Московский упырь Посняков Андрей
Василиска притворно отпрянула – статная, красивая, синеокая, с толстой темно-русой косою. Сверкнула очами:
– Как это – не ношу? Ты просто не видел, Иванко! – улыбнулась загадочно. – Хочешь взглянуть?
– Хочу…
– Прикрой-ка дверь поплотнее.
Встав с лавки, Иван подошел к двери, прикрыл, задвинул малый засовец, обернулся…
Девушка уже расстегивала саян… Вот нарочито стыдливо повернулась к стене, обернулась:
– Ну, что ж ты у дверей стал, любый? Садись.
Иван вновь уселся на лавку, не в силах отвести от невесты восхищенного взгляда. А та и рада стараться – сбросила на пол саян, медленно стянула через голову рубаху, обнажив стройное тело с точеной талией… Сбросив кафтан, Иван вскочил с лавки, обнял девушку за талию, провел рукой по спине, повернул, погладив грудь, поцеловал в губы, чувствуя, как ласковые девичьи руки стаскивают с него рубаху…
А потом оба уселись прямо на полу у печки, на разостланную волчью шкуру. Сидели, крепко прижавшись друг к другу, молчали и улыбались.
– Так ты бусы-то рассмотрел? – вдруг поинтересовалась Василиска.
Юноша вздрогнул:
– Бусы? Какие бусы? Ах да… Ой! – Чуть отодвинувшись, он еще раз осмотрел девушку. – Чудесно! Как есть чудесно! Только вот что-то мелких бусин никак не разгляжу… Ну-ка, иди-ка сюда, поближе…
– Да зачем же?
– Иди…
Митька с Прохором явились уже ближе к ночи, не успели и в церковь зайти, так, наскоро помолились дома да сели вечерять – хлебать вчерашние щи. Заодно доели и кашу да выкушали изрядный кувшинец вина, не так давно приобретенный в складчину у одного из торговцев-фрязинов. За трапезой и рассказали каждый про свое, сначала Митька, а потом Прохор.
Митькин мертвяк – сын Ивана Крымчатого Тихон – появился близ своего жилища, в Белом городе, точнее, в той его части, западной, что примыкала к Чертолью… Это уже наводило на вполне определенные мысли. Как пояснили слуги, Тихон – молодой человек лет двадцати – служил с боевыми холопами по воинской части и как раз недавно вернулся из-под Путивля, где дислоцировались войска самозванца, именующего себя «царевичем Димитрием». Опять же, по словам слуг, молодой боярин вовсе не горел желанием возвращаться обратно на поле боя, а напряг все батюшкины связи, чтоб только остаться в Москве, пристроившись на какую-нибудь не особенно пыльную должность, скажем, возглавить какой-нибудь приказ.
Убили Тихона под вечер, можно сказать, перед воротами родного дома – море крови, а больше никаких следов. Правда, шубу все ж таки сняли, вместе с узорчатым дорогим поясом.
– Может, просто обычные тати орудуют? – предположил Прохор. – Сам же говоришь, Митька, что шубу и пояс взяли. Иная шуба как несколько деревень стоит!
Митрий кивнул:
– У Тихона как раз такая и была.
– Ну, вот видишь!
– Да, но зачем тогда тело терзать? Стукнули кистенем по темечку, схватили шубу – и ищи-свищи. Ан нет…
– А терзают, чтоб боялись все! Мол, есть такая шайка, что… – Прохор стукнул кулаком по столу. – Не забалуешь!
– Может, оно и так, – тихо протянул Иван. – Может… А ты сам-то что скажешь, Проша?
– А чего говорить, – Прохор махнул рукой. – У меня как раз дело ясное. Меньше надо было б этому черту за жонками чужими ухлестывать – глядишь, и прожил бы дольше. А так… Что и говорить… Ходок был – от того и помер. Пристукнули его, не говоря плохого слова, по пути от очередной зазнобушки… я так полагаю, что внезапно возвратившийся муж. Ничего не докажешь, конечно…
Более подробно, так сказать, в деталях, полученную информацию решили обсудить утром, уже на работе.
Правда, обсудить им не дали – в приказ, в окружении оставшихся за дверьми прихлебателей и слуг, изволил самолично явиться думный боярин Семен Никитич Годунов. Выстроил всех троих вдоль стеночки, бросил косой взгляд на Ртищева и ехидненько так поинтересовался:
– Ну что, соколы мои? Нашли?
Парни потупили взгляды.
– Вот что, Ртищев, – Годунов повернулся уже к их начальству. – Сегодня же к обеду чтоб твои орелики предоставили мне списки подозреваемых и свидетелей. По всем трем! Покажу вам, как работать надо, коли сами не можете. Ясно?
Не дожидаясь ответа, боярин повернулся на каблуках и ушел, громко хлопнув дверью.
– Слышали? – Ртищев холодно посмотрел на ребят. – Извольте исполнять, господа, Семен Никитич ждать не любит… а за ним сам государь стоит! Недаром ведь прозван – «правое ухо царево»!
Глава 2
Ошкуй
Приказная система была чрезвычайно гибкой, адаптивной, чутко реагировала на все изменения в жизни общества.
О. Новохатко. Бюрократы XVII столетия
– И кто так тебя учил челобитные брать, а? Никто… Ты что ж, из новеньких будешь? Совсем-совсем ничего в нашем деле не смыслишь? А я-то думал – тебя к нам из Разбойного приказу сманили.
Иван стоял на крыльце, поджидая запоздавшего Митьку – тот покупал у разносчика пироги, – и волей-неволей слушал, как хитрый и прожженный подьячий Ондрюшка Хват наставляет нового писца – молодого парня с пухлым лицом и испуганным взглядом.
– От ты пишешь: «В Китай-городе незнамо кто похитил кошель, в котором было…», не важно, сколько было. Похитил! А ты спросил у челобитчика, сам-то он этого похитителя видел?
– Спросил. Говорит, не видал.
– Ну, вот! А ты что записал? «Похитили»! А может, растяпа челобитчик сам его потерял, а? Может такое быть?
– М-может.
– Вот и я о том… Так и писать надобно – кошель, мол, исчез при невыясненных обстоятельствах. А ты сразу – «похитили». Потом батюшка боярин Семен Никитич нас же носом ткнет – чего похитителя не нашли? А никакого похитителя, может, и не было. Много тут, по приказам, разных растяп шляется. Уловил суть?
– Уловил, Ондрей Васильевич.
Ого! Иван покачал головой – не много ль возомнил о себе Ондрюшка? Ишь – «Ондрей Васильевич». Махнув рукой бегущему к крыльцу Митьке, молодой дворянин вошел в приказную избу и с порога ехидно осведомился, с каких это пор подьячих с «вичем» именовать стали?
– Так это – из уважения. – Ондрюшка Хват расплылся в улыбке. – Верно, Пороня?
Пухлолицый писец поспешно кивнул и поздоровался:
– Здрав будь, Иван Леонтьевич.
Ух, собака! Тоже с «вичем» назвал. Этакий лизоблюд далеко пойдет. Однако ничего не скажешь, приятно.
Подьячий Ондрюшка Хват ухмыльнулся. Тоже тот еще был змей – умен, верток, злохитр. Но службу, надо признать, знал, хоть и крючкотвором слыл знаменитым. А ведь с виду не скажешь – этакий простоватый мужичонка с нечесаной светло-русой бородой, носом картошкой и серыми, навыкате, глазами. Ну, самая, что ни на есть, деревня.
– Там, в людской, чернила да бумага с песком, Иване. Приставы с утра принесли. Ты бы послал своих, а то ведь, сам знаешь, как у нас бывает – можете и без чернил остаться.
– Вот за это, Ондрей, благодарствую, – искренне поблагодарил Иван. – Хорошо, что сказал… – Он обернулся к подошедшему Митьке. – Слыхал?
– Слыхал, – кивнул тот. – Посейчас с Прохором и сходим.
– Ну, добро…
Еще раз поблагодарив подьячего, Иван отправился в приказную горницу, пожалуй, самую маленькую изо всех, имевшихся в «избе», – на троих много ли надо? Войдя, перекрестился на висевшую в углу икону и уселся за стол лицом к двери. Пора было начинать составлять отчет – юноша почистил пальцами кончик гусиного пера, обмакнул в чернильницу… ага! Чернила-то высохли! Вовремя послал своих за новыми! Молодец, Ондрюшка, предупредил. Только не опоздали бы парни, а то потом ходи по горницам, побирайся: «А нет ли у вас, случайно, чернилец?», «А подайте бумажки хранцузской, а то мы всю свою исписали», «Песочком речным не богаты ли?». Было, было уже такое, особенно по-первости. Вся канцелярия обычно доставлялась в приказ раз в месяц, в пятницу либо в субботу, перед выходным. Суббота считалась коротким днем (конечно, если не было каких-нибудь важных и неотложных дел), и обычно все приказные заканчивали работу, как предписывалось «Уставом», «за три часа до вечера», то есть до темноты, – зимой, считай, почти сразу после полудня. В остальные же дни, кроме воскресений и двунадесятых праздников, сказано было «приказным людем, дьяком и подьячим, в приказех сидеть во дни и в нощи двенадцать часов».
Сегодня как раз была суббота, и радостный приказной народец – дьяки, подьячие, пристава, писцы – уже потирали руки в предвкушении долгожданных выходных. А кое-кто, если не было боярина либо его первого заместителя – «товарища», умудрялся, сославшись на какие-нибудь дела, покинуть родную контору еще до обеда. Так обычно всегда поступал и хитромудрый подьячий Ондрюшка Хват.
За дверью послышались веселые голоса – Митька с Прохором, видать, все же урвали толику писчих принадлежностей. Хорошо б, коли так, спасибо Ондрюшке!
Поспешно вскочив из-за стола, Иван самолично отворил приятелям дверь.
– Во! – весело ухмыльнулся Митрий. – Смотри-ка, Проша, – дворяне московские уже нам с тобой двери открывают.
– Ла-адно, – Иван отмахнулся и довольно потер руки. – Вижу, неплохо взяли!
Взяли и в самом деле неплохо: два ведра чернил – хороших, темно-коричневых, ящик с белым речным песком – присыпать написанное для скорейшего высыхания – да кипу нарезной бумаги. Ведра Митька, отдуваясь, поставил в угол, Прохор же определил песок и бумагу на специальную полку.
Иван вытащил один листок, посмотрел на свет, рассматривая водяные знаки:
– Зубчатая башня на щите – чей герб? Митрий, не помнишь?
– А какой щит?
– Да черт его… – Московский дворянин почесал затылок. – Тут и не разберешь особо – то ли закругленный гишпанский, то ли заостренный французский… Но не треугольный и не овальный – точно.
– Может, германский? – Митрий взял листок, присмотрелся. – Нет, не германский… Слушай, Иване! – Парнишка вдруг хлопнул себя по лбу. – Вот ежели эту башню да залить золотом, а щит выкрасить красным…
– Постой, постой! – Иван вскинул голову. – Золотая башня на червленом поле… Канн! Это ведь Канн, Нормандия…
– Вот именно. Хорошую бумагу ныне прислали.
А Прохор ничего не сказал, лишь улыбнулся смущенно – в нормандском городе Канне осталась у него пассия, одна… гм… хорошая женщина…
Улыбка бывшего кулачного бойца незамеченной не осталась.
– Что, Проша? – участливо поинтересовался Митька. – Зеленщицу свою вспомнил?
– Не только, – Прохор с самым серьезным видом качнул головой. – Я вот что подумал: год назад мы ведь всю Нормандию проехали, все искали важные грамоты. Нашли… И что же? Грамоты же – о самозванце, я так понимаю?
– Ну, так.
– Так что же царь-государь наш, Борис Феодорович, их в ход не пустит? Ведь самозванец-то, говорят, уже почти до Курска дошел!
– Дошел, – согласно кивнул Иван. – Только вот что я тебе скажу, Проша: нам приказали эти самые грамоты отыскать и предоставить. А как уж государь с ними поступит – то не нашего ума дело!
– Ну, понятно, не нашего.
– Хотя, конечно, – Иван понизил голос, – признаюсь, и меня те же мысли гложут.
– Так спросить Ртищева! – предложил Митька. – Уж Андрей-то Петрович наверняка знает.
В этот миг, с силой толкнув дверь, в горницу вошел Ртищев.
Друзья вздрогнули и переглянулись – легок на помине!
– Чего в гляделки играете? – думный дворянин был хмур и резок. – Вам когда сказано отчеты предоставить?
– Так в понедельник, вестимо.
– Да два дня ведь еще, Андрей Петрович!
– Нет у вас двух дней, парни! – Глухо выругавшись, Ртищев присел на край стола. – Собирайтесь. На Чертолье сынка князя Куракина убили! Так же… Не тело – месиво.
Лед на ручье Черторые был тонок и слаб. Тут и там чернели дымящиеся полыньи, впрочем, кое-где ручей пересекали натоптанные тропинки. Возле одной из таких тропок снег краснел размытым кровавым пятном.
– Увезли уже… – негромко посетовал Митька. – Не могли подождать.
– Чтоб убитому боярскому сыну черт-те где на снегу валяться? – Ртищев хмыкнул в кулак и закашлялся. – Да ты что, Митя?! Хорошо еще – вовремя сообщили. Хотя следы, конечно, затоптали…
– Да уж, почитай, здесь вся дворня была, да любопытные… – покивал головой Иван.
– Вот их сейчас и опрашивайте, – откашлявшись, Ртищев сплюнул в снег. – Да побыстрее.
– Андрей Петрович, – попросил Митька. – Может, убитого осмотреть, пока не схоронили?
Ртищев пожал плечами:
– Что ж, осмотри, попробуй. Если Куракины тебя на свой двор пустят.
– Так я ж царским словом! – раззадорился юноша.
– В чинах ты небольших, вот что! – Думный дворянин махнул рукой. – Впрочем, иди. Может, чего и выгорит. А с князем я сам поговорю.
Над головами хмурилось серое небо, падал мокрый снег, и поросшие густыми кустами берега Черторыя выглядели убого и пусто. Овраги, запавшие снегом ямы, пустоши. Уныло все, грустно. Даже не верилось, что это – Москва, что совсем рядом людная Остоженка, Белый город…
– Кто первым мертвяка заметил? – Отойдя в сторону, Иван поманил пальцем любопытных мальчишек, маячивших невдалеке стайкой нахохлившихся воробьев.
Ребята опасливо попятились.
– Да не бойтесь вы! Мы – с Разбойного приказу.
– Того и боимся. А ну, как пытать зачнете? – Один из пацанов, побойчее, сделал пару шагов вперед, – видать, любопытство все же пересилило страх.
– Не зачнем, – как можно шире улыбнулся Иван. – Поговорим просто.
– Ладно, – парень махнул рукой. – Только здесь говорить будем. И – один на один.
– Хорошо, хорошо, – Иван уже шагал навстречу мальчишке.
– А этот, здоровый, чего за тобою тащится? – внезапно остановился тот.
Юноша обернулся:
– Прохор, обожди чуть.
Они подошли к старой ветле – Иван и малолетний свидетель в рыжей лисьей шапчонке и армячке, подпоясанном простецкой веревкой. На ногах – лапти с онучами, руки в вязаных рукавицах. Лицо смешливое, круглое, серо-голубые глаза, взгляд дерзкий.
– Ну? – Иван привалился спиною к ветле. – Рассказывай, чего видел.
– Дак это… мертвяка и видел. – Мальчишка передернул плечами. – Я и вот дружок мой, Колька. Только он ничего говорить не будет – боится.
– А тебя-то как кличут?
– Антип.
– Вот что, Антип. Давай по порядку: когда ты мертвяка увидал, утром или, может быть, ночью…
Антип неожиданно засмеялся:
– Знамо дело, утром. Что я, дурак, ночью по Чертолью шататься? Шли мы, стало быть, с Колькой, к корчме – там завсегда еды запромыслить можно: кому лошадь почистить, кому сани протереть, кому еще что, короче – работы хватает. Вот, третьего дня…
– Анти-ипе! Не отвлекайся.
– Ах да… Ну, шли мы, шли… Как раз вот по этой тропинке. За стеной, за башнями, аккурат солнце вставало…
– Постой. Какое солнце? – перебил Иван. – Сегодня ж пасмурно. Эвон какие тучи!
– Нет, с утра как раз солнышко было, – шмыгнув носом, возразил мальчишка. – Я еще подумал: эко, и денек славный будет. Так нет, глянь-поглянь – и натянуло. Тако и совсем нехорошо стало. Вот, бывало ране…
– Не отвлекайся! – снова повторил Иван. – Значит, шли вы с этим Колькой в корчму… А где корчма-то?
– Да рядом, на Остоженке. Шли, вдруг видим – собаки. Целым скопищем! Воют! Ну, мы туда – посмотреть, чего они. Там пес есть один, Трезор, он у них за главного, лохматый такой, здоровущий, он нас не трогает, а мы ему, бывает, тоже еды подбросим. Вот я Кольке, дружку-то, и говорю – пойдем, говорю, глянем, чего там псинищи крутятся, а Колька говорит – нет, боюсь, вчерась, к ночи ближе, грит, на Черторые ошкуя видел!
– Кого-кого?
– Ошкуя. Да врет, конечно, – тут и бурых-то медведей нет, не то что белых… Ну и вот, подошли мы с ним ближе – глянь – а вот он, мертвяк-то! Кафтан богатый, рубаха шелковая – вся в кровище. Расхристан, прости Господи, мертвяк-то, так, что аж кишки видать. Собаки-то их, видать, и рвали… Колька аж сомлел, когда увидал, бежать бросился, да все про ошкуя своего толковал – он, дескать, и растерзал мертвяка этого. Ни за что, говорит, боле на Черторый не пойду. И посейчас еще трясется. Ошкуй, говорит, кругом рыщет – смех один, да и только!
– Ошкуй? – Иван усмехнулся – чего только со страху не привидится. Однако, похоже, парнишка рассказал все, что видал. Или – не все?
– А ты, Антип, кроме собак никого у ручья не заметил? Ну, может, бежал кто или за кустом прятался?
– Не-а, – засмеялся мальчишка. – Не бежал и не прятался. Говорю же – одни псинищи были. Уж Трезор, коли б кого чужого почуял, осерчал бы, излаялся.
– На вот тебе, – Иван протянул парнишке малюсенькую медную монетку – «мортку». – Хорошо б еще с дружком твоим поговорить.
– Не, – Антип замотал головой. – Говорю ж, не станет он разговаривать – боится чужих.
– Неужто и за пуло бояться не перестанет? – Юноша повертел в руках монету, куда большую, нежели «мортка».
Антип неожиданно обиделся – ничего себе, его за какую-то «мортку» разговорили, а Кольку – за «пуло»?! За «пуло» десяток пирогов можно купить! Да не с капустою – с мясом! И за что же Кольке такие деньжищи?
– Не Кольке, обоим вам, – пряча ухмылку, пояснил Иван. – Ну, конечно, если ты дружка своего приведешь, я-то уж не собираюсь за ним бегать.
– Приведу, милостивец! – бросив шапку в снег, воскликнул мальчишка. – Посейчас вот и приведу… Только ты… это… не обманешь?
– Вот те крест! – Иван размашисто перекрестился на маковку ближайшей, угадывавшейся посреди серой мглы церкви.
Пока Антип бегал за своим боязливым дружком, юноша посмотрел по сторонам, заметив в отдалении высокую фигуру Прохора, деловито направляющегося к череде покосившихся изб. Ни Ртищева, ни Митьки видно не было – поехали на Скородом, в усадьбу Куракиных. Наверное, уж выяснят, какого лешего делал на Черторые юный княжеский отпрыск.
– Вот он, милостивец, Колька-то, – вернувшийся Антип подвел к Ивану тщедушного паренька с длинными, выбивающимися из-под войлочной шапки волосами, в нагольном полушубке, в лаптях и онучах. Худым, вытянутым книзу лицом с карими большими глазами парнишка сильно напоминал какого-нибудь святого, изображенного в древней византийской традиции.
– Ага, – Иван весело потер руки. – Ну что, поговорим?
Колька вдруг бросился было бежать, да и убег бы, коли б не вцепившийся в его полушубок Антип:
– Куды, пес худой? «Пуло», думаешь, просто заработать? А ну, говори, про что спрашивать будут… – Паренек обернулся к Ивану. – Ты спрашивай, господине, он все скажет. А не скажет… так я ему так дам! Юшка с носу брызнет, не хуже как с того мертвяка! – Антип цинично усмехнулся и на всякий случай дал приятелю хорошего тумака.
Колька вздохнул и, вытерев кулаком набежавшую слезу, мотнул головой:
– Чего говорить-то?
– То, что ты дружку своему, Антипу, рассказывал, – улыбнулся Иван.
А Антип несильно хрястнул приятеля кулаком по спине:
– Да про ошкуя своего толкуй, чудо!
– А ты не дерись больше! – обиделся тот. – Не то вообще ничего говорить не буду, понял? Ишь, размахался!
– Ах, ты та-ак! – разозлившись, Антип ухватил парня за грудки. – Ну, держись, Кольша!
Мутузя друг дружку, оба повалились в снег, и Ивану стоило немалых трудов разнять наконец драчунов.
– Вижу, совсем вы не хотите ничего заработать. Что ж, ваше дело.
– Да как же не хотим-то, господине?! Это все он, у-у-у, гад патлатый.
– Сам ты гад ядовитейший!
– Кто-кто?
– А ну, цыц!
Иван схватил обоих парней за загривки и хорошенько встряхнул, после чего велел Антипу отойти в сторону, а Кольке положил медяху прямо в ладонь:
– Говори!
– Неужто про ошкуя слушать будешь, господине? – удивился тот.
– Да мне хоть про кого… Ты рассказывай, как дело было.
– В обчем, про ошкуя тогда, – размазав рукавом по лицу кровавые сопли (видать, достал-таки Антип), Колька довольно толково и с большими подробностями поведал о том, что имел возможность наблюдать не далее как вчерашним вечером, здесь же, на Черторые. – Возвращался я, значится, из корчмы – мы там с робятами сено с возов в овин сгружали – они-то потом все по Остоженке пошли, а я – через ручей, мне тако ближе. Иду – звезды на небе так и блещут, так и блещут, истинно чудо Господне, не холодно на улице, хорошо, морозец такой небольшой… В обчем, иду. Вдруг слышу – вроде бы как кричит кто-то на ручью, за кустами. Я еще подумал: и кому там кричать? Место глухое, там почти никто и не ходит – ямы да буераки, – потому и лихих людишек нет, грабить некого. Вот и думаю: и кто это там кричит так страшно? Может, муж какой неверную свою жонку батогом учит? Как-то был такой случай… Оно, конечно, страшно, но и любопытно стало посмотреть. Ну вот, стою на тропинке, раздумываю – смотреть али нет… И вдруг из кустов-то, ну, там, где крики, ка-ак выскочит, ка-ак побежит… да прямо на меня! Я скорей с тропы – да в снег, тем и упасся. А он – здоровенный такой – пробежал лапами, проскрипел когтями – да и сгинул себе в темноте. А я пождал немножко – да деру! Дома насилу уснул. Ну, а утром вот, как с Антипкой на корчму пошли, тут мертвяка-то и увидали. Я-то уж сразу сообразил, кто его растерзал, а Антип не верит, смеется. Вот, ей-богу, не вру – ошкуй! Огроменный такой, уши торчком, морда оскалена и шерсть – белая-белая.
– Как же ты все разглядел в темноте?
– Дак луна, видно… Я-то в овражек скатился, не то бы тож сгинул. Господи, спаси и помилуй! – сняв шапку, парнишка троекратно перекрестился.
Глядя на его побледневшее лицо, на задергавшееся вдруг веко, Иван все же вынужден был признать, что Колька что-то такое видел. Видел, конечно… Но – ошкуй?! Северный белый медведь – в Москве? Что-то не верится… Хотя… Почему бы и нет? Ведь многие столичные богатеи держат в своих хоромах медведей, обычно, правда, бурых – с Ивана Васильевича, Грозного царя, поветрие такое пошло. Бывали и раньше случаи – вырывались голодные звери на волю, срывались с цепи…
– И что, большой ошкуй-то?
– Говорю ж, агроменный!
– А оборванной цепи ты на нем, по случайности, не заметил?
– Цепи? – Мальчишка наморщил лоб и покачал головой. – Нет, господине, врать не буду – оно, конечно, может быть, цепь и была, да только я ее не видел. О! Однорядка на ошкуе была, да! Или ферязь… Черная такая, бархатная.
Иван закашлялся: вот еще только не хватало – медведь, да еще в однорядке!
– Так однорядка или ферязь?
– Да не разглядел точно, больно уж страшно было – и зубы так стучали, думал: а ну, как услышит медведь-то?! Растерзал бы, уж точно, – Колька махнул рукой и зябко поежился.
– Все рассказал? Больше никого в тот вечер не видел?
– Не-а… Полежал немного в овражке да улепетнул домой со всех ног.
– А куда… гм… ошкуй делся?
– А пес его знает, я и не смотрел – рад был, что выбрался.
– Ну, хоть в какую сторону-то? – не отставал Иван.
Колька снова поморщился, почесал голову:
– Кажись, к Остоженке. Ну да, к Остоженке! А уж куда он там делся – не знаю, – мальчишка пожал плечами.
– Ну и медведь, – покачал головой Иван. – Ему бы к Москве-реке рвануть, а он туда, где людно. Что, прямо по снегу пошел?
– Да не видел я…
– Ладно. – Юноша поплотней запахнул опашень – хоть, вроде бы, и тепло, а ветерок-то мерзкий. Пронизывающий такой, сырой – как бы не продуло, а то будешь потом кашлять, как вон Ртищев. Правда, Ртищев давно кашляет, еще с осени.
Махнув рукой ребятам – пожалуй, те уже рассказали все, что знали и видели, – Иван отвязал коня и медленно поехал к Остоженке по неширокой тропинке, внимательно вглядываясь в снежную целину слева и справа. Нет, никаких подозрительных следов, ни медвежьих, ни человечьих, на снегу видно не было. Что ж, выходит, ошкуй по тропинке пошел? Однако, никаких отпечатков медвежьих лап здесь тоже не видно. Впрочем, был ли ошкуй? Может, просто-напросто испугался мальчишка да принял за медведя какого-нибудь здоровенного мужика? Тем более, говорит, в ферязи ошкуй был… или – в однорядке. Ни того ни другого медведи, как известно, не носят. Значит, к черту ошкуя… Надобно искать крепкого высокого мужика в черной бархатной одежке – однорядке, ферязи, опашне… Да таких в Москве – сколько хочешь! Нет, примета неважнецкая.
На Остоженке Иван повернул влево и, дожидаясь Прохора, стал медленно прохаживаться в виду крепостной стены, ведя коня под уздцы. Небо постепенно прояснялось: здесь, над Остоженкой и Чертольской, еще были тучи, а где-то за Кремлем, над Скородомом сквозь грязно-серую вату облаков уж проблескивала сверкающая лазурь зимнего неба. Наверное – к морозу.
Прохор не добавил к ходу расследования ничего нового – жители ближайших к пустырю изб знать не знали ни про какого княжича, ни про живого, ни уж тем более про растерзанного. Ну, ясно – слухи-то еще не дошли; ничего, денек-другой – и пожалте вам: «Чертольский упырь»! Или, нет – «Чертольский ошкуй», так, пожалуй, вернее будет.
– Ну, ведь к кому-то он приезжал, этот княжич? – Иван с Прохором ехали рядом – конь в конь – и разговаривали. – Со Скородома на Черторый, на Остоженку – путь неблизкий. Кто-то здесь у княжича был! Какая-нибудь зазноба… Однако такие люди, чтоб были ровнею князю Куракину, на Чертолье не проживают. Значит…
– Значит, связь была тайной! – поддержал идею Прохор. – Какая-нибудь смазливенькая девица из посадских людей. А что? Вскружила голову княжичу, а затем навела на него какого-нибудь татя. Запросто!
– Да, но мы пока не знаем, сняли ли что-нибудь с убитого, – покусав губы, заметил Иван. – Придется ждать Ртищева или Митьку. Поедем, пожалуй, в приказ – начнем писать отчеты.
Прохор вздохнул:
– Ох, чует мое сердце – не будет у нас завтра никакого воскресения. Все люди как люди – отдыхают, с утра в церковь пойдут, потом обедать сядут, пропустят по чарочке…
– Ой, не по одной, Проша, – негромко засмеялся Иван. – Ой, не по одной.
В Приказной избе просидели до самого вечера – все ждали возвращения Ртищева или хотя бы Митьки. Ну и, само собой, писали затребованные высоким начальством отчеты. Иван тут работал за двоих – и за себя, и за Прохора, больно уж тот не любил возиться с бумагами.
– Интересно, как «истерзанный» пишется? – обмакнув в чернильницу гусиное перо, задумался юноша. – «Изтерзанный» или «изстерзанный»? Ладно, напишем через «слово»… Хорошо б еще и указать – как именно истерзанный…
– Ну, это уж мы не знаем, не видели. – Прохор угрюмо хохотнул. – Все – с чужих слов.
– Да уж, – согласился Иван. – Жаль, сами-то не видали ни одного мертвяка…
– И слава Господу!
– Ну, может, Митьке что удастся увидеть или Андрею Петровичу?
– Ну да, – снова хохотнул Прохор. – Станет тебе думный дворянин мертвяков разглядывать!
– Ртищев – станет! – уверенно отозвался Иван. – Кто другой бы – не знаю, а этот обязательно взглянет, коль выпадет такая возможность.
Сказал – и как в воду глядел. Как раз сейчас, под вечер уже, заржали во дворе кони. Прохор подошел к окну:
– Неужто едут?
По крыльцу загромыхали шаги, распахнулась дверь, впуская раскрасневшегося с улицы Митьку.
– Ну? – Оба приятеля воззрились на него с затаенной надеждой. – Как успехи? Ртищев где?
– Андрей Петрович к себе домой поехал. – Митька зябко поежился. – Велеть, что ли, сторожу дров принести, а то холодновато что-то? Затопим-ка печечку, братцы!
– Да подожди ты с печкой, Митя, – раздраженно махнул рукой Иван. – Дело говори – чего у Куракина разузнали?
– Да так… – Митька уселся на лавку и вытянул ноги с таким видом, будто он не на коне, а пешком пол-Москвы исходил. – Есть кое-что…
– Ну, говори, говори, не тяни! Что у тебя за привычка такая?
– Да я ведь хочу, чтоб обстоятельно все получилось. В общем, убитый княжич, такое впечатление, был своему отцу-то не очень нужен. Вишь ты, старый-то князь вторым браком женился и от новой жены трех деток прижил. А Ефим – так убиенного парня звали – от первой, нелюбимой, жены был.
– Ах, вон оно что! – выслушав, задумчиво протянул Иван. – Тут интересные возможности открываются. Я имею в виду будущее наследство…
Читать бесплатно другие книги:
