Блудное художество Трускиновская Далия

Ему было известно, что Алехан незадолго до войны уехал в Европу для поправки здоровья. Но не знал, что граф Орлов путешествует по Италии под чужим именем. Братец Иван, бывший при Алехане, о том не писал… Не задумался Архаров также, какая болезнь может потребовать для исцеления тайных встреч с греческими эмиссарами, а о том, что русские офицеры под видом купцов приезжали в Черногорию и Морею, где становились военными советниками при повстанцах, и знать не мог. Не знал Архаров, разумеется, и того, что Алехан в самом начале войны писал государыне, предлагая отправить в Средиземное море российский флот. Это должно было способствовать восстанию православных балканских народов и греков, которые помогли бы разбить турок.

Флот Алехан получил. И равным образом право давать офицерские чины грекам и славянам, отличившимся в борьбе с турками. Вся Европа потешалась: куда лезут эти обезумевшие русские? И куда они побегут, когда турецкий капудан-паша Гассан-бей потопит их корабли?

Бежать никуда не пришлось. Орлов и адмирал Спиридонов одолели Гассан-бея в Чесменской бухте. Вступая в бой, оба знали, что отступать некуда. Сражений, собственно, было два – в Хиосском проливе и в самой бухте. Викторию даже озадаченная Европа признала безоговорочной: более двадцати крупных военных турецких судов и множество мелких сгорели и пошли на дно, прочие были взяты в плен. Турки потеряли весь флот и десять тысяч человек, русские – одиннадцать матросов. После чего три фрегата орловской эскадры зашли в бухту Наварин, где в крепости Неокастро обосновались турки. Установив береговые артиллерийские батареи, моряки шесть дней обстреливали противника, потом подошло подкрепление – и крепость пала. Внутри обнаружилась православная церковь, лишенная креста. Отложив прочие заботы, крест смастерили и заново поставили на куполе. Немудрено, что греки едва ли не боготворили прогнавшего турок Алехана, считая его своим освободителем.

Это Архаров уже знал, он только не сообразил сразу, что эскадра, которую Алехан увел в Ливорно, должна в конце концов как-то воротиться домой.

– А что в столице говорят про Орловых? – спросил он.

– То и говорят, что не сумели своей фортуны удержать. Государыня ведь, ты знаешь, все графу Григорию прощала… ну и допрощалась… Из всех Орловых только граф Алексей при ней останется – вот что говорят.

Архаров покивал. Алехан уже давно был ему симпатичен. Прочие братцы Орловы могут преспокойно подавать в отставку – ни пользы от них особой государству не было, ни вреда их отсутствие не принесет. Алехан же был не только умен и догадлив – он был по внутренней своей сути способен на беспредельную верность. Архаров не мог бы объяснить, как он учуял в Алехане это качество. То же самое ощущение присутствия верности было у него и при встречах с Суворовым, и, довольно часто, при беседах с Волконским.

Он охотно бы послушал новости об Алехане Орлове, но Левушка перескочил на иное – стал рассказывать, что к сестрице Мавруше уже сватаются, и одновременно расспрашивать Архарова о Вареньке Пуховой.

– Медальон-то еще носишь? – спросил Архаров.

Левушка засмущался.

Он действительно не раз надевал на шею этот портрет на темно-вишневой ленточке. Почему, для чего – сам толком не знал. Ему нравилось нарисованное Варенькино лицо, нравилось внимание светских прелестниц к портрету. Медальон словно делал Левушку более загадочным и желанным для них кавалером.

Опять же – именно этот медальон спас ему жизнь, и Левушка не хотел с ним расставаться как с предметом, приносящим удачу.

Но амурный разговор был прерван Шварцем, который доложил: сегодня-де вздымают над крыльцом архива железный глобус, он сам проходил, видел – народ толпится, непременно где ротозеи – там и шуры, так не угодно ли его милости отрядить полицейскую команду для поддержания порядка?

– Мог бы старый черт Миллер и предупредить, – буркнул Архаров. – Мало мне с ним было хлопот…

И точно, хлопот за почти четыре года архаровского обер-полицмейстерства хватило.

Федор Иванович Миллер достался ему в наследство от бывшего обер-полицмейстера Юшкова, сбежавшего от чумы, вместе со всеми затеями неугомонного немца. К тому времени знаменитый путешественник, историограф, академик был уже не столь красив и силен, как в молодости, сильно болел, но по-прежнему бывал то язвителен, то чрезвычайно весел, склонен к остроумным и причудливым мыслям, но при этом – вспыльчив и суров. Кстати сказать, спервоначалу был он отнюдь не Федор и не Иванович, а Герард Фридрих, но Россия с европейскими именами не церемонилась.

Десять лет назад Миллер был назначен главным надзирателем московского воспитательного дома, с оставлением при Академии Наук в звании историографа, а через год определен начальником Московского архива иностранной коллегии (ныне Московский главный архив министерства иностранных дел). Архив находился в самом бедственном положении. Ценнейшие документы, хранившиеся в подвалах старых кремлевских приказных палат, были в запустении. В год шелковой революции их извлекли оттуда, перевезли в бывшее Ростовское подворье на Варварке, на углу Рыбного переулка, и едва не погубили – место было низменное, неподалеку от Москвы-реки, да и сложили сундуки с друвними грамотами в подваах да в каких-то ветхих амбарах. Подвалы затоплялись в половодье, а в амбарах бумаги нещадно истреблялись мышами и крысами. Четыре года пришлось сжечь собранные в девять сундуков остатки архивных дел, причем сгребали их и укладывали в сундуки лопатами – до такой степени все сгнило и расползлось.

В Москву Миллер просился уже давно, сознавая важность для науки кремлевских архивов и страстно желая их раскопать. Переехав и определившись на службу в Московский архив иностранной коллегии, он ознакомился с состоянием дел, ужаснулся и стал настаивать на приобретении нового здания. Когда государыня в 1767 году приезжала в Москву для открытия Уложенной комиссии, Миллер выпросил у нее денег для покупки дома князя Голицына в Хохловском переулке. Дом, стоящий особо, в отдалении от иных построек, и потому безопасный от пожаров, был куплен на средства из постовых доходов, а далее началось самое страшное – починки, переделки и исправления. Княжеские хоромы немало обветшали, пришлось чинить и стены, и фундамент, для бережения от пожара в двух палатах деревянные полы заменили чугунными и каменными, навесили железные двери и решетки на окна, причем ради похвальной экономии взяли и листовое железо для кровли, и решетки, и оконные железные затворы, и чугунные плиты для полов, и даже лестничные ступени из разобранных кремлевских приказных палат.

Все эти работы проводились с той степенью безалаберности, которая прямо-таки восхищала Архарова в первые месяцы его обер-полицмейстерской службы: даже не удосужились обнести забором двор, и через него ходили все, кому не лень, прихватывая все, что плохо лежит. И более того – в пустых и не запертых палатах повадились прятаться голицынские крепостные девки. К новым владениям архива примыкала усадьба управляющего московскими имениями Голицына – оттуда они и прибегали, спасаясь от побоев. «Явочные» о нахождении этих девок в пустых палатах и ссорах чиновников Московской конторы иностранных дел с управляющим как при Юшкове поступали в полицейскую канцелярию, так и при Архарове продолжали поступать – с кратким лишь перерывом на время чумы.