тем временем самниты и сабельские племена в Лукании и Бруттии отправили посольство в Сиракузы и просили царя как можно быстрее вернуться, поскольку Рим вынуждал их подчиниться. Другими словами, его сухопутная связь с Тарентом находилась под угрозой, и если он допустит какое-нибудь промедление, то его положение в Сицилии и Южной Италии может оказаться катастрофическим.

И вот, в конце лета 276 года Пирр со своей армией отправился из Сиракуз на 110 военных кораблях и многочисленных грузовых судах. По пути на север вдоль сицилийского побережья он неожиданно встретился с карфагенским флотом, который 70 его судов потопил, а другие сильно повредил. К счастью грузовым судам удалось уйти. В конце концов, его армия благополучно высадилась в Локрах. Так позорно завершилось грандиозное мероприятие Пирра.

Прежде чем двинуться в Тарент, царь попытался захватить стратегически важный город Регий, где размещались римские войска, куда кроме римлян входили итальянские наемники. Эта попытка потерпела неудачу, и наемники отбили атаку его армии, которая отступила. Сам Пирр был тяжело ранен в голову. Вражеский воин огромного роста и в сверкающих доспехах стал вызывать Пирра на поединок, «если тот еще жив». С характерной наглостью явился новый Ахиллес. Если верить Плутарху, то дело обстояло так: «Пирр, раздраженный, повернулся и, пробившись сквозь ряды своих щитоносцев, пытавшихся его удержать, вышел гневный, со страшным, забрызганным кровью лицом. Опередив варвара, Пирр ударил его мечом по голове, и, благодаря силе его рук и отличной закалке стали, лезвие рассекло туловище сверху донизу, так что в один миг две половины разрубленного тела упали в разные стороны».

Царь сумел вывести свои войска из сражения и вернулся обратно в Локры. Под его началом находилось двадцать тысяч пехотинцев и три тысячи всадников. Ему срочно требовались деньги, чтобы выплатить им жалование. Он снова потребовал значительную сумму у храма Зевса. Он также, не подумав, разграбил сокровищницу другого храма, и даже впоследствии признал, что совершил кощунство. Суда, перевозившие награбленное, попали в шторм, таким образом, Пирр по иронии судьбы лишился большей части того, что приобрел.

Во время войны все сражающиеся стороны сильно ослабли. Эпидемия чумы привела к тому, что общественная жизнь в Риме замерла. Ливий сообщает, что численность римских граждан уменьшилась с 287 тыс. в 222 году до 280 — в 271 и до 224 — в 275 году. Самниты и другие итальянские союзники Пирра ослабели из-за тяжелых потерь в течение долгих пяти лет войны. И все же, весной 275 года две консульских армии двинулись на юг и заняли позиции, созданные для того, чтобы предотвратить наступление противника на Рим. Тем временем Пирр двинулся на север с войском численностью 20 000 человек, чтобы помочь самнитам, на которых наседали римляне. Он хотел встретить консулов по отдельности и одного из них обнаружил в самнитском городе Малевент (позднее — Беневент).

Пирр выделил часть своей армии и отправил ее на перехват другого консула, если он подойдет на помощь своему товарищу. Теперь оставшаяся часть армии по своей численности уступала римским легионам, поэтому Пирр решил провести смелую ночную операцию. Он собирался под покровом темноты найти какой-нибудь холм и оттуда внезапно напасть на вражеский лагерь. После захода солнца Пирр отправился в путь со своими лучшими войсками и самыми боеспособными слонами. Он пошел длинной дорогой через густой лес, однако его воины заблудились и разошлись в разные стороны. Пирр потерял много времени, его факелы погасли, а на рассвете римляне обнаружили его воинов в то время, когда они спускались с холмов. Консул вывел все свои силы и разгромил эпиротов. Некоторые слоны попали в руки римлян. Затем сражение продолжилось на равнине. Град горящих стрел обратил в паническое бегство оставшихся слонов, которые привели в замешательство наступающих воинов Пирра. Римляне захватили лагерь Пирра, а его армию вытеснили с поля боя.

Царь не отказался от своей мечты о создании западной империи, но, будучи реалистом, он понял, что на этот раз его военной экспедиции пришел конец. Надеясь еще вернуться сюда, Пирр оставил в качестве символа сильный гарнизон в Таренте под командой своего сына Элена. С остальной частью своей армии он отправился в Эпир. С ним было около восьми тысяч пехотинцев и пятисот всадников — менее половины от того количества, которое высадилось в Италии шесть лет назад. Несмотря на его оптимистическое настроение, Италия видела его в последний раз.

За последующие три года римляне подчинили себе самнитов и родственные им сабельские племена. Затем римляне обратили свое внимание на Тарент. В 272 году они изгнали оттуда эпирский гарнизон и вынудили тарентинцев передать им весь свой флот и срыть городские стены. Настало время, когда стало много слез, а не смеха. В конце концов, все греческие города, расположенные в Южной Италии, оказались под контролем Рима.

О самом Пирре можно сказать, что его деятельность имела все меньше и меньше смысла. Он победил царствующего македонского монарха Антигона Гоната и с большим торжеством вернул себе трон. Однако он не извлек никаких уроков из прошлого и почти сразу же потерял доверие македонцев, поскольку разместил в их городах свои войска и позволил некоторым кельтским наемникам разграбить царские могилы в Эгах (археологи обнаружили их в 1976 году).

Не желая спокойной жизни, Пирр внезапно появился со своей армией на Пелопоннесе. Он собирался восстановить наследные права спартанского военачальника на его службе. Столкнувшись с решительным отпором спартанцев, он оставил это дело. Затем Пирр заявил о своем намерении выслать Антигона из Греции и направился в Аргос, чтобы там сразиться с ним. Потрясенный горем из-за гибели одного из своих сыновей, Пирр бросил вызов македонскому правителю. Он призвал его спуститься с холмов, где тот располагался лагерем, и сразиться за власть. Антигон ответил ему: «Если Пирру не терпится умереть, то для него открыто множество путей к смерти».

Аргосцы просили царя уйти и дать им возможность сохранить свой нейтралитет, но Пирр отказался удовлетворить их просьбу. Один из его сторонников из числа аргосцев ночью открыл ворота и впустил воинов Пирра в Аргос. В городе объявили тревогу, и Антигон прислал военный отряд, чтобы помочь отразить нападение эпиротов. Пирр находился на рыночной площади, и то, что он увидел, встревожило его. Он приказал отступать из города и отправил сообщение войскам за стенами с просьбой устроить пролом в стене для более быстрого выхода. Однако в спешке что-то перепутали, и подкрепление начало входить в Аргос через те же самые ворота, через которые пытался пройти Пирр. В результате царь застрял в страшной давке. Он напал на одного из жителей города, мать которого, как оказалось, наблюдала за ним с крыши дома. Видя, что ее сын подвергается опасности, она бросила в Пирра кусок черепицы, который попал ему прямо в основание шеи. У Пирра потемнело в глазах, и он упал с коня. Какой-то человек затащил его в дверь ближайшего дома. Он решил отрубить Пирру голову, однако царь так страшно взглянул на своего противника, что тот сделал это крайне неумело и неточными ударами рассек ему рот и подбородок. Чтобы закончить задуманное, ему пришлось еще потрудиться некоторое время.

Пирр ничего не достиг из того, что он хотел. Ахиллес и Александр оказались его злыми ангелами. В его случае стремление к славе не подкреплялось соответствующей неуклонной одержимостью. В отличие от своего великого родственника, завоевателя Персидской империи, Пирр в своих действиях никогда не стремился опираться на политические структуры, он руководствовался чистым эгоизмом.

Безусловно, Пирр обладал очень хорошими качествами. Его можно назвать харизматической личностью, он отличался великодушием и на поле боя всегда находился впереди войск. Он без промедления, рискуя жизнью, бросался в рукопашные схватки и получал ранения. Известный своим благородством, он был отважным рыцарем древнего мира. Многие восхищались им за его умение командовать на поле боя. Современники рассказывали, что если остальные цари-преемники доказывали свое сходство с Александром «лишь пурпурными облачениями, свитой, наклоном головы влево да высокомерным тоном, то Пирр доказал его с оружием в руках».

Нам, живущим тысячи лет спустя, трудно понять военные достижения Пирра. Не его вина в том, что мы знаем о его деятельности из литературных источников, где его сражения описываются очень запутанно и крайне неопределенно, а именно здесь больше всего необходима точность.

При всей гениальности, энергичности и привлекательности Пирра, в его действиях постоянно проявляется какая-то неосмысленность. Он был авантюристом и не использовал почти никаких своих возможностей. Царь молоссов представлял для Рима серьезную опасность, однако для римлян она не стала смертельной. Создается впечатление, что Пирр не слишком основательно готовил свои военные операции. Он понял, какие огромные человеческие ресурсы имеет Римская республика, только тогда, когда стало уже слишком поздно. Быстрое возрождение разгромленной армии Левина, подобно внезапному появлению отрубленной головы гидры, стало для царя тяжелым ударом, но к тому времени он уже полностью втянулся в войну и дал обязательства Таренту.

Однако его неудачная итальянская экспедиция имела одно существенное последствие. Теперь греки признали, что на международной политической сцене появился новый игрок. Они оказались под жестким пристальным взглядом воинственного государства, которое стало господствовать над всем Апеннинским полуостровом. Поскольку какая-то часть греков имела перед собой кровавый пример Пирра, то римляне надеялись, что теперь склочный греческий мир займется своими делами и предоставит им полное право руководить им без какого-то ни было внешнего вмешательства.

Когда под ответственностью римлян оказались города-государства Южной Италии, они задались вопросом, а не придется ли им теперь пристально следить за всеми проблемами Сицилии, ведь Регий и Мессена (сегодняшняя Мессина) отделены друг от друга только узкой полосой воды. Неустойчивое состояние на острове представляло собой своего рода инфекцию, передающуюся по воздуху. Она в любой момент могла распространиться через море на опустошенный полуостров, который как никогда нуждался в мирной передышке.

В самом конце своего пребывания в Италии Пирр предупредил греков. Перед своим последним отъездом из Тарента он обсудил со своим окружением последствия неудачи в Сицилии: «Какое ристалище для состязаний оставляем мы римлянам и карфагенянам, друзья!»

11. Все на море

Исследовательская флотилия вышла в Средиземное море, прошла через Геркулесовы Столбы и оказалась на бескрайнем просторе Атлантического океана. Затем она повернула на юг и направилась вдоль береговой линии Западной Африки.

Столбы по обеим сторонам узкого водного прохода, который мы называем Гибралтарским проливом, для большинства образованных людей V века отмечали западный предел обитаемого мира. Название «столбов» служило напоминанием, что полубог Геркулес дошел до этого места во время совершения своих подвигов. Прежде сюда также добирались греческие путешественники и торговцы, однако их время закончилось. У греков остались только Массилия и некоторые колонии на севере Испании. Теперь в этом западном водном пространстве господствовали финикийские торговцы, в основном выходцы из крупного североафриканского города Карфагена.

Шестьюдесятью галерами, на каждой из которых было пятьдесят гребцов, командовал Ганнон — выходец из крупнейшего карфагенского рода. В его записках, появившихся после 500 года, сообщается об основании торговых форпостов на африканском побережье. На расстоянии двух дней пути от Гибралтара путешественники основали свою первую маленькую колонию, а затем достигли внутреннего залива, заросшего тростником. Там паслись слоны и другие животные. Карфагеняне продолжили свое плавание и по пути основали еще несколько поселений, откуда, по-видимому, стали вывозить соленую и сушеную рыбу, которую Карфаген поставлял в Грецию. Возможно, что оттуда же поступала финикийская фиолетовая краска, которую получали из морских улиток, обитающих у этого побережья.

С африканскими племенами, жившими южнее Сахары, карфагеняне торговали таким способом, который называется «немым обменом». Об этом в V веке писал греческий «отец истории» Геродот: «Они выгружают свои товары на берег и складывают в ряд. Потом опять садятся на корабли и разводят сигнальный дым. Местные же жители, завидев дым, приходят к морю, кладут золото за товары и затем уходят. Тогда карфагеняне опять высаживаются на берег для проверки: если они решат, что количество золота равноценно товарам, то берут золото и уезжают. Если же золота, по их мнению, недостаточно, то купцы опять садятся на корабли и ожидают. Туземцы тогда вновь выходят на берег и прибавляют золота, пока купцы не удовлетворятся. При этом они не обманывают друг друга: купцы не прикасаются к золоту, пока оно неравноценно товарам, так же как и туземцы не уносят товаров, пока те не возьмут золота».

Он написал о своем путешествии отчет, который высечен в храме Баала Хаммона в Карфагене, однако Ганнон не упомянул о торговле золотом, скорее всего из-за того, чтобы туда не отправились его конкуренты.

Теперь основная цель путешествия была достигнута. Несмотря на нехватку воды и очень жаркую погоду, флотилия отправилась дальше. По-видимому, путешественниками двигало любопытство и страсть к приключениям. В одном случае, когда суда попытались подойти к берегу, дикари, одетые в шкуры, не хотели их принимать и стали швыряться в прибывших камнями. В другом случае какие-то чернокожие люди просто убежали от них.

Пройдя вдоль берега много дней, карфагеняне достигли дельты Нигера, где они высадились на остров. Ганнон писал: «Сойдя на остров, мы ничего не увидели, кроме леса, а ночью мы увидели много разожженных огней и услышали игру двух флейт, кимвалов и тимпанов, грохот и крик большой толпы. Страх охватил нас, и прорицатели велели покинуть остров. Быстро отплыв, мы прошли мимо горящей земли, заполненной благовониями. Огромные огненные потоки стекают с нее в море. Из-за жары невозможно было сойти на берег. Но и оттуда, испугавшись, мы быстро отплыли. Проведя в пути четыре дня, ночью мы увидели землю, заполненную огнем. В середине же был некий огромный костер, достигающий, казалось, звезд. Днем оказалось, что это большая гора, называемая Колесницей Богов».

Карфагеняне не могли понять, что это, однако мы знаем, что они увидели извергающийся вулкан.

Через некоторое время, в течение которого они продолжали двигаться на юг, карфагеняне достигли другого острова в заливе. Там они столкнулись с какими-то таинственными существами: «Он населен дикими людьми. Там было очень много женщин, тело которых поросло шерстью. Переводчики называли их гориллами. Преследуя их, мы не смогли захватить мужчин, все они убежали, карабкаясь по кручам и защищаясь камнями. Трех же женщин мы захватили. Они кусали и царапали тех, кто их вел, и не хотели идти за ними. Однако убив, мы освежевали их, и шкуры доставили в Карфаген».

На этот раз удивленные путешественники стали участниками встречи человека разумного с какими-то видами приматов.

Тридцать пять дней прошло с тех пор, как Ганнон уехал из Карфагена. Когда у него кончилось продовольствие, он велел своим судам возвращаться назад в знакомое ему Средиземное море.

Карфагеняне в особенности и финикийцы вообще были бесстрашными путешественниками и торговцами. Обычно они отправлялись в путь ради каких-нибудь торговых целей. Еще в VII веке египетский фараон, склонный к гигантским проектам, отправил нескольких финикийцев в плавание вокруг Африки. Их судьба неизвестна, но если они сумели совершить задуманное — сообщается, что они совершили это плавание за два года, — то оно принесло мало пользы, так как африканский континент оказался очень большим, а сам морской путь — слишком длинным, чтобы им могли воспользоваться жители Средиземноморья.

Современник Ганнона, Гимилькон, видимо вместе со своим братом, совершил другое смелое торговое путешествие и написал отчет о своих приключениях (он не сохранился до нашего времени, однако его цитирует в своих записках один римский писатель IV века н. э.). Гимилькон также прошел Геркулесовы Столбы, однако после них повернул не на юг, а на север. Он решил исследовать атлантическое побережье Испании, Португалии и Франции. В этом случае путешественники не ставили себе цель найти золото. Они хотели установить свой контроль над торговлей оловом, которое требовалось для производства бронзы, и свинцом, который в то время только начали выплавлять.

Гимилькон достиг полуострова Бретань, богатого рудой, и возможно даже острова Гельголанд (где было много янтаря). В Британию Гимилькон, по-видимому, не заходил. В отчете он представил свое путешествие крайне трудным и неприятным. Он сообщал о морских чудовищах, об опасных песчаных мелях и о зарослях толстых морских водорослей. Сквозь дымку можно разглядеть, что океан простирается на огромное пространство. Скорее всего, Гимилькон расписывал разные опасности для того, чтобы отбить охоту у всех своих конкурентов последовать по его пути.

Карфагеняне отличались честолюбием, энергичностью и умом. Они поддерживали контакты с городом Тиром, откуда они когда-то вышли. В VI веке Навуходоносор в течение тринадцати лет осаждал Тир. В Библии написано, как взволнованный Иезекииль восклицал от имени своего единого Бога: «И прекращу шум песней твоих, и звук цитр твоих уже не будет слышен. И сделаю тебя голой скалою, будешь местом для расстилания сетей». Пророк говорил слишком рано. Город сохранился, но, в конечном счете, согласился признать вавилонское господство. В последующие века в городе появлялись египетские и персидские захватчики, и наконец, в 332 году после очередной тяжелой осады Тир захватил Александр Македонский. Разозлившись из-за такой долгой задержки, он приказал казнить две тысячи жителей на берегу, а тридцать тысяч — продать в рабство.

Стало понятно, что на Востоке у финикийцев больше не будет независимого государства. Оно возродилось в Карфагене, местоположение которого и превосходная гавань в Тунисском заливе способствовали тому, что этот город стал центром торговли на западе Средиземноморья. Со временем его граждане «превратились из тирян в африканцев», а сам город превратился в столицу неофициальной империи финикийских колоний, которые часто представляли собой небольшие торговые поселения на западе Средиземноморья. Около 500 года под контролем карфагенян оказался атлантический порт Гадес — островная крепость, отделенная от материка узким проливом.