Московский упырь Посняков Андрей
– Дева-то его, поди, убивается, – негромко, себе под нос, но так, чтоб собеседникам было хорошо слышно, промолвил Иван.
– Какая еще дева?
– Ну, та, к которой он ходил.
Михайла похлопал глазами:
– А ты откель знаешь? Сказал кто?
– Так догадался.
– Догадливый… И впрямь, к девице одной он ходил… Да не очень удачно, думаю. Все грустный возвращался. Иногда про зазнобу свою рассказывал… Марьюшкой называл…
– Марья, значит.
– Ну да, Марья. Я так смекаю, она Ефиму не ровня – из купцов или богатых хозяев. Не знатного рода. Но, как Ефим говорил, батюшка его, князь, только бы рад был, ежели б все вышло. Тогда бы был повод нелюбимого сынка части наследства лишить – дескать, женился черт-те на ком не по батюшкиному слову, так-то!
– Вон оно что! А Марья – она хоть откуда?
– Да черт ее… – Михайло посопел носом. – За Москвой-рекой живет где-то… На Кузнецкой слободе, кажется…
– Так-так… – прошептал Иван. – Значит, Марья с Кузнецкой… А что, – юноша повысил голос, – не дальний ли круг – со Скородома на Кузнецкую через Чертолье таскаться?
Михайло насторожился, посмотрел подозрительно:
– А ты откель знаешь, что Ефим со Скородома?
– А… вон, Корней сказывал…
Купчина Корней уже сладко спал, уронив голову на руки. С бороды его все так же свисала капуста.
– Тут все в тайности дело, – негромко пояснил Михайла. – За Ефимом-то батюшкой его человечек специальный был пущен – следить. Ефим про то прознал – вот и делал вид, что ездил просто на постоялый двор – пьянствовать. А на самом-то деле здесь только переодевался – и в Замоскворечье, к зазнобушке… Да что мы все о грустном? Выпьем?
Не дожидаясь ответа, Михайла намахнул кружку и, утерев губы рукавом, поднялся с лавки:
– Ну, благодарствую за вино… Пора мне.
– Счастливо.
Приятели дождались, пока он вышел, и тоже направились по своим делам. Хозяину, Флегонтию, сказали, что еще вернутся, хотя, конечно, понимали, что вряд ли.
Засели у себя на усадьбе – по пути было, от Большой Якиманки до Кузнецкой идти – тьфу. Поговорили, прикинули, что к чему, выходило – на Кузнецкой следовало искать какого-нибудь богатого человека, купца или из мастеровых. Ясно, что не боярина и даже не дворянина.
– Тем лучше, – потер руки Прохор. – Быстрей найдем.
Тут же и отправились, пересекли проулками Козьмодемьянскую, Ордынку – и вот она, Кузнецкая, до самой крепостной стены стелется. Пара церквей золотятся маковками. Высоких хором нет, зато много обширных усадеб – ну, понятно, считай, кругом кузнецы, потому и улица так названа. Морозец после полудня спал, небо затягивалось палевыми полупрозрачными облачками, сквозь их пелену мягонько проглядывало солнышко. Оно еще улыбалось, светило, но уже ясно было, что к вечеру пойдет снег. Ну и пес с ним, пусть идет, детишкам на радость, лишь бы не мокрый, с дождем.
Выехав на Кузнецкую, приятели придержали коней.
– Ну что? В какой-нибудь кабак заглянем? – предложил Прохор.
Ивана передернуло. Да уж, не хватало еще кабака!
– Нет… Уж лучше – к церкви.
Подъехав к Божьему храму, спешились, подошли к паперти, осмотрелись. Рядом с горки, крича, неслись на санях вниз ребятишки, смеялись, слетая кувырком в снег.
Прохор аж позавидовал:
– От, славно-то!
– Так спроси санки-то, прокатись! – засмеялся Иван.
– А и прокачусь! – Парня, видно, заело. – На спор?
– На спор! – Иван азартно протянул руку. – Что ставим?
– Алтын!
– Алтын? Согласен… Ну, что стоишь? Иди, прокатись.
Прохор замялся – к церкви как раз подошли какие-то девушки в беличьих шубках, и ему не очень хотелось выглядеть глупо. Вот, скажут, несется на санках этакая орясина – в детство впал, что ли? Девки, как назло, не уходили, наоборот, во все глаза смотрели на горку, шушукались. И Прохор наконец решился.
Сдвинув набекрень шапку, подошел ближе:
– А что, девушки, прокатимся?
Девчонки оглянулись и засмеялись:
– А у тебя санки есть?
– Так вон, спросим у ребятишек!
Иван даже позавидовал – вот ведь повезло черту!
И в самом деле, Прохор живо отыскал санки, длинные, с полозьями, усадил девок и, присвистнув, помчался под гору. Эх, и здорово же они неслись… правда, недолго – налетев на какую-то коряжину, кубарем покатились в сугроб, поднимая снежную, золотящуюся на палевом солнышке пыль.
С хохотом выбрались из сугроба.
– Ну что, девчонки? Еще разок?
Те опасливо оглянулись:
– У нас тут маменька посейчас выйдет… Боимся! Нет, мы лучше пойдем. А за катанье благодарствуем – уж больно весело!
Девчонки, стряхнув друг с дружки снег, быстренько побежали к церкви.
А к Прохору пристал плачущий мальчишка – тот, чьи санки.
– У-у-у, – заныл. – Полозье-то мне сломали-ии…
– Какое еще полозье? – обернулся Прохор.
– Какое-какое… Вот это! Железом, про между прочим, оббитое… у-у-у-у…
– Да не реви ты, ровно корова, сделаю я тебе полоз – сам кузнец. Лучше скажи: где тут ближайшая кузня?
– Эвон, – парнишка показал рукой. – Тимофея Анкудинова кузницы… У него самолучшие кузнецы.
– Тимофея Анкудинова? – переспросил Прохор. – Кузницы… Так он, стало быть, богат, твой Тимофей?
Мальчишка шмыгнул носом:
– Да уж, не беден.
– Кузницы, говоришь, у него… А дочки на выданье, случайно, нет?
– Как же нет? Есть… Марьюшка.
Митрий явился в приказ к вечеру. Сбросил однорядку на лавку, кинул шапку на стол.
– У всех, – сказал. – У всех убиенных чего-то не хватало – про сердце-печень не знаю, а жир срезан!
– Ну, я же говорил – ворожеи! – хлопнул в ладоши Иван. – Чего Ртищев-то мыслит?
– Ворожей велит пощипать осторожненько… Да ведь ты и сам его слова слышал.
– Да слышал… Ну, теперь хоть ясно, где искать.
– Ясно? – перебил обоих Прохор. – А, между прочим, остоженские на ошкуя думать горазды!
– Ошкуй, ошкуй, – Иван задумчиво провел рукой по столу. – А может, ошкуй-то – прикормленный?! Теми же ворожеями-колдунами!
– А может, колдуны просто за этим медведем следом ходят, – предположил Митька. – И как тот кого задерет, так и они тут как тут – и жир берут, и внутренности. А знатных выбирают, потому что ведь с кого еще-то жир можно срезать? Простой-то народ, чай, до сих пор голодает. Не такой, конечно, голод, как два лета назад, но все ж не сытно.
Иван с Прохором переглянулись:
– Молодец, Митрий! Смотри-ка, ловкая у тебя придумка вышла. И впрямь – вот, оказывается, чего богатеев-то режут. А мы – народ небогатый – ночами можем запросто по Чертолью ходить.
Митрий покривился:
– Ага, иди-ка пройдись. Живо по башке кистенем получишь! Жира у нас, конечно, нет… Зато на кафтаны да зипуны любой тать польстится.
Снаружи послышались шаги и надсадный кашель, и в приказную горницу вошел Ртищев. На думном дворянине поверх кафтана был накинут длинный испанский плащ из плотной черной ткани с серебряной вышивкой, острая – на европейский манер – бородка победно топорщилась.
– Был у Семена Никитича, – взмахом руки велев подчиненным сесть, объявил Ртищев. – С думами нашими насчет ворожеев он согласился, велел искать. Про ошкуя тоже не забывать наказывал, боле того… – Андрей Петрович вытащил из-за пазухи бумажный свиток. – Вот списки бояр, кои медведей ручных держат.
– Ничего себе! – удивленно воскликнул Митрий. – Это как же узнали? Неужто по боярским усадьбам ходили, а?
– То не наше дело, – Ртищев помрачнел. – Сами знаете, в сыскном нынче людей – мнози. Все Семена Никитича радением.
– Угу, – скептически усмехнулся Иван. – Только, сдается мне, эти люди в основном крамолу ищут, а не за ворами да татями следят. Одни мы…
Ртищев стукнул ладонью по столу:
– Язык-то попридержи, Иване! Не то дождешься – отрежут. Думаешь, у нас в сыскном соглядатаев нет?
Иван послушно замолк.
– Андрей Петрович, а нам кузнеца-то разрабатывать? – неожиданно поинтересовался Прохор.
– Кузнеца? Какого еще кузнеца?
– Ну, того, к чьей дочке Ефим Куракин хаживал.
Думный дворянин пожал плечами:
– Ну конечно же, разрабатывать! В нашем положении любая мелочь – важная. Ты ведь, Прохор, помнится, и сам кузнец?
Прохор улыбнулся:
– Да бывало когда-то, махал кувалдою…
– У тихвинского оглоеда Узкоглазова, – засмеялся Ртищев. – Знаю, знаю твое прошлое, парень. Тебе и кости в стакан – иди-ка завтра с утречка к тому кузнецу, вызнавай что надо. Дочку его заодно расспросишь, может, и она ошкуя видала… или того лучше – колдуна-ворожея!
Прохор важно кивнул:
– Да уж, что смогу, вызнаю.
– Ну и славно. А вы… – Андрей Петрович посмотрел на Митьку с Иваном. – А вы, парни, отчеты пишите!
– Как, опять? – возмущенно воскликнули оба. – Вчера ведь только писали.
Ртищев с усмешкой пожал плечами:
– То не мое желанье – Семена Никитича.
– Вот, ей-богу, утонем скоро в бумагах! – в сердцах заругался Митька.
Ртищев взглянул на него, вздохнул и ничего не сказал, лишь закашлялся.
– Ой, Андрей Петрович, – покачал головой Прохор. – Вам бы самому к этим ворожеям – да полечиться.
– Не верю я им, – откашлявшись, отмахнулся начальник. – Никому что-то в последнее время не верю, окромя себя и вот, наверное, вас. Что смотрите? Отчеты пишите, да побыстрее. Завтра боярину отнесу.
– Андрей Петрович, а может, мы отчет един на всех напишем? Ведь боярину-то все равно.
Ртищев почесал бородку:
– Наверное, все равно… Инда, пес с вами – пишите един. Только быстрее!
Накинув на плечи плащ, Андрей Петрович покинул приказ. За окном темнело.
Митька потер руки:
– Пожалуй, пора и нам. Отчет, думаю, и дома напишем.
– Ага, как же! – Иван сдул с кончика пера бурую чернильную каплю. – Раз уж начал… Да и немного тут… Сейчас вот о Митькиных ворожеях напишу… О кузнеце и дочке его, как ее?
– Марье, – подсказал Прохор и, немного подумав, добавил: – Только не рано ли про нее писать? Еще ведь ничего не ясно.
Иван задумчиво почесал за ухом и заново обмакнул в чернильницу перо:
p>– Правильно, рано. А то в следующем отчете не о ком писать будет. – Он скорописью набросал последнюю фразу и вывел подпись – заковыристую и непонятную, как у всех приказных. – Ну, вот и все, парни.На следующий день, прямо с утра, Прохор направился на Кузнецкую. Шагалось легко, радостно. Стоял небольшой морозец, и яркое солнце весело слепило глаза, отражаясь в замерзших лужах. Над избами Замоскворечья поднимались в бирюзовое небо многочисленные дымы – с утра топились печи, пахло кислыми щами, свежим, только что испеченным хлебом, навозом и парным молоком – не всех еще коров переели в голодную пору, а точнее, чуть оправившись, завели новых. Не все, правда, далеко не все, много было недовольных, обиженных, сирых…
А вот владелец нескольких кузниц Тимофей Анкудинов к таковым явно не относился. Уверенный в себе был мужик, коренастый, сильный.
– Так ты, стало быть, кузнец, парень? – Сидя в горнице, он внимательно осматривал гостя.
– Молотобоец, – усмехнулся тот.
– Пусть так… А кто тебе сказал, что мне кузнецы надобны?
Прохор хохотнул:
– Так об том вся Кузнецкая толкует!
– Гм… – Тимофей прищурил глаза и вдруг, схватив лежавшую на лавке шапку, вскочил на ноги. – Идем!
– Куда? – удивился Прохор.
– В кузню. – Теперь уж пришла очередь Тимофея смеяться. – Ужо, покажешь свое умение.
– А и покажу! – Парень задорно тряхнул чубом. – Эх, раззудись плечо! Давай, хозяин, кувалдочку.
Тимофей без лишних слов показал пальцем на стоявшую во дворе кузницу, на кузнеца у наковальни, на подмастерьев, раздувавших мехами горн.
– Молотобоец, говоришь? – Анкудинов с усмешкой кивнул кузнецу. – А ну, дядько Михай, спытай парня!
Кузнец взял в руку щипцы и показал рукой в угол:
– Ну, что стоишь? Бери кувалду.
– Посейчас… Кафтан скину только.
Подумав, Прохор скинул и рубаху – жаль прожечь, новая, – прикрыл богатырскую грудь узеньким кожаным фартуком, подмигнул кузнецу:
– Показывай, куда бить.
Взяв в руки небольшой молот, кузнец вытащил из горнила раскаленную до красноты заготовку… ударил молотком – дзинь.
Бухх – ухнул кувалдой Прохор, с первого удара угодив в нужное место.
Кузнец довольно кивнул, снова пристукнул молоточком – дзинь.
Бухх!
Дзинь – бухх! Дзинь – бухх!
И только искры летели!
А Прохор… Прохор даже временами прикрывал глаза – такое удовлетворение испытывал от возвращения к старому своему ремеслу; тяжелая кувалда летала в его руках, словно перышко, блестели глаза, и оранжевые зарницы горна окрашивали покрывшуюся потом кожу.
– Молодец парень! – обернувшись, прокричал кузнец.
Хозяин кузницы Тимофей довольно ухмылялся.
А Прохор на них не глядел – увидал вдруг у входа в кузницу молодую красивую деву. Голубоглазую, с русыми косами. Дева смотрела на него с таким восхищением, что Прохор аж покраснел, засмущался, чего уже давненько за ним не водилось.
– Ну, хватит, хватит, парень. Положи кувалду – беру тебя молотобойцем, беру!
Послушно поставив кувалду в угол, Прохор подошел к рукомойнику…
– Хозяин, водица-то у тебя кончилась!
– Сейчас принесу… – Лишь сверкнули голубизною глаза.
Исчезла, убежала красавица… И вновь вернулась, уже с кувшином:
– Наклонися, солью.
Прохор наклонился, подставил под холодную струю спину.
– Эх, хорошо!
Отфыркиваясь, поднял голову:
– Тебя как звать-то, краса?
– Марьюшка, – потупила очи дева. – Марья.
Глава 4
Прочь!
Сыскное ведомство постоянно расширяло свою деятельность.
Р. Г. Скрынников. Россия в начала XVII в. Смута
Марьюшка потом рассказывала Прохору, как увидала его в первый раз, в кузнице. Этакий мускулистый голубоглазый великан с рыжеватой бородкой, с кувалдой, похожий на какого-то древнего северного бога. Запал, запал дюжий молотобоец в трепетное девичье сердце, – то же и сам чувствовал, и, надо сказать, чувство это очень Прохору нравилось. Красива была Марья, к тому же добра и умна – последние качества молотобоец разглядел чуть позднее, когда нанялся-таки в кузницу, хотя попервости вовсе не собирался махать молотом, да вот Марьюшкины глаза смутили.
Всю неделю – пока работал Прохор – девчонка постоянно прибегала в кузницу – то пирогов принесет, то квасу. Сама встанет у входа, смотрит, как летят из-под молота искры, как шипит опущенное в студеную воду железо, как оно изгибается, подчиняясь ударам, принимает форму подковы, дверной петлицы, рогатины.
– Вот спасибо, Марьюшка! – Кузнец и молотобойцы уписывали пироги за обе щеки. – Дай Боже тебе здоровьица да хорошего жениха.
Девушка краснела, смущалась, а парни хохотали еще пуще. Лишь Прохор иногда хмурился да одергивал – совсем, мол, смутили девку.
Как-то, закончив работу, Прохор умылся, оделся и, направившись к воротам, быстро оглядел двор, с удовлетворением увидав неспешно прохаживавшуюся девчонку. Длинный бархатный саян темно-голубого цвета, поверх него – пушистая телогрея, сверху – шубка накинута, сверкающая, парчовая, с куньим теплым подбоем, на ногах сапожки черевчатые, на голове круглая шапка соболья, жемчугом изукрашена, не кузнецкая дочь – боярыня, – видать, баловал Тимофей Анкудинович дочку.
Прохор нарочно замедлил шаг, наклонился, зачерпнул из сугроба снег – сапоги почистить. Скосил глаза – ага, девица тут как тут:
– Далеко ль собрался, Проша?
– Домой, – молотобоец улыбнулся. – Ну, куда же еще-то?
– А далеко ль ты живешь?
– Да недалече…
– Пройтись, что ли, с тобой, прогуляться до Москвы-реки да обратно? Денек-то эвон какой!
Денек и впрямь выдался чудный – с легким морозцем и пушистым снегом, с бирюзовым, чуть тронутым золотисто-палевыми облаками небом, с сияющим почти по-весеннему солнышком. Сидевшие на стрехе воробьи радостно щебетали, не видя подбиравшуюся к ним рыжую нахальную кошку. Оп! Та наконец тяпнула лапой – хвать! Мимо! Подняв нешуточный гвалт, воробьиная стайка перелетела на ближайшую березу, а кошка, не удержавшись, кубарем полетела в сугроб, слету вставая на лапы.
– Так тебе и надо, Анчутка, – погрозила пальцем Марьюшка. – Не воробьев – мышей в амбаре лови!
– Прогуляться, говоришь? – Прохор сделал вид, что задумался. – Инда, что же – пошли! Только это… матушка не заругает?
– Не заругает, – засмеялась девчонка. – Наоборот, рада будет, что не одна пошла, а из своих с кем-то.
Про батюшку Прохор не спрашивал, знал уже – Тимофей Анкудинович с утра раннего выехал в Коломну – договариваться со знакомым купцом о железной руде. Потому-то и закончили сегодня рано, правда, отнюдь не по принципу «кот из дому, мыши в пляс» – заданный хозяином «урок» выполнили: без обеда трудились и почти что без передыху. Зато вот и закончили – едва полдень миновал.
– Эх, что ж делать? – Прохор почесал бороду и махнул рукой. – Пошли!
Таких гуляющих, как они, на Кузнецкой хватало, и чем ближе к центру, тем больше. Когда свернули на Ордынку, ахнули: вся улица была запружена народом – молодыми приказчиками, подмастерьями, купцами, детьми боярскими, девушками в цветастых платках и торлопах, детьми с санками и соломенными игрушками, какими-то монахами и прочим людом. В толпе деловито шныряли торговцы пирогами и сбитнем:
– А вот сбитенек горячий!
– Пироги с капустою, с рыбой, с горохом!
– Сбитень, сбитень!
– Пироги, с пылу, с жару – на медное пуло – дюжина! Подходи-налетай!
Прохор подмигнул девушке:
– Хочешь сбитню, Маша?
– Маша? – Марьюшка засмеялась. – Меня только матушка так называет, да еще бабушка звала, когда жива была… Царствие ей небесное! – девушка перекрестилась на церковную маковку.
– Бабушка, говоришь? – усмехнулся Прохор. – Ну, вот теперь и я буду. Не против, Маша?
– Да называй как хочешь… Только ласково! Ну, где же сбитень?
– Сейчас.
Парень поискал глазами мальчишку-сбитенщика, подозвал… Как вдруг, откуда ни возьмись, вынырнули трое нахалов в кафтанах немецкого сукна, подпоясанных разноцветными кушаками.
– Эй, сбитенщик! Налей-ко нам по стакашку!
– Эй, парни, сейчас моя очередь, – спокойно произнес Прохор.
Все трое обернулись, как по команде. Чем-то они были похожи – молодые, лет по двадцать, кругломордые, глаза смотрят с этаким презрительным полуприщуром, будто и не на человека вовсе, а так, на какую-то никчемную шушеру.
– Отойди, простофиля.
– Ой, Проша, уйдем, – уцепилась за руку Маша.
– Ого, какая красуля! – Один из парней ущипнул девушку за щеку. – Пойдем с нами, краса, пряниками угостим!
Вся троица обидно захохотала.
– Постой-ка, Маша. – Прохор осторожно отодвинул девушку в сторону и обернулся к нахалам. – Эй, гниды! Это кто тут простофиля?
– Как-как ты нас обозвал?! – Парни явно не ждали подобного, по всему чувствовалось, что здесь они были свои, а здешний народец их откровенно побаивался.
– А ну, отойдем поговорим! – Один из парней вытащил из-за голенища длинный засапожный нож.
Народ испуганно подался в разные стороны.
– А чего отходить-то? – Пожав плечами, Прохор сделал шаг вперед и, не замахиваясь, профессионально ударил того, что с ножом, в скулу левой рукой, а ребром правой ладони нанес удар по руке.
Вскрикнув, нахалюга отлетел в одну сторону, нож – в другую. А Прохор, как и полагается давнему кулачному бойцу, быстро оценив ситуацию, молнией метнулся к оставшимся.
Р-раз! – с ходу заехал правой, да так, что парнище кувырком полетел в сугроб.
Два! – треснул третьему ладонями по ушам.
Тот аж присел, заскулил:
– Ой, дядька, бо-о-ольно!
Стукнув нахала кулаком в лоб – так, чтоб повалился наземь, Прохор подскочил к выбиравшемуся из сугроба. Тот, дурачок, еще бормотал какие-то угрозы. Пару раз намахнув по сусалам, молотобоец схватил обмякшего парня в охапку и под злорадный хохот присутствующих забросил за первый попавшийся забор.
– От молодец, паря! – крикнул кто-то в толпе. – Осадил посадскую теребень!
– Счас! – Прохор вытер руки о полы кафтана. – Остатних тоже заброшу.
Он поискал глазами нахалов… ага, сыщешь их, как же – давно уже и след простыл. Да и черт с ними!
Читать бесплатно другие книги:
