Ржа Юрич Андрей
— Никуда, — гордо ответили ему индейцы. — И тебя не возьмем.
Оставив за спиной заинтригованного Капусту, они пересекли главную и единственную здесь транспортную артерию — широкую пыльную грунтовку — и углубились в зеленую тундру. Они шли по направлению к гряде высоких мрачных сопок на краю долины, где текла вонючая Депутатка. По пути некоторые пытались собирать ягоды и гуськин лук, но это настолько замедляло движение группы, что разозлившийся вождь запретил вообще что-либо есть. Члены племени повиновались, и только один Пашка срывал попадающиеся по пути ягодки и клал в карман.
На полпути от поселка до Депутатки располагалась местная достопримечательность, о которой взрослые давно забыли, потому что это был всего лишь желтый металлический квадрат площадью с пару письменных столов. Он слегка торчал своей крашеной плоскостью из спокойной болотной лужи.
— О-о-о… — привычно выдохнули индейцы, увидев снова его желтый блеск. — Это бульдозер…
Это и правда был бульдозер, утопленный здесь неизвестно когда безалаберным трактористом. Из болотца торчала только крыша кабины. Приходя сюда, мальчишки каждый раз спорили до хрипоты — успел ли выскочить тракторист из провалившейся в зыбкую почву машины или так и сидит до сих пор за ржавеющими рычагами. Алешка думал, что сидит. Ему нравился трагизм этой картины.
Слегка поспорив и в очередной раз не обнаружив желающих прыгнуть с кочки на желтый остов механического утопленника, они побрели дальше.
Постепенно ягодные поросли и холодные болотца стали редеть и мельчать. Под ногами захрустели камни. Скоро вся тундра осталась у них за спинами, а впереди раскинулся марсианско-апокалипсический пейзаж. Желто-рыжие дюны бугрились во все стороны до самой горной гряды. Из песка между хилыми кустиками травы торчали осколки камней, куски бетона, кривые стебли ржавой арматуры, стекло, гнилые деревяшки, разбитые и неразбитые старые телевизоры, дырявые сапоги и автомобильные покрышки. Индейцы шли между песчаными откосами, и мусора вокруг становилось все больше. Он начинал громоздиться кучами, наслаиваться, сверкать на солнце и поражать воображение. Они проходили рядом с горой ржавых двутавровых балок, каждая из которых была шириной в лестничный марш и длиной с грузовик. Потом были штабеля растрескавшегося шифера высотой в три человеческих роста. Сверлильные и токарные станки стояли в два слоя, друг на друге, широкой квадратной поляной, уходя шеренгами в склон ржавой дюны. Бока их чугунных станин матово блестели из-под лоскутов зеленой краски. Ящики и контейнеры, скрывавшие в себе непонятные, пахнущие ржавчиной и смазкой, забытые механизмы. Кучи гниющей спецодежды. Рулоны драного брезента. Залежи пустых солидоловых бочек и стада рыжих от старости автомобильных скелетов… Промышленная свалка в этих местах была великолепна тем, что никому и в голову не приходило увозить куда-то мусор, сжигать его или закапывать. Невозможно вывезти из тундрового поселка для переплавки железный лом, который когда-то был станками, приборами, машинами. Некуда девать списанные по браку стройматериалы, отслужившие свой срок белазные шины, противогазы, шахтерские каски и уличные фонари. Все остается здесь. Гнилая река Депутатка, разливаясь весной, заносит это кладбище научно-технической революции слоями кислотно-желтого ила, но оно продолжает расти — вверх и вширь, легко побеждая слабую и больную северную природу.
Индейцы постояли немного у похожего на китовую тушу вертолетного остова в привычных оранжево-синих северных пятнах. Усталые лопасти свисали широкими гнутыми щупальцами со лба мертвого чудища. Пустая кабина чуть свистела на ветру дырявыми окнами. Алешка помнил этот вертолет. Тогда он сам был еще маленький, и родители, отправившись в «поход на сопку», несли его на руках. С ними шли еще несколько семей. Они остановились и развели костер для шашлыков на широком уступе, высоко взойдя по крутому склону.
— Смотри, Алеша, вертолет, — показал ему рукой кто-то из взрослых, и Алешка посмотрел.
Далеко, за несколько вершин от них, через горный хребет перелетела оранжевым шершнем тяжелая машина. Она почему-то начала снижаться вдоль обрывистого горного склона, медленно, как будто в поисках чего-то или кого-то. А потом ветер качнул ее мягко, и она задела стрекозиным хвостом каменную стену. Вертолет плавно скользнул вниз. Секунды две он летел вдоль склона, чиркнул железным пузом по камням и закувыркался, разбрасывая вокруг себя деревца и куски железа. Было очень тихо — звук не доходил так далеко. Сочувственно покачав головами, взрослые вернулись к шашлыкам. Намного позже Алешка узнал, что один пилот выжил, хотя и сломал позвоночник, а другого вместе с креслом вырвало из кабины, и он умер от этого. В кабине до сих пор стояло одно кресло. Обрезанные концы привязных ремней распушились и выцвели на солнце.
Передохнув, индейцы принялись за поиски. Никто из них не давал себе отчета в том, что именно они ищут. Им нужно было что-то интересное. И так был устроен мир и сами они, что интересным считалось лишь то, что может гореть, взрываться, издавать страшные звуки, обжигать прикосновением или просто жутко выглядеть. Первой их находкой оказался Капуста. Он провалился ногой в илистое дно ядовито-оранжевой лужи, не мог вытащить сапог, увязал все глубже и потому издавал страшные для самого себя звуки.
— Помогите! — орал он, вылупив в глубокое синее небо пустые от страха серые глаза. — Кто-нибудь! Помогите! Я умираю!
Индейцы, идя на звук, преодолели две песчано-гравийных дюны с вросшими в них гигантскими шахтовыми механизмами и спустились к ржавой луже. Вытащив Капусту из грязи, они бросили ему перемазанный оранжевым илом сапог и спросили:
— Ты зачем сюда пришел?
Капуста, хлюпая носом, сидел на песке и обувался. Его белокурые волосы трепал ветерок, а по лицу текли слезы и сопли.
— Я хотел пойти с вами… Что это за место? Мы так далеко от дома… Мне мама не разрешает… А если мы не найдем дороги назад? — голос его срывался на плач.
— Если тебе мама не разрешает, так чего ты за нами пошел? — спросил Алешка еще раз, злым голосом.
— А вам разрешает? — спросил Капуста.
— Нет, — сказал Алешка. — И нам не разрешает… Ладно, раз пришел, держись рядом. Но запомни — ты не с нами!
Капуста вытер сопли и покивал головой.
— Что-нибудь интересное видел? — спросил Пашка.
— Да! — обрадовался Капуста тому, что может помочь индейцам. — Тут шины. Очень много, такая гора! Как пятиэтажка! Недалеко!
— Что-то мы не видели гору из шин… — подозрительно пробормотал Алешка.
— А она в яме! — Капуста стоял перед ними в одном зеленом сапоге и одном оранжевом. — Пойдемте, я покажу!
Племя вытянулось в цепочку через дюны за непрошеным проводником.
Гора автомобильных шин и правда впечатляла. Она располагалась в складке местности — глубоком и широком овраге, по дну которого тек слабенький ручеек. С одного из откосов оврага когда-то начали сбрасывать старые автомобильные покрышки. Они падали вниз, образовав со временем гигантскую кучу: огромные белазовские, напоминавшие грубым четким рельефом шкуру дракона, помельче — от КрАЗов и КамАЗов, легкомысленные уазиковские бублики. Теперь они лежали друг на друге во всю высоту оврага, как стена пятиэтажного дома, а в ширину основание черной кольчатой пирамиды было с половину школьного двора. Индейцы стояли у подножия резиновой горы, задрав благоговейно головы.
— Вот бы ее поджечь… — прошептал кто-то из них.
Алешка представил огненный факел, заметный из любой точки долины.
— Нет, — сказал он твердо. — Всю поджигать не будем.
Они натаскали маленьких легких шин в лежавшее отдельно от горы колесо самого мелкого из БелАЗов, прозванного в народе «Жигули». Туда же кидали сухие доски и большие куски мутного полиэтилена, который лохматился на ветру по высоким склонам оврага. Пашка достал спички и поджег полиэтилен сразу в нескольких местах. Медленно разгоралось.
При взгляде на огонь всем сразу захотелось есть. Нашли доску почище, положили ее на два камня, разложили припасы. Коля нарезал хлеб и колбасу перочинным ножиком, потом, неловко взрезая жесть, открыл Дудиных кальмаров. Съели все за минуту. Алешке оставили две карамельки и бутерброд в виде кусочка хлеба с кружком лоснящейся колбасы и мокрым ломтиком морского головоногого. Алешка ощущал, что не вполне доволен ролью вождя.
Тем временем костер набирал силу. Сначала в него бросали маленькие кусочки шифера, который взрывался с веселыми хлопушечными щелчками. Потом Пашка достал из кармана два охотничьих патрона.
— О-о-о! — загудели индейцы одобрительно, рассматривая их красные пластмассовые цилиндры. — А там что, пули?
— Там дробь, — солидно объяснил Пашка. — Утиная дробь.
Он кинул патроны в огонь, и мальчишки бросились в глубь оврага. Толстый Дима тащил за шиворот ничего не понимающего, хохочущего от радости Дуди. Ноги малыша в резиновых сапожках оставляли в песке две мелкие прерывистые борозды. Все спрятались за большое колесо от трактора К-700, косо торчавшее из грунта. Патроны хлопнули один за другим. Над костром взлетели черные клочки.
— Ищите дихлофосы! — велел Алешка.
Скоро у его ног сложили три баллона. Два из них действительно были из-под дихлофоса: по их пыльным бокам ползли нарисованные тараканы и клопы. Один баллон был раза в три поменьше и содержал на поверхности непонятный текст с восклицательными знаками: он в отличие от дихлофосов заканчивался не пимпочкой распылителя, а двумя обрезиненными короткими проволочками. Алешка раздал баллоны. Индейцы трясли ими возле уха, стараясь понять, осталась ли еще в алюминиевом цилиндре горючая жидкость, держит ли он давление.
— Подбегаем по очереди и бросаем, — скомандовал вождь. — Пашка, пошел!
Пашка выбежал вперед, к гудящей высоким дымным пламенем белазовской шине, и метнул свой баллон, стараясь попасть в самое сердце огня. Баллон ударился о горящую резину и отскочил в сторону.
— Дура-а-а-к… — протянули индейцы, — Дихлофос просрал…
Пашка бежал обратно. Следующими, ему навстречу, выскочили Спиря и толстый Дима. Их баллоны мелькнули в воздухе и пропали в огне. Через несколько секунд пламя вдруг исчезло и вверх столбом поднялся черный пепел, горелые доски и мелкие камушки. Уши заложило от грохота. Капли жидкого полиэтилена шипящим дождиком засеяли песок в нескольких шагах от тракторного колеса, за которым сидели индейцы.
— А-а-а… — выдохнули огнепоклонники.
— Прям как в кино, когда танк стреляет, — потрясенно бормотал Алешка. — Прям как танк… Это от того, который не дихлофос…
Притушенный взрывом огонь снова медленно разгорался.
— Смотрите, что я нашел!
Все обернулись. Капуста тащил к костру огромный квадратный лист толстого шифера.
— Давайте сверху положим, пока не сильно горит! — крикнул он, широко разевая рот от счастья.
У Капусты совсем не было друзей. Одноклассники и ребята во дворе стеснялись его назойливого нрава, трусоватости и привычки сморкаться в рукав. Так что сейчас, у костра, Капуста переживал редкие минуты дружеского общения и поэтому старался быть как можно полезнее для временных друзей.
— Слышь, придурок! — крикнул ему Пашка. — Шифер большими кусками не взрывается.
Но Капуста, подойдя вплотную к огромной дымящей шине, уже водружал шиферный квадрат на ее липкий горячий борт. Индейцы почтительно отступили за тракторное колесо: шифер — опасная вещь.
Минут через десять они уже сидели перед горящим колесом на камнях, на досках и просто на корточках. Резина снова гудела жарким вонючим пламенем. Шифер лежал в нем, не подавая никаких признаков взрывоопасности. Было скучно. Ругали Капусту вслух, толкая его в бок и отвешивая щадящие подзатыльники.
— Иди теперь вытаскивай! — говорили ему. — Три часа пройдет, пока он взорвется!
— Он сейчас взорвется! — опасливо хныкал Капуста. — Как же я туда подойду, если он взорвется?
— Иди, козел! Из-за тебя время теряем! Если не пойдешь, бросим тебя тут одного!
Напуганный такой перспективой Капуста бродил вокруг пылающей белазовской шины, шарахался от огня и ныл. Племя сидело метрах в десяти и от нечего делать осыпало безответного Капусту изощренными оскорблениями. Спиря снял с плеча лук, вложил стрелу, поднял руки вверх и спросил, как всегда нечетко проговаривая слова:
— Угадайте, попаду в шифер?
— Нет, — оживились соплеменники. — Так не попадешь, целиться надо!
Спиря пустил стрелу по крутой дуге, с вытянутых над головой рук. Деревянная оперенная рейка с обойным гвоздиком на конце взлетела вверх, а потом упала вниз, ткнувшись сквозь пламя в середину шиферного листа. Грохотнуло. Шифер полетел в стороны и вверх крупными кусками, которые с треском лопались прямо в воздухе, над головой присевшего от ужаса Капусты. Он отползал от гремучего костра на карачках, воя от страха. Сверху на Капусту сыпалась горячая шиферная крошка. Племя хохотало. Толстому Диме от сильного смеха свело живот, он упал на песок и перекатывался с боку на бок, изнемогая от собственного ржания. Капуста подполз к смеющимся, поднялся на ноги и, глядя на искренне веселые лица, принялся хихикать сквозь слезы.
Когда все устали смеяться, Алешка почувствовал, как его кто-то дергает за рукав. Это был Дуди. Он глядел снизу вверх восторженными глазенками и протягивал вождю маленький алюминиевый цилиндр, с непонятными надписями и восклицательными знаками, такой же, какой был брошен в огонь.
— О! Дуди еще нашел! Молодец! — обрадовался Алешка. — Где ты его взял?
Дуди махнул ручонкой в сторону.
— Пойдем покажешь!
Всей гурьбой они побежали за маленьким Дуди вверх по склону оврага. Там, наверху, в ржавой кабине грузовика они обнаружили деревянный ящик, заполненный в несколько рядов аккуратными серебристыми цилиндрами. Из их торцов тараканьими усиками торчали обрезиненные провода. Дуди залез в кабину через отсутствующую дверцу, взял два цилиндра и протянул их мальчишкам. Скоро они вытащили их все, распихивали по карманам, вертели в руках. Цилиндры были разного размера и толщины: одни — с маленькую морковку, другие — с баклажан. Блестели алюминиевыми боками, топорщили провода. На вес они были как будто пустые.
— Эх, мешают, — сказал Спиря: один из цилиндриков, засунутый в карман, царапал проводками сквозь подклад старых школьных брючек.
Он вынул цилиндрик и принялся отрывать провода. Те не отрывались. Тогда Спиря стукнул тем концом, откуда торчали проволочки, по ржавому железу старой кабины. Стукнул еще раз и так ушиб палец, что подпрыгнул от боли. Цилиндр улетел вверх и куда-то за кабину. Воздух вокруг индейцев уплотнился и ударил, как тяжелой подушкой. Пространство наполнилось летящими камешками, щепками, песком. Потревоженный скелет грузовика тяжко простонал, сползая вниз по склону. В его кабине сидел оцепеневший Дуди.
Алешка почувствовал, что лежит, уткнувшись лицом в ржавый песок, поднял голову и огляделся. Неподалеку поднимался с земли удивленный Пашка. Дима сидел на корточках, прикрыв руками крупную лопоухую голову. На боку за большим камнем лежал Коля и выглядывал оттуда с опаской и интересом. А Спиря стоял на том месте, где только что была кабина грузовика, и смотрел прямо перед собой.
— Что это? — спросил Пашка, отряхивая коленки.
— Пацаны! — закричал Алешка. — Я понял, это взрывчатка!
— Пойдемте сначала Дуди вытащим, — сказал Дима. — Ухо заложило… Эй, Спирь, ты чего?
— Я не испугался, — спокойно произнес Спиря, поворачиваясь к друзьям. Его лицо по цвету напоминало штукатурку.
С Дуди было все в порядке: когда его вынули из ржавой кабины грузовика, он уже улыбался. Спире чем-то поцарапало щеку, и немножко текла кровь. На этом серьезные последствия взрыва заканчивались. Правда, найти Капусту они так и не смогли.
8
Взрывчатку было решено беречь и расходовать лишь по знаменательным датам и вообще когда будет на то особое настроение. Пока новых взрывов никому не хотелось, поэтому серебристые баллончики просто несли в карманах. Коле, как самому старшему, приходила в голову мысль, что если эти штуки так здорово взрываются от огня или сотрясения, то они могут взрываться ничуть не хуже и от лежания в кармане. Он подумал об этом и оставил мысль при себе, как привык делать и как его учили старшие. Коля шел чуть в стороне от друзей и поэтому оказался выше по склону очередной дюны. Он увидел Капусту первым. Замерев на секунду, он скатился вниз и бросился к Алешке.
— Там Капуста, — сказал он тихо и показал рукой. — Его поймали десятиклассники.
Десятиклассники были угрозой непонятной и потому страшной. Никто не знал, чем жили эти огромные дети, что ценили, почему выбирали те или иные поступки. От десятиклассников каждый здравомыслящий ученик начальной школы старался держаться подальше. Быть пойманным десятиклассником — что может быть хуже…
Индейцы осторожно заползли на край высокой насыпи. Это была воронка от взрыва. Когда-то промышленные отходы поселка пытались закапывать и специально для этого взрывали землю — чтобы сделать котлованы. Через несколько лет мерзлота выдавила все похороненное на поверхность, прямо сквозь грунт, и от идеи отказались, оставив в земле много незаполненных дыр.
На плоском дне воронки были Капуста и трое высоких парней. Капуста всхлипывал и дрожал — он стоял в пыли, без обуви, в носках. Его сапоги валялись у ног агрессоров. Один из десятиклассников поднял горсть мелких камешков и кинул все разом в Капусту. Тот задергался, пытаясь увернуться.
— Скажешь? — спросил десятиклассник.
— Я не знаю! — проныл Капуста. — Пустите меня! Отдайте сапоги!
— Где наши детонаторы? — монотонно повторил десятиклассник.
— Я не знаю!!!
Капуста очень боялся. Ему сейчас казалось, что он находится ужасно далеко от дома — облезлой деревянной общаги, где они с мамой и папой жили в комнате с одним окном, одним диваном, раскладушкой и треснувшим унитазом в фанерном закутке. Капуста очень хотел домой. Он боялся остаться здесь насовсем, среди гниющих механизмов и колотого камня. Страх проник в его душу, еще когда он увяз ногой в оранжевой луже. А теперь, видя перед собой эти мрачные взрослые лица, чувствуя боль от ударов камней, Капуста едва удерживался, чтобы от страха не зареветь в голос.
Десятиклассник взял камень побольше и замахнулся.
— Я все расскажу! — заорал Капуста. — Только не надо больше кидать в меня!!! Я все расскажу. Они индейцы, у них есть вождь, они взрывали ваши эти… детонаторы! Они сейчас здесь, индейцы!
Парни на дне воронки переглянулись и захохотали, подняв к небу лица. Рядом с Алешкой во весь рост встал Спиря с натянутым луком. Он что-то сказал отрывисто.
— Заметят! — выдохнул Алешка и толкнул его со всей силы в бедро.
Спиря спустил тетиву и упал. А стрела, предназначенная предателю Капусте, свистнула в воздухе и ткнулась обойным гвоздиком в ляжку одного из врагов.
В следующую секунду индейские воины могли наблюдать устрашающее зрелище: три огромных, неукротимых в ярости десятиклассника бежали прямо к ним вверх по склону, разбрызгивая ногами щебень. «Мы не убежим», — мелькнуло в голове вождя. А в воздухе над его головой мелькнул серебристый цилиндр. Алешка только успел ткнуться лицом в пахнущий ржавчиной гравий и ощутил, как дрогнул воздух. Когда он снова поднялся, десятиклассники сидели на середине склона и опасливо трясли головами. В ушах звенело. По противоположному склону воронки бежал вверх Капуста в носках. Через Алешку перелетел еще один детонатор, сверкнул на солнце и звякнул о камень. Десятиклассники прыгнули вниз, казалось, вперед головами. Им вдогонку звякнули тетивы и взлетели стрелы. Взрыва не было.
— Хватит!!! — крикнул Алешка. — Отступаем!!!
Он повернулся и побежал. За ним бросилось племя. Бежали долго, хотя и не слышали за собой погони, тяжело дышали и чувствовали, как слюна во рту от усталости становится сладкой. Алешка уводил воинов в заросли ржавой арматуры и гнутых шахтовых механизмов. Если там затаиться и сидеть тихо, их никогда не найдут.
Возле самой реки, где куча деревянных ящиков с непонятным содержимым вдавалась мысом в коричневый поток, они остановились и отдышались. У Спири на щеке запеклась кровь темно-красной шершавой полосой, отчего он вдруг стал вылитый сиу на тропе войны. Коля кашлял: пересохло в горле от долгого бега. Дима и Дуди сидели рядышком на деревянных ящиках, у Дуди были большие от страха глаза, а по лицу Димы было видно, что он впервые в жизни ощущал себя героем, — ему не хватало только широкого меча на поясе и степной лошадки в поводу, как у Нюргун-боотура на картинке.
— Ты вождь или кто?!! — кричал Пашка. — Почему мы отступили?!! Мы могли их победить!!!
Алешке было страшно.
— Не кричи, — просил он Пашку. — Они могут услышать…
— Да мы бы их!.. — задыхался Пашка от негодования.
— Что ты их? — Алешка стоял, привалясь спиной к штабелю вздувшейся пузырями фанеры. — Этими штуками убить можно. Ты бы их убил, да?
— Они убегали! — ярился Пашка и потрясал воинственно пучком стрел. — Мы бы прогнали их! Я попал в одного!
— Спиря тоже попал, — громко шептал Алешка. — И что? Они не испугались наших луков, потому что это просто игрушки. А этими штуками, детонаторами, можно было убить десятиклассника или Капусту. И что тогда? Вот Спиря выстрелил в Капусту, а попал в десятиклассника…
— Это ты мне помешал! — возмущенно крикнул Спиря.
— Да не орите вы… — попросил Алешка. — Какая разница, в кого ты попал? Если бы ты попал в Капусту, они бы все равно побежали к нам, неужели непонятно. Их остановил только взрыв, но они знают, что мы не станем их убивать, и поэтому сейчас они ищут нас. Что ты, Паша, будешь делать, когда они нас найдут? Взорвешь их?
— Взорву! — крикнул запальчиво Пашка. — И никто не узнает!
И вдруг, осознав реальность сказанного, потерял решимость, запнулся и посмотрел вокруг.
— Тебя отправят в детскую колонию, — презрительно сказал Алешка. — А твоего папу, и маму, и брата — посадят в тюрьму.
Пашка молчал. Только сейчас к нему начал приходить страх. Он сел на пыльный ящик и стал колупать песок кончиком стрелы.
— Кто вообще кинул эту штуку? — строго спросил Алешка.
Его страх после моральной победы над Пашкой, наоборот, быстро выветривался.
— Я кинул, — спокойно сказал толстый Дима. — В тот момент нам нужно было защищаться. А наши луки… это просто смешно. Непонятно, зачем нам игрушечные луки, если мы — настоящие индейцы.
— Никто ничего не может делать без моего разрешения! Вы обещали! Я не разрешал кидать! — Алешка ощущал свою правоту, закон был на его стороне.
— Паша правильно сказал, что здесь, в этом месте, можно убить кого-нибудь и будет незаметно, — спокойно уточнил Дима. — Десятиклассники были очень злые, а у нас полные карманы взрывчатки…
Он помолчал, наблюдая, как вождь и соплеменники усваивают значение его слов. Потом продолжил:
— Что было бы, если бы они нас поймали? Может быть, потом их посадили бы в тюрьму — какая разница?
Племя притихло. Рядом, почти у их ног, журчала ядовитая река: волны катились по быстрой воде ржаво-пенными барашками. Высоко-высоко томились в леденцовом солнечном свете ленты золотистых перистых облаков на небесной глазури. Мерзко подвывал ветерок в трухлявых закоулках гигантской свалки.
— Что будем делать, вождь? — спокойно и обнадеживающе спросил Дима.
Алешка прищурился:
— Слушайте мой приказ: мы должны оставаться незаметными. Всегда. Это очень важно. Сейчас за нами гоняются эти уроды только потому, что они заметили нас. Мы повели себя как дураки: могли посмотреть на них и обойти стороной. А вместо этого начали войну, хотя мы знаем, что не сможем их победить. Да из-за чего начали? Из-за Капусты! Он даже не индеец, но Спиря, видите ли, решил его наказать! Ты должен быть доволен, Спиря. Так бы они его помучали и отпустили, а теперь они думают, что он наш друг, — ведь мы его, получается, спасали. Нужно перейти реку. Они ищут нас на этом берегу или думают, что мы побежали домой. А мы пойдем в другую сторону. Будем искать трубу!
Через Депутатку несколько раз пытались наводить мосты. Но северные реки, даже отравленные насмерть, ведут себя непредсказуемо, и мост почти каждую весну смывало, потому что поток хоть на несколько метров, да менял свое русло. Постепенно люди смирились с этим явлением и однажды решили, что проще будет пересекать реку при необходимости на гусеничном тракторе — как оно обычно делается в Заполярье. Не дождавшись очередного восстановления, мост окончательно упал в воду и выглядывал иногда оттуда, когда река мелела, выставлял на поверхность ржавую решетку перил. Если же кто-то хотел пересечь реку, не располагая гусеничной техникой, ему оставалось выбрать из двух вариантов. Залезть в болотные сапоги до самой задницы и шагать в непрозрачной вонючей воде, надеясь, что место для брода выбрано верно. Или найти трубу. Эти трубы — длинные, разной толщины — бросали поперек реки несколько лет подряд в разных местах с помощью все тех же бульдозеров. Когда поток менял русло, некоторые из труб оказывались под водой, зато другие, в других местах, наоборот, вдруг соединяли оба берега своим ржавым длинным туловищем. Каждый год, и даже несколько раз за лето, картина менялась: никто заранее не знал, где именно нынче можно перейти реку по трубе. Но что где-то непременно можно — знал каждый.
Вдоль берега пришлось идти всего минут двадцать в тени песчаных откосов. Труба, совсем тонкая, так что с трудом можно было бы втиснуться внутрь нее ребенку, одним концом лежала на их берегу, а другим — втыкалась в противоположный. Коричневая вода бугрилась быстрыми волнами всего в полуметре под ней.
— Надо куда-то девать эти штуки, — сказал Алешка. — Мы не можем вот так просто ходить и носить во всех карманах взрывчатку. Давайте спрячем их в трубу. Вряд ли кому-то захочется в нее залезать. А мы потом вернемся и заберем.
Через несколько часов племя выбрело обратно к той же трубе. Кроме лука и стрел каждый индеец нес на себе горные самоспасатели в запаянных жестяных футлярах. Они наткнулись на целую кучу этих красных железных коробочек, похожих на солдатские манерки. Если дернуть за кольцо у них на боку, то оловянная пломба отойдет в сторону, скрутится спиралькой жестяная полоска, как на банке импортной ветчины, и коробочка раскроется пополам. А внутри будет лежать страшный на вид прибор — тяжеленький металлический кожух с большим резиновым загубником. Вставить загубник в рот, вцепиться в него зубами, сорвать пальцами пленку с обратной стороны кожуха, и пойдет таинственная химическая реакция, насыщая легкие пьянящим кислородом с привкусом старой резины. А еще надо зажать нос специальной прищепкой с резиновыми лапками, которая болтается тут же, на кожухе. Зачем нос зажимать? Наверное, чтобы кислород из головы не выходил.
— О, распираторы! — сказал Алешка, увидев насыпь из красных жестяных коробочек и открыв первую из них. И объяснил индейцам: — Через эти штуки дышать можно!
— Распираторы! Распираторы! — загалдели воины, хватая коробочки без разбору.
— Почему распираторы? — удивился толстый Дима. — Они ведь никого не распирают.
— Это самоспасатели, — сказал опытный Коля. — Они бывают однодневные и трехдневные. Я не знаю, какие эти. Через них шахтеры дышат, когда их в шахте завалит и там воздуха совсем нет. А респираторы — это другое, респираторы просто от пыли защищают.
— Зачем их выбросили? — спросил Алешка. — Они же новые…
— А зачем тут все выбрасывают? — задал вопрос Коля. — Списанные…
И хотя все безоговорочно признали Колину правоту, за самоспасателями прочно закрепилось название «распираторы».
Каждый распиратор весил около килограмма и висел на длинном брезентовом ремне. Самые могучие из индейцев, вроде Коли и Димы, навешали на себя по шесть распираторов. Алешка надел сначала четыре штуки — по два через каждое плечо. Но было тяжело, и один пришлось снять. Дуди не понял, для чего нужны распираторы, но тоже взял три штуки: они болтались у него под коленками и мешали идти.
Впрочем, когда подошли к берегу, обнаружилась проблема. Переходить реку с быстрым течением по трубе всегда сложно. Нужно постоянно смотреть на линию горизонта, пока вслепую ставишь ноги на ржавый металл. Если хоть на мгновение опустить взгляд на трубу — убедиться, что не шагнешь сейчас мимо, — тут же быстрая вода загипнотизирует тебя: покажется, что не река течет под трубой, плеская рыжими барашками, а сама труба вместе с тобой взлетает стремительно вверх и в сторону. Единственное, что может сделать человек, попавший в зыбкие лапы такой иллюзии, — крепко зажмуриться и окаменеть. Не двигаться, не смотреть и не дышать хотя бы минуту, пока не перестанет кружиться голова. Но обычно обманутый начинает изгибаться — старается удержать равновесие на взлетающей трубе — и закономерно плюхается вниз: ведь труба никуда не летела на самом деле.
Проход по трубе каждый раз был испытанием стойкости духа: хватит ли сил удержаться от взгляда вниз, достанет ли смелости не поверить своим глазам и позволить ногам ступать по скользкому железу как им вздумается? А теперь еще распираторы болтались по сторонам на длинных брезентовых ремнях и мешали удерживать равновесие. Алешка посмотрел, как переходят другие члены племени, как они вздрагивают на середине перехода и задирают вверх подбородки, чтобы, не дай бог, не глянуть вниз. Он снял с плеча один распиратор и бросил у кромки быстрой коричневой воды — на оранжевый ил. Пусть у него будет меньше этих штук, но и помех при переходе будет меньше, — с такими мыслями он пошел по трубе. Над серединой реки один из оставшихся распираторов неудобно мотнулся на боку, Алешка дернулся от страха и, пытаясь устоять на ногах, опустил взгляд. На секунду. И увидел, как несется под трубой мертвая вода — длинными стремительными струями. Труба поплыла под ногами вверх и в сторону. Алешка снова дернулся и уставился в небо, а сам чувствовал подошвами резиновых сапог течение воды метром ниже. Труба летела. И кружилась в полете. Алешка понял, что падает, и со всех сил толкнулся ногами — чтобы не рухнуть в воду вниз головой.
Он приземлился рядом с трубой, ледяная вонючая жидкость тугим потоком охватила его бедра, забулькала в сапогах, затеребила красные коробочки двух оставшихся у него распираторов. «Я упал», — пронеслось в голове у Алешки. Он не знал, что полагается делать в таких случаях, стоял и ждал, но ничего страшного не происходило. Чувствуя, что замерзает, побрел к берегу. Было неглубоко, вода упруго шлепала его мокрой холодной ладонью по ляжкам. Индейцы молча стояли на обоих берегах и смотрели.
Выйдя на сушу, он снял сапоги, вылил из них воду, стянул тяжелые штаны и принялся их отжимать. Потом снял и отжал трусы. Мокрые жестяные коробки распираторов холодили пупырчатую от испуга кожу.
Пашка тоже шлепнулся в воду. Правда, у самого берега и только набрал полные сапоги воды.
Домой двинулись усталые, не говоря ни слова. Алешка мерз в мокрых штанах, от которых пахло ржавчиной, а ногам в сапогах было скользко и неуютно от влаги. Солнце ярко освещало песчано-гравийные дюны свалки, блестело на осколках стекла в песке. Никто уже не боялся. Вряд ли десятиклассники все еще были здесь.
Когда уже подходили к поселку, Дуди вдруг сказал:
— Дуди!
Он шел последним из растянувшихся цепочкой воинов и успел повторить свое фирменное восклицание изрядное количество раз, пока наконец Алешка с раздражением не обернулся:
— Да заткнись ты… Пацаны! Смотрите!
Позади, над пестрым тундровым ковром, поднимался столб жирного черного дыма. Он становился на глазах все толще, в нем проскакивали длинные огненные языки. Зрелище напоминало извержение вулкана. Дым поднялся выше горной гряды и, попав в поток ветра, стал расплываться, нависая над долиной, как шляпка гигантского гриба. У основания дымного столба поднялось багровое пламя.
— Дуди! — произнес Дуди, показывая пальцем на дым и оглядываясь на Алешку.
— Шины горят, — сказал Алешка. — Вся эта гора из шин горит. Надо быстрее домой, пока взрослые не заметили.
Он с тоской оглянулся вокруг и понял, что такую штуку взрослые заметят даже из соседних долин, — настолько чудовищно огромным был пожар, настолько высоко взлетали хлопья резиновой сажи, настолько ярко и устрашающе ворочалось в дыму густое красное пламя.
До поселка оставалось совсем немного. Уже переходя главную дорогу, отделявшую жилые микрорайоны от тундры, они поняли, что припозднились, — на улицах не было ни души. Это обстоятельство их обрадовало — пусть ругают за то, что поздно пришли домой, лишь бы не обвинили в поджоге свалки. Взрослые почему-то очень боялись пожаров на этой свалке…
Первое, что сказала Алешке мама, когда открыла ему дверь, было:
— Три часа ночи!
«Не везет весь день…» — подумал он, а вслух сказал:
— Солнце…
И понял по маминым красным глазам и усталому лицу, что она не ложилась. Из кухни выглянул такой же усталый и трезвый папа:
— Я тебя уже искать ходил…
Папа стоял в золотой от солнечного света комнате в одних трусах, огромный, под потолок, с длинными ручищами. Он не злился. А мама ругалась, облегченно кричала, как она вся испереживалась и хотела уже звонить в милицию.
— Кто-то свалку поджег… — тихо сказал папа. — Дня три гореть будет.
9
В следующие дни индейцы ходили смотреть, как горит свалка. Они видели издалека, с высокой дюны — к дымно-огненной исполинской колонне подкрадываются игрушечные пожарные машинки. Струи воды, которые те выпускали с расстояния в полсотни метров, не долетали до гудящего стеной пламени, испарялись на подлете. Облачка пара относило в сторону ветерком. Из аэропорта приезжала машина с пенопушкой: полоснула несколько раз по резиновому вулкану белоснежным тугим потоком, но это не произвело никакого эффекта. Пожарные поливали всю свалку вокруг на сотни метров, а на их красно-белые каски хлопьями ложилась черная горячая сажа.
Улицы поселка затянуло едкой, почти невидимой, ощутимой лишь на вкус, резиново-дымной занавесью. От нее щекотало в носу и щипало в горле.
На третий день, когда из почерневшего, в сугробах черного пепла, оврага перестал подниматься огонь, индейцев постигло горе — вернувшись из тундры, они нашли свой вигвам разрушенным.
Потолочные доски были проломлены, и разноцветные бочки грудой просели внутрь. Некоторые из них лежали на асфальте на боку. У входа валялась старая тряпка, заменявшая еще недавно дверь в индейское жилище, и два сигаретных окурка с оплавленными фильтрами.
Пашка со знанием дела поднял окурки и всмотрелся в них:
— «Космос», — наконец сказал он.
Никто не возразил, и даже не спросили — откуда он знает.
В вигваме оставались кое-какие индейские пожитки — пара старых одеял, пучок недоделанных стрел и банка килек в томатном соусе, которую хранил там на черный день Пашка.
Он и сунулся в разрушенный вигвам — за кильками. Хотел пролезть между бочкой у входа и провисшими потолочными досками, но только сунул туда голову и сразу высунул. Недовольно поморщился:
— Насрано… — коротко объяснил он.
Алешка пришел домой раньше обычного, подавленный. Папа не пил уже несколько дней, поэтому возвращаться домой было даже немного приятно: никто не ругался, в квартире вкусно пахло борщом и котлетами, мама улыбалась. Именно в такие вечера, когда дома все было хорошо, Алешка почему-то особенно остро переживал собственную слабость, беззащитность и уязвимость маленького мальчика. Воцарившееся вдруг благополучие пугало его своей скоротечностью и неизбежным наступлением привычного конца.
— Пап, — сказал он, — ты можешь сделать мне лук?
Отец лежал на своей кровати в спальне у плотно зашторенного окна и читал книжку при свете настенного светильника — это было его любимое времяпрепровождение в трезвом виде.
— Лук? — спросил он с неудовольствием, отвлекаясь от страниц фантастического романа. — Зачем тебе?
— Мы в индейцев играем, — объяснил Алешка.
— А сам что, не можешь? Мы в детстве делали без посторонней помощи. — Папе явно не хотелось делать лук.
— У меня не получается, — Алешка чувствовал себя беспричинно виноватым. — Дерева хорошего нет. Я покажу.
Он сбегал в прихожую, где в самом низу стенного шкафа, за пылесосом, хранилось его боевое оружие — кривая ивовая ветка с вялой капроновой тетивой. Папа взял лук и хмыкнул:
— А где я тебе возьму хорошее дерево? Оно на улице не растет.
Алешка поскучнел и отнес лук на место.
Младший Ильгэсиров был грозой всех мальчишек в поселке. Он полностью оправдывал предвзятые якутские представления о типичном эвене: был невысок ростом и широк в талии, глуп как сосновый пень, зол на всех без разбору, очень много ел и никогда не занимался ничем полезным. Он не любил русских за то, что у них большие носы и разноцветные волосы. Иногда он отлавливал возле школы какого-нибудь чистенького русоволосого мальчика и долго, с желчью в голосе, рассказывал тому:
— Я видел твою маму. Она такая некрасивая! У нее рыжие волосы — ффу! Она страшная, твоя мама. Уродина… Нуучча! (Это слово одновременно означало «русский» и «носатый».)
Если школьник пытался бежать, Ильгэсиров хватал его за горло толстой сильной рукой, слегка придавливал и продолжал:
— Я видел твою маму, когда она шла с работы. Я шел за ней и смотрел, какая она страшная… Я всегда хожу за твоей мамой…
Якутских мальчиков он ненавидел гораздо глубже. Он, как и многие эвены, был уверен, что от якутов плохо пахнет. Плохо пахнет от якутов на эвенской земле. Схватив за руку напуганного круглолицего якутенка, Ильгэсиров начинал монотонно и страшно бубнить над ним по-эвенски. Мальчик не понимал чужого языка и от этого боялся еще сильнее, а Ильгэсиров смеялся, тряс жирными щеками и хлопал себя по круглым бокам.
Ходили слухи, что Леша Ильгэсиров вспарывает животики домашним котятам, если те вдруг выбегут на улицу, что он душит голыми руками доверчивых собак, что он даже носит за голенищем сапога охотничий нож. Все верили этим слухам, хотя никто ни разу не видел ни того ножа, ни тех котят.
Боялся Леша Ильгэсиров только взрослых мужчин и ребячьих стай. Со взрослыми он всегда, даже пьяный, разговаривал угодливо-вежливо. Чем крупнее и суровее на вид был взрослый, тем елейней становились интонации представителя легендарного эвенского рода. А когда его окружала стая дворовой ребятни, он вставал в защитную позу, протянув вперед короткие толстые руки, и скалил зубы, покрытые черным налетом:
— Я вас знаю…
— Эй, Леша, ты зачем так много ешь?
— Я вас видел…
— Эй, Леша, ты больше в длину или в ширину?
— Я знаю, где вы живете…
— Ты что, дебил?
— Я приду завтра…
Индейцы подумали, что варварское разрушение их железного вигвама вполне могло быть делом рук жирного Ильгэсирова. И, встретив Лешу в своем дворе, они тут же окружили его, выставив перед собой натянутые луки и настоящие индейские копья — обожженные на костре заостренные палки. Леша неуклюже вертелся на месте, как загнанный бегемот. Врагов было немного, но они были вооружены и, судя по лицам, исполнены решимости. Он хорошо помнил, как минувшей зимой эти же мальчишки и еще десяток других вот так же, с палками в руках, окружили его, прижали к стене дома и долго закидывали снежками и сосульками. От крепких кусков снежного наста его щеки горели, но он не пытался закрываться руками, а только рычал взахлеб и сквозь пелену тяжелой ненависти, застилавшей маленькие глазки, старался запомнить каждого. Несколько раз он бросался на рискнувших подойти слишком близко, но град ледяных обломков больно стучал по голове и заставлял отступать обратно к стене. Вдоволь натешившись, дети прогнали его, как побитую собаку. Теперь вот напали снова. И если нет снега, значит, будут кидаться камнями…
Зная, что Леша уважает возраст, индейцы решили, что допрос поведет Коля, как самый старший из них.
— Это ты сломал наш вигвам? — спросил Коля замершего от напряжения Ильгэсирова.
— Я тебя знаю, — выдавил из себя угрожающе Леша, — ты Чимитдоржиев. Я видел твою маму с водителем вахтовки. Ты, наверное, тоже водитель вахтовки…
Звякнула тетива, и Леша подпрыгнул на месте, скривив толстое лицо. Это Пашка пустил стрелу в широкую вражескую задницу.
— Я тебе в лицо выстрелю, — спокойно сказал Спиря, поднимая лук к испуганным и злобно-суетливым Лешиным глазам.
Леша молчал.
— Это ты сломал наш вигвам? — снова спросил Коля.
— Я не знаю, что такое вигвам, — сказал Леша и добавил что-то по-эвенски.
Ему ответил Спиря, звонко и четко, как никогда не говорил с соплеменниками-индейцами. Ильгэсиров мрачно посмотрел на маленького бледного мальчика.
— Ты Слепцов. Я знаю твоего деда, — сказал он с интонациями лицемерного дружелюбия.
— Скажи нам, Леша, мы тебя отпустим, — заговорил снова Коля. — Тот домик из бочек ты сломал?
— Нет, — сказал Леша, расплываясь в улыбке облегчения, понимая, что его не будут бить и забрасывать камнями.
Все знали, что Ильгэсиров слишком глуп, чтобы врать.
Кольцо индейцев расступилось, и Леша быстро, насколько позволяли его толстые короткие ножки, отбежал в сторону, боком. Он не решался повернуться к детской стае спиной.
Читать бесплатно другие книги:
