Грозовой щит Геммел Дэвид

— Я вообще не боюсь мужчин.

— Тогда ты можешь не беспокоиться.

— Да, но я все еще вижу, как он смотрит на меня. Я почти слышу, как учащается его дыхание, когда я рядом. Я надеюсь, что это прекратится, когда я стану женой Гектора.

— Это не остановило его в случае с женами других мужчин, — тихо заметил Антифон, оглядываясь вокруг и проверяя, нет ли поблизости слуг.

— Здесь нет сплетников, Антифон, — сказала Андромаха. — Конечно, он остановится. Разве Гектор не его любимый сын? Даже Приам не захочет вызвать его гнев.

— Да, он любимый сын, — согласился ее собеседник без всякой горечи в голосе. — Много лет мне было трудно это терпеть. Труднее, чем Агатону, труднее, чем Политу. Хотя это нелегко для всех сыновей. Как можно состязаться с могучим Гектором?

— Ты ненавидишь его?

— Отца?

— Нет, Гектора. Антифон покачал головой.

— Никто не ненавидит Гектора. Даже Агатон, который, как я выяснил, ненавидел всех в Трое. Включая меня — а я был не только его братом, но и другом. Почему ты спрашиваешь? Тебе не нравится Гектор?

— Как мне может не нравиться тот, с кем я по-настоящему незнакома?

Антифон выглядел смущенным.

— Но Гектор провел в Трое всю зиму.

— Да, и редко бывал там, где я. Странное поведение для человека, который скоро станет моим мужем, — она почувствовала, что разозлилась, но постаралась сдержать гнев. — Но дочери царей просто коровы, которых продают тем, кто предложит большую цену. Зачем этому человеку разговаривать с такой коровой? Антифон засмеялся.

— Я никогда не видел таких женщин, как ты, Андромаха.

— Это похвала, я надеюсь?

— Ты знаешь, я не уверен. Я всегда считал, что женщинам нравится подчиняться, что они не хотят властвовать.

— Если бы тебя вырастил один Приам, то это бы не удивляло, но Гекуба не покорная царица, и, я думаю, ни один мужчина не смог одержать над ней победу.

— Это правда, — признал Антифон. — Приам и Гекуба, страсть и яд, сила и жестокость. Она бы пожертвовала молодостью ради силы. — Он вздохнул. — Какая мы любящая семья!

Отойдя от него, девушка выпустила стрелу, которая пролетела по саду и вонзилась в соломенного кабана. Еще две стрелы достигли цели.

— Я вижу, что ты не стреляешь в человека, — сказал Антифон, показывая на самую высокую из соломенных мишеней.

— Я не охочусь на людей, — отрезала девушка.

— Но ты убила человека, который пытался заколоть отца. Андромаха повернулась к нему.

— Я могу попасть в мишень с восьмидесяти шагов сто раз из ста. Разве мужчины признают меня прекрасным лучником? Нет. Нужно убить одного убийцу просто с тридцати шагов, и это произведет на них впечатление. Какая связь между мужчинами и смертью, Антифон? Почему мне пришлось убить, чтобы добиться уважения?

— Ты несправедлива к себе, Андромаха. Это не связано с убийством. Человек бежал на отца с копьем в руке. У тебя была всего одна секунда, чтобы отреагировать. Ты не подвела. Страх и ужас не сковали твое тело. Ты действовала быстро и уверенно, в то время как остальные застыли на месте. А твоя стрела попала в цель.

— Как я уже сказала, это был простой выстрел. Ты видел Геликаона?

— Недолго. Он заснул. Сегодня он выглядит лучше. На его щеках появился румянец, и жар спал. Он поправится. И ему нужно восстановить силы… очень быстро.

— Почему?

— Скоро город наполнится воинами с запада, которые приедут, чтобы принять участие в Играх. Они все ненавидят Геликаона. Агамемнон приговорил его к смерти. Можно не сомневаться, что на его жизнь будет совершено несколько покушений. — Он глубоко вздохнул. — И не только на Геликаона. Многие цари ненавидят друг друга. Вскоре улицы будут кишеть убийцами.

— Но Игры… — сказала Андромаха, — по законам Олимпа, в любом городе, в котором устраиваются Игры в честь богов, сохраняется нейтралитет. Всю вражду нужно отбросить. Будет объявлено перемирие.

Антифон молчал, но смотрел на нее с насмешкой.

— Что такое? — возмутилась она. — Я внезапно заговорила на чужом языке?

— Почти. Твой характер — это любопытная смесь, Андромаха. Минуту назад ты говорила со знанием дела о природе царей, а через секунду.

Он помедлил, затем покачал головой.

— Ты обвинила меня в наивности. Но ты должна понимать, что перемирие — это всего лишь иллюзия. Все это знают. Приам расставит повсюду стражу. Все члены семьи будут гулять только в сопровождении охраны. Агамемнон будет брать повсюду своих Последователей, которые будут держать руки на кинжалах, готовые броситься и уничтожить любого, кто подойдет слишком близко к их царю. Это будет опасное и тяжелое время. И Геликаон будет самой главной мишенью. В этом ты можешь не сомневаться. Как только он окрепнет, его нужно перевезти в его собственный дворец. Антифон тяжело встал на ноги.

— Наверное, ему следует вернуться в Дарданию, — сказала девушка.

— Он не хочет. Это будет проявлением слабости по отношению к врагам.

— А вид тощего, словно палка, человека, который, шатаясь, гуляет днем по улицам, наполнит их души ужасом?

Антифон искренне рассмеялся.

— У тебя язык словно жало. Я наказан и поэтому убегаю от тебя.

Андромаха улыбнулась.

— Приятно было поговорить с тобой, Антифон. Я надеюсь, что ты навестишь меня снова. Насколько считается приличным брату жениха посещать невесту.

— О, никто не будет волноваться насчет меня, — весело заметил он. — Хорошо известно, что я всегда отдавал предпочтение не женщинам. Пирогам, пирожным и красивым юношам. Нет, Андромаха, нам не нужно беспокоиться о достойном поведении.

Сделав шаг вперед, он легко расцеловал ее в обе щеки.

— И помни, что я сказал. Поговори с Гершомом. Он боец и хорошо знает, как защитить Геликаона.

Шлюха, известная под именем Рыжей толстушки, наблюдала за поднявшейся на берегу суматохой и смеялась. «Скоро здесь будет драка, может быть, даже не одна», — подумала она, когда на берегу началась настоящая битва из-за размещения прибывающих галер. Другим шлюхам, которые собрались вокруг, это не было неинтересно. Дурное настроение приносит плохой доход, а женщины ожидали, что на берегу, где столько кораблей, можно будет заработать много золотых и серебряных монет.

На самом деле, поняла Рыжая толстушка, как только попала на берег, здесь было слишком много кораблей. Мало у кого из моряков и пассажиров было настроение выпускать на волю одноглазую змею.

Рыжая отошла от группы шлюх, найдя себе место в тени. Сегодня вечером можно будет подзаработать золота на улицах Трои. А сейчас она могла отдохнуть и насладиться представлением. Добравшись до низкой каменной скамейки, толстушка провела рукой по поверхности, проверяя, не испачкали ли ее птицы. На ней был новый красный хитон, и ей не хотелось испортить его. Удостоверившись, что скамейка чистая, она опустила на нее свое немаленькое тело. Тотчас наступило облегчение. Ее левое колено последнее время болело, и от долгого стояния суставы делались негибкими и распухали. Устроившись поудобней, толстушка наблюдала за хаосом, царящим на берегу.

Насколько она могла видеть, залив Трои был забит большими и маленькими судами, множество кораблей тихо подплывало в вечернем тумане. Для всех не было места, и стражники прогоняли лодки с песка, чтобы освободить место для новых судов. Отбывающие корабли мешали другим галерам, лязг весел и проклятия моряков эхом разносились по спокойным водам.

Она услышала сердитые жалобы рыбаков, которых лишили мест, принадлежавших их семьям целые поколения, и заставили отплыть далеко вверх по Скамандеру. Чужеземные капитаны зло кричали, когда им приказывали высаживать их важных пассажиров, а потом возвращаться тем путем, каким они приплыли, в бухту Геракла, находившуюся далеко от города. Торговцы и разносчики толпились на берегу, не зная, куда идти, и беспокоясь за свой груз.

Рыжая нашла все это невероятно смешным. Тучи насекомых из болот, расположенных в низине у бухты, жужжали над потными, краснолицыми людьми, которые, быстро теряя терпение, пытались установить порядок и усмирить недовольных. Толстушку никогда не беспокоили насекомые. Им не нравился тяжелый запах духов, которыми она душила свои крашенные хной волосы.

— Ты — никудышный сын речной крысы!

Рыжая с радостью заметила, как египетский торговец замахнулся на наводившего порядок Дресоса. Толстый Дресос попытался увернуться, но споткнулся и растянулся на песке. Вперед вышли стражники и прогнали взбешенного египтянина к его кораблю.

Все дружно засмеялись, когда Дресос поднялся на ноги, но он сердито повернулся к рыжеволосой шлюхе:

— Закрой свой рот, грязная шлюха!

Это только заставило ее рассмеяться еще громче, но один из молодых стражников подошел к ней.

— Лучше возвращайся за стены города, Рыжая. Похоже, скоро здесь начнутся беспорядки. Не хотелось бы, чтобы тебе причинили вред.

— Мило с твоей стороны, Ипфеус, — сказала она, почувствовав, как у нее портится настроение. Юноша обращался с ней вежливо, но в его глазах не было даже намека на желание, когда он смотрел на нее. Он не глядел в ее фиалковые глаза и не краснел, не облизывал губы, не переминался с ноги на ногу, испытывая благоговение перед ее чувственностью. Рыжая посмотрела на свое свободное одеяние темно-красного цвета, которое скрывало увеличивающийся вес. Когда-то — и не так давно — она вызывала желание. В те дни ее прозвали Рыжей толстушкой. Она облизала свои накрашенные губы и вздохнула.

— С тобой все в порядке, Рыжая? — спросил Ипфеус.

— Пойди, оседлай меня и выясни это, — ответила она, подмигнув ему.

Ипфеус засмеялся.

— Ты мне не по карману, Рыжая, — сказал он и отошел к другой группе сердитых мужчин.

Слова юноши не улучшили ее настроение, и Рыжая решила идти домой и утолить свои печали в вине. Она никогда не была красивой. Ее большой рост и крепкое телосложение мешали этому. Но ее фиалковые глаза обладали силой в те дни, когда боги наградили ее блестящей молодостью. Теперь эта молодость прошла. Многие стареющие шлюхи находили себе мужей на закате своей карьеры — старых воинов или одиноких торговцев. Рыжая не хотела замуж, так же как никогда не хотела иметь детей.

Она начала свой долгий путь к Шеаенским воротам — и остановилась. Шум на берегу стих. Все споры и проклятия прекратились. Казалось, даже птицы перестали кричать.

Вся толпа, собравшаяся на берегу, смотрела на бухту. В установившейся тишине Рыжей показалось, что она могла бы услышать стук своего сердца.

Три черные галеры медленно пробирались сквозь множество кораблей. Гребцы на других судах поспешно заработали веслами, чтобы уступить им место. Никто не жаловался и не выкрикивал оскорбления, когда галеры направились к побережью впереди тех, кто нетерпеливо ждал свой очереди с полудня.

Когда первая галера приблизилась к берегу, вверх поднялись черные весла. Корабль продолжал скользить вперед несколько секунд, затем киль тихо вошел в песок.

Рыжая подошла туда, где стоял Ипфеус с серьезным выражением лица.

— Судя по твоему лицу, это прибыл бог мертвых, — заметила толстушка.

— А ты не так уж далека от истины. Это микенские суда. Там Агамемнон.

Микенский царь Агамемнон в длинном черном плаще на худых плечах, с выступающей черной бородой, напоминающей лезвие меча, стоял на носу и смотрел на Золотой город, Трою. Его задумчивые глаза изучали высокие стены, а на лице застыло выражение, которое невозможно было понять. Рядом с ним стоял толстый Пелей, царь Фессалии, и его сын Ахилл, высокий черноволосый молодой воин, одетый в белую тунику длиной до колен, расшитую по краям золотой ниткой.

— Смотри, как они тебя боятся! — с завистью воскликнул Пелей.

Казалось, только Агамемнон не понял, что он имел в виду, но затем увидел, что команды других кораблей замолчали. Никто из моряков не стал жаловаться, когда микенские галеры направились к берегу. Его не обрадовало это открытие. Меньшего он и не ожидал.

На берегу Агамемнон увидел знатных троянцев, которые ждали возможности поприветствовать его, но он не двинулся с места и не подозвал их к себе.

— Крепкие стены, — сказал Пелей. — Впечатляют. Ты бы потерял одного человека из десяти, может быть, из пятнадцати, пытаясь покорить их. Лучше сломать ворота, я полагаю. Ты бывал здесь прежде?

— Мой отец привозил меня сюда, когда я был ребенком. Мы гуляли вдоль стен. Самые непрочные находятся с западной стороны города. Вот почему Геракл проломил их.

— Говорят, среди его воинов сражался сам бог войны, Арес, — прервал его Пелей.

Агамемнон посмотрел на него, но ничего не сказал. Люди всегда рассказывают о богах, которые ходят среди них, но сам он никогда не был свидетелем такого чуда. Конечно, царь Микен верил в богов, но чувствовал, что они равнодушны к делам людей. Говорили, что его собственные армии, штурмующие города, защищали боги, но никого из людей не поразила молния Ареса или молот Гефеста. Его жрецы были, в основном, притворщиками и лицемерами. Если армия терпела неудачу, на то была воля богов. Если одерживала победу, это тоже была воля богов. Агамемнону казалось, что боги благоволили к людям с острыми мечами, численно превосходящим противника. Но все же он приносил жертвы богам перед каждой битвой. Он даже, как древние хетты, приносил человеческие жертвы перед особенно важными сражениями. Помогали ли ему сверхъестественные силы, этого он не знал, и его это не волновало. Важно было лишь то, что его безразличие к человеческой жизни вызывало страх и панику среди врагов. Как и обычай убивать всех жителей сел и городов, которые оказывали ему сопротивление. Тогда другие города сдавались — не нужно было вести долгую осаду, а их хозяева умоляли микенского правителя о вечном союзе.

На берегу стояли знатные троянцы, их длинные белые плащи развевались на легком ветру.

— Ты готов, Ахилл? — спросил Агамемнон у молодого воина, стоящего рядом с Пелеем.

— Как всегда, — ответил Ахилл. — Ты думаешь, что Гектор будет принимать участие в Играх?

Его темные глаза засверкали, и Агамемнон увидел в них желание сразиться и добиться славы.

Агамемнон задумался над его вопросом. Это было интересно. Царь Приам будет пытаться произвести впечатление на царей западных земель, демонстрируя могущество Трои. Есть ли лучший способ показать свою силу, чем позволить могучему Гектору унизить чемпионов этих царей? И все же… что, если Гектор не одержит победу? Что, если чемпионом Игр станет человек с запада? Он посмотрел на Ахилла. Сила этого юноши очевидна, у него широкие плечи и прекрасно отточенные мускулы. Он показал себя в битве и в поединках, где его огромные кулаки смешивали храбрых противников с пылью. Мог бы Гектор одолеть Ахилла? Рискнул бы Приам устроить такой поединок? «А я?» — задумался он.

«Но я же не Приам», — успокоил себя царь Микен. Царь Трои не был склонен рисковать. Его удивило бы, если бы в Приаме взыграло тщеславие и Гектор стал бы сражаться вместе с другими атлетами. Он увидел, что Ахилл все еще терпеливо ждет его ответа.

— Нет, — покачал он головой, — я не думаю, что Гектор будет принимать участие в Играх. Но это можно будет устроить. Посмотрим.

— Молюсь, чтобы он участвовал, — усмехнулся Ахилл. — Я устал от историй о Гекторе Убийце, Гекторе Герое. С кем он сражался? С какими достойными людьми? Несколько тощих египтян, горстка хеттских бунтовщиков, фракийские мятежники, плохо вооруженные и без достойного предводителя. Его слава взята из воздуха. Я развею этот миф.

— Ха! — воскликнул Пелей с широкой улыбкой. — Это говорит царевич Фессалии! Во имя богов, Агамемнон, мой сын уничтожит этого гордого троянца.

С этими словами он похлопал царя Микен по плечу.

— Я не сомневаюсь в этом, — ответил Агамемнон, скрыв свое раздражение от его прикосновения. «Однажды, — подумал он, — я получу огромное удовольствие, вонзая горячие железные прутья тебе в глаза». Его ненависть к Пелею была абсолютной, хотя он никогда не позволял себе показывать ее. Царь Фессалии занимал важное место в его планах, и сейчас только это и имело значение. Для нападения на Трою, когда это случится, потребуется огромное количество воинов, а у Пелея под началом было восемь тысяч бойцов. И его сын стоил еще сотни человек. Ради этих людей Агамемнон мог скрыть свою ненависть под дружескими улыбками и обещаниями союза. Он мог не обращать внимания на грубую невоздержанность этого человека, изнасилованных им детей, убийства служанок, которых он душил и пытал. Пелей был зверем, который убивал ради удовольствия. Агамемнон подождет. Когда Троя будет повержена, тогда Пелей умрет первым. Первым из многих. Только на одну минуту показалась на поверхности его мучительная ненависть, которую он чувствовал к своим царям-побратимам — к длинному и тощему Нестору, хвастливому Идоменею и уродливому рассказчику Одиссею. И другим. Он тяжело сглотнул, облизав сухие губы языком. «Все враги будут уничтожены, — пообещал он себе, — но каждый в свой день». Сегодня не стоило думать о подлом Пелее или любом другом царе западных земель. Сегодня нужно было думать о Приаме.

Он еще раз посмотрел на ворота. Появилась колесница, украшенная золотом и запряженная двумя белоснежными скакунами. Ею управлял широкоплечий человек в бледно-голубой тунике и белом плаще, расшитом серебряной ниткой. В его длинных золотых волосах и коротко остриженной бороде были видны седые пряди. Приам постарел, но все еще излучал власть. Толпа отступила назад, и многие приветственно закричали, когда царь спустился на своей колеснице на берег. Агамемнон почувствовал опьяняющую смесь ненависти и восхищения. Даже люди, впервые попавшие в город, не усомнятся, что это царь, когда увидят, как Приам направляет свою колесницу к берегу.

Агамемнону было хорошо известно, что он, со своими сутулыми плечами, худощавым телосложением и неуклюжей походкой, не выглядел внушительно. Несмотря на это, он сделал себя самым известным царем-воином в западных землях. Он точно знал почему. То, чего недоставало его внешности, восполнялось его крайней жестокостью. Враги умирали. Их семьи погибали. Их матери, отцы, дяди и друзья умирали. Агамемнон внушал страх. Он излучал его, словно морской туман. К тому же он обладал способностью планировать кампании, битвы и безжалостно и гениально доводить свой план до конца.

Он снова посмотрел на величественные стены Трои. «Это достойный приз за все усилия», — подумал царь Микен.

Его охватил холодный страх, вызвав непроизвольную дрожь. Троя больше не была просто призом, городом, который можно разграбить. Завоеватель Трои покроет себя бессмертной славой и получит возможность создать империю. Но потерпеть здесь неудачу значит лежать в забытой могиле. Отогнав от себя эти страшные мысли, он повернулся к своим товарищам.

— Теперь мы спустимся на берег, — сказал он, когда колесница троянского царя направилась к их кораблю. — Прибыл старый лис, чтобы поприветствовать нас. Мы будем льстить его самолюбию и улыбаться его шуткам. А улыбаясь, мы будем представлять себе тот день, когда он будет стоять перед нами на коленях за несколько секунд до своей смерти, его город будет объят пламенем, а его сыновья погибнут.