Грозовой щит Геммел Дэвид
Натянув тетиву, великан выпустил стрелу. В этот раз она вонзилась в череп бегущего воина, который упал и покатился по склону холма. Еще два неприятеля погибли благодаря точным выстрелам. Теперь идонои были рядом, не дальше чем в двадцати шагах от деревьев. Банокл выпустил последнюю стрелу, бросил лук, вытащил короткий меч.
С яростным боевым кличем он выскочил из зарослей и кинулся к оставшимся двенадцати воинам. Высокий идоной с раскрашенным лицом прыгнул на него, размахивая длинным мечом. Банокл пригнулся под ударом, вонзил свой короткий меч в грудь противника и сразил его ужасным ударом головы. Когда воин упал, меч вышел из его тела. Великан бросился на второго, разрубив мечом руку неприятеля.
Банокл увидел, что Эннион и Керио присоединились к нему, и еще два идоноя погибли. Затем кто-то сбил с него шлем. Великан повернулся и кинулся на нападавшего. Двое воинов столкнулись и упали на землю. Банокл поднялся и вонзил меч в череп идоноя. Лезвие вошло легко. Освободив меч, великан повернулся — как раз вовремя, чтобы отразить удар копья. Схватив копье левой рукой, он притянул идоноя к себе и ударил его по ногам. Когда тот упал, Банокл прыгнул на него и вонзил короткий меч в шею. Воин-идоной навис над ним, подняв меч. Но внезапно он стал задыхаться, а из горла у него полилась кровь. Когда он рухнул на землю, Банокл увидел позади него светловолосого Скорпиоса с испачканным кровью мечом.
А затем остальные пятеро идоноев побежали с поля битвы. Они бежали так быстро, что двое из них упали на отвесном склоне холма и, покатившись вниз, потеряли свои мечи.
Банокл встал на ноги. Олганос принес ему шлем. Джустинос позвал его, и великан увидел, что тот стоит на коленях рядом с упавшим Керио. Банокл огляделся и поискал глазами других своих товарищей. Эннион сидел. На его голове был длинный порез, по левой стороне лица текла кровь. Скорпиос ходил по полю битвы, добивая воинов-идоноев. У Олганоса было несколько порезов на руке, которые сильно кровоточили.
Банокл подошел и встал на колени рядом с Керио. Он был мертв, у него было перерезано горло.
— Снимите его доспехи, — приказал великан.
Затем он прошелся среди мертвых идоноев. У двоих из них были мешки. Банокл обыскал первый и нашел несколько буханок хлеба и немного вяленого мяса. У него улучшилось настроение. Оторвав ломоть хлеба, он откусил. Это был простой соленый хлеб, который всегда был его самым любимым. Поставив мешок, великан открыл второй.
Внутри была еще еда — и маленькая, запечатанная воском амфора. Сломав восковую печать, он поднес ее к носу. До него донесся восхитительный аромат вина. Великан вздохнул. К нему подошел Олганос.
— Ради этого, — воскликнул великан, поднеся амфору к губам и жадно напившись, — стоило сражаться!
Глава 30
Храм Неизвестного
Геликаон стоял на корме «Ксантоса» рядом с Ониакусом у левого руля. Долгое путешествие вокруг западного побережья прошло, в основном, без происшествий. Они видели несколько кораблей, но это были маленькие торговые суда, которые огибали побережье и исчезали, заметив флот Дардании.
Никакие военные галеры не патрулировали море, и это беспокоило Геликаона.
Сейчас у Агамемнона уже был огромный флот, и его тревожил вопрос: где корабли?
Скалистое побережье Аргоса было по левому борту, флот проплывал мимо маленьких деревушек и портов, направляясь на восток, к островам, находящимся к юго-востоку от Самофракии.
На закате они заметили хорошо оснащенную торговую галеру, плывущую на восток. Корабль не пытался скрыться от них, и Геликаон дал сигнал двум боковым судам перехватить его. Торговец подчинился, подплыв к «Ксантосу».
Геликаон подошел к перилам по правому борту и посмотрел на палубу торгового судна. Гребцы сидели теперь без дела, опустив весла. Пузатый торговец в огромном одеянии ярко-красного цвета посмотрел на него. У него были длинные темные волосы и борода, которая была завита горячим железом, как это делают хетты.
— Мы путешествуем под защитой царя и не принимаем участие в войне, — заявил он.
— Куда вы направляетесь? — спросил его Геликаон.
— Через Геллеспонт и домой.
— Поднимайся к нам на борт и раздели со мной чашу вина, — предложил Счастливчик.
Опустился канат, и круглолицый торговец с трудом поднялся на более высокий корабль, перебрался через перила. Тяжело дыша, он с интересом осмотрелся.
— Я слышал о «Ксантосе», царь Дардании, — сказал он. — Очень хорошее судно.
— Мои друзья называют меня Геликаоном, и я всегда был другом тех, кто служит царю.
Мужчина кивнул.
— Я — Онигантас. В прошлом году я мог бы представиться как богатый торговец. В эти же дни мне грозит нищета. Эта война губительна для торговли.
Геликаон приказал принести вина и повел Онигантаса на высокую заднюю палубу. Торговец пригубил вино, оценил его качество, а затем стоял, молча наблюдая своими большими, темными глазами за Геликаоном.
— Откуда ты держишь путь? — спросил царь Дардании.
— Из Афин, вверх по побережью до Фракии. Там больше нет торговли.
— Так ты плыл в Аргос?
Ониагантас снова кивнул.
— И продал мой груз с небольшими потерями. Сейчас плохие времена, Геликаон.
— А какие новости ты привез в Аргос?
— Новости? Я привез специи и духи.
— Давай не будем играть в игры, Онигантас. У тебя нейтральное судно. Если бы я был одним из военачальников Агамемнона, я бы попытался использовать такое судно для передачи информации. Тебя просили оказать такую услугу?
— Мы должны быть осторожны здесь, — ответил Онигантас с хитрой улыбкой. — Много людей будут говорить на берегу и в портах, но, сохраняя нейтралитет, плохо предлагать свои услуги одной или другой стороне. Это бы сделало меня помощником одной из сторон, и мой нейтралитет был бы нарушен.
Геликаон обдумал его слова. Они казались вполне разумными, но ни Агамемнон, ни его военачальники не стали бы уважать нейтралитет хеттского судна, если это не соответствует их целям. Единственная возможность для Онигантаса плавать спокойно в зоне ведения войны — это перевозить информацию для микенцев. Когда торговля терпела такие убытки, хеттский торговец, наверняка, поддерживал свое состояние, перевозя сообщения микенским военачальникам.
— Я понимаю, — сказал, наконец, Геликаон, — что ты хитрый человек.
Торговец выпил свое вино и протянул чашу обратно моряку.
— Как и все торговцы, я преследую выгоду. Для меня нет выгоды без нейтралитета. С ним я свободен вести дела с любым городом или народом по Зеленому морю. Конечно, у меня всегда была надежда укрепить мои взаимоотношения с Дарданией.
— И нет причин этого не сделать, — улыбнулся Геликаон. — Я искал предприимчивого человека, который мог бы сохранить мое золото до того времени, когда оно мне снова понадобится.
Счастливчик увидел жадный блеск в глазах торговца.
— О каком количестве золота мы говорим, Геликаон?
— Достаточном, чтобы построить несколько торговых галер и, конечно, чтобы оправдать плохую торговлю.
Геликаон замолчал, наблюдая за собеседником и позволяя соблазну взять над ним верх.
— А этот человек будет просто хранить для тебя золото? — спросил Онигантас.
Геликаон улыбнулся.
— Или, наверное, увеличит его к нашей общей выгоде?
— О, так ты хочешь участвовать в торговле?
— Именно так. Мы еще поговорим об этом. Наверное, ты останешься с нами на ночь?
— С удовольствием, — ответил Онигантас, — потому что я изголодался по умному собеседнику. Большинство ночей я проводил, слушая микенских моряков и… — он посмотрел в глаза Геликаона, — их бесконечные разговоры о войнах, победах и планах.
Флот причалил к пустынному, необитаемому острову, и Геликаон вместе с Онигантасом наблюдали, как Ониакус и еще несколько моряков выносят добычу, которую они награбили во время похода. Это были золотые чаши, и кубки, украшенные драгоценными камнями, и тяжелые украшения в микенском стиле. Моряки разложили все на одеяле на песке.
Онигантас встал на колени, чтобы рассмотреть это в уходящих лучах солнца.
— Превосходно! — сказал он.
Пока разжигали костры, Геликаон отвел Онигантаса подальше от людей, и они сидели и разговаривали, пока их не позвали есть. Позже, когда торговец уснул, Геликаон отошел от лагеря и поднялся на вершину высокого холма. Он услышал от Онигантаса неутешительные новости.
Гершом и Ониакус присоединились к нему.
— Ты много узнал от торговца? — спросил египтянин.
— Узнал, и мало хорошего. Мне нужно время подумать. Давайте немного пройдемся.
Остров был скалистый и негостеприимный. Но на ближайшей вершине холма кто-то построил храм. Луна освещала его белые колонны.
— Интересно, в честь кого он построен? — удивился Ониакус. Геликаона это не волновало, но он вместе с друзьями пошел к заброшенному зданию. Вокруг не было статуй, и внутри ни одной. Пыль веков покрывала выложенный камнем пол. Часть крыши рухнула, и лунный свет теперь мог проникать внутрь храма. Они осмотрели строение, не обнаружив ни украшений, ни орудий, ни разбитых чаш.
Геликаон присел и смахнул толстый слой пыли с части пола. Под ней на каменных плитах была вырезана глубокая изогнутая линия. Гершом и Ониакус присоединились к нему, и вместе они стерли пыль с соединяющихся плит. Символ, который они обнаружили, покрывал весь пол. Это были два круга, большой заключал в себя меньший, а диагональная линия проходила через обе окружности.
— Что это означает? — спросил Ониакус.
— Это древний символ, — ответил ему Геликаон. — Ты можешь увидеть его на старых картах. Торговцы обычно использовали символы, чтобы отметить торговые или военные места. Внешний круг, если он нарушен, означает, что здесь нет военных сил. А нарушенный внутренний круг — что здесь плохо и с торговлей. Целые круги означают противоположное: сильную защиту и хорошую торговлю.
— А такая линия, которая проходит через два целых круга?
— Это означает, что место никем не обжито. Оно неизвестно.
— Итак, — сказал Гершом, глядя на рисунок. — Кто-то приплыл на этот пустынный остров и построил храм неизвестному богу?
— Кажется, так, — кивнул Геликаон. — Как странно! Пришлось перевозить мрамор и дерево через Зеленое море, затем бросить его здесь. Наверное, сотни рабочих и каменщиков строили здание, никем не посещаемое, на острове без поселения.
Гершом засмеялся.
— Я думаю, что это великая шутка. Мы все почитаем неизвестное и непостижимое. Это суть нашей жизни. Все могут знать, что было, но не то, что будет. Но мы все жаждем узнать, понять тайну. Кто бы ни построил этот храм, у него было прекрасное чувство юмора и взгляд на будущее. Храм неизвестному божеству, построенный неизвестно кем ради неизвестной цели. Это превосходно.
— Ну, я думаю, что это чепуха, — пожаловался Ониакус. — Пустая трата хорошего мрамора и труда.
Когда они возвращались, Геликаон посмотрел на освещенное звездами море. Гершом спросил:
— Ты готов поговорить о том, что узнал? Геликаон глубоко вздохнул.
— Исмарос пал, как и Ксантея, — сообщил он. — Остается только Каллирос. Укреплен он не очень хорошо. Поэтому мы должны понимать, что город либо в осаде, либо уже пал.
— Но Гектор во Фракии, — возразил Ониакус. — Он никогда не проигрывает. Он сокрушит врага.
— По словам Онигантаса, Гектор выиграл несколько сражений, но из Фессалии и микенских земель подходит все больше и больше вражеских сил. По последним сообщениям, Гектор в Родопских горах встретился с тремя армиями.
— Он будет сражаться с ними и победит, — настаивал моряк.
— Наверное, — согласился Геликаон, — но маленькие победы ничего не значат. Фракия потеряна. Я думаю, Гектор попытается довести свою армию до Карпеи, до кораблей, а затем переплыть в Дарданию. Это единственная надежда выжить.
— А что насчет флота Менадоса? — вмешался египтянин.
— Или они направляются в Геллеспонт, чтобы перехватить Гектора, или планируют напасть на Дарданию. Если верно первое и судна Гектора попытаются пересечь пролив без защиты, они погибнут.
— Ты меня прости, — сказал Гершом, — но в твоих словах много предположений. Гектор может и не идет к Карпеи. Может, он отправился на помощь в Каллирос. И, даже если ты прав, он может уже быть в Карпеи и готовится пересечь пролив. Нет уверенности, что мы прибудем вовремя, чтобы помочь ему.
Геликаон отошел от них обоих, позволив им дальше спорить. Ему было нужно время, чтобы подумать.
Если он отправится в Карпею, а микенский стратег Менадос нападет на Дарданию, будет ужасное кровопролитие. Если он поплывет домой, чтобы защитить свои земли, а микенцы уничтожат Гектора и троянскую конницу, война будет проиграна.
Была еще одна назойливая мысль, которой он не хотел делиться со своими помощниками. Крепость Дардании выдержит осаду — если враг не будет уверен, что ему откроют ворота. Агамемнон был хитрым врагом, и уже однажды использовал предателей против Трои, когда с помощью золота убедил сына Приама, Агатона, восстать против отца. Что если у него есть свои люди в Дардании?
Он подумал о Халисии. Когда микенцы напали на Дарданию в последний раз, они изнасиловали и ранили ее, убив у нее на глазах сына. «Ты заставишь ее пройти через это снова?» — прошептал голос у него в сердце.
Не будучи человеком, склонным к страстным выходкам или грязнословию, Геликаон внезапно разразился длинным ругательством. Два его товарища замолчали.
— Невозможно принять единственно верное решение, — сказал он наконец. — Слишком многое не поддается учету. Менадос может быть уже в Геллеспонте или высаживать армию в Дардании. Гектор может сражаться в Каллиросе или пробираться к побережью. Есть еще корабли, которые Одиссей использовал, чтобы напасть на Исмарос. Где они? Мы ничего не знаем.
— Тогда мы начинаем с подходящего места, — сказал египтянин, оглядываясь на храм, залитый лунным светом.
Банокл вывел своего серого из леса и поскакал вниз по склону холма. За ним ехал Джустинос вместе с юным Периклом. Потом на лошади Керио следовали няня Мирина и Обас. Скорпиос и Эннион ехали за ними. Банокл оглянулся. У Скорпиоса в руках был лук. Эннион, у которого из раны на голове все еще капала кровь, выглядел подавленным, он ссутулился и наклонил голову.
Немного впереди Олганос спешился прямо перед вершиной небольшого холма и медленно пополз вверх, разглядывая открытую местность внизу.
Полуденное солнце ярко светило на безоблачном небе, но в горах дул холодный ветер. Великану до смерти надоело командовать, в висках пульсировала тупая боль. Он понятия не имел, куда они направляются, помнил только, что Олганос упоминал о перевале. Банокл путешествовал уже к этому месту, но был неспособен найти его снова, даже если бы от этого зависела его жизнь.
А она, несомненно, зависела.
Боль усилилась. Банокл снял шлем, позволив ветру высушить его взмокшие от пота светлые волосы. Джустинос поравнялся с ним.
— Энниону тяжело, — сказал он. — Этот удар, наверное, проломил ему череп.
Банокл надел шлем и поскакал вверх по холму. Поравнявшись с конем Олганоса, он спешился и припал к земле рядом с молодым воином.
— Видишь что-нибудь? — спросил он. Олганос покачал головой.
— Я думаю, что мы близки к перевалу, — сказал он, показывая на возвышающиеся, покрытые снегом горы, которые выстроились огромной стеной на их пути. — Нам нужно пересечь эту сухую долину и холмы за ней. По дороге растут буковые и сосновые леса, в которых может скрываться армия.
Банокл вгляделся в долину. Не было никаких признаков всадников или пеших воинов. Однако, как сказал Олганос, люди могли спрятаться среди деревьев. Олганос добавил:
— Как только мы окажемся на открытой местности, нас заметят вражеские разведчики, скрывающиеся в роще.
— У тебя есть план? — с надеждой спросил великан.
— У нас нет выбора. Мы должны добраться до перевала. Банокл вздохнул с облегчением. Ему не хотелось принимать решение.
— Хорошо, — кивнул он. — Мы можем это сделать до заката?
— На свежих лошадях — да. А наши устали. Как только мы минуем долину, дорога до самого перевала будет все время подниматься в гору.
Встав на ноги, великан сделал знак остальным ехать вперед, сел на своего серого и повел их к перевалу.
Когда они достигли долины, наступила жара. Лошади тащились, опустив головы, их копыта поднимали небольшие облака пыли, пот катился по бокам животных. Почва в долине была сухой, растительности мало.
Продвигались они медленно, время шло. Внезапно раздался крик Скорпиоса. Банокл оглянулся и увидел, что Эннион упал со своей лошади. Дав команду остановиться, великан развернул серого и поскакал туда, где пытался встать раненый всадник. Банокл спешился и подошел к нему, взял его за руку, поднимая на ноги. Глаза Энниона остекленели, а лицо стало пепельного цвета. Внезапно он согнулся пополам, упал на колени, и его вырвало.
Банокл отошел от него, затем оглядел свой маленький отряд. Лошадей было мало, и люди устали.
— Как далеко до перевала? — спросил он Олганоса. Юноша пожал плечами.
— В нашем положении? Я бы сказал, что мы не доберемся до наступления ночи.
Справа виднелись густые заросли буковых деревьев.
— Скачи туда и посмотри, не сможешь ли найти воды.
— Если мы не доберемся до перевала раньше идоноев…
— Я знаю, что может случиться, — перебил его Банокл. — Теперь иди!
Олганос ускакал. Великан помог Энниону встать и сесть на лошадь.
— Не падай больше. Слышишь меня?
— Я слышу тебя, — пробормотал воин.
— Поедем к деревьям, — велел остальным великан. — Там прохладней.
Олганос нашел скрытую в зарослях поляну и повел отряд к ней. Там лежали глыбы белого мрамора, а между камнями росли кусты; их ярко-красные цветы опускались в широкий водоем с прохладной водой. Воду сюда нес ручей, который бежал по камням, образуя маленькие водопады. Здесь росла густая трава, и поляна была такой красивой, что Банокл почти поверил, что где-то поблизости прячутся нимфы и дриады.
Старая няня похромала к воде, опустилась на землю, умыла лицо, намочила волосы, а затем жадно напилась. Джустинос и Скорпиос помогли Энниону спуститься с лошади и посадили его, прислонив спиной к дереву. Банокл наполнил свой шлем водой и отнес его раненому товарищу. Эннион немного попил. Его лицо было все еще серого цвета, но глаза уже не выглядели такими остекленевшими. Великан осмотрел его рану. Длинный порез вдоль черепа распух и потемнел. Раны в голову всегда были сложными. Банокл знал человека, которому в висок попала стрела, а он выжил. Другой же, крепкий, дородный мужчина, получив удар кулаком во время драки в таверне, умер на месте.
Банокл оставил Энниона отдыхать, а других присматривать за лошадьми, вытирать сухой травой пенистый пот с их боков. Как только животные остыли, их отвели к водоему и позволили напиться.
Когда люди устроились в тени буковых деревьев, а лошади стали щипать траву поблизости, Банокл снял свои доспехи и прыгнул в воду. Водоем оказался глубже, чем ему показалось, и он нырнул. Вода была холодной, ощущение, когда она сомкнулась над ним, было невероятным: все звуки стихли, прошла головная боль, от которой великан страдал большую часть дня.
Всплыв на поверхность, он направился обратно к берегу и вылез из воды. Он увидел, что Олганос и светловолосый Скорпиос тихо сидят вдвоем. Не было видно Джустиноса. Банокл вытерся и подошел к воинам.
— Вам, парни, нужно поплавать, — сказал он.
— А если появится враг? — спросил Олганос. Банокл засмеялся.
— Если они пошлют армию, ты погибнешь независимо от того, вспотел ли ты и воняешь, как свинья, или охладился и освежился.
— Твоя правда, — согласился Скорпиос, поднимаясь и снимая доспехи.
— Где Джустинос? — поинтересовался великан.
— Я велел ему остаться на краю рощи и наблюдать за долиной, — ответил Олганос.
— Хорошо. Я пока немного вздремну.
Олганос и Скорпиос прыгнули в водоем, а Банокл сел возле Энниона.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— Лучше. Словно в голове заперта лошадь, которая пытается вырваться наружу. Жаль Керио. Несчастный сукин сын, он умел сражаться.
— О мертвых будешь думать, когда вернешься домой целым и невредимым, — сказал великан.
— Ты думаешь, что мы вернемся домой целыми?
— А почему нет? Эннион засмеялся.
— Тебя не беспокоит, что нас так мало и мы находимся в чужой стране?
— Всегда считал бессмысленным беспокоиться о завтрашнем дне, — пожал плечами Банокл. — Сейчас у нас есть вода, лошади отдыхают и едят, а я собираюсь спокойно поспать. Если придет враг, я убью столько сукиных детей, сколько смогу. Если нет — мы продолжим путь, найдем Гектора и остальных, а затем поедем домой. Поспи, парень.
— Думаю, я посплю, — сказал Эннион и внезапно засмеялся. — Всю свою жизнь я хотел совершить что-нибудь героическое, что-нибудь, о чем будут помнить. А теперь я спас двух царских сыновей и сражался с двадцатью вражескими воинами. Это прекрасно, Банокл. Прекрасно. Все, о чем я мечтал — кроме этой проклятой головной боли.
— Она пройдет к завтрашнему дню, — сказал Банокл, растянувшись на траве и закрыв глаза. Он заснул почти тотчас.
Было темно, когда великан проснулся; в ночном небе светили яркие звезды. Сев, он посмотрел на Энниона. Воин лежал на спине и смотрел на звезды.
— Как голова? — спросил Банокл.
Эннион не ответил. Банокл провел рукой по его лицу. Не последовало никакой реакции. Склонившись над ним, великан закрыл глаза мертвеца, а затем встал.
Олганос плавал, Джустинос сидел рядом с водоемом. Старая няня и мальчики спали. Олганос вылез из воды, великан подошел к нему.
— Ты поставил Скорпиоса на стражу?
— Да.
— Хорошо. Я скоро сменю его.
— Как Эннион? Ты думаешь, он сможет завтра ехать?
— Он уже путешествует, — ответил Банокл. — Он идет по Темной дороге. Его лошадь в лучшей форме, чем остальные. Пусть на ней едет старая толстая няня. Тебе нужно взять его меч. Твой поврежден и может сломаться в следующий раз, как ты воспользуешься им.
— Во имя Ареса, ты хладнокровный ублюдок, — сказал ему Олганос.
— Он мертв. Мы — нет. Мы уезжаем с первыми лучами солнца.
Каменистая дорога, ведущая вверх и через перевал Килканоса, была усыпана вещами уходившей армии. Среди камней валялись сломанные мечи. Покореженный шлем сверкал в утренних лучах солнца. Выброшенные вещи, которые когда-то представляли собой ценность, теперь собирали пыль. Повсюду Каллиадес мог заметить засохшую кровь. Сам перевал был узким и извилистым, уходил высоко в горы. Каллиадес и триста добровольцев заняли оборонительную позицию в восьмидесяти шагах от самой высокой точки, где проход сужался почти до тридцати шагов. По обе стороны поднимались скалы. Каллиадес поставил сто своих лучников справа и слева от тропы, где они могли бы укрыться за скалами. Более тяжело вооруженная пехота расположилась в центре. Все эти люди были киконами, которым было некуда бежать.
Разведчики предупредили Гектора, что армия идоноев в количестве семи тысяч человек направляется к ним. Они недалеко и покажутся еще до полудня.
Каллиадес вызвался остаться с арьергардом и два дня, которые требовались Гектору, удерживать перевал. Гектор просил его не оставаться.
— Мне нужно, чтобы ты вернулся через несколько дней. Я не хочу, чтобы ты умер на скалах Фракии.
— Если ты знаешь лучшего человека, чтобы организовать защиту, тогда пусть он останется, — ответил Каллиадес. — Фракийцы — хорошие воины, но среди них нет стратега. А тебе нужно защитить перевал. Мы не можем позволить, чтобы армии напали на нас с двух сторон.
Гектор неохотно согласился, и они попрощались сегодня утром.
Фракийцы были угрюмыми людьми, которые хорошо сражались во время долгой кампании. Их раздражало, что все закончилось так плохо. Гектор предложил им пойти с ним в Трою, но они решили остаться и сражаться против захватчиков.
Каллиадес ходил среди них, отдавая приказы. Они покорно подчинялись, но без особой теплоты. Хотя они доверяли его мнению и уважали его, он был чужим для них.
Чужой.
Каллиадесу внезапно пришло в голову, что он всегда был чужим среди своих собственных людей. Поднявшись на высокую скалу, он сел и посмотрел вниз на перевал. Враги устанут от подъема. Их встретит град стрел, а затем, когда они подойдут ближе, копья с бронзовыми наконечниками. Отвесные скалы сдавят их строй, и им будет трудно увернуться. Затем Каллиадес нападет на них с тяжело вооруженной пехотой фракийцев, заставив отступить. Они отойдут и перегруппируются. Он не сомневался, что защитники выдержат несколько атак. Но они понесут потери, вскоре запас стрел иссякнет, и слаженные атаки врага изнурят их. Не имеет значения, какую тактику поведения он выберет, результат будет тот же. Если враги решительны и смелы, они прорвутся еще до заката.
Гектор понимал это. Арьергард обречен. Вряд ли кто-нибудь из них покинет перевал живым.
Перед глазами Каллиадеса появилось лицо Пирии, солнце сверкало на ее обрезанных светлых волосах. В его воспоминаниях она стояла на берегу и смеялась, когда моряки с «Пенелопы» пытались поймать разбежавшихся свиней. Это был хороший день, который грел ему душу последние три года.
Затем образ померк, и он снова увидел Рыжую толстушку, которая стояла в дверях его маленького дома в красном с черным хитоне. Это было накануне того дня, когда армия должна была вернуться во Фракию. Каллиадес пригласил ее войти, но она осталась стоять на месте.
— Я не войду в твой дом, Каллиадес. Ты мне не нравишься, и у тебя нет симпатии ко мне.
— Тогда что ты здесь делаешь?
— Я хочу, чтобы Банокл вернулся домой целым и невредимым. Я не хочу, чтобы он увяз в твоей жажде смерти.
Эти слова удивили его.
— Я не хочу умирать, Рыжая. Почему ты так решила?
Выражение ее лица смягчилось.
— Я передумала, я войду. У тебя есть вино?
Каллиадес провел ее в маленький сад позади дома, и они сели вместе на изогнутую скамейку в тени высокой стены. Вино было дешевым и немного горчило, но, казалось, Рыжая не имела ничего против. Она прямо посмотрела ему в глаза.
— Почему ты спас жрицу? — спросила она. Он пожал плечами.
— Она напомнила мне мою сестру, которую убили жестокие люди.
— Это может быть правдой, но дело не только в этом. Банокл говорит о тебе с большим уважением и любовью, поэтому я слышала все истории о твоих похождениях. Я уже немолода, Каллиадес, но с годами стала мудрее. Я знаю мужчин. Во имя Геры, я знаю больше о мужчинах, чем когда-либо желала знать. Многие из вас быстро замечают недостатки и слабости других, но совершенно слепы к собственным ошибкам и страхам. Почему у тебя нет друзей, Каллиадес?
От этого вопроса ему стало не по себе, и он начал сожалеть, что пригласил ее войти.
— У меня есть Банокл.
— Да, есть. Почему нет других? И почему нет жены? Он встал со своего места.
— Я не буду отвечать тебе, — сказал он.
— Ты боишься, Каллиадес?
— Я ничего не боюсь.
Он не мог спрятаться от ее взгляда, и это смущало его.
— Это ложь, — тихо произнесла она.
— Ты не знаешь меня. Никто не знает.
— Никто не знает, — повторила она. — И снова ты ошибаешься. Я знаю тебя, Каллиадес. Я не знаю, почему ты такой. Наверное, твоя любимая лошадь умерла, когда ты был маленьким, или тебя соблазнил любимый дядя. Наверное, твой отец упал со скалы и разбился. Это не имеет значения. Я знаю тебя.
Его охватил гнев.
— Уходи! — сказал он. — Когда мне понадобится совет толстой шлюхи, я пошлю за тобой.
— О! — воскликнула она без всякой злости. — Теперь я вижу, что глубоко внутри ты тоже знаешь. Ты просто боишься услышать это.
Ему захотелось ударить ее, стереть это самодовольное выражение с ее лица. Вместо этого Каллиадес отошел от нее, чувствуя себя в ловушке в собственном доме.
— Тогда расскажи мне, — потребовал он, — скажи эту ужасную правду. Я не боюсь ее.
— Ужасная правда заключается в том, что глубоко внутри тебя живет страх. Ты боишься жизни.
— Что за чепуха? Ты жевала корни меаса?
— Ты спас женщину, которая ничего для тебя не значила, и пошел навстречу почти верной смерти.
— Она была достойна того, чтобы ее спасли.
— Я не буду возражать. Это прекрасный поступок. Героический. Прямо для легенды. Когда Одиссей пошел встретиться с пиратами, ты отправился с ним. Ты сказал Баноклу, что хочешь посмотреть, что произойдет дальше. Ты умный человек. Ты знаешь, что должно было случиться. Они должны были порезать тебя на кусочки. Банокл думает, что ты очень храбрый человек. Но я не Банокл. Часть тебя, Каллиадес, ищет смерти. Пустая часть, которую нечем заполнить. Ни любовью, ни близостью, ни мечтами, ни стремлениями. Вот почему у тебя нет друзей. Тебе нечего им дать, и ты боишься того, что они могут дать тебе.
Ее слова разрезали его защиту, словно холодное лезвие.
— Я знал любовь, — возразил он. — Я любил Пирию. Это не ложь.
— Я верю тебе. Как видишь, я права. Тебе почти тридцать лет, и у тебя была только одна великая любовь. Как любопытно, что это была женщина, которая никогда не смогла бы ответить тебе взаимностью. Сказать тебе, что ты увидел в этой испуганной, оскорбленной и обреченной девушке? Свое собственное отражение. Потерянное и одинокое, без друзей.
Она встала и расправила складки на хитоне.
— Банокл — мой друг, — сказал он, понимая, что пытается защититься этими словами.
Она покачала головой, лишая его даже малейшей возможности обмануть себя.