Я, депутат... Всенародный избранник Корчак Александр
Теперь депутатам предстояло проявить свои индивидуальные способности в искусстве доения коров.
Нельзя сказать, что Шпееровича это известие уж так сильно обрадовало, но он понуро поплелся за Алексеем Ивановичем, а к ним уже мчался из-под навесов над фермой и третий участник.
При большом скоплении народа, в окружении камер и софитов они смотрели на приближающееся стадо из трех животных, которое подгоняла к ним Мария Терентьевна. Это были три коровы. Однако при ближайшем рассмотрении одна из них оказалась бычком. Причем молодым, в рост с коровками. Конечно же, это сразу увидели люди, знакомые с животноводством. Но они помалкивали: во-первых, Эльвира всех еще в доме культуры предупредила, чтобы все шло без комментариев и хихиканья, а во-вторых, им было интересно посмотреть, что будет.
Депутаты в белых передничках и косынках, повязанных так же, как повязывают их ребята, воюющие в Чечне, сложив руки на животе, отображали готовность номер один.
– Разбирайте своих коровушек, родные наши депутатики, – скользя лукавым взглядом по их лицам, объявила Мария Терентьевна.
Алексей Иванович сразу же прихватил коровку справа; Шпеерович – слева, ну, а Представителю, естественно, досталось то, что осталось.
Народ с напряженным вниманием на лицах и улыбкой на устах наблюдал за действиями депутатов. Каждого из депутатов с животным обступила большая толпа, всем хотелось увидеть, как они справятся с порученным заданием.
Алексей Иванович по-деловому расправил фартук, разглаживая его на животе, сел на табурет справа от животного, как и требовал этикет доения, широко расставив ноги, приступил к столь родному, но слегка подзабытому делу. Струи молока звонко застучали по дну еще пустого ведра.
Шпеерович же, подойдя к корове, как всегда, вначале засуетился, хотя и сел как надо – с правого бока буренки, лицом к хвосту. Но затем почему-то вскочил и быстро с табуретом перебежал на другую сторону. Однако шествующая за ним буквально по пятам Мария Ивановна сделала опять большие глаза. Тот вновь вскочил, судорожно сжав табурет в руках и неуверенно посмотрев на окружающих его зрителей, как затравленный заяц, прыжками на сей раз переместился к задней части коровы. На что злючка-старушка наконец-то закивала, что, как он понял, означало правильное решение проблемы. Это Шпееровича успокоило, он улыбнулся окружающей его толпе, и, смело отодвинув хвост, стал сзади между ног животины пробираться к заветным соскам.
Народ вначале с удивлением, а потом с неподдельным восторгом наблюдал за столь оригинальным подходом депутата. Многие позатыкали рты руками, дабы не рассмеяться и не выдать своих чувств, продолжая наблюдать за его действиями. Как мы уже сказали, по условию спарринг-встречи, зрители не должны были вмешиваться в действия соревнующихся. Это было настоятельной просьбой Эльвиры.
Но, пожалуй, еще в более оригинальную ситуацию попал депутат от партии Худинского. Все началось с того момента, когда он поставил табурет возле, как вы уже поняли, бычка. Увидев это, народ замер, некоторые из женщин буквально вцепились зубами в платок, стянув его с головы, боясь рассмеяться во весь голос. Мужики же игриво наблюдали, как депутат сел на табурет и стал внимательно осматривать, а потом и ощупывать нижнюю часть живота бычка. Правда, о том, что это бычок, знали все, только не Представитель.
Алексей Иванович привычно дергал за сосцы, очевидно, уже в деталях вспомнив прежнее любимое дело. Молоко пружинистыми струями уже надежно покрывало дно ведра. Шпеерович продолжал бороться с хвостом, отчаянно хлеставшим его по физиономии. Ему, конечно, никак не позавидуешь. Но, продолжая создавать видимость благополучия, он все-таки выбирал моменты, чтобы повернуться к народу и широко улыбнуться. В ответ консультирующая его Мария Ивановна улыбалась ему своею доброй, искренней улыбкой, показывая в знак одобрения его действий большой палец правой руки. Это поддерживало и успокаивало его.
Наконец ему удалось все-таки поймать хвост за кисточку и он даже умудрился завязать его узлом с помощью носового платка. Однако это коренным образом ухудшило ситуацию, и уже через секунду завязанный узлом хвост довольно чувствительно стал колотить его по голове.
Представитель партии Худинского, несмотря на то, что народ, уже не сдерживаясь, в полном смысле слова покатывался со смеху, настойчиво продолжал шарить по животу, пытаясь обнаружить хотя бы что-то, похожее на мягкое и теплое. Но кроме плотного отростка он ничего не находил. Про себя он думал: «Ведь бывают же быки-единороги…»
Ах, как он был близок к разгадке основной тайны природы – разностей полов, но… Неожиданно для себя и еще больше для окружающих, он почему-то громко сообщил народу:
– У коровы всего один сосок… от природы, – еще добавил он и принялся напрягать его, дабы получить заветное молоко.
Бычок на действия государственного мужа реагировал благосклонно – помалкивая, меланхолично жуя жвачку, в отличие от крика и хохота окружающей его толпы. Он замер на месте, повернув голову и чуть скосив глаза в сторону депутата.
Весь народ от Алексея Ивановича давно уже оттянулся к двум другим его конкурентам. А Алексей Иванович уже закончил дойку, снял передничек и косынку, повернулся к зрителям и поклонился. Раздались жидкие аплодисменты, что несколько огорчило нашего героя, уже привыкшего в последнее время к всеобщему вниманию и одобрению, проявляемому к нему обществом.
Зато возле Шпееровича народу хватало. Несмотря на трудный подступ, избранный им, правда, не без помощи Марьи Ивановны, ему все же удалось достичь желаемых сосков. Корова, повернув голову в его сторону, с тревогой наблюдала за его действиями. Так, быть может, все и обошлось бы. Но когда он еще стал протягивать ведро между ног коровы, ее тревога возросла до максимума. Она протяжно замычала, мотнула головой и, наверное, больше от страха, чем просто от желания, к всеобщему восторгу окружающих, стала мочиться прямо на него, при этом наконец-то отвела столь ненавистный ему хвост в сторону.
Шпеерович вскочил как ошпаренный, хотя всего-то был просто описан бедным животным, причем, повторю, она это сделала не от желания, а только лишь от страха. Шпеерович стал отряхиваться, как шелудивый нес, пряча глаза от окружающих его жалостливых взглядов. Получить желаемых полведра молока ему не удалось.
Публика лежала в лежку, за исключением только тех, которые стояли рядом с ним и изображали жалость к нему. Камеры снимали, беря крупно Шпееровича в кадр. Похоже, что эта часть съемки была все же испорчена, из-за ходивших ходуном съемочных аппаратов в руках операторов. Вся съемочная группа натурально хохотала. А генеральный директор французского информационного центра тихо посмеивался в белый платочек, периодически останавливая сам себя путем насильственного стискивания зубов, чтобы дать команду прекратить смех и продолжать работу съемочной группе.
Вообще-то Шпеерович уже давно почувствовал, что он делает что-то не так, и мог в какой-то момент избежать настоящего позора, но эта бабка… Она его постоянно подталкивала на делание этих глупостей, и вот результат.
«Будь ты неладна, старая карга», – выругался он в сердцах про себя.
Ну, а бабка тоже была из группы усиления, но только Эльвириной. Она сама напросилась в консультанты к Шпееровичу, когда якобы растроганно целовала его, ведь они с Алексеем Ивановичем вылечили корову. Обе они с Марьей Терентьевной необычайно ювелирно и изобретательно проделали свою часть работы. Впоследствии каждая из них была отмечена Эльвирой крупной денежной премией, приуроченной к 7 ноября.
К тому времени, когда позор уже полностью покрыл хилые плечи Шпееровича, не лучшим образом чувствовал себя и второй претендент на лучшего дояра. Молодой, симпатичный и чуть полноватый заместитель Худинского, кажется, уже осознал свою промашку. Да, впрочем, это можно было понять намного раньше, не доводя бедное животное до экстаза. Но упрямство, очевидно, весьма характерная черта не только его шефа, но присуще и членам его команды. Только когда Представитель увидел, что единственный сосок у коровы возрос до неимоверных размеров, он все понял. Тихо встал с табурета, и, не снимая передничка и косынки, стал пробираться сквозь ревущую и стонущую толпу, среди которой можно было услышать фразы, вроде таких:
– Ну, что, отдоился, теперь можно и отдохнуть от трудов праведных.
Были слышны и другие, не менее экстравагантные фразы и восклицания, воспроизводить которые здесь было бы крайне неприлично.
На что он, не глядя в глаза окружающим его зрителям, смущаясь, тихо говорил:
– Ну, кто же его знал, обманули, глупости какие-то.
Шпеерович вернулся в гостиницу, принял душ, переоделся и моментально съехал со своею командою. Представитель еще что-то пытался поправить – объясняя и отшучиваясь в холле, куда набились присутствующие на спарринг-дойке, но любые его слова, даже самые нейтральные, вызывали лишь гомерический хохот и вопросы однопланового характера. Дабы пощадить уши добропорядочных читателей, приводить их здесь мы не рискнули. Он съехал с оставшейся частью своей команды чуть позже Шпееровича, под хохот, улюлюканье и свист окружившей его толпы.
По приказанию Эльвиры джипы, оставленные ими у фермы, как только с ними поравнялись машины команды Шпееровича, сразу же последовали вслед за ними, создавая впечатление, что это колонна одной команды. Что, в общем-то, было сделано совершенно оправданно. Отдельные из местных жителей, которые неплохо жили при социализме, последовали за командой отбывающего Шпееровича на своих частных машинах, посмотреть, действительно ли оставленные джипы с девочками принадлежат его команде.
И действительно, они увидели, что это именно так и не иначе. О чем сразу же было сообщено по своим каналам всем жителям совхоза и прилежащих районов, а с некоторой задержкой и всем жителям Подмосковья.
Шпеерович же слишком поздно, но разгадал коварные замыслы своих конкурентов, лишь когда увидел сзади шествующие вплотную за ними джипы, из которых раздавались громкая музыка и пьяные женские голоса. Просьба оторваться от них вызывала у шофера глухое и злобное ворчание:
– Как можно оторваться «москвичу», причем не самой последней модели, от первоклассной японской техники. Да и последней модели тоже, – добавил он и опять со злобой.
Эльвирой, кстати говоря, впоследствии девицам, находящимся в джипе, было приказано оплатить лишь половину обещанной суммы. Объяснила это она просто: за удовольствия не всегда надо платить. Ну, что ж, комментарии, что называется, здесь излишни.
Команда Алексея Ивановича отбыла лишь поздно вечером. Причина была в нежелании народа отпускать так полюбившегося им депутата. Провожать их приехал лично руководитель этого региона, который всенародно просил следующий раз обязательно баллотироваться на выборах от их региона. Предложение было поддержано громом аплодисментов. В это же время Марк Семенович раздавал работникам совхоза праздничные наборы, как это было и раньше 7 ноября – две палки колбасы, баночка мелкого частика в томатном соусе, большой брикет дрожжей.
– Все, как и было раньше, – объяснила Эльвира.
Алексей Иванович поначалу пытался кочевряжиться, говоря, что это теперь не наш праздник. На что Эльвира резко оборвала его:
– Это праздник их прошлой жизни, а прошлое не выкинешь из памяти. – А мужскому населению совхоза была выдана железная бочка чешского пива «Праздрой».
Повторное братание с руководителем хозяйства, приехавшим прямо к их отъезду, наконец-то завершилось логически. Они быстро в отсутствие Эльвиры распили бутылку «Старки», принесенную и разлитую самим руководителем хозяйства. На сей раз Марк Семенович какого-либо противодействия в этом отношении не оказал и более того, сам не без удовольствия примкнул к ним.
Отбывали они из гостиницы тронутые теплотой, проявленной провожающими их людьми. Наверное, в какой-то степени этому же способствовала и выпитая бутылка «Старки». Уже при выезде из хозяйства к ним присоединилась Эльвира. Это было ее личное решение, дабы не засветиться с командой Алексея Ивановича. Свой статус инкогнито ей удалось сохранить на всем протяжении осуществляемой операции. Она всех поздравила с победой, пожелала удачи, а в заключение из дамской сумочки достала две бутылки «Старки», добавив при этом:
– А теперь можно расслабиться до изнеможения.
Это навело на мысль разумного и наблюдательного Марка Семеновича, что ее встреча е руководителем хозяйства все-таки состоялась, но состоялась втайне от Алексея Ивановича. Самому же герою нашего повествования дорога назад показалась совсем не утомительной, а даже наоборот, легкой и приятной.
ГЛАВА 7
Откровения и воспоминания Эльвиры
(Вино цедят зимою, а пьют его порою)
Вернулись они домой совсем поздно – усталые и веселые. Алексей Иванович, как и прежде, в доэльвирину пору, оторвался от души, пожалуй, даже больше, чем обычно, наверное, сказалось длительное воздержание.
Когда они ехали в машине, к концу дороги он уже начал приставать к Эльвире, как тогда (вот уж прилипло это выражение, честное слово, не отвяжется), в «Ту» в самолетике. Эльвира, по правде говоря, особенно не сопротивлялась, но, как говорится, полной свободы рукам не давала. Да и Марк Семенович на сей раз был начеку, пресекая более решительно попытки приставания своего шефа путем блокирования, а точнее, нежным объятием его за плечи или задаванием вопросов, которые по своей неожиданности ставили его в тупик. Сейчас уже и не припомнишь всех, но все-таки приведем некоторые из них:
– А у Бабарыкина есть любовница? – как бы невзначай спросил он его.
Или такой, к примеру:
– А наш председатель, говорят, уж очень охоч до женского полу?
На что он, надо сказать, реагировал бурно и сразу же отвлекался от предмета своей страсти:
– Но куда же этому Бабарыкину? – Говорил он это так, словно Бабарыкин был совсем конченым человеком. – У него одна, но пламенная страсть – это председатель. Лишь бы его удовлетворить, а на женщин… нет. – На сей раз он обнял Марка Семеновича за плечо и доверительным тоном поведал: – А у председателя такие классные девочки, даже тебе не снились. – Он посмотрел на Эльвиру. – Пожалуй, получше Эльвиры Николаевны.
– Да не может быть, – искренне удивилась Эльвира, – чтобы лучше меня? Никогда не поверю.
– Да, действительно, это вряд ли, – согласился Марк Семенович.
Эльвира при этом подмигнула Марку Семеновичу, тот заговорщицки улыбнулся ей.
Пo прибытии домой Алексей Иванович пытался усугубить ситуацию – обшарил все закоулки в поисках подкрепления. Но, так ничего не найдя, обреченно махнул рукой, заявил:
– Завтра займемся плаванием, а то совсем себя запустили.
Затем долго и нудно разбирал, кто и где будет отдыхать. В конце концов Марк Семенович был отправлен на свое прежнее место – на диван. Сам же он вознамерился, как и прежде, спать с Эльвирой. Однако Эльвира прореагировала, как всегда, в тех случаях, когда она чего-нибудь хотела, – резко и решительно, что называется, без комментариев:
– Алексей Иванович, вы отправляетесь в спальню, а я на свое привычное место – на кресло. У нас еще очень много проблем, и мне надо о многом подумать.
Алексей Иванович, что-то обиженно и неразборчиво буркнув, направился в спальню и уже перед самой дверью произнес краткий монолог о нравах современной молодежи. Еще какое-то время было слышно, как он ворочался и ворчал, опять-таки о нравах молодежи, но вскоре, сморенный усталостью и, несомненно, алкоголем, быстро заснул. И уже минут через десять из спальни раздавался знакомый по интонации его молодецкий храп.
Марк Семенович же долго еще возился, переворачиваясь с бока на бок, пока Эльвира, которая, как и в первую ночь, расположилась в кресле, правда, на сей раз заботливо прикрытая Марком Семеновичем байковым одеялом от Алексея Ивановича, не спросила его:
– Марк Семенович, вы не спите?
– Нет, что-то не могу заснуть, – сразу же отозвался он.
– Хм, – как бы нехотя начала говорить она, – ну, тогда скажите, а как вы расцениваете мое появление здесь? Только, прошу вас, говорите по-честному, другого – не приемлю, а для остроты восприятия можете и прошмандовкой меня назвать или еще чем, я не обижусь. Теперь вы, наверное, поняли, что я не она, а она не я. Не так ли? Или вы имеете свое особое мнение?
Марк Семенович что-то невразумительное буркнул и опять замолчал. Однако Эльвира продолжала его донимать:
– Ну-ну, смелее, мне действительно крайне любопытно все, что вы обо мне думаете. А в благодарность за вашу искренность, какой бы она ни была несъедобной, я изложу свой взгляд на вас и вашy роль, которую вы играете здесь. Конечно же, все это будет в моей интерпретации. Так что смелее… Ну, я жду.
Неожиданно раздался очень спокойный, взвешенный голос Марка Семеновича:
– Для начала, не нукайте, пока не запрягли, так, кажется, вы изволите говорить? А что я о вас думаю? – Он замолчал на некоторое время и опять очень спокойно продолжал: – Прежде всего, вы совсем не прошмандовка, простите еще раз за столь легкомысленное слово. Вы не прошмандовка, куда ей до вас. Здесь я был не прав. Так что еще раз сердечно простите. – Он опять чуть помолчал, как бы собираясь с мыслями. А затем как из ушата вылил: – Вы хуже, вы – представитель новой формации, человек, который сформировался только сейчас, на потребу нашего невеселого времени. Человек жесткий, умный, коварный, в достижении своих целей не останавливающийся ни перед чем.
Марка Семеновича как прорвало. Он давно уже хотел поговорить хоть с кем-нибудь о том, что современным молодым людям несвойственны такие атрибуты порядочного человека, как доброта, честность и тому подобное, и теперь, кажется, нашел кому сказать об этом:
– Сейчас хлынула потоком серая, бесчувственная, наглая толпа, в основном молодых людей, которым абсолютно несвойственно чувство переживания, сочувствия и тем более сопереживания. Главное в жизни стало – деньги, положение, умение пробиться. И все остальное, что с этим связано. Особенно плохо, что это произошло сразу же, без какого-либо периода, чтобы люди могли адаптироваться к новым условиям. Что было вчера плохо или чуждо нам, сегодня стало хорошо и близко сердцу. Эта масса, как я сказал, в основном серая, малообразованная. Она просто уничтожила все приличное, что было до нее, да и нас бы подмяла под себя, сгрызла, да зубы пока не выросли. Впрочем, и мы еще что-то из себя представляем, так что пока вам не по зубам. Стариков же вы просто размазали по асфальту. А это были ваши дедушки и бабушки, люди, которые делали наше государство, да и вас, кстати, вскормили и вырастили. Думаю, что вам это так просто не пройдет. И с вами так же поступят ваши внуки и внучки, если они, конечно, не будут умнее и добрее вас.
Эльвира уже давно тоже хотела сказать свое слово, поделиться своими мыслями по этому доводу, но, видно, Марка Семеновича действительно прорвало. Но как только он замолчал, она сразу начала так же неспешно и весомо, ну, а потом и ее понесло:
– Круто забираете, Марк Семенович. А не боитесь, что и вас, как вы говорили, этот грязный и мутный поток тоже смоет?
Марк Семенович словно ждал этого вопроса, тут же с тем же напором стал отвечать:
– Нет, не боюсь, отбоялся уже, дорогая Эльвира Николаевна. Да и мы, как я уже сказал, не дураки, люди образованные и с понятиями. Как ни крути, а вы яркий представитель этого нового поколения, которому все равно – кого перешагнут и кому на что наступить – на горло, на сердце, это уже детали – главное, чтобы профит, выгода была. Да вы и с Алексеем Ивановичем так же поступите, чему здесь удивляться. Пока вам он еще нужен, то и в любовь можно поиграть, а когда используете, станет он отработанным материалом, хламом, дадите ему по одному месту и перепрыгнете на кого-нибудь другого. А чего и кого бояться или стесняться, когда все вокруг такие.
Он замолчал, как обычно в таких случаях, переживая свою несдержанность. Эльвира тоже молчала. Затем раздался его чуть виновный голос:
– Эльвира Николаевна, вы не спите?
– Нет, и не надейтесь на это. Я думаю.
Затем через минуту:
– Так вот что я хочу вам сказать. Конечно же, вы во многом правы, потому как не дурак, на то вы и два института закончили. Но послушайте и меня, я ведь тоже не дура, и образование получила совсем неплохое, но сейчас не хочу об этом говорить. Дело в том, что я ведь тоже представляю часть этой, как вы сказали, серой массы. Но я из тех, на которых сейчас стоит государство и, в конце концов, прочно держит его на своих плечах. Плохо или хорошо, но держит. Вот вы говорите, что мы стали такими, которым все равно, через кого перешагнуть. А почему мы должны сидеть и ждать, пока нам такие, как Алексей Иванович, будут лапшу вешать на уши. Да еще берут себе с этой целью в помощники таких образованных, простите, проходимцев, как вы. Если с Алексеем Ивановичем еще можно как-то бороться – у него в чердачке не шибко, особо не размахнешься, то с вами совсем не просто, вы же сами об этом говорили. По вашей теории, значит, вы должны жить хорошо, а мы, значит, так себе, как придется. Да главное, чтобы хотя бы вы не мешали жить другим. Черт с вами, живите, как хотите – живите в шикарных квартирах, имейте дачи, машины, но не мешайте нам. Так нет, вы еще пытаетесь и нас поучать, как нам нужно жить и что делать. Всем надоело слушать таких дураков, как вы. Вы ведь еще их словесное дерьмо в фантиковые бумажечки заворачиваете, чтобы нам послаще всю эту гадость было проглатывать.
– Эльвира Николаевна! – пытался что-то сказать ее оппонент, но она, похоже, разошлась уже не на шутку.
– Да что Эльвира Николаевна! Я уже 28 лет, слава Богу, на свете живу, а хорошего, пожалуй, ничего и не видала. И опять так жить? Нет, не желаю. Имейте в виду, особенно плохо люди в глубинке живут, откуда и я сама. Здесь хотя бы видимость приличия сохраняется, а там… местные пузаны, администраторы, что хотят, то и творят без какого-то даже намека на совесть. Это только когда вы из центра приезжаете, они изображают заинтересованность в судьбе народа и желание улучшить его жизнь, вспоминают тут же и демократию, и социальные принципы справедливости и прочее. И всем этим вас успокаивают, а потом давай опять терзать местных. В основном порядочных людей. Казалось, кому, как не вам, защищенным законом перед ними, помочь людям и попридержать этих скотов, ан нет, вам на это глубоко наплевать. Вам бы побыстрее настричь свои купоны и… ходу домой, в нагретые и денежные места. А нам-то уехать некуда.
Вот однажды мне все это надоело, и я решила любым способом, чего бы мне это ни стоило, перебраться сюда, в Москву. А для высокой цели все средства хороши. Как вы помните, даже для этого пришлось под девицу легкого поведения косить. А что? По-моему, неплохо получилось. Как я сказала, важна цель, она и оправдывает средства. Правда, похоже, я заигралась в эту игру, пора заканчивать с нею. А вы, наверное, подумали, попользуетесь этой дурочкой, дадите ей потом шоколадку и гуд-бай, до следующей дурочки, не так ли, Марк Семенович? A?
Марс Семенович, вздрогнул, как будто бы она узнала какую-то его тайну:
– Да, наверное, так, – оторвавшись от своих мыслей, подтвердил он.
– Вот видите, – обрадовалась Эльвира тем, что ее предположения подтвердились. – А теперь сами думайте, кто из нас в дураках остался. Одно могу сказать, только не я. Вот так. А вам хотелось и далее так же спокойненько жить – пихать в наши неразумные головы все, что хотели, да еще и попользоваться нами не забывали бы. Вот поэтому мне это все до чертиков надоело, и стало абсолютно наплевать, с кем быть и с кем спать, главное, чтобы от этого толк получился. Или, как вы удачно сказали, был профит. Вот и с Алексеем Ивановичем так. Вы согласны со мной?
– Да, в общем, – совсем сник Марк Семенович.
– Ну, вот видите, не такие уж мы дураки, как это вы себе представляли. Я бы и с вами переспала, и скажу откровенно, не без удовольствия. Но что мне от вас? Одна головная боль. А я, признаюсь вам, хочу гораздо большего от этой жизни. И я большего достигну, чего бы мне это ни стоило.
Марк Семенович улыбнулся, хотя это и не видно было в темноте, но почувствовалось по интонации голоса.
– Вы прямо мои мысли читаете, один к одному. Я не ошибся, но позвольте мне задать вам, может быть, не совсем тактичный вопрос, коль мы говорим, что называется, без границ и условностей. Вы позволите?
– Давайте, ведь мы договорились.
– Так вот. Все, о чем вы сейчас говорили, мне абсолютно понятно. Пожалуй, я бы мог закончить любой ваш монолог. Вопрос один. Скажите мне, если, конечно, захотите, зачем вам нужно было с руководителем хозяйства…
Он замялся, даже в темноте, казалось, было видно, что он смущается, говоря эти слова.
– Что вы имеете в виду? – удивленно спросила Эльвира.
– Ну, как же, именно то и имею в виду.
Вообще-то, сейчас Марк Семенович уже сожалел о заданном вопросе, и не только потому, что он в действительности был нескромен, но и потому, что, будучи тайно влюблен в Эльвиру, ее связь с Алексеем Ивановичем он еще как-то, с горем пополам, пережил и отнесся к ней, как к уже свершившемуся делу. Но руководитель хозяйства – это уже был явный перебор.
Эльвира слегка замялась;
– Хм, а вы у нас, оказывается, наблюдательный, Марк Семенович. Ну, что ж, похвально, эта ваша черта нам пригодится в дальнейшей нашей совместной работе. Но прежде чем я отвечу на ваш нескромный вопрос, я еще раз повторю вам, чтобы потом не было ненужных вопросов. Запомните, Марк Семенович, я хочу большего… и я это большее – получу, чего бы мне это ни стоило. Даже, как вы говорите, если для этого понадобится переступить или наступить на кого-то или на что-то, не сомневайтесь. И вы не совсем правы, когда вы говорите, что нами движет только прагматизм. Ничего подобного. Осталось еще и то хорошее, что держит нас в этом мире. Но это хорошее так глубоко завалено всей этой дрянью, накиданной вашими предшественниками, а теперь добавленной еще и вами, что… – Эльвира задумалась. – Ну, да что там говорить, речь сейчас идет не о том, а о руководителе совхоза, я правильно вас понимаю?
Марк Семенович ничего не ответил. Да Эльвира и не ждала его ответа.
– Так вот, – начала она, – этот руководитель хозяйства прямо вылитый мой Федька. Был у меня жених, любила я его, не помня себя. Ну, и что? Да ничего хорошего. Погиб он при исполнении служебных обязанностей в этой вашей вонючей Чечне. Сколько молодых ребят положили, а что толку, один пшик. Вон, смотрите, американцы целую страну завоевали – Афганистан, а погибло-то всего-навсего десяток солдат, да и в Ираке при завоевании – горстка погибла, это потом уже партизаны им покоя не дали. А у нас мужиков в деревне, приличных, я имею в виду, раз-два и обчелся. Вот и досталось мне куковать одной, да с такими мужиками, как ваш Алексей Иванович, миловаться.
Она замолчала, вспоминая прошлое.
Федор был старше ее на два года. И когда Эльвира заканчивала десятилетку, ему пришло время идти в армию. С выпускного вечера они сбежали на свое любимое место, на лужайку возле реки, здесь же встретили рассвет.
Когда ей было особенно хорошо, она спросила его:
– Федя, ведь мы с тобою условились: после моего окончания школы стать мужем и женой, разве ты забыл о нашем разговоре?
Она думала, что он обрадуется этому, но получилось совершенно наоборот – он весь сжался, опустил голову и тихо сказал:
– Я все помню, Эльвира, но…
– И что но?… – удивленно спросила Эльвира.
– Я завтра ухожу в армию.
Он еще что-то ей говорил, прижав к себе, но она уже его не слушала. В голове стучала только последняя его фраза:
– Сначала сборный тренировочный лагерь, а потом – Чечня.
Она помнила, как оттолкнула его, вскочила на ноги, закричала:
– Почему ты только сейчас мне об этом сказал? Как ты мог?
Помнила, как влепила ему пощечину, хотя раньше никогда подобного не было в их отношениях. Она вырвалась, пыталась бежать от него, но он догнал ее, крепко обнял:
– Успокойся, глупенькая, я не хотел тебя пугать, ведь у тебя были экзамены.
– А сейчас что же? – уже не помня себя, прокричала она.
– Сейчас ты их сдала, и я тебе говорю, – очень спокойно сказал Федор и улыбнулся.
Она обняла его:
– Но как же завтра, Феденька, – расплакалась она, – хотя послезавтра… или хотя бы… я же должна с тобой побыть, я тебя, может быть, еще долго не увижу.
О смерти, конечно, тогда разговора не вели – они были молоды, любили друг друга и, как все молодые, не сомневались, что это их не коснется никогда.
Когда страсти немного поутихли, она обняла его и сказала:
– Феденька, я хочу тебе что-то сказать на ушко.
Он покорно прижался к ней.
– Я тебя очень люблю и хочу от тебя иметь ребеночка. Пусть хоть частичка твоя останется со мною, мне будет легче ждать тебя.
Он отстранил ее от себя:
– Нет, Эльвира, это война. Жди, я обязательно вернусь, у нас с тобою все впереди.
Видя, что она еще что-то хочет сказать, он прикрыл ей ладошкой рот, сказав:
– Все, Эльвира, на этом закончим, а сейчас пойдем ко мне домой, там собрались родственники, друзья, я всех пригласил на утро. Все ждут нас, я им сказал, что ты – моя жена.
Дальше для Эльвиры все было, как в тумане – родственники, друзья, родители, все поздравляли их, целовали и… плакали.
А потом… грузовик. Федор, очень пьяный, раньше он никогда не пил, таким она его не видела никогда, с трудом забрался на грузовик, ребята его обняли. Потом… потом грузовик тронулся, а Эльвира еще долго бежала за ним, что-то кричала, махала руками, пока машина не исчезла за поворотом, и с нею навсегда исчез и Федор.
Вначале письма приходили регулярно – один, два раза в месяц, потом пошли уже из Чечни – все реже и реже. А потом от него долго не было вестей. А потом… потом ее пригласили город в райвоенкомат. Седой полковник что-то долго говорил, отводя свой взгляд в сторону. Она единственное поняла – СОБОЛЕЗНОВАНИЕ – какое-то несуразное и дикое слово. Полковник это слово повторил несколько paз, а в конце вложил ей в руку маленькую коробочку с орденом. И опять ей в память врезалось только слово «посмертно», больше она уже ничего не помнила.
Федора привезли через десять дней, даже не его, а то, что осталось, – в закрытом цинковом гробу.
А потом… потом она ничего не помнила, и опять была только тоска, тоска. Потом она поступила в техникум народного хозяйства, почему-то стала парикмахершей. Это с ее способностями и знаниями. Ей Петров, ее учитель, предсказывал большое будущее. Но все получилось совсем не так. Она не сломалась, нашла в себе силы и стала жить, просто жить. Может быть, чаще стала думать о жизни – зачем она и как много несправедливости в ней. Видя, что происходит в городе, в ее родной деревне, она все чаще задумывалась: почему от нее ничего не зависит в этой жизни, хотя везде, по радио, телевидению только и говорили об этом.
Потеря Федора сделала ее злее, что ли, упорнее в достижении своих целей. К тому же она стала полагаться только на свои силы. Но что можно было сделать в ее городе? Ничего. И тогда она решила: во что бы то ни стало надо пробираться в Москву. Она была уверена, что от нее, Эльвиры, должно хоть что-то зависеть в этом государстве. И если в нем что-то не так, надо искать причину в столице, решила она для себя.
А несчастья сыпались, как из злого рога изобилия – умер отец, потом мать. И все это нужно было выстоять, пережить. В городе, куда Эльвира окончательно перебралась, она работала парикмахершей в дорогом салоне. Их много развелось в последнее время. А в деревню она приезжала только периодически, и то только, чтобы повидаться со своими любимыми учителями, мужем и женой Петровыми. Многие из ее одноклассников и знакомых хорошо пристроились в жизни, они подсмеивались над ее специальностью. Тогда же к ней стал приставать известный в городе бандит Гриша. В последнее время он ей вообще не давал прохода. Встречая на улице, он задавал ей один и тот же вопрос:
– Ну что, девочка, когда же мы совершим с тобою первородный грех?
Причем он это говорил громко, в присутствии своих дружков или просто случайных людей, абсолютно не стесняясь, да и, по правде говоря, плюя на окружающих. Она старалась не обращать на него внимания. А про себя думала:
«Был бы Федя живой, он бы ему показал».
Все это тянулось где-то около полугода и закончилось в конце концов плохо.
Однажды вечером, не дождавшись попутки, чтобы ехать в деревню, она повернула опять в город. Дорога ей было хорошо знакома, все детство и юность она по ней топала. Однако место было нелюдное и до города надо было пройти около километра. Ее догнал джип. За рулем сидел тот самый Гриша в сильном подпитии, а с ним еще трое ребят. Он остановился возле нее, открыл дверь, пригласил ее:
– Садись, подвезу, что грязь-то месить.
Она поблагодарила, отказалась. Машина отъехала вперед и встала.
Когда она проходила мимо нее, из машины выскочили те трое, затащили ее в машину, связали, заткнули рот. После чего развернулись и поехали в сторону ее деревни. Этот ублюдок Гриша сказал:
– Чтоб добираться до дома нетрудно было.
На опушке леса, рядом с деревней ее вытащили из машины. Двое держали, а эта сволочь насиловал ее. А когда закончил свое мерзкое дело, заржал:
– Ну, вот, а ты боялась…
Только один из этих мерзавцев отказался прикасаться к ней. Остальные… А Федька-то оказался импотентом!
Неделю она не выходила из дома. Петровы ежедневно навещали ее и, очевидно, догадывались, в чем здесь дело. Слух прошел по деревне, что она как будто бы спуталась с бандитом Гришкой из города. Да и он сюда приезжал до этого случая, но Эльвира не пускала его в дом, и он уезжал ни с чем.
Как-то, когда она уже отошла от произошедшего с ней, зашел Петров и сказал ей:
– Уезжай отсюда, покоя тебе не даст эта погань.
Через неделю она собралась, продала дом, распрощалась со всеми, сходила к Феде на могилку. Особенно ей жалко было расставаться с Петровыми, привыкла она к ним, всегда они ей помогали, чем могли. Распрощалась и уехала в город. В городе нашла Григория, он обычно ошивался в Доме офицеров, сейчас это называлось ночным клубом, вместе с казино. Как обычно, он сидел в компании молодых ребят и девушек. Он искренне обрадовался ее приходу и с усмешкой спросил:
– Нy что, отошла? Дело обычное, все это переживают.
После чего пригласил ее к столу. Она села, улыбнулась всем. Сделала вид, что она действительно все забыла. Он был необычайно щедр, она продолжала улыбаться, и всем казалось, что она счастлива…
В конце вечера попросила его отвезти к ней в деревню. А на ушко ему прошептала:
– Хочу, чтобы ты был один, хочется еще раз вспомнить все, как было… Но сейчас у меня одно маленькое дельце.
Договорились встретиться с ним у автобусной остановки за городом, где она обычно ждала попутку до своей деревни. Эльвира сходила на вокзал, купила билет на поезд до Москвы, затем зашла в хозмаг, где попросила найти ей нож, которым скопят поросенка. Продавец долго искал, но ничего подходящего не нашел, но протянул ей что-то подобное садовому ножу и с любопытством спросил:
– Сами будете делать, девушка, или помочь?
Эльвира была в хорошем настроении, она ему улыбнулась своею неотразимою улыбкой, сказав:
– Сама справлюсь, жаль только, что любимый хряк.
Продавец улыбнулся и с любопытством посмотрел на нее:
– Какая вы жестокая, девушка.
– Такая уж, – тоже с улыбкой ответила она.
Когда она пришла на встречу, машина уже ждала ее. Он, конечно же, предположил, что они с нею поедут к ней в деревню и там заночуют. Однако Эльвира, изобразив страсть, игриво пригласила исполнить любовь здесь же, сказав:
– Я хочу в машине, мне нравится романтика в любви.
Он сразу же полез к ней, и как только обнажил свои причиндалы, она чиркнула по ним припасенным ножом и сразу же в дверь. Тот взревел действительно как недорезанный хряк, выскочил из машины, пытаясь ее догнать. Но, увидев потоки крови, зажал руками то, что осталось, быстро сел в машину и погнал в больницу. Последняя фраза, которую услышала Эльвира, была:
– Ну, погоди, сука, мы с тобою еще поквитаемся.
Слава Богу, больше она его не видела. Узнав, что в городе принимает московский депутат, она решила искать защиты у него. Но депутат Расшумелов был под градусом, это ее не удивило: как же – из Москвы. Поэтому она не стала ничего рассказывать о том, что произошло. Ну, а что было потом, вы уже знаете. В этот же день они улетели в Москву.
Все это Эльвира рассказала, как на исповеди, честно, без лукавства. Марк Семенович внимательно слушал, ни разу не перебив ее. Они оба замолчали. Первая начала Эльвира:
– А вы знаете, после последних побед Алексея Ивановича на животноводческом поприще я даже как-то зауважала его, как бы к нему прониклась. Все-таки деловой он мужик, труженик, с крестьянской сметкой, не то что все остальные…
– А я? – поинтересовался Марк Семенович.
– Да и вы тоже, просто никто из вас не занимается своим делом. Все мы вечно куда-нибудь лезем, – подытожила она, – может быть, от того, что всем уже надоели эти современные дураки, которые нами помыкают, да и… – Она неожиданно остановилась: – Все, уже рассвет; всем спать, завтра нас ожидают еще большие дела, не надо расслабляться. – Затем последовала пауза, после чего Эльвира неожиданно сказала: – А вы очень симпатичный и очень искренний человек, спасибо вам за все.
Последнюю фразу она сказана, уже еле шевеля губами, мягко входя в царство Морфея.
Утром, часов в двенадцать, когда все еще спали, раздался звонок мобильника Марка Семеновича. Дабы не разбудить остальных, он вышел в коридор, плотно закрыв за собою дверь. Еще не отойдя от сна, он чуть заспанным голосом просипел в трубку:
– Доброе утро. Это я, Марк Семенович, здравствуйте, Виктор Андреевич.
Бабарыкин жизнерадостным голосом:
– Ну, вы молодцы, ребята, хорошо поработали. Здесь, в Думе, все только о вас говорят, здорово вы их там разложили, особенно этого – худосочного.
Он заливисто засмеялся.
– Ну, молодцы, ничего не скажешь…
– Позвать Алексея Ивановича? – приостановил его Марк Семенович.
– Нет-нет, пусть отдыхает, утомился, наверное, вчера. Да, ты это ему скажи, председатель звонил, возможно, захочет сегодня увидеться с ним, очень тепло об Алеше говорил. Передай ему привет и скажи: я рад за него и дружбе с ним, передай обязательно, не забудь. До свидания.
– До свидания.
Марк Семенович выключил телефон и тихо вошел в комнату, мягко ступая возле спящей Эльвиры. Остановился, поправил сползшее одеяло, думая про себя:
«Это же надо, и года не прошло, как стал опять лучшим другом. И как это у них так все просто получается, без всяких церемоний. Только еще вчера по стене размазывал, а сегодня – лучший друг. Да-а-а».
Он опять улегся на диване, пытаясь все-таки решить вопрос: уйти ему с этой работы или… Его размышления были прерваны всегдашним громовым:
– Марк Семенович! Где ты? Куда запропастился?
– Да здесь я, куда мне деваться, в самом деле, – проворчал он, стараясь говорить как можно тише.
Однако проснулась и Эльвира.
– Доброе утро, Марк Семенович.
Это она сказала тоже очень тихо.
– Ну, что, начался день, и опять все по-новому?
– Да и я вот тоже об этом, – продолжал он обдумывать свой уход с работы. – Наверное, подам сегодня заявление об уходе, надоело все до чертиков, – с грустью в голосе проговорил он.
– Ну вот, вы опять за старое, – вздохнула Эльвира, – не говорите ерунды, и даже не думайте об этом. Нам с вами отступать некуда, за нами Россия, будем добиваться своего.
Она сладко потянулась.
– Вы со своей интеллигентностью и знанием языков, а я – со всем остальным, чем меня Господь не обошел. А вместе у нас получится сильнейший тандем, локомотив, можно сказать. Все пробьем, любые преграды сметем. Так что не смейте даже думать об этом.
Из спальни послышалось недовольное ворчание шефа:
– Копается, понимаешь, как барышня на выданье.
Марк Семенович пытался еще что-то сказать, но Эльвира замахала рукой:
– Все, все, идите, а то он опять начнет ко мне приставать.
Марк Семенович вздохнул, нехотя направился к двери, вошел в спальню:
– Доброе утро, Алексей Иванович.
– Доброе, – ответил тот, – ну, что там на белом свете деется? Рассказывай, друг ситный, наверное, уже звонил Бабарыкин? Ну, что, утерся? – спросил он жизнерадостным голосом.
Читать бесплатно другие книги:
