Изнанка Бялко Александр
– Здравствуйте, Триц, – представился он. – Еще раз мои соболезнования.
– Здравствуйте, Триц, – попугаем ответил Паша. Будучи действительно расстроенным, он не заметил, что передразнивает Трица.
– Вы будете отвечать за похороны?
– Больше некому.
– Вы успокойтесь, не волнуйтесь. Я здесь не первый раз. Сейчас сбегаю в морг и возьму справку. Это все вас не касается. Чтобы вам не переживать так сильно, я лучше схожу сам. Для этого и нужны агенты. Знаете ли, чужое горе, оно все равно чужое, и человек не теряет голову.
– Да, спасибо.
– Давайте вот о чем поговорим. Вы уже выбрали кладбище, или у вас есть место?
– Места нет. А кладбище то, что ближе к Кремлю, – от тоски глупо пошутил Паша.
– Ближе всего к Кремлю – Новодевичье. Но там Кремль решает, кого хоронить.
Паша очнулся от тоски. Гриша ответил шуткой на шутку и показал, что тонко чувствует юмор. Какой вопрос – такой ответ. Гриша тоже понял, что у клиента есть чувство юмора.
– А если серьезно, то какие варианты?
– О, варианты – любые. Сейчас в Москве семьдесят шесть действующих кладбищ.
– Семьдесят шесть?
– Да, представьте себе. Полтыщи покойников в обычный день.
– Так много?
– Это в среднем. А если серьезно о близости к центру, в Москве таких кладбищ около десяти. Еще при Екатерине во время чумы все кладбища вынесли за версту от Москвы. Вот они все и оказались на теперешнем третьем кольце. Некоторые знаменитые, как Новодевичье, а другие и коренные москвичи не знают, такие, как Пятницкое.
– А это где?
– Вот вы, вижу, москвич, а тоже не знаете. Это за Рижским вокзалом, за мостом. Как оно так получилось, что одни кладбища всемирно знаменитые, а других никто и не знает? – Гриша посмотрел вдаль и похлопал себя по коленкам.
Прервал его размышления Паша:
– А Спасо-Преганьковское можно?
– Ну конечно, можно. Хоть у могилы самого Сушкина.
– Нет, на это у меня денег не хватит. А можно поискать что-нибудь и не у дальнего забора, и не в самом центре?
– Да, вам повезло. У меня там хорошие приятели. Сейчас я им позвоню.
Гриша достал свой мобильник (в качестве звонка он играл траурный марш Шопена), сказал что-то по телефону (что именно, Паша не понял), и вернулся к прерванному разговору:
– Все устроим, вы не волнуйтесь. Давайте договоримся так: сейчас я иду в морг, делаю там все дела. Потом беру справку, еду в ЗАГС и получаю свидетельство о смерти.
– А мне надо присутствовать?
– Вовсе не обязательно. Я сам соберу все документы. Вы пока успокоитесь, выясните, каковы ваши финансовые возможности. Завтра на Спасо-Преганьковском встретимся и решим вопрос с местом. Потом заедем ко мне в контору, решим вопрос с гробом, венками и прочим необходимым. Договорились?
– Ну, а хотя бы порядок суммы?
– Несколько тысяч условных денег. Причем скорее не две-три, а пять и больше.
– Хорошо, – Паша вздохнул.
Паша не был жадным. Скорее сентиментальным. Он понимал, что квартира в центре Москвы – это такой подарок, что он ничего не пожалеет, чтобы теткина воля была выполнена. Хотя такой воли и не было. Но Паша для себя создал странную формулу: «Если бы тетя Зина была жива, ей бы понравилось». Столько наличных не было, и он пошел собирать деньги.
В квартире, где он был буквально месяц назад, стояло запустение. Ему казалось, что смерть хозяйки чувствуется кожей. Он прошел к секретеру, выгреб все наличные деньги, присел на стул, за которым Зинаида обычно работала, и уставился на папку с надписью «Последний рассказ Сушкина». Он с трудом соображал от горя, но не мог не развязать тесемки. В папке были вырезки из газет и журналов, какие-то статьи и даже справки – видно, рассказ искали всерьез. Привлекла Пашу только записка, написанная рукой тети:
«Я давно мечтала познакомиться с Савелием Сушкиным, но мне удалось это сделать только за две недели до его кончины. Он был и писателем, и актером, щедро расточал свое дарование. Поэтому у него постоянно были съемки, а в свободное время он писал. Встретиться раньше мы нигде не могли, может быть, только на премьерах его фильмов, но меня туда не приглашали, а я особенно и не рвалась, так как считаю кино скорее забавой, чем творчеством.
Встретились мы на квартире Леши, профессия которого – быть со всеми знакомым, особенно с влиятельными и знаменитыми людьми. Кроме Сушкина с женой-актрисой был еще начальник Спасо-Преганьковского кладбища. Вопреки обычному представлению об этой профессии, он оказался интересным и обаятельным человеком с хорошим чувством юмора. Одет он был в прекрасный костюм из черного бостона, сказал, что это у него форма такая: всегда могут позвать к клиенту. Все шутили: если что, у нас хорошее знакомство. И он отвечал с юмором: мол, милости просим. Кто бы знал, что это так быстро перестанет быть шуткой!
Савелий Макарович выглядел постаревшим и усталым. А может быть, мы привыкли видеть его в кино в гриме? Но в жизни он был интереснее.
Говорили о литературе, музыке и кино. К сожалению, Савелий Макарович много пил. Его жена безобразно одергивала его и унижала. Выпив, Сушкин обещал дать мне первой прочитать свой следующий рассказ. Я сочла бы за честь стать его первым редактором и критиком, но этому не суждено было случиться.
Директор Спасо-Преганьковского кладбища через неделю заходил к Сушкину, и начало рассказа он видел, в том рассказе и про нас написано. К сожалению, когда Сушкин погиб, рассказ в его бумагах найти уже не удалось. Может быть, его уничтожила жена Сушкина, которая была показана не в лучшем свете? А возможно, Сушкин его отдал кому-то или отправил по почте в редакцию журнала. Я обошла все крупные журналы. Из литературных журналов мне даже справки дали, что рассказ не получали.
Дорогой Паша! Если ты это читаешь, значит, меня уже нет в живых. Попробуй приложить свой светлый ум и журналистский опыт.
Желаю тебе долгих и счастливых лет жизни. Твоя тетя Зина».
Ясности в вопросе, где рассказ Сушкина, это послание не прибавило. Искать можно было где угодно, от архивов до друзей и собутыльников великого русского писателя. Паша отложил литературные поиски и вернулся к простому и неизбежному – собиранию денег.
Смотрины участка на Спасо-Преганьковском кладбище прошли классически. Сначала Триц и Серега, представитель кладбища, повели Пашу прямо к Сушкину. Лежать около Сушкина, конечно, почетно, но Парамон не чувствовал, что тетя его хотела бы этого. Она была скромным литературоведом – далеко не последней в своем деле, но и не известной настолько, чтобы лежать рядом с самим Сушкиным. Да и местечко это стоило целую московскую квартиру, а продавать теткину квартиру в Пашины планы не входило.
Затем Сережа повел их к самому дальнему концу кладбища. Сереже было на вид лет пятьдесят, не меньше. Одет в кладбищенскую форму, не новую и не старую, не чистую, с иголочки, но и не очень запачканную, учитывая его работу. Он постоянно курил какие-то вонючие сигареты без фильтра – одну за другой. Когда Паше начало казаться, что кладбище бесконечное, стали видны забор и хозяйственный двор. Собственно, и предлагаемый участок был когда-то частью этого хозяйственного отделения, но земля дорожает, дворников с метлами и могильщиков с лопатами подвинули и нарезали несколько хороших могил. Во двор заезжали машины – зимой чистить снег, а летом, в жару, поливать дорожки. Видимо, водители, стоявшие в пробках на третьем кольце, часто принимали служебный въезд за проезжий переулок, поэтому кто-то повесил огромную вывеску: «Дорога только на кладбище». Паша подивился человеку, написавшему такое. Конечно, вывеска имела простой прямой смысл и означала то, что написано, но можно было прочесть это и как скрытую угрозу: мол, поедешь – не поздоровится.
Естественно, участок на бывшем машинно-тракторном дворе Паше не понравился. Тогда все пошли на пустой участок в центре кладбища, в тихом месте, недалеко от входа.
– Этот будет подороже.
– Сколько? – уточнил Паша.
– А вот пять зеленых, – ответил Сережа.
Это была как раз та сумма, которую захватил с собой Паша. Как будто похоронные деятели точно знали, что сказать.
– Хорошо, беру.
– Мы тут того... Березы, в общем, не будет, – радостно продолжил Сережа. – Хорошо, могилка сухая будет, мы тут песочка подбросим.
Паша посмотрел на березу. Видно, участочек уже не раз был последним приютом. От могилки не осталось и следа, но огромная береза говорила о том, что кто-то когда-то под ней лежал. Береза была большая, старая. Паша сомневался, что береза исчезнет в один день, а впрочем, тете она бы не помешала, подумал он. Он достал пачку денег и передал Трицу. Тот, не особо стесняясь, чуть отвернувшись для приличия, отсчитал свои комиссионные, а остальное передал Сереже.
– Теперь надоть в контору, все оформить.
– Да-да, – подтвердил интеллигентный Триц, – в конторе вам выдадут свидетельство о праве на участок.
В администрации кладбища Сережа сразу исчез за какой-то из дверей, а Триц повел Пашу к кассе. Касса была закрыта. На ней висела табличка: «Клиенты! Перед захоронением заплатите в кассу». Пока Паша думал над философским смыслом написанного, в окошке кассы вдруг вспыхнул свет и оно раскрылось. За окном сидела толстая тетя:
– С вас двести рублей.
– Платите, платите, это официальная цена, – подбодрил Триц.
Паша отыскал в кармане две сотенные бумажки и просунул их в окошко.
– Распишитесь здесь и здесь, – потребовала кассирша.
Паша расписался, а взамен получил листок с черными траурными разводами и водяными знаками. Оформление было окончено. Окошко погасло и закрылось.
Триц спрашивал еще что-то про гроб, венки, размеры тетиной одежды. Паша что-то отвечал. Тоска нахлынула на него. Ему захотелось немножко прогуляться и подышать осенним воздухом. Когда Триц убежал по делам, Паша в одиночестве пошел проведать последний приют своей тети.
Осеннее солнце быстро садилось. Стояла кладбищенская тишина, так как во второй половине дня обычно никаких похорон не происходит. Паша дошел до места. Оно и вправду было хорошим. Немного постояв, Паша повернул назад. Навстречу ему неожиданно вышел Сережа с могильщиками. Быстро, на непонятном языке, хотя это и был русский, Сережа объяснил коллегам, что надо делать с могилой, а сам, закурив, подошел к Паше.
Паше не хотелось разговоров, он надеялся отговориться и пойти домой, поэтому начал первым. Он вспомнил про таблички и про то, что писала про директора Преганьки его тетя.
– У вас интересный директор кладбища, с чувством юмора.
– Да нет, обыкновенный. Вот раньше был – это да.
– Эти вывески при старом повесили?
– Да, конечно, при том, прежнем. Нынешний что, хороший, конечно, но и все, а тот был – это да. Человек был. – Сережа воодушевился воспоминаниями: – Вот ты, к примеру, когда младенцем был, в кроватке спал, как и я. А вот наш Иванович в детстве в гробу спал.
Паша очнулся от грустных мыслей и заинтересовался.
– Как это в гробу?
– А так! Мать у него работала в ритуальных услугах и его с собой брала на работу. А где там спать младенцу? Только в гробу. Постелет матрасик – и спи на здоровье. Так и провел все детство среди гробов и венков. С детства, так сказать, впитал. Потому всю нашу работу до глубины понимал. Мог и простым могильщиком копать, а мог и гравера заменить. Работа там тонкая! Кстати, и фамилия у него подходящая была – Могильный.
– А где он сейчас? – поинтересовался Паша.
– Здесь, здесь. Только теперь тихо лежит, не бегает по кладбищу.
– А где его могила?
– А нигде. Сам, как к этому делу близкий, не велел себя хоронить. Сжечь велел.
– В колумбарии?
– А ты не видал? – Сережа проникся к Паше каким-то дружеским чувством. То ли денег заработал на Паше и пытался его отблагодарить, то ли просто Паша ему понравился. А может быть, он узнал, что Паша журналист, и уважал его как человека пишущего. – Пойдем, покажу.
Они пошли в центр кладбища, где стояло здание колумбария.
– А как Иваныч одевался! Песня! Всегда в черном: и костюм, и галстук, и плащ был черный, и шляпа. У нас теперь шляп не носят, так он шутил, что это форма такая у него. Рассказывал нам, что один раз в жару надел гавайку и джинсы и поехал на дачу, так тут же его нашли – и к свежему покойнику. Он говорил, что со стыда чуть под землю не провалился, правда, родственники от горя и не заметили, но он с тех пор никогда свою форму не нарушал.
– Всегда в черном?
– Всегда! Хоть на пляже. Чудесный был человек! И жена у него француженка была.
– Настоящая?
– Из Парижа. Настоящей и не бывает. Нашел он ее там, когда по обмену был во Франции, еще при Брежневе. Всех на кладбище Пер ля Шез повели, цветы положить коммунарам, а его нет. Он в это время интересовался, как кладбищенский экскаватор работает – у нас тогда таких не было. А там дочка директора кладбища ему все и рассказала.
– Он что, языки знал?
– Какое там! Но говорил, что о своем кладбищенском деле на любом языке понимает. Они с женой как начнут – она по-французски, а он по-русски, – так прямо с ума сойдешь! А они понимают. Так что жена у него производственная была. Ласки ему не хватало, настоящей любви.
– А от чего же он помер?
– Видел могилу сына композитора Мылова?
– Конечно, при входе на дороге.
– Так вот с этого все и началось. Мылов этот приходит и говорит, чтобы могила была на проезжей части дороги, прямо на ходу. А Иваныч – ни в какую. Кричали страшно! В конце Иваныч говорит: «Пока я директор Спасо-Преганьковского, такого не будет». Мылов ушел и дверью хлопнул. А наутро приказ: снять Могильного с должности директора. Вот так! Могилу Мылову вырыли, а Иваныч заболел и вскоре помер. Мы уж его всем кладбищем, как могли, обустроили, сейчас увидишь. Такие нынче композиторы, кого хочешь в гроб вгонят!
Они зашли в здание колумбария. Стены в полутьме пестрили именами и фамилиями, втиснутыми в стандартные ячейки, как в разделе объявлений в газете. Сережа подвел Пашу к нужному месту. Под прах Иваныча было отведено сразу несколько ячеек, а за витринным стеклом стояла огромная урна, больше похожая на футбольный кубок.
– Правда, красота? – спросил Сережа.
Паша застыл, как парализованный, глядя на урну. Сережа уважительно решил, что Паша любит красоту и понимает, как работник газеты. И решил помолчать. Но Паша смотрел не на кубок. Рядом в стандартном отделении было написано не как у всех – Иванов, Петров, Сидоров, – нет, там было написано: «Зине Чернота». То есть кому, а не кто там лежит. Тем более Зина Чернота сейчас точно лежала в морге, а не здесь. Паша разволновался. Вместе с Сережей они молча вышли из колумбария, и сторожиха закрыла за ними двери на ночь. Паша пожал Сереже руку, и тот побрел по аллее, туда, где в сумерках кто-то все еще рыл могилу. Паша же отправился домой с твердой решимостью прийти сюда в будний день с отверткой.
На следующий день похороны прошли как положено. Сначала – в морг. От советского сервиса не осталось и следа. Все сотрудники были тихи, аккуратны и вежливы. Никаких неожиданностей не было. Если и возникали маленькие заминки, то их мгновенно исправлял Триц. Береза исчезла бесследно. Не только корней не осталось в яме, но любопытный Паша даже опилок нигде не нашел. Он и сам начал сомневаться, была ли береза.
На поминках немногочисленные родственники и сотрудники говорили хорошие слова про тетю Зину. Сидя в ее квартире с рюмкой водки, Паша почему-то вдруг ясно вспомнил, как однажды явился сюда вечером без звонка – забрать как раз ту самую курсовую работу про Пушкина, и, к своему удивлению, обнаружил, что тетя была не одна. Она пила водку из этих же рюмок с незнакомым ему мужиком в черном костюме. Паша выпил с ними и побежал дальше, никакого значения этому событию не придав. Теперь, обнаружив «почтовый ящик» в колумбарии, он посмотрел на тот случай по-другому. Действительно ли тетя Зина была незнакома с директором Спасо-Преганьковского кладбища, как она написала в записке?
Утром следующего дня, вооружившись большой отверткой, он отправился на кладбище. Все здесь шло своим чередом: проходили похоронные процессии, дворники мели опавшую листву, никому не было дело до человека, вошедшего в здание колумбария. На всякий случай, наученный еще страхом советских времен, Паша взял с собой свидетельство о смерти Зинаиды Чернота, так что, если бы его даже застукали за вскрытием погребений, у него был документ, что это место его тети. Заржавевшие винты поддались не сразу. Несколько раз, оглядываясь по сторонам, Паша прикладывал к отвертке все свои силы.
Упорство всегда дает плоды, и старый винт со скрипом, обсыпая полку ржавчиной, поддался. Открутить другие было парой пустяков. За мраморной доской Паша обнаружил то, что и ожидал, хотя сокровища порадовали бы его больше. Там лежали бумаги. Паша быстро засунул их во внутренний карман куртки и, заметая следы преступления, смахнул ржавчину.
Могильщик-фантаст
Он быстро вышел из колумбария и пошел по знакомой аллее к свежей могиле тети. Сел на ближайшую скамейку у соседней могилы, достал бумаги. Среди них было несколько рукописных листков из тетради, два листка, напечатанных на машинке, и одно старинное письмо на желтой бумаге, написанное, наверное, еще гусиным пером, судя по готическим буквам, на немецком языке. Паша решил начать с тетрадных листков, потому что они начинались словами: «Дорогая Зина!» Немецкого он все равно не знал, а напечатанное интереснее читать дома. Положив все лишнее в карман, Паша разложил первый листок. Но прочитать ему не дали. К нему подошел могильщик в сапогах и форменной куртке.
– Пишешь? Писатель? – спросил он. – Здесь много писателей ходит. У своих кумиров вдохновение черпают. Кто у Сушкина, а кто и у поэтов, тут их много лежит, и прекрасные есть поэты.
Паша молчал. Ему хотелось заняться своими делами и не показывать найденные бумаги на людях. Могильщик не собирался уходить и продолжал:
– А я тоже роман написал. Фантастический.
Паша не выдержал:
– О чем?
– Об одном собирателе, коллекционере. Он собирал оружие. Только настоящее, не подделку какую-нибудь под старину, а настоящее оружие, которое работает. Поэтому коллекция у него была небольшая. Но очень интересная. Для нее он построил в центре города дом, который назвал арсеналом. И вот однажды, когда началась перестройка, ему предложили атомную бомбу. Не простую атомную бомбу – такие его не интересовали, а уникальную, украшенную, как старинная сабля, огромными рубинами и изумрудами, покрытую золотом, платиной и красивыми гравировками. Главный вопрос был, настоящая ли она. Физики-атомщики проверили детекторами и убедились, что самая настоящая.
– Ну и что дальше?
– А дальше, как учил наш коллега Чехов, если в первой части романа висит атомная бомба, то во второй части она взрывается.
– Взорвалась? – решил убедиться Паша.
– Конечно, взорвалась. От города осталась только пыль. Ровное место, похожее на соляное озеро. Даже от Хиросимы кое-что осталось. От Нагасаки полно чего осталось, а тут только пыль.
Спроси меня, почему.
– Почему? – механически повторил Паша.
– А потому, что драгоценные камни были не украшения, а кристаллические генераторы нейтронной накачки. Они усиливали разрушительный эффект. Вот так!
– А вы что, в физике разбираетесь, раз знаете про эти генераторы?
– Разбирается, вернее, раньше разбирался. – К ним подошел еще один могильщик. – Опять про роман рассказывал? Не слушайте вы его. Врет он все! Никакой он не писатель, а шпион.
– Сколько раз я тебе говорил: не шпион я! Меня КГБ арестовало за этот роман.
– Ну да! А ты про государственную тайну зачем в книжке написал? Ты и есть шпион!
– Это фантастика, не слушайте вы его!
– Когда пишут то, что есть, это не фантастика, а измена Родине. Зря тебя Иваныч после тюрьмы взял на работу!
– Короче, парень, – новый могильщик обратился к Паше, – мы тут спорить можем целый день, а ты положи бумаги на место, иначе мы тебя прямо здесь закопаем. А так, положишь, и иди на здоровье.
У Паши холодок прошел по спине. Он понял, что кто-то внимательно следил за ним все это время.
– Ребята, а это мое! – отчаянно сказал Паша. Тут он вспомнил про свидетельство о смерти своей тетки. – Вот, смотрите. – Паша достал свидетельство о смерти на имя Зинаиды Чернота.
– Ну и что? – спросил второй могильщик.
– Ячейка на имя Зины Черноты, это моя тетка. Она умерла, а мне завещала достать бумаги.
Могильщик разглядывал документ, а Паша, поняв, что на правильном пути, продолжил:
– Вот и могилка ее на углу, вы же сами, наверное, копали. И табличка свежая, вчерашняя – Зинаида Чернота. Сами посмотрите!
Могильщик кивнул фантасту. Тот ответил:
– Точно, ячейка была на Зину Чернота, я же ее сам замуровал по просьбе Иваныча.
– А я Парамон Чернота. Племянник ее. Вот паспорт, если не верите. Я и Иваныча вашего помню, они с теткой дружили. Всегда в черном ходил, – продолжал вдохновенно врать Паша. Очень ему не хотелось оставаться здесь навсегда.
Могильщики, уже спокойно, продолжили разговор:
– Чего хоть там было?
– Бумаги. Вот письмо от Иваныча тете. – Паша показал тетрадные листки. – Вот что-то на машинке. – Паша прочитал заглавие и сам удивился: – Сушкин, «Черный человек».
– Это рассказ Сушкина!
– И какое-то немецкое письмо. Вот и все. Тетка не хотела, чтобы это попало в чужие руки.
– Ладно, забирай свои бумаги.
– Подожди, – влез могильщик-фантаст, – дай-ка, кое-что почитаем.
– Читайте, тут ничего такого нет.
Паша раскрыл тетрадный листок:
«Дорогая Зина!
Ты прочтешь это письмо, хотя разговаривать со мной отказываешься. Ты винишь меня в смерти Сушкина, но я не виноват. Мне хотелось сделать ему приятное. Вернее, тебе сделать приятное, ты ведь была бы довольна, если у Сушкина творчество пошло бы в гору! Сосед с грузинского кладбища прислал мне из Тбилиси ящик коньяку. Ты же знаешь, я его не люблю, тем более столько. Я послал его на съемки Сушкину, чтобы он пил благородный напиток. Его корова не давала ему выпить и издевалась над своим мужиком, а я этого не переношу!
Я послал со своим человеком Сушкину подарок на Волгу, где проходили съемки...»
На этом месте фантаст прервал Пашу:
– Вот видишь, я прав, тут дальше про меня. Это, парень, надо сжечь. Дочитай, конечно, если хочешь.
– А ты отвозил коньяк Сушкину?
– Вечно его Иваныч баловал. Работать-то он не очень, все больше фантастика, – вставил другой могильщик.
– Да, отвез. Тогда же никакой доставки не было. Хочешь чего-то отвезти, вези сам.
– Ну и как Сушкин?
– Да я его только и видел раз. Живым. А так еще в кино. «Малина зеленая». Классный фильм, я его раз сто смотрел. Только неправда там все, конечно. «Здрасте, – говорю, – я от Иваныча». Он говорит: «От какого такого Иваныча?» Я говорю: «От директора Спасо-Преганьковского». Тот говорит: «Рано что-то с Преганек за мной приехали». А я говорю: «Подарок вам». Взял он его, похвалил Иваныча – вот и все.
– Что, и не угостил? – спросил Паша.
– Колись, пили коньяк? Теперь-то все равно, столько времени прошло.
– Да я же за рулем, мне же еще обратно через всю Россию ехать!
– Прямо сразу в обратный путь, и не заночевал даже! Кому ты врешь!
– Ну, было. Он же, Сушкин, не пил один. А я страшно коньяк люблю, это прямо наркотик для меня. Как вижу хороший коньяк, так меня прямо трясет!
– Все вы, писатели, такие, подавай вам коньяк!
– Нет, Сушкин не такой был, он простую водку больше уважал, он ведь из Сибири.
– А ты откуда знаешь?
– Да когда мы с ним сели, он, оказывается, уже хороший был.
– Сильно выпимши?
– Сказал же, хороший. Они там с актерами жахнули после съемок.
– Ну и что в оконцовке?
– А чего? Умер. Обпился.
– Стало быть, ты и есть смерть Сушкина! А Иваныч себя до конца дней казнил, что это он виноват.
– Я-то при чем? Просто коньячку захотелось!
– Точно ты шпион, не зря тебя засадили!
– А мне говорили, что Сушкин погиб на съемках, – сказал Паша, чтобы отвлечь могильщиков от глупой ссоры.
– Погиб, это точно. Я сам там был и могу подтвердить. Обожрался.
– Не надо так о покойнике. Сам знаешь, у нас не положено. Еще Иваныч всегда учил: о мертвом или хорошо, или ничего.
– Ладно, некогда тут рассиживаться, посмотри, что там дальше, и сожги.
Паша поднял глаза на следующую страницу:
«...И вот после ссоры с тобой меня понесло. Возомнил себя богом. Решил, что сам могу решать, кому пора ко мне на кладбище. Этому журналюге с бомбой в портфеле или бандиту Гургенидзе. За что и поплатился. Теперь прости, если сможешь. Возвращаю письмо с австрийского кладбища. Все я понял без перевода».
– А вот это совсем никому видеть не надо, – сказал сидевший рядом фантаст и достал зажигалку.
У Паши шевельнулось подозрение:
– Ты и в остальных делах помогал? Журналист Жарков, братья Гургенидзе, сын композитора Мылова? Иванычу теперь все равно, что ты так волнуешься?
– Он Иванычу завсегда помогал, это точно. Мы копаем, а он по городу бегает, да еще коньяк пьет, зараза! Шпион!
Помня, как обычно поступают с ненужными свидетелями, Паша сам взял зажигалку и зажег письмо.
– Вот так лучше всем.
– Рассказ Сушкина – это тетке. Она литературовед была.
– И старинное письмо забирай, раз сам Иваныч распорядился.
Паша посмотрел, как горячий серый пепел падает на кладбищенский песок, встал и молча, не прощаясь, пошел к выходу. Настроение было никакое, и поэтому он решил зайти в Институт германских языков к знакомой, которая помогала с переводами в редакции. Единственной загадкой в это истории оставалось то старинное немецкое письмо.
Рассказ Савелия Сушкина
В институте знакомая переводчица, как ни странно, оказалась на месте. В ответ на просьбу перевести письмо она деловито взяла рукопись и села за компьютер, как будто с утра ждала, что Паша принесет его. Паша бросил куртку на стул и достал рассказ, из-за которого все началось.
С.М.Сушкин
Черный человек
По выходным у Василия начинало колоть сердце. Как будто острый шип боярышника втыкался ему в грудь. Он прямо-таки мог нащупать его сучок, торчащий из груди. Конечно, к врачу Василий ходил. Врач, старый, измученный жизнью человек, долго слушал Василия и вздыхал. Потом его вели в другой кабинет и обматывали проводами. Щекотно было пяткам, к которым прилепляли какие-то алюминиевые железки. Потом врач смотрел в бумажное полотенце, разрисованное жизнью Васильева сердца, но никакого шипа не видел. Не было шипа! И все-таки Василий чувствовал его каждый день, когда не надо было идти на работу.
Так и сегодня с утра Василий сидел у окна и тяжело дышал от сердечной боли. Жене его Лидии, большой белой женщине, сердечные боли были неведомы.
– Что, опять болит?
– Знаешь ведь, болит.
– Что-то ни у кого не болит, а у тебя болит. Ну, сходи, что ли, с друзьями-алкашами выпей, может, и полегчает.
Василию не хотелось ругаться. Каждое слово отдавалось иголкой в груди, но и промолчать он не мог. Понимал, конечно, что сам был виноват в прошлый раз, когда с другом Колькой попали они в вытрезвитель. Колька спьяну говорил, что изобрел неслыханной силы бомбу, а в отделении они кричали, что продали чертежи американцам, чтобы их посадили как шпионов.
Никакой бомбы у Кольки и в помине не было, что тогда на них нашло, неизвестно, но отвечать пришлось по всей строгости. До сих пор жена вспоминает. Сколько же можно!
– Я с тобой, Лид, ведь по-хорошему говорю, а ты...
– А я что, и слово ему не скажи. Бирюк!
Василий отвернулся к окну, чтобы не сказать чего-нибудь покрепче. На это он был мастер! Боль ныла в груди и подсказывала, что сегодня лучше промолчать. Он смотрел на листья, которые стали темно-зелеными, а недавно были салатовыми. Скоро они пожелтеют и упадут под порывами осеннего дождя, думал Василий, а следующей весной снова пробьются из почек мягкие и липкие – и так всегда. В чем смысл этой череды, Василий не знал, и это опять болью ударяло ему в сердце.
Василий заметил, что жены в комнате нет, и никто ему не мешает думать о круговороте дней и о смысле этого вращения. Какое-то время он философствовал, но потом почувствовал беспокойство. Зайдя в спальню, он обнаружил жену перед зеркалом в бюстгальтере. Она примеряла новую юбку.
– Чтой-то ты наряжаешься?
– А тебе-то что, болей. К брату сегодня должен один интересный человек в гости прийти, еще там люди будут, меня позвали.
– Кто же это такой интересный?
– По твоей болезни специалист – директор кладбища.
– Давай вместе пойдем. – Василия и правда интересовало, что же там, после смерти, и Лидия это знала.
– Пойдем, и тебя звали, только смотри: нажрешься, как в прошлый раз, – убью!
– То давно было, и водка у Кольки была несвежая.
– Надевай выходной костюм. Брюки погладь. Все мужики как мужики, брюки себе гладят, ты бы хоть раз что-то в доме сделал.
Василий вздохнул, боль в груди стала тупее. Он взял утюг, тряпку. Поплевал из стакана воды и начал утюжить брюки.
Квартира Лидкиного брата была старинная, с высокими дверями, как в больнице. В ней все время собирались какие-то знаменитые люди. Василия приглашали редко, зная его непростой характер. Приглашали только с женой, чтобы она помогала по хозяйству. Она, женщина трудовая, на это не обижалась, даже, наоборот, гордилась. Дулся на ее брата сам Василий, считая, что его жену эксплуатируют почти как при буржуйском режиме. Дулся, но в гости ходил, когда звали.
Курили на кухне, резали колбасу и сыр, открывали бутылки, пока не пришел кладбищенский начальник. Тогда и сели за стол.
Читать бесплатно другие книги:
