Маша, прости Артамонова Алена

1717 г. Франция. Париж

Филипп стоял на кухонном столе, он был не только юн годами, но почему-то и мал ростом, практически он стал не больше рисового зернышка. Все это сильно пугало его, тем более, что на него медленно и грозно надвигалась огромная муха. Обливаясь холодным потом, он отчаянно озирался по сторонам в поиске надежного укрытия, но стол был девственно чист, а страшное чудовище – все ближе и ближе. Муха угрожающе жужжала, буравя мальчика неподвижными блюдцами злобных глаз. Филипп медленно двигался к краю стола, но, бросив короткий взгляд вниз, почувствовал, как все глубже становится черная пропасть отчаяния, его охватил безумный страх, от которого ослабело тело, а сердце забилось еще сильнее. Отступив до критической черты, он застыл и хотел закричать, но не смог вымолвить ни слова, и тут к столу подошла мать. Злое чудовище, увидав более сильного противника, напоследок громко прожужжало и улетела. Мать осторожно подставила Филиппу ладошку, на которую он с трудом взобрался, и медленно поднесла к лицу. Ее морщинки напоминали высохшие реки, нос – огромную гору, а в бездонном озере глаз мальчик увидел свое отражение и засмеялся. Страх куда-то исчез.

– Никогда и ничего не бойся! Я всегда с тобой! – тихонько шептали ее губы, и слабый ветерок с привкусом мяты и муската взъерошил его волосы.

Затем женщина отогнула лиф платья и поместила Филиппа вовнутрь. Его поглотил пьянящий аромат детства, где царил покой и беспричинная радость.

Он вдруг почувствовал абсолютную силу, покров любви и меч истины…

– Филипп, проснись же, черт тебя побери!

Маркиз открыл глаза и с идиотской улыбкой посмотрел на сидящего рядом Джо. Волшебство сна исчезло, улыбка погасла.

«Чертов сон!» – про себя выругался Филипп, он преследовал его на протяжении всей жизни: огромная муха и спасительница мать, – и, несмотря на блаженство, которое он испытывал во сне, просыпаясь, он всегда злился.

– Опять шлялся всю ночь? – беззлобно ругался старик. – Вставай, ты забыл, что приглашен на бал.

Регент давал бал в честь в честь английского посла, и вся аристократия Парижа согласно этикету должна была присутствовать, дабы выразить свое почтение к соседу, с которым у нее всегда были непростые отношения.

Старому маркизу опять стало хуже, и мадам де Обинье, буквально воспринимавшая данную ей клятву «быть вместе и в горе, и в радости», тоже осталась дома.

Филипп, одетый по последней моде, вошел в ярко освещенный и переливающийся всеми цветами радуги парадный зал Пале-Рояля и сразу окунулся в атмосферу праздника. Легкий шум разговоров, шелест шелка, тонкий запах духов и немытого тела… Нарядные дамы весело кокетничали с кавалерами, молодые девицы с мамашами приглядывались в поиске «жертвы».

Филипп прохаживался среди гостей, кивал мужчинам, улыбался дамам, и тут его взгляд упал на прекрасную молодую девушку, находившуюся в обществе графини де Конфлан.

У него перехватило дыхание, красота незнакомки ослепляла и даже пугала. Пышные золотистые волосы, густые ресницы, пылкий и одновременно нежный взгляд, изящные руки. Грация присутствовала во всем, что она делала. И в том, как она виновато опускала глаза, и в том, как она по-детски краснела. Филипп сделал несколько шагов в ее сторону и непроизвольно стал свидетелем разговора двух дам.

– Прошло уже шесть месяцев с тех пор, как вы вышли замуж, а до сих пор ведете себя как неопытная девчонка! – возмущенно выговаривала графиня де Конфлан молодой даме, которая нервно теребила платье. – Приличные замужние женщины так себя не ведут! Господин Лафон говорит вам, что вы прекрасны, а вы краснеете, как дитя! Откройте же ваши глаза, в Париже можно краснеть только под кистью художника. Право же, здесь столица, а не ваш провинциальный Аменьен.

«Боже правый! Красота и добродетель в одном лице! – зачарованно подумал Филипп. – Но почему такая несправедливость, почему она принадлежит не мне?!»

– Вам тоже нравится эта малышка? – Филипп вздрогнул от неожиданного похотливого шепота в самое ухо. – Это мадам Феран д’Аверн, жена лейтенанта моей гвардии, он привез ее из провинции. Правда, хороша?! – по лицу регента пробежала плотоядная улыбка. – Посетите мой ужин, и вам тоже достанутся ее прелести, я люблю делиться с друзьями, – засмеялся герцог.

– Она посещает ваши вечера? – в ужасе переспросил Филипп.

– Еще нет, – герцог нахмурился. – Признаться вам, она еще та штучка! Я предлагал ей через мадам Конфлан сто тысяч и чин капитана для ее мужа. Представьте, она отказала, – на лице регента читалось неподдельное изумление.

– Я так и думал, – прошептал Филипп.

– Что вы сказали?

– Просто удивился, что при дворе еще остались добродетельные жены. Может, и мне отправиться в провинцию в поиске второй половины?

– Нет такой добродетели, которую нельзя было бы приобрести за деньги. – Герцог Орлеанский пронзил Филиппа взглядом. – Я привык получать то, что хочу!

2001 г. Россия. Москва

– Я не пойду на твое долбаное шоу! – орал Федор в трубку.

– У нас выходит два сериала, один широкоформатный фильм. Мы готовились к этому проекту два года! – Михаил тоже повысил голос. – Это, как ты называешь, шоу нужно тебе не меньше, чем мне! Ну, что ты уперся? Это хорошая идея. Нет! Это замечательная идея! Домохозяйки будут рыдать у экрана, слушая ваши детские рассказы.

– Чихать я хотел на твоих домохозяек!

– Федор, мы уже все проплатили, – взывал к его разуму Михаил. – Даже этот ваш олигарх Крылов и тот с радостью согласился.

– А я не согласен! – Федор швырнул трубку.

– Феденька, все в порядке? – на пороге стояла взволнованная Катя.

– Пошла вон! – заорал муж.

Катя закрыла дверь и тихонько заплакала. Она жила с Федором уже пятнадцать лет, но до сих пор не научилась спокойно относиться к его неприятностям. После рождения Маши она так и не пошла никуда учиться, хотя и очень хотела этого. Через девять лет родился сын – Феденька. Катя потихоньку привыкала к столичной жизни и к профессии жены звезды. Она научилась следить за собой и вести светские, ничего не значащие разговоры, но в душе так и не приняла столицу. Муж мало изменился, иногда он был добр и ласков, но чаще агрессивен и зол, а она по-прежнему любила его, несмотря на частые ночные отлучки, сплетни в «желтой» прессе и звонки молодых девиц, без обиняков заявлявших: «Я сплю с вашим мужем!» С годами ее чувства стали еще сильней и пронзительней, а он любил кого-то еще, теперь она знала это точно.

Однажды, еще в самом начале семейной жизни, Катя наводила порядок и обнаружила старую коробку из-под обуви с пожелтевшими от времени школьными фотографиями, поверх которых лежали плюшевые мишки, сшитые между собой ярко-красным, словно живым сердечком. Катя повертела их в руке, и тут в комнату вползла Маша. Увидев новую игрушку, девочка захныкала и потянула ручки. Катя, не раздумывая, вручила дочери бесполезную вещь. Она прекрасно знала, что Федор всегда идет на поводу у дочери, и если с женой он мог позволить себе все, что угодно, то в руках Маши он был как пластилин. Маленькая озорница все прекрасно понимала и бессовестно пользовалась своей властью над отцом.

Вечером Федор вернулся домой и, увидев дочь с новой игрушкой, побледнел, а потом с силой вырвал мишек из рук обескураженного ребенка.

– Кто? Кто тебе разрешил рыться в моих вещах?! – заорал он на Катю.

– Феденька, я просто убиралась, а тут Маша, ну я и дала, – оправдывалась она.

– Не сметь прикасаться к моим вещам! – его глаза налились кровью.

Дочь билась в истерике, но Федор к ней даже не подошел.

Уже потом, через пару дней, он купил Маше большого плюшевого медведя. Перед женой он так и не извинился, впрочем, как всегда.

Катя не считала себя жертвой, просто она любила человека, который не принадлежал ей, и в этом было высшее проявление чувств – любить, не требуя ничего взамен.

1986 г. Центральная Азия. Тибет

Алекс с женой и не приходящей в сознание дочерью прилетели в Дели и, сделав одну пересадку, оказались в Катманду – столице Непала.

В аэропорту их уже ждал проводник, которого Алекс заблаговременно нанял для предстоящего путешествия.

– Как долетели? – он говорил на довольно сносном английском. – Можете называть меня Пит, я знаю, что для европейцев наши имена слишком сложны, – невысокий, щупленький, одетый в молодежные джинсы и простую футболку китаец выглядел как двенадцатилетний подросток, и только сеточка морщин возле глаз выдавала его возраст.

– Прекрасно, это моя жена, а это дочь.

Маша полулежала в инвалидной коляске, закутанная в теплый плед. У нее на голове была вязаная шерстяная шапочка, потому что девушка постоянно мерзла.

Пит посмотрел на Машу, и уголки его губ дрогнули. «Я думал, что это старуха. Теперь понятно, почему эти белые обратились с такой странной просьбой». – Вы знаете, может, это и не мое дело, но позвольте дать вам совет.

– Что еще? – обернулся Алекс.

– Понимаете, монастырь Тикс не совсем обычен, как бы это сказать… – он стал подбирать английские слова. – Там не рады гостям.

Из того, что Пит знал об этом монастыре, следовало, что поездка этих людей туда будет впустую потраченным временем. Но если они располагают и временем, и, что самое важное, деньгами, то это их проблемы. Именно так рассуждал Пит, соглашаясь провожать чужеземцев к монастырю. А теперь, увидев измученных людей с погасшими глазами и нечто, похожее на человека, он решил убедить их не ехать туда.

– Наверное, вам лучше отправиться в Лхассу, именно там избираются главные хутухту, к тому же это еще и резиденция Далай-ламы, туда многие едут и многие исцеляются, тамошние монахи владеют старинными секретами врачевания.

Лишь на секунду у Алекса промелькнуло сомнение, но он тут же твердо ответил:

– Мы едем в Тикс.

– Хорошо, – не стал спорить китаец, в конце концов, он и так сказал слишком много, и, взяв сумку из рук Надежды Николаевны, предложил: – Следуйте за мной.

– Надеюсь, вы предусмотрели место для коляски? – озабоченно поинтересовалась она.

– Да, вы же об этом предупреждали. У меня большая машина, – успокоил ее Пит, и, бросив взгляд на Алекса, спросил: – Вы переночуете в гостинице, или сразу отправимся в путь?

– В путь! – он торопился доставить дочь до места, где она сможет обрести покой.

Дорога из Ладака, где им все же пришлось переночевать, вела вдоль деревень, стоящих в узких долинах, с довольно опрятными, двухэтажными домиками. Им то и дело встречались люди маленького роста, худые и сутулые, с маленькими головами и узкими покатыми лбами. У них были узкие, черные глазки, плоские носы, редкие бороды и впалые щеки. Бритыми головами, густо изборожденными морщинками, с которых сосульками свисали тоненькие косички, они походили на жителей другой планеты.

Самым поразительным были контрасты этой местности. Ледяные, колючие ветры через сотню метров сменялись легким бризом.

Наконец они добрались до небольшой деревушки, стоящей на выходе из ущелья. Рядом бежал бурлящий поток горной реки, а скалы, окружавшие деревню, были чрезвычайно странного вида, словно поставленные сюда руками человека. Уже смеркалось, и удивительный заход солнца бросал багровый пожар на скалы, отчего захватывало дух.

– Это деревня Тикс, – Пит остановился в самом центре селения, у небольшой, ярко раскрашенной часовни.

– Мы уже здесь, – Алекс вышел из машины, вдыхая полной грудью необыкновенно свежий воздух.

– Да, – Пит повертел головой. – Монастырь вон там, на вершине скалы, так что нам придется заночевать в деревне. Машиной туда не добраться, завтра попросим предоставить нам мула и носильщиков для вашей дочери.

Не успел Пит поделиться своими планами, как их окружили местные жители, дружелюбные, с широко открытыми, детскими глазами. Пит недолго о чем-то переговорил и обратился к Алексу.

– Мы заночуем у старосты, там и договоримся о проводниках.

Гостей проводили в небольшую комнату с низким потолком и стенами, покрытыми толстым слоем пыли, что не помешало хозяевам украсить их шикарными меховыми шкурами и небольшими полочками, на которых стояли всевозможные изображения Будды.

– Это спальня для гостей, – объяснил Пит. – А теперь хозяева приглашают вас на ужин.

Пройдя через анфиладу комнат, похожих одна на другую, они вышли на открытую террасу, с которой открывался вид окрестной пустыни, усыпанной серыми скалами.

Гостям предложили пиво, сделанное из хмеля, и небольшие рисовые лепешки.

На веранде, казалось, собрались все жители деревни, и Алекс, не скрывая любопытства, разглядывал улыбчивых людей. Одежда мужчин отличалась простотой: платья из серой льняной ткани, такие же панталоны, доходившие до колен. У некоторых имелись пояса с целым арсеналом маленьких вещиц – ножниц, иголок. Обувь из войлока была покрыта кожей. Женщины выглядели привлекательнее. Если мужчины были сутулыми и щуплыми, то дамы отличались крепким телосложением и дородностью. На них были заправленные в панталоны красные жакеты с белоснежными манишками и обувь, расшитая замысловатыми узорами, волосы туго затянуты в косы, а к ним прикреплены кусочки разноцветной материи, монеты и цветные камешки.

Алекс бы, наверное, еще долго смотрел на гостеприимных хозяев здешних мест, если бы жена тихонько не дернула его за руку. Он вздрогнул и увидел, что всегда спокойный Пит о чем-то оживленно спорит со стариком, а тот в ответ, поджав губы, монотонно качает головой.

– Что случилось? – поинтересовался Алекс.

– Я предупреждал вас, – Пит виновато опустил глаза. – Не хотят они нас везти, говорят, что монахи прогневаются. Это закрытая обитель, и вход разрешен только два раза в год, во время праздника, а если монахам что-нибудь нужно, то они сами спускаются в деревню. – Бедный Пит чуть не плакал, он уже был знаком с историей девочки и очень хотел ей помочь.

– Даже если нам не дадут проводников, мы все равно туда пойдем! – Алекс решительно посмотрел в глаза старику, тот тоже из-под опущенных век не сводил глаз с гостя.

Не успел Пит перевести слова Алекса, как сидевшая рядом со стариком женщина что-то быстро-быстро залепетала.

– Ну вот, все и решилось, – облегченно вздохнул проводник и, повернувшись к Алексу, разъяснил: – Она ему грозит, что если он вам не поможет, то она объявит ему и братьям конге и приведет джинг-тух.

– А что это?

– Конге – это своего рода развод, а джинг-тух – любовник.

– У них такие «высокие» отношения? – Алекс удивленно приподнял брови.

– Понимаете, здесь преобладает многомужество, старший брат выбирает жену, которая становится общей для всех членов его дома, а единственного сына отправляют к женщине, имеющей уже двух-трех мужей.

– И женщины соглашаются? – ахнула Надежда Николаевна.

– Девушку никогда не выдают замуж без ее согласия, женщина имеет право на неограниченное число мужей и любовников.

– И они не ревнуют?

Пит улыбнулся.

– О ревности здесь имеют смутные представления. Тибет слишком хладнокровен, чтобы признавать любовь. Дети здесь почитают мать, ибо в отцах им разобраться сложно. Я, как мужчина, не одобряю многомужества, – добавил он, – но не могу осуждать его в Тибете, ибо без него население чудовищно возросло бы, а нацию захлестнула бы нищета и голод, что привело бы за собой череду пороков: убийства, воровство, доселе неизвестные его жителям.

Их разбудили, едва забрезжил рассвет, и взору сразу же открылся изумительный вид, скрытый от глаз вчерашними сумерками. На одной из скал был высечен многометровый Будда, а причудливые, выбеленные монастырские стены, словно приклеенные к скале, отчетливо виднелись вдали. И солнце в своем гордом подъеме, как нимб, обволакивало этот висящий в воздухе монастырь.

У Алекса закружилась голова.

– Боже! Это же просто картинка из фантастического фильма, – не скрывая восторга, воскликнула Надежда Николаевна.

Им предложили старых мулов, а Машу аккуратно переложили на деревянные носилки. Она это почувствовала и открыла глаза.

– Мы уже здесь, ты только еще немного потерпи, – у Алекса заболело сердце от невозможности взвалить на себя все ее страдания.

Девочка закрыла глаза, и из-под век выкатилась маленькая слезинка. Восходящий лучик солнца подхватил ее, и на лице заиграла переливчатая радуга.

– Я все правильно сделал! – прошептал Алекс.

В сопровождении четырех жителей деревушки они пересекли шаткий мост из двух длинных бревен, покрытых слоем хвороста, что создавало иллюзию подвесного моста, и не спеша стали подниматься вверх по узкой горной тропе.

Через несколько часов пути их взору открылась необыкновенно прекрасная панорама. Зелено-голубую долину опоясывало величественное кольцо летящих вверх скал, увенчанное белоснежными шапками вечных снегов. Воздух был разреженным и ароматным. Путешественникам показалось, что они попали в волшебный мир. Окружавшие скалы напоминали развалины древнего мира, перенеся путешественников на много веков назад. Неизвестно откуда возникло чувство гармонии, а узкая, извилистая тропинка стала дорогой к себе. Они поднимались все выше, и очертания монастырских стен становились яснее и четче.

Путники уже смогли разглядеть, что стены дополнены особого рода деревянными цилиндрами, украшенными желтой и белой материей. Повинуясь легкому дуновению ветра, они колыхались и издавали мелодичный звон, тут же подхватываемый горной стихией.

– Это молитвенные гируэты, – пояснил Пит, проследивший за взглядом Алекса. – Человек, который поместил их, был освобожден от обязанности молиться, так как все, что можно просить у бога, уже начертано здесь.

Дорога, если ее можно было назвать таковой, вела вдоль обрыва, и у Надежды Николаевны перехватывало дыхание от звука падающих камней. Она каждый раз лихорадочно оглядывалась из-за страха, что кто-нибудь из них сорвется вниз.

– Смотрите только вперед, – советовал Пит, вытирая капли пота.

Впереди показалась каменная ступа, выглядевшая словно купол церкви, только без креста.

– Здесь передохнем, – крикнул Пит.

Алекс заметил, что они спугнули грифов, которые заняли оборонительное положение всего в нескольких метрах от них. Птицы агрессивно и молчаливо смотрели на незнакомцев, и от их неподвижной враждебности мороз бежал по коже.

Путники уселись на камни, достав нехитрые продукты.

– Что это?! – в ужасе воскликнула Надежда Николаевна.

– Где?

– В-о-о-т! – она, заикаясь, указала на землю.

Алекс подошел поближе.

– Волосы, зубы… Чьи?.. Человеческие?!

Пит даже не сдвинулся с места и, продолжая с аппетитом поедать лепешку, между делом объяснял.

– По-вашему, это кладбище. Но своеобразное. Тибетцы считают, что раз со смертью человека его духовное начало покидает тело, то нет необходимости больше заботиться о нем. Монахи приносят сюда трупы, свежуют, снимая мясо с костей, затем кувалдой раздробляют каждую кость на мелкие кусочки, чтобы их могли проглотить грифы.

– Ничего не скажешь, экологический способ избавления от умерших тел, – Надежда Николаевна зябко пожала плечами.

– Да вы садитесь, отдохните. Впереди еще очень долгий путь, тем более, что мулов придется оставить здесь, – предложил Пит.

– Мы постоим, – ответил Алекс – кусок не лез ему в горло. – Теперь понятна враждебность птиц. Они подумали, что мы покушаемся на их пищу. Б-р-р!

Дальнейший путь пролегал по тропинке, которая сужалась над расщелиной в скале. Волосы вставали дыбом при виде бездонной пропасти почти у самых ног, и только туземцы равнодушно скользили по тропинке, бережно держа на руках драгоценную ношу. Наконец они добрались до вырубленной в скале узкой лестнице. Видимо, их подъем не остался не замеченным, потому что их уже встречал любезный монах в желтом плаще и шапочке с наушниками такого же цвета. В правой руке он держал молитвенный гируэт, который непрерывно вращал. Рядом стояли еще два монаха.

– Я вас ждал, – на неплохом английском поприветствовал монах.

– Вы говорите по-английски? – удивился Алекс.

– Да, – он был любезен, но немногословен, и только его бездонные карие глаза светились добрым светом. – Прощайтесь, – он кивнул в сторону Маши.

– Разве мы не останемся с ней?

– Нет! Этот путь она должна пройти сама.

1720 г. Франция. Париж

После раута в Пале-Рояле Филипп не переставал думать о божественной мадам д’Аверн, ему претила сама мысль, что этот стареющий ловелас герцог Орлеанский посмеет посягнуть на неземное божество. И конечно же, ему хотелось еще раз увидеть ее и прикоснуться к ее пальчикам.

Но его ждало разочарование и вместе с тем неописуемое чувство восторга и гордости за женщину, посмевшую бросить вызов герцогу, а в его лице и всему высшему свету. Привратник доложил, что госпожа сегодня утром отправилась в Аменьен, а благодаря золотому, выданному ему в качество благодарности за словоохотливость, также поведал, что ночью в их доме случился скандал. Господин д’Аверн кричал на жену и требовал, чтобы она стала более любезной с регентом. Наутро бедная мадам расплакалась и, даже не взяв личных вещей, отправилась за защитой к своим родителям.

Филиппа охватило яростное негодование. «Мерзавец! Подлец! Ну, ты мне заплатишь за это! Владеть таким сокровищем и выставлять ее на продажу, словно лошадь в базарный день?! – бушевал он. – Я поеду в Аменьен и потребую, чтобы она развелась! Я завоюю ее любовь и смогу защитить!»

Ему не терпелось немедленно отправиться в путь, но он здраво рассудил, что мадам необходимо дать время, чтобы прийти в себя и объясниться с родителями. Он нисколько не сомневался, что люди, сумевшие воспитать такую дочь, не оставят ее без своей защиты и внимания.

А через два дня Филиппа ждал удар. Слухи по Парижу распространялись быстро, и, сидя за игровым столом, шевалье де Конфлан поведал ему последние новости. Несмотря на бегство жены, господин д’Аверн решил воспользоваться столь выгодным для него интересом регента к собственной супруге и, навестив герцога, выдвинул ему свои условия в обмен на жену.

– Представляешь, он потребовал у регента триста тысяч, чин капитана, губернаторство Наваррана в Берне, откуда был родом, и орденскую ленту, – хохотал шевалье. – Тебе не кажется, что это поистине королевская цена?

– И что дальше? – побелел Филипп.

– Ты же знаешь нашего Орлеана, когда он чем-то увлечен, то как маленький готов сделать все, лишь бы получить любимую игрушку.

– А мадам? – он не мог говорить.

– Получив все желаемое, новоявленный капитан поехал к тестю, о чем они говорили, осталось тайной, но только мадам под конвоем доставили в Париж, в дом некоего господина Дюнуайе, где наш регент провел несколько незабываемых ночей. Что с вами, маркиз? Вам плохо?

Филипп прикусил язык, чтобы не выпалить резкие слова, рвущиеся из сердца.

Этот рассказ настолько потряс Филиппа, что он поехал в квартал Маре, где напился до потери сознания. Это потом он решит, как поступить с негодяями, а сейчас ему было необходимо забыться.

Маркиз сидел за грязным столом в дешевом кабаке порочного квартала. Шум и хаос, царившие здесь, нисколько не мешали ему поглощать в огромных количествах дешевое вино. Напротив сидела представительница древнейшей профессии, уже довольно сильно потрепанная жизнью, с опухшим лицом и безразличным, равнодушным взглядом.

– Застенки Шабле переполнены узниками, два десятка виселиц от Гревской площади до Нового моста, на перекрестке Гийори летят головы с эшафота, каторжники на галерах Марселя, и все бесполезно! Знаешь, почему? – женщина пошатнулась и чуть не пролила вино мимо рта. – А потому, что навар, получаемый полицией, хорошее подспорье семье. Так чем эти копы лучше меня? – еле ворочая языком, философствовала дама. – Ничем! Правильно сказал святой отец на воскресной проповеди: в рай есть дорога, да никто не идет; ворота тюрьмы крепко закрыты, а люди стучатся. Права я? Нет, ты мне скажи, права?

Мутными от вина глазами Филипп посмотрел на собеседницу.

– Ангел! А он орденскую ленту, – маркиз икнул.

Этот диалог, который каждый из собутыльников вел сам с собой, похоже, устраивал обоих, и мог бы продолжаться до тех пор, пока один из них не свалился бы в беспамятстве под стол, но в этот момент Филипп получил увесистый подзатыльник.

– Бездельник! Пропойца! – рядом стоял Джо.

– Ты чего дерешься? – Филипп попытался встать, но лишь пошатнулся и опять прилип к скамье. – Я, между прочим, дворянин, – неожиданно вспомнил он о своей чести.

– Дворянин? А я вот сейчас сниму с тебя штаны да надеру задницу.

– Ха! Только попробуй! – маркиз хотел ударить кулаком по столу, но промахнулся и чуть не завалился на бок.

– Эх, дворянин, – укоризненно покачал головой старик. – Бродяга ты, а не дворянин, – но драться, впрочем, перестал.

– Попрошу без оскорблений! – Филипп погрозил Джо пальцем. – Здесь, между прочим, дама.

– А, нашелся! – у стола появился запыхавшийся Шарль. – Эй, Рыжий, сюда! – махнул он рукой.

– Друзья! – Филипп хотел что-то сказать, но, видимо, сбился с мысли и, хлебнув вина, посмотрел на женщину. – Ты кто?

– Изабэла, – женщина сдернула шаль и, обнажив дряблую грудь, беззубым ртом прошептала: – Познакомь меня со своими друзьями.

– Послушай, красотка, сейчас так много благородных дам, готовых дарить свою любовь даром, что нет надобности в твоих услугах. Брысь отсюда! – приказал Артур.

– Нет, пусть останется, – заупрямился Филипп. – И вы оставайтесь, выпейте со мной. А? – он жалобно посмотрел на друзей.

– Может быть, хватит? – Косой присел рядом. – Ух, и задал ты нам работенку, третий день тебя ищем. Пошли домой.

– Ему нельзя домой, – испугался Джо, который боготворил маркизу и боялся огорчить ее.

– Ну, нельзя, так нельзя, – не стал спорить Артур. – У меня отлежишься, – и он протянул Филиппу руку. – Вставай!

– Не-а, я здесь останусь.

– Косой! – одного взгляда хватило, чтобы огромного роста гигант легко перекинул Филиппа через плечо и потащил к выходу.

– Поставь на место! – вырывался маркиз, но силы были явно не равны. – Все, вы мне больше не друзья! – сказал он последнее, что еще мог сказать.

– Утром разберемся! – пообещал Артур.

2001 г. Россия. Москва

– Стоп! – закричал режиссер и поспешил к Федору. – В чем дело? Ты сегодня сам не свой.

Федор отвел глаза и молча, про себя, выругался. «Простой эпизод, а уже семь дублей! Семь!»

Ему было необходимо произнести всего пять слов, а он их все время забывал. Ему казалось, что все уже смеются над ним, и от этого еще сильнее нарастала злость.

– Не могу сегодня, голова болит.

– Ты же профи, это последняя павильонная съемка, завтра разберут декорации.

– Плевать! Не могу! – Федор повысил голос.

Режиссер вздрогнул и как-то странно посмотрел на актера, он знал его не один год, и ни разу Федор не позволил себе истерики. Он был профессионалом, причем старой закалки. За это его любили: и режиссер, и съемочная группа, а главное, публика.

– Федь, ну, правда, надо, – совсем по-отечески попросил Круглов. – Давай перекурим минут пятнадцать и повторим. Да?

– Да, – выдохнул Федор. – Извините меня.

– Ничего, бывает, – кивнул режиссер.

Ему сразу же принесли стул и горячий кофе с молоком и без сахара, как он и любил.

– Спасибо, – улыбнулся он миловидной женщине, помощнику режиссера.

– Что-нибудь еще? – его обожал весь персонал. При всей своей звездности, Федор был одинаково приветлив со всеми, и каждый мог сказать, что он дружен с великим Степановым. Его любили верхи и низы, не любил только тот, с кем он был сам собой.

– Нет, – он опять улыбнулся своей звездной улыбкой.

Федор закрыл глаза и тут же перед глазами появился Михеич.

Он увидел его впервые на вахте, при входе в училище. Старый седой человек в больших очках, с перевязанным проволокой отломанным ушком, в старом, потертом костюме и… с бабочкой. Его тогда так поразила эта бабочка, не к месту и не ко времени одетая, что мысль была одна – старик не в себе. Но, каждый раз проходя мимо, Федор вглядывался в это изборожденное морщинами лицо и ловил себя на мысли, что оно ему знакомо.