Мик Джаггер Норман Филип

Глава 12

«Однажды явится мой принц»[225]

История поп-музыки гласит: большинство музыкантов, решивших уволить могущественного менеджера и самостоятельно рулить своей карьерой, оказывались в бардаке крайней степени тяжести. Судебные иски бывших покровителей высасывали из них деньги еще долгие годы, а в результате самостоятельных попыток рулежа карьеры они выруливали в глубокую лужу. Обычно такие истории заканчивались унизительным признанием провала и поспешным наймом консервативных менеджеров, которые подбирали обломки. Единственное за шестьдесят лет знаменитое исключение, известное музыкальной индустрии, — история о том, как Мик выгнал Аллена Клейна, а затем умело управился с наступившим финансовым кризисом, по сравнению с которым битловские денежные неурядицы — просто детский сад. Но даже Мик не полностью одержал победу.

Во многом «Стоунз» как раз и нужен был такой вот нью-йоркский крепыш с сальным зачесом надо лбом и вонючей трубкой. Аванс в 1,25 миллиона долларов, который Клейн выбил из «Декки» в 1965 году, с точки зрения финансовой вознес их над всеми британскими рок-группами, включая «Битлз». К тому же он преобразил экономику музыкальной индустрии, где командовать привыкли звукозаписывающие компании и даже самые знаменитые артисты соглашались на мизерные гонорары и сомнительную бухгалтерию лишь ради чести и славы находиться в студийном стойле. С тех пор власть перешла от компаний к музыкантам.

Славой — или же бесславием — «Стоунз» в основном были обязаны Эндрю Олдэму, а Клейн, очевидно, отвечал за их богатство вне зависимости от роли, которую каждый из них играл в группе. Чарли Уоттс переехал в роскошный коттедж под Льюисом, в Сассексе, где прежде жил юрист и политик лорд Шокросс, — самое то для самоучки Чарли с его коллекцией антикварного серебра и сувениров времен Гражданской войны в США и для Ширли с ее страстью к лошадям. Билл Уаймен отдрейфовал из Пенджа в Геддинг-холл, замок четырнадцатого столетия, окруженный рвом и расположенный под Бери-Сент-Эдмундсом, Саффолк, — бывший электрик стал феодальным помещиком. Даже Брайан, явно не имевший «никаких надежд», нашел 30 тысяч фунтов, чтобы уплатить за Котчфорд-фарм под Хэрфилдом, Сассекс, где когда-то жил Алан Александр Милн.

Но пока только у Мика были разом дома в городе и за городом. За городом он жил в Старгроувз, хаотичной готической груде камня в беркширской деревне Ист-Вудхей; груду навалили аж в шестнадцатом столетии, и принадлежала она эксцентричному аристократу сэру Фредерику Кардену. Мик купил ее одновременно с домом 48 по Чейн-уок за какие-то 25 тысяч фунтов, но и дом, и обширное поместье практически рассыпались, и на ремонт требовалось потратить еще многие тысячи. Его неофициальный агент по недвижимости Кристофер Гиббс рекомендовал не торопиться, тем более что решение о покупке Мик принял на удивление внезапно, как-то среди ночи скатавшись туда на машине с друзьями и прихлебалами, в том числе американским писателем Терри Сазерном.[226] Мик, однако, заявил, что наконец нашел дом «с правильной атмосферой». Сколько бы это ни стоило — а поскольку жил он с Марианной, расходы грозили немалые, — он намеревался вернуть поместью прежнее великолепие.

В смысле роскошных домов, шикарных тачек, бездонных гардеробов и дорогих отпусков все пять «Стоунз» жили так, будто у них в банке заначены миллионы. На самом деле ни один из них не контролировал свои доходы напрямую, и никто — даже ушлый и расчетливый лидер группы, бывший студент факультета экономики, — не знал наверняка, сколько группа заработала и продолжает зарабатывать под руководством Аллена Клейна. Поскольку молодых рок-звезд раздражала мирская суета, а расчетливая политика Клейна диктовала «делать так, чтоб талант был счастлив», сложилась некая система. Кредитные карты еще не были распространены, а потому, едва музыканту требовались деньги, контора посылала запрос Клейну в Нью-Йорк. Мик запрашивал разные суммы — от полной стоимости Старгроувз до 50 фунтов для Криса, застрявшего в Непале. Деньги всегда выплачивались незамедлительно, и ему внушали, что общий фонд бездонен.

Короче говоря, Клейн пал жертвой одного из самых распространенных синдромов поп-музыки. Сделки, казавшиеся «Стоунз» чудом, когда музыканты были молоды и голодны, с приходом славы существенно потеряли в блеске. Процент, который с радостью платили Клейну поначалу, теперь, когда почти все решения принимал Мик, их напрягал. Ну и сыграло свою роль известное правило: лучше знаешь — меньше уважаешь. Когда-то внимание Клейна принадлежало им безраздельно — во время налета на «Редлендс», например, — но теперь он больше беспокоился о других областях своей империи.

Яснее всего об этом говорило то обстоятельство, что выбить из него деньги становилось все сложнее. В начале 1969 года Киту подвернулся шанс купить дом 3 по Чейн-уок, дом 1717 года, периода королевы Анны, чуть меньше, чем у Мика, но такой же элегантный и первозданный; среди бывших жильцов числились президент Королевского общества, органист собора Святого Павла и политик-тори сэр Энтони Наттинг. Чтобы завершить сделку, Киту требовались 20 тысяч фунтов, и, как обычно, через Атлантический океан к Клейну улетел запрос. На сей раз, однако, не состоялось немедленной выплаты, как за новые дома Мика, Билла и даже Брайана. Кит оборвал Клейну телефон, забросал телеграммами, но ответа не добился; пришлось посылать шофера и телохранителя Тома Кейлока в Нью-Йорк, чтоб забрал деньги лично, словно какой-то Ронни Крей. Лишь когда пред Клейном воздвигся дюжий Кейлок, менеджер подписал чек.

Помимо прочего, «Стоунз» делегировали Клейну содержание своей — отнюдь не грандиозной — конторы в доме 46а по Мэддокс-стрит. И здесь тоже денежный поток из Нью-Йорка стал застопориваться; росла груда неоплаченных счетов, в том числе счет бесценного пресс-агента группы Леса Перрина и отпечатанные красными чернилами последние предупреждения из Лондонского управления электроэнергии и телефонной компании. Взяв на себя роль директора, Мик послал Клейну сардоническую телеграмму: «Завтра отключат телефон и электричество. За аренду тоже пора платить. Мне приходится руководить конторой вопреки вашим желаниям. Если хотите исправить положение, прошу поторопиться».

Пикантнее всего то, что первые серьезные претензии предъявил Клейну человек, который и передал ему «Стоунз». Два года назад, хлопнув дверью во время записи «Сатанинских величеств», Эндрю Олдэм вел с Клейном переговоры об отступных, адекватных его (вообще-то, неоценимому) вкладу в успех группы. Отточенные сутяжнические навыки Клейна пригодились и в ситуации с Эриком Истоном, первым партнером Олдэма, который так и добивался компенсации за увольнение в 1965 году. Тяжба Олдэма и Истона порою оборачивалась фарсом — однажды они одновременно попытались засадить друг друга в тюрьму за неуважение к суду — и стоила группе тяжелых финансовых последствий, как раз когда их доходы сильно забеспокоили Мика. В ожидании выплаты отступных менеджеру, о котором они уже напрочь забыли, у них на счете заморозили миллион долларов.

Едва разобрались с делом Истона, два заговорщика, делившие «Стоунз», вцепились в глотку друг другу. Олдэм подал на Клейна в суд ровно за тот контракт, из-за которого в свое время почитал Клейна спасителем группы: за аванс в 1,25 миллиона долларов от «Декки» в 1965 году. Эти деньги, утверждал Олдэм теперь, так и не поступили тем, кому предназначались, — Клейн их перехватил и использовал «к своей выгоде». Вместо того чтобы перечислить деньги «Нанкер Фелдж мьюзик», британской компании, созданной Олдэмом и «Стоунз», Клейн выплатил их американской компании «Нанкер Фелдж США», которую специально для этой цели создал и в которой был президентом и единственным акционером.

Клейн в негодовании отвергал упреки в том, что таким бесстыдным способом прикарманил денежки группы. «Нанкер Фелдж США», заявил он, существует лишь для того, чтобы по возможности спасти доходы группы от британского подоходного налога. Всем музыкантам компания гарантирует ежегодные выплаты (Мику — около 50 тысяч фунтов), а остаток откладывается про запас и в итоге будет поделен между ними. Однако в душе у Мика поселились сомнения, и он нанял лондонскую юридическую компанию, до того никак не связанную ни с Клейном, ни со «Стоунз», дабы стряпчие пристально изучили сложившуюся финансовую картину. Не внушало надежд и то, что среди неотвеченных звонков в нью-йоркскую «ABKCO» были и звонки бухгалтеров группы, компании «Гудмен Майерс», которая запрашивала информацию, потребную для подачи налоговых деклараций, и срочно требовала 13 тысяч фунтов, которые группа уже задолжала налоговикам — и которые, как потом выяснится, были просто-напросто каплей в море.

В десяти минутах ходьбы от конторы «Стоунз», на Сэвил-роу в Мейфэре, «Битлз» предприняли обреченную попытку стать собственными менеджерами посредством «Эппл» — компании, совмещавшей молодежно ориентированный бизнес (звукозапись и моду) с хипповской открытостью сердец и кошельков. Управлялась «Эппл» весьма расточительно — совсем не похоже на Миков диктат на Мэддокс-стрит — и вскоре стала прибежищем шарлатанов и хапуг; отчасти она задумывалась как способ увильнуть от налогов, но сейчас высасывала из «Битлз» кровь до бледности «Белого альбома».

Клейн, разумеется, жаждал заполучить «Битлз» еще с 1964 года, когда власть Брайана Эпстайна была неколебима; спустя год Клейну достались их главные соперники, но и это казалось ему лишь суррогатной подменой. В 1968 году он в немалой степени потерял интерес к «Стоунз», поскольку пристально наблюдал за хаосом вокруг «Эппл» и понимал, что главная менеджерская награда его, пожалуй, все же не обошла. До Мика об этом не донеслось ни слова, хотя Клейн поспорил на тысячу фунтов с Крисси Моуст, женой их общего друга Мики Моуста, что получит «Битлз» к Рождеству.

Чтобы навести порядок в «Эппл» и заполнить давно пустующее место Брайана Эпстайна, Пол Маккартни предложил нью-йоркского юриста Ли Истмена, на чьей дочери Линде собирался вот-вот жениться. Однако Джон Леннон при поддержке Йоко Оно задумал иное. В январе Леннон сообщил Рэю Коулмену из «Диска» и «Мьюзик Эко», что при нынешних темпах расходов в «Эппл» «Битлз» обанкротятся через полгода, а спустя несколько дней после публикации он и Йоко тайно встретились с Алленом Клейном в лондонском отеле «Дорчестер». Клейн выступил перед Ленноном виртуозно, как и перед Миком четырьмя годами раньше, продемонстрировал детальное знание твочества «Битлз» и пообещал Леннону такие богатства, что можно будет отмахиваться и говорить: «Да пошли они, эти деньги!» Леннон в одностороннем порядке подписал с Клейном контракт сам, а затем убедил Джорджа Харрисона и Ринго Старра, что этот ньюйоркец гораздо лучше будущего тестя Маккартни. Раскол в группе так и не удалось залатать. Клейн опоздал к Рождеству всего на месяц, но Крисси Моуст получила свою тысячу фунтов.

Мику в конторе «Стоунз» эти новости сообщил Майкл Линдзи-Хогг, режиссер «Рок-н-ролльного цирка», который теперь снимал, как раздираемые распрями «Битлз» работают над альбомом «Let It Be». За прошедшие годы Мик не однажды расхваливал Леннону и Маккартни менеджмент Клейна и советовал им тоже стать клиентами «ABKCO». Но теперь решение Леннона так его ужаснуло, что он попросил Линдзи-Хогга «проводить» его на Сэвил-роу — хотел изложить свои опасения лично. В «Эппл», однако, все четыре битла в зале заседаний совещались с Клейном, и Мик — вообще не любитель конфликтовать — ушел, так и не облегчив душу. Позже он позвонил Леннону, предостерег от «величайшей ошибки его жизни», но тот не внял.

Впрочем, чтобы написать портрет Клейна в черных тонах, Микова помощь не требовалась. Пока Клейн был менеджером «Стоунз», британские СМИ его почти не замечали; теперь же все заголовки кричали о нем — международном форточнике, который спер величайшее национальное достояние. По несчастливому стечению обстоятельств, на родине у него тоже не все было гладко — он купил почти развалившуюся студию звукозаписи «Кэмио-Паркуэй», а затем повысил ее стоимость, насочиняв баек о том, как за нее бьются компании-мейджоры. В результате на Нью-Йоркской бирже приостановили торги по акциям «Кэмио-Паркуэй», а Клейну грозило расследование Комиссии по ценным бумагам и биржевым операциям. К тому же им заинтересовалась знаменитая команда журналистов-расследователей «Инсайт» из лондонской «Санди таймс» — равно историей с «Кэмио-Паркуэй» и тем самым авансом, который «Декка» выдала «Стоунз». Передовица «Инсайт», озаглавленная «Самый жесткий делец в музыкальных джунглях», обвиняла нового менеджера «Битлз» в том, что он грабит «Стоунз» через американскую компанию «Нанкер Фелдж», «врет и не краснеет» и к тому же страдает халитозом.

Мик задолго до этих открытий решил, что Клейну пора уйти. Пока он, однако, понятия не имел, когда и как провернуть эту хитрую операцию. А между тем нанял личного финансового консультанта, который, по сути, будет представлять интересы всех музыкантов группы, поскольку интересы эти неразрывны (хоть и не равны).

За помощью в поисках подходящего человека он, как всегда, обратился к Кристоферу Гиббсу — у того на генеалогическом древе росло немало банкиров, а после Итона остались знакомые далеко за пределами торговли антиквариатом. Гиббс порекомендовал давнего итонского приятеля, тридцатишестилетнего принца Руперта Людвига Фердинанда цу Лёвенштайна-Вертхайма-Фройденберга, потомка курфюрста Фридриха I и партнера в коммерческом банке «Леопольд Джозеф». Несмотря на имечко и происхождение, принц Руперт выглядел и изъяснялся как чистокровный британский аристократ, закончил Оксфорд по специальности «История Средневековья» и был известным светским львом и устроителем приемов. «Я подумал, Мик его позабавит, а он позабавит Мика, — вспоминает Гиббс. — Они встретились на Чейн-уок и тотчас поладили, хотя в поп-музыке Руперт ни в зуб ногой. У них совпадали вкусы в вещах и людях — иногда прямо на удивление». Уговорились, что, пока не подвернется стратегия выхода, принц Руперт побудет за кулисами и проанализирует нынешнее финансовое положение группы — особенно в связи с замаячившим налоговым вопросом. И так — вслед за Джорджо Гомельски, Алексисом Корнером, Эндрю Логом Олдэмом, Марианной Фейтфулл и Анитой Палленберг — в жизнь кентского парнишки пришел еще один экзотический европеец, которому суждено было поспособствовать Микову богатству лучше всех перечисленных, вместе взятых.

Клейн теперь почти все время проводил в конторе «Эппл» с «Битлз» — «Стоунз» он явно отодвинул на второй план, но, похоже, не сознавал, что его хватка слабеет. В середине февраля он нашел время сходить на первый показ «Рок-н-ролльного цирка „Роллинг Стоунз“», который Майкл Линдзи-Хогг монтировал два месяца. Доброжелательность и гармония — не говоря уж о прекрасных выступлениях — режиссера восхищали; все это было совсем не похоже на битловские сессии «Let It Be». И не страшно, что «Рок-н-ролльный цирк» упустил свой рождественский слот. Семь песен «Стоунз» с жертвенным стриптизом Мика в «Sympathy for the Devil» — не говоря уж о Джоне и Йоко, Эрике Клэптоне и The Who — замечательно продадут фильм по всему миру в любой сезон.

Но на показе зародились сомнения. Киту почудилось, что мини-опера «A Quick One (While He’s Away)», исполненная в самом начале, когда аудитория еще была свежа, — у Пита Таунсенда на гитаре руки как мельничные крылья, Кит Мун на ударных еще чокнутее обычного, — превращает The Who в звезд всего шоу. К тому времени, когда появились «Стоунз» — в самом конце, около пяти утра, — зал уже устал, и на воодушевление его не хватало. Напрасно Линдзи-Хогг доказывал, что «Стоунз» — незабываемая кульминация концерта, а полуголый накрашенный Мик исполняет самый завораживающий номер в своей карьере. Сам Мик, как ни странно, тоже этого не понял и согласился с Китом: в фильме «Стоунз» хозяев шоу затмили The Who.

Договорились, что Линдзи-Хогг снимет «Стоунз» дополнительно, — они сыграют сами, в какой-нибудь экзотической обстановке под открытым небом, перед явно бодрствующей аудиторией. Припомнив эпоху, когда цирки были зловещим развлечением, а клоунов и сахарную вату еще не изобрели, Мик и Кит легкомысленно предложили римский Колизей. Как ни поразительно, этот трехтысячелетний памятник зрелищам и излишествам, оставлявшим рок-н-ролльные привычки далеко позади, оказался свободен. Мик официально объявил, что «Стоунз» выступят на арене, где когда-то насмерть дрались гладиаторы, а львы раздирали на куски христиан. Римская пресса, однако, подняла такой шум, что Колизей группе поспешно закрыли.

К тому времени и Мик, и Кит уже теряли интерес к проекту, а Клейн, участвовавший лишь мимолетно, был слишком занят со своими главными клиентами на Сэвил-роу и настаивать не стал. В результате «Рок-н-ролльный цирк „Роллинг Стоунз“» лег на полку вместе с «Представлением», еще одним недавним всплеском Микова актерского таланта, где и пребудет следующие двадцать семь лет.

После Микова кульминационного выступления в фильме — с этими дикими татуировками, «точно дервиш», считал Линдзи-Хогг, — приближенные заподозрили, что «Sympathy for the Devil» — не просто очередная роль, что, когда он пел, им и впрямь завладели сверхъестественные силы. Его так давно считали воплощением Сатаны на земле, — может, он наконец оправдал ожидания? Стал самовлюбленным и обидчивым Князем Тьмы — в противоположность Принцу Просвещения, которому он планировал доверить свои финансы?

После «Sympathy for the Devil» Мик и впрямь всерьез заинтересовался сатанизмом и черной магией и в библиотеке на Чейн-уок собрал огромную коллекцию книг по теме. Особенно интересовал его Алистер Кроули, он же «Зверь 666», который шокировал эдвардианскую Великобританию, открыто практикуя ведьмовство и магию и основав языческую религию телема, попиравшую все нравственные нормы того периода. Первыми воскресили Кроули «Битлз» — его лысый череп и безумные глаза фигурируют в поп-арт-коллаже на конверте «Сержанта Пеппера». Однако он больше походил на союзника «Стоунз» — бисексуальный, злоупотреблявший наркотиками, привлекавший протогрупи, культ Алых Женщин (как после «редлендской» истории нередко называли Марианну), с его девизом, который он бросал в лицо всем, кто исходил негодованием и отторжением: «Делай что хочешь».

И конечно, в окружении Мика имелись люди, способные разжечь этот интерес. Отец Дональда Кэммелла был шотландским друидом, хорошо знал Кроули и участвовал в тайных ритуалах на берегах Лох-Несса, в доме «Зверя 666». У самого Кэммелла, невзирая на налет цивилизованного обаяния, имелась темная сторона, полностью раскрытая в «Представлении», — на нумераторе перед некоторыми сценами впору было рисовать дьявольское копыто. А в ближнем кругу ходили слухи, что Анита Палленберг ведьма, — и не только потому, что приворожила двоих, если не троих «Стоунз» по очереди. Она носила чесночное ожерелье, дабы отвадить вампиров, и, по словам «Испанца» Тони Санчеса, наводила порчу на любого, кто был ей неугоден, для чего в секретном ящике в спальне хранила набор костей и другие полезные предметы.

После «Sympathy for the Devil», не говоря уж о «Their Satanic Majesties Request», появление рядом с Миком Кеннета Энгера, ведущего американского кинематографиста в сфере черной магии и оккультизма, было лишь вопросом времени. Энгер полагал себя реинкарнацией Алистера Кроули, а также самостоятельным чародеем, или же колдуном, и на груди вытатуировал имя Люцифера. Он был к тому же гомосексуален, и в его фильмах сатанинские образы перемежались обнаженными юношами, которых увечат всевозможными малоприятными способами. Поэтому он не без личного интереса объявил Мика Джаггера каналом оккультных сил, с чьим могуществом и хаосом не сравнятся никакие бунты поклонников «Стоунз».

Последние два года Энгер работал над эпической картиной «Восход Люцифера» — он хотел вывести черную магию на белый свет и добиться статуса серьезного кинематографиста, ничем не хуже Бергмана или Бунюэля. Однако почти весь отснятый материал недавно украл его нынешний любовник, будущий актер и поп-певец Бобби Босолей. Из остатков «Восхода Люцифера» Энгер принялся монтировать короткометражку «Пробуждение моего демонического брата», и Мик согласился написать саундтрек, который будет сыгран на новомодном синтезаторе «Муг».

Но тем дело и ограничилось. Флирт с Сатаной был явно рискован, в основе своей омерзителен человеку столь последовательного англиканского воспитания, и к тому же Кеннет Энгер его уже достал. В общем, в один прекрасный день Мик и Марианна отнесли всю его коллекцию книг по магии в сад дома 48 по Чейн-уок, развели из них костер и решили, что на этом всё.

Залатанная дружба Мика и Кита упрочилась, когда они сели писать новый альбом, которому надлежало продолжить линию «Beggars Banquet». Чтобы их не отвлекали дамы, они вдвоем уехали в Позитано, в Южную Италию, где два года назад Марианна ждала тайных звонков Мика. Теперь, на исходе зимы, город почти опустел, и они писали песни, сидя в кафе на солнышке, — Кит с гитарой, Мик с губной гармоникой. Заново осознав, как прекрасно Проблесковый Близнец играет на гармонике, Кит окончательно примирился с Миком.

Они уже дописали две песни, и обе по-своему станут классикой. Та, которую они начали в бразильском отпуске в Мату-Гросу, среди скота и гаучо, превратилась в «Honky Tonk Women», ленивый гимн сексу, намекавший на свое происхождение лишь звяком коровьего колокольчика перед вступительным риффом Кита. Текст Мика возвращает в привычную обстановку Северной Америки, воспевая «a gin-soaked barroom queen»[227] в блюзовой столице Теннесси, которая с его чрезмерно южным акцентом была задушена до «Myemphyssss». В песне едва ли не впервые в рок-музыке прямо упоминается совокупление («I laid a divorc-ay in Noo Yawk Cit-ay…»[228]) и впервые — сопли («She blew mah nose and then she blew mah mahnd»[229]).

Была еще «You Can’t Always Get What You Want», созданная и записанная до выхода «Beggars Banquet» и, в отличие от большинства композиций Джаггера, описывающая сцены его реальной жизни: «a recep-shun», «a demonstra-shun»,[230] даже поход в «Челсийский магазин», только что открытый на Кингз-роуд, — по сути, первый лондонский торговый центр. Как нередко случалось, когда Мик погружался в размышления, песня превратилась в проповедь, сначала обращенную к женщине («practiced at the art of decep-shun»[231]), затем к «мистеру Джимми», то есть продюсеру «Стоунз» Джимми Миллеру. Песня к тому же стала самым прочувствованным его блюзом со времен «Time Is on My Side»; аранжировал ее Джек Ницше, а бэк-вокал исполнили американские соул-дивы Мэделин Белл и Дорис Трой. Ради пущей иронии, без которой любое высказывание Джаггера остается неполным, вступительный припев исполняется женским составом Лондонского хора Баха.

В остальном же на альбоме Люцифер преспокойно восходит, а Мик ему особо не мешает. Само название «Let It Bleed»[232] — отзвук так называемой кроулианской сексуальной магии, творимой путем совокупления с Алой Женщиной во время ее менструации. «Midnight Rambler»[233] (сочиненный под солнышком Позитано) — монолог серийного насильника и убийцы, вдохновленный «бостонским душителем» Альбертом Десальво, но фразированный еще комичнее, чем «Jumpin’ Jack Flash». Главный (и поразительный) вклад Кита, «Gimme Shelter»,[234] написанный в период обострения паранойи из-за Мика и Аниты в «Представлении», полон апокалиптической угрозы и отчаяния («War! Children! It’s just a shot away…»[235]), и в сравнении с ним «Симпатия к дьяволу» — все равно что «Чай и симпатия».[236] Даже уважительный кивок корням, кавер «Love in Vain» Роберта Джонсона, намекает на мифический пакт музыканта и Мефистофеля — и на роковые последствия этого пакта.

Вместе с «Рок-н-ролльным цирком» на полку легла душераздирающая «Something Better», которая могла бы вывести из анабиоза музыкальную карьеру Марианны. Слава любовницы главного из «Стоунз» была так громка, что немногие теперь помнили ее певицей — и почти все забыли, что она и Мик начинали с музыкального сотрудничества над «As Tears Go By». Последний ее сингл «Is This What I Get for Loving You?»[237] вышел в 1967 году — весьма уместное название, если учесть, как повлиял на нее суд над Миком. За то, что наставляла его в литературе, он вполне мог бы написать ей пару песен или поработать с ней в садовой студии, но ничего подобного так и не случилось. В отличие от Джона Леннона с Йоко, Мик не желал превращать любовницу в творческого партнера. Он был слишком занят, накручивая золотоносную динамо-машину под названием «Джаггер и Ричард».

А потом случилось так, что он придумал мелодию и почему-то не смог сочинить слова. Он, Марианна, Кит и Анита приехали в Рим, и, когда другой Проблесковый Близнец тоже ничего не родил, Марианна предложила помочь. В результате возникла «Sister Morphine» — обращенный к медсестре вопль пациента, которому отчаянно нужен болеутолитель: «Aw, come on, Sister Morphine, you better make up my bed / ‘Cause you know and I know in the morning I’ll be dead…»[238] Хотя степень участия Марианны с тех пор оспаривалась (тем самым человеком, который утверждает, будто «ни черта не помнит»), она с жаром уверяет, что стихи принадлежат ей и вдохновлены стихотворением «Люсидас» Джона Мильтона, но в неменьшей степени Китом. Кроулианская аллюзия «clean white sheets stained red»,[239] к примеру, отсылает к декабрьской поездке в Бразилию. В морском круизе у беременной Аниты началось кровотечение, и судовой врач прописал инъекцию морфина — Кит поражался, что Аните совершенно легально выпала такая удача.

Марианна взяла «Sister Morphine» себе, чтобы записать давно запоздавший сингл, и Мик согласился спродюсировать его в Лос-Анджелесе вместе с «Something Better». Он уже довольно прилично освоил акустическую гитару и сыграл в записи вместе с Раем Кудером на слайд-гитаре, Чарли Уоттсом на ударных, Биллом Уайменом на басу и Джеком Ницше на фортепиано. В феврале 1969 года «Sister Morphine» вышла в Великобритании оборотной стороной «Something Better», но спустя два дня «Декка» изъяла пластинку из продажи под предлогом того, что песня пропагандирует наркоманию. Мик доказывал главе «Декки» сэру Эдварду Льюису, что песня изображает кошмарные последствия наркомании, но Льюис (вероятно, еще помня, как его обозвали «блядским престарелым идиотом») отказался вмешиваться.

Стоит отметить, что Марианна, записывая эту агонию смертельной морфиновой аддикции, сама еще не пробовала другой опиат, более соблазнительный, быстродействующий и смертоносный героин. Разгоняя тучи, сгустившиеся над златовласой головкой, — тучи, что клубились еще страшнее теперь, когда она потеряла маленькую Коррину, — она мешала кокаин с колесами и алкоголем, в ответ на Миковы меры пресечения нарочно всем этим злоупотребляя. Позже она скажет, что если они вдвоем хотя бы напились вместе несколько раз — это помогло бы сломать стену, которая ныне их разделяла.

Согласно ее автобиографии, употреблять героин она решила осознанно — хотела взаправду опуститься так низко, как все полагали после «Редлендс» и «Sister Morphine»; то была яростная фига публике: мол, вы еще меня не знаете. Впервые она нюхала героин отнюдь не в каком-нибудь провонявшем благовониями обиталище рок-звезды, как в «Представлении», а под веселое звяканье бутылок в беркширском загородном пабе. В тот день они с Миком поехали глянуть, как продвигается работа над Старгроувз, и он понятия не имел, что она сделала. «Все прочие наркотики я пробовала в погоне за ощущениями, — позже напишет она. — Но этот принес остановку всех ощущений, абсолютное отсутствие боли». И, кроме того, употребляющих впервые героин не выводит из равновесия и не дезориентирует, — наоборот, он как будто дарит человеку состояние полной гармонии с собой и вселенной. Никакой другой приход не сравнится с этим первым, хотя обращенный всю жизнь потратит — буквально, — пытаясь его повторить.

И для продолжения эксперимента не требовалось спать с дилером «Испанцем» Тони Санчесом, ибо в таком же доме времен королевы Анны на другом конце Чейн-уок Кит и Анита давно уже углубились в исследования. Мик поначалу ничего не подозревал: героин — белый порошок, похож на кокаин и употребляется так же. «Ты не перебарщиваешь?» — временами кротко осведомлялся он, почти повторяя свою реплику из «Представления», обращенную к Аните: «Ты перебарщиваешь с этой дрянью, Фербер». Марианна отвечала, что просто балуется, и он ей верил.

Да у него и самого завелась новая привычка — в единственной сфере, где он не практиковал воздержание. В сентябре 1968 года в Великобритании отменили трехвековую театральную цензуру, и в Вест-Энде, пользуясь новообретенной свободой, открылся американский мюзикл «Волосы» — антивоенная пропаганда, употребление наркотиков, матерщина и обнаженка. Среди звезд этого «племенного романтического рок-мюзикла» была чернокожая американская актриса и певица с огромной «афро»; звали ее Марша Хант.

Марша родилась в Филадельфии, училась в университете Калифорнии, в Беркли, а в двадцать лет, в 1966 году, приехала в Лондон. Поначалу она пела блюзы примерно в тех же клубах, что давным-давно оставил Мик, — зачастую прямо по его стопам: сначала стала бэк-вокалисткой у Алексиса Корнера, затем пела в Bluesology, группе Длинного Джона Болдри, где на клавишных сидел Редж Дуайт, будущий Элтон Джон. Несколько месяцев она прожила с Джоном Майаллом, чья группа The Bluesbreakers воспитала нескольких гитарных виртуозов, в том числе Эрика Клэптона, и чью жену Памелу Мик впоследствии назначит подходящей подругой Марианне.

В те времена расхожий лозунг гласил: «Черное — значит прекрасное», и на обложках глянцевых журналов впервые замелькали чернокожие женщины. Марша — нежное личико, громадный курчавый нимб и сугубая серьезность — стала лондонским олицетворением этого лозунга и появилась на обложке журнала «Уик-энд телеграф» с вытатуированным на голой груди королевским гербом. Она ушла из труппы «Волос», подписала контракт с «Трек рекордз», в чьем стойле были также The Who и Джими Хендрикс, и закрутила роман с будущей звездой глэм-рока Марком Боланом.

Со времен платонического романа с Клео Силвестер Мик питал слабость к красивым молодым негритянкам. Вскоре после выхода «Уик-энд телеграф» с Маршей ей позвонили из конторы «Стоунз» и предложили поучаствовать в рекламной фотосъемке для их следующего сингла «Honky Tonk Women» — ей предстояло позировать в «драной одежде» вместе с остальными музыкантами. Марша отказалась — объяснила, что не хотела бы выглядеть так, будто «ее только что отымели „Роллинг Стоунз“ в полном составе». Затем Мик позвонил ей сам, а спустя несколько дней без предупреждения заявился в ее квартиру в Блумсбери. Когда она в изумлении попятилась от двери, он ухмыльнулся, наставил на нее палец и сказал: «Пиф-паф!» Марша не была поклонницей «Стоунз», а Мика в сравнении с эльфическим Марком Боланом считала «некрасивым, даже непривлекательным». По ее воспоминаниям, покорила ее «застенчивость и неловкость». Остаток ночи они проболтали о блюзовых клубах и общих знакомых. Чем больше Мик расслаблялся, отметила она, тем больше смягчался и прояснялся его невнятный кокни.

Под большим секретом у них начался роман, но, поскольку Марша тоже была певицей и записывалась, они вместе появлялись на публике, не вызывая подозрений, — и к тому же в Лондоне тогда почти не было папарацци. Мик называл ее — а она, как ни странно, не возражала — «мисс Пушистик». Ему нравилось, что она, в отличие от большинства женщин, при нем не слабела коленками и не взирала с обожанием, а была резка и прямолинейна («как мужик», говорил он); плюс она была образованна, любознательна и от природы стильна. Что всего лучше, невзирая на траву, которую в товарных количествах курили в труппе «Волос» и вокруг, Марша ничегошеньки не употребляла. Позже она вспоминала, что Мик часто заговаривал о злоупотреблениях Марианны, как они расстраивают и беспокоят его, как он не в силах это прекратить.

Певческая карьера Марианны застопорилась, но актерская цвела. Весной 1969 года ее пригласили играть Офелию в «Гамлете», в новой постановке выдающегося театрального и кинорежиссера Тони Ричардсона. Он женился на Ванессе Редгрейв, главной любимице публики среди молодых британских актрис, но был бисексуален и явно влюблен в Мика. Впрочем, нет сомнений, что Марианна получила роль исключительно благодаря своим талантам. Гамлета играл тридцатилетний Никол Уильямсон, которого великий театральный критик Кеннет Тайнен объявил «молодым претендентом на титул лучшего актера в мире», и среди актеров второго плана тоже значились видные фигуры — в частности, Энтони Хопкинс в роли Клавдия. Спектакль должен был некоторое время идти в «Раундхаусе», перестроенном железнодорожном депо в Кэмдене, ставшем центральной лондонской площадкой экспериментального театра и музыки; также спектакль собирались снимать и показывать в кино.

Параллели между Марианной и юной девушкой, которая измучена причудами мстительного принца Дании (о нем говорится, что «к нему пристрастна буйная толпа»,[240] словно он какой-то провозвестник рок-звездности), в итоге лишается рассудка и, по сути, кончает с собой, утопившись, были болезненно очевидны. Британская сцена никогда не видала такой истерзанной, такой душераздирающей Офелии: мертвенная бледность, темные круги под глазами — воплощение сомнительного стиля, который спустя тридцать лет назовут героиновым шиком.

Увы, то был не просто грим. Чтобы Марианна смогла пережить сцену, в которой Офелия сходит с ума, «Испанец» Тони Санчес ежевечерне доставлял ей в театр героиновые колеса. Реакция была почти неотвратима, и за кулисами ставили ведро, куда она «метала харч» прямо перед выходом на сцену. В «Фейтфулл» она признается, что во время постановки у нее был роман с Николом Уильямсоном, — нередко она играла страдания неразделенной любви сразу после секса в гримерной.

«Представление» пылилось на складе «Уорнер бразерс», но слухи о блеске Мика дошли до Тони Ричардсона, и тот предложил ему вторую крупную кинороль. Только что сняв «Атаку легкой кавалерии», превозносимую критиками и коммерчески успешную, Ричардсон собирался ставить фильм о Неде Келли, ирландско-австралийском беглом бандите XIX века, который стал народным героем, как Джесси Джеймс на американском Западе. На роль Келли он и позвал Мика, предпочтя его множеству замечательных антиподных актеров. Даже для опытного подражателя играть австралийского изгоя в блокбастере — серьезный шаг в неведомое; Мик, однако, принял вызов без малейших терзаний, предшествовавших его автопортрету в роли Тёрнера. Потом он горько пожалеет, что дал себя уговорить, но в то время «Нед Келли» казался прямой дорогой к звездности, которой не открыло «Представление».

Начало съемок в Новом Южном Уэльсе планировалось на июль, когда у Мика по-прежнему не предвиделось концертов со «Стоунз». И ему впервые предстояло играть с Марианной — ее взяли на роль сестры Келли Мэгги, существенно менее завлекательную, нежели Офелия. Она согласилась, надеясь в основном, что совместная поездка подальше от политических и сексуальных интриг при дворе «Стоунз» как-нибудь оживит их отношения.

После условного приговора по мельчайшему наркотическому обвинению два года назад Мик ни разу не сталкивался с британской полицией. Теперь власти, похоже, вновь вознамерились отправить бабочку на дыбу. Как-то раз Мик в одиночестве ехал по Кингз-роуд, и его остановили, а его «роллс-ройс» тщательно обыскали на предмет наркотиков — ничего, разумеется, не нашли. Затем вечером 28 мая, в день, когда было объявлено, что Мик играет Неда Келли, он отправился на студию звукозаписи и, выйдя из дома на Чейн-уок, обнаружил целую машину полицейских, руководимых офицером, чье имя вступало в противоречие с должностью, — детектив-сержантом Робином Констеблем.

Марианны с Миком не было (выразительная подробность их жизни того периода) — она в подвальной кухне разговаривала с Кристофером Гиббсом. «Выглянув в окно, — гласят ее официальные показания, — я увидела, что Мик задержан толпой людей. Среди них была и женщина. Все мужчины были в штатском. Я ничего не слышала, но видела, как кто-то зажал Мику рот… Я решила, что на Мика напали грабители, и выбежала из кухни вверх по лестнице к двери, которую затем открыла. На что Мик сказал: „Закрой дверь, дурында, это полиция“».

Как и при «редлендском» рейде, момент был выбран подозрительно идеально, чего на сей раз не спишешь на стукача из «Новостей мира» или еще какой скандальной газетенки. Впечатление складывалось такое, будто кого-то из приближенных подкупили, дабы застукать Мика прямо в дверях. Позже подозрение пало на шофера «Стоунз» Тома Кейлока: у того были обширные знакомства в Скотленд-Ярде и он один с точностью до минуты знал, когда жертва выйдет из дому.

Назавтра Мик и Марианна пришли в магистратский суд на Грейт-Марлборо-стрит, и им обоим предъявили обвинение в хранении кома каннабиса весом в четверть фунта; виновными они себя не признали. Обошлось без истерии и перегибов двухлетней давности. Слушания перенесли на 23 июня, и Мика отпустили под залог в 50 фунтов. Вторые слушания тоже перенесли, а он остался на свободе под залогом до 29 сентября, что позволяло ему смотаться в Австралию и сняться в «Неде Келли».

Спустя тридцать шесть лет, в 2005 году, британский полицейский архив обнародовал до сей поры конфиденциальные документы, в том числе судебные протоколы этой второй и последней антинаркотической атаки на Джаггера. Помимо прочего, там содержится заявление Мика о том, что полиция подбросила на Чейн-уок «белый порошок» (то есть героин), а детектив-сержант Констебль вымогал взятку, обещая устроить так, чтобы в этот раз — в противоположность «редлендской» истории — всю вину взяла на себя Марианна, а Мика отпустили.

Согласно заявлению Мика, находку обнаружили в картонной коробке от ювелиров «Картье». «Я увидел, как Констебль взял коробку. Я подошел, а он ее уже открыл [и] вынул сложенный лист белой бумаги… Он сказал: „Ага, ага, больше искать не придется“. Чуть раньше он спрашивал меня, где ЛСД… Он показал мне лист бумаги, и я увидел, что внутри белый порошок… Констебль лизнул палец и этот порошок попробовал. Я по собственной воле сделал то же самое. На вкус порошок походил на тальк… Я не знаю, каков на вкус героин, но этот порошок был не горький».

ДС Констебль затем якобы сказал: «Не переживай, Мик, мы разберемся… Скажешь, что ты тут ни при чем, а она [Марианна] признается». Несколько раз он спросил Мика: «Сколько дашь?» — и сам предложил взятку в «тысячу», прибавив: «Не выйдет — получишь назад». Во время предъявления обвинения в полицейском участке Челси полиция надавила, напомнив Мику, что еще одно дело, связанное с наркотиками, — и Америки ему не видать как своих ушей. Поздно ночью вернувшись домой, он тут же позвонил Майклу Хейверсу, своему консультанту на «редлендском» суде, и попросил снова выступить его адвокатом.

Белый порошок в деле вообще не фигурировал, а Мика обвинили только в хранении каннабиса. После вторых судебных слушаний 23 июня он заявил, что детектив-сержант Констебль в частном порядке сказал ему: «Четверти фунта там уже не наберется, а?» — подразумевая, что полиция уже часть продала или скурила. Констебль якобы намекнул, что каннабис подложил кто-то из его команды, но сказал: «А эти сведения будут тебе стоить большой хабары [взятки]». Мик предложил: «Киньте записку мне под дверь», — но тема дальше не развивалась. Когда в тот вечер в конторе стряпчего он подписывал показания, привычка к автографам дала себя знать, и к подписи он добавил крестик вместо поцелуя.

В итоге его признали виновным и оштрафовали на 200 фунтов и 50 гиней на судебные издержки — это вам не Лето Любви. История неплохо иллюстрирует перемену его социального статуса. Прогнувшись под давлением Миковых высокопоставленных друзей — в том числе Майкла Хейверса и депутата парламента Тома Драйберга, — полиция провела внутреннее расследование по подозрению во взяточничестве; дело вел старший офицер Скотленд-Ярда, коммандер Робин Хантли. В заключении Хантли Мик описывается как «очень умный, трезвомыслящий и известный человек, у которого много влиятельных друзей»; да уж, не прежний «грязный урод». По контрасту, Марианну явно сочли немногим респектабельнее, чем во времена меховых покрывал и батончиков «Марс», и ее показания отвергли как не имеющие касательства к делу. Все свелось к слову Мика против слова «проницательного и опытного» детектив-сержанта Констебля, и больше о деле не вспоминали.

С наступлением последнего лета шестидесятых вся лондонская рок-элита уже была в курсе, что «Роллинг Стоунз» активно ищут замену Брайану Джонсу. Как они ни старались спрятать свою «костяную ногу», запись так пока и не законченного «Let It Bleed» не позволяла притворяться дальше — и заново напоминала им о том, что они потеряли. За почти два месяца Брайану удалось приковылять в студию лишь дважды — сыграть на перкуссии в «Midnight Rambler» и на автоарфе в «You Got the Silver». Кантри-рок цвел пышным цветом, чему способствовали крупнейшие американские сессионные музыканты — саксофонист Бобби Киз, клавишники и органисты Леон Расселл и Эл Купер и гитарист-мандолинист Рай Кудер. А было время, когда Брайан умел сыграть все эти партии сам, притом стоя на голове.

Надеялись обставить его уход как-нибудь так, чтобы обойтись без личной травмы и не обидеть поклонниц «Роллинг Стоунз», — большинство из них обожали Брайана до сих пор. В то время многие звезды уходили из сложившихся групп, чтобы экспериментировать самостоятельно или объединиться со звездами из других групп в так называемые супергруппы. Сам Брайан, похоже, примирился со своим уходом и уже задумывал новые проекты — продюсерские и исполнительские. Но поскольку в прошлом он многое вложил в группу — в конце концов, он ее основал и назвал, — он рассчитывал на внушительную финансовую компенсацию.

Еще сложнее было решить, кто возьмет на себя его официальную роль соло-гитариста. Поди найди хоть вполовину такого же гениального музыканта, не говоря уж о музыканте, источавшем рисковый озорной восторг, как Брайан в лучшие годы. Сложная структура власти тоже сильно затрудняла поиски. В большинстве рок-групп, особенно в сугубо мужскую эпоху кислотного рока и тяжелого металла, соло-гитарист уступал по статусу разве что вокалисту. В «Стоунз» же это место занимал ритм-гитарист Кит, и новобранцу пришлось бы смириться с ролью второго плана, как Биллу и Чарли.

Проблему решила Марша Хант, точнее говоря, Джон Майалл, с которым она жила некоторое время еще до того, как прославилась в «Волосах». Они по-прежнему дружили, и Марша знала, что в The Bluesbreakers у Майалла играет двадцатилетний гитарный виртуоз Мик Тейлор, который как раз ищет, куда бы дальше податься. Марша рассказала об этом Мику на очередном тайном свидании, и Мик тут же призвал Тейлора на прослушивание. Этот двадцатилетка с серьезным младенческим лицом и по-девичьи густой шевелюрой совсем не походил на «Стоунз» — особенно на Мика. Однако он обладал неоспоримым талантом и, что важнее, тотчас сыгрался с Китом. Он записал риффы для двух треков «Let It Bleed» — «Live with Me» и «Country Honk», — и Мик позвал его в постоянный состав за 150 фунтов в неделю.

Итак, в конце мая настало время официально выпнуть Брайана. Поскольку в Лондоне он теперь почти не показывался, изгнали его в новом загородном доме Котчфорд-фарм под Хэрфилдом, в Восточном Сассексе. Персонажу, столь сросшемуся со своим псевдоневинным образом, вполне подходила обстановка бывшего жилища А. А. Милна, в окружении сувениров, изображающих знаменитого Винни-Пуха и его друзей — Кристофера Робина, Пятачка, Иа-Иа и Тигру. Поначалу Котчфорд был любовным гнездышком, которое Брайан делил с двойником Аниты Палленберг — Сьюки Пуатье, но к Рождеству та была сыта побоями по горло и наконец от Брайана ушла. Вместо нее появилась двадцатитрехлетняя белокурая шведка Анна Волин.

Брайан поддерживал отношения с конторой «Стоунз», по-прежнему полагал Ширли Арнольд своей личной помощницей, и управляющий директор Мик не возражал. Собственно говоря, Мик сильно за него переживал, хотя, по обыкновению, старался это скрыть. «Всякий раз, когда звонил Брайан, — вспоминает Ширли, — Мик первым спрашивал: „Как он?“» Полицейский налет на Чейн-уок упрочил это товарищество — детектив-сержант Робин Констебль годом раньше замел Брайана, и тогда тоже всплыли наркотики, о которых задержанный ни сном ни духом не ведал. Едва прилетела весть о том, что Брайан в очередной раз вернулся в «Приорат» завязывать, Мик тотчас велел послать ему цветы. Даже прославленная скаредность Джаггера в вопросах, касавшихся Брайана, отключалась. «Мик понимал, сколько Брайан вложил в группу, — говорит Ширли. — Он хотел, чтобы отступные были как можно щедрее».

До Хэрфилда от «Редлендс» — полчаса на машине по Сассексу, и Мик с Китом — не струсив и не поручив задачу третьему лицу, как битлы с Питом Бестом, — поехали увольнять Брайана сами, прихватив Чарли Уоттса на случай, если понадобится посредник. Однако на встрече Брайан обошелся без истерии и театральных поз. Договорились, что прессе скажут, будто он уходит по взаимному дружескому согласию, и в дополнение к авторским отчислениям, которые полагались ему за пластинки «Стоунз», он получит разовый платеж в 100 тысяч фунтов (сильно больше миллиона фунтов, по нынешним временам). Когда все закончилось, Брайан пожал им руки и со старомодной любезностью распрощался; лишь когда их «роллс» свернул с подъездной дорожки и исчез, Брайан вбежал в дом, ткнулся лбом в кухонный стол и разрыдался.

Назавтра в пресс-релизе конторы Леса Перрина было объявлено, что Брайан ушел из «Стоунз» по причине «музыкальных несовпадений»; описывалось это (лишь потом выяснится, что выбор слов был неудачен) как «дружеский финал». В своем заявлении Брайан объяснял, что принял это решение, поскольку «мы с остальными больше не разделяли позиций насчет наших пластинок». Заявление Мика добавляло убедительную ноту личной теплоты: «Мы решили, что ему лучше будет свободно следовать своим склонностям. Мы расстались на наилучших условиях. Мы по-прежнему друзья и, разумеется, продолжим общаться».

Летом 1969 года, как уже целых десять лет, в Лондоне было солнечно. А 7 июня молодые горожане сияли, как никогда, на бесплатном рок-концерте в одном из ухоженных королевских парков.

Для концерта выбрали Гайд-парк, 350 акров зелени между Найтсбриджем, Бейсуотером и Мейфэром, где обычно громче всего плещут весла на озере Серпентайн или вещают самопальные ораторы. Разрешение на концерт раздобыла новая промокомпания «Блэкхилл энтерпрайзес»; их звездным клиентом стала супергруппа Blind Faith, куда вошли Эрик Клэптон и Джинджер Бейкер из Cream, Стив Уинвуд из Traffic и Рик Греч из Family. На широкой поляне в северо-восточном углу парка, возле Мраморной арки, соорудили сцену, и зрители сидели на траве или в шезлонгах, в двух шагах от проезжей части. На концерт пришли 150 тысяч человек — крупнейшая толпа в Лондоне со времен Второй мировой. Несмотря на грызню за места получше и на невыносимую жару — таскать с собой воду в бутылках тогда еще было не принято, — на концерте не было отмечено ни единого случая драк, пьянства или обезвоживания.

Blind Faith собрались лишь недавно, и их программа — в том числе кавер «Under My Thumb» «Стоунз» — едва ли оправдывала поднятую вокруг них шумиху. Но доброжелательная атмосфера единства была уникальна — ничего подобного не случалось с Монтерея. В VIP-зоне организатор и ведущий концерта Сэм Катлер столкнулся с Миком — тот бродил в обществе Марианны и Николаса, восхищенный, как и все прочие. Вечером Катлер отправился на концерт в Королевский Альберт-холл и снова встретил Мика — на сей раз без Марианны и Николаса, а, напротив, с Маршей Хант. Мик был весьма воодушевлен — он понял наконец, как возродить концертную жизнь «Стоунз» и представить публике нового соло-гитариста. Они тоже дадут концерт в Гайд-парке.

Как всегда бывало, едва Мик принимал решение, события разворачивались стремительно. На логистику наняли «Блэкхилл энтерпрайзес», ведущим снова позвали Сэма Катлера. Невзирая на повальный хипповый альтруизм, Катлер вынужден был разъяснять, что бесплатный концерт вовсе не дешевле коммерческого. Мик выкрутился изящно — продал права на телевизионный показ «Гранаде ТВ», которая, по сути дела, финансировала концерт, а за это получала эксклюзив на «Стоунз» и лично Мика, на сцене и вне сцены.

Приложил руку и Рок Скалли, менеджер легендарной сан-францисской группы Grateful Dead, проездом оказавшийся в Лондоне. Скалли воодушевленно рассказывал о бесплатных калифорнийских фестивалях, где организаторы нанимали «Ангелов ада» для охраны электрогенераторов, — байкеры парковали мотоциклы вокруг, что создавало эффективный — но, подчеркнул Скалли, мирный — защитный кордон. Катлер вспоминает, как Мик сказал тогда, что не прочь и сам выступить в Калифорнии на таких условиях.

Итак, первый за два с лишним года концерт «Стоунз» был назначен на 5 июля. Им предстояло воскреснуть в паре кварталов от тех пабов и клубов Сохо, где когда-то их бесцеремонно пробудил к жизни Брайан Джонс. О чем никто и не вспоминал, пока за два дня до концерта Брайана не нашли мертвым в бассейне.

Смерть его превратится в самый знаменитый детектив поп-музыки. Он прекрасно плавал, но утонул на глубине нескольких футов; он вполне мог крикнуть Анне Волин и другим гостям, а те с легкостью пришли бы к нему на помощь. Внезапные, одинокие, необъяснимые смерти — судьба многих крупных рок-музыкантов: за Брайаном Джонсом вскоре последуют Джими Хендрикс, Дженис Джоплин и Джим Моррисон. Но редкая смесь гениальности и самоуничтожения, а также тот факт, что самая декадентская рок-звезда в истории почила в саду, посвященном Винни-Пуху, породили беспрецедентный интерес и невероятное количество версий и теорий заговора, достойных убийства Кеннеди.

Следствие пришло к выводу, что утопление случилось в результате «несчастного случая», который объясняется уровнем наркотиков и алкоголя в крови, а также физическим состоянием Брайана, для двадцатисемилетнего человека просто ужасающим. Однако среди журналистов и телеведущих не угасло подозрение, что Брайан Джонс был убит, а кто-то из лагеря «Стоунз» помешал убийце или убийцам предстать перед судом. Гадая о мотивах, чаще всего (и без малейших тому доказательств) предполагают, будто Брайан, хоть и ушел из группы якобы по взаимному согласию, все равно представлял для остальных угрозу или знал некую страшную тайну, которую грозился обнародовать.

В бесчисленных статьях и документальных фильмах, что пишутся и снимаются с 1969 года, «Стоунз» никогда не обвиняли в причастности к якобы убийству или заговору. Их, однако, немало упрекали в черствости, с какой они уволили основателя группы, пустив его ко дну метафорически задолго до того, как он утонул взаправду. Мика неизменно изображают равнодушным эгоистом, который наплевал на судьбу Брайана, не дрогнув украл у него лидерство, а после его смерти ни разу о нем не вспомнил. Как мы уже видели и не раз увидим снова, все это бесконечно далеко от истины.

Судя по всему, доконали Брайана не спиртное и наркотики, но отчаянная потребность в дружбе — тем более теперь, когда «Стоунз» остались в прошлом. На ремонт Котчфорд-фарм он нанял местного строителя по имени Фрэнк Торогуд, приятеля Тома Кейлока, успевшего поработать и у Кита в «Редлендс». Торогуд бесстыдно пользовался положением Брайана, тормозил работу, тянул из Брайана деньги, а между тем бесплатно жил с подругой в квартире над гаражом.

Спустя двадцать шесть лет Торогуд, уже умирая от рака, на смертном одре якобы признался Кейлоку, что утопил Брайана случайно, — они остались вдвоем и дурачились в бассейне. Но остаются непроясненные вопросы — например, сколько же народу было тогда в Котчфорд-фарм и что случилось со множеством вещей и личных бумаг Брайана, исчезнувших сразу после его смерти? Расследование, проведенное полицией Сассекса — в том числе теми, кто обыскивал Мика и Кита в 1967 году, — позже было серьезно скомпрометировано; не однажды (последний раз — в 2010 году) поступали предложения провести повторное расследование.

Около полуночи 2 июля, когда умер Брайан, «Стоунз» в новом составе были вместе — они круглосуточно вкалывали в студии «Олимпик», заканчивая «Let It Bleed». Новость им по телефону сообщили Ширли Арнольд и пресс-агент Лес Перрин в третьем часу ночи. Сессию прервали, группа разошлась по домам, а затем в полном шоке собралась на Мэддокс-стрит. Чарли Уоттс плакал, а Мик — как вспоминает Ширли — рассеянно бродил туда-сюда, то и дело пиная собачью поилку на полу.

Первым делом, конечно, решили, что концерт в Гайд-парке отменяется. Но после нечаянных слов Чарли родилась другая идея. К вечеру ближе Мик дал интервью лондонской «Ивнинг стандард» и сказал, что концерт состоится, но станет концертом памяти Брайана. После этого он вернулся к делам — в «Самых популярных» на Би-би-си дебютировала «Honky Tonk Women», затем в загородном доме принца Руперта Лёвенштайна состоялся «белый бал», где присутствовала, помимо прочих, сестра королевы принцесса Маргарет.

О Брайане в прессе Мик говорил великодушно и тепло (в отличие от Пола Маккартни и Джорджа Харрисона, которые на смерть Джона Леннона одиннадцать лет спустя отозвались весьма легкомысленно): «Я просто за него молюсь. Я надеюсь, он получит благословение, надеюсь, он обрел покой… Брайан будет с нами на концерте. То есть правда — он будет там. Я не верю в западный траур. Понимаете, я не могу вдруг надеть длинную черную вуаль и уйти в горы… Я хочу сделать так, чтобы прощание с Брайаном было как можно счастливее». Но поистине достойно Оскара Уайльда высказался Пит Таунсенд из The Who: «Для Брайана это нормальный день. Ну, он ведь ежедневно умирал».

«Стоунз» давно не выступали, вкусы и манера презентации в рок-музыке успели измениться, и неясно было, сколько человек придет в Гайд-парк их слушать. Многочисленные преданные поклонники Брайана вполне могли отвергнуть Мика Тейлора и тысячами бойкотировать концерт, хоть он и посвящался памяти бывшего соло-гитариста. Даже Мик нервничал, предвкушая выход на сцену; до 150 тысяч, собранных Blind Faith, им, конечно, недотянуть.

Двое суток перед концертом они с Китом составляли сет — четырнадцать песен — и репетировали с группой, поскольку большинство этих вещей на сцене еще не звучали. Удобства ради они воспользовались подвальной студией «Битлз» в доме 3 по Сэвил-роу; этажом выше Джон и Йоко выступали за мир. Тремя этажами выше сидел Аллен Клейн — он увлекся «Битлз», про все остальное позабыл и не знал, что «Стоунз» больше не у него в кармане.

Погода стояла прекрасная, но от лондонской пыльцы у Мика впервые со школы разыгралась сенная лихорадка, развившаяся в целый ларингит. В понедельник ему предстояло лететь в Австралию на съемки «Неда Келли» — он только что узнал, что еще не оконченные слушания по делу о хранении наркотиков путешествиям не помешают. Создатели фильма заподозрили, что рок-звезда чересчур ненадежна, и намекали, что обратятся к юристам, если Мик не прибудет на площадку вовремя, в добром здравии и готовым к работе. Но как ни поверни, концерт не отменишь.

Было ясно, что его сценический наряд — вопрос первостепенной важности. К 1969 году рок-звезды на сцене, как и их слушатели в зале, появлялись в хипповских шмотках, бесцветных и бесформенных, однако этот концерт, как никакой другой, требовал некоего портновского изыска. Сначала Мик попросил кутюрье Осси Кларка сшить костюм из змеиной кожи, но затем сообразил, что в такую жару испечется в нем заживо. Потом в бутике «Мистер Фиш» он нашел белый хлопковый костюм: пиджак — с кружевами на груди, с широкими рукавами и оборчатым подолом — был совершенно женским, даже на фоне межгендерного гардероба тех времен. Костюм сшили для американской звезды кабаре Сэмми Дэвиса-мл., но Мик одолжил его на концерт в Гайд-парке, а предварительно продемонстрировал принцессе Маргарет и другим аристократическим гостям на балу у принца Руперта (куда одна Марианна, нарушив этикет, явилась, облачившись с ног до головы в черное). Костюм из «Фиша» был легкий, летний и уместный: во многих культурах белый — цвет траура.

Ранним субботним утром стало ясно, что концерт Blind Faith был просто разогревом и узреть возвращение «Стоунз» явятся около 250 тысяч человек. «Блэкхилл энтерпрайзес» искусно возвела под навесом сцену высотой в шесть с лишним футов и тридцатифутовые башенные подмостки для дополнительных динамиков, которые в открытом зале такой площади будут кстати. Мик велел оформить сцену естественно, чтобы сочеталось с обстановкой, и на сцене стояли пальмы в горшках, а задником выступала увеличенная групповая цветная фотография с разворота конверта «Baggers Banquet». Мик также решил, что VIP-зоны за сценой не будет. «Стоунз» подождут в номере отеля «Лондон-Хилтон» на Парк-лейн, возле Эпсли-хауса, а когда настанет пора, приедут к сцене в бронеавтомобиле.

Списав с калифорнийских фестивалей по рассказам Рока Скалли, для охраны сцены привлекли пятьдесят «Ангелов ада». Нововведение это должно было показать, что, невзирая на экскурсии в мир детей цветов, «Стоунз» не смягчились; они по-прежнему изгои рока, и охраняют их опасные изгои дороги, на мотоциклах и в черной коже. Британские «Ангелы», впрочем, лишь на первый взгляд напоминали своих устрашающе зверских американских соратников — они даже не входили в международное братство «Ангелов». Они тоже расписывали себя татуировками, утыкивали заклепками и украшали нацистскими шлемами и свастиками, но оставались хиленькой тусовкой, которой за охранные услуги было обещано всего лишь по чашке чая.

В остальном же вопрос безопасности даже не всплывал. В Гайд-парке свои крупные полицейские подразделения, в том числе конная полиция и кинологи; они стояли на страже, но работы им почти не досталось. За весь день случилось всего двенадцать арестов за мелкие правонарушения, была конфискована горстка ножей и четыремстам людям оказали помощь в связи с тепловым ударом.

Перед «Стоунз» выступила череда не слишком опасных групп — King Crimson, Family, Screw, The Battered Ornaments, Third Ear Band, а в память о старых временах — последняя блюзовая группа Алексиса Корнера New Church. В отсутствие VIP-зоны почетных гостей посадили по бокам от сцены или на башенных подмостках. Пришли Пол Маккартни с новоиспеченной женой Линдой, Эрик Клэптон с новоиспеченной подругой Элис Ормсби-Гор (Микова тяга к аристократии оказалась заразна). Марианна и Николас вместе с Миком доехали до становища «Стоунз» в «Лондон-Хилтоне», затем их усадили справа от сцены. Марианна еще была коротко стрижена для роли Офелии; по ее словам, она «была страшна как смерть… от шмали тошнит, на героиновом отходняке, голодная, бледная, зеленоватая и вся в прыщах». На подмостках она видела фигуру с огромной «афро», в костюмчике из белой оленьей кожи. Не устояв перед соблазном, Мик позвал и Маршу Хант.

Никто в этой толпе, рассевшейся на травке, и понятия не имел, чего ждать, — каким Мик явится к публике после такого перерыва? Никто и не догадывался, что он выйдет в белом костюме, который, несмотря на брюки клеш, больше всего напоминал праздничное девчачье платьице с кружавчиками, в собачьем ошейнике с металлическими заклепками и в густом макияже. И тем более не предполагали они, что, поприветствовав их а-ля негритянка с глубокого Юга — «И-и-и-так!», — белая фигура в оборках и рюшах отбудет в глубину сцены и принесет оттуда на редкость неуместный предмет — книжицу в твердой обложке.

— Так… ну вот что, угомонитесь-ка ненадолго, — велел, а не попросил он, будто превратившись в своего отца Джо перед огромным и вялым классом на уроке физкультуры. — Потому что я хочу кое-что сказать о Брайане… о том, что мы чувствуем теперь, когда он так неожиданно ушел.

«Кое-что» оказалось фрагментом из поэмы Перси Биши Шелли 1821 года «Адонаис» на смерть Джона Китса — не короткая цитата, а целых две строфы, продекламированные серьезно и ровно; невнятный кокни и кэмповый дикси чудесным образом испарились.

Поэтический настрой этим не ограничился. На сцене стояли коричневые картонные коробки, где прятались 2500 белых бабочек, которых, едва замолкли слова Шелли, вытрясли на толпу. Эти символы — теперь скорее Брайана, нежели Мика, ибо кого из них в итоге сломали на дыбе? — купили за 300 фунтов, а Управление королевских парков разрешило выпустить лишь при условии, что все они стерилизованы и среди них нет капустниц, которые жуют листву (вообще-то, в основном капустницы там и были). Из-за жары многие умерли еще в коробках, но внушительная стайка вырвалась на волю и отправилась пожирать окрестные сады.

Первым номером «Стоунз» стала «I’m Yours and I’m Hers» техасца-альбиноса Джонни Уинтера, любимая песня Брайана, но едва ли тактичный выбор со стороны Мика, выступавшего перед Марианной и Маршей одновременно. И с первых же нот даже этой лобовой и тяжелой рок-композиции стало болезненно ясно, до чего группа не готова. Гитары Кита и Мика Тейлора, так гармонично сыгравшиеся при первой встрече, превратились в два отбойных молотка, которые разобиделись друг на друга и теперь бьются насмерть. Ударные Чарли и бас Билла словно растаяли в желе. Только кружевная фигура Мика абсолютно собранна, шагает по незримой беговой дорожке, много лет назад слизанной у Джеймса Брауна, поет в два стянутых скотчем круглых микрофона. «Темп держи! — то и дело через плечо шипел он Киту. — Держи темп!»

Но мусор, сбивки и микрофонный фидбек никого не волновали. Собравшиеся четверть миллиона зрителей радовались, что «Роллинг Стоунз» вернулись к ним, возродились этим золотым вечером возле Бейсуотер-роуд, как «Битлз» необратимо скончались на холодной мейфэрской крыше пятью месяцами раньше. Мик Джаггер вернулся, в своем белом кукольном платьице и с книжкой стихов он еще гуще пропитан сексом и шокирует еще больше прежнего; он — непобедимый король, а равно королева рока.

Было, однако, некое существенное отличие от живых концертов трехлетней давности. Музыка «Стоунз», похоже, растеряла прежнюю способность возбуждать насилие и хаос. «Satisfaction», «Jumpin’ Jack Flash», даже «Street Fighting Man» прогремели одна за другой, но не набросили ни тени на море счастливых лиц и машущих рук и растворились среди древесных крон и гостиниц Парк-лейн. Шестифутовая высота не позволяла воинственным поклонницам добраться до Мика, который когда-то уворачивался от них, точно от дождя метеоритов в течке. Временами одинокая фигура совершала восхождение по плечам друзей, но ее мигом брали за шкирку и, как она ни ерзала, выпроваживали за раскидистые кулисы. Эту задачу решали личные телохранители музыкантов, а не «Ангелы ада» — те весь концерт простояли под сценой. Позже в конфиденциальном полицейском рапорте их объявили «совершенно неэффективными» в роли охраны и абсолютно безвредными.

И впервые — если не считать закопанного в архивах «Рок-н-ролльного цирка» — Миково выступление не обошлось без стриптиза. Кружевное платьице было сорвано и отброшено после первого получаса, вскоре за ним последовал ошейник с заклепками — Мик остался в фиолетовой маечке и белых клешах и беспрестанно подмигивал голой полоской живота. Интимное пространство сцены в эпицентре громадной толпы стало ареной для шоумена (если, конечно, «мен» здесь — уместное слово), какого аудитория Джаггера еще никогда не видела. То он катался и извивался, словно и впрямь в тисках насильника и убийцы из «Midnight Rambler», то сек сцену ремнем; в какой-то момент — трудно поверить своим глазам — он упал на колени, между бедрами воздев двойной микрофон, наклонился, разметав над ним волосы, и как будто осуществил величайшую мечту нарциссиста, сам у себя отсосав.

В финале они сыграли восемнадцатиминутную версию «Sympathy for the Devil» в сопровождении традиционных африканских барабанщиков при полном параде; впрочем, этот мрачнейший из маскарадов на солнышке и в потоках радости как-то растерял зловещесть. Под занавес «mayne of wealth and taste» снова продемонстрировал мастерскую власть над аудиторией, угомонив ее, точно родитель — расшалившихся детей: «И-и-и-так… Нам пора… Мы отлично провели время… Отлично провели время…»

250 тысяч перегревшихся на солнце людей ушли мирно, как и пришли, а пять тонн мусора, разбросанного по траве, собрала армия добровольцев (за что каждому досталось по синглу «Honky Tonk Women»), и парк стал чище, чем в любой другой субботний вечер.

Глава 13

Кишка не тонка

Утром в понедельник Мик, по обыкновению полный неодолимой энергии, улетел с Марианной в Австралию на съемки «Неда Келли». По прибытии в Сидней она стала второй его любовницей, пытавшейся покончить с собой (первой, как мы помним, была Крисси Шримптон в 1966 году).

Как она вспоминала впоследствии, до крайнего шага ее довели несколько факторов: отчуждение Мика, побочные эффекты наркотиков, потрясение от смерти Брайана Джонса, унижение оттого, что в Гайд-парке пришлось делить внимание с Маршей Хант (и вдобавок Марианна знала, что в тот же вечер Мик под предлогом концерта Чака Берри и The Who в Королевском Альберт-холле отправился на свидание с Маршей). Не способствовало и то, что день за днем она играла Офелию и ее доводил до суицида другой харизматичный, но неприступный кавалер, к которому «пристрастна буйная толпа».

Чаша переполнилась, когда они въехали в отель «Шеврон-Хилтон» над Сиднейским заливом. Мик уснул, а Марианна села за туалетный столик, и ей показалось, что из зеркала на нее смотрит Брайан. Она хотела прыгнуть с четырнадцатого этажа, но окна были закрыты и закрашены, поэтому она проглотила 150 таблеток барбитурата под названием туинал — хватило бы убить троих — и запила их доставленным в номер горячим шоколадом.

Мик проснулся вовремя и успел отвезти ее в больницу Сент-Винсент, где врачи умудрились промыть ей желудок, прежде чем барбитураты необратимо повредят мозг. Естественно, вызвали полицию, которая — памятуя о меховых покрывалах и шоколадках — поначалу сочла все это итогом неудачной наркоманской оргии. Самаритянина Мика ненадолго заподозрили и жестко допросили насчет того, где Марианна раздобыла столько туинала и не скармливал ли Мик ей таблетки собственноручно.

Спустя пару часов он выступил на пресс-конференции перед полным залом австралийских журналистов, которых приветствовал сиплым кокни: «У-у-утрхо добр-рхое!» — будто никаких забот на этом свете у него нет. Режиссер Тони Ричардсон извинился за небольшую задержку, объяснив, что у Марианны «упадок сил» после долгого перелета. И не догадаешься, что Мику не терпится слинять, — он заявил, что очень серьезно относится к роли Неда Келли, хоть и надеется, что сниматься будет весело, и пошутил насчет «инцестуальных отношений» с Марианной в роли сестры Келли.

Потом, когда стала известна истинная природа ее «упадка сил», все переменилось, и те самые журналисты, которых Мик очаровывал с утра, осадили больницу, уже даже не притворяясь, будто играют по цивилизованным правилам. Когда один фотограф просочился мимо охраны к ней в палату, Лесу Перрину пришлось удерживать Мика физически. Никакой «тирании клевизны» Марианна не увидела бы в этом человеке, который яростно рвался из хватки Перрина и орал: «Он у меня получит… он у меня получит!»

Доктора спасли Марианне жизнь, но она шесть дней провела в коме; казалось, никакая медицина оживить ее не способна. Из Великобритании к ее постели примчалась баронесса Эриссо; опасаясь, что надежды больше нет, она вызвала католического священника, и тот Марианну соборовал.

Марианна провела эти дни в живописной грезе, где в каком-то царстве между жизнью и смертью беседовала с Брайаном Джонсом. Эту встречу она отчетливо запомнила — Брайан ни словом не обмолвился о том, что его убили, лишь слегка недоумевал, обнаружив, что покинул мир живых. На третий день ее комы в элегантном челтнемском доме состоялись его похороны. Присутствовали 500 человек, в основном горюющих девушек, а среди цветов стоял гигантский венок: «От Мика и Марианны с любовью». Священник попросил собрание помолиться не только за этот камень, которому теперь предстоит сидеть на месте, все равно не наживая добра, но и за почти безжизненную девушку на другом конце света.

В итоге, вспоминает Марианна, она услышала, как три голоса зовут ее вернуться в мир живых — мать, Николас и Мик. Когда она открыла глаза, Мик был рядом и держал ее за руку (хотя он, неисправимый прагматик, между бдениями в больнице втискивал съемки). «Ты вернулась», — сказал он. «Да меня дикими конями не оттащишь», — еле слышно отвечала она.

Когда она окрепла, мать перевезла ее в монашескую больницу, где было поспокойнее. («В монастырь — и поскорее», — безжалостно советует Гамлет Офелии посреди ее страданий.) Мик снова отправился на съемочную площадку Неда Келли, где роль Мэгги уже отдали австралийской актрисе Дайан Крейг. Он ужасно тревожился и с площадки непрестанно писал Марианне «чудесные письма, — расскажет она потом, — полные раскаяния, мольбы о прощении».

Съемки проходили в основном под Бёрдвудом, в Новом Южном Уэльсе, где родилась и провела первые два года жизни мать Мика Ева. В австралийской прессе поднялась буча — не только потому, что национального народного героя играет «бриттый», но и потому, что, вообще-то, Келли действовал в соседнем штате Виктория.

Жил Мик на маленькой ферме возле Пейлрэнга, милях в тридцати от Канберры, деля скромное бывшее обиталище пастуха с Тони Ричардсоном и продюсером Нилом Хартли. Июль в Новом Южном Уэльсе самый холодный месяц в году, а действие фильма происходило по большей части на натуре, что требовало от Мика всей спортивности и выносливости, на какие он был способен. Съемки оказались не такие беспроблемные, как на «Представлении», плюс Марианнина попытка самоубийства, — можно подумать, в первый день ритуально исполнили «Sympathy for the Devil». Участники съемочной группы вечно болели, какие-то костюмы сгорели при пожаре, а Марк Макманус, игравший подручного Келли Джо Бёрна, еле избежал серьезного увечья, когда нечаянно перевернулась тележка, на которой он ехал. Пошла вторая неделя; Мик надавил на спусковой крючок реквизитного пистолета, патрон разорвался в казеннике, и Мику сильно обожгло правую руку. Ему было больно, рукой он пользовался с трудом, но настоял на продолжении работы.

Засыпая письмами Марианну, он постоянно писал и Марше — «смешные, грустные, задумчивые, глубокие, проницательные, трогательные» послания, как скажет потом она, в том числе одно особенно милое, в котором подбадривал Маршу перед ее участием в фестивале на острове Уайт, где хедлайнером был Боб Дилан. Другое письмо, датированное воскресеньем, 20 июля, днем первой высадки на Луну, было озаглавлено «Воскресенье на Луне». Первое время он не мог удержать авторучку забинтованной правой рукой и писал Марше левой.

Съемки длились с утра до ночи, каждый день нужно было учить реплики на завтра, но и материал для «Стоунз» тоже требовалось создавать. Мик прихватил с собой тетрадку — в ней он записывал идеи для песен, и никогда с ней не расставался — и новую электрогитару, которая сильно помогла восстановить подвижность обожженной руки. Как-то раз, сидя в одиночестве на холоде и думая о Марше, он набросал текст под замечательно бездумным предварительным названием «Black Pussy».[242] Название сменилось не менее двусмысленным «Brown Sugar»[243] — синонимом межрасового секса (особенно в смысле батончиков «Марс») и темного уличного героина. В знакомой обстановке города «Noo Awleans» фигурировали рабовладельческие рынки XIX века, случайные изнасилования молодых рабынь белыми работорговцами, девушки, теряющие невинность, и матери, меняющие молодых любовников. Даже в те времена еле сформулированного феминизма и нулевой политкорректности он и сам слегка удивился своему порыву упомянуть «все ужасы в один присест».

Порою знаменитые друзья режиссера Тони Ричардсона заезжали на площадку и останавливались в том же доме, где жили Тони и Мик. Среди них был шестидесятипятилетний писатель и поэт Кристофер Ишервуд, который прибыл из самой Калифорнии с любовником Доном Бакарди, на тридцать лет его моложе. Прославленный автор «Прощай, Берлин!» и близкий друг Уистана Хью Одена ожидал встретить наглого звездного мачо, но застал Мика в режиме серьезных киносъемок — то есть в лучшем виде. «[Он] очень бледен, тих, уравновешен, весел, уродливо-прекрасен… почти лишен тщеславия, — отмечено в дневниках Ишервуда. — Он почти не поминает о себе и своей карьере… можно говорить с ним часами и так и не узнать, чем же он занимается. Кроме того, он вполне способен веселиться вместе со всеми, кривляться, развлекать, ладить с людьми и вести серьезный разговор тет-а-тет с теми, кто этого хочет. Он серьезно, но отнюдь не претенциозно говорил о Юнге и об Индии… вообще о религии. Он, похоже, терпим и совершенно не стервозен».

При Ишервуде до Тони Ричардсона дошла весть о том, что в Пейлрэнг направляется группа студентов Канберрского университета — хотят похитить Мика и запросить тысячу долларов выкупа на благотворительность. Похитители так и не появились, но десять местных полицейских всю ночь продежурили в кухне, не подозревая, что обитатели дома за стенкой курят траву. Спустя пару дней Марианну выпустили из монастыря, и она приехала к Мику, отчего, с точки зрения Ишервуда, их общее жилье превратилось в «самый потрясающе дикий дом в Австралии».

После всего, что они пережили в Сиднее, дикость меньше всего интересовала Мика и Марианну. Австралийская поездка, которая должна была их сблизить, завершилась через месяц, когда Марианна улетела в Швейцарию лечиться у психиатра — за счет бесконечно щедрого Мика. В Швейцарии она отыскала врачиху, которая поняла ее состояние и взаправду помогла. Но за все это кругосветное путешествие сквозь боль ни единая живая душа не посоветовала ей отказаться от наркотиков.

В тетрадке у Мика появился текст для новой песни Джаггера — Ричарда, вдохновленный вялой шуточкой Марианны по возвращении к жизни, — мол, меня даже дикие кони не оттащат. То была его первая настоящая песня о любви, не тираническая и не клевая, полная угрызений, перемешанных с беспомощностью, слова о том, что он по-прежнему рядом: «I watched you suffer a dull, aching pain / Now you decided to show me the same / No sweeping exit or offstage lines / Could make me feel bitter or treat you unkind».[244]

Через несколько дней после возвращения в Лондон кто-то взломал его машину — исчезли кое-какие мелочи, в том числе тетрадка с текстом «Wild Horses», который он, как водится, не удосужился заучить. Вместо того чтобы обращаться в полицию, которая не посочувствует и вряд ли поможет, он поручил Лесу Перрину опубликовать обращение в газетах: если вернете тетрадь, получите награду, и мы ни о чем вас не спросим. Через несколько часов некий аноним позвонил Ширли Арнольд в контору «Стоунз» и сказал, что тетрадь у него и он хочет за нее 50 фунтов. «Я сказала Мику, а он ответил: „Я дам ему тридцать“, — вспоминает Ширли. — Тетрадь была ему драгоценна, а он все равно сбивал цену. И мужик согласился на тридцатку».

Договорились, что Ширли встретится с анонимом в главном зале вокзала Ватерлоо, передаст деньги и заберет тетрадь. Она ужасно нервничала — вдруг мужик придет грубый, хуже того, опасный, а она тут одна, — но ей и в голову не пришло возразить, до того она была предана Мику. Лишь когда обмен состоялся, она сообразила, что ее все-таки не послали на вокзал в одиночестве: новый молодой шофер Мика Алан Данн стоял неподалеку и за ней приглядывал.

Великобритания снова прочувствовала «Роллинг Стоунз», и настало время переходить к следующему пункту Микова плана возрождения группы — пункту, который был еще важнее. Принц Руперт Лёвенштайн закончил проверку их финансов, и результаты вышли отнюдь не радостные. Принц Руперт настоятельно рекомендовал срочно ехать на гастроли в Штаты, лучше всего — до конца года. Мик согласился, более того, был полон решимости сделать так, чтобы доходы с этих гастролей не ухнули в ту же черную дыру, где в последние годы пропадали другие чеки группы. Иными словами, Аллен Клейн должен уйти.

Пока Мик был в Австралии, Кит в Лондоне, ради моральной поддержки прихватив Сэма Катлера, объявил Клейну, что тот уволен. Все, впрочем, понимали, что так запросто проблема не решается. Поэтому Мик и принц Руперт придумали план — как ослабить хватку Клейна постепенно, а не перерубать ему запястье одним ударом мачете. Клейнов племянник Рон Шнайдер работал на «ABKCO» еще до контракта компании со «Стоунз», и все они его любили. Шнайдер как раз недавно ушел из компании, утомленный одержимым контролем Клейна, и собирался заняться менеджментом самостоятельно. В этот удачный момент Мик позвонил ему с площадки «Неда Келли» и попросил устроить группе первые за три с лишним года американские гастроли в начале ноября.

По воспоминаниям Шнайдера, когда он сообщил об этом дяде, тот «как с цепи сорвался»; однако Клейн уже так погряз в проблемах «Битлз», что на былой пыл негодования его не хватило. Он лишь потребовал, чтобы гастроли управлялись из нью-йоркской конторы «ABKCO»; поначалу Шнайдер так и делал, а затем тихой сапой перенес работу к себе домой в Ривердейл. Как ни странно, Клейн даже согласился на создание компании «Стоун продакшнз» под совместным управлением Шнайдера и принца Руперта; все доходы от гастролей будут выплачиваться ей.

Первые переговоры Шнайдера принесли замечательный отклик от крупнейших концертных площадок Америки, в том числе нью-йоркского «Медисон-сквер-гардена» и лос-анджелесского «Форума». Проблема заключалась в том, что гастроли таких масштабов требовали щедрого финансирования, а поскольку миллион долларов авторских отчислений до сих пор был заморожен на общем банковском счете «Стоунз» из-за тяжбы Олдэма и Эрика Истона, счет этот был практически пуст. Единственный небольшой аванс в 15 тысяч долларов, который пообещало агентство «Уильям Моррис», не покрыл бы даже счет Кита за выпивку в гримерной. Шнайдер решил с каждой площадкой договариваться отдельно: заключить сделку на 75 процентов сборов, а 50 процентов прогнозируемого дохода — авансом.

Была и еще одна крупная закавыка — долгое время за нее нес ответственность Брайан, однако теперь дело было в Мике. В мае у него нашли каннабис — мягко говоря, было крайне маловероятно, что американская иммиграционная служба даст ему визу. Джон Леннон в тот период на своем счету тоже имел похожее «преступление против морали», и ему отказали в визе на срок гораздо короче и без публичных выступлений. Однако Леннон при любой возможности поносил американский империализм, а Мик нынче старался ни словом не обижать власти США. По счастью, среди знакомых «Стоунз» был один чиновник в консульском департаменте американского посольства на Гроувнор-сквер, куда Мик когда-то ходил протестовать против войны во Вьетнаме. В обмен на сладкие конфетки — в том числе на полностью оплаченный отпуск на юге Франции — этот дружественный инсайдер устроил им выдачу визы.

Последние месяцы шестидесятых превратились в торжество бесконечного, казалось бы, милосердия рок-музыки и способности ее аудитории мирно собираться неисчислимыми толпами. В Гайд-парке уже сыграли Blind Faith и «Стоунз», на острове Уайт — Боб Дилан. Затем в середине августа рекордные 500 тысяч человек три дня тусовались на молочной ферме под Вудстоком, штат Нью-Йорк, где слушали тридцать два музыкальных сета, в том числе Grateful Dead, Crosby, Stills and Nash, Jefferson Airplane, The Who и Джими Хендрикса; эту толпу — вдвое больше, чем в Гайд-парке, — не согревало солнышко, но поливал дождь, и все они месили грязь, что, однако, не мешало всеобщей эйфории, взаимной поддержке и полнейшему отсутствию склонности к разрушению и насилию.

Впрочем, уже мелькали основания подозревать, что у этой солнечной улыбчивой контркультуры имеется зловещая оборотная сторона. Как раз перед Вудстоком глава калифорнийской хипповской коммуны, неудачливый автор песен Чарльз Мэнсон, отправил своих молодых подопечных в смертоносный поход, вдохновленный песней «Битлз» «Helter Skelter». За две ночи так называемая семья Мэнсона убила семь случайных людей, в том числе жену режиссера Романа Полански, киноактрису Шерон Тейт на сносях, и кровью расписала стены богатого дома Полански цитатами из популярных песен. Как выяснилось позже, один из убийц заявлял, будто он «дьявол и пришел выполнить работу дьявола».

Дьявольскую работу как раз и славили новый фильм «Пробуждение моего демонического брата» Кеннета Энгера (чей бывший любовник Бобби Босолей присоединился к семье Мэнсона) и музыкальное сопровождение к нему на синтезаторе «Муг», написанное Миком Джаггером, самым известным адептом Сатаны. Дабы подчеркнуть эту связь — а Мик-то думал, что обрубил ее навсегда еще несколько месяцев назад, — Энгер перемежал голых юношей на языческих распятиях с белой фигурой на сцене в Гайд-парке.