Никому не говори Берк Алафер
Элли чувствовала, как бьется сердце в ее груди.
Она почти слышала мысли Джулии, представляя, как та водит ручкой по бумаге, пытаясь подобрать подходящие слова, чтобы закончить предложение. Пытаясь сказать, что эта жизнь гораздо тяжелее, чем может показаться. Что эта жизнь вызывает отвращение. Что эта жизнь — причиняет боль.
Да, Джулия остановила свой выбор на этих словах. Возможно, она даже осознавала, что это звучит несколько мелодраматично. Она не страдала от реальной, физической боли или парализующей депрессии. Но она страдала под тяжким бременем своей жизни, о чем никто не желал слышать. И почему бы ее словам не звучать мелодраматично? В конце концов, ей было шестнадцать лет. Почему ей не должно быть позволено предстать в образе драматической королевы? Почему ей не должно быть позволено делать то, что позволено делать другим тинейджерам? И разве не было это целью данного письма?
Элли представила, как Джулия пишет слова, которые она в конце концов подобрала:
…моя так называемая привилегированная жизнь причиняет мне боль. Мне больно слышать, что я не должна растрачивать попусту свой потенциал. Мне больно слышать, что от меня ожидают больше, чем от других, потому что я получаю больше, чем другие. Мне больно думать о том, что я никогда не стану человеком, каким должна была бы стать. Мне больно ощущать одиночество каждую секунду, даже когда меня окружают люди. И мне больно осознавать, что я не могу выразить все эти чувства.
Элли ощущала, как кровь пульсирует в ее жилах. Мокрые волосы прилипли к голове. Руки и ноги начали побаливать, но она продолжала молотить кожаный мешок.
Мысли Джулии блуждали в разных направлениях, в результате чего на бумаге продолжали появляться помарки, но слова лились свободнее. Ее эмоции истекали из нее, как паста из ручки, как пот из пор Элли.
И тут на лист блокнота упала слеза, на букву «ч» в слове «чувства», превратив ее в бесформенное пятно. Душевные силы изменили ей. Нужно было заканчивать.
И поэтому я решила покончить с собой.
Элли продолжала бить мешок ногами. Никакого взлома. Никаких необъяснимых отпечатков пальцев. Похоже на то, что разрезы на запястьях сделаны самой жертвой. Теплая вода и алкоголь — 0,16 промилле — способствовали истечению крови. На затылке присутствует шишка, но, по мнению Джинджера, она образовалась в результате падения девушки в ванне после того, как она перерезала себе запястье.
И тут до слуха Элли начали доноситься звуки голосов, слышанные ею в течение дня.
Кэтрин Уитмайр, умоляюще: «Сделайте что-нибудь. Это моя дочь».
Санитар: «Нам здесь делать нечего».
Макс, желающий сказать нечто большее, но ограничивающийся вопросом: «У тебя все в порядке?»
Роган, говорящий, что они все провалили: «Тебе уже пора трезво взглянуть на это дело».
Даже Джесс спрашивал ее, все ли у нее в порядке.
И тут она услышала голоса из прошлого. Ты должна научиться мириться с действительностью, Элли. Сколько раз слышала она эту проклятую фразу? Как будто она могла примириться с тем фактом, что ее отец вышиб себе мозги из собственного пистолета. Как будто она могла отбросить в сторону свое прошлое, словно использованный пакет из магазина.
Погруженная на сей раз в собственные мысли, она нанесла удар в прыжке.
Когда мать Элли пыталась объяснить, что Джерри Хэтчер не убивал себя, никто не слушал ее — ни Департамент полиции Вичиты, ни городская прокуратура, ни соседи, — никто, кроме Элли. И вот к чему это привело.
Поэтому, когда сегодня Кэтрин Уитмайр умоляла ее: «Пожалуйста, выслушайте меня», разумеется, Элли не стала ее слушать. Она хотела крикнуть ей: «Извлеките урок из истории Джерри Хэтчера!»
Но Элли не хотела принадлежать к полицейским такого типа. Она не хотела шутить в адрес несчастной, нерадивой матери погибшей девушки, как это делали те санитары. Она не хотела бесстрастно регистрировать коробочки из-под лекарств, как это делал судмедэксперт Джинджер. Она не хотела быть сотрудником полиции, который не потрудился хотя бы спросить, почему предсмертная записка Джулии Уитмайр была не распечатана на принтере, а написана от руки, причем на листе из блокнота, так и не найденного в доме.
Элли не хотела быть как все.
Неожиданно, как будто ее опять ударили в голову, она поняла, что именно не давало ей покоя при виде места преступления в доме Уитмайров. Она перестала избивать мешок, поднесла боксерские перчатки к груди и наклонилась вперед, чтобы отдышаться и предотвратить надвигавшуюся судорогу мышц.
Роган был прав. Ей пора трезво взглянуть на это дело.
Часть II
Рамона
Глава 15
Как следователь, Хэтчер была убеждена, что наибольшего успеха она способна добиться лишь в том случае, если ей удастся проникнуть в сознание жертвы преступления. Такого рода сопереживание не имело особого значения при расследовании имущественных дел и проведении облав на проституток, но, прослужив два года в оперативной группе по раскрытию убийств, детектив была уверена в том, что может — хотя бы частично — ощущать переживания жертвы в последние моменты ее жизни.
Элли нравилось думать, что она обладает прирожденной способностью представлять внутреннюю жизнь других людей. Она отмечала закономерности в поведении. Она читала выражения лица. Она имела тонкое чутье в отношении того, чем живут люди.
Но, помимо того, что она сумела представить, какие чувства испытывала Джулия Уитмайр, когда писала предсмертную записку, проникнуть в ее внутренний мир было для Элли весьма непросто.
Разумеется, она помнила, какие эмоции обуревали ее в юности. Она также помнила, чего ей стоило совершенствование физической формы. Ты не станешь Мисс Тинейджер Канзаса, будучи такой толстой.
И она знала, что такое жаждать внимания со стороны родителей. Она боготворила своего отца. Он защищал людей. Он был героем в битве добра со злом. Она помнила, как играла в подвале созданного отцом офиса, на стенах которого висели фотографии жертв Душителя из Колледж-Хилл и карта, утыканная булавками: красные обозначали места установленных убийств, желтые — предполагаемых. Она подбрасывала и катала по полу свой резиновый мяч психоделической расцветки, задавала отцу вопросы и выдвигала версии. Обычно он просил ее помолчать, но бывали дни, когда они обсуждали то или иное дело, хотя мать ругала отца и говорила, что это «неправильно». Это были самые дорогие воспоминания о нем.
Однако во многих отношениях жизнь Джулии Уитмайр отличалась от юношеского опыта Элли. В деревянном доме с тремя спальнями в Вичите, штат Канзас, Элли и мечтать не могла о той независимости, какой пользовалась Джулия. После гибели отца причислять их семью к среднему классу было бы большим преувеличением. Элли никогда не бывала восточнее Канзас-Сити и западнее Далласа, пока не отправилась вслед за братом в Нью-Йорк.
Тогда она говорила себе, что этот переезд позволит одному ответственному члену семьи Хэтчеров следить за другим, но в глубине души стремилась изменить свою жизнь. Чего бы она ни была лишена в юности, Элли никогда не ощущала себя несчастной. И она никогда не была неблагодарной.
Она понятия не имела, как проникнуть в сознание такой девушки, как Джулия. С деньгами отца и нью-йоркскими улицами, ждавшими ее за дверями особняка, Джулия вела более сложную и насыщенную жизнь, чем большинство людей могли себе представить. И в то же время она была несчастна.
Элли и Роган сидели бок о бок за столом и просматривали страницу Джулии Уитмайр в Facebook, в надежде узнать что-нибудь о ее последних днях.
— В последний раз она обновляла свою страницу в пятницу вечером, — сказал Роган. — «Только что обратила внимание на название лака для ногтей пальцев ног: Ogre the Top Blue. Боже!» — таковы ее последние, нелепые, слова. Тебе не кажется, что девушка, собирающаяся покончить с собой, должна оставить прощальное послание?
— Она его оставила, — ответила Элли. — В предсмертной записке.
Теперь этот последний комментарий Джулии в Facebook был погребен внизу страницы под более чем двумя сотнями комментариев, появившихся после того, как распространилось известие о гибели девушки. Большинство из них, судя по всему, были помещены незнакомыми людьми и содержали соболезнования отцу Джулии. «Я не знал тебя, Джулия, но мне очень жаль, что ты не смогла найти радость в этой жизни. Пусть музыка сопровождает тебя в следующей жизни». «Твой отец изменил лицо рок-н-ролла. Господи, упокой душу его маленького ангела».
— Клянусь, я просто не понимаю этих людей, — проговорил Джей Джей.
Они читали комментарии, составляя список тех, кто был наиболее близок к Джулии при жизни. Этим утром они уже поговорили с ее братом, Билли. Несмотря на шоковое состояние, он старался оказать максимальную помощь. Как это свойственно большинству студентов-первокурсников, его внимание в последнее время было сосредоточено на занятиях и вечеринках, но не на младшей сестре.
Роган кликнул по ярлыку «Фотографии».
Большинство снимков представляли собой традиционные фото, выкладываемые девушками-подростками в Интернете. Автопортреты с поджатыми губами, снятые на камеру мобильного телефона. Несколько снимков в бикини на пляже в компании Рамоны. Фотографии чрезмерно дорогих платьев, которые Джулия обожала. Снимки, сделанные во время недавних поездок в Рим, Париж, Мадрид и Белиз. Маска с выставки Александра Маккуина, проходившей прошлым летом в музее искусств Метрополитен. Самая последняя фотография — Джулия Уитмайр в сельской местности, без косметики, обнимающая за длинную шею какое-то животное.
— Это самый толстый козел, какого я когда-либо видел, — сказал Роган о животном.
На заднем плане стоял красный каркасный амбар с наклонной зеленой металлической крышей. Идиллическая картина.
Элли зачерпнула ложкой немного «Нутеллы» из банки, стоявшей в ее столе.
— Думаю, это альпака. Нечто вроде маленькой шерстистой ламы. Она служит символом статуса в сельских домах, поскольку стоит очень дорого — из-за ее шерсти или чего-то еще.
— Откуда, черт возьми, тебе это известно?
— Когда ты наконец поймешь, что эрудиция твоего партнера не знает границ?
Несколько лет назад ее бывший бойфренд, финансист, собирался приобрести пару альпак, как раз в то время, когда она рассталась с ним.
— Помимо всего прочего, они плюются и издают жуткие звуки, напоминающие рев раненой коровы.
— Эта бедняжка довольно уродлива и в то же время почти мила.
— Ты слишком чувствителен, — сказала Хэтчер. — Есть какие-нибудь известия от врача Джулии?
С разрешения родителей они обратились к врачу Джулии по поводу найденных в ее сумочке капсул «Аддералла».
— Звонила медсестра. Единственное лекарство, которое прописывал ей врач, — противозачаточные пилюли. И никаких направлений к психиатру он ей не выписывал. На бутылочке не было этикетки. Может быть, у нее не было рецепта на эти капсулы.
Элли открыла новое окно на экране компьютера и нашла «Аддералл».
Вначале она кликнула по ярлыку видео под названием «Тинейджеры и средства, применяемые в случае синдрома дефицита внимания и гиперактивности: вмешательство или зависимость?» Четыре участника публичной дискуссии сидели за столом на трибуне перед типичным лекционным залом. Фон создавал пурпурный бархатный занавес с логотипом Нью-Йоркского университета в виде факела.
По словам женщины-психолога — табличку с ее именем загораживал графин с водой, — психотропные средства прописывают чрезмерно часто, в особенности детям. За последнее десятилетие их употребление выросло на четыреста процентов. В восьмидесяти процентах случаев врачи прописывают их по необоснованным, с точки зрения Федерального управления по контролю за продуктами и лекарствами, причинам.
Столь же убедителен был психиатр, который видел в транквилизаторах самое перспективное средство избавления детей от излишних душевных страданий. Он страстно говорил о том, как они трудятся, не жалея сил, только для того, чтобы потом запустить учебником в стену и почувствовать себя глупым и беспомощным.
Роган протянул руку и кликнул по мыши, остановив видео.
— Эй! — недовольно произнесла Элли.
— Время идет, женщина, а это видео длится около часа. Что, понравился психиатр?
Хэтчер взглянула на застывшее на экране лицо. Согласно табличке, врача, ратовавшего за употребление транквилизаторов, звали Дэвид Болт, и она вынуждена была признать, что он действительно привлекателен.
Она взглянула на Рогана с притворной усмешкой и вновь завладела мышью:
— Взгляни-ка вот на это.
Название статьи гласило: «Студенты стремятся добиться конкурентного преимущества с помощью „Аддералла“». Они просмотрели материал, обращая внимание на наиболее интересные места. Абсолютно здоровые студенты без каких-либо диагнозов… Смесь амфетаминовых солей… Обычно его нюхают… Помогает в учебе… Обеспечивает преимущество… Покупайте его у друзей, которым был поставлен диагноз «синдром дефицита внимания и гиперактивности»… Оказывает на мозг такое же воздействие, как кокаин или метамфетамин… Один из пяти студентов…
— Смотри, — сказала Элли, показывая на предпоследний абзац. — «В случае злоупотребления может вызывать депрессию и чувство тревоги». Давай попробуем раздобыть токсикологические отчеты. Это еще одно свидетельство в пользу самоубийства.
— Давай также попробуем выяснить, где она доставала его, — сказал Роган.
Элли вернулась в Facebook, к стене с комментариями. Она начала кликать по именам друзей Джулии, оставивших записи на ее странице.
Она кликнула по анкете Маркуса Грэйза, с которым, по словам Рамоны, Джулия время от времени встречалась.
«Извините, в настоящее время эта анкета недоступна. Пожалуйста, повторите свой запрос спустя некоторое время».
Она кликнула по анкетам еще нескольких друзей Джулии и получила тот же самый ответ.
— Может быть, какой-нибудь сбой в системе? — предположил Роган.
— Но полчаса назад я смотрела некоторые из них, — сказала Элли.
Она набрала в поисковом окне Facebook «Джесс Хэтчер», после чего на экране без всяких проблем открылась анкета брата с последним обновлением: «Мне кажется, у меня лихорадка Бибера».
— Странно.
— Не волнуйся. Мы найдем этих ребят в школе и побеседуем с ними лично.
— А-а, те самые люди, которых я разыскиваю. — Перед их столом стояла лейтенант Робин Такер, сверля напарников взглядом. — Бог мой, Хэтчер, как это ты ухитряешься постоянно держать во рту ложку чистого сахара и жира и при этом влезать в брюки? Ну ладно, ладно. Просто скажи мне, что все твое внимание сосредоточено на Джулии Уитмайр.
Роган сделал небрежный жест рукой:
— Все в порядке, Лу.
— Не все в порядке. Мне раз пятнадцать звонили по поводу того, что вы вчера ушли от Уитмайров. Потом мне еще позвонил отец девушки и сообщил, что вы отнюдь не порадовали его, когда вернулись вчера вечером.
Произнося эту тираду, Такер смотрела на Элли, но ответил ей Роган:
— Мы работаем.
— Какого черта вы так долго решаете проблему с этим блокнотом?
Роган продолжал отвечать за обоих:
— Это вопрос поколений. Обычно люди кончают с собой, когда у них рак в последней стадии, после развода или разорения. Люди этого возраста пишут предсмертные записки на бумаге.
— Так эту записку написала она или нет?
— Хэтчер отдала записку одному старому профессионалу из колледжа Джона Джея. Этот парень говорит, что, похоже, она принадлежит руке Джулии, но он не может утверждать это с уверенностью, поскольку в нашем распоряжении имеется слишком мало образцов ее почерка — всего несколько старых поздравительных открыток, которые она посылала родителям к дням рождения, а также к праздникам отца и матери. В наше время дети больше не пишут от руки.
— Стало быть, ты вплотную занимаешься этим делом?
На сей раз вопрос был адресован непосредственно Элли.
— Да, работаю.
— Чудесно. Твой энтузиазм вдохновляет.
— Послушай, я могу солгать, если тебе так хочется. Я согласна, вчера мы поторопились с выводами. Мне очень жаль, и я хочу исправить ошибку. Нет, я не считаю, что ее убили. И я знаю точно, что никому бы не пришло в голову упрекнуть нас в спешке, если бы мы нашли в ванне тело подростка из бедной семьи. Независимо от этого я обещаю приложить все усилия, чтобы установить истину, даже если моя интуиция подсказывает, что это самоубийство.
— С учетом человеческих судеб, связанных с этим делом, может быть, твоя интуиция дает сбой.
Элли вздохнула:
— Будем надеяться.
Роган принялся стучать костяшками пальцев по столу:
— Не хочется вторгаться в вашу задушевную беседу, но, может быть, мы все-таки вернемся к делу?
Элли с благодарностью взглянула на него.
— Нам нужно ехать в школу Касден, чтобы поговорить с ребятами, — сказала она и поднялась со стула.
Это заявление оказало на Такер умиротворяющее воздействие, и она отправилась в свой кабинет без дальнейших комментариев.
— Ну вот, теперь можешь действовать, — сказал Роган, когда Такер скрылась за дверью. — Ты помнишь, что сегодня даешь показания по делу Вашингтон? — Он посмотрел на свои часы «ТАГ Хойер». — Черт возьми. Я должен идти. Тридцать минут.
Она помнила дело Вашингтон. Имя — Тельма. Обвиняемым был ее внук, которого она воспитывала со второго класса. Точно так же, как его мать тридцатью годами ранее, он таскал из дома вещи, добывая деньги на наркотики. Однажды Тельма поймала его с поличным. В отличие от матери, которая просто ушла из дома, оставив своего семилетнего сына, этот самый сын задушил Тельму Вашингтон и сидел на пороге до приезда полиции, предварительно приняв последнюю дозу.
Сегодня должно было состояться совещание суда с адвокатами сторон для рассмотрения ходатайства об опровержении признания обвиняемого. Это был верняк, гарантированно выигранный для прокуратуры штата процесс, но в делах об убийстве хороший адвокат цепляется за детали до самого конца. Всегда расставляет все точки над «i». И Джей Джей, и Элли могли дать необходимые показания со стороны обвинения, но не было никаких сомнений в том, что дело Вашингтон — хотя и порученное им обоим — в действительности являлось делом Рогана. Хэтчер подозревала, что это каким-то образом связано с близкими отношениями Рогана с его матерью, бабкой, двоюродной бабкой и бог знает с кем еще из его многочисленных родственниц, когда те еще были живы.
Иногда какое-нибудь дело будоражило кровь и разжигало страсть. Некоторые дела пробуждали воинский дух.
— Ты подождешь меня? — спросил Джей Джей. — Или хочешь пару часов побыть одна?
— Пока ты будешь в суде, я съезжу в школу. Позвони, когда освободишься.
Возможно, Джулию не убили, но она все же была человеком, чья незаладившаяся жизнь закончилась безвременно, и ранняя кончина свела ее с Элли. По крайней мере, Элли могла выяснить, что было для девушки последней каплей. Ей следовало отнестись к этому с должным вниманием.
Глава 16
В детстве мать часто говорила Элли, что ей и Джессу очень повезло учиться в одной из «хороших школ» города. Этот эпитет имел мало общего с академическими стандартами или содержанием учебных планов. В сегрегированной Вичите понятие «хорошая школа» означало приблизительно то же самое, что и «хороший район» или «хорошие люди».
Школа Касден представляла собой нечто совсем иное. Это была «дневная школа». До переезда в Нью-Йорк Элли считала подобное определение излишним, поскольку никогда не слышала о ночных школах для детей. Но теперь она знала, что дневными такие школы называют в противоположность пансионам. Конкретно эта дневная школа была одной из самых элитных в городе. Из Википедии она узнала, что уже в течение десяти лет это маленькое заведение имеет свое представительство на первом курсе каждого из университетов Лиги Плюща.
По пути в офис директрисы Хэтчер изучила фотографии выдающихся бывших учеников, развешанные на стенах из резного камня в вестибюле. Она увидела портреты трех сенаторов, двух судей Верховного Суда, вице-президента, хирурга, который провел первую операцию по пересадке сердца, первой женщины на посту президента компании, входящей в рейтинг пятисот крупнейших компаний США журнала «Форчун», главного редактора журнала «Тайм».
Это была поистине «хорошая школа».
Входя в офис директрисы, Элли ожидала обнаружить абсолютную тишину в приемной, увидеть женщину с тугим пучком волос, похожую на Мэри Поппинс, и услышать пространную лекцию на тему неприкосновенности личной жизни учеников и необходимости согласия родителей на общение посторонних с их детьми.
Как оказалось, у Элли было превратное представление о директрисах.
Войдя в приемную, она увидела нескольких вполне взрослых людей, сгрудившихся в пространстве между столом секретарши и приоткрытой дверью кабинета директрисы. До ее слуха донесся голос из-за двери:
— … в настоящее время в комнате для отдыха с ребятами работает психолог, хотя к школе это не имеет отношения.
Из-за впечатляющей прически одной из родительниц Элли бросила взгляд на директрису Маргарет Картер. Своей манерой говорить та нисколько не напоминала Мэри Поппинс. Никакого пучка. Только небольшая лекция на тему неприкосновенности личной жизни.
— …насколько нам известно, даже полиция не вполне понимает, что произошло в действительности. Но это случилось за пределами кампуса и является частным делом семьи ученицы. Я отдаю себе отчет в том, что ваши дети расстроены, но это не имеет никакого отношения к школе Касден.
Из кабинета директрисы потянулась вереница недовольных родителей.
— Если девушка училась в Касдене, это дело школы, а значит, и наше дело.
— Я слышала, Джулия Уитмайр оставила предсмертную записку.
— Если эта женщина думает, что мы оставим такой инцидент без внимания, она в конечном счете лишится своей должности.
— Подобное происходит уже во второй раз в этом семестре. Почему она решила, что мы просто закроем на это глаза?
Когда родители покинули офис, Элли вошла в кабинет и представилась.
— Извините за беспорядок. Меня зовут Маргарет Картер. Я директор школы. Боюсь, что фабрика слухов живет своей собственной жизнью. Мой телефон раскалился от звонков встревоженных родителей.
— Какова суть этих слухов?
— Я знаю, причина смерти официально еще не установлена, но все дети говорят, что она оставила предсмертную записку. Они говорят, что она выпила целый пузырек таблеток и вскрыла себе вены в ванне.
Таблетки были фантазией, но кто-то узнал по крайней мере часть правды.
— Мне хотелось бы побеседовать с кем-нибудь из друзей Джулии. Они лучше других знают о ее душевном состоянии в последние недели.
— Боюсь, что не смогу помочь вам, детектив. Наши ученики несовершеннолетние. Если вы хотите пообщаться с ними за стенами школы, можете сделать это в свободное от занятий время, у них дома и, по-видимому, с согласия их родителей. В данный момент они являются несовершеннолетними, находящимися в частном учреждении. И я предпочла бы, чтобы у вас имелось официальное разрешение на подобную беседу.
— А как насчет подруги Джулии, Рамоны Лэнгстон? Ее мать — точнее, мачеха — Эдриен сказала, что она не возражает. Можете позвонить ей, если хотите.
У Элли не было необходимости еще раз беседовать с Рамоной, но она хотела испытать решимость директрисы и дальше чинить ей препятствия.
— Вы, очевидно, ошибаетесь, детектив. Рамоны сегодня нет в школе.
Картер нажала пальцем с покрытым лаком ногтем кнопку своего телефона. Из динамика раздался женский голос.
— Да?
— Хайди, проверьте, пожалуйста, отчет о наличии учеников на занятиях и посмотрите, кто сегодня утром звонил нам по поводу отсутствия Рамоны Лэнгстон.
— В этом нет нужды, мэм. На звонок отвечала я и тогда как раз узнала о Джулии. Позвонила мать Рамоны и сказала, что ее дочь слишком расстроена и сегодня в школу не придет.
— Спасибо, Хайди.
Директриса опять нажала на кнопку телефона, завершив разговор.
— У меня такое впечатление, что у Джулии было много друзей помимо Рамоны, — сказала Элли. — Мне необходимо поговорить с ними.
— Я уже сказала, вы можете разговаривать с ними за пределами территории школы и с согласия их родителей.
Не дожидаясь ответа, Картер принялась с деловым видом перебирать бумаги, лежавшие на ее столе.
— А вам что-нибудь известно о злоупотреблении «Аддераллом» в Касдене?
Директриса оставила в покое бумаги и окинула Элли таким взглядом, будто та плюнула на пол.
— Я не знаю, с какими детьми вы привыкли иметь дело, но школа Касден выпускает будущих лидеров. Наши выпускники есть во всех органах государственной власти, включая Верховный Суд, и входят в состав советов директоров сорока восьми компаний из рейтинга пятисот крупнейших компаний США журнала «Форчун». У нас самое большое число стипендиатов Родеса на одного учащегося среди всех школ страны. Все наши преподаватели имеют ученые степени в своей области знаний.
— Именно поэтому ваши дети могут продавать друг другу «Аддералл». Я несколько минут назад слышала, как одна из родительниц сказала, что подобное происходит уже во второй раз в этом семестре. Что это было, еще одно самоубийство?
— Уверена, вы можете получить всю интересующую вас информацию в другом месте, детектив. У меня слишком много работы. Мы все сожалеем о случившемся с Джулией, но в нашей школе учатся и другие молодые люди, требующие моего внимания. У вас больше нет вопросов?
Элли не пошевелилась, и тогда директриса поднялась со стула и подошла к двери, давая понять, что разговор окончен.
— Мэр города учился в нашей школе, и он прекрасно осведомлен о сложившейся здесь сегодня ситуации. Позвоните ему. Вы находитесь на территории частного владения, детектив, а это означает, что для нахождения здесь вам требуется официальное разрешение.
Это было определенно не то, чего Элли ожидала от школы, только что потерявшей одну из своих учениц.
Глава 17
Хайнц. Х-А-Й-Н-Ц. Как кетчуп.
Кейси говорил «как кетчуп» еще до того, как научился писать. Эти слова его мать произносила всякий раз, когда представлялась лично или называла свое имя по телефону — по крайней мере, когда носила фамилию Хайнц. Когда ему было одиннадцать лет, он несколько изменил свое имя в знак протеста против вязкой красной приправы и стал говорить всем, чтобы отныне его называли Тереза Хайнц Керри. Несмотря на свой юный возраст, он быстро понял, что знает о текущих политических событиях больше, чем многие взрослые.
Женщина за прилавком вежливо улыбнулась ему и пообещала вернуться «через мгновение».
Мгновение затянулось, во всяком случае по понятиям Кейси, поэтому он сел в одно из причудливых кресел в вестибюле. Ему вспомнилось, как однажды Рамона вертелась в таком кресле в студии «Дизайн Визин Рич». Это было что-то вроде магазина, из которого Кейси сразу выскочил бы, если бы случайно забрел туда один, тогда как Рамона и ее друзья чувствовали себя там как дома. Рамона любила заходить в этот магазин, как некоторые люди любят ходить по музеям. Ее привлекало все, что было связано с серединой прошлого века. Она не раз говорила, что у нее такое ощущение, будто ей следовало родиться лет на пятьдесят раньше, когда беременные женщины курили, а мужчины выпивали по три мартини за ланчем.
Как же она называла это кресло? Бабочка? Верблюд? Нет — лебедь. Кейси не видел никакого сходства, но Рамона продемонстрировала ему, как линии края сиденья изгибаются назад, подобно лебединой шее. Он завел руки за спину и провел ими по краю сиденья, вспоминая, как Рамона вертелась, словно ребенок, глядя в потолок, пока у нее не закружилась голова.
Кейси нравилось делать вид, что он чувствует себя комфортно в собственном обличье, что он может спокойно войти в кабинет врача и назвать свое имя. Но он испытал облегчение, когда открылась входная дверь и в вестибюль вошел его друг Брэндон.
— Привет, старик. Ты сказал, что будешь здесь в одиннадцать.
Кейси специально опоздал на пять минут, чтобы Брэндон пришел сюда первым.
— Извини, — сказал Брэндон. — В подземке произошел сбой.
— По какой линии ты ехал?
— «А».
Кейси добрался до Верхнего Вест-Сайда без проблем, но он воспользовался линией «1».
Брэндона возмутил этот допрос.
— Черт возьми, ты что, проверяешь, не лгу ли я тебе?
— Нет, я спросил просто так, из любопытства.
Кейси действительно проверял Брэндона, но тут же отказался от этой затеи. Надо быть осторожным, чтобы не отпугнуть Брэндона. Ему нужен хотя бы один друг мужского пола на улице.
— Ладно, все в порядке. Мы оба здесь. Это она вытащила тебя сюда, а?
Эта клиника была не похожа на те, к которым привык Кейси, где в вестибюлях не было стульев и пациентам — беременным девочкам, страдавшим коликами детям и бродягам с циррозом печени — приходилось стоять в ожидании, когда на них обратят внимание жующие резинку тучные дамы, жонглировавшие телефонными трубками.
Приемная больше походила на гостиную: дизайнерские стулья, камин, доносящаяся из динамиков классическая музыка.
Кейси с удовольствием остался бы здесь жить, будь у него такая возможность.
— Все в порядке, Кейси. Доктор готов заняться тобой.
Кейси взглянул на Брэндона, который уже расположился в соседнем кресле с номером «Спортс Иллюстрэйтед» в руках, словно папаша, который привел сына к врачу и теперь ожидает окончания приема. Это был его шестой визит сюда, но Кейси все еще чувствовал себя здесь не очень уютно.
— Ты уверен, что не можешь пойти со мной? Может быть, будет больше толку, если доктор примет нас обоих.
— Ничего не выйдет, приятель. Доктор тут же вышвырнет меня, если мы заявимся вместе. Делай, как я сказал. Как ты делаешь каждый раз. — Брэндон понизил голос и прикрыл рот журналом, чтобы не услышала женщина-регистратор. — Отвечай на все его вопросы, говори полуправду и преувеличивай, делая вид, будто ты сильно расстроен или не в себе. И, может быть, стоит сказать о том, что ты прикасаешься к телефонным будкам. К каждой, которая попадается тебе на пути. И что если ты пытаешься пройти мимо, то обязательно возвращаешься. Постарайся убедить его в этом. Но с каждым визитом снижай накал. Сегодня упирай на это не так, как в прошлый раз.
Следуя за женщиной к тяжелой дубовой двери в конце вестибюля, Кейси испытывал легкое чувство вины за то, что не разубедил Брэндона в том, что он ведет с доктором какую-то игру. Приятель преследовал собственные цели, когда привел его сюда почти два месяца назад, но Кейси все это было не по душе. Возможно, дело кончится тем, что они окончательно заморочат голову этому доктору. Или Кейси совсем свихнется из-за побочных эффектов.
Но и заставить себя отказаться он тоже не мог. Даже сейчас ему здесь все еще нравилось. Разумеется, его направляли к «консультантам» и раньше, но это было в Айове. Все они были зациклены на его мнимых маниях и постоянно прибегали к всевозможным заклинаниям. Они не являлись настоящими врачами, как этот парень, и тем более — опытными психиатрами. Как бы он ни внушал себе, что с ним все в порядке, это у других людей проблемы, Кейси приходилось задумываться, что, возможно, девятнадцатилетний человек, живущий на улице, все-таки нуждается в некоторой тонкой настройке функций головы.
Он обернулся и еще раз взглянул на Брэндона, который сделал ему ободряющий знак.
Закрывая за собой дверь кабинета доктора, Кейси напомнил себе о данной им во время первого визита клятве не упустить эту возможность. Шанс наблюдаться у настоящего, честного, высокопрофессионального психиатра был важнее того плана, который первоначально привел его сюда. Когда доктор начал задавать ему традиционные вопросы, Кейси отвечал на них — не так, как наставлял его Брэндон, а правдиво. Он рассказал доктору все.
Спустя сорок одну минуту он вышел из кабинета. Брэндон все еще сидел в вестибюле. Он закатал рукава своего свитера до бицепсов. Около сгиба локтя левой руки виднелся марлевый тампон. На коленях у него покоился пакет с молнией, наполненный пилюлями. Он выжидающе смотрел на Кейси.
— Почему так долго, черт возьми? У меня это обычно занимает десять минут.
Кейси поднял большой палец руки, и лицо Брэндона расплылось в широкой ухмылке. Через две минуты, после сдачи крови, Кейси сунул такой же пакет с молнией и сто долларов в задний карман. Он был рад, что ему было с кем поговорить.
Глава 18
«Вторая попытка: Признания бывшей жертвы, преодолевшей трагедию»
«Не говори никому»
Я чуть не назвала этот пост «Рассказать правду власти».
Это название должно было носить ироничный характер и представлять собой пустую, бессодержательную фразу. Она вошла в обиход в середине пятидесятых стараниями квакеров, пытавшихся бороться с насилием во всем мире. Сегодня ее используют те, кто позиционирует себя в качестве борцов с тиранией: «Чаепитники»[10] против тех, кого они называют «элитой», левые против всех, кто осмеливается не соглашаться с ними, Анита Хилл[11] как заглавие к ее мемуарам.
Но что такое власть в Интернете?
Многие из вас заметили, что в последние несколько дней к нашей маленькой дискуссионной группе присоединился человек, жаждущий внимания со стороны других. Насколько я могу судить, он — или, что менее вероятно, она — проверяет сайт один или два раза в день в поисках нового поста от меня и затем отвечает угрожающими комментариями.
Если вы не имели удовольствия читать его высокохудожественные тексты, ниже приводится их образец:
Подожди, и ты увидишь, что я спланировал .
Он должен был выпустить из тебя больше крови.
Я покажу тебе, что такое физический ущерб.
Я хочу поблагодарить всех вас за моральную поддержку, которую вы мне здесь оказали. Вы придали мне мужества и сил, необходимые для того, чтобы я могла продолжать делиться с вами своим опытом, что, надеюсь, в свою очередь помогает вам.
Но кем бы ни был тот, кто пишет эти пагубные комментарии, он не заслуживает внимания. Некоторые из вас пытаются ругать его или заткнуть ему рот. Прошу вас, просто игнорируйте его. У меня возникло искушение удалить данные комментарии, что мне вполне по силам, но тем самым я проявила бы своего рода внимание к этому человеку. Тогда он понял бы, что я в достаточной степени усвоила его слова, чтобы принять решение удалить их, и почувствовал бы себя членом нашего сообщества.
Поэтому я оставила комментарии на экране. И вы, и я можем читать их, но, надеюсь, не будем этого делать. Это слова человека, имеющего собственные недостатки. Собственные секреты. Собственные тревоги. Кем бы ни был этот человек, он ничего не «спланировал». Он не будет «выпускать мне кровь» и не «покажет мне, что такое физический ущерб».
Поскольку некоторые из вас, мои верные читатели, могли обратиться в полицию, реагируя на содержание этого сайта, в его деятельность могут быть вовлечены правоохранительные органы. Но я не буду стирать слова. И не перестану писать сама.
Я решила не удалять эти гнусные комментарии, поскольку они делают мне честь. Они представляют собой свидетельство того, что я говорю правду — не власти, а тем, кто жаждет узнать ее любой ценой.
Я не буду удалять эти слова, поскольку понимаю, что они имеют целью заставить меня замолчать, как и слова того человека много лет назад, что угрожал убить мою мать и меня, если я скажу правду.