Московские Сторожевые Романовская Лариса

— Вы только не волнуйтесь, вам нельзя, у вас возраст, — командует распорядительница. Насмотрелась на своей работе всякого, ничем ее не удивить.

Тут до Евдокии дошло. Отцепилась от телефона, к нам подскочила, Гуньке какую-то дрянь в рот сует, леденец от кашля, что ли. И шепчет еле слышно:

— Гуня, голос!

— Да, согласен! Согласен-согласен! — хрипит Гунька. И кашляет даже.

Это хорошо, что он молчал столько часов, — голос-то мы ему состарить забыли.

Провожать меня в новую жизнь Жека решила в «Марселе». Хорошее заведение, не очень дорогое и от дома Старого недалеко. А главное — закрывается в одиннадцать вечера. К полуночи там никого, кроме нас, не останется.

Сперва мы в этот «Марсель» сразу после ЗАГСа зарулили. Покормили Семкину девочку салатом и шашлыком, сами что-то поклевали, похихикали немножко. Я даже Гуньку потискала, пользуясь статусом законной жены. Он не сопротивлялся, но и особого удовольствия тоже не испытал.

К концу шашлыка Семен со своей красавицей откланялись, десерта дожидаться не стали. Нам же легче: Жека и без того в сегодняшнюю гулянку решила вложиться по полной. Не каждый день свадьбу без мирских играем. Если совсем по-честному — то вообще никогда у нас такого не было. Ну нельзя колдуну с ведьмой вместе… Впрочем, это я уже говорила.

Хозяин «Марселя» — а может, администратор, я не поняла — Жеку видел явно не первый раз. И просьбе почти не удивился: не иначе моя дорогая Евдокия часто в этом заведении гулянки устраивает. И ведь ни слова мне не сказала, не позвонила, не позвала. Вот ведь как есть крыса, крысее некуда!

— Женечка, ну вы же понимаете, что со своим спиртным… — мнется наш «марселец». Симпатичный мужик, кстати. Скуластый, глаза с крепким прищуром. Не то татарин, не то калмык… Жека на таких не сильно западала, а вот они на нее — пышнокудрую и пышнобедрую — очень даже посматривали.

— Артем, вы же меня знаете, — хохочет эта зараза и подмигивает нам. Проверяет — Гунька уже ревнует или ей еще пококетничать? И торгуется при этом. Договорились, что семь бутылок мы в «Марселе» заказываем, а остальное — на наше усмотрение. Может, нас десять человек соберется, а может, и сорок пять. С Евдокии станется всех созвать, у кого сегодня ночью дел не много. И Смотровых, и Спутников, и Отладчиков (из тех, кто посвободнее). Чувствую, влетит это все в копеечку — мы ж всем гуртом по мирскому поводу давно-давно не собирались. Последний раз так гуляли, когда Жека омолодилась. Но тогда время чуток другое было, да и я сама от силы лет на сорок выглядела. И Сеня был при мне — он свою тогдашнюю жену уже похоронил, а проблемы всей родни на нем еще висели. Хорошо было.

— Ну что, договорились? — И Жека в сумку полезла, за задатком.

— Договорились. Только вот… Там в кухне, где горячее поставим, на стене иконы висят. Хотите, сниму?

— Да зачем? — изумляется Жека, забыв расхохотаться. А я жареной луковкой давлюсь: нет, ну понятно, что кое-кто из мирских про нас догадывается, а кое-кто и откровенно знает. Но чтобы человек в открытую считал, что у нас тут шабаш будет? Ну, Евдокия, ну, безголовая… Зачем же она подставляется-то так? Новой войны захотела или новых контрибуций? Ты уж тогда, Жека, давай прямо на глазах у этого Артемчика в крысу перекинься. Он, правда, не о колдовстве будет думать, а о санинспекции… — Нет, Артем, спасибо за предложение. Нам такого не нужно, — щебечет Жека. И насчет официанток договаривается. Мы, конечно, кабак разносить не будем, но все-таки… Даже за караоке заранее заплатила и за ущерб деньги внесла. Знала, что тарелки со стаканами у нас летать будут. А вот Доркину кошку не учла. Ее бы никто не учел, но у Доры жизнь без сюрпризов не бывает.

Дора нас прямо у подъезда дожидалась. Не виделись мы с ней порядочно, а не общались нормально — еще со времен Доркиной прошлой молодости. Пока она в начале девяностых со своим очередным тогдашним Йосиком не эмигрировала в Израиль, мы дружили, по мудрому Жекиному определению, «до смерти и взасос». Я те Доркины проводы до сих пор с дрожью вспоминаю — казалось ведь, что навсегда расстаемся, ни в одной жизни больше не увидимся. Но ничего, обошлось. Лет десять назад Дора приезжала, свою Шимку к жениху в киевском питомнике сватала. Как мы тогда встречались и о чем говорили, я в упор не помню, а вот в Шимку, трехцветную крылатку, на всю жизнь влюбилась. Я очень хотела крылатого котенка завести, но не получалось, у меня тогда мирской муж дома жил, пришлось бы объяснять… Взяла Софико, бедную мою девочку.

— Ну вот, здрасьте-пожалуйста. Я стою тут, как идиотка, их жду, а они…

— Дорка, а позвонить не судьба была? — отбивается Жека, уже продегустировавшая в «Марселе» покупаемый коньяк. — Набрала бы номер, посидела бы с нами, и вся любовь. Ну, До-о-ора?

— Как позвонить? Куда позвонить? Ты мне свой номер оставила? Я тебе сто тридцать лет Дора, не нукай, не запрягла еще…

Ну не сто тридцать, а сто пятьдесят, а остальное правда: Дора себе при обновлении имя не меняла никогда. Вроде как оно у нее счастливое. Я, правда, подозреваю, что дело в другом: Дорка всегда и все путает, кроме кошачьих кличек. С нее станется новое имя забыть.

— И вот мы тут стоим, Цирля мерзнет, а ей нельзя, ты же понимаешь, что у нее скоро котята…

— Все я понимаю, подожди! Гунька, неси вещи! — командует Жека нашему все еще состаренному помощнику.

— Так это у тебя Гунечка такой? А я думала, он помоложе, — изумляется Дорка, снимая со своих чемоданов кошачью переноску. И только теперь начинает обниматься со мной. Я Дорку, конечно, рада видеть, но кошка… Это не кошка, это мечта и научная фантастика! Переливчатая, дымчатая, с огненными глазами, шерсть густая, не темнозеленая, как крылаткам полагается, а черная в прозелень, словно сухая акварельная краска. И кисточки на ушах даже сквозь сетчатую боковину сумки разглядеть можно.

— Дора, а она летает у тебя? Я на размах крыла поглядеть хочу…

— «Летает»? Ха! Вы поглядите на нее. Цирленьке рожать со дня на день, она выше люстры не поднимается! — грохочет Дора, входя в подъезд с переноской. — Дуня! Ты купила красное вино? Кардамон я взяла с собой, у вас тут все равно такого нет… Бутылку сухого красного, я же тебя просила!

В ближайшие полчаса с Дорой разговаривать бесполезно: она пока свою Цирлю не накормит, не успокоится. Крылатки простую кошачью еду не сильно уважают, все больше птичек и прочих бабочек едят. Но это, конечно, дикие крылатки, из тех, кто заводится в омеле по весне. Домашние кошавки чаще всего красным вином питаются. Доре про это лучше знать, у нее свой питомник… Она несколько жизней подряд крылаток разводит. Еще в Киеве начинала, в восемнадцатом году. Особую разновидность вывела, переливчатую трехцветку… Сейчас на земле три приличных питомника и есть: первый — знаменитый киевский, откуда все крылатки и пошли, второй где-то в Калифорнии, туда одна из наших девчонок в свое время кошку вывезла, ну и, естественно, Доркин в Хайфе…

— Дора, а как ты вообще выбралась? У тебя виза?

— Какая виза, их давно отменили, Леночка. Я просто купила себе место в самолете и прилетела. Так они хотели отправить Цирлю в багажный отсек, ты представляешь? А она же в положении, ей это вредно. И ты понимаешь, омела себе цветет, я не уследила, потому что Йосик… Я с ним все время хожу замороченная… И Цирленька связалась с каким-то, ты понимаешь, обычным парковым доходягой, у которого даже нет своего гнезда… — талдычит Дора на входе в лифт, перекрикивая кошачье чириканье… Гунька кивает с осатанелым видом, а морщины у него на лице постепенно облезают. Мы же с Жекой не звери, даже до вечера его старить не стали, у него и без того дел сегодня будет уйма.

— Дорка, ну в лифт-то дай пройти, — кипешит Жека.

— Так давай мы с тобой и с Леной поедем вверх, а этот твой Гуня опять спустится вниз и купит вина для Цирли? Ты помнишь мою Шимку, Леночка? Так вот, у нее осталась правнучка, Брыкса, трехцветная мозаичная, так она у меня уже вся почти совсем спилась!

На фоне Доры даже моя дорогая Жека-Евдокия как-то меркнет и выглядит неубедительно. Именно за это я Дорку так люблю.

До полуночи мы всё успели. Жека обзвонила всех и сразу, даже Ваську-Извозчика и Фельдшера выловила, уж не знаю, как ей это удалось. Гунька — помолодевший и переодевшийся — носился бешеным веником по всяким поручениям. Дора за ним по пятам ходила и рассказывала все подряд. Наслаждалась аудиторией: Гунька ведь ее перебить не может.

А я спала. Старость все-таки, организм подводит. Жека мне прямо у Старого в комнате постелила, хоть это и не очень хорошо. Доркина Цирля вылетела из клетки — бочком, неловко, пузо-то и впрямь огромное. Покружила немного над мягкой постелью, да и залегла поперек подушки. Совсем как моя Софийка…

Я просыпаюсь, крылаткин хвост мне в щеку тычется, урчание на всю квартиру, тепло, уютно… Я кошавку к себе подгребаю спросонок, а она чирикает. Крылатые ведь не мяукают толком, а почти поют, щебечут как птицы. Красиво, хорошо, только непривычно. Тут меня и сломало. Сижу у Старого в постели, в Жекиной ночной рубашке, обнимаю Доркину кошку и реву со всхлипами. Все сразу оплакиваю — от погибшей Софийки до Манечки покойной, с переходом на загубленные молодости, седые волосы и Семенову семейную жизнь. Давно такого не было.

Хорошо еще, что Жеки дома не оказалось, — уже стемнело, она на обход пошла, под окнами больницы, вместо Старого. Жека чужие слезы за три стенки чует, а уж тем более мои.

Дора на кухне Гуньку развлекала светской беседой. Сколько я спала — столько и развлекала, она умеет. А тут сама себя перебила на полуслове, прибежала:

— Леночка, что? Началось? Увядаешь?

Еще не увядаю, а лучше бы уже. Потому как обновления ждать — это хуже некуда. И старой жизнью не живешь, и новая не началась. И плохо скоро будет, когда организм перерождаться начнет. Только этого «плохо» ждать приходится, и это самое поганое во всей нашей ведьминской жизни. В такие секунды никакой молодости больше не хочется, лишь бы отпустило. Так ведь не отпустит. Девять дней я увядать буду, потом еще сорок — перерождаться, а уже потом обновление пойдет.

Дора про такое знает, она же нам с Манечкой почти ровесница. Тем более что Дорка, оказывается, обновлялась не так уж давно, уже в этом веке. А на вид и не скажешь, если честно. Дорку многие еще и за это любят — она молодеть толком не может. Обновится, станет тоненькой, пышноволосой, с глазищами на пол-лица, а потом за несколько лет все это запустит и угробит. Потому как кошки, кошки, еще раз кошки и какой-нибудь очередной Йосик или Марик — она вечно у мужей имена путает. И ведь при этом Дора ухитряется за районом смотреть. Причем не на родной земле, а на исторической.

— Дорка! — прерываю я ее утешения. — А на кого ты хозяйство оставила? Ты же не на одну ночь прилетела?

Конечно, не на одну. У Доры — это ж надо! — давно ученица. Хорошая девочка, я ее, разумеется, не знаю, но знаю ее маму, и тетю тоже знаю, та самая наша Зина, которая в шестьдесят восьмом. Ну, в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом, ты же понимаешь…

Тут я опять перебиваю Дору — а иначе у нее никак не спросишь:

— А ученица у тебя давно?

— Так, подожди… Когда котилась Брыкса, у меня сломалась стремянка, и я никак не могла заглянуть в омелу. А взять новую было неоткуда, потому что суббота.

Ну я же говорила — Дора все запоминает через кошек. Третий год у нее ученица, это хорошо.

— Ну вот, она уже окотилась, ей надо глинтвейна, он вскипел, я не могу нормально налить и поставить в гнездо, потому что лестница. А Йосик уже умер. То есть Алик умер, за Йосика я вышла замуж потом… а Рахеля принесла лестницу, у нее есть соседи, они не соблюдают.

В общем, Жека еще с обхода не вернулась, а Гунька не успел выполнить все тридцать три неотложных Жекиных поручения, а я уже обо всем договорилась: вместо меня на хозяйстве Дора останется. И мне так спокойнее всего будет, и ей передышка. Потому что кошки — это прекрасно и замечательно, но Дорка за ними не видит белого света. Да и по нашим она соскучилась, а они все по ней.

А еще я опять хитрила немножко: очень хотелось, чтобы у меня дома настоящая крылатка пожила. Хоть немного. А там — посмотрим — может, я у Доры одного котенка выкуплю. В подарок просить неудобно, они дорогие. Тем более от Цирли, все-таки чемпион породы, переливчатая трехцветка.

Вроде все улажено, остается сегодня только при всех честных Смотровых объявить, что я Дору вместо себя оставляю, и Марфу-Маринку попросить о мелкой помощи: все равно она с ребенком сидит, ей делать особенно нечего. Так что мне на сегодняшнем празднике можно не задерживаться, особенно если Семен туда заглянет. Передам хозяйство, да и уйду незаметно. Метро до часа ночи ходит, успею. В темноте мне одной не страшно — кто же ведьму-то тронет? Тем более — старую. Постаревшую.

Тут в квартиру вернулась Жека — мокрая, уставшая и неприлично злая. Нас с Дорой сразу же замутило:

— Что? Жека, все нормально?

— Дуся, ты живая? Почему ты так кричишь?

— Все пальто изгваздали, сволочи… Новое пальто, месяц назад купила. И каблук сломался…

В коридоре у Старого болтается треснутый абажур. Пластмассовый, дешевенький — как одноразовый стаканчик. Толку от него — примерно как от самой Жеки-Евдокии в хозяйственных делах. Но мы все равно разглядели: Жека бледнющая, как вчерашняя сметана, вся в грязи — от каблучков до кудрей, пальто и вправду теперь только на помойку, остальное я не разглядела, кроме дырок на колготках. Ну хорошо еще, что сейчас время такое, колготки нормальные купить можно где угодно. А ссадины кровавые ей Дора сейчас зарастит. Я тоже могу. Но у меня не с первого раза получится.

— Гунька, а ну иди сюда! У меня тут ребро сломалось, сейчас починишь…

— Зачем Гунька? Давай я? Осторожно… Леночка, сними с нее… Где у тебя вата?

— Какая вата? У меня там вся шея — один сплошной синяк. Гунька! Ну куда ты пальцами-то, тут ладонью надо…

— А я говорила, зачем тебе каблуки, у вас тут снег и скользко. Леночка, положи пальто, я потом посмотрю.

Пока Дора ругается и лечит Жеке шею, а Гунька бледнеет и заращивает ребро, я успеваю осмотреть сломанный каблук. Нету подковки. А нам без них нельзя, в серебре сила…

— Жека, это кто же тебя так?

Я шепчу, но Жека слышит. Хотя слышать что-то, кроме Доры, когда в доме есть Дора, это надо уметь.

— Лихач какой-то. Выхожу уже из ворот, а он несется как на пожар. И не к приемному отделению, а так, в объезд.

— Сейчас много пьяных ездит, — неизвестно зачем говорю я. — Совсем тебя переехал?

— Да откуда? Через капот перелетела. А приземлиться не смогла, за бампер зацепилась. Или это капот был? Такой выступ спереди блестященький… Так и пер меня по асфальту, пока пальто не порвалось…

— А оно не порвалось, тут можно перешить и расставить, — радуется Дора, хлопая тревожными глазами. — Или давай воротник отрежем хотя бы, это же песец…

— Это норка, — отмахивается Жека-Евдокия. На пальцах у нее тоже кровь, а наманикюренные ногти обломаны. — Ленка, он не пьяный был, я бы пьяного услышала. Просто злой, неизвестно почему.

— Ну вот куда ты мне крутишься, у тебя же тут рука… И плечо тоже подправлю…

Когда Дора нервничает, она говорит еще громче, чем обычно. В свое время паровоз на спор перекрикивала, чего уж там говорить о современном домофоне…

Так что, когда в незапертую дверь вошел Петр, Смотровой из Северо-Восточного округа, мы так все по коридору и брызнули: я в ночной рубашке, Дорка в обнимку с Жениным пальто, Гунька на кухню — потому как ему не по чину гостей встречать. Одна наша Евдокия осталась. Как всегда в своем репертуаре: правая рука у Жеки опухла, так она Петьке левую для поцелуя протянула. Не комильфо, конечно, но пальцы у Жеки красивые, ей и не такое можно.

Ну и залепила ему с порога сразу:

— Петруха, у тебя в районе станция переливания нормально работает? К утру в онкоцентре вторая отрицательная будет нужна, подсуетись сейчас, пока мы за стол не сели.

Ну и никуда я, конечно, не поехала. Осталась в «Марселе» после собрания, загуляла не хуже, чем все остальные. Тем более что и Семен появился, хоть и с опозданием: наплел чего-то своей белокурой, прискакал… Хотя никто его особо и не ждал — он же Спутник, ему наши хозяйственные дела не в масть.

Само собрание от силы полчаса продлилось, мы даже по третьей рюмке выпить не успели. Все Смотровые вовремя пришли — кто к Старому в квартиру, а кто нас сразу в ресторане дожидался. Официантки тут дрессированные, но нас — не иначе из уважения к Жеке — сам Артем встречал. Ему, в силу должности, удивляться не положено, так что он из последних сил, но держался. А я бы на его месте точно остолбенела.

Ну, впереди Жека шла, Жеку он видел много раз. Так ведь обычную, а не ободранную-помятую, хоть и в роскошной шубе не по сезону. (Мы же Жеку изнутри подлатали, а снаружи нам врачевать не положено. А такие кровоподтеки никакая пудра не берет.) Так что Евдокия шагала при полном параде и с роскошным бланшем под глазом. И еще на год старше, чем с утра была, — хватанула сейчас кой-чего против стресса, пока Дора «на дорожку» свою Цирлю глинтвейном отпаивала.

Под ручку с Жекой Гунька волочился. Похож на себя утреннего примерно как внучек на деда. Но это ладно, может, у нас семейное торжество. Потом Петька: он нас с Доркой сопровождал. Я вся при параде и в той самой черной шляпе, а Петруха-Смотровой — как есть вылитый батрак с одесского виноградника. На нынешнем языке — «хохол-гастарбайтер». Значит, по правую Петькину руку я иду, а по левую — Дора с кошачьей клеткой и двумя сумочками. В одной документы и по мелочи, а что в другой — она сама не помнит, но на всякий случай взяла. Хорошо хоть, что Цирля не поет, а урчит, она умница, понимает, что при мирских нельзя.

Ну дальше там Матвей, Марфуша-Маринка, Танька Рыжая, Танька-Гроза, Анечка из Северного округа (не помню уже, как ее сейчас зовут), Зинаида… Ну и Ростик притащился, хотя его никто не звал.

Хороший народ подобрался — я лет на семьдесят выгляжу, Ростик-недоростик — от силы на двадцать; Матвей в тренировочном костюме, Марфуша — в платке и юбке в пол, она богомолкой чего-то заделалась… У Таньки-Грозы явно перед уходом из дома соседи подрались, она их разнимала, вон какая встрепанная, у нее район неблагополучный. Зинаида прямо с работы пришла, в форме, а она сейчас капитан аж на самой Петровке. В общем, не будь у нас предоплаты, нас бы вряд ли кто в приличную ресторацию впустил.

И это хозяин «Марселя» еще остальных не видел: после полуночи уже вся честная компания заявилась. Даже Спутники хоть на немножко, а заскочили: им ведь по ночам шастать не положено, чтобы у жены ревность не вызывать, но они ребята ушлые, вывернулись как-то.

Ну до общей гулянки «марселец» не досидел, у себя в кабинете окопался. Ему хватило того, что мы водку разлили, дождались, пока у Гуньки ноутбук заработает, и объявили собрание открытым. Девчонки наши на ресторатора глянули ласково, он сам и сбежал потихонечку, вместе с самой болтливой официанткой.

Ну сперва мы по маленькой тяпнули: за нашу службу. Чтобы она мирским ни на первый взгляд была не видна, ни на второй, ни на сто пятнадцатый. А уж как опасности и трудности решать — это не их, мирских, забота. Танька Рыжая так и сказала, что, мол, пусть цивилы ни о чем не волнуются, спят спокойно. Дора встрепенулась на незнакомый оборот: она родную речь с прошлого обновления помнила, еще с доэмиграционных времен. Никак не может к новым словам привыкнуть, трудно ей. Мне тоже нелегко будет, мне же словарь менять придется, всю разговорную лексику. Но я хоть детишек в транспорте подслушать могу или, там, тех мальчиков, которые в подъезде мурлыкают, как уличные коты.

Все сменю — и лексикон, и гардероб, да и о работе надо подумать. В первую молодость мне такого и не полагалось, все-таки позапрошлый век не столь суровый был в том, что касается эмансипации. Потом, когда я Людочкой стала, мы с Маней покойной сперва в фотографию ушли, ретушью занимались… А потом, в войну, когда Манечки не стало, много чего произошло, вот Фельдшер приедет, повспоминаем с ним… Я как раз довспоминать успела про то, как я Людмилой в школе работала, математику вела, и как потом тот шустрый из райкома меня в роно устроил и с кооперативом помог. Я тогда долго не старела, словно две молодости жила — свою и Манину.

В общем, я очнулась, когда меня Жека под столом ногой толкнула — пришло время мое хозяйство делить. Ну я так и сказала, что район на Дору перевожу, а помощь пусть ей Марфа оказывает, они на это обе давно согласные. Никто не возразил, все только «за». Один Ростик встрепенулся, правда. Так ему никто слова не давал, он же ученик по статусу, а по способностям куда хуже Гуньки — тот хоть в своем ноутбуке протокол печатает, строчит как сорока, делом занят. Да и в Смотровые Ростика никто не возьмет — он же у мамули учится, а она на другую должность еще полвека назад перевелась.

Мама давно стала Отладчицей, хоть и не женская это профессия.

Спутники за конкретной семьей приглядывают, берегут ослабевающий род. Смотровые порядок наводят, у нас работа — как у районного терапевта или квартального жандарма… то есть — у участкового милиционера, все-таки опять меня память подводит. А Отладчики — это особая категория. Они не за справедливостью следят, а ее нарушения исправляют. Потому и профессии у них соответствующие в миру. Вот моя мамуля, например, в одном хитром учреждении работает, про которое вслух говорить неприлично. Наверняка хороший специалист, я не проверяла, как-то я в кожных и, пардон, венерических заболеваниях не разбираюсь. Знаю только, что мирским мама помогает хорошо, а что у нас в семье творится — это наш личный внутренний конфликт. В своем кругу разрешим.

— Так почему нельзя? Имею полное право, по кровному родству, — кипятился Ростислав. Кровный он мой… кровосос.

— Право, может, и имеешь, а навыков у тебя нет, — отбилась Жека.

Дора с Марфой молчат, им вроде как неприлично сейчас высовываться.

— А ты меня проверяла? Чего ты гонишь, — опять он молодежных словечек нахватался. Что ни молодость — так новый жаргон. И новые проблемы. Мне даже маму как-то жаль.

Наши тем временем все зашевелились, никто молчать не стал:

— А как она тебя проверит? На официантках, что ли? Нельзя на мирских опыты ставить, сам же знаешь, — это Танька-Гроза дернулась.

— У тебя категория не та, ты на разрешение внутрисемейных конфликтов допуск не получал? — всколыхнулась Анечка из Северного.

— Не, ну с такими понтами и я, пожалуй, заявлю, что все могу, берите меня в главные Смотровые вместо Старого, — уже и Матвей к делу подключился.

— Кто гонит? Это Дуська гонит? Был бы ты сейчас не за столом, а у меня в кабинете… — Зинаида аж вилкой стукнула.

— Так проверь ты его и пусть уймется, — это Петруха. В кои-то веки от тарелки оторвался — и его Ростик допек.

Тут к разговору и остальной народ подключился, даже те, кто не по нашей специальности.

Гунька клавишами щелкает, как хомяк семечками, из-под пальцев скоро пар повалит. Все в протокол заносит — нам так полагается.

Тут Жека вспомнила, что она председатель, ножом по бутылке позвенела:

— Медам и месье, прошу тишины! Предлагаю провести испытание претендентов…

Ее там шофер случайно о канализационный люк головой не стукал? Совсем ошалела? Что она несет? Вот пройдет Ростик испытание, что тогда?

— …в теоретической форме. Задаем три вопроса на знание инструкций. Если претендент…

А вот это она молодец. У Ростика память как решето, ничего ему не помогает. Он не то что на ведьмачью квалификацию — на простые автоправа сдать не мог в свое время.

— На раздумье дается одна минута, хозяин территории в опросе не участвует.

Ростик румянцем покрывается — чуть ли не до маковки. Подливает себе без разрешения и рвется в бой. Думает, что справится, болезный.

Мне ему вопросы задавать нельзя, так хоть просто позабавлюсь.

Гунька протокол достукивал, не успевал за событиями, Ростик жевал чего-то — черпал уверенность и знания в салате. Наши договаривались шепотом, кто о чем спрашивать будет. Дора молчала, еле себя сдерживала. Зато ее Цирля в клетушке разоралась: неудобно кошке под столом сидеть, ей бы под потолком попорхать, а нельзя.

— Девушка, мне нужно чайное блюдечко, лучше теплое, вы можете срочно подогреть? — Дора крылатку из переноски вынула, себе на колени переместила, начала чесать и поглаживать, чтобы Цирля петь не вздумала. Сейчас напоит кошку, та успокоится, заурчит.

— А когда ей рожать? Прямо сегодня?

— По-моему, послезавтра, но я точно не знаю, она же несколько дней валандалась с этим рыжим отщепенцем, а я и не поняла что к чему, ведь омела в это время еще не цветет, я была такая спокойная… Ну не спокойная, конечно, потому что Йосик опять вздумал…

— Медам и месье, прошу тишины! — снова забренчала ножом Жека. — Первый вопрос нашим испытуемым задает Петр…

У Петрухи папенька мирской был, потому и отчество не полагается. Колдовство ведь по обеим линиям передается, да только женскую приставку себе мало кто берет. Что я, что Манечка покойная, что переростик наш, мы же Ириновичи, если откровенно говорить. Слава богу, времена сейчас простые совсем, можно фамильярничать.

— Ну я, значит, задам… — И Петро луковку маринованную щелкает, как семечку. — Вот представьте, господа испытуемые, что у вас за стеной в три часа ночи мирские ссорятся. Ваши действия?

— Какие мирские — трезвые или пьяные? — интересуется Ростик.

— А какие хочешь… мирские разные бывают. Ну что, ответишь первым?

— А легко. Согласно инструкциям по внутрисемейным конфликтам, надо внимание цивилов…

— Кого-кого?

— Ну мирских, переключить на себя. Значит, я им в дверь звоню и разнимаю, если они пьяные, а если трезвые, то музон врубаю на всю катушку, они, пока ко мне скандалить придут, сразу между собой перемирятся.

— Та-ак… Ну понятно, — и Петруха дальше луковицу шелупонит. У него сейчас стальные коронки во рту, они от маринада больше блестят.

— Изадора, а ты что скажешь? — Жека вновь бьет ножом по уже обмелевшей бутылке. Надо же, вспомнила, как нашу Дорку по полному имени зовут. Я-то и забыла, в силу возраста…

— А что я тебе, Дусенька, скажу? Нам внешнее вмешательство на таких сроках ссоры запрещено, это ж не поножовщина с тяжкими телесными… Цирля, девочка, куть-куть-куть… Сейчас мама тебе нальет… Если уровень алкоголя в крови… Цирля, ты не лопнешь? Куда ты пьешь, у тебя что, дырка в животе?..

— Дора!

— Ну хорошо… Пьяному соседу я отключу электричество. Он плюнет на все и ляжет спать, бухой как галошник…

— Сапожник!

— Да неважно. А трезвым я позвоню из другого города с помехами… Они заволнуются и, пока суть да дело, успеют все проклясть и все простить… Цирля, куть-куть… кушай или что?

— Еще кран на кухне сорвать хорошо, — вмешалась Анечка, — только аккуратно, чтобы они сами на этой кухне оба были. Командные действия объединяют…

— А я своим иконы со стены роняла, они сразу заволновались, — перекрестилась Марфа-Маринка.

— Еще можно птицу в окно, у мирских это дурной знак…

— Так сказано же, без личного вмешательства.

— А где я вмешиваюсь? Где я и где та ворона? Они меня в ней узнают?

— Ну все, прекратили обсуждение! — Жека звякнула об бутылку. — Давай, Гунька, пиши в протокол, что по первому вопросу Ростислав высказал… отвечая на первый вопрос, допустил грубейшую ошибку и обнаружил незнание теории, а Изадора… Дора? Ты где вообще есть?

— Я тут есть! Где мне быть? Сижу под столом, держу Цирлю…

— Медам! — взмолилась Жека. — Месье, кто-нибудь, поймайте Дорке эту хвостатую лярву, и будем работать дальше… У кого второй вопрос?

У Зинаиды. Она Дору не сильно любит, потому как внешность у них похожая: обе широкие, пухлогрудые, рыжие волосы почти до середины спины. Только Зинка их в бублик собирает и подкрашивает хной, а у Доры все свое, от природы, и во все стороны торчит.

— Итак, дано… Темное время суток, никаких свидетелей, женщина на улице одна и с сумочкой, что в сумочке — неважно, но происходит сто шестьдесят первая статья, часть вторая… Как будете вмешиваться? — Зинаида закуривает и становится похожа на героическую следовательницу из какого-то сериала.

— Сто шестьдесят чего? Зина, мне бы по-русски… По-твоему, я что, должна помнить наизусть этот ваш кодекс?

— Это открытое хищение чужого имущества, — блещет познаниями Зинка.

— Это кража или грабеж? — уточняет Ростик и снова с надеждой смотрит на салат. Салат, естественно, молчит — не столько Ростислав еще выпил, чтобы с кулинарными шедеврами общаться.

— Грабеж. Времени минута. Что делать будешь?

— Ну… Раз опасность для жизни и точная угроза для психики, то вмешаюсь напрямую, это разрешено. Этого догоню, сумочку верну, а там по обстоятельствам.

— По каким обстоятельствам? — выдыхает Жека.

— Ну по разным обстоятельствам. Если красивая, то и познакомиться можно будет.

— Так, все ясно с тобой. Изадора, твой вариант ответа?

— А что я тебе скажу? Я слабая женщина, разве я могу догнать грабителя? Это же несерьезно… — Дорка держит секундную паузу, а потом выпаливает: — А вот собачка его догнать очень даже может. Особенно если это очень-очень злая собачка.

— Пекинес? — срывается Ростик.

— Ростик, я молчу, чтобы не обижать твою маму! Почему пекинес… у меня всегда получались неплохие алабаи. И немецкая овчарка из меня тоже ничего, но я их не люблю, ты же сам все понимаешь, — стухает Дора, вспоминая одну из своих жизней.

— Ответ закончен? — тормошит ее Жека.

— Закончен-закончен.

— Зина, что скажешь?

— Все правильно. Оба варианта верны, но на крепкую «тройку».

— Чего?

— Это почему на «тройку»? Знаешь, Зина, я от тебя такого не ожидала…

— Потому что профилактика нужна, дорогие вы мои претенденты… Патрулировать район надо, хоть десять минут за ночь.

— Так ведь за всем все равно не уследишь…

— А кто говорил, что претендент не патрулирует?

— А мирские, по-твоему, для чего тогда нужны? Милиции зарплату платят, вот пусть она и работает…

— А почему нельзя свидетелей подтянуть? Есть же нормальные, которые не спят по ночам?

— Протестую против постановки вопроса…

Наши расшумелись, кое-как Зинку убедили в том, что ответы верные… Она и сама уже была не рада, что попыталась претендентов срезать: потому как гвалт за столом поднялся — у всех случаи из практики вспомнились один другого краше.

— Еще хорошо фейерверком вспугивать, сразу думает, что пацаны рядом балуются, постарается переждать… А там его уже можно под патрульную машину подводить!

— А я, помню, под такое дело один скандал минут десять держала, причем пьяный. Только нападающий бритву из кармана вынул, так тут на него из окна кастрюля с супом падает, горячая… Это моя клиентура весь ужин ругалась, поесть забыла, потому как перебрала.

— Ой, Танюш, ну ты же знаешь, как с этими алкоголиками… Если ему надо, то сколько ни усыпляй. У меня один такой спящий в лифте грузовом полночи катался, пока собачники не…

— А с алкоголиками вообще работать сложно, они же не всегда суеверные, а только с похмелья… Когда пьяные — в судьбу не верят, все пытаются перебороть…

— Ну да… Помню, у меня в прошлом месяце такое пьяное бревно на участке завелось, это просто что-то с чем-то… Два раза бутылку ему бить пришлось, прямо в круглосуточном — все равно не дошло. Он к кассе идет, весь уже взмыленный — как это так, две бутылки покупает и обе бьются. Платит за третью… А я ему шнурочек-то развязываю потихоньку, так у него водка из пальцев и хрясть об пол!

— Господа, ну имейте же совесть, — зазвякала Жека по уже пустой бутылке. — Кто, кому и когда какую кастрюлю на какую голову надел, это вы будете рассказывать потом. У нас третий вопрос. Задавать буду я. Дорка, ты отвечаешь первая.

— Ну хорошо, я буду отвечать, только ты меня уже спрашивай! Цирля! Куть-куть… это ж какая падла тебе вермута налила, я у вас спрашиваю, а? Цирля, ты соображаешь, что ты творишь?

— Ну что, медам и месье, я задаю последний вопрос… Итак…

— Граждане, сознавайтесь сразу, кто налил Цирленьке вермута? Я вас убью не сильно и ласково. Вы мне что, хотите породу испортить?

— Дора! Подожди две минуты — тебе что дороже: кошка или территория?

— Ну как ты можешь меня спрашивать…

Да уж, сложилась ситуация. Если Дорку вовремя не одернуть, она весь район к моему возвращению в питомник для крылаток превратит, потому как увлечется. А если Ростик вдруг, нечаянно, сейчас ответит правильно, он мне из хозяйства гарем устроит, начнет делать счастливыми всех мало-мальски обаятельных барышень. Вот ведь не вовремя как Старый в спячку-то залег…

— Ну что, мои дорогие, вот вам третий вопрос: сидите вы дома, работаете мелкую работу, и тут вам в дверь звонит сосед. Так, мол, и так, а не нелюдь ли ты часом? Уж больно на человека непохож? И святую воду протягивает. Что делать будете?

Вообще, бдительные соседи — это самый классический вопрос, на него сколько угодно ответов можно дать, и любой из них будет неполным. Наши за столом активно зашевелились: у каждого свой ответ припасен и пара баек из личной практики.

— Именно про нелюдя меня спрашивает или как? — уточняет Ростик, пока Дорка чешет подвыпившую кошку. Нервничает Дора, у тварюшки поддержки ищет.

— Ага, про него, родимого. У них это слово все сразу обозначает — и инопланетян, и ясновидящих, и волшебников. Что скажешь соседу, Ростислав?

— А чего? Воду залпом выпью, она ж полезная, перекрещусь для уверенности и во всем признаюсь: «Да, колдую, шаманю и привораживаю, с вас двести баксов за визит». А будет сопротивляться — растаю в воздухе.

— Дора, ты готова ответить?

— А двести баксов — это ж сколько в шекелях, я никак не пойму? Дунечка, ну ты же понимаешь, что я отвечу этому мирскому, если он свой нос в дырку от чужой жизни засунул. Так и отвечу: «Да какой я нелюдь, так, обычная ведьма». А потом дуну на него ласково, он и забудет, зачем пришел.

— Ну это смотря как дуть, а то человек весь свой день забудет, — вмешивается Танька-Гроза. — Вот, помню, когда ко мне один такой пришел, так я его чайком напоила, крепким, зерничным. Он память хорошо промывает. И про меня забыл, и про то, куда заначку спрятал от жены…

— А можно сделать так, чтобы не пришел, — вмешивается Марфа. — Если у него тревога фонит так, что на весь дом слышно, то можно и притормозить. Чтобы ботинок потерялся или ключи от входной двери. У мирских это называется «домовой шалит». Пока этот любопытный свои ключи найдет, он забудет, к кому идти собирался.

— А еще…

— Стоп! Медам и месье, дайте мне уже сказать! — У Жеки официантка пустую бутылку унесла, так ей пришлось по салатнице стучать, а это не очень звонко. — Потом расскажете, сейчас итоги подведем. Ростислав, ты инструкции хоть раз читал? Что там про деньги сказано?

Ростик напрягся, не ответил. Зато остальные скривились, все, включая Гуньку недоделанного: нельзя нам с людей деньги брать, только золото с серебром можно, но просто так, не за услуги. А на мирских наживаться неприлично.

Жека ободранную руку со здоровой сплела, подбородок на них опустила, выдохнула протяжно:

— Напомнить про оплату или сам все поймешь, Ростислав? Не вижу смысла дальше тебя испытывать. Итак, спорный район отходит к Изадоре… Гунька, пиши: «До пятого декабря сего года». Медам и месье, у кого-нибудь есть возражения?

— Возражений нет, а предложения имеются, — бурчит Петро. — У нас тут водка стынет, промежду прочим. Давай, Евдокия, закрывай собрание и разливай. Проводим Леночку в светлый путь, а то ей уже скучно с нами.

В этом Петро прав: я за столом со всеми сижу, а ощущение — будто бы одна. Даже неинтересно уже почти, кто вместо меня возьмет хозяйство. Это не моя уже забота и печаль. Мне сейчас трудно будет, зато не хлопотно. Передохну немного. Я когда на мирской работе работала, то с тем же чувством в отпуск уходила.

— Ну что, Ленка, за вечную молодость? — тянет Жека ко мне стакан. — Хорошая у тебя жизнь была, есть что вспомнить. Прожила ты ее неплохо, пусть и следующая будет не хуже!

— Удачной жизни, в общем!

— Счастливого ухода!

— Пусть все легко пройдет!

— Леночка, послушай сюда, когда у тебя волосы линять начнут, обязательно смажь их одной травкой, я тебе сейчас все подробно напишу…

— Дора, потом напишешь, пей давай, рюмка не микрофон.

Ну вот как раз после второго тоста народ за столом переменился. Спутники, дожидавшиеся, пока у нас дела кончатся, со своими разговорами заторопились — им убегать скоро, а то метро закроют. А Отладчики, наоборот, к нам в «Марсель» только подтягиваться начали. Фельдшер, тот вообще на служебном авто подъехал, сразу со стола кусков нахватал и своим в машину отнес, чтобы его коллеги горячего поели. Народу у стола — как на хорошем журфиксе, официантки уже запутались, кому какие приборы менять. Ростик под шумок постарался ускользнуть незаметно, но ко мне все-таки попрощаться подошел.

— Лен, ты маме только не рассказывай. — И смотрит на меня глазами напуганного теленка. Это ж надо, не по мамулиному наущению сюда Ростик явился, в кои-то веки самостоятельный поступок совершил. Мне его даже жалко стало. Ну мне всех сейчас жалко, а вот братишку чего-то особенно.

— Ростик, послушай меня, пока я еще здесь… Начинай нормальную жизнь. Пользуйся моментом: сегодня тут все Смотровые собрались, Отладчиков сколько… Хочешь, сама тебя подведу, познакомлю, попрошу об ученичестве? Ну шевелись как-нибудь, нельзя же себя так запускать.

— Лен, ты права… Я обязательно, просто не сегодня. Я уже с одной девушкой договорился, что приеду, она ждет. Слушай, дай денег на такси, а то метро закроют скоро. И еще мне цветы купить надо…

Вот ведь паразит! До закрытия метро еще двадцать минут, он успеет добежать. А цветы я ему со стола из вазы вынула, те, что Семен утром вручил. Дунула на них как следует, чтобы не замерзли. Даже это самой делать приходится — Ростик не догадается, непутевый.

А народу и вправду привалило со всей Москвы. Не столько ради меня, сколько просто пообщаться. Человек тридцать набралось, а может, и больше — я не считала. Спутники перекусили, третий тост — за Контрибуцию — выпили да и разбрелись потихоньку. Один Семен остался — на другом углу стола. Он на меня не смотрит, я на него. Так и сидим.

А вокруг Отладчики радуются, про работу друг другу рассказывают да про нынешнюю жизнь.

Вон, Фельдшер, он на карете скорой помощи ездит, чтобы вовремя прибыть, не опоздать по вызову и чтобы лекарства нужные были под рукой. Васька-Извозчик, который теперь Валерка-Таксист, тоже вовремя появляется — когда мирские опаздывают, когда у них денег нет или, там, в глухую ночь на темной улице. Семен раньше, еще до перевода в Спутники, тоже шофером был, но его война погнула. Дорога Жизни… Мне про это Зинаида рассказывала, они тогда вместе работали. Ну про Семена ладно, не буду… Еще Афанасий есть, бывший околоточный надзиратель, теперь охранником в клубе работает, его Толик-Рубеж зовут, следит за тем, чтобы никакого оборота наркотиков в этом клубе не было. Сам Афанасий из бывших кокаинистов, у него на такие дела особый нюх, как у собаки спаниеля. Ну про наших много можно рассказывать, лучше, конечно, их послушать.

Я бы с удовольствием, но мне Дорка не дала.

— Лена! Цирля! Лена, она пропала! — Дора хватает меня за рукав и почему-то усаживает обратно: — Я только обернулась, чтобы взять мандаринчик, а она соскользнула с коленей, я думала, она под стулом, а ее там… Цирля-а! Куть-куть-куть! Цирленька, иди к своей мамусеньке!