Нежелательные встречи, или Барбусы обожают тараканов (сборник) Константинов Евгений

— У него там щука на тройнике, а другой тройник кисть пробил насквозь!

— Вот сюжетец-то! Специально не придумаешь, — ухмыльнулся Андрей.

— Дурак, что ли?! — Виктор отбросил видеокамеру. — Давай, подплывай. Утонет ведь!

— Все, все, успокойся, — главный судья завел мотор, и лодка стала медленно приближаться к Гере.

Барахтавшемуся в воде спиннингисту приходилось нелегко. Без помощи со стороны на спасение можно было даже не надеяться. Сцепленная тройниками с его рукой, беснующаяся щука тянула в глубину. С такой ношей самостоятельно забраться на лодку казалось нереальным. До ближнего берега — метров тридцать, даже не до самого берега а до густой стены камыша, через которую еще продираться и продираться…

— Давай, давай, — поторапливал Андрея Виктор. Они подплыли совсем близко к тонущему, когда Виктор заметил над самой водой разноцветный плетеный шнур, тянущийся от Геры к его лодке. Он успел схватить шнур, прежде чем, получив толчок в спину, вылетел за борт.

Виктор и раньше падал из лодки и всегда — по своей вине. За мгновения, пока оставался под водой, успел подумать, что друг Андрюха не мог его вытолкнуть специально, но, вынырнув, понял, что ошибся. Тот успел заглушить мотор и теперь держал в руках его видеокамеру.

— С ума сошел?!

— Этот сюжет станет победителем конкурса, — голос Андрея даже не дрогнул.

— Ах ты…

Виктор замолчал, — нельзя тратить силы на разговоры. Ему очень не хотелось, чтобы следующие сто секунд стали последними в его жизни. Всякий раз, выпадая из лодки, он быстро находил самый верный способ спасения. Теперь спасением могла стать лодка Геры. Несмотря на тяжесть вмиг намокшей одежды, доплыть до нее хватило бы сил, но вместо этого Виктор потянул ее на себя за шнур, который во время падения в воду умудрился не выпустить из рук.

Хорошо, что плетенка была такой толстой, в противном случае он, наверняка порезал бы себе пальцы до самой кости. Виктор все равно порезался, но выступившая из ран кровь, ничего не значила по сравнению с тем, что лодка начала к нему приближаться. Наматывая шнур на рукав, он бросил взгляд на Геру, тот держался на плаву из последних сил. Зыркнул на Андрея, этот, не выпускал из рук камеру и, похоже, не собирался спасать своих вчерашних собутыльников. Главное — чтобы не мешал!

Виктор ухватился за борт, развернул лодку кормой к себе и, хорошо понимая, что забраться в нее со второго раза вряд ли удастся, вдохнул полную грудь воздуха, яростно заработал ногами, напряг мышцы рук и рванулся вверх. Ему повезло! Хотя могло и не повезти.

Плюхнувшись лицом в залитое водой дно и пребольно ударившись носом, Виктор не позволил себе ни секунды передышки. Вскочил, посмотрел в сторону Андрея, направившего камеру не на него, а на Геру. Вот же гад!

Заводить мотор не было времени. К тому же на винт могла накрутиться плетенка — с одной стороны обмотанная вокруг рукава Виктора, с другой — привязанная к приманке с крючками, застрявшими в щучьей пасти и руке Геры. Проще было на этой самой плетенке подтянуть к лодке самого Геру. Что Виктор и сделал.

Спиннингист, не утонувший до сих пор только чудом, вцепился в корму свободной рукой и смотрел на спасителя сумасшедшими глазами. Щука тоже смотрела на Виктора, ему очень хотелось верить, что у нее не осталось сил сопротивляться. Во всяком случае, сейчас щука была бревно — бревном, возможно, пока Виктор подтаскивал ее к лодке, рыбина испытала болевой шок.

В ее пасть, усеянную острейшими зубами, можно было просунуть кулак, растопыренные бело-красные жабры, сочащиеся кровью, подрагивали, еще больше крови лилось из руки Геры, прижатой к щучьей голове, благодаря крючку, пробившему насквозь кожу между пальцев.

Требовалось извлечь крючок, к примеру, перекусив его жало кусачками. Но сталь крючка была слишком толстой, чтобы с ней справились кусачки швейцарского ножа, который Виктор всегда имел при себе. Зато помимо других причиндалов, в «швейцарце» имелись ножницы.

В экстремальных ситуациях Виктор никогда не медлил с принятием решения. Вытащив из кармана нож и открыв ножницы, он схватил Геру за плененную руку, примерился и дважды чикнул лезвиями по его коже в направлении крючка. Каким бы изможденным ни выглядел Гера, завизжал он, словно попавший под нож поросенок. Но главное — свобода! Еще одно движение ножницами, и свободной от шнура стала щука, тут же скрывшаяся в глубине.

Теперь Гера должен был забраться в лодку, но не тут-то было! Мало того, что, одет он был, как и Виктор — по-осеннему, и все это, намокшее, добавляло веса, так Гера еще и выбился из сил. Одной рукой он все же держался за борт, за вторую, окровавленную, Виктор, зажмурившись и скрежеща зубами, тщетно пытался вытащить приятеля из воды.

Тащить вдруг стало легче, еще легче. Открыв глаза, Виктор увидел Андрея, который успел вплотную приблизиться к ним на своей лодке и теперь тянул Геру вверх, ухватившись сзади за воротник его куртки. Вот уже Гера лег на борт грудью, еще чуть-чуть — животом и… все! Спасение!

— Цепляй нас и тащи на базу! — крикнул Виктор Андрею. — Быстрей, быстрей!

* * *

Первым делом следовало вычерпать из лодки воду, что Виктор и сделал, воспользовавшись ковшиком. Его всего трясло — и от перенапряжения, и от холода. Еще больше колотило Геру, который сумел членораздельно произнести первые слова лишь после того, как Андрей взял их лодку на буксир:

— В-водка в-в рюкз-заке, — выдавил он.

Бутылка нашлась быстро, она, кстати, оказалось початой, видимо, Гера успел с утра опохмелиться. Прежде чем поднести горлышко к его губам, Виктор полил водкой рану, смотреть на которую было страшно. Гера зажал ее носовым платком. Они опустошили бутылку в два приема, молча и без всякой закуски. Хмель в голову не ударил, но полегчало, хотя они так и не заговорили до самой базы.

Андрей пришвартовался к пирсу, после чего лодку Геры вытащил на треть на берег и стал смотреть, как из нее вылезают вчерашние собутыльники. Он не ошибся в догадках, что должно произойти дальше, и даже не стал защищаться от первого удара, когда подскочивший Виктор врезал ему кулаком в челюсть. Схватившись за лицо, Андрей согнулся и после следующего удара — по уху упал на песок. Виктор бросился на него, надавил коленом на грудь и стал бить, куда попало. Андрей был и выше, и коренастей, и явно сильнее Виктора, но он не сопротивлялся, только подставлял руки под его кулаки.

— Хватит, — предотвратил Гера очередной удар и оттащил Виктора от закашлявшегося главного судьи. — Пусть лучше он меня в травмпункт отвезет…

* * *

— Простите меня, мужики, — сказал Андрей, вырулив на трассу, ведущую в город. Его левый глаз припух, в ухе запеклась кровь, нижняя губа — рассечена.

Потерпевшие сидели на заднем сидении во всем сухом — к имевшейся у каждого запасной одежде Андрей добавил кое-что из своей. К тому же он отдал Виктору все оставшееся пиво, а Гере вручил бутылку водки — в качестве «обезболивающего» перед предстоящей операцией. Прижимая к груди покалеченную руку и не отрываясь от окна, Гера время от времени «обезболивался», хмурый Виктор ограничивался пивом.

— Я не хочу душой кривить, понимаете? Нахлынуло что-то, словно дьявол на ухо шепнул, чтобы я шанс свой не упустил. Чтобы зафиксировал последние сто секунд жизни человека и за этот сюжет награду получил…

— Сволочь ты, — тяжело вздохнул Виктор.

— Да признаю, признаю! — Андрей ударил ладонями по рулю.

— Тогда признайся вот еще в чем. Если бы мы оба все-таки утонули, что бы ты сделал?

— Наверное, сошел бы с ума.

— Это потом, — Виктор открыл новую банку пива. — А сначала — смонтировал бы сюжетец и принес бы флэшку по известному адресу, надеясь победить в конкурсе. Так?

— Была такая мысль, — Андрей обернулся и посмотрел Виктору в глаза. — Видишь — не вру! Но потом, когда ты — Герку… сам почти подыхая… Я понял… Понял!!!

— Ты лучше поторопись.

— Да я итак гоню, дорога-то свободна. На удивление… — Андрей проводил взглядом съехавшую в кювет фуру. — Наверное, водила за рулем уснул.

— И вон тот заснул? — Виктор показал на останки сгоревшей легковушки. — Вчера ее не было.

— Чего-то я на улице ни одного человека не заметил, — сказал Гера, когда они миновали очередную деревню.

— Это в Саратовской губернии тихий час ввели? — пошутил Виктор.

— Или все повымирали, — хмыкнул Гера.

Андрей промолчал, сосредоточившись на дороге. Очередная деревня тоже оказалось безлюдной. Зато километра через три, на перекрестке они, наконец-то, увидели человека — гаишника, поднявшего жезл, призывая остановиться.

— Командир, извини, если превысил, — высунулся в окошко Андрей. — Друг в беду попал, в травмпункт торопимся.

— Сегодня многие в беду попали, — гаишник проигнорировал протягиваемые Андреем деньги. — Если вам в город, то езжайте в объезд, впереди дорога перекрыта.

— А что случилось?

— Заправка взорвалась, люди погибли…

* * *

— Да что же это такое! — всплеснул руками хирург, увидав рану Геры. — Ну, денек, ну, смена!

— Много травмированных? — поинтересовался Виктор, придерживая слегка покачивающегося приятеля.

— Не в этом дело! просто почти у всех пациентов травмы какие-то нестандартные. Вот каким образом он умудрился так себе руку раскромсать?

— Это я его — ножницами, когда рыболовный крючок вытаскивал.

— Вы в своем уме, молодой человек?

— Евгений Григорьевич, — сунулась в кабинет медсестра. — Только что позвонили, сказали, что при подъезде к городу пассажирский поезд с рельс сошел, много жертв.

— О, господи! Давайте, скорее этого в операционную, пока новых привозить не начали…

Уже через несколько минут Виктор усаживал Геру с забинтованной рукой в машину. Тот слегка протрезвел и выглядел очень расстроенным.

— Как же мне не повезло! До конца сезона не смогу в руки спиннинг взять, — пожаловался он. — Два соревнования пропустить придется…

— Витя, ты, вроде, говорил, что с устроителем акции в одном купе? — спросил Андрей, заводя машину. — Не думаешь, что это он твой кофр спер?

— Не исключено. Он вообще какой-то странный был. Ну, разве может нормальный человек такую тему для конкурся придумать!

— Мне очень интересно, сколько обладателей видеокамерами принесут флэшки с сюжетами по заданной теме?

— И мне интересно. Дуй к магазину.

* * *

— Не узнаю город, — сказал хмурый Андрей, несясь по пустынным улицам. — Где народ? Куда подевался?

— Прячутся твои земляки. Посмотрели вчерашний «Саратовский досуг», покумекали, и решили лишить себя удовольствия оказаться под объективами папарацци, мечтающих заснять последние сто секунд их жизни…

— А вот и ваш народ, — показал Гера здоровой рукой на толпу, образовавшуюся перед тем самым магазином, к которому они так спешили.

Толпа шумела. Некоторые держали перед собой видеокамеры, будто в ожидании предстоящего шоу. Виктор обратил внимание на парнишку, у которого камера была в левой руке, а правая покоилась на косынке в гипсе. У кого-то была перебинтована голова, кое-кто, судя синякам и ссадинам, недавно побывал в драке.

— Странно, — обернулся он к Андрею, который вслед за ним проталкивался в передние ряды. — Сборище, наверняка, несанкционированное, и ни одного мента.

— Они все в штатское переоделись, — сказал кто-то.

— Почему?

— Ну как же! По ящику сообщили, — Виктор узнал в говорившем старичка с «чапаевскими» усами. — Вчера среди белого дня одного мента топором зарубили, другому нанесли ровно двадцать восемь ножевых ранений, третьему…

— За что? — перебил Виктор.

— Сейчас все узнаем, — старичок поднял над головой видеокамеру.

Протиснуться дальше сквозь плотную толпу казалось бессмысленно, и Виктор остался на месте, глядя в открытый экранчик камеры «чапаевца». На нем он увидел Виктора Викторовича, с толстенным кожаным кейсом в руках и рядом с ним — загорелого мужика в засаленной бейсболке, с которым Виктор ехал вчера в автобусе. Но вчера мужик не размахивал ножом, а теперь сверкающее на солнце лезвие так и мелькало перед носом Виктора Викторовича. Толпа притихла, и стал отчетливо слышен голос владельца ножа.

— Повыпендриваться захотел? Да кто ты такой, чтобы людей на убийство провоцировать? Последние сто секунд жизни, видите ли!!! А что если сейчас все они заснимут твои последние сто секунд жизни? — загорелый приставил нож к горлу устроителя конкурса.

— Зачем же передергивать, — не моргнув глазом, сказал тот. — Ведь я совершенно четко объявил тему: «Последние сто секунд жизни ЧЕЛОВЕКА».

— А ты — не человек что ли?! — взъярился загорелый.

— Спокойно!

— Спокойно? А ты знаешь, что после твоего объявления в городе началось? Что с людьми сделалось?

— Может быть, люди превратились в зверей? — усмехнулся Виктор Викторович.

Теперь вместе с загорелым взъярилась вся толпа. Те, кто стоял в задних рядах, стали напирать на передние, свободного пространства перед входом в магазин становилось все меньше. Через экранчик видеокамеры «чапаевца» Виктор увидел, как его тезка оттолкнул мужика с ножом, запрыгнул на столик с рекламными буклетами и поднял над головой кейс.

— Люди! Я предложил вам честную игру. И многие ее приняли. Многим удалось зафиксировать последние сто секунд жизни человека. Флэшки с этими сюжетами — здесь! Вы хотите их посмотреть, чтобы определить победителя?

— Да! Нет! Да пошел ты в жопу… — отозвалась толпа.

— В таком случае — разбирайтесь сами! — Виктор Викторович щелкнул замками на кейсе и, размахнувшись, подбросил его высоко-высоко.

В полете кейс открылся, и из него на головы сотням человек посыпались фдэшки и деньги. Сотни рук взметнулись вверх, но ничьи пальцы не смогли схватить ни одной купюры, — они почему-то таяли и исчезали в воздухе.

Виктор рванулся вперед, расталкивая всех, задравших головы, безуспешно потрясающих жадными руками. Он хотел добраться до виновника происходящей вакханалии. Он смотрел на своего тезку, возвышавшегося надо всеми на шатком столике, и жаждал вцепиться ему в горло. Он не успел. Точно так же, как таяли в воздухе пятитысячные купюры, растаял и его вчерашний попутчик.

Виктор не считал себя драчуном, но сейчас он готов был набить морду любому. Первым, кто попался ему под руку, оказался старичок с «чапаевскими» усами, наставившего на него свою «Сотню»… 

Зверинец

— Барсик!

Николай Колчин, которого все называли просто Кыля, дернулся и со стоном перевернулся на другой бок.

— Барсик, Барсик, Барсик…

Это было издевательством. Какого, спрашивается, черта орать под окнами? Надрываться, зовя гуляку-кота! Ну, гуляет себе, так и пусть гуляет, когда есть захочет — сам придет. Так, нет же, соседка — дура — делать ей нечего, взяла за правило орать на всю улицу…

— Барсик!!!

— О, Господи! — взмолился Кыля, открывая глаза. — Когда же это закончится!

Урезонивать соседку бесполезно. Она Кылю даже слышать не хотела. На дворе — день, имеет право. Но Колчин-то отработал сутки. И не каким-то там охранником, а дежурным по инкассации, что подразумевало организацию работы трех десятков маршрутов, прием и выдача оружия, раций, сумок с деньгами, заполнение массы документов… Поспать ночью удалось от силы часа четыре — на стульях и в одежде. К тому же два раза просыпался из-за расшумевшихся крыс…

Шутки шутками, а однажды в его смену крыса укусила охранника за мочку уха. Тот, задремавший в коридоре — тоже на стульях, так на пол и свалился. Спросонья подумал, что его током ударило. Но при чем здесь ток — поблизости ни проводов оголенных, ни даже розетки. Зато на мочке уха отчетливый такой «вампирский» укус и кровь. Утром позвонили в «скорую», объяснили, что да как, но медики так и не приехали, а перезванивать не стали, понадеялись, что обойдется. Обошлось.

Одно время крысы повадились навещать квартиру Колчина, которая была на первом этаже обычной «хрущевки» на набережной. На кухне, за газовой плитой крысы прогрызли пол, и время от времени устраивали шоу. То по бельевой веревке на передних лапах к развешанной сушиться вобле подберутся, то провод от холодильника перегрызут, то хлебницу распотрошат. Однажды все та же соседка-дура в дверь позвонила и сказала Кыле, что у него на кухне крыса на форточке сидит. Как же та крыса пищала, когда он ее форточкой прихлопнул!

Кыля не считал, сколько всего перебил в собственной квартире крыс — много. Иногда ночью специально затаивался на кухне с рашпилем в руках, чтобы уничтожить очередную обнаглевшую тварь. Но однажды, когда увидел сразу двух маленьких светленьких крысят, рука у Кыли дрогнула и вместо того, чтобы привычно задействовать рашпиль, он подбросил хвостатым хлеба.

Удивительно, но с тех пор крысы посещать его квартиру перестали. Зато повадились мыши. Но они особо не досаждали, не шумели.

Муравьи и тараканы, которые то появлялись, то пропадали, Кылю вообще не волновали. Комары — другое дело, как-то даже под новый год искусали. С ними он боролся всякими современными средствами. Сложнее было с воронами — порой так раскаркаются, что хоть отстреливай. Охотничья двустволка у Кыли имелась, но не палить же из него в центральном округе Москвы — штрафанут, да еще ружье конфискуют. Он купил рогатку, которой до сих пор ни разу не воспользовался, — деревьев во дворе было много, но если он даже замечал среди веток и листвы опостылевших каркуш, то стоило открыть окно, как они тут же улетали — чувствовали опасность.

С кошками у Кыли был мир; будучи заядлым рыбаком, он постоянно возвращался домой с окуньками и другой рыбешкой — для того же Барсика. А вот собаки иногда доставали. Как начнут под окнами лаять или выть, — сил нет. Не один раз приходилось Кыли вставать среди ночи и выходить на улицу, чтобы, имитируя, как поднимает с земли камень, прогнать кобелей-сук…

Но вся эта живность и шумевшие под окнами машины не так раздражали Колчина, как двуногий «Зверинец» — так он называл соседей по дому, собиравшихся на лавочке под его окном!

Раздражали не только соседи, но и бомжи, проникавшие в подъезд, распространявшие зловоние и заразу; и скандалящая на улице пьянь; и гогочущая ночь напролет молодежь; и дворник, начинавший мести улицу в шесть утра; и сантехники, минимум раз в неделю приезжавшие по вызову и начинавшие возиться с канализационным колодцем, чтобы устранить очередной засор; и дети, которые галдят, да еще и под самым окном с мячом резвятся…

Сантехники, конечно же, делали нужное дело, но зачем же так орать, когда ты всего-навсего трос в недра колодца запихиваешь? Зачем людей будить? Нельзя, что ли по-тихому работу выполнить?! Детям Кыля грозил из окна пальцем и убеждал идти играть в мяч на школьную площадку; бомжей от своего подъезда со временем отвадил, не мудрствуя лукаво, угрожая двустволкой; в отношении местных алкоголиков пришлось вызывать милицию — помогло; с молодежью приходилось разбираться тет-а-тет, выходить на улицу и по-людски объяснять, что во дворе слишком сильная акустика, а спать хочется — обычно тоже помогало; на дворника, плохо понимавшего по-русски, пришлось жаловаться в ЖЭК…

А на соседа с четвертого этажа кому жаловаться? Который в этой «хрущевке» с момента ее постройки живет, и который на одно ухо глухой, зато очень любит поговорить с тем же дворником. Очень громко рассказывать, сколько рыбы поймал в реке, до которой от подъезда пешком — три минуты. Кыля там не рыбачил принципиально. Ну, какой интерес забрасывать спиннинг, глядя на многоэтажки и слушая близкий шум машин!

Глухого он на дух не выносил даже не за то, что тот ловил не удочкой или спиннингом, а добывал рыбу сеточными экранами, после чего продавал у метро «Полежаевская», выдавая за экологически чистый продукт. Глухой был так жаден, что ни разу не угостил даже самой маленькой рыбешкой того же Барсика. Более того, однажды Кыля стал свидетелем, как сосед врезал гуляке-коту ногой в живот, словно футбольный мяч наподдал. Если бы хозяйка Барсика такое увидела, она бы Глухого убила.

Кыля не поленился — встретил Глухого в подъезде и предупредил, что если нечто подобное повторится, сосед оглохнет и на второе ухо. Дня через два, ни свет, ни заря Кыля вскочил с кровати от дикого кошачьего взвизга. Высунулся в окно и успел заметить удаляющегося по направлению к реке Глухого… Днем, когда пошел за пивом, увидел у песочницы на детской площадке Барсика — грозу местного кошачьего племени. Только вид у гуляки-кота был донельзя жалкий: уши прижаты, хвост по земле волочится. Не иначе это Глухой на хвост наступил, а, скорее всего, дверью перебил.

Помимо пива и вяленого леща Кыля купил мороженого минтая. На обратном пути завернул на детскую площадку и подбросил рыбку инвалиду. Барсик — только этого и ждал — впился зубами минтаю в голову, утащил за песочницу, но тут же вернулся и лизнул кормильцу руку, которой он собрался его погладить. Кыля усмотрел в этом что-то сравни благородству, что ли. Положил-таки ладонь Барсику на голову — теперь уже не погладить, а как-то, может быть, проникнуться с котом сознанием. На какое-то мгновение Кыле показалось, что проникнулся…

Но каким бы ни был для Колчина неприятным человеком Глухой, больше всего его напрягали другие соседи — тот самый Зверинец. Соседи не были плохими людьми, просто Кыля их не понимал и, сколько ни старался, понять не мог. Они не мешали ему спать ночью, как те же бомжи-крысы-алкоголики-собаки-вороны; они не будили его рано утром, как метущий тротуар дворник и зовущая Барсика дура-соседка; они просто собирались вечерами у лавочки перед подъездом Кыли и проводили время, покуривая, попивая вино и пиво и треплясь о том, о сем.

Все они были немного моложе Кыли — три женщины и один мужик, который работал таксистом. Иногда вокруг них кучковались дети, добавляя в общий базар свою толику. Имен соседей Кыля не помнил и, скорее всего, не узнал бы их в лицо, встретив на улице в другом месте. Зато они, кажется, знали всю его подноготную. Ну, прямо, как старушки шелепихинские. Старушкам-то простительно, они в другое время росли, им больше ничего делать не остается, как у подъездов сплетничать. Но почему Зверинец-то старушенциям уподобляется?!

Кыля, как и многие его друзья, всегда чем-то занимался: рыбалка-охота, ягоды-грибы, футбол-хоккей, музыка-книги, филателия-нумизматика, преферанс-шашки-шахматы-нарды-домино-пинг-понг. И хорошее кино Кыля любил, и по случаю театр посещал с удовольствием. Разве что в политике не разбирался.

Так и Зверинец не разбирался. Периодически Кыля был вынужден выслушивать, о чем они гутарят — акустика-то во дворе — о-го-го! О всякой фигне его милейшие соседи гутарили: знакомых обсуждали, разные покупки, вредность начальства… Каждый день одно и то же, на лавочке под его окном.

Как же Кыля ненавидел эту лавочку!!! Вот взял бы, да и сжег. Или разломал к чертям собачьим, или облил каким-нибудь креозотом, чтобы присевший на нее, потом не отмылся. Так ведь, опять-же нельзя — добрейшей души соседи сразу вычислят, кто диверсант. Здесь и вычислять не надо — Колчин не раз во всеуслышание заявлял, что мечтает от этой лавочки избавиться.

Не раз и не два Кыля пытался объяснить этим людям прелесть точно такого же отдыха, но не у подъезда, а на природе, на набережной, до которой всего-то шагов сто. Там, если спуститься к самой воде, и костер можно разжечь, шашлычки приготовить, и орать в голос, никому не мешая, а посидеть вместо лавочки можно на поваленных деревьях.

Зверинец его не понимал: наш подъезд, наша лавочка, имеем право. Да, право они имели, только не хотели учитывать, что окна их квартир на четвертом-пятом этажах, а у кого-то вообще на противоположную сторону выходят. А у Кыли — вот они окна — до лавочки доплюнуть можно.

И ладно там бабы, но таксист-то, муж одной из них, что хорошего нашел для себя в таком времяпрепровождении?! И ладно бы он с ними пил хотя бы пиво, так нет, давно завязал таксист с алкоголем — по его же собственным словам, ему достаточно пятьдесят капель принять, чтобы разбуяниться, а в тюрьму не хочется.

Ну, допустим, один разок позволительно с подругами жены лясы поточить, но он с ними каждый вечер — чего-то рассказывает, чему-то ржет в голос. При этом по телевизору могут показывать бокс, баскетбол, чемпионат мира по футболу, когда все нормальные мужики от экранов оторваться не могут. Таксисту же подобные мужские радости по-барабану. Странный человек. А, может, и не человек вовсе. Какой-нибудь инопланетянин. С себе подобными на своем языке обсуждает неземные проблемы, и все человеческое им глубоко чуждо…

— Барсик!

Вот не хотел сегодня Кыля пить, но, видимо, придется. Вообще-то до следующей смены у него больше двух суток, так что можно себе позволить. Правда, завтра утром он собирался с лучшим другом Лёхой Леонидычем смотаться за грибами под Звенигород. Говорят, пошли первые опята, а такой случай упускать нельзя.

Да, сейчас лучше выпить, чтобы нервы успокоить, и перестать думать, каким бы наиболее изощренным способом изничтожить и Глухого, и Кошатницу, и весь Зверинец.

Еще больше успокаивало Кылю купание в Москве-реке.

Не просто купание, он взял за правило Москву-реку переплывать. И не просто переплывать, а со стограммовой бутылочкой водки в руке, чтобы опустошить ее на противоположном берегу, отдыхая и наслаждаясь сравнительной тишиной. Сюда могли добраться только такие же, как он, пловцы, потому, что и выше и ниже по течению проход к реке был невозможен из-за заборов с колючей проволокой. Вроде бы, Москва — вон они, многоэтажки и краны Западного речного порта, а тут — почти километровая «глухомань».

Потому-то и облюбовала эту глухомань семейка бобров, невесть каким образом сюда добравшаяся. Кыля был поражен, когда, в очередной раз переплыв Москву-реку, увидел поваленную в воду иву, ствол которой невысоко от земли — словно песочные часы. Как опытный охотник, он, конечно же, сообразил, что это проделки бобового племени, а бобров он очень даже уважал. В отличие от Лёхи Леонидыча, который однажды на рыбалке оступился в бобровую тропу, расшиб локоть, да еще и спиннинговую катушку сломал.

Вообще-то Кыли было жалко деревья, но тут уж ничего не поделаешь — матушка Природа разруливала. Впрочем, бобры и не наглели: со временем повалили шесть-семь ив и тополей, соорудили себе подземное жилище и на этом, кажется, утихомирились. Кыля много читал про этих зверьков и не переставал ими восхищаться. Это ж надо — сооружать под землей настоящие многокомнатные квартиры, строить плотины, при этом не враждовать с другими представителями животного мира, питаясь лишь корой и ветками деревьев, травянистыми растениями и, как слышал Кыля, — желудями.

Для Кыли соседство с бобрами оказалось настоящим подарком. Он стал переплывать реку не от случая к случаю, а постоянно, иногда дважды в день. Теперь уже не только с маленькой бутылочкой в одной руке, но и с «букетиком» ивовых веточек, которые наламывал на своем берегу. Гостинец для бобров, который он оставлял рядом с батареей пустых бутылочек, и букетик к следующему посещению глухомани всякий раз исчезал.

Такое продолжалось примерно с месяц. Кыля переплывал реку, обнаруживал новые следы деятельности бобрового племени, оставлял для них букетик, за три приема выпивал в одиночестве сто граммов и — домой. А потом, в один прекрасный вечер, одиночество оказалось нарушено. Из воды у его ног показались сразу три бобровые морды. Носатые, усатые и зубастые, с маленькими прижатыми ушами и черными глазками.

— Привет! — сказал им Кыля, ничуть не испугавшись. — Как жизнь бобровая?

Два грызуна моментально скрылись под водой, третий, поводив носом, выбрался на берег. Он был крупным, размером, наверное, с лайку, только более заматеревшим, что ли. Лапки короткие, между пальцев — перепонки, а позади — хвост, похожий на лопасть весла. И у него был очень красивый, густой, черный с отливом мех.

Некоторое время Колчин и бобр разглядывали друг друга. Потом бобр подошел к букетику ивовых веточек, взял передними лапами одну и принялся ее грызть. Это выглядело так прикольно, что Кыля не отказал себе в улыбке. Вообще-то он был заядлым охотником, и доведись ему, оказавшись с ружьем в руках где-нибудь в Тверской области на берегу какой-нибудь реки-Медведицы увидеть бобра, рука, наверное, не дрогнула бы — выстрелил бы в зверька. А, может, и не выстрелил бы…

Бобр, казалось, читая мысли охотника, оторвался от трапезы и уставился на него подозрительным взглядом. Хотя, какой у бобра может быть взгляд? Подозрительный, благодарный, несчастный, злой? Зверек, он и есть зверек.

— Может, выпьешь, приятель? — спросил Кыля, протягивая зубастому наполовину полную мензурку.

В ответ «приятель» потянул Кыле зажатую в лапе, наполовину обгрызенную ивовую веточку.

— А вот, давай! — ничтоже сумняшеся, он сполз поближе к зверьку и взял веточку. — Вот, давай, сначала я выпью и этой фигней закушу, а потом ты сделаешь то же самое. Выпить на брудершафт, извини, не могу.

Бобр, конечно же, ничего не ответил, но Кыле показалось, что зубастый прекрасно его понял. А черт его знает, может, звери всегда понимают, что им говорят люди. Просто ответить не могут. А если и отвечают, к примеру, как тот же Барсик, своим мяуканьем, так и люди этого понять не могут — не доросли до кошачьего языка. Впрочем, и Кылин соседский Зверинец, тоже его слова не понимал или не хотел понимать. А вы говорите — борбы-кошки-собаки…

Кыля пригубил водку и, вновь протягивая бобру мензурку, как и обещал, вгрызся в горькую ивовую веточку — так себе закуска. Кажется, бобр поступок оценил, потянулся носом к маленькому горлышку, нюхнул и тут же передернулся всем своим заматеревшим телом. Так, бывает, пьяницы передергиваются после принятия очередной дозы алкоголической отравы. Кыле не понравился вкус ивы, «приятелю» не понравился запах водки. Кыля сплюнул горечь, бобр еще немного покрутил головой, затем по-хозяйски собрал весь букетик, притащенный человеком с противоположного берега, и, посмотрев Кыле в глаза, ретировался в реку.

— Покедова, приятель, — сказал на прощание Кыля. — Впредь я буду называть тебя Леонидычем. В честь своего лучшего друга. Который, если говорить правду, бобров ненавидит. Ничего, вдруг проникнется, что его именем, то есть отчеством… Да, какой там — проникнется! Как бы морду мне не набил за такие приколы. С другой стороны, почему бы и не подколоть, сам-то Лёха Леонидыч известный приколист…

В тот раз Кыля был мало того, что после суток и абсолютно не выспавшийся, так еще и хорошенько поддатый. Как еще реку-то переплыл! От берега до берега — побольше длины футбольного поля. Но в этом плане Кыля, хоть и щуплый внешне, был внутренне закаленный — дай бог каждому — не напрасно в погранвойсках на Финской границе служил.

А еще у Николая Колчина было очень хорошо развито воображение. (Время от времени он мог представить себе такую кровищу кингятинскую, что даже не в квадрате, а в кубе покруче выходило — в лес со своими мозгами-сердцем-печенью-почками-конечностями не ходи, да не обидится Кивен наш Стинг).

На следующее утро о встрече с бобрами он даже не вспомнил. Вспомнил днем, когда уже по привычке собрался идти купаться. И вот тут-то ему слегка поплошало. В плане — была ли встреча на самом деле, или просто воображение не на шутку разыгралось?

Не мудрствуя лукаво, решил проверить. Тупо выпил водки, благо на работу предстояло выйти через сутки, догнался пивком, прихватил бутылочку, наломал ивовый букетик, и поплыл на ту сторону Москвы-реки.

Надо сказать, что переплыть ее было не так-то просто. Во-первых, — ширина; во-вторых, — течение, довольно-таки неслабое, в-третьих, — снующие туда-сюда воднотранспортные средства… Нет, Николай Колчин со всеми этими проблемами, конечно же, справлялся, но справлялся во многом, благодаря некой своей ауре, или даже какой-то снисходительности Всевышнего…

Кыля не знал, кто или что его оберегает в этих заплывах, хотя, на самом деле, это было очень экстремально — не удивительно, что до сих пор никто не удосужился повторить пример «пловца на тот берег». Получалось, что бобровый ландшафт — исключительно его место! И для Кыли это было очень важно. Он за бобровый ландшафт был готов сражаться, отстаивать на этот ландшафт свое мифическое право. Он проникся…

Еще он вспомнил, что неоднократно видел сны про реку, текущую мимо его дома, будто бы она очень сильно обмелела, превратившись буквально в ручеек, который можно перепрыгнуть. Другие сны были о том, как он над рекой летает — самостоятельно, без каких-то приспособлений. Сном вполне можно было назвать и общение с бобрами, если не учитывать, что «сон» этот длился уже больше месяца. А, может, во время очередного заплыва Кыля все-таки утонул и теперь существует не в том мире, в котором родился, а в каком-то параллельном?

— Барсик, Барсик, Барсик… Пойдем домой, Барсик.

— Да, идите уже домой, чтоб вас! — прорычал Кыля себе под нос, но, возможно, достаточно громко для того, чтобы Кошатница услышала его через открытую на кухне форточку. Да — плевать. Проявит соседка недовольство, так он ей тут же в глаза выскажет все, что о ней думает.

Кыля распахнул холодильник. Необходимый в данном случае напиток присутствовал. Пусть и в початой бутылке, но все-таки наполовину полной, а не наоборот. Тем более, и стограммовая бутылочка притулилась к поллитрухе, словно подберезовичек к стволу березки.

«У кого подберезовичек — у того и праздничек!» — вспомнил он любимую поговорку Лёхи Леонидыча, достал наполовину полную, превратил ее в наполовину пустую и захрумкал соленым огурцом.

Не прошло и десяти минут, как Колчин плыл на противоположный берег Москвы-реки, зажимая в одной руке букетик ивовых веточек, в другой — тот самый «подберезовичек». Вообще-то, вода была прохладной, если не сказать больше — как-никак осень на носу. Но Кыля был закаленный, не напрасно же во время службы на заставе каждый банный день обязательно после парилки зимой нырял в прорубь, в остальное время года делал продолжительные заплывы. Его на заставе даже Моржом прозвали.

Моржи, бобры… Все лучше — чем представители дворового Зверинца. Лучше безмолвно общаться с бобром Леонидычем, чем с Глухим, таксистом и иже с ними. Как же хорошо, что Кыля обнаружил бобровый ландшафт, где хотя бы ненадолго можно абсолютно расслабиться!

Когда до берега осталось совсем немного, у Колчина вдруг заболел затылок — словно по нему палкой ударили. Давление, что ли, подскочило? Или переутомился, пока плыл. Он, конечно, устал, но не до такой степени, чтобы выпустить из рук букетик и «подберезовичек». Кыля перевернулся на спину — плывя в таком положении, сил расходовалось меньше, и он мог оставаться на воде очень долго, лишь бы не замерзнуть.

На берег выбрался немного ниже своего традиционного места — снесло течением. Прижимая руку с бутылочкой к голове и болезненно морщась, добрел до облюбованной площадки. На суше было теплее, чем в воде, но все равно прохладно. Похоже, сезон заплывов пора закрывать.

Чтобы быстрее согреться, Кыля решил, отойдя от традиции, опустошить бутылочку-подберезовичек не за три приема, а за два. Ему было как-то тревожно: может, из-за продолжавшей болеть головы, а, может, от нахлынувшего нехорошего предчувствия, что с возвращением вплавь на свой берег может и не справиться. Имелся вариант возвращения пешком — по мосту. Но, во-первых, это подразумевало огибание вплавь заборов с колючкой, а, во-вторых, идти в одних трусах по мосту, было как-то неприлично, могли и за психа принять. Нет, лучше уж собраться с силами и спокойно переплыть родную реченьку.

Напротив Колчина у самого берега из воды высунулась бобровая морда. За ней — еще одна, и еще три или четыре. Но постоянного его «собеседника» среди них не наблюдалось.

— А где Леонидыч? — нахмурился Кыля, чувствуя неладное. И тут же затылок отозвался новым уколом боли. Скривившись, он схватился за голову, и это резкое движение, видимо, испугало бобров, которые, все до единого мгновенно скрылись под водой.

— Леонидыча-то куда подевали? — крикнул он расходящимся по воде кругам.

Действительно — что могло случиться на этом безлюдном берегу с осторожным и опытным бобром? Разве что нашелся еще один пловец и прибил зубастого, воспользовавшись его доверчивостью?

Кыля вновь приложился к бутылочке, а когда пристроил ее к таким же опустошенным и поглядел на реку, которую вскоре ему предстояло переплыть, увидел нечто необычное.

На поверхности воды семь или восемь усатых бобровых морд в клиновидном порядке в довольно-таки быстром темпе удалялись от ближнего берега по направлению к Шелепихе.

— Эй! — закричал Кыля, поднимаясь на ноги. — Вы куда? Нельзя вам туда! Там же людей видимо-невидимо!

Если бобры его и слышали, то, скорее всего, не понимали. Или не хотели понимать? Голову Кыли пронзил очередной укол боли.

— Да, подождите же вы! — он бросился в реку догонять свихнувшуюся бобровую семейку.

Не тут-то было! Зверьки плыли заметно быстрее. К тому же их, в отличие от человека, практически не сносило течением. Кыля быстрей заработал руками и ногами и, кажется, погорячился. Ноги вдруг начало сводить. Он тут же сбавил темп, вновь перевернулся на спину и, глубоко вдыхая, стал подрабатывать только руками.

Все обошлось, Кыля благополучно выбрался на берег, только значительно ниже по течению, почти у самого автомобильного моста, связывающего Шелепиху и Фили. Под этим мостом Кыля Колчин в шестилетнем возрасте поймал своего первого ерша — из-подо льда, на зимнюю удочку с мормышкой…

Сейчас ему было не до рыбы, да и не до бобров. Ноги, слава богу, держали, но голова раскалывалась, и такая по всему телу разлилась усталость, что впору лечь прямо тут, не сходя с места, и отдыхать, отдыхать. Но — нет, у Кыли все же хватило сил доплестись по берегу до своей, спрятанной в кустах одежды. От этого места до его подъезда было рукой подать.

Трясущимися руками Колчин оделся-обулся и уже собрался подняться на невысокий обрывчик, когда услышал неподалеку мяуканье. Пройдя чуть дальше по берегу, увидел существо, из-за которого, собственно, и предпринял сегодняшний заплыв, едва Кылю не доконавший.

— Барсик, ты ли это? То у подъезда вместе со своей хозяйкой меня достаешь, теперь еще и сюда приперся!

Словно, отвечая на каждое слово, Барсик то прядал ушами, то вздрагивал хвостом, при этом неотрывно принюхиваясь к какому-то темному пятну на земле. Кровь? Ну, не краска же. А в воде у самого берега — болтается что-то непонятное… Кишки? Кто-то умудрился поймать крупную рыбину и здесь же ее выпотрошить? Но, где же тогда чешуя?

— Мяу… — жалостливо выдал кот и посмотрел снизу вверх в глаза Колчина.

— Пойдем отсюда, Барсик, — сказал тот. — Пойдем домой, кис-кис-кис…

Не без труда взобравшись на крутой обрывчик, Кыля оглянулся, ища Барсика, но не увидел кота.

— Кис-кис-кис, — на всякий случай повторил Кыля. Не показался и не ответил гуляка-Барсик. Ну, не спускаться же в его поисках обратно к воде! И без того сил не осталось…

Домой Кыля вернулся, что называется, никакой. Ноги-руки еле слушались, все тело зудело, словно веником из крапивы обхлестался, голова раскалывалась… А ведь отправляясь в заплыв на правый берег Москвы-реки, хотелось отдохнуть, расслабиться. Вот тебе и расслабился!

Требовалось срочно махнуть сразу сто граммов, закусить и — спать. Но перед этим — закрыть все окна, чтобы никакой Зверинец, как бы ни гутарил, ржал и вопил, не заставит оторвать голову от подушки.

Водка в холодильнике была, а на бельевой веревке досушивались несколько окуньков. Кыля сорвал самого крупного, не церемонясь, оторвал голову и ребра, содрал кожу со спинки, в которую сразу же жадно впился зубами. Налил в стакан водки, выпил. Налил еще, но теперь торопиться не стал — пусть уляжется.

Посмотрел в окно. Зверинец оккупировал лавочку в полном составе — три девицы и таксист. У девиц в руках пивные бутылки и пакетики с чипсами и фисташками, таксист обходится сигаретой. Кошатница-дура — чуть в сторонке, но все равно одним миром с ними мазана. Что-то давненько своего Барсика не звала. Барсик-то на набережной остался, возможно, до сих пор лужицу чьей-то крови обнюхивает…

А вот и Глухой нарисовался — с удочкой и рюкзаком за спиной. Удочка — для отвода глаз, рыбу он на браконьерские экраны ловит. Рюкзак у него в этот раз что-то уж слишком большой. Глухой стянул его с плеч, поставил рядом с крышкой канализационного колодца, вытер рукавом раскрасневшееся лицо — явно собирается о чем-то рассказать соседям по подъезду, но не торопится, заинтриговывает.

Вспомнив о налитой, но до сих пор не выпитой, Кыля исправил положение. Закусил окуньком — не очень просохшим, зато собственноручно пойманном на экологически чистом Истринском водохранилище. Не то что рыба, которую Глухой целый рюкзак наловил.

Тем временем Глухой уже начал о чем-то громогласно рассказывать оккупировавшим лавочку соседям, и те, не менее громко, стали ему отвечать, что-то спрашивать, ржать. Кажется, они о чем-то заспорили, и Глухой, в доказательство своих слов, принялся развязывать рюкзак. Любопытства ради Кыля приоткрыл окно.

— Страшно далеко вы от природы! — продолжая возиться с рюкзаком, орал Глухой. — Фомы неверующие! Говорю же, в сетке он запутался, а я как раз пришел ее проверять. Ну и бульником ему прямо по башке! Глядите, вот шкура…

Глухой вытащил из рюкзака пакет и достал из него скомканную, мокрую темно-коричневую, почти черную шкуру какого-то животного.

До переставшего жевать окуня Кыли дошло, что это шкура бобра. Неужели его зубастого приятеля Леонидыча?!

— Говорят, из бобрового меха хорошие зимние шапки получаются, — соизволила вмешаться Кошатница.

— Мех сейчас не особо в цене, а вот бобровая струя! — продолжал орать на весь двор Глухой. — Бобровая струя, это скажу я вам — вещь! Особенно для мужиков! Слышь, таксист!

— Что за струя? — заинтересовался тот. — И где она?

— Ха! Могу показать, — Глухой сунулся в рюкзак. — Только, боюсь, это зрелище не доставит соседушкам большого удовольствия.

— Не надо! — взвизгнула жена таксиста. — Не надо нам всякую мерзость показывать…

— Можно подумать, ты никогда ошкуренного кролика не видела, — ухмыльнулся таксист.

— Все равно не надо!

— Ладно, — смилостивился Глухой. — Всего доставать не буду! Но хотя бы на морду бобровую поглядите, я с нее шкуру не снимал! Ну? Теперь убедились, что я не врал?

— Фу! Спрячь обратно эти зубы страшные…

Колчина замутило. Он бросился из кухни в ванную комнату, и там его вырвало. Давненько с ним не происходило подобное. Кыле очень не хотелось вновь увидеть то, что осталось от его приятеля-бобра. Еще больше не хотелось видеть Глухого и остальной, собравшийся у подъезда Зверинец. Но его словно что-то притянуло обратно на кухню, к окну.

И первым, кто привлек его внимание, был Барсик, сидевший на крышке колодца и принюхивающийся к наполовину высунутой из рюкзака голове бобра. Ни хозяйка, ни весь остальной Зверинец, поглощенные разглядыванием бобровой шкуры, на кота не обращали внимания. Барсику до них тоже не было никакого дела, он перестал принюхиваться и принялся облизывать бобровую морду — с таким же усердием кошка вылизывает новорожденных котят.

Кыля подумал, что мертвый зверек интересует живого в качестве еды, но сразу понял, что ошибается. Тут было совсем другое. В мгновенно переставшей болеть голове Кыли возникло слово «ритуал». Ритуал? О каком ритуале в подобной ситуации могла идти речь?!

Барсик продолжал облизывать морду Леонидыча, соседи все так же его не замечали, а Николай Колчин вдруг увидел, как из недр рюкзака высунулась сначала одна бобровая лапа, за ней — другая. На лапах было по пять пальцев с перепонками и с когтями… которые заскребли по асфальту.

Другой бы на месте Колчина принялся себя щипать, чтобы проснуться, но Кыля почему-то подумал, что все именно так и должно быть. Нет ничего удивительного в том, что взгляд маленьких черных глазок убитого и освежеванного приятеля-бобра устремился в его глаза, заставляя проникнуться происходящим. И не надо думать, что это во сне ты видишь, как бобровые когти и зубы впиваются в край крышки колодца, приподнимают ее, сдвигают… Тому, что кот Барсик своими лапками помогает бобру справиться с чугунной крышкой, тоже удивляться не обязательно. Все именно так и должно быть. Кыля даже не задался вопросом, с какой, собственно, целью кот и бобр-зомби прицепились к этой неподъемной крышке.

Вопрос решился сам собой, когда сдвигаемая крышка резко приняла из горизонтального положения почти вертикальное, тем самым открыв достаточно пространства в недра колодца, чтобы в них мог проникнуть даже человек не очень солидной комплекции. А уж бобр — тем более.

Звуки, издаваемые манипуляциями с колодезной крышкой, наконец-то привлекли внимание Зверинца.

— Барсик!!! — первой отреагировала Кошатница.

— Стоять! — заорал Глухой, бросаясь к рюкзаку, сползающему в колодец. Он был слишком жаден, чтобы запросто расстаться со своим имуществом, да еще и с ценным трофеем. Распластавшись в прыжке, он шмякнулся на асфальт и успел схватиться за лямку нырнувшего в колодец рюкзака.

Вот только не он потащил на себя рюкзак, а наоборот. Глухого неумолимо потащило в открытое, разделенное крышкой надвое пространство колодца, а он, вместо того, чтобы отпустить лямку, словно к ней приклеился. И вот уже, словно перетекая, вместе с руками в колодец погрузилась голова, плечи, грудь… Еще миг — и браконьер перетек в колодец полностью, только пятки сверкнули.

Возникшая тишина длилась секунду, может быть, две, а потом из недр колодца раздался душераздирающий вопль. На который эхом и хором отреагировал Зверинец. Кыля и сам едва удержался, чтобы не закричать. Может, потому, что внутренним чутьем понимал — это только прелюдия спектакля, самое главное будет впереди. Чутье его не обмануло.

Вопли Зверинца затихли и тут же возобновились, когда что-то вытолкнуло Глухого обратно из колодца. Вытолкнуло не ногами вперед, а головой, но всего лишь по пояс. Глухой больше не вопил; со стоящими дыбом волосами, вытаращенными глазами, высунутым донельзя языком, опираясь на трясущиеся руки, он изо всех сил старался выбраться полностью. Он пыжился, пыжился, но тщетно.

Почему же никто из стоявших от него буквально в трех шагах, не спешил прийти на помощь? Летели мгновения, за которые Кыля давно успел бы выскочить из квартиры на улицу и подать соседу руку помощи. Но и девицы, и турист, и Кошатница сто раз успели бы сделать это раньше! Однако раньше всех перед Глухим возник Барсик. Но только не с целью протянуть ему лапу помощи, а для того чтобы, мяукнув, подпрыгнуть и впиться когтистыми лапищами в его побагровевшую от натуги рожу.

Страницы: «« ... 678910111213 »»

Читать бесплатно другие книги:

Наследник самого могущественного княжества и «лишняя» княжна, малолетний воришка и дочь прославленно...
Оборона планеты завершилась успешно: вражеский флот разбит в бою, десант неприятеля капитулировал. С...
Однажды упырь Персефоний скажет Сударому: «При вашей сугубо мирной работе, Непеняй Зазеркальевич, ва...
У каждого ребёнка возникает много вопросов обо всём на свете. В этой книге юный читатель найдет отве...