Последняя битва Посняков Андрей

– Подойди, дитя.

Марта испуганно подошла к постели.

– Господи, – прошептала старуха. – Владимир! Вылитый Владимир… Одно лицо. Тебя зовут Марта?

– Марта Кравен, фрау.

– Кравен? – Старуха расхохоталась и вдруг закашлялась, захрипела, и бросившийся к тумбочке герр Шульце быстро налил из графина воды, подал.

– Нет, – успокоившись, произнесла старая фрау. – Ты не Кравен, Марта, ты – Кучум-Карагеева! Графиня Кучум-Карагеева, как бы ни пытались отменить сословия проклятые большевики!

Тогда Марта мало что понимала, слишком уж была мала. Какая-то старуха, болтающая на незнакомом языке – иногда графиня забывалась и переходила на русский. Лишь потом, много позже, вспоминая слова покойной матери, Марта поняла наконец, кем была эта странная фрау: матерью русского офицера, Владимира, ее родной бабкой!

– Когда в монастыре ждут девочку? – Графиня вытерла слезы белым батистовым платком.

– К восьми часам, госпожа.

Висевшие напротив постели часы показывали шесть.

– Вы нужны мне, Шульце… – тихо произнесла старуха. – Отправьте девочку с шофером, пусть покатает ее по городу, купит мороженое, подарки. Прощай, дите мое!

– До свидания, госпожа.

У подъезда маленькую Марту ожидал все тот же сверкающий лаком автомобиль.

– Вы сделали закладную на дом, Шульце? – Немного помолчав, графиня перешла к делам.

Адвокат поклонился:

– Как вы и велели, госпожа. Может быть, не стоит сейчас продавать? Марка ненадежна.

– Продайте за доллары, нет, лучше – за большевистские червонцы. Пусть и большевики хоть немного поработают на нашу несчастную семью. У меня не так много денег, Шульце, большую часть захваченных с собой брильянтов я вложила в дом. И скоро умру.

– Бросьте, фрау…

– Умру. Я чувствую. – Графиня закашлялась. – Сколько мне еще осталось? Месяц, два? Вряд ли больше. Но теперь… – Она вдруг улыбнулась. – Теперь уже можно умирать – я нашла внучку. Вернее, это вы мне ее нашли.

– Не скрою, пришлось постараться, и…

– Поэтому – треть средств от продажи дома – ваши, герр Шульце! Я укажу это в своем завещании.

Умело скрыв довольную гримасу, адвокат изогнулся в поклоне:

– Не знаю, как и благодарить.

– Полноте, Карл! Еще мой батюшка вел финансовые дела с вашим дедом! Думаю, вашей конторе можно доверять.

– Мы свято чтим все традиции фирмы, – горделиво приосанился Шульце. – Уверяю, у вас не будет возможности сожалеть.

– Вот уж этого точно не будет, – пошутила графиня. – Ведь умру.

– Ну что вы!

– Теперь о девочке… – Кучум-Карагеева вновь стала серьезной. – Обещайте мне, Карл, точно исполнить все мои указания.

– Какие могут быть…

– Вы продадите не только дом, но и – разумно и постепенно – все оставшиеся брильянты. Я хочу, чтобы моя внучка ни в чем не нуждалась!

Шульце молча кивнул.

– Все средства вы поместите в надежный банк и, когда Марте исполнится четырнадцать, заберете ее из нищего монастыря, поместив в частный пансион. Раз в неделю вы будете выдавать ей наличные деньги и ничем не ограничивать ее свободу. Мой сын Владимир, увы, не успел пожить. Пусть хоть поживет внучка… Что? У вас есть какой-то вопрос?

– Четырнадцать лет, – мягко улыбнулся адвокат. – Не рано ли? Может быть, лучше подождать до восемнадцати?

– Нет. – Графиня отрицательно покачала головой. – Я сама вышла замуж в четырнадцать лет, о чем ничуть не жалею. А что касается ваших опасений, любезнейший, то у девушек что в четырнадцать, что в восемнадцать – в голове один ветер. Далее… Пусть вас не шокируют мои слова… Пусть вы или ваши наследники, Карл, через пятнадцать лет раздобудут рекомендательные письма… Впрочем, это указано в завещании, прошу отнестись со всей серьезностью.

– Наша фирма, госпожа, исполняет иногда и самые сумасшедшие просьбы.

Графиня неожиданно улыбнулась:

– Ну эта, наверное, не самая сумасшедшая. В общем, прочтете…

– И вот еще что… – Она приподнялась и тут же обессиленно упала на подушки. – В верхнем ящике секретера шкатулка. Откройте ее, Карл.

Адвокат проворно исполнил требуемое. В небольшом резном ящичке красного дерева находился невиданной красоты перстень – золотой, с крупным зеленым камнем.

– Дайте мне кольцо! – собравшись с силами, прошептала графиня и через силу улыбнулась. – Это фамильный перстень нашего рода. Говорят, им когда-то владел сам Тимур. Его вы тоже передадите… Нет, не внучке. Ее сыну! Женщины не должны владеть этой вещью!

– А если у вашей внучки не будет сына?

– Тогда, – вздохнула графиня, – тогда захороните его в моем склепе.

К четырнадцати годам Марта превратилась в прелестную девушку, на которую во время прогулок в монастырском саду из-за оград заглядывались молодые люди. А уж когда Марта перешла в пансион… Она всегда знала, что красива, но вот теперь стала еще и богата! Пансион, увы, не отличался особой строгостью – платили бы деньги. Быстро появились подружки, вечеринки, пирушки… Один раз, после пары бутылок шампанского, распитых на четверых, всю компанию вдруг занесло на какой-то митинг. Выступающие что-то громко орали, но их, похоже, никто не слушал, пока сзади, к трибуне не подъехал тот, кого, как оказалось, ждали все. Невысокий симпатичный мужчина лет сорока со смешными усиками, в дорогом красном «Мерседесе» с шофером. О, как он говорил! Начал потихоньку, чуть ли не шепотом – и вся площадь мгновенно затихла, – потом, постепенно повышая голос, оратор заговорил о врагах Германии – коммунистах, социал-демократах, евреях – в общем-то, в саму речь Марта тогда не особо вникала. Ей нравилось само построение фраз и то, как этот невысокий, ничем не приметный господин с усиками метал их в толпу, словно боевые гранаты!

– Кто этот господин? – шепотом поинтересовалась девушка.

– Как, вы не знаете? – обернулся стоявший впереди парень в клетчатом пиджачке, очень даже симпатичный, красивый, темненький, кареглазый. – Это же Адольф Гитлер! А его партия называется НСДАП! Когда будете голосовать, не забудьте!

– Я еще не такая старая, чтобы голосовать.

– Сколько же вам лет?

– Гм… Семнадцать!

– А вы… Вы очень красивая, фройляйн. Позвольте представиться, Конрад Майер, студент политеха.

– Марта Кравен… пансионатка.

– Не хотите ли сделать взнос в фонд помощи НСДАП?

– Куда-куда? – Марта собралась было насмешливо прищуриться, но ей вдруг стало стыдно перед этим кареглазым симпатичным парнем. Вот, скажет, деревенщина – даже не знает, что такое Эн-Сэ-Дэ… Тьфу ты, и не выговоришь даже!

– Оратор ничего, симпатичный… Пожалуй, сделаю взнос!

Еще б не сделать, денег-то было полно! Да и парень понравился.

– А можно вас проводить, фройляйн Марта?

– Проводить? Вообще-то я не гуляю с малознакомыми парнями. Не из таких!

Так, в общем, и познакомились. Стали встречаться, гулять… а потом вдруг Марта почувствовала, что беременна.

Конрад Майер оказался парнем честным – сразу же предложил руку и сердце. Нравился ли он Марте? Пожалуй, да. Нет, определенно – да. Но назвать это любовью было бы, наверное, нельзя. Впрочем, замуж-то выходить надо.

Жених был несколько шокирован, узнав истинный возраст невесты, тем не менее – молодоженов зарегистрировали и даже обвенчали – по просьбе Марты подсуетился адвокат Шульце. Свадьбу сыграли тридцатого января, а уже двадцатого апреля – на день рождения фюрера, как шутил Конрад – Марта родила двух мальчиков-близнецов: Герхарда и Эриха. Молодые супруги были счастливы. Правда, вот из Мюнхена пришлось уехать, не очень-то было приятно, гуляя по городу, натыкаться на осуждающие взгляды знакомых и родственников. Марте-то было все равно, а вот Конрада – а в особенности его стариков-родителей – все это нервировало, поэтому молодые, подумав и собравшись со средствами, уехали в Восточную Пруссию, к дальним родичам Майеров, и, приобретя уютный особнячок в Кенигсберге, зажили вполне обеспеченно, можно даже сказать, по-бюргерски. Канцлером вскоре стал Адольф Гитлер – жизнь в стране налаживалась. Исчезла безработица, очереди за бесплатной похлебкой, возрождалась армия, строились фабрики, заводы, дороги, появились рабочие места – Конрад поступил инженером на одно из строительных предприятий. А потом началась война. Майор инженерных войск Майер добровольцем ушел на фронт, присылал фотографии на фоне Эйфелевой башни и Елисейских Полей, затем явился сам – не надолго – и дети не отлипали от героя-отца. Потом снова фронт, на этот раз – Восточный. И похоронная телеграмма. И могила на фотографии, завезенной кем-то из раненых однополчан – деревянный крест с надписью «Конрад Майер, полковник», да могила, заметенная холодным российским снегом. Вот и все… Кончилось счастье. Да и было ли? Лет через пять после свадьбы Марта вдруг поняла, что совсем не любила погибшего мужа. Никогда. Нет, он ей нравился, какое-то время был симпатичен, но ведь симпатия – не любовь. К тому же он ненавидел русских! Пусть большевиков, коммунистов, но все же – русских, как бы они там ни назывались. А ведь Марта сама была наполовину русской, потомком древнего дворянского рода! И каково же было ей слушать, что все русские – недочеловеки, унтерменши, что надобно их поскорей уничтожить, что… А эти друзья Конрада из НСДАП, эти их гнусные попойки и скотские песни! Боже мой!

Несмотря ни на что, Марта играла роль примерной супруги, ради детей – вот уж кто был ей в радость! Близнецы быстро выросли… и, когда им еще не было десяти, вдруг пришла бумага – почему это они не были внесены в списки «Гитлерюгенд»? Марта сама пришла в местной отделение «Гитлеровской молодежи», улыбаясь, повинилась перед югнедфюрером, мол – забыла.

– В следующий раз не забывайте, фрау Майер, – холодно предупредил очкастый молодежный функционер, наверное, гомосексуалист, нормальный бы мужик стал бы так разговаривать с очаровательной фрау? – В следующий раз подобная забывчивость может вам дорого стоить! Ну на первый раз… Документы на детей с собой?

Документы… Марта сейчас хвалила себя за то, что, почувствовав нагнетение расовой обстановки в стране, не будь дура, уничтожила все свидетельства своего наполовину русского происхождения – дарственную и все бумаги графини Изольды. Даже о том, что немного выучила русский – никому не говорила. Лишь попавшуюся на глаза маленькую фотографию отца не смогла выбросить – вклеила в альбом, пусть будет!

А детей у нее теперь не стало. Впрочем, не у нее одной. Если до десяти лет еще как-то можно было уберечь малышей от «Пимпфа» – совсем уж младшей организации, то, когда ребенку исполнялось десять – за ним тут же протягивались руки-щупальца «Дойче Юнгфольк», а с четырнадцати – собственно «Гитлерюгенд». Походы, песни, политинформации, сборы металлолома, спортивные состязания, строевые смотры, летние лагеря, различного рода кампании типа «помощи фронту» – родители практически не видели своих детей, словно жуткой Молох, их пожирало и перемалывало национал-социалистское государство. Родители могли и не быть убежденными нацистами, всего лишь обычными обывателями-попутчиками, но уже их дети… О, они боготворили фюрера и его идеи! Национал-социалистское воспитание в «Гитлерюгенде» было поставлено на широкую ногу. Тотально. Для всех и каждого. И, не дай бог, быть не таким, как все…

– А? – Фрау Майер оглянулась. – Вы что-то сказали, Отто?

Барон подвинулся ближе и пристально посмотрел прямо в голубые глаза женщины:

– Марта…

Он осторожно поцеловал ее в губы, и Марта отнюдь не сопротивлялась поцелую, в конце концов фон Райхенбах не был ей неприятен. Не сопротивлялась… до известной степени.

– Нет. – Она отстранилась, едва рука барона прикоснулась к пуговицам на ее платье. – Не сейчас…

– Я вам неприятен, Марта?

Женщина улыбнулась:

– Не все в жизни достается вот так, сразу, дорогой Отто. Давайте встретимся через неделю… Будет повод – мой день рождения.

– Вы приглашаете меня?! Не могу поверить!

– Почему бы и нет? Правда, не думаю, что смогу достать какие-то изыски.

Фон Райхенбах горделиво расправил плечи:

– А вот уж это беру на себя!

– Мне, право же, неловко…

– И ничего не хочу слушать!

– Только одно условие… Не приходите в этой форме!

Глаза барона полезли на лоб:

– Вас пугает форма офицера СД?

– Нет-нет, вы не так поняли меня, Отто, – лихорадочно кусая губы, поспешно произнесла Марта. – Просто… Просто мы с подругами хотим устроить нечто вроде костюмированного бала. Помните, как в прежние времена?

– Помню ли я? О, дорогая Марта! Я ведь вырос на этих карнавалах. – Фон Райхенбах мечтательно вздохнул. – Мой отец был большим любителем устраивать подобные праздники. Еще до Великой войны… Сколько же мне тогда было? Лет пять-семь, не больше. О, это просто чудо, что такая идея пришла в вашу прелестную голову! Вы сказали, на празднике будут ваши подруги?

– Да… две или три.

– Может быть, и мне захватить кого-нибудь из друзей? Поверьте, среди них есть весьма приличные и приятные люди.

Марта развела руками – ну уж раз позвала, так…

– Что ж, приводите.

Когда они спустились в столовую, Герхард уже сидел на диване, терпеливо дожидаясь фон Райхенбаха.

– Ну что, отыскал фотографии? – с улыбкой осведомился барон.

Юноша кивнул:

– Отыскал. Так мы уже едем?

– А ты хотел бы остаться на ночь? К сожалению, тогда я не смогу тебя подбросить – извини, дела.

– Да нет, что вы, господин барон. – Герхард поднялся с дивана. – Я вовсе не это хотел сказать. Я вот подумал… – Парень явно волновался. – Что хорошо бы… хорошо бы было устроить в лагере нечто вроде принятия лучших из лучших в рыцари. С костром, с плащами, под знаменем с черным тевтонским крестом.

– Ого! – Барон и фрау Майер переглянулись. – А у него мысли точно такие же, как и у нас! Хорошая мысль, Герхард. Думаю, ваш югендфюрер будет от нее просто в восторге. А если не будет в восторге, можешь обратиться ко мне. Знаешь, я бы даже помог вам, привез бы артистов… скажем, из Немецкой оперы! Все в средневековых костюмах, каково?!

– Блеск!

– То-то же! А ведь привезу, коль обещал… Ну прощайся с матерью, и идем. Пора.

Всю дорогу почти до самого лагеря Герхард молча сидел на заднем сиденье и думал о том, как лучше провести задуманное. Конечно, желательно ночью, при свете костра или – еще лучше – факелов. Правда, тогда фотоснимки могут не очень-то хорошо выйти. Придется снимать с магниевой вспышкой, а она выхватит из темноты лишь ближайшие метры. И все же было бы здорово. Герхард уже и подписи к снимкам придумал – «Новое» – к танку и «старое» – к «рыцарям» в тевтонских плащах и склеенных из картона шлемов. И еще… Он очень хотел, чтобы его самого тоже – пускай символически – приняли в рыцари, здоровская получится фотография – с горделиво поднятой головою, а крупным планом – сжимающая меч рука со старинным перстнем! Да-да, с перстнем! Он, конечно, большеват для тонких пальцев подростка, но точно старинный! И получен – вернее, обретен – Герхарду очень нравилось это слово – при самых таинственных, будоражащих воображение обстоятельствах.

А дело было так…

Как-то в конце марта, Герхард, засидевшись в библиотеке, опоздал на занятие по гражданской обороне. Можно было бы, конечно, прийти, проскользнуть тихонечко в актовый зал, если б не шарфюрер Хаст – больно уж тот был дотошным и прямо-таки болезненно подозрительным. Запросто бы заставил пробежаться в противогазе километров пять по раскисшему от беспрерывно льющих дождей стадиону. Оно Герхарду надо? Ясно, что нет. Но и прогул в личную карточку получать не хочется. Скоро конец учебного года, будут подсчитывать баллы – и что, опять плестись позади всех? Так ведь могут и в «Гитлерюгенд» не принять, скажут – а зачем нам нужны всякие там разгильдяи из «Дойче Юнгфольк»? Вот всех примут, а его, Герхарда Майера, – нет. И что тогда делать? Ну нет, принять-то, конечно, примут, да ведь придумают какие-нибудь испытания – типа кроссов, прыжков с третьего этажа или драки «до первой крови» – это только так называется «до первой крови», а на самом деле… Нет, нельзя было опаздывать, никак нельзя, да уж на больно занятный документ наткнулся Герхард в библиотеке. Один из орденских братьев, какой-то Альбрехт из Гогенхайма, докладывал о пойманном литовском шпионе, который оказался не только шпионом – но и колдуном, таинственно исчезнувшим от правосудия с помощью какого-то колдовского заклятия. Текст заклятия приводился ниже, и Герхард его дотошно переписал – «ва мелиск ха ти…» – ну и прочая труднопроизносимая белиберда. И тем не менее интересная.

Короче, из-за этого проклятого заклинания Герхард и опоздал. Опоздал, остановился на полпути к школе и надумал вообще туда не ходить, а сказаться больным. Шарфюрер Хаст, конечно, не верил и родной маме и наверняка потребовал бы справку. Но у матери как раз имелся один знакомый врач. Тот-то и выписал бы требуемую справку, оставалось лишь прикинуться больным и сидеть дома, ждать, когда вернется с работы мать. Герхард так и поступил, резко повернулся и, опасливо посматривая по сторонам – не встретить бы знакомых ребят, – побежал домой. Бежал быстро, словно б на крыльях летел – вот бы и на марш-броске так бежалось, так ведь нет, куда там! Никого знакомых, слава богу, не встретил и уже потянулся к калитке, как вдруг:

– Не подскажете, это дом Майеров?

Юноша оглянулся, увидев перед собой седоусого человека в длинном сером плаще и кепи.

– Да, это дом Майеров, – кивнул Герхард. – А что вы хотели?

Странный тип. Одет прилично, даже более чем. А наверное, это сослуживец отца!

– Я хочу поговорить…

– Мать еще на работе.

– Нет, не с ней. – Седоусый покачал головой и внимательно посмотрел на подростка. – С вами, если вы – Герхард Майер.

– Да, я Герхард Майер. Но…

– Не бойтесь, я вас не обижу. Просто я должен передать вам одну вещь…

– Что-нибудь от отца?! – обрадовался Герхард. – Пойдемте в дом.

– Нет, лучше поговорим в машине… Прошу!

Седоусый кивнул на припаркованный неподалеку «Хорьх» с поднятым верхом. Машина не из дешевых, да и от самого этого человека прямо-таки разило респектабельностью. В общем-то, никакой угрозы Герхард не чувствовал – да и что может случиться с ним здесь, на городской улице – если что, всегда можно позвать на помощь полицию или соседей.

– Садитесь, садитесь… Вот сюда, на заднее сиденье, пожалуйста.

Мягкие пружины закачались под весом Герхарда, хлопнула дверца. Обойдя машину, седоусый уселся рядом, вытащил из лежавшего на сиденье портфеля пару бумаг:

– Прочитайте и распишитесь, герр Майер.

– …мужеска полу, родившемуся от Марты Кравен, в браке или вне оного… Чушь какая-то!

– Не совсем, – рассмеялся мужчина. – Читай дальше.

– Хранить в тайне от женщин… От каких женщин?

– От матери.

– При чем тут моя мать?!

– Ни при чем. Я просто должен передать тебе одну вещь.

– Вещь?

– Да. Ту, что указана в завещании.

– В чем-чем?

– Вот она!

Седоусый достал из портфеля… перстень! Тяжелый, золотой, явно старинный, с большим зеленым камнем.

– Распишитесь и владейте этим перстнем по праву.

Сказать, что Герхард хоть что-нибудь понимал…

И тем не менее перстень взял. Машинально расписался…

И пришел в себя, уже стоя на тротуаре. Даже номера не запомнил, растяпа. Только машину – темно-серый «Хорьх»… или это был «Вандерер»? А может быть, «Опель-капитан»? Н-нет, все-таки «Хорьх»… Наверное… Был бы брат, он-то уж разобрался б, не зря ведь помешан на всяких машинах.

Жаль, даже фамилию не спросил. Впрочем, если б седоусый хотел, то представился бы. И что теперь? Рассказать все матери? Да, наверное, так и стоит поступить. Или сначала – брату? Может быть, перстень – подделка?

– Конечно, подделка! – безапелляционно заявил вечером Эрих. – Явная позолоченная медь, да и на камень взгляни-ка внимательней, какой-то уж он больно прозрачный. Явно – бутылочное стекло.

– А зачем тогда…

– Да на пари! Чтоб посмеяться… Наверняка у этого седоусого в ювелирной лавке знакомый оценщик – с ним и спорили. А ты, как дурачок, побежишь… Да еще во что-нибудь вляпаешься!

Герхард вздохнул:

– И что мне теперь с этим кольцом делать?

Эрих пожал плечами:

– Не знаю. Я бы так лучше выкинул от греха подальше.

– Ага, выкинул! А вдруг оно и впрямь золотое.

– Ага, золотое, как же! Скажи еще и камень – чистой воды изумруд!

– Ну насчет камня не знаю…

В общем, братья тогда поссорились, чуть не до драки. Утром, правда, помирились и перстень решили не выкидывать, а получше спрятать, выждать некоторое время и уж тогда отнести к оценщику в ювелирную лавку.

– Вот как раз после летнего лагеря и отнесем, – заявил Эрих.

– Ага, а ты туда поедешь?

– А ты, можно подумать, нет? Да кто нас спрашивать будет?!

Перстень спрятали, прикрепив снизу пластырем к крышке стола. И вот сейчас пришла пора наконец его достать. То есть это Герхард так решил, не советуясь с братом. А чего с ним советоваться-то, не ему колечко подарено!

Идея устроить костюмированный праздник неожиданно пришлась югендфюреру Мюллеру по вкусу.

– Признаться, Майер, я и сам о чем-то подобном думал, – выйдя из-за стола и расправив плечи, сообщил он. – Не хватает нам театрализованности, зрелища вот что! Вот все есть – и политбеседы, и спорт, и культура – а вот зрелища нет! А ведь скоро проверка, будет много важных гостей. И что им показать? Теперь знаю что. Молодец, Майер, соображаешь… Кстати, тот офицер СС, что присылал за тобой машину, он что, твой родственник?

– Вы, верно, имеете в виду барона Отто фон Райхенбаха, герр баннфюрер?

– Ого! Так он еще и барон? Это твой дядя?

– Друг семьи. Штурмбаннфюрер СС.

– Неплохие у тебя знакомства, Майер! Очень-очень неплохие! Что ж, поручаю тебе все подготовить, прорепетировать. В помощники бери кого хочешь, человек пять-шесть.

– Яволь, герр баннфюрер! – Герхард радостно щелкнул каблуками и, осмелев, попросил: – Нас бы еще от кроссов освободить. Боюсь, не успеем, времени мало.

– Сам знаю, что мало, – хмуро кивнул Мюллер. – От кроссов и марш-бросков освобожу, так и быть. Но чтоб на политзанятиях были, как штык!

– Будем, герр баннфюрер!

Уже после отбоя в палатке все ели остатки пирога, привезенного Герхардом из дому. Хвалили – вкусный. А Эрих завистливо вздыхал:

– Повезло тебе, побывал-таки дома.

– Ой, вот только не ной, Майер, – замахал руками Тротт. – Мы все к августу дома будем.

– Это кто здесь ныл? Это кого ты нытиком обозвал, герр Тротт?!

– Ну вы еще подеритесь, как какие-нибудь баварцы, – буркнул Герхард. – Нашли, из-за чего ссориться.

– Эй, трусы! – снаружи послышался громкий насмешливый голос. – Вы что, опять уже спите?

– Гамбс, – неприязненно прошептал Артур. – И принесла же нелегкая. Сейчас будет издеваться – чего это мы Фишера не пошли бить.

– Как, кстати, марш-бросок? – тихо поинтересовался Герхард. – Не слишком утомились?

– Да не слишком… Видишь, все живы. Даже Фишер.

– Ну, трусы, пустите меня в вашу палатку?

– Сам ты трус! – разозлившись, бросил Герхард и тут же прикусил язык: у Гамбса был острый слух, а кулаки – крепкие.

Гамбс услышал.

– Это кто это там хвост поднял? Ты, что ли, чистюля Майер? А ну вылезай, разомнемся. Вылезай, говорю, пока я тебя сам не вытащил!

– Сейчас мы ему вместе бока намнем, – решительно заявил Эрих.

– Нет. – Герхард покачал головой и поднял полог палатки. – Сам разберусь.

Гамбс – здоровенный, сильный, злой – стоял у самого входа, широко расставив ноги. Позади него маячили подпевалы из первого звена-камрадшафта.

– А-а! Майер! – притворно обрадовался Гамбс. – Вылез-таки. Ну куда пойдем биться?

– Биться и дурак может. – Собрав в кулак волю, Герхард усмехнулся. На самом-то деле он откровенно боялся здоровяка Гамбса – да и кто его не боялся?

– Что-о? – удивленно протянул здоровяк. – Это кто здесь дурак?

– Я говорю, вовсе не обязательно драться, чтоб выяснить, кто из нас трус, – поспешно пояснил Герхард. – Можно узнать это другим, гораздо более действенным, способом.

– Это каким же?

– Слабо пойти на старое кладбище провести там всю ночь?

– Это на какое еще кладбище?

– На то, что у старинной мельницы.

– Тоже еще, мельница… – Гамбс презрительно фыркнул. – Развалины одни кругом.

– Так вот. – Герхарда несло. – Я обязуюсь просидеть там всю ночь… И даже прочитать на какой-нибудь могиле старинное заклинание, оживляющее покойников.

– Ой, давай только без этих штук! И… как мы узнаем, что ты всю ночь провел средь могил, а не дрых в своей палатке или где-нибудь в шалаше?

Герхард скрестил на груди руки:

– А это уж ваши дела. Только следующей ночью на кладбище отправишься ты, Гамбс! С тем же заклинанием и на ту же могилу.

– Если тебя сегодня не утащит покойник! – нехорошо пошутил кто-то.

– Ну ты иди, иди, Майер. Мы догоним.

Герхард, конечно, отправился не один – со своими. Эрих, Артур Трот, Вилли и прочие не собирались бросать друга в беде.

Дождавшись, когда они отойдут, Гамбс подозвал своих:

– Ну, парни, кто из вас умеет по-волчьи выть?

– Да мы все можем.

– Отлично!

Старое полузаброшенное кладбище – покосившиеся кресты, заросшие травою могилы, упавшая местами изгородь – находилось километрах в трех от лагеря, на холме, обрывом спускающемся к реке, впадающей в узкое и длинное озеро. Было темно, страшно – висевший меж ветвями деревьев месяц скорее сгущал темноту – накрыв призрачным светом могильные камни. Вот один сдвинулся! Нет, показалось… Ну конечно же, показалось, не может такого быть, чтоб могильный камень да вдруг сдвинулся ни с того ни с сего… А может, все-таки сдвинулся?

Набежавшее облако затянуло месяц, сразу сделалось гораздо темнее – и тут где-то совсем рядом раздался истошный вой! Волки? Или… кто-то другой? Герхард задрожал – наверное, все ж таки зря он высказал такую дурацкую идею. Провести ночь на кладбище, среди могил… Это ж совсем полным идиотом надобно быть!

Не бояться! Только не бояться! Ведь там, в двух сотнях шагах, свои! Песню, что ли, какую-нибудь спеть?

Мы шли под грохот канонады…

О, прочесть заклинание, так ведь договаривались! Где оно, черт? Да вот, в нагрудном кармане. Черт, не видно-то ничего. Фонарик не потерял? Нет, не потерял, вот он…

– Ва мелиск…

Грудь словно обожгло углем – с такой силой вспыхнул вдруг висевший на шее перстень!

– …ха ти…

Сверкнула молния… Гроза? Как-то уж слишком быстро собрались тучи.

– Ва мелиск ха ти…