Московский упырь Посняков Андрей
– Прошенька! – кинулась на грудь Маша. – А вдруг они бы тебя – ножиками?
– Не сделан еще тот ножик… – Прохор усмехнулся и весело подмигнул девушке. – Ну что? Идем дальше гулять? Ой, сбитню-то так и не попили. Эй, сбитенщик!
– Да ну его, этот сбитень, – отмахнулась девушка. – Потом попьем. Пошли-ка лучше к реке.
– Пошли.
Дивный по красоте вид открывался с южного берега Москвы-реки! Заснеженная пристань с вмерзшими в лед судами, людное торжище – торговали прямо на льду! – красно-кирпичные башни Кремля, зубчатые стены, сияющие купола соборов, высоченная громадина Ивана Великого.
– Да-а, – восхищенно протянул Прохор. – Красив город Париж, и Тихвинский посад ничего себе, но Москва, пожалуй, всех краше!
– То верно, – Марьюшка вдруг зарделась, будто Прохор не Москву, а ее похвалил, помолчала немного. – Как ловко ты их раскидал!
– Я ж кулачным бойцом был, Маша!
Прохор все думал, как бы перевести разговор на Ефима… Но вокруг было так красиво – пушистый, искрящийся на солнце снег, гуляющие люди, светлая лазурь неба над красными башнями Кремля – и сердце билось так радостно, что совсем ни о чем не хотелось думать. Прохор почесал бороду, помолчал да спросил напрямик:
– Говорят, ты с княжичем каким-то дружилась?
– Кто говорит? – Глаза девушки посмотрели с вызовом, зло. – Врут! Да, приходил в гости один парень… Не знаю, может, и княжич… Ефимом звать. Но он мне не по нраву пришелся – пухлощекий, жирный, да и по возрасту – совсем еще дите. Я ведь ему так и сказала – вот ворота, а вот поворот, – так он, представляешь, на Чертолье поперся, за приворотным зельем. С тех пор вот не приходил еще, видать, зелье на ком-то пробует.
– За приворотным зельем, говоришь? – задумчиво переспросил Прохор. – А откуда ты про то знаешь?
– Сам сказал, когда прощался. Иду, говорит, за Черторый, к колдуньям, – все одно, мол, ты моей будешь! Ну, как там у него все вышло, не знаю – еще не приходил.
– И не придет, Маша, – Прохор вздохнул и понизил голос. – Убили его на Черторые во прошлую пятницу.
– У-убили? – Марьюшка всхлипнула. – Как убили, кто?
– Какие-то лиходеи.
А у девчонки уже дрожали плечи.
– Ефи-им… Хоть и не люб ты мне был, а все же…
– Ну, не плачь, не плачь, Машенька, – попытался утешить Прохор. – Чего уж теперь.
– Господи-и-и, Господи-и-и… – плача, причитала девушка. – Да за что же мне такое наказание… Сначала – один, потом – второй… Не хочу! Не хочу, чтобы был третий!
– Один, второй, третий… – Молотобоец покачал головой. – Загадками говоришь, Маша.
– Лучше тебе разгадок не знать! – Марья сверкнула очами. – Идем! Проводишь меня на подворье.
Возвращались молча, Марьюшка всю дорогу всхлипывала, и Прохор корил себе – ну, черт его дернул сказать про княжича! Похоже, сюда еще не дошли чертольские слухи.
Остановились у ворот, прощаться. Марья подняла заплаканные глаза:
– Ты меня прости, Прохор… За то, что вот так… погуляли.
– Что ты говоришь такое, Машенька?! Ты уж не плачь больше… Уж не вернешь княжича-то.
– То-то, что не вернешь… Ну, прощевай, Проша. Завтра увидимся.
– Может, сходим куда?
– Ежели батюшка к вечеру не вернется, – может, и сходим.
Прохору вдруг захотелось прижать к себе хрупкую девичью фигурку, вытереть ладонью заплаканное лицо, поцеловать в губы…
«Спокойно! – сам себе сказал парень. – Спокойно! Успеется еще все, успеется, не последний день на свете живем. А для расспросов – еще завтра день будет».
А назавтра не привелось Прохору возвратиться на кузню: всех троих вызвал к себе боярин Семен Годунов.
В обширной сводчатой зале ярко горели свечи, пахло воском, ладаном, еще чем-то церковным, может быть лампадным маслом. За покрытым зеленой бархатной тканью столом, в резном деревянном кресле с высокой, украшенной двуглавым орлом спинкой хмурился думный боярин Семен Никитич Годунов – «правое ухо царево».
– Ну вот. – Осмотрев стоявших на вытяжку подчиненных, Семен Никитич положил ладонь на кипу бумаг. – Прочел я ваши отчеты… М-да-а… писать вы горазды, а вот думать… Эх, молодость, молодость… Ты что, Иван, Леонтьев сын, не заметил, что у тебя один и тот же человек два раза упомянут?
Иван пожал плечами:
– Да как-то…
– Молчать! – Боярин ударил ладонью по столу. – Говорить будешь, когда дозволю.
– Слушаюсь, господине.
– Вот так-то! Что бы вы все без меня делали? В общем, так, Иван, Леонтьев сын. Человечка, тобой два раза упомянутого, я велел имать да в узилище приказное бросить. Как его… – Боярин покопался в бумагах. – Ага… вот… Михайло Пахомов… Из детей боярских, разорен, постоянных доходов не имеет… Неоднократно одобрительно высказывался за Самозванца, гнусно критиковал действия Боярской думы и самого государя Бориса Федоровича… Что глазами хлопаете? Думаете, кроме вас, у меня больше соглядатаев нет? Мигнул – эвон чего на Михайлу Пахомова надыбали! Говорят, и прелестные от Самозванца грамоты он распространял, да за руку не был пойман. Ну, ничего, ужо, завтра велю пытать… Так вот! – Семен Никитич обвел глазами притихшую троицу. – Сдается мне, этот Михайла как раз жир у покойников и вырезал! С цыганами одно время водился, а у цыган, сами знаете, медведей полно.
– Но… – Иван попытался было возразить, но снова безуспешно, боярин не дал ему молвить и слова.
– Цыть! И слушать ничего не желаю! Там, у вас в отчетах, парнищи какие-то есть мелкие – тяните-ка их сюда. Ужо, покажу вам, как розыск вести! Да… Ртищев где?
Ребята переглянулись:
– Еще не приходил.
– Что-то он припозднился сегодня. – Семен Никитич покривил толстые губы. – Ин, ладно… Заданье получили? Чего ждете? Чтоб к обеду мне парнищ предоставили! Живо! Да, и к Ртищеву заедьте – с обеда его государь видеть желает!
Словно пришибленные собаки, трое друзей покинули палаты боярина Годунова. Почему-то не радовало их ни яркое утреннее солнышко, ни пушистый снежок, ни веселое чириканье воробьев.
Иван в бессильной злобе сжимал кулаки – ну, надо же, как вышло с отчетами! Не ожидал от Годунова такого коварства. Хотя, конечно, можно было ожидать: что боярин злобен и деспотичен – ни для кого в Москве не тайна. Эх, Михайло, Михайло! Что ж теперь с тобой делать, что? А ребятишки? Ну, что они такого знают-то? Что знали – давно уже рассказали. И зачем тащить их в приказ? А может, боярин и на них что-то повесить хочет да потом доложить царю и думе? Иван покрутил головой, словно отгонял нехорошие мысли. Нет! Вряд ли даже Семен Никитич, при всем его коварстве, сможет выставить мальчишек пособниками убийцы… или убийц. Впрочем, предполагаемый убийца у него уже есть – Михайла Пахомов. Ох, Господи… выходит, и он, Иван, к этому гнусному аресту причастен… Выходит так… Но кто ж знал? Ребята… что с ребятами делать?
– Боюсь, боярин ребятишек пытать велит, – нагнал шедшего впереди Ивана Митрий.
Юноша вдохнул:
– Вот и я про то мыслю. Может…
Иван ничего не сказал больше, а Митька, похоже, все понял, кивнул, ухмыльнулся – и в самом деле, зачем отдавать мальчишек боярину? Грех брать на душу. Тут иное придумать надобно…
– Проша, ты – к Ртищеву, а мы с Митькой – на Черторый, на Остоженку, – подходя к приказной конюшне, распорядился Иван. – Со Ртищевым о Михайле поговори… Впрочем, не надо, я сам с ним поговорю. Встречаемся перед обедней в приказе.
Взяв лошадей, друзья расстались: Митька с Иваном помчались к Остоженке, а Прохор – на Покровскую, к Ртищеву.
На Остоженке заглянули на постоялый двор, к Флегонтию. Тот, узнав Ивана, поклонился, велел служке принести вина.
– Некогда нам вина распивать, Флегонтий, – со вздохом заметил Иван. – Хотя, так и быть, наливай, кружечку выпьем… Ты чего такой хмурый?
– С утра служек послал на Черторый, за водицей…
– Что?! – Иван похолодел. – Неужто снова ошкуй кого-то задрал?!
– Да нет, не задрал. – Хозяин постоялого двора невесело усмехнулся. – Двух мальчонок в проруби нашли. Утопил кто-то.
Приятели переглянулись:
– А что за мальчонки?
– А пес их… Говорят, здешние.
Снег у проруби был красным от крови. Следы узких полозьев вели от ручья к сереющим невдалече избам. Взяв коней под уздцы, парни пошли по следам и остановились у покосившейся курной избенки, крытой старой соломой, поверх которой шапкой белел снег. Из-за забора, со двора, доносился плач. Друзья осторожно вошли в распахнутую настежь калитку… Угадали – во дворе стоял небольшой гроб, вокруг которого толпились бедно одетые люди: мужики, женщины, дети. В гробу, в чистом кафтанчике поверх белой рубахи, лежал тощенький длинноволосый отрок с бледным, искаженным гримасой ужаса лицом и закрытым воротом шеей.
– Кольша, – сняв шапку, прошептал Иван, подойдя ближе, спросил у какого-то парня: – Как его?
– Ножом. – Обернувшись, тот сжал кулаки. – Какой-то гад полоснул по горлу. Кольшу и приятеля его, Антипку. Потом хотел тела в ручей сплавить, в прорубь, да не успел, видать, спугнули… И за что только их, Господи?
– Вот именно, за что? – тихо повторил Митрий.
Немного постояв у гроба, друзья вышли на улицу.
– Надо бы расспросить – кто чего видел? – Митрий, вздохнув, отвязал коня от старой березы с заиндевевшими серебристыми ветками.
– Обязательно расспросим, – кивнул Иван. – Только не сейчас, чуть позже.
– Ко второму, Антипу, поедем?
– Стоит ли? – Иван покачал головой. – Ты, Митька, спрашивал – за что их? Думаю, ни за что. Просто так, на всякий случай.
– Значит, кто-то про них прознал! – воскликнул Митрий. – И этот кто-то имеет прямое отношение к ошкую, или, как его здесь прозвали, Чертольскому упырю!
Иван согласно кивнул и тронул поводья коня:
– Поедем доложим. Опосля вернемся – допросим всех, кого сможем.
– Со Ртищевым еще бы посоветоваться. – Митрий погнал коня рядом. – Он обещал про ворожей да колдунов узнать.
– Посоветуемся, – вздохнул Иван. – Представляю, что нам «правое ухо царево» скажет!
В «приказной избе», как все по привычке называли каменные приказные палаты, недавно выстроенные по приказу царя Бориса, было непривычно тихо. Дьяки с подьячими, перешептываясь, шарились по углам, на крыльце о чем-то негромко судачили пристава и писцы, и – такое впечатление – никто не работал!
Недоуменно переглянувшись, приятели вошли в родную горницу, где уже дожидался их Прохор, тоже какой-то грустный, словно пришибленный из-за угла пыльным мешком.
– Да что тут такое случилось? – с порога спросил Митрий. – Нешто Самозванец уже у кремлевских стен?
– Ртищев умер, – негромко отозвался Прохор. – Я приехал, а там уж все собрались – домочадцы, слуги, доктора иноземцы.
– И что? – набросился на парня Иван. – Что доктора говорят?
– Легкие… – Прохор развел руками. – Какой-то там «необратимый процесс»… Да сами знаете, кашлял Андрей Петрович в последнее время сильно.
– Эх, Андрей Петрович, не вовремя как…
Все трое, не сговариваясь, обернулись к висевшей в углу иконе и перекрестились:
– Царствие тебе небесное! Хороший был человек…
– Да уж… И нам помог много. Без него бы… А, что говорить, – Митрий махнул рукой и угрюмо уселся за стол. – Надо бы подсобить домочадцам-то его с похоронами.
– Поможем… Брат у него остался, Гермоген. Говорят, художник… Как думаешь, отпустит Семен Никитич?
– Не отпустит, так сами уйдем.
– Тоже верно…
И все трое разом вздрогнули от чьих-то тяжелых шагов. Резко распахнулась дверь… Да-а, верно говорится – помяни черта, он объявится! На пороге стоял Семен Никитич Годунов. Любил вот так вот появляться, внезапно – не корми хлебом. В этот раз, правда, смущением захваченных врасплох подчиненных наслаждаться не стал. Сняв высокую горлатную шапку, перекрестился и тяжело уселся на лавку:
– Скорблю! Скорблю вместе с вами… земля пухом Ондрею Петровичу, знающий был человек… Ох-хо-хо… Токмо вот о здоровьишке своем не заботился. Сколь раз говорил ему – сходи к бабкам, полечи кашель свой… Куда там! Вот и докашлялся.
– Семен Никитич! Мы б хотели с похоронами помочь…
– Без вас помогут, – отмахнулся боярин. – Для вас иное задание есть, важнейшее.
– Ошкуя ловить?
– Да пес с ним пока, с ошкуем. Поймаем, никуда не денется. – Годунов ухмыльнулся и сузил глаза. – Покойничек Ртищев сказывал – вы важные бумаги прошлолетось добыли… Вот со списками с них и поедете в самозванский лагерь!
– Куда?!
Парни изумленно вытаращили глаза на боярина. Вот уж ошарашил так ошарашил!
– Поедете, – невозмутимо продолжал Годунов. – Скажетесь, будто беглые… Найдете сомневающихся, им бумаги те покажете, чтоб знали, каков самозванец «царь»! Но – то не главное…
– А что главное? – пришел в себя Иван. – Самозванца убить?
– Зачем убить? – Боярин захохотал, затряс окладистой бородою. – Убить кому, чай, и без вас найдутся. Вы же список с самозванных грамот ему, Димитрию лживому, и покажете. Пущай на свои же словеса посмотрит! Пущай знает, что подлинники – у нас! Понимаю, что опасное дело и трудное… Потому вас и посылаю – Ртищев уж больно вас нахваливал, да и сам вижу – работники вы умелые. К тому же больше уж и верить некому.
Вздохнув, Семен Никитич осенил ребят крестным знамением:
– Идите, готовьтесь. Завтра поутру и выедете под видом монахов-паломников. А начет похорон не сомневайтесь, поможем!
Кивнув на прощанье, боярин вышел, оставив парней наедине с их мыслями, потом вдруг вернулся, заглянул в дверь:
– Да, я там сказал, чтоб все ваши распоряжения севечер все приказные сполняли. Ну, мало ли там, лошади понадобятся или деньги, да еще что-нибудь. Ежели людищи какие надобны – до Серпухова хотя б проводят. Только стрельцов не дам, обходитеся уж приставами.
Высказавшись, Годунов ушел, на этот раз окончательно.
Парни переглянулись.
– Ну что? – тихо промолвил Митрий. – Получили заданьице? Не думаю, что мы после него обратно вернемся.
– Типун тебе на язык! – выругался Иван. – Хотя, наверное, ты и прав. Ничего, за Родину умереть не страшно – на то мы и служилые люди. Василиску только жалко… – Юноша тяжко вздохнул.
Митька угрюмо кивнул:
– Вот именно.
– Да что вы себя раньше времени хороните! – вдруг возмутился Прохор. – Один вздыхает, другой… Совсем очумели?!
Иван расхохотался:
– А ведь ты, Проша, верно сказал! Чего уж раньше времени-то… На чужбине-то и труднее бывало, а тут все же своя сторона. Выберемся, не впервой, верно, Митька?
– Твои бы слова да Богу в уши. Давайте-ка лучше прикинем, что нам в пути понадобится.
Прикидывали не долго, составив список, оставили дежурному дьяку, а сами поехали домой – выспаться, попрощаться.
– Может, сначала к Ртищеву заедем? – вдруг предложил Митька. – Посмотрим хоть на него в последний раз.
– Заедем… – Погруженный в какие-то свои мысли Иван кивнул и попросил: – Вот что, парни, вы меня у Китай-города подождите, а я сейчас… забыл кое-что…
– Ладно, подождем. Смотри только, недолго.
– Не, долго не буду.
Завернув за угол, Иван спешился и, привязав лошадь, зашагал к приказному узилищу. Дежуривший в небольшой каморке пристав, узнав дворянина московского, вытянулся:
– Что угодно, милостивый государь?
– Михайло, Пахомова сына, выдай-ко на допрос.
– Ну, это мы запросто. – Пристав взял в руку перо. – Сейчас вот, запишу в книгу… С сопровождением выдавать?
– Нет, – хохотнул Иван. – Уж как-нибудь сам справлюсь.
Пристав загремел ключами и громко позвал стражей. Через некоторое время из узилища привели закованного в цепи узника.
Увидев Ивана, Михайло посмотрел на него и презрительно сплюнул на пол.
– Поплюйся еще тут, поплюйся! – возмутился пристав. – По возвращении, ужо, будешь все полы мыть.
Иван вывел Михайлу на улицу.
– Небось, в пыточную ведешь? – осклабясь, осведомился тот.
– Нет, – юноша покачал головой. – Просто исправляю ошибку.
– Какую еще ошибку? – удивился узник.
Иван улыбнулся:
– Свою. Здесь вон сворачивай, к кузне…
Приказной кузнец ловко освободил Михайлу от оков.
– Ну… – Выйдя наружу, узник растер запястья. – И что теперь? Не боишься, что убегу?
– Беги, – ухмыльнулся Иван. – Для того и вызвал. Выберешься – Бог даст, ну а не выберешься – твоя вина.
Отвернувшись, он быстро зашагал к лошади. Вскочив в седло, обернулся – Михайлы нигде не было. Ну и слава Богу…
Позвал знакомого писца, наклонился:
– Беги в узилище, скажешь приставу – сбег узник Михайло Пахомов Ивана Леонтьева сына виною.
Нагнав у Китай-города друзей, Иван вместе с ними поехал на Скородом, в усадьбу Андрей Петровича Ртищева…
Ранним утром друзей провожал сам Семен Никитич Годунов. Боярин лично вручил списки с грамот, из коих ясно следовало, что Самозванец никакой не Дмитрий, и благословил принесенным с собой образом:
– Помоги вам Господь, парни.
Потом погрозил пальцем Ивану:
– За твое ротозейство ответишь, не думай… если, конечно, вернешься, – последнюю часть фразы Годунов произнес шепотом. Потом еще раз перекрестил переодетых монахами ребят и махнул рукой: – Езжайте с Богом!
Загремели медные колокольцы на запряженной в розвальни лошаденке. Миновав Москву-реку, сани выбрались на Ордынку, проехали ворота, свернули и ходко понеслись по Серпуховской дорожке в Путивль – в стан Самозванца, вора, называющего себя чудесно спасшимся царевичем Дмитрием.
Глава 5
Монахи
…Борис прислал в Путивль трех монахов…
Р. Г. Скрынников. Россия в начале 16 века. Смута
До Серпухова добрались быстро – на ямских лошадях по государевой надобности, – а уж дальше пошло потруднее: ямские на юг не ехали, опасались, и, как вдруг подумал Иван, опасались не только самозванца, но и царевых войск, ибо еще неизвестно было, кто там больше разбойничал. О том, что творили царевы воеводы в Комаричской волости, слухи ходили самые жуткие, временами напоминавшие правление Грозного царя Иоанна. За помощь самозванцу там побили всех, не щадя ни баб, ни стариков, ни младенцев, тем самым резко укрепив решимость путивлян до конца поддерживать лживого Дмитрия, вполне обоснованно опасаясь за свою участь. А вообще-то, похоже, что не так уж и долго оставалось мятежничать самозванцу – войска царя Бориса и вооружены лучше, и численностью поболе.
Друзьям не повезло с погодой: небо плотно затянули низкие сизые тучи, нудно истекавшие то ли дождем, то ли мокрым снегом, так что полозья саней с трудом пробивали себе дорогу. С горем пополам добравшись до Тулы, переодетые монахами парни заночевали на небольшом постоялом дворе, располагавшемся на самой окраине, близ крепостных стен. Гарнизон нес службу расхлябисто: на постоялый двор то и дело захаживали сторожевые стрельцы, долго сидели, судачили промеж собой, пили пиво и квас. Речи в большинстве своем вели злые – жаловались на недоплату жалованья да на то, что в связи с тревожным положением начальство запретило заниматься мелкой торговлишкой и промыслами.
«Этак скоро все к Самозванцу подадутся!» – послушав разговоры стражников, подивился Иван и осторожно поинтересовался, каким образом лучше добраться… гм… хотя бы до Кром бедным монасям.
– До Кром? – ухмыльнулся один из стрельцов – длинный мосластый мужичага. – К самозванному царю собрались, иноки?
– Что ты, что ты, окстись! – перекрестясь, замахал руками Иван. – Паломники мы во Святую землю.
– Паломники… – угрюмо протянул стрелец. – Ну, за нас хоть во Святой земле помолитесь, паломники… А под Кромы третьего дня отряд царев вышел – на помощь воеводам Голицыным. Ежели поспешите – догоните.
– Благодарствую, – выйдя из-за стола, Иван смиренно поклонился стрельцам и, еще раз осенив себя крестным знамением, пошел в людскую – будить своих.
Митрий уже поднялся и задумчиво смотрел в затянутое бычьим пузырем окно (что уж он там видел – Бог весть), а Прохор еще вовсю храпел, развалившись на широкой лавке и подложив под голову ветошь.
– Ну? – услыхав шаги, обернулся Митька.
Иван еле сдержал смех – парень и вправду сильно походил на монаха: смуглое худое лицо, длинные темно-русые пряди, только вот глаза смотрели вовсе не благостно.
– Стрельцы сказали – третьего дня отряд государев под Кромы отправился. Нам бы к ним пристать – все от разбойных людишек спасение.
– Третьего дня, говоришь? – Митрий почесал голову. – А догоним?
– Догоним, – засмеялся Иван. – Сам знаешь, как войска ходят – нога за ногу цепляется. Там постоят, тут пограбят, а где и девкам подолы задерут.
Разбудив Прохора, так порешили: идти за войском немедля. Расплатились за ночлег, попили поданного хозяином постоялого двора молока да, помолясь, вышли.
Серая, хорошо утоптанная дорога вилась меж заснеженных холмов, покрытых смешанным лесом, кое-где виднелись соломенные крыши деревенских изб. Кому принадлежали деревни, парни не знали, вовсе и не интересно это им было, гораздо больше интересовало другое – где бы переночевать, перекусить, обогреться?
В полдень остановились у леса, на опушке с черными следами кострищ. Развели костерок, натаяли в котелке снегу, разболтали муку с вяленым мясом. Не сказать, чтоб шибко наваристая получилась «болтушка», но ничего, есть можно. Приятели перекрестились и, присев на обрубки деревьев, достали ложки.
Оглушительный звук выстрела вдруг разорвал тишину. Насквозь прошибив котелок, пуля ударилась в старую, росшую рядом осину, в ней и застряла. Парни, не сговариваясь, кинулись в снег и поползли в разные стороны.
– Куда?! – ехидно осведомились из лесу… Нет, голоса уже звучали не в лесу, а здесь, рядом. Звучали с угрозой, неласково:
– А ну, подымайтеся, голуби! Монаси, мать ити.
Приказание тут же подкрепили делами – черная злая стрела, дрожа, вперилась в снег перед самым носом Ивана. Да уж, с такими аргументами не поспоришь. Что ж, поглядим, что за тати…
«Паломники» молча поднялись на ноги. Из леса на опушку уже вышли человек десять, а то и поболе, одетых довольно бедно – поношенные армячки, полушубки, овчины; на головах – треухи, а у кого и просто войлочные татарские шапки; только один – в сапогах, остальные – в лаптях с онучами либо в кожаных постолах-поршнях. Тот, что в сапогах, – дюжий мужичага с растрепанной пегой бородищей и недобрым взглядом – держал в руках дешевую фитильную пищаль, фитиль, кстати, тлел, а курок был на взводе. Остальные никаких самопалов при себе не имели, зато почти у каждого торчал из-за спины лук. Ни саблей, ни палашей Иван тоже не заметил, одни ножи, правда – увесистые, длинные… Ну, попали… Впрочем, не так уж и много этих разбойничков. И луки они зря убрали, зря. Самый опасный, конечно, тот, что с пищалью… Вот к нему и подойти, подобраться.
– Что ж вы творите, люди добрые? – раскинув в стороны руки, Иван шагнул к пищальнику. – Бедных монасей изобидели! Не по-христиански то, не по-христиански.
– Стоять! – качнув ружьем, жестко приказал главарь и, бросив взгляд на своих татей, жутко оскалился. – Я же сказал – луки не убирать!
– Так ить их всего трое, Крыжал!
Крыжал… Интересное имечко. Наверное, от польского слова «крыж» – крест. Они что, поляки? Нет, не похоже, да и откуда здесь взяться полякам? Хотя… Путивль и Кромы на так далеко, а самозванцу сильно помогают поляки. Целые отряды у него. Правда, говорят, то не короля Жигимонта рати, а бояр его. Чудно – бояре польские (магнаты называются) сами по себе войска держат и куда хошь отправляют. Чудно.
Разбойники между тем взяли всех троих в круг. Один – седобородый востроглазый дедок – подошел к атаману:
– И что с имя делать будем? Посейчас казним аль поведем в деревню?
Митька не выдержал:
– Да за что же вы нас казнить-то собрались, ироды?
И, тут же получив прикладом пищали в бок, согнулся, замолк. Лишь тихонько прошептал:
– Сволочи.
– Молчать, псы! – Зыркнув глазами, главарь повернулся к деду. – Конечно, в деревню поведем, нешто мы тати какие? Там и судить будем.
– А судить дьяки должны! – негромко заметил Иван. – И вообще – долгое это дело.
– Ничо, – Крыжал ухмыльнулся и угрожающе повел пищалью. – Мы и сами сладим, не хуже дьяков.
Связав пленникам руки, разбойники повели их в лес. Шли недолго, может, версты две, много – три, пока за черными ветвями деревьев не показалась деревня, вернее, большое – в десяток дворов – село. Идущих уже заметили – к татям со всех ног бежали мальчишки.
– Пымали, дяденька Крыжал?! Пымали?! – радостно кричали они.
Некоторые остались идти с татями, а иные с криками унеслись в деревню:
– Радостно! Радостно! Наши разбойных монасей ведут!
На крик сбежался весь сельский люд – старики, женщины, дети. Все громко орали, дети кидали в пленников снег и палки.
– Вот аспиды! – Прохор погрозил ребятишкам. – Ужо, прокляну!
– Этих пока в пелевню, – оглянувшись, распорядился Крыжал и направился в богатую избу с четырехскатной – вальмовой – крышей, крытой серебристо блестевшей дранкой. Собственно, эта изба, пожалуй, единственная во всем селении, заслуживала названия дома, все прочие избенки казались просто полуземлянками – маленькие, черные, курные, не избы – берлоги медвежьи, лишь сквозь узкие волоковые оконца вьется синий угарный дымок. И как в такой избе вообще жить-то можно? Жуткая нищета, одно слово.
Пелевня – сколоченный из толстых досок сарай для мякины и соломы – оказалась довольно просторной, правда, чуть покосившейся от времени и налипшего на крышу снега. На земляном замерзшем полу там и сям виднелись остатки соломы, а в общем-то сарай был пуст.
– Ну, – едва затворилась дверь, вскинул глаза Митрий. – Что делать будем?
Прохор усмехнулся:
– Ну, ясно что – выбираться надо. Мужики-то про какой-то суд говорили. Интересно.
– Интересно ему, – Митька хмыкнул. – Как бы нам весь этот интерес боком не вышел. Ты-то что молчишь, Иване?
– Думаю, – усмехнулся в ответ московский дворянин. – Прохор, ты, чай, не разучился кулаками махать?
– Не разучился. А что?
– Да есть одна задумка.
Много времени не прошло, когда пленников вывели из пелевни. Тот самый седобородый дедок в окружении четырех парней с рогатинами ухмыльнулся и показал на избу с вальмовой крышей:
– Шлепайте!
Опустив головы, лжемонахи молча подчинились, не выказывая никаких попыток к сопротивлению. Поднявшись на высокое крыльцо, вошли в просторные сени, затем в горницу, где за длинным столом уже сидело человек пять во главе с буйнобородым Крыжалом. Обернувшись, Иван быстро повел глазами – окромя этих пятерых, из которых трое были явными стариками, в горнице наблюдались лишь две молодицы, скромно сидевшие в уголке у двери. Славно, ай, славно! Дверь толстая, сходу не вышибешь, и, главное, запор имеется – мощный такой крюк…
Иван насмешливо поклонился и, повернув голову, кивнул:
– Давай, Проша.
Читать бесплатно другие книги:
