Маша, прости Артамонова Алена

– Маркиза никогда не даст тебя в обиду.

– А маркиз? Что, съел! – мальчик с мольбой глядел старому пирату прямо в глаза.

– Знаешь же, что я не могу тебе отказать, – как всегда сдался Джо. – Может, ты и прав, изнанку жизни тоже посмотреть не помешает. Да, вот мадам вряд ли тебя отпустит.

– Это я беру на себя, – самоуверенно заявил Филипп.

В тот же вечер они предстали пред ясными очами маркизы де Обинье.

– Мадам, – нервничая больше обычного начал говорить Джо.

– Опять? – сокрушенно вздохнула женщина.

– Мадам, отпустите меня, пожалуйста, с Джо, – покорно склонив голову, попросил Филипп.

– Тебя?! – с ужасом воскликнула женщина.

– Мадам, – мальчик смиренно смотрел на побледневшую женщину. – Мы с Джо попытаемся отыскать моего дядю, – у мальчика затряслись губы.

– Милый, – Женевьева бросилась к подростку и крепко его обняла. – Прости меня, я давно свыклась с мыслью, что ты мой сын, и совсем не думала, как терзается твое сердечко от потери близких людей. Прости, прости меня! Я первая должна была предложить тебе помощь, а я эгоистичная в своей любви к тебе думала только о себе.

– Мадам, – у Филиппа заблестели глаза. – Я тоже люблю вас, и если моя просьба доставляет вам боль и разочарование, то…

– Нет, нет, – поспешила успокоить его женщина. – Я сейчас же напишу письмо комиссару полиции, чтобы он оказал вам посильную помощь и отдам распоряжение, чтобы вы остановились в нашем парижском доме. Для матери нет высшего счастья, чем счастье ее детей, – и она крепко прижала Филиппа к своей груди.

– Почему ты не сказал мне, что собираешься искать своего дядю? – встревоженно поинтересовался Джо, когда маркиза оставила их одних.

– Я не собираюсь, – и тихонько добавил себе под нос: – Пока не собираюсь.

– Но?

– Джо, – мальчик совсем не по-детски обжег его взглядом. – Ведь никакая другая причина не смогла бы ее удовлетворить!

– Иногда ты меня пугаешь, – тяжело вздохнул мужчина.

В Париж они прибыли уже под вечер и заночевали в доме маркизов де Обинье. Привратник, который когда-то не хотел даже пускать их на порог, теперь был более любезен, а после того, как прочитал записку мадам, совсем распластался в своем желании угодить.

– Сюда, месье!

– Вам удобно, месье?

– Что прикажете, месье?

– Иди уже, – рассмеялся Джо. – Жаль парня, не хотел бы я прожить его жизнь, хоть сыт, а все равно что скотина. Ладно, давай спать.

Проснулись они рано, под звук колоколов, которых в Париже огромное количество, и все они единовременно начинают звонить с рассвета.

– Какие планы? – Филипп был весел.

– Позавтракаем, потом поедем на рынок, подарок тебе куплю, – нехотя буркнул Джо.

– Какой? – глаза у мальчишки загорелись.

– Увидишь, – спросонья он явно был не в духе.

Путь их лежал через Сену, которую пересекают два моста – Большой и Малый. Преодолев Малый мост, где аптекари готовили лекарство из специй, они попали на правый берег, где вдоль реки, с середины XIII века, напротив Нотр-Дам вырос новый квартал, служивший одновременно портом и рынком. Здесь царила обычная суматоха. Громкие голоса, крики, брань перекрывал только грохот повозок. Зеваки получали кучу тумаков и огромный поток проклятий. На рынке глаз радовали прилавки со свежим парным мясом, аппетитный запах свежеиспеченного гонесского хлеба, целые ряды с маслом из Вано, яркие пучки зелени с Сен-Дени и бьющий в нос запах свежевыловленной в окрестностях Руана рыбы. Парижане всегда любили поесть, и скоро из этой груды продуктов на столах появятся аппетитные отбивные, умопомрачительные биски, замысловатые талмузы, кроканбуш и монблан. Но все это, похоже, мало интересовало Джо. Он усиленно двигал локтями, прокладывая им дорогу, боясь оказаться раздавленным повозками или быть смятым в бурлящей толпе. Держа Филиппа за руку, он умело лавировал в бурном людском потоке, не забывая отвечать проклятиями на проклятия.

– Тысяча чертей тебе в зад!

– Якорь мне в глотку! Сам поворачивайся!

– Скотина!

– Каналья!

Наконец они вышли к рядам, где изготавливали и торговали всевозможными изделиями из металла, конской сбруей, пиками, поясами, клинками шпаг, ножами и кинжалами. Народу здесь было меньше, а воздух жарче. Дым, пламя, поток паров и испражнений. Воображение поражало неимоверное количество ремесленников. Здесь металл обрабатывался и принимал самые разнообразные формы.

Джо долго приглядывался, и, наконец, остановился у облюбованного им прилавка, взял в руки нож, потом другой.

– Это прекрасное оружие, месье, – тут же засуетился продавец.

– Заткнись, – рявкнул старый пират. – Лучше покажи вон тот, – он махнул в глубь лавки.

– У вас хороший вкус, месье.

– Слушай, я же попросил тебя помолчать. – Джо некоторое время с интересом разглядывал клинок, а потом обратился к Филиппу: – Нравится?

– Да! – у мальчишки перехватило дыхание.

– Держи, он твой.

– Джо, – Филипп бросился ему на шею. – Как ты узнал? Я, я так мечтал…

– Ну-ну, прекрати эти бабьи вздохи, – Джо наигранно сердито сдвинул брови. – Смотри, только маркизе не показывай.

– Джо, милый, ты самый лучший человек на свете!

– Ну, все, все, – бурчал старый пират.

– А теперь куда? – Филипп был счастлив как никогда, ощущая холодное лезвие у голенища.

– Теперь, – Джо загадочно улыбнулся. – Пора тебе становиться настоящим мужчиной, а что? В твои годы, – он не успел закончить фразу, увидев извозчика. – Эй, старый сводник, – крикнул он кучеру. – Давай, вези нас в самое развратное место Парижа!

– Сент-Марсель устроит, месье?

– Устроит! – заржал Джо.

Поплутав по грязным лабиринтам парижских окраин, они остановились у покосившегося, давно не ремонтированного двухэтажного здания, с поблекшей вывеской «Цветочки Тунье». Джо рассчитался с кучером и решительно открыл дверь в «оранжерею». Несмотря на день, здесь царил полумрак. В оловянных канделябрах мерцали свечи, от которых по довольно просторной комнате разносился легкий чад. Вдоль стены стояли ветхие кресла с протертыми кожаными сиденьями и деревянными подлокотниками, в углу ничем не прикрытый камин, а над ним портрет какого-то святого. Дрожащее пламя свечей отчасти скрашивало убогость обстановки.

– Дорогуша Джо! – им навстречу выплыла женщина, хотя это слово подходило к ней меньше всего. Большая и круглая, как пивная бочка, с огромным количеством белил, что еще резче обозначило ее черные усики над верхней губой.

– Джо!

– Красавчик Джо!

– Миленький Джо!

К ним по лестнице сбежали еще четыре девицы, в таких же ярких, но более откровенных нарядах, с набеленными до фарфоровой белизны личиками и практически открытой грудью. От вида коричневых очертаний женской плоти у Филиппа перехватило дыхание. Девицы вели себя нахально, сразу было видно, что им не известно ни чувство приличия, ни чувство деликатности. Речь их была бесстыдна и усыпана циничными жестами.

– Ой! А это кто с тобой?

– Какой хорошенький месье!

Филипп совсем потерялся от плотоядных взглядов и наглых рук.

– Мой друг.

– Так, цыц! – мамаша Тунье внимательно посмотрела на Филиппа и облизала губы. – Месье здесь первый раз? – она перевела взгляд на Джо и, получив утвердительный кивок, схватила юного клиента за руку. – Им я займусь лично!

Она потащила вконец растерянного Филиппа вверх по скрипучей лестнице, и они оказались в грязной, убогой каморке, вся обстановка которой состояла из маленького слухового окна, узкой кровати и стола с медным тазом для умывания.

– Сейчас мамочка тебя порадует, – мадам стала надвигаться на подростка, как пантера на зайца, не переставая облизываться.

Филипп вжался в стенку.

– Иди же к мамочке, – манила она, обнажив свою могучую, дряблую грудь, которая словно кисель двигалась в такт ее шагам.

Она подошла совсем близко, и Филипп уловил неприятный, кислый запах перегара и лука. И все же голое женское тело возбуждало его, голова приятно кружилась, а ноги, став ватными, приросли к полу.

– Посмотрим, что тут у нас, – мамаша Тунье расстегнула штаны, и он почувствовал горячие, влажные губы.

Взрыв и звезды посыпались с неба.

– Те-те-нька, что-о вы дела-а-а-а…!!! – он захлебнулся от стыда и доселе невиданного наслаждения.

Когда «звездопад» закончился, он открыл глаза и увидел отвратительную, похотливую гримасу.

– Понравилось, – протянула она.

Филипп оттолкнул мамашу Тунье и, подхватив приспущенные штаны, сломя голову бросился вниз по лестнице.

– Куда ты? Мы еще не закончили, – неслось вслед.

Филипп бежал, не разбирая дороги, словно за ним гнались разбойники. Через пару кварталов он остановился, чтобы отдышаться.

– Эй! Ты кто такой и что делаешь на нашей улице? – перед ним стояла группа подростков. Чумазые лица, грязные, никогда не мытые головы, босые, в коротких рваных штанах и в рубахах с оторванными заплатами.

– Ха! Да он глухой!

– И слепой, – голоса звучали враждебно.

Филипп огляделся, пытаясь понять, где же он оказался.

– Че озираешся? Бежать все равно некуда. Ща мы тебя пощиплем, – на него наступал темноволосый, кучерявый парень примерно его возраста. Лицо мальчишки украшал свежий шрам, протянувшийся от губы, по щеке, до виска. Рана, видимо, плохо заживала, от чего щека вспухла, и заплывший глаз походил на узкую щель.

– Я не озираюсь, это тебе кажется, Косой, – огрызнулся Филипп.

– Косой! Ха-ха!

– Точно Косой! – громко заржали мальчишки, подхватив удачную шутку.

– Заткнитесь! – приказал парень. – Ща я покажу тебе, кто из нас Косой, так отделаю, что мамаша не узнает! Ату его! Ату! – он махнул рукой, и группа оборванцев стала брать Филиппа в кольцо.

– Впятером на одного? Смельчаки, – криво усмехнулся Филипп, подражая Джо. – Ну ладно! – он ловким движением достал из голенища нож и вспомнил слова наставника. «Никогда и ничего не бойся! Никого и ни о чем не проси! Все, что тебе нужно, возьми сам! И когда нет выхода, нападай первым!»

Филипп сразу успокоился и почувствовал себя уверенно. Наверное, что-то новое появилось в его глазах, потому что подростки застыли в нерешительности.

– Ну, кто первый? – Филипп сделал резкий выпад, и нож просвистел над ухом одного из нападавших.

– Стой! – крикнул рыжий мальчишка, наблюдавший со стороны, как будут развиваться события. – Ты прав! Давай один на один, бросай нож! – он вышел вперед. – Да не бойся, бросай. Раз я сказал, то так и будет, – он сплюнул сквозь зубы.

– Я не боюсь! – Филипп бросил нож и первым кинулся в бой.

Они катались по земле под оглушительные крики и свист группы поддержки.

– Поддай ему, Рыжий!

– Заходи слева!

Филипп, изрядно побитый, все же изловчился и подмял под себя противника.

– Сдаешься? – заломив сопернику руки, прохрипел он.

– Сдаюсь.

Филипп, собрав последние силы, встал. Голова кружилась, глаза заплыли, превратившись в маленькие щели.

И тут на него неожиданно набросился Косой.

– Эй, ребята! А ну вали его!

– Стоять! – закричал поверженный мальчишка. – Стоять! – он подлетел к обидчику Филиппа и со всего размаха ударил. – Когда я даю слово, то держу его, Косой.

Мальчишки опять заржали.

– Рыжий, – он протянул Филиппу руку, помогая подняться.

– Филипп.

– Красавчик.

– Воробышек.

– Молочник, – по очереди представлялись мальчишки, последним подошел чернявый.

– Оглобля.

– Ну уж нет, теперь ты Косой, – засмеялся Рыжий и тут же похвалил Филиппа: – Здорово дерешься! Меня победить не так-то легко.

– Ты тоже, победа и вправду была не из легких, – не остался в долгу Филипп. – Просто у меня хороший учитель, он ходил под флагом самого Граммона.

– Ого! Так ты флибустьер? А мы приняли тебя за пижона, хотели обуть.

– Обуть? – Филипп посмотрел на свои новенькие сапоги и на босые ноги нового приятеля. – Так я вроде обут, – его реплика вызвала новый приступ смеха.

– Нет, ты все-таки пижон! Обуть – значит разуть. Арго, зашифрованный язык, чтобы чужаки не поняли.

– Здорово! Научишь?

– А надо?

– Надо!

– Как ты здесь оказался?

– Я пришел с Джо, ну это тот пират, о котором я говорил. Мы были у мамаши Тунье.

– Ух ты! – присвистнул Косой.

– Ладно, пошли к нам, приведешь себя в порядок, – предложил Рыжий.

– Так, получается, что это не ваши настоящие имена? – интересовался по дороге Филипп.

– Нет, конечно. Я Рыжий из-за своих волос, – подросток махнул огненной шевелюрой. – Красавчик, когда умоется и переоденется, становится жутко привлекательным. Он гуляет где-нибудь в районе Парламента и притворяется иностранцем, несет всякую галиматью, вставляя французские слова, и убеждает наивных прохожих, что он заблудился, и где-то рядом рыдает его безутешная матушка. А дальше остается завести добровольного гида в темный переулок, где простака уже поджидают.

Воробушек промышляет на балаганах в Сен-Жермени или в Сен-Лоране, где виртуозно срезает кошельки. С Молочником вообще все просто, он обожает молоко и может пить его с утра до вечера. Оглобля, теперь Косой, шпана приличная, ты на него зла не держи. Просто в нем живет неискоренимый собственник, и если он признает в тебе друга, то будет стоять за тебя до конца, не задумываясь о последствиях. Вот и сегодня, ему просто стало обидно за меня, а так лучшего друга и пожелать нельзя.

– Я и не обижаюсь, я бы тоже вступился, если бы кто-нибудь обидел Поля.

– Кто это?

– Мой брат, а у тебя есть семья?

– Моя семья – это шпана.

– А родители? Где твои родители?

– Я даже не уверен, что они у меня когда-нибудь были. Матушка так торопилась меня подкинуть, что даже забыла дать мне имя. Сколько себя помню, меня все время звали Рыжим. У всех есть имена, Красавчика зовут Жак, Молочника – Пьер, Косого – Шарль, и только я – Рыжий, – в голосе мальчика было столько неприкрытой скорби, что у Филиппа сжалось сердце.

– Я буду звать тебя Артур, это красивое и благородное имя. Так звали одного из величайших королей Британии.

– Артур, Артур, – словно пробуя слова на вкус, повторил Рыжий. – А ничего, мне нравится!

Незаметно за разговорами они вышли к Сене, где среди кишевших лодок, баркасов затерялась и старенькая баржа, служившая этим мальчишкам домом.

– Эй, Рыжий, нового привел? – встретил их на входе молодой паренек лет пятнадцати, одетый в приличный сюртук.

– Свой. Проходи, – новоиспеченный Артур гостеприимно подтолкнул Филиппа в спину.

– Лысый погорел, – делился новостями парень. – Собаку тянул, теперь, наверное, к святой деве отправится.

– Поделом! – отозвался Рыжий. – Сколько раз ему говорили, держись со шпаной, марьяж по-умному, а он как алюра! Пижон! Да и ты болтай поменьше. В рот, закрытый глухо, не залетит и муха!

Филипп перестал следить за птичьим языком, из которого ровным счетом ничего не понял.

От Джо ему, конечно, влетело, старый моряк сбился с ног в поисках Филиппа. Он даже навешал оплеух мамаше Тунье за то, что та не уследила за мальчишкой.

– Ну вот, как мы покажемся на глаза маркизе? – стонал старик, прикладывая Филиппу травяные примочки. – Якорь мне в глотку, если мадам не разорвет меня на куски!

– Джо, миленький, все будет в порядке, скажем, что я упал с лестницы.

– Да, и кубарем катился через весь Париж!!!

Уже въезжая в ворота, Филипп увидел одинокую фигуру Поля, сидевшего в кресле у ступенек замка. Мальчик отчаянно махал руками и извивался, словно муха, попавшая в сеть к пауку. Он пытался встать, но больные ноги крепко приковали его к креслу.

– Слава богу, месье Филипп, что вы уже приехали. – Пьер, старый слуга, проживший всю свою жизнь в доме маркизов, беззаветно верный и преданный этой семье, помог ему выйти из кареты. – Ой! Что с вашим лицом?

– Упал, – беззаботно улыбнулся Филипп.

– Мадам расстроится, – совершенно искренне сокрушался Пьер, и было непонятно, кому он больше сочувствует, Филиппу или своей госпоже. – А месье Поль целый день сидит во дворе и ждет, когда вы приедете. Он совсем ничего не ел, – продолжал ябедничать верный служака.

– Филипп! Филипп! – от этих полных искреннего восторга и радости воплей у Филиппа запершило в горле, он только сейчас осознал, как сильно соскучился по названому брату.

Он бросился к Полю и крепко обнял его.

– Я так скучал, так скучал, – прижимаясь к Филиппу, сквозь слезы шептал мальчик. – Ты самый дорогой мне человек. Не оставляй меня, я устал бояться, что больше не увижу тебя!

Филипп с нежностью посмотрел на несчастного подростка, из-за болезни выглядевшего сущим ребенком.

– Я тебя никогда не оставлю!

– Филипп, мальчик мой! – по каменным ступенькам лестницы спускалась мадам де Обинье. – Святой боже! Что с твоим лицом? – она с ужасом разглядывала подростка.

– Ничего страшного, мадам, я просто упал.

– И это ничего страшного?! Пьер, что ты стоишь! Быстро запрягай лошадь и немедленно привези доктора.

– Мадам, я здоров!

– А где этот негодник Джо?! Я так и знала, что отпускать с ним ребенка – это сущее безумство! Пойдем, я уложу тебя в постель, – тоном, не терпящим возражения, приказала маркиза.

– Кажется, пронесло, – облегченно вздохнул Джо, покидая свое укрытие. – По крайней мере, меня не выгнали. А отругают – то и поделом!

1984 г. СССР. Москва

– Тебе лучше забыть о ней.

Федору показалось, что его ударили в солнечное сплетение, он выбежал на улицу.

Уехала! «Я всегда буду с тобой». Навсегда. «Мы всегда будем вместе». В Америку! «Тогда я останусь здесь».

Он совсем обессилел и присел на лавочку.

– Школу прогуливаешь?

Федор поднял глаза, рядом с ним сидел неопрятный мужик с подбитым глазом.

– Э, паря, тебе плохо, что ли?

– Плохо, – прошептал он. – Мне очень плохо.

– Подожди, – мужичок порылся в своей грязной авоське, что-то поколдовал и подал ему кружку.

Федор помотал головой.

– Пей! С такими глазами недалеко и до беды. Пей, – он чуть ли не силой влил ему водку.

Жидкость обожгла горло, из глаз ручьем полились слезы.

– Поплачь, поплачь, паря! Это глупости, что мужикам плакать нельзя.

Федор и впрямь разрыдался, и, сам того не ожидая, рассказал незнакомцу все. Мужик слушал, не перебивал, только изредка чесал свою немытую голову. Потом налил себе водки, выпил, налил еще.

– Знаешь, что я тебе скажу, все бабы суки! И не терзай себе душу. Таких Маш еще куча будет! Ты вона парень видный.

– Не будет! – Федор грязной рукой размазывал слезы.

– Ты меня слушай, я жизнь прожил! Меня вона моя по морде заехала. А что я сделал? Ну, спер треху. Так понятие нужно иметь, мне ж похмелиться надо? И еще орет: «Домой не приходи!» А мне что? Я вона к Надюхе пойду, она мне завсегда рада. Потому как нас, мужиков, меньше, чем их, баб! – он смачно плюнул через плечо. – А чтоб за них слезы лить?! Эх ты! Да они ж не люди! Ты вот что паря, вставай, – он с силой оторвал Федора от скамейки. – Домой дуй, а то простудишь свое хозяйство, не только Маша убежит. Ну-ну! – мужчина вытер его вновь набежавшие слезы. – Иди. Все перемелется, мука будет. Еще и сам над собой посмеешься. Бабы уходят и приходят, а нам себя беречь надо!

В школу он не пошел, вечером забежал Колька, принес его сумку и о чем-то пошептался с Ниной Сергеевной.

Федор лежал в своей комнате, мать тихонько поскреблась в дверь, но заходить не стала.

Он лежал, а перед глазами вставали картинки.

Смешная Маша, с бантиком и в детских гольфах. Первая близость. Сиамские мишки и их обручение. Эти картинки чередовались с другими сценами, связанными с отцом. Раньше ему казалось, что обида на отца прошла, что он выкинул ее из жизни вместе с самим образом папаши. Но теперь это оказалось не так. Обида не ушла, она просто затаилась в укромном уголке его души и теперь выползала наружу. Федор чувствовал себя, как моллюск, заглотнувший песчинку, и на эту песчинку кадр за кадром ложилась обида и гнев за предательство самых близких и любимых ему людей. И эта песчинка внутри него самого разрасталась, но превращалась не в прекрасную жемчужину, а в страшное чудовище, которое, окрепнув и подняв голову, начинало пожирать его изнутри.

Его депрессия затянулась, и все казалось настолько безнадежным, что ему приходилось делать громадное усилие даже для того, чтобы выпить глоток воды. Горечь утраты и боль была бесконечной. Состояние безысходности и бессмысленности не покидало его. Он чувствовал себя одиноким и потерянным, а боль в сердце, казалось, навечно поселилась там.

– Феденька, – в комнату вошла мать и присела рядом с ним на кровати.

Он даже не повернул головы.

– Так нельзя, сынок, поешь хотя бы.

В ответ – молчание.

– Федор! Прошло десять дней, ты что, умереть хочешь?!

Он хотел.

– Сыночек, миленький, я знаю, что тебе больно, но это жизнь. – Она кричала, плакала, уговаривала его, трясла за плечи. Совсем обессилев, Нина Сергеевна тихонько, будто сама себе сказала: – Нет горя, которое нельзя было бы вынести, есть счастье, которое нельзя себе представить. Это вначале кажется, что трудно и нечем дышать, но проходит время, и ты начинаешь заново учиться жить. Я это знаю, и если я смогла выжить, то и ты справишься. – Она тихонько погладила его по голове. – Любовь по гладкому пути не ходит, а большая любовь – это всегда драма. Ты вышел из розовой полосы своего детства, и теперь начинается переменчивая дорога взрослого человека. У тебя еще не раз будут разочарования. Но и радости тоже будут! Ты не можешь запретить птицам скорби виться над твоей головой, но не позволяй им свить гнездо в твоих волосах!

Федор повернул голову, и Нина Сергеевна содрогнулась: вместо глаз на нее смотрели пустые, черные дыры…

«Боже! А что же тогда внутри?!» – она прикрыла рот ладошкой, чтобы не закричать.

Федор встал, превозмогая боль и головокружение, встал для того, чтобы жить, но уже по своим правилам.

К обиде подмешивался гнев, а вместе они родили огромное чувство вины и собственной несостоятельности.

«Почему это происходит только со мной? Неужели я создан только для того, чтобы кто-то вытирал об меня ноги? Ну уж нет! Больше я этого не допущу!» Внутренний был тверд. «Раз вы не умеете ценить доброту и любовь! Что ж, я стану одним из вас!»

Осунувшийся, с поблекшим взглядом подросток посмотрел на себя в зеркало и оскалился.

– Ненависть и презрение, вот что заслуживают люди!

Он был уже большим, чтобы чувствовать боль, но еще слишком маленьким, чтобы справиться с ней!

Федор долго репетировал циничную усмешку и фразу «Маша? А кто такая Маша?» Но в школе его никто и ни о чем не спросил. Ребята были настолько поражены ее молчаливым бегством, приравненным ими к предательству, что просто забыли о ней. Они вычеркнули Машу Морозову из своей жизни, как будто ее никогда и не было!

Федор вернулся в прежнюю компанию школьных друзей и пустился во все тяжкие, наперебой флиртуя с девчонками.

И вот школьные экзамены остались позади.

После выпускного бала Федор вернулся лишь утром, но головная боль от праздничного коктейля не дала ему долго спать.

Он побрел на кухню за анальгином.

– Хорошо погуляли? – в кухню вошла мать.

– А ты почему не на работе? – хрипло спросил Федор.

– Отгул взяла, иди, умойся, я пока завтрак приготовлю.

Он через силу съел омлет, запив его горячим чаем с лимоном, и как ни странно, ему стало легче.

– Феденька, – сидевшая напротив мать серьезно посмотрела на сына. – Куда будешь поступать?

Страницы: «« « 4567891011 » ... »»