Мик Джаггер Норман Филип

Глава 16

Блестящие Близнецы

Два года Марша Хант скрывала, что родила от Мика дочь Кэрис. Что еще поразительнее, за свое молчание она не требовала регулярных крупных выплат. Как она объяснит позже, она просто радовалась, что Мик признает свое отцовство и хочет видеться с дочерью. В припадке идеализма, возможного, пожалуй, только в шестидесятые, Марша верила, что в итоге он поступит с их общим ребенком как полагается.

Женитьба на Бьянке и грядущий второй ребенок поначалу вроде бы не изменили его отношения к Кэрис. Мик обещал, что дочь приедет к нему во Францию, и сдержал слово; летом 1971 года, вскоре после свадьбы, он пригласил Маршу с ребенком в провансальский анклав «Стоунз».

Однако, когда они прибыли, выяснилось, что жить им предстоит не с Миком и Бьянкой в Биоте, а с Миком Тейлором и его женой Роуз в Грассе, — все равно что у слуги поселить. В Биот Маршу пригласили всего раз, на ужин, где Мик и Бьянка почти все время болтали по-французски, прекрасно зная, что она ни слова не понимает. Затем Мик разок повидался с Кэрис — пробыл с ней всего час. Уезжая, Марша, к своему смущению, вынуждена была попросить у него 200 фунтов на оплату счетов, которые ждали ее в Лондоне.

По большей части она содержала себя и Кэрис, работая певицей и фотомоделью, хотя со времен «Волос» слава ее существенно угасла. Лишь в случаях крайней нужды она через лондонскую контору «Стоунз» просила денег у Мика. Ей редко требовалось больше пары сотен фунтов, и они всегда поступали тут же. Когда в 1971 году Бьянка родила Джейд, Мик поначалу возжелал познакомить своих дочерей. Он пригласил Маршу с Кэрис на Чейн-уок и сфотографировал ее в саду — на коленях у нее сидит Джейд, Кэрис играет рядом.

Летом 1972 года, когда «Стоунз» готовились к американским гастролям, Маршу позвали в ФРГ солисткой группы «22». Она хотела взять Кэрис с собой и попросила у Мика 600 фунтов, чтобы прихватить и няню; как всегда, деньги ей послали без вопросов. Как-то вечером в немецком кафе Кэрис опрокинула на себя чашку чая и сильно обожгла руку, ногу и грудь. Марша помчалась с ней в местный американский военный госпиталь, затем позвонила в США Мику — тот, как она потом вспоминала, ужасно встревожился и предложил помощь. Договорились, что Марша как можно скорее вернется с Кэрис в Великобританию, а Мик оплатит частную клинику.

Ожоги были довольно серьезные, и Кэрис пролежала в клинике десять дней. Марша ночевала у нее в палате, отлучившись всего раз, на выступление в Уэльсе, — очень нужны были деньги. Счет за лечение составил 75 фунтов, но обещанные деньги от Мика так и не пришли. Марше пришлось среди ночи сбегать из клиники — там к ней были добры, и она сильно угрызалась. Позже, когда они с Миком встретились в Лондоне, он беспечно отмахнулся: мол, она бы на эти деньги, наверное, «туфель накупила». Тут терпению Марши, ее такту и вере в его доброту пришел конец, и она наняла адвоката.

По сравнению с четырьмя миллионами долларов, которые, по прогнозам, должны были заработать «Стоунз» на гастролях по Америке в 1972-м, ее желания были скромны — трастовый фонд в 25 тысяч фунтов, которые Кэрис получит, окончив школу лет шестнадцать спустя. Марша надеялась, что Мик согласится по-хорошему, но ее молодой адвокат предусмотрительно отправился в магистратский суд и получил ордер — судебную повестку предполагаемому отцу. Планировалось, что Марша поговорит с Миком и попросит трастовый фонд; повестку доставят, только если Мик ей откажет.

Рандеву состоялось под памятником принцу Альберту в Гайд-парке, через дорогу от Королевского Альберт-холла. Мик пришел один, как Марша и просила, и они сидели под памятником, а адвокат спрятался у подножия лестницы в парк. Если Мик скажет «нет», Марша должна была покачать головой. Вскоре она подала сигнал, и адвокат подошел. «Вы Мик Джаггер?» — спросил он (несколько избыточно — он был пылким поклонником «Стоунз»). «А кто спрашивает?» — огрызнулся в ответ Мик. Адвокат вручил ему повестку, тот глянул, рявкнул: «Да пошел ты!» — и ее разорвал.

Далее в ходе переговоров адвокаты Мика поначалу предложили трастовый фонд в 20 тысяч фунтов, затем передумали и сократили сумму до 17 тысяч. В те времена внесудебные соглашения по таким делам предполагали небольшие суммы, и адвокат, к которому Марша обратилась за советом, порекомендовал ей согласиться. После неприятной сцены у памятника Альберту отношения ее с Миком наладились — ее с Кэрис даже пригласили на первый день рождения Джейд. Но спустя почти полгода после того, как Марша согласилась на небольшой трастовый фонд, никаких признаков его создания не наблюдалось. Поскольку, вопреки всему, что Мик прежде говорил о Кэрис, — и вопреки тем ценностям, на которых его воспитали и которые он по большей части разделял, — он теперь намеревался отрицать отцовство.

В июне 1973 года Марша подала иск об отцовстве в Мэрилебонский магистратский суд, в двух шагах от Харли-хауса, прежнего Микова обиталища. Сам он на слушания не пришел. Его адвокат сказал, что заявление Марши «не признано» и «стороны обсуждают, насколько обоснованны эти обвинения».

В результате история попала в британскую прессу, а достоинство и такт Марши обернулись против нее. Она так долго держала в тайне свою связь с Миком, что теперь выглядела какой-то оппортунисткой, золотоискательницей, которая выскочила чертиком из табакерки и хочет разрушить его новенький брак. Мик на все вопросы отвечал с расчетливой беззаботностью, намекая, что все это устроено ради рекламы новой пластинки Марши. Его адвокаты между тем развернули обструкцию, требуя отсрочек и анализов крови. Близких помощников — Ширли Арнольд, к примеру, которая видела, что прежде Мик признавал Кэрис своей дочерью, — все это потрясало. «Я ему говорила, что надо ее признать, а если кто спросит меня, я скажу, что она его дочь, — вспоминает Ширли. — Но он и слушать не хотел».

После еще двух слушаний Марше поступило новое внесудебное предложение: 500 фунтов в год и трастовый фонд 10 тысяч фунтов, если ее адвокат подпишет документ, гласящий, что Мик не является отцом Кэрис, а выплаты делаются только во избежание огласки. Адвокат посчитал, что лучше предложения она, вероятнее всего, не получит, и Марша велела ему подписать документ.

1973-й — год, когда Мик стал респектабельным или, говоря точнее, когда бунтарь поневоле, изобретенный Эндрю Логом Олдэмом, наконец растворился без следа, как и полагается миражу, а на его месте возник бунтарь собранный, расчетливый и конформный.

В мае бывшая угроза внутренней безопасности США — и поднадзорный ФБР — стал первой поп-звездой, официально чествованной в Вашингтоне. Благотворительный концерт «Стоунз» в пользу пострадавших от землетрясения в Никарагуа принес в общей сложности 787 500 долларов, и Мика пригласили лично вручить чек адресатам — поддерживаемому правительством Фонду панамериканского развития. «Не только Мик, — восторгалась обычно сдержанная „Вашингтон пост“, — но и новейшая суперзвезда семейства Бьянка Джаггер, его жена и близнец с такими же надутыми губами».

На церемонию собралась стайка латиноамериканских послов и американских сенаторов, в том числе либеральный сенатор-республиканец от Нью-Йорка Джейкоб Джейвиц, чьей помощью заручилась Бьянка, дабы оградить благотворительные средства от загребущих лап никарагуанского президента Анастасио Сомосы. Но даже такой повод не побудил Мика прибыть вовремя. «А теперь, — съязвил Джейвиц, когда в очередной раз гостей обнесли канапе, а дипломатические светские беседы подувяли, — нам остается только ждать Гамлета».

Гамлет пришел не «в соболях», а в сине-белом полосатом блейзере с желтой розой на лацкане; его угрюмая Офелия облачилась в зеленое пальто от Осси Кларка, такую же соломенную шляпу и туфли с блестками. В благодарность за великолепную, как ни посмотри, благотворительную работу им обоим вручили золотой ключ (хотя прочим «Стоунз» за участие в концерте даже спасибо не сказали).

Всего четырьмя месяцами раньше, перед гастролями на Дальнем Востоке, Мику из-за прошлых историй с наркотиками отказали в японской визе и ненадолго запретили въезд в Австралию. После вашингтонской церемонии Америка больше не сочтет его подрывным элементом, его нигде не объявят персоной нон грата — разве что в снобском ресторане «Sans Souci», куда он отправился в тот же день с золотым ключом от округа Колумбия в кармане; его завернули за то, что не надел галстука.

Еще на заре своего брака Бьянка без улыбки — а потому не вызвав особой симпатии — заявила, что хочет быть не просто трофейной женой рок-звезды. «Я сама по себе личность, — сказала она одному интервьюеру. — Достижения и успехи Мика — это его достижения и успехи. Я тут ни при чем. Я должна добиваться успеха сама. Он музыкант, я нет. Все, кто окружает „Стоунз“, купаются в отраженном свете. Я так не желаю».

Теперь же она, красивая, стильная, да еще и с фамилией Джаггер, могла бы ракетой взлететь на вершину общества и обрести там полнейшую самостоятельность. Легко представить, как ею одной заполнены многие страницы английского, а также французского «Вог», как она царит в фоторепортажах с вечеринок в «Татлере», водит корреспондента «Хелло!» или «Дома и сада» по новой тосканской вилле, участвует в жюри «Американского идола», трясет блестящими черными волосами в телерекламе шампуней или роскошно хмурится, донося до зрителя послание от продавцов косметики «Л’Ореаль»: «Потому что ты этого достойна!»

Но в Великобритании 1973 года звездная культура в ее нынешнем понимании еще только зарождалась. Не было колонок сплетен, кроме смутно пародийных образчиков в массовой прессе; не было супермоделей, звезд реалити-ТВ, законодателей мод и жен футболистов, стоивших миллиарды, а красный ковер полагался только королеве. Слава зиждилась на постижимых успехах — скажем, звездной роли в кино или вокале в рок-группе, — и явление «известен своей известностью» оставалось неведомо широким массам. Поэтому Бьянка, созданная для звездной культуры, но вспыхнувшая слишком рано, была непредсказуема.

Пожалуй, она стала прообразом супермодели — хотя не вышла ростом и была ужасно худа, так что для подиума не годилась и к тому же выглядела чересчур оригинально: ее уникальный стиль сочетал парижскую элегантность 1930-х с намеком на госпожу-садистку. Ее жестко-сексуальные платья, сшитые на заказ костюмы и шляпки-таблетки с вуалями резко контрастировали с псевдонаивной кукольностью шестидесятых и зачали отдельную моду. Когда она появилась на показе мод в пользу «Оксфама» в Гроувнор-хаус в двуцветном завитом парике и с тростью с серебряным набалдашником, единственные лондонские продавцы тростей «Джеймс Смит и сын» впервые узрели женщин среди своей клиентуры.

Дело происходило на заре эпохи бессмысленных наград, и Бьянке их давали щедрыми горстями — например, премию «Женская шляпка 1972 года», — обычно в надежде, что на награждении вместе с ней появится Мик. В беседах с репортерами она была немногословна, и один журнал прозвал ее «Современной Гарбо», а другой сообщил (не раскрыв источников), что «она не носит нижнего белья, а соски у нее как розовые бутоны». Несмотря на глубочайшее недоверие британцев к иностранным именам, целую толпу новорожденных девочек назвали Бьянками. С такой репутацией разумно было бы создать какой-нибудь бренд «Бьянка Джаггер». Но, разумеется, в семействе Джаггер нашлось место лишь для одного бренда.

Поначалу Мика забавляло, что он женат на законодательнице мод (хотя тогда это еще так не называлось), и он в разумных пределах делился с нею огнями рампы. Под ее влиянием он еще одержимее возился со своим гардеробом и присвоил несколько ее идей — например, с опозданием приветствуя послов и сенаторов в Вашингтоне, под мышкой сжимал трость с серебряным набалдашником. Пара стала участвовать в модных съемках, и в январе 1973 года 2000 экспертов и редакторов модных журналов со всего мира признали их «лучше всех одетыми». Через несколько недель лондонский «Санди таймс мэгэзин» заказал их фотографию на крыше кенсингтонского универмага «Байба» престарелой Лени Рифеншталь, чей фильм «Триумф воли» воспел нюрнбергский съезд НСДАП в 1934 году. Что наверняка понравилось бы американскому критику Альберту Голдмену, который сравнивал концерты «Роллинг Стоунз» с этим самым съездом, а Мика — с «Вождем».

Пара, позирующая в Верхнем саду универмага, — она в кружевном платье а-ля Скарлетт О’Хара и с парасолью, он в ярко-охряном костюме — как будто олицетворяла идеальную рок-н-ролльную сказку. На деле же все обстояло иначе. Позже Мик заметит, что их брак был «хорош только первый год», а потом превратился в притворство перед публикой, все менее убедительное. По оценкам Бьянки, хороший период оказался еще короче.

Для группы и ближайших помощников она оставалась аутсайдером — ей не доверяли, над ней насмехались. Кит злился, что она умыкнула его Проблескового Близнеца в блестящий мир кутюрье и европейских кинозвезд, где никто слыхом не слыхивал о Блайнд Бое Фуллере или настройке по открытой соль. Анита Палленберг злилась, потому что Бьянка была прекрасна, стильна и холодна, — и особенно Анита злилась теперь, когда ее божественное лицо изуродовал героин, ее стрижка на восемнадцать карат поблекла и обвисла, а ее завораживающий сиплый голос неприятно каркал. Билл Уаймен, Мик Тейлор и их жены были с Бьянкой ровны, но держали дистанцию, как и положено сержантскому составу. Однако, как ни удивительно, с ней подружился Чарли Уоттс. Искренность Чарли позволяла Бьянке отдохнуть от низкопоклонства, что окружало Мика, и к тому же, по мнению Бьянки, из всех жен внутреннего круга Мик не тронул только жену Чарли.

Даже в целом терпимые и добросердечные люди, которые работали на Мика в лондонской конторе, затруднялись потеплеть к Бьянке, а потому с легкостью думали о ней дурно. Ее считали беспощадной золотоискательницей, которая добивается только его денег (никто ведь не знал о брачном контракте, предъявленном ей утром перед свадьбой) и интересуется только своей персоной (о ее работе в пользу жертв никарагуанского землетрясения все как-то забывали). Ее неизбежно заподозрили в том, что Миково решение отказаться от Кэрис — ее рук дело. Логично: зачем ей делиться наследством с чужими детьми, если у нее своя дочь есть?

Пока Мик работал в студии или был еще чем-нибудь занят, развлекать Бьянку выпадало жене Леса Перрина — Джейни. Обычно развлекали Бьянку так: сажали на заднее сиденье машины с шофером, вручали пачку 20-фунтовых купюр и отправляли по магазинам на Бонд-стрит или в Найтсбридж. С шоферами вечно не ладилось — Бьянка ожидала от них практически рабской покорности. Одного отослали просто за то, что не коснулся фуражки в знак приветствия. Из-за Бьянки компания, у которой «Стоунз» годами нанимали машины, отказалась с ними работать. Джейни Перрин уже страшилась телефонных бесед, в которых ей сообщали, что очередному шоферу недостало уважительности и Бьянка — как она выражалась с легким испанским акцентом — «зердится».

Даже если она и интриговала против Кэрис ради Джейд, мать из нее вышла равнодушная — ее раздражало, что приходится торчать дома, пока Мик шляется где хочет. Временами она вроде бы проникалась к Джейд, с восторгом накупала одежды и наряжала дочь, а то бросала девочку с няней или родителями Мика и отправлялась по магазинам и в парикмахерскую в челсийском «Риччи Бёрнс». Какое-то время у Джейд была одна няня на двоих с ее ровесницей Хлои, дочерью Мика и Роуз Тейлор. Эта молодая женщина трудилась на двух знаменитых Миков, но зарабатывала мизерные деньги и в отместку разрешала девочкам играть с папиными «золотыми» дисками в ванне.

Когда-то и сомнений не возникало в том, что Бьянка способна прижать Мика к ногтю. Во время записи «Exile on Main St.», приезжая к ней с Лазурного Берега в Париж, он порой обнаруживал, что в отеле ее нет, — она куда-то пропадала, как Крисси Шримптон за десять лет до нее. Как и с Крисси, ему приходилось унижаться, обзванивая ее друзей и выспрашивая, не видали ли они его жену. Пока он записывался на Ямайке, Бьянка от сугубой скуки и злости остригла роскошные черные волосы под мальчика. Марианна Фейтфулл в 1969-м поступила так же, но она с короткой стрижкой пугающе походила на Брайана Джонса, а Бьянка временно превратилась в близняшку Мика — отчего тот, по воспоминаниям бывшего сотрудника, «пришел в восторг».

Все эти уловки давно потеряли силу. Мик и Бьянка делили постель, но за дверью спальни ей приходилось сражаться за его внимание с целой толпой других желающих. Она ненавидела затейливую паутину Миковых консультантов и помощников, с которыми приходилось вести переговоры, чтобы к нему пробраться; в узком кругу она называла это «нацистское государство» — возможно, подсознательно вспоминая фотосъемку Лени Рифеншталь. Мик стал скуп и невнимателен, что замарало даже его героическую никарагуанскую работу. Он уехал на дальневосточные гастроли, а Бьянка осталась в Манагуа и жила в съемном доме, за который Мик пообещал заплатить. Деньги не пришли, и она часами, и не всегда успешно, дозванивалась до нью-йоркской конторы Ахмета Эртегана, пока проблему наконец не решили.

Ее декларация независимости от «Стоунз» («Я к ним отношения не имею!») объяснялась, как она признается впоследствии, не столько высокомерием, сколько страхом. Бьянка до смерти боялась, что ее засосет в мир, где стрессы и излишества способны были убивать людей, что нередко и проделывали. И боялась она не только за себя. Да, она не была идеальной матерью, но в сравнении с Марлоном и Дэнделайон, детьми Кита и Аниты, жизнь Джейд была образцом нормальности.

Кит теперь отчасти поселился на Ямайке — его привлекали музыка, ганджа и, как он поведает впоследствии, шанс наконец-то как следует обучиться бою на ножах, раз уж он все время таскает с собой нож. В марте, возвращаясь с Дальнего Востока в свою пляжную резиденцию в Очо-Риосе, Кит крупно поругался с Анитой — ему представлялась неприглядной ее дружба с какими-то местными растафарианцами. Он хлопнул дверью и один улетел в Лондон; Аниту тем временем замели за хранение каннабиса, бросили в чудовищную ямайскую тюрьму, а двое детей сидели дома в одиночестве, пока соседи не сообразили, что творится, и не забрали их к себе.

26 июня лондонская «Ивнинг стандард» возопила: «„РОЛЛИНГ СТОУН“ РИЧАРД ОБВИНЕН В ХРАНЕНИИ ОРУЖИЯ И НАРКОТИКОВ»; полиция устроила налет на дом Кита и Аниты на Чейн-уок, в результате чего всплыли героин, каннабис, метаквалон, огнестрельное оружие без лицензии (две штуки) и россыпь боеприпасов; все это дало основания для обвинений по двадцати пяти статьям. (Что интересно, никто не попытался обыскать дом Мика чуть дальше по улице. Как будто из Вашингтона успели шепнуть пару слов; британская полиция Мика больше не тронет.)

Тяжелые и легкие наркотики, а также промышленные количества алкоголя и сигарет — не единственные опасности, с которыми жили дети Кита. Сассекский коттедж «Редлендс», декорации их с Миком мученичества в 1967 году, погиб при пожаре. Поскольку тревогу поднял четырехлетний Марлон, сделали вывод, что кто-то из обдолбанных родителей уснул с зажженной сигаретой, хотя Кит утверждал, что возгорание случилось из-за мыши, перегрызшей какие-то провода. В октябре он отпраздновал мягкий приговор суда за июньские находки (с него — 250 фунтов штрафа, с Аниты — год условно) вечеринкой в своем номере отеля «Лондонберри». Пока взрослые веселились, в спальне Марлона начался пожар, пришлось эвакуировать весь этаж, и отель на веки вечные занес Кита в черный список. Тот снова отрицал, будто кто-то уснул с сигаретой, и во всем винил электропроводку.

В свои четыре года Марлон уже был сторожем отцу своему — вечно караулил, не идут ли полицейские и не горит ли сигарета на покрывале. Анита была любящей матерью, но ее уход за детьми оставлял желать лучшего. Порой за Марлоном приглядывали Бьянка и Мик — и оба, разумеется, были к нему добры. Как-то раз Бьянка попыталась снять с ребенка носки и обнаружила, что они приросли к его ногам, — так долго он их носил.

Ее недруги так и не поняли, что Бьянкин образ независимой египетской кошки маскировал традиционную, даже пуританскую натуру, для которой жизнь с Миком обернулась бесконечным каталогом разочарований. Она не умела выносить непостоянства их жизни — которая из-за его налоговой ситуации превратилась в бесконечные кочевания между США, Францией, Великобританией и Ирландией, и нигде они не задерживались дольше нескольких недель. Он бегал от налогового управления, как Кит от полиции, и страшно боялся нарушить свой статус нерезидента — особенно в Великобритании, где налоговиков полагают всеведущими и вездесущими. Позже Бьянка припомнит противозаконную ночевку на Чейн-уок, когда они пригибались, проходя мимо окон, чтоб не увидели с улицы, и вообще вели себя «как сквоттеры».

А еще были другие женщины. Всего через несколько недель после свадьбы, еще беременная, Бьянка узнала про Маршу Хант и Кэрис. Она уверяла, что ее не волнует ни тайное внебрачное дитя Мика, ни Маршин иск, но ни капли не убедила тех, кто взаправду ее знал. Потом появились и другие женщины, о которых она знала, и еще больше тех, о которых так и не узнала. Слабым утешением, сказала она «Санди таймс», ей служило то, что «Мик спит со многими, но редко заводит романы. Они все пытаются его использовать… из никого стать кем-то».

На одну такую измену Бьянке вряд ли было бы плевать — но она была не в курсе. Спустя какие-то недели после их знакомства с Миком он сыграл финальный аккорд с ее предшественницей Марианной Фейтфулл. «Стоунз» тогда записывали «Sticky Fingers», где, кстати, прозвучала и Микова версия «Sister Morphine» — песни, знаменовавшей Марианнину капитуляцию перед героином.

К тому времени былой Деве Марии от поп-музыки буквально нечего было терять: наркомания убила ее певческую и актерскую карьеру, сожрала все деньги, лишила опеки над сыном Николасом, а ее мать, когда-то неутомимую баронессу Эриссо, довела до попытки самоубийства. В частной наркологической клинике санитар выбил ей два передних зуба, когда подруга контрабандой принесла ей героин. Надир наступил, когда Марианна несколько месяцев прожила уличной наркоманкой в Сент-Энн-корт, грязном переулке Сохо, названном в честь святой Анны, как и часовня в Сан-Тропе, где венчались Мик и Бьянка.

Как-то раз Марианна бросила своих вест-эндских друзей-наркоманов, отправилась ностальгически прогуляться по Кингз-роуд в Челси и перед бутиком «Бабуля поехала» столкнулась с Миком. Потом она вспоминала, что он поздоровался, будто они расстались только вчера, расцеловал ее, а потом принялся щупать таким манером, что стало ясно: ее попытки стать непривлекательной к оглушительному успеху не привели. Управляющий магазином «Бабуля поехала» пустил их в комнату над бутиком, где они позанимались сексом, не говоря ни слова, затем поцеловались и разошлись каждый своей дорогой.

Марианнина дорога привела к очередной попытке вылечиться — на сей раз не где-нибудь, а в больнице Бексли под Дартфордом, в Кенте, где в летние каникулы работал санитаром школьник Майк Джаггер.

Последним модным веянием британской поп-музыки стал глэм-рок; звук — пастиш рок-н-ролла 1950-х, стиль — то, что Мик вытворял уже года четыре или пять. Группы, чья гетеросексуальность не вызывала сомнений, наряжались в блескучие женские тряпки, зачесывали волосы в помпадуры с перьями и покрывали лица сплошным слоем макияжа. Глэм-рок сделал девчоночьими иконами нескольких музыкантов, чей успех в шестидесятых был отнюдь не оглушителен, — Род Стюарт, Элтон Джон и прежняя любовь Марши Хант, Марк Болан. Но никто не претендовал на Миков трон откровеннее Дэвида Боуи.

Боуи, родившийся Дэвидом Джонсом в 1947 году, тоже происходил из Кента — рос сначала в Бромли, затем в еще менее симпатичном Бекенэме. После единственного хитового сингла «Space Oddity» он стал сочетать высокое искусство с поднебесно высоким кэмпом, что отнюдь не помешало женской аудитории умирать по нему, как поклонницы «Стоунз» умирали по Мику. Миков сценический персонаж всегда был выдумкой, но Боуи сделал следующий шаг: он создал настоящее альтер эго, белолицего инопланетянина Зигги Стардаста, с шипастой прической и в обуви на платформе; Зигги упал на землю и стал рок-звездой.

Глядя на эту смесь водевиля с научной фантастикой, никто бы не догадался, что Боуи в немалой степени лепил себя под Мика. Сценическое имя Боуи — наполовину отсылка к ножу покорителей американского Фронтира, наполовину — поклон Джаггеру; он записывался на студии «Олимпик», потому что она была исторически связана со «Стоунз»; он даже сфотографировался в кружевном платье от «Мистера Фиша» — как у Мика в Гайд-парке. Большинство его песен рождались в его собственном диковатом бесполом мире, но изредка в них — например, в «The Jean Genie» с альбома «Aladdin Sane» — прорывались пылающие гитарные риффы и недвусмысленный сексуальный вызов, наводившие на подозрение, что Боуи предпочел бы солировать в «Стоунз». Не один и не два британских музыкальных журналиста нарекли его «наследником Мика Джаггера».

Зигги Стардаст пользовался громадным успехом, но Боуи быстро устал от этого надувательства и в июле 1973 года после аншлагового концерта в лондонском «Хаммерсмит-Одеоне» объявил, что убьет Зигги. Мик пришел на концерт и потом на вечеринке в «Кафе-Рояль» поцеловал Боуи в губы, чем до онемения потряс зал, полный звезд, среди которых были Барбра Стрейзанд и Ринго Старр.

Невзирая на свою мегакэмповость, Боуи был женат на молодой американке, прежде известной как Энджи Барнетт; в его взлете она сыграла ключевую роль. Оба они утверждали, что бисексуальны, брак их славился открытостью, и вскоре поползли слухи о том, что Мик крутит романы параллельно с обоими. Восхищение Боуи и в самом деле граничило с обожанием. Нью-йоркский корреспондент «Мелоди мейкер» Майкл Уоттс вспоминает, как Боуи однажды весь вечер пел Мику дифирамбы, явно «влюбленный в него по уши».

Для пущего удобства этого mnage trois у семейства Боуи имелась квартира на Оукли-стрит в Челси, поблизости от Чейн-уок. Неопровержимых улик связи Мика с мистером или миссис Боуи так и не всплыло, но Энджи утверждала, что как-то спозаранку, вернувшись домой из поездки в Америку, застала Мика в постели с Дэвидом. Боуи через своего адвоката заявил, что все гипотезы об их сексуальных отношениях — «чистой воды фантазия», а Мик отмахнуся, объявив их «полнейшей ахинеей». Однако оба не то чтобы мешали построению гипотез — сохранился снимок, где они двусмысленно обнимаются на диване.

Возможно, Мик просто приглядывал за своим крупнейшим соперником со времен Джими Хендрикса. Боуи, по сути дела, официально бросил ему вызов, объявив, что Руди Валентино, его очередное альтер эго, — «следующий Мик Джаггер». Склонность Мика проводить с ним время отдавала старой пословицей мафиози — «Друзей держи близко, а врагов еще ближе». Иногда случались непредвиденные побочные эффекты: когда Боуи пришел на концерт «Стоунз» в Ньюкасле, Мику выпало новое, неизведанное переживание — посреди песни зал потерял к нему всякий интерес. Обернувшись, Мик сообразил, что передние ряды заметили морковную шевелюру Боуи за кулисами.

Очередной альбом «Стоунз» «Goats Head Soup» (вышедший в Великобритании 31 августа, а в США 12 сентября) доказывал силу текущих позиций глэм-рока. Суп из козлиных голов — ямайский деликатес, и на внутреннем развороте конверта была изображена безглазая козлиная башка в бульоне — ингредиенты скорее сатанинского ритуала, чем ужина. Снаружи на конверте поместили фотографию Дэвида Бейли — лицо Мика, снятое сквозь вуаль, алые губы надуты в кокетливом удивлении, отчасти напоминают Мэрилин Монро в «Зуде седьмого года», когда ветер из метро раздувает ей платье.

Синглом стала баллада «Angie», спетая пафосным шепотом, который не столько искажал имя, сколько растягивал его на дыбе: «Ayn-jeh… Ay-y-y-n-n-jeh…» Все сочли, что Мик поет серенаду супруге Дэвида Боуи, но на самом деле песню написал Кит для своей дочери Дэнделайон, которую в швейцарском роддоме окрестили в честь местной святой Анджелы. Ахмет Эртеган сомневался, стоит ли выпускать столь нетипичную для «Стоунз» пластинку, но был подавлен большинством голосов, и сингл тут же занял первую строчку чартов в Америке, хотя в Великобритании только пятую.

Зато Эртеган выиграл другой бой — за песню Мика «Starfucker», сатиру на женщин прекрасно известного ему типа, в которой была строчка «giving head to Steve McQueen».[291] Название пришлось заменить на «Star Star», а насчет «берет в рот» — справиться у Маккуина, не против ли он (тот, разумеется, был страшно польщен). В процессе сочинения Мик позвонил Крис О’Делл — она немало удивилась, они не виделись со времен своей дружбы с плюсами годом раньше. С воодушевлением, какого никогда не наблюдала публика, Мик пропел ей «Starfucker» по телефону и дал понять, что все еще встречается с Карли Саймон.

«Goats Head Soup» возглавил и альбомные чарты, в Штатах став в итоге трижды платиновым (три с лишним миллиона экземпляров), однако критиков порадовал немногим больше, чем «Exile on Main St.». Лестер Бэнгз в журнале «Крим» писал, что «есть теперь в „Стоунз“ некая печаль — они вызывают такой гигантский вопрос „ну и что?“». С точки зрения Томаса Эрлуайна, альбом знаменовал конец «величайшей полосы удач в истории рок-музыки… имидж „Стоунз“ затмевает их достижения, Мик взлетает к вершинам звездного общества, Кит тонет в наркомании… На „Goats Head Soup“ слышно, как они движутся в разных направлениях — порой в одной и той же песне».

В сентябре начались британские и европейские гастроли в поддержку выхода альбома, где Мик принял серьезные меры против обычного гастрольного бардака. Больше всех досталось саксофонисту Бобби Кизу, самому верному сообщнику Кита. Бобби уже запятнал репутацию на дальневосточных гастролях, когда в аэропорту Гавайев при досмотре из одного его сакса выпал шприц. 17 октября он не явился на предпоследний европейский концерт в брюссельском «Форе Насьональ», поскольку был занят с бельгийской девицей в ванне шампанского. Мик без промедления его уволил и оставался неумолим, сколько ни просил за Киза Кит.

В общем, как ни печально, Бобби пропустил первый показ документального фильма Роберта Фрэнка об американских гастролях 1972 года под названием «Блюз хуесоса» — одно из его любимых выражений. Название происходило из Микова порнографического блюза о мальчиках-проститутках и сексе со свиньями, который «Стоунз» записали в качестве прощального привета «Декке», когда сбежали на «Атлантик». Он написал эту песню в шутку, но она как-то просочилась наружу и в чужом исполнении даже фигурировала во внебродвейском спектакле «Подсудимый „Оз“» — о преследовании журнала «Оз» по британским законам о борьбе с безнравственностью. Руководитель «Роллинг Стоунз рекордз» Маршалл Чесс планировал включить Микову оригинальную версию в альбом музыки «только для взрослых», куда войдут песни других крупных исполнителей. Сессионный пианист Доктор Джон, порой игравший со «Стоунз», уже предоставил свой вклад под названием «How Much Pussy Can You Eat?».[292]

Документальный фильм «Блюз хуесоса» развил эту тему. Рок-н-ролла в нем было не много (Роберт Фрэнк слишком серьезный художник, чтобы просто снимать группу на сцене), зато наркотиков и секса предостаточно. Временами снимая в цвете, но в основном в черно-белой гамме — как впоследствии выразится американский писатель Дон Делилло, «размытая голубизна, развратная и разъедающая»,[293] — Фрэнк на полную катушку использовал свой полный допуск и орды операторов. В фильме люди беззастенчиво нюхают кокаин, курят сами и подкуривают других, а в одной устрашающей сцене девчонка в гостиничном номере колется героином. Голая групи валяется на постели, широко раскинув ноги, вдохновенно ласкает себя, а мужской голос за кадром восторгается ее «мандой». Вокруг, бессмысленно чирикая, возлежат другие неодетые лица женского пола — словно товары на полке в супермаркете.

В основном на экране действуют второстепенные фигуры гастрольной тусовки, хотя ближе к началу показано, как Мик запускает руку в сатиновые трусы и вроде бы мастурбирует (ему-то зачем?). Посреди сцены крайнего разврата во время оргии на борту «Вываленного языка» он откровенно пытается отстраниться от прочих. На пике сцены дородный немолодой гастрольный менеджер догола раздевает девятнадцатилетнюю групи, затем подхватывает ее и зарывается лицом ей в промежность. Мик между тем танцует по проходу с Миком Тейлором, тряся трещоткой в латиноамериканском ритме и усмехаясь, — мол, это «шоу» заслуживает «Оскара».

Жизнь на американских дорогах Фрэнк тоже снимал беспощадно: голые бетонные стены за сценой, одинаковые гостиничные номера, бесконечный разбор и сбор вещей, карточные партии на неубранных постелях, лес винных бутылок, переполненные пепельницы, разоренные тележки обслуживания в номерах, бесконечные скучающие брожения туда-сюда между смежными комнатами номера, чернокожие монолитные телохранители, в страхе перед «Ангелами ада» круглосуточно выставленные в коридорах. В одной сцене за кулисами обдолбанный до невменоза Кит сидит на корточках на железной скамье и невнятно бубнит, а Ахмет Эртеган в безупречном блейзере вполголоса старается поддакивать в подходящих местах. Показан также момент в Денвере, переплюнувший «Спинномозговую пункцию», — Кит и Бобби Киз демонстрируют перед камерой, как хулиганят рок-звезды, из окна номера этаже на седьмом-восьмом сбрасывают телевизор на мусорные баки и сгибаются пополам, не очень убедительно изображая истерическое веселье.

Фрэнка допустили даже в номер Мика и Бьянки в нью-йоркском «Шерри-Незерленд» перед финальными концертами в «Медисон-сквер-гардене». У Мика день рождения, но в громадной парчовой пустоте стоит тишина, только до крайности скромный шофер и помощник Мика Алан Данн складывает и пакует спортивные костюмы. Бьянка вся в белом порхает туда-сюда, не говоря почти ни слова. В какой-то момент она высказывается, что не прочь пойти в ресторан «У Элейн», чья владелица держит общий стол для любимых звездных клиентов вроде Вуди Аллена. Однако Мик — тихо-тихо — возражает: «Отвратная еда, отвратные люди, отвратная женщина».

Маршалл Чесс, продюсер фильма, показал его «Стоунз», когда те работали в мюнхенской студии «Мьюзикленд» над новым альбомом, который позже станет называться «It’s Only Rock & Roll». По воспоминаниям Чесса, в мельчайших подробностях узрев свой персональный извод рок-н-ролла, «они все ошалели». Однако о первоначально задуманном всемирном кинопрокате речи явно не шло. Преимущественное право на дистрибуцию было у «Уорнер бразерс», финансировавшей «Представление». Но даже в Голливуде 1970-х, где стали нормой обнаженка и матерные слова, ни одна мейнстримная компания не перенесла бы фильма под названием «Блюз хуесоса» и вообще продвижения кино вот такого рода под любым названием. Не в последнюю очередь проблема была в том, что создатели фильма не получили письменного разрешения большинства тех, кто скомпрометирован на экране. «Когда трахаешься или двигаешь по вене, — говорит Маршалл Чесс, — обычно разрешения на показ не даешь».

Мик похвалил Роберта Фрэнка за блестящую работу, но сказал, что, если она выйдет, снова показаться в Америке ему не светит. И «Блюз хуесоса» лег на полку вместе с «Рок-н-ролльным цирком „Роллинг Стоунз“». Вместо этого команда из кинокомпании Джона Леннона «Баттерфлай» быстренько слепила лобовую запись гастролей 1972 года из материалов съемок на концертах в Форт-Уорте и Хьюстоне; результат озаглавили так, что не подкопаешься: «Дамы и господа — „Роллинг Стоунз“».

Те, кто много времени проводил подле «Стоунз», обычно необратимо менялись, и Роберт Фрэнк не стал исключением. Результат многих месяцев его тяжелой работы выбросили на свалку, но тем проклятие «Блюза хуесоса» не ограничилось. Вскоре после погибла дочь Фрэнка Андреа и его молодой помощник Дэнни Симор (который в титрах фигурирует как «Торчок-Звучок»).

В январском номере американского журнала «Вива» за 1974 год Бьянка впервые публично намекнула, что между ними с Миком растет отчуждение. У нее взяли интервью для статьи о Королях Рока (статус, который достался не только ей с Миком, но также Карли Саймон с Джеймсом Тейлором). «Может, я больше не нравлюсь Мику, — приводит ее слова журнал. — Когда мы только познакомились, я понимала, кто он такой. Сейчас — уже нет… Мне просто нужен искренний человек. Так грустно, когда выясняется, что тот, кого любишь, неискренен… Я не могу простить ложь. Ложь оскорбляет разум».

Здесь нам предстает совершенно другая Бьянка — уже не хмурая, необщительная модница, но неуверенная в себе и ранимая молодая женщина, которая признается, что ситуация пугает ее, особенно «когда я смотрю на Джейд. Мои родители развелись, и я помню, как больно быть ребенком, который разрывается между двумя любимыми людьми». В том же журнале опубликовали комментарий Мика — он заглаживал все намеки на серьезные разногласия и сказал лишь, что он «ни капли не домашний», а затем — откровеннее — что «я стараюсь не проводить с семьей больше времени, чем требуется».

Согласно стратегии, разработанной принцем Рупертом Лёвенштайном, в 1974 году у «Стоунз» гастролей не предвиделось. Кит почти весь год жил в Швейцарии, экспериментируя с новым методом исцеления (по фольклорным данным, ему выкачали всю пропитанную наркотиками кровь и заменили новой). В Швейцарию вновь переместился и командный центр «Стоунз». То и дело проводились деловые совещания, куда, по словам одного участника, являлись «человек двадцать юристов» и где принц Руперт и Мик планировали гастроли в США, Латинской Америке и на Дальнем Востоке в 1975-м и 1976-м; на сей раз — никаких молчаливых наблюдателей с кинокамерами.

Семейному досугу Мик предпочитал поездки в Лос-Анджелес, где он тусовался с единственным музыкантом, к которому прислушивался. За несколько месяцев до того Джон Леннон расстался с Йоко в Нью-Йорке и переехал на Западное побережье, где устроил загул, который позже назвал своим Потерянным Уик-эндом. Первым в программе значился секс — Леннон считал, что ему недодали секса в битловские времена, а сексом с Йоко он в последнее время пресытился. Леннон, как он сам не раз говорил, хотел быть как Мик — сидеть в баре нью-йоркского отеля «Плаза», дожидаться, пока его не снимет ошеломительная женщина, затем отбывать с ней в номера.

Он отчаянно хотел получить американский вид на жительство, но из-за наркотиков и его радикальных политических пристрастий Управление иммиграции и натурализации вечно грозило ему депортацией. Мик, в Вашингтоне ставший желанным гостем, запросто мог получить вид на жительство, но не собирался, поскольку тогда пришлось бы платить налоги в США.

Несмотря на усердное распутство, почти весь Потерянный Уик-энд Леннон провел в студии звукозаписи с доверенными британскими друганами: Ринго Старром, Элтоном Джоном и Миком. В ходе одной сессии на «Рекорд плант уэст» он срежиссировал Миково исполнение «Too Many Cooks (Spoil the Soup)» Вилли Диксона: Эл Купер на клавишных, Джесси Эд Дэвис — который появлялся в «Рок-н-ролльном цирке „Роллинг Стоунз“» — на гитаре, а Джек Брюс из Cream и блюзового «Илингского клуба» — на басу. Когда Леннон возвратился в Нью-Йорк (пока, впрочем, не к Йоко), они с Миком еще поработали над песней Диксона на «Рекорд плант ист»; кроме того, Мик навещал его и его подругу Мэй Пэнг в их квартире на Восточной 52-й улице.

«It’s Only Rock & Roll», вышедший в октябре 1974 года, — первый альбом «Стоунз», спродюсированный Миком и Китом под псевдонимом «Проблесковые Близнецы». Поначалу планировали перемешать фрагменты живых выступлений на европейских гастролях 1973 года и соул-стандарты, вроде «Ain’t Too Proud to Beg» The Temptations. Но плодовитые Близнецы вскоре переключились на собственный материал, хотя чаще работали по отдельности, чем вместе. Конверт создал бельгийский художник Ги Пейларт, чьи обильно отретушированные портреты королей звукозаписи, от Хэнка Уильямса до Эдди Кокрэна, превратили его в Рубенса глэм-рока. Пейларт изобразил, как «Стоунз» шагают через какую-то палату парламента, — к ним тянет голые руки толпа прерафаэлитских дев и девочек, а музыканты их как будто и не видят.

Заглавный трек «It’s Only Rock & Roll (But I Like It)» идеально отражал глэм-роковую стилизацию и псевдонаивность. Тем не менее в американский «Топ-10» он не пробрался, а в британский продрался с боем. Звучал он вовсе не глэмово — обычная угловатая мешанина, и Мик нес какую-то саркастическую чепуху про каллиграфическое харакири: мол, если воткнуть перо в сердце, всю сцену зальет кровью. Озадачил зрителей цветной видеоклип: группа, когда-то презиравшая униформность, вырядилась в белые викторианские матроски и играла в палатке, которую постепенно затопляла пена. Пены оказался перебор, она неумолимо поднималась выше головы, и к тому времени, когда пять роковых матросиков допели, впечатление создавалось такое, будто они застряли в стиральной машине посреди цикла. Видимо, последнее, что на этом этапе хотели услышать от Мика поклонники: «Привет, морячок!»

Мику Тейлору в чопорном белом костюмчике и с мыльными пузырями на носу было особенно неуютно, и в декабре он подал заявление об уходе. За пять лет он многое вложил в «Стоунз»; он стоически мирился с парадоксальной ролью соло-гитариста, которого затмевает человек, берущий аккорды; он согласился быть тем Миком, о котором люди вспоминают отнюдь не в первую очередь; он отправился в изгнание, хотя у него не имелось проблем с налогами; он безропотно сносил последствия Китовой наркомании. И однако, он оставался просто наемным сотрудником, приписанным к тем же сержантским баракам, что Билл и Чарли.

Тейлор мечтал писать песни, но все его попытки безжалостно давил Джаггернаут Проблесковых Близнецов. При записи «It’s Only Rock & Roll» он активно участвовал в создании нескольких песен, но, жаловался он, его имя не упомянули. В душе он был концертирующим блюзменом, который неделям работы над риффом в студии предпочитал запилить рифф на несколько секунд на сцене. А для блюзмена, полагавшего, что он пришел в блюзовую группу, нынешний Миков набег на территорию глэм-рока оказался последней соломинкой.

Прошедшие пять лет сказались и на личной жизни Мика Тейлора. В 1969 году он пришел в группу некурящим вегетарианцем, теперь же потреблял героин, не слишком отставая от Кита. Боевая тревога (хотя тогда так не говорили) прозвучала в сентябре 1973 года, когда от героиновой передозы умер Китов приспешник, красавец Грэм Парсонс. И судьбу своего предшественника Брайана Джонса Тейлор тоже не забывал. Позже он скажет, что стал «единственным соло-гитаристом, который ушел из „Стоунз“ и выжил».

Газетам объяснили, что Тейлор хочет перемены обстановки. Кит тепло поблагодарил его в телеграмме; Мик же, когда его спросили о замене, отделался шпилькой: «Мы, несомненно, найдем гениального белокурого гитариста ростом шесть футов и три дюйма, способного самостоятельно накладывать макияж». То был глас «тирании клевизны»; на самом деле Мик считал, что искусная игра Тейлора идеально оттеняла ритм Кита, и настойчиво уговаривал другого Мика остаться. Последнюю попытку он предпринял на вечеринке у импресарио Роберта Стигвуда. «Мик в тот вечер долго говорил с Тейлором, а поблизости ошивался в жопу пьяный Эрик Клэптон, — вспоминает Маршалл Чесс. — Не помогло».

В ретроспекции похоже на то, что бесспорным кандидатом на место Тейлора был (о чем еще никто не заговаривал) его добрый друг, 27-летний Ронни Вуд, которого коллеги любовно звали Вуди. Вуди знал «Стоунз» еще со времен «Илингского клуба», когда его старший брат Арт пел с Blues Incorporated. Теперь он стал соло-гитаристом группы Рода Стюарта The Faces — иконы глэм-рока, однако не меньше мачо, нежели «Стоунз», и их основного конкурента в Великобритании и США. До появления Вуди The Faces назывались The Small Faces — та самая группа, которой занимался Эндрю Олдэм, расставшись со «Стоунз» в 1967 году.

Лицо же Вуди — костистое и длинноносое, смахивающее на морду обаятельного муравьеда, — идеально подходило к дуэту Мика и Кита; к тому же Вуди давно и плотно сотрудничал с обоими. В его викторианский особняк «Деревушка» в Ричмонд-Хилле — где он жил с женой Крисси, бывшей групи, которая, по слухам, переспала и с Джоном Ленноном, и с Джорджем Харрисоном, — нередко приходили повеселиться музыканты всех мастей. Кит появлялся часто, а в период размолвок с Анитой прожил гостем Вуда несколько месяцев. В результате за домом установили плотное полицейское наблюдение и однажды устроили налет, обнаружив, впрочем, только Крисси Вуд в постели с другой девицей.

В подвале «Деревушки» была студия звукозаписи, где Вуди изредка, между концертами с Родом Стюартом и Faces, работал над сольным альбомом. Там любил бывать Мик — он даже слегка помог с альбомом, особенно с треком «I Can Feel the Fire». В следующий раз, когда он забежал, Вуди помог ему записать черновую версию «It’s Only Rock & Roll» — они вдвоем на гитарах, а Дэвид Боуи на бэк-вокале (чего в итоговой версии не слышно). Помощь такого масштаба обычно предполагает совместное авторство, но Мика осенила идея получше: он не подпишет «It’s Only Rock & Roll» именем Вуди, а за это не потребует указания своего авторства за помощь с «I Can Feel the Fire». Эта сомнительная сделка давала представление о том, какова будет работа с Проблесковыми Близнецами.

Пока же Вуди играл в очень успешной группе, чьи концерты и студийные сессии были расписаны на годы вперед; более того, Род Стюарт еще со времен блюзовых клубов дружил с Миком и Китом, и те не хотели его обидеть, слямзив его главного подручного. В общем, в декабре 1974 года «Стоунз» вернулись в Мюнхен записывать то, что позже станет альбомом «Black and Blue», а между тем было объявлено о начале прослушиваний соло-гитаристов. Попытать счастья и влиться в «Стоунз» на студию «Мьюзикленд», нервничая, как нынешние дебютанты «Фактора Икс»,[294] устремилось большинство гитарных божеств, в том числе Эрик Клэптон, Джефф Бек, виртуоз с «Масл шоулз» Уэйн Перкинс и бывший член группы Canned Heat Харви Мэндел по прозвищу Змей. Каждый играл с группой одну песню под запись: лучшие дубли рачительно откладывались, чтобы затем войти в текущий альбом.

Финалистами стали Клэптон и Стив Марриотт — последний солировал в The Small Faces, когда Эндрю Олдэм пытался превратить их в новых «Роллинг Стоунз», а затем стал одним из основателей Humble Pie. Если нанять Марриотта, могло получиться неловко, поскольку он встречался с Крисси Шримптон сразу после того, как ее бросил Мик. Рано или поздно выяснится, что Крисси терпела парня еще ниже Мика, обзывая его Питером в честь Питера Пэна и заставляя называть себя Венди. Кроме того, он сильный вокалист, у него огромная стая поклонниц, а следовательно, он угрожает статусу Мика. Эрик Клэптон, с другой стороны, искуснейший инструменталист и друг, но сейчас страдает от алкоголизма и наркомании, что чересчур напоминает Брайана Джонса. В общем, Проблесковые Близнецы вернулись к Ронни Вуду.

Чтобы слегка замаскировать кражу перед Родом и Faces, «Стоунз» сказали, что одалживают Вуди только на ближайшие американские гастроли в начале лета 1975 года. К тому же, как и Мик Тейлор, он будет просто сотрудником на зарплате. Когда Мик подсунул ему контракт, этот весельчак подписал не читая.

Вуди предстояло «дебютировать» на концерте, подобного которому американская аудитория «Стоунз» еще не видала. В начале на сцене гигантский цветок раскроет металлические (пуленепробиваемые) лепестки, явив зрителям музыкантов. Посреди концерта из задника вырвется сорокафутовый надувной фаллос, и Мик верхом на нем споет «Star Star». Однако все капиталовложения внезапно оказались под угрозой, когда, начитавшись недавних британских и французских газет, американская иммиграционная служба отказала Киту в визе из-за наркотиков. Мик обратился за помощью к американскому послу в Лондоне Уолтеру Энненбергу, и тот при мощной поддержке Вашингтона добился визы.

Для предгастрольных репетиций группы — и чтобы чуток «потусить с семьей» — Мик снял летнюю резиденцию Энди Уорхола в Монтоке, на восточной оконечности Лонг-Айленда. В доме у океана имелись типично уорхоловские приколы — например, полки, забитые книгами, которые были расставлены корешками внутрь, демонстрируя девственно-белые обрезы. Хотя оригинальные полотна Уорхола завешивали все стены и громоздились горами в пустых комнатах и коридорах, никакой особой охраны в доме не было, а двери обычно не запирались. На репетиции Мик привез из Великобритании усиленную охрану, а затем удвоил ее к прибытию «моей детки», как он называл трехлетнюю Джейд. Чтобы не слишком пострадала ее учеба, он записал ее в местную хиппово-прогрессивную Маленькую красную школу.[295]

Репетировала группа в коттедже на участке и шумела при этом так, что слышно было по всему полуострову. Гитара Вуди сливалась в экстазе с гитарой Кита — практически мгновенный процесс, как выяснилось, — а тем временем вокруг фланировал Уорхол в крашенном перекисью парике и без устали щелкал поляроидом; по счастью, он и не подозревал, что в «Блюзе хуесоса» Мик обзывал его «блядским вуайеристом». Уорхол славился бесталанностью в области светских бесед (как правило, говорил он разве что «Правда? А…» и «А, правда?»), но Джейд, скороспелая обольстительница, добивалась от него поразительного красноречия. «Я люблю Мика и Бьянку, но догоняю только Джейд, — вспоминал он потом. — Я ее научил раскрашивать, она меня — играть в „Монополию“… Мик взревновал. Говорил, я плохо на нее влияю, потому что я дал ей попробовать шампанского».

Соседний дом принадлежал ведущему ток-шоу Эй-би-си-ТВ Дику Кэветту, который в прямом эфире замечательно транслировал концерт «Стоунз» из «Медисон-сквер-гардена» в 1972 году. Поскольку его дом и жилище Уорхола разделял невысокий холм, репетиции Кэветта не беспокоили, и о том, что «Стоунз» поблизости, он узнал, лишь когда по его частному пляжу в поисках Мика стали бродить девушки. «Некоторые были голые и красили лобок в зеленый, — вспоминает он. — А еще четыре, лысые как коленка, разбили лагерь у меня в лесу».

На репетициях присутствовала и двадцатипятилетняя Анни Лейбовиц, фотограф, обладающая удивительной способностью подлавливать тузов рок-музыки в минуты крайней непосредственности и, однако, не задевать их amour-propre.[296] Младшим фотографом она снимала гастроли 1972 года для журнала «Роллинг Стоун», но Мик распознал ее талант и на этот раз позвал ее с группой, по сути дела, своим личным фотографом. Поначалу она старалась держаться в тени, но потом сообразила: «То, что могло стать для него источником раздражения, оказалось утешительно… знать, что я где-то поблизости… Помню, он сказал: дескать, если в любой момент на концерте мне нужно, чтобы он был в конкретной точке на сцене, пускай я ему скажу, но… я не придумала ничего такого, чего бы он уже не делал сам».

Как-то раз, уходя из ресторана в Монтоке, он принял зеркальное окно за дверь и локтем его разбил — на семидюймовый порез потребовалось двадцать четыре шва. Позже, когда Мик хвастался окровавленной раной, Анни Лейбовиц дернула камеру с плеча и принялась снимать на черно-белую пленку. Мик поначалу возразил, но затем передумал и велел продолжать — только уже в цвете.

Глава 17

«Старые буяны в ожидании чуда»

Мику не удалось стать крупной кинозвездой, которая мелькнула в «Представлении», но не от недостатка стараний. И старалась в основном его давняя английская агентесса Мэгги Эбботт.

Эбботт познакомилась с ним в Лондоне в середине шестидесятых и работала на киноагентов «Стоунз», «Криэйтив менеджмент ассошиэйтс», с Сэнди Либерсоном, продюсером «Представления». Миков кинодебют в роли искусителя и отшельника Тёрнера ее потряс, но «Неда Келли» она сочла неудачным продолжением и тщетно пыталась Мика отговорить. В результате он доверял ее мнению и выказывал ей профессиональную верность, какой удостаивались немногие. В 1970-х Мэгги Эбботт принесет ему около двадцати пяти кинопроектов — роли, которые требовали от него разных умений и давали возможность работать с режиссерами калибра Джона Бурмена, Стивена Спилберга и Франко Дзеффирелли; еще несколько предложений поступили от других людей, в том числе из круга Энди Уорхола.

Мик часто заинтересовывался, временами воодушевлялся, изредка что-то даже обещал. И однако, нерешительность, мешавший съемкам гастрольно-студийный график или же — чаще всего — малодушие в последнюю минуту не дали осуществиться ни одному из этих проектов.

По большей части они были предсказуемо связаны с музыкой. В 1973 году, когда впервые зашла речь о съемках рок-оперы The Who «Томми», Мика подумывали пригласить на заглавную роль, затем позвали сыграть Кислотную Королеву. Он решил, что не хочет сниматься «в кино The Who» — они-то ведь затмили его в его собственном «Рок-н-ролльном цирке „Роллинг Стоунз“», — и роль получила Тина Тёрнер. Примерно тогда же ему предложили сняться в байопике о его блюзовом герое Роберте Джонсоне, который умер в двадцать семь лет, якобы успев заключить пакт с дьяволом; этот проект не добрался даже до уговора с агентом. Чуть лучше дела пошли с «Во всем виновата ночь», историей рок-звезды, которая сближается со своим давно не виденным сыном; этот фильм Мэгги Эбботт планировала сопродюсировать. Мик сначала заинтересовался, особенно когда продюсер Джин Тафт предложил ему авторство «оригинального сюжета» в титрах, если Мик предоставит материал из собственного звездного опыта. Однако затем передумал, сообразив, что история неприятно намекает на него и его дочь Кэрис. Когда в 1984 году фильм все-таки вышел, «Майкл Филип Джаггер» по-прежнему значился автором сюжета.

Был и другой источник многочисленных предложений, набиравший обороты в кинематографе семидесятых, — фантастика и фэнтези. Мик мог бы сыграть с Шоном Коннери и Шарлоттой Рэмплинг в «Зардозе» (1974) Джона Бурмена — фильме об апокалиптическом мире будущего, где правит культ под названием Уничтожители, чей недооруэлловский бог проповедует несколько антиджаггеровскую доктрину: «Пенис — зло. Оружие — добро». Он мог бы играть с Малькольмом Макдауэллом в «Эпохе за эпохой» Николаса Майера, где викторианский визионер Г. Дж. Уэллс на машине времени гонится за серийным убийцей Джеком-потрошителем до самого двадцатого столетия. (Роль, которую Мэгги Эбботт прочила Мику, в итоге получил Дэвид Уорнер.) Он мог бы сыграть главную роль в экранизации «Чужака в чужой стране» Хайнлайна о юноше, который вырос среди марсиан и теперь приспосабливается к жизни на Земле; или в «Калки» по роману Гора Видала 1978 года, о вожде наркоманского религиозного культа, который стремится к мировому господству. Мик несколько раз встречался с предполагаемым режиссером Хэлом Эшби в Малибу, даже съездил в Индию присмотреть места для съемок, но затем проект увял. Пожалуй, крупнейшей упущенной удачей был «Человек, который упал на Землю» (1976), поставленный сорежиссером «Представления» Николасом Роугом. Когда Эбботт предложила Роугу Мика на роль гостя-инопланетянина, Роуг возразил, что Мик «слишком силен», а тут требуется кто-нибудь хрупкий и не от мира сего. В общем, роль досталась Дэвиду Боуи.

Мик нередко говорил, что хочет сыграть персонажа, совсем на него не похожего и с его миром не связанного, — и это тоже давало массу соблазнительных возможностей. Он мог бы сыграть в очередном римейке любимой голливудской притчи «Рождение звезды» — киноидола, которого (интересный поворот его реальной жизни) затмевает более талантливая супруга. Мог бы сыграть с Шарлоттой Рэмплинг в «Я никогда не обещала вам розового сада», экранизации романа Джоанн Гринберг о девушке-шизофреничке и ангеле-демоне, обитающем у нее в голове. Он почти попал в «На звезды не похожи» по роману Энтони Бёрджесса, автора «Заводного апельсина», где мог бы сыграть молодого Уильяма Шекспира. Переговоры дошли до письменной декларации о намерениях от «Уорнер бразерс» (несмотря на прискорбную историю с «Представлением»), но тут Мик сделал ноги. Ненадолго он соблазнился «Модернистами», историей о писателях в Париже 1920-х, и «Скрытыми пасами», о дружбе молодого инвалида и бармена-бейсболиста, — в итоге фильм вышел в 1980 году с Джоном Сэвиджем и Дэвидом Морзом в главных ролях. Он отказался от роли Рустера в «Энни», а ему отказали в ролях Моцарта в «Амадее» и доктора Франк-н-Фуртера в «Шоу ужасов Роки Хоррора».

Мэгги Эбботт в 1975 году переехала из Лондона в Лос-Анджелес, работала сначала в «Агентстве Пола Конера», затем на независимого продюсера Дэна Мельника, затем вместе с Мельником в «Коламбия пикчерз» и, наконец, сама стала продюсером; все это время Мик оставался ее клиентом. Она быстро догадалась, что немолодые голливудские шишки ничего не понимают в рок-музыке, а следовательно, не имеют представления, какую киноаудиторию Мик способен привлечь. Поэтому, когда «Стоунз» в 1975 году выступали в лос-анджелесском «Форуме», она раздала студийным боссам, крупным кинематографистам и агентам влияния 200 бесплатных билетов. Еще они получили пропуски за сцену, в VIP-клуб «Форума», где сполна насладились гостеприимной щедростью Мика в его наиобаятельнейшем виде. «Очень смешно было наблюдать, как их соблазняют», — вспоминает Эбботт, хотя на самом деле то было не соблазнение, а динамо.

В основном мешало то, что жизнь со «Стоунз» пожирала Мика целиком; сначала надо было заставить его прочесть сценарий, затем — что еще сложнее — уговорить встретиться с будущими продюсерами и/или инвесторами. Эбботт вспоминает, что эти последние поначалу еле скрывали разочарование. «Они-то думали, что сейчас узрят божество, а тут этот человечек, крошечный, костлявый, косолапый, коленки иксом. Но с кем бы я его ни знакомила, все в него влюблялись — продюсеры, режиссеры, съемочные группы, дети, старики… все».

Как и многие до нее, она отмечала, что Мик подстраивает свой акцент под общество — то резкий кокни, то почти пародийный аристократизм, который она называла акцентом «коришневые бруки». И когда они вместе появлялись на публике, Мик умел стать незаметным, почти невидимкой. «А потом мы попадали туда, где он был не прочь быть узнанным, и он менялся до неузнаваемости… походка, жестикуляция — его за милю становилось видно».

Со временем Эбботт решила, что он больше заинтересуется кино и с меньшей вероятностью слиняет, если поучаствует в продюсировании. В 1977 году она уговорила своего начальника в «Коламбии» Дэна Мельника одобрить «величайший фильм-рок-концерт», где Мик выступит одновременно звездой и исполнительным продюсером, соберет и другие легенды рока, в том числе воссоединившихся «Битлз». Мик прилетел в Нью-Йорк обсудить проект, и Мельник с Эбботт после обеда в зале заседаний устроили ему экскурсию по студии. Переговоры продолжились дома у Мельника, и тут было упомянуто, что режиссером, возможно, станет Стивен Спилберг, который тогда как раз заканчивал на «Коламбии» «Близкие контакты третьей степени». «Дэн позвонил Спилбергу и попросил зайти, но не сказал, кто еще у него в гостях, — рассказывает Мэгги Эбботт. — Войдя и увидев Мика Джаггера, Спилберг рухнул на колени и принялся бить поклоны».

Хоть Спилберг и поклонялся Мику, у него имелись другие амбиции (в основном — стать богатейшим киномагнатом в истории Голливуда), поэтому обращаться пришлось к другим, в том числе к великому итальянскому режиссеру Франко Дзеффирелли. На единственной встрече с Дзеффирелли Мэгги Эбботт уверилась, что из Мика выйдет продюсер: «Франко говорил, а Мик подсчитывал сборы и проценты, у него в голове будто молнии сверкали». Но и из этого ничего не вышло.

Помимо всего вышеперечисленного, вспоминает Эбботт, «интерес не угасал — сценарии, сюжеты, замыслы, экранизации, — но все это зачастую оказывалось лишь полетом фантазии, многих просто возбуждала сама мысль о Мике Джаггере, его образ». То и дело к ней обращался Дональд Кэммелл — он хотел возродить партнерство, принесшее столь блистательные плоды в «Представлении». Однако кинопроекты Кэммелла становились все абсурднее, финансировать их было все труднее, и второй Тёрнер так ему и не достался. «Дональд очень настаивал, — говорит Мэгги Эбботт, — и иногда сердился, если я не могла предоставить ему Мика». Вне Голливуда предпринимались всевозможные попытки соединить Мика и Бьянку за рамками модных фотосессий. Возникла, к примеру, такая мимолетная идея — пусть Мик напишет театральный мюзикл, а Бьянка в нем сыграет (хотя особого вокального дара у нее не наблюдалось); поддержать проект готов был Энди Уорхол. Еще подумывали устроить так, чтобы протеже Уорхола Пол Моррисси экранизировал «Подземелья Ватикана» Андре Жида, где Мик и Бьянка сыграют брата и сестру. В итоге они вместе появились на экране всего однажды, в «„Ратлз“: Вам нужны только деньги» (1978), телевизионной сатире на «Битлз», написанной и поставленной Эриком Айдлом из «Летающего цирка „Монти Пайтон“». Играли в нем актеры из команды «Пайтона» и американского телешоу «Субботним вечером в прямом эфире», а также два настоящих битла — Джордж Харрисон и Пол Маккартни. Бьянка играла Мартини, жену Дёрка Маккратко (Маккартни), а Мик изобразил сам себя.

Одно время казалось, что из Бьянки выйдет полноценная кинозвезда, и она сама вроде бы желала таковой стать. В 1975 году она согласилась на одну из главных ролей в экранизации романа Рэя Коннолли «Дай конфетку» по его же сценарию; продюсерами выступали Сэнди Либерсон и Дэвид Патнэм, а режиссером — выдающийся Майкл Эптед. Коннолли — известный музыкальный журналист, чью первую попытку сценарной работы, «Тогда настанет день», рок-н-ролльный ностальгический экзерсис с Ринго Старром, Либерсон и Патнэм превратили в кассовый хит. «Дай конфетку» — фильм совсем иного жанра, история двух лесбиянок, которые хотят завести ребенка. Роль Бьянки — одной из лесбиянок — предполагала обнаженную сцену, против которой она поначалу не возражала.

Съемки начались в Риме, но ненадежность Бьянки, перепады ее настроения и достойные Мика истерики из-за мелочей вроде размера туалета в трейлере быстро сбили весь график. В основном по Бьянкиному требованию сценарий Рэя Коннолли то и дело переписывали и передумывали столько раз, что у бедного автора поредели густые кудри. А когда настала пора обнажиться перед камерой, Бьянка спряталась под простыню. Римские съемки забросили, а вскоре и вообще плюнули на фильм, уже потеряв полмиллиона фунтов. Прекращение работы с Бьянкой подействовало на Коннолли в буквальном смысле живительно: волосы у него снова начали отрастать.

Однако во время этих римских каникул он мельком увидел земное существо, которое пряталось под маской гранд-дамы от-кутюр и кошмара сценариста. Как-то поздно вечером на виа Венето Бьянке вдруг приспичило попи`сать, но поблизости не оказалось туалета. Присев за припаркованной машиной, она задрала дизайнерское платье и помочилась на обочине. В отличие от схожего инцидента с Миком на лондонской бензоколонке ровно десять лет назад, в суд ее никто не поволок.

В начале 1976 года Мик завел себе постоянную базу в Нью-Йорке, купив двухэтажный дом из песчаника на Западной 86-й улице, посреди богатого Верхнего Вест-Сайда. Дом за большие деньги подновил ручной дизайнер Энди Уорхола Джед Джонсон, и все равно безликостью своей он смахивал на гостиничные номера, которые должен был заменить. Над пустотой Микова холодильника вечно потешались гости — среди ночи они отправлялись на поиски перекуса и обнаруживали, как потом вспоминал Кит, «бутылку пива и полпомидора». До Мика дошло, что пора принять меры, лишь когда его друг из «Субботнего вечера», комик Джон Белуши, явился в сюртуке и фуражке портье и доставил двадцать упаковок фаршированной рыбы.

Это нью-йоркское pied-a-terre[297] увеличивало дистанцию между Миком и Бьянкой, которая в перерывах между визитами к модным парижским друзьям и доведением до облысения незадачливых сценаристов жила в Лондоне. Теперь этих двоих лишь изредка видели вместе, а когда такое случалось, от них несло серьезным взаимным разочарованием. На одной фотографии какого-то папарацци, заставшего их в ночном клубе, Мик не отлипает от Шарлотты Рэмплинг, своей несостоявшейся партнерши в «Зардозе», а Бьянка рядом с ним спит.

Они оставались вместе только из-за ребенка — что прекрасно иллюстрирует старомодную щепетильность этих двух якобы поверхностных эгоманьяков. Джейд уже исполнилось четыре года, и она училась в дорогой частной школе «Гарден-хаус» на Слоун-сквер. Сторонники Мика критиковали Бьянку (как ни нелепо это теперь звучит) за то, что та пыталась кормить Джейд здоровой пищей и ограничить потребление сахара. В школе на обед девочке не давали мучного, а учителям было строго-настрого запрещено кормить ее пудингами и сластями, хотя этот закон оказался неисполнимым: волкодавы, что охотятся за беглыми заключенными в мангровых болотах, упорством не сравнятся с пятилетним ребенком, который хочет сладкого.

В классе Джейд нередко шумела и мешала остальным — дочь своего отца, иными словами, — но, как и он, умела быть обаятельной и нежной. Поскольку Мика рядом зачастую не было, постоянно возникали проблемы с нянями. Занятия в «Гарден-хаус» заканчивались около четырех, но иногда Джейд до шести, а то и дольше ждала, пока ее не заберут.

Мик по-прежнему ее обожал и был хорошим отцом — насколько к этому способна кочевая, бегающая от налогов суперзвезда рока. Приезжая в Лондон, он каждый день забирал дочь из школы, живо интересовался ее успехами и расспрашивал педагогов о ее учебе — сын учителя, что поделаешь. Когда нервный преподаватель музыки признался, что у Джейд нет певческих данных, Мик расхохотался: «Это у нее от матери».

Видимость брака поддерживалась и ради его родителей. Джо и Ева Джаггер пылинки сдували с Джейд — особенно Джо, бывший адепт домашней строгости. «Он позволяет Джейд что угодно, — в изумлении рассказывал Мик друзьям. — Нас с Крисом он бы выпорол или в наказание заставил работать».

Большинство сочинителей, чья семейная жизнь не задалась, как-нибудь выдали бы себя в песнях, но Мик Джаггер — никогда. Новый альбом «Стоунз» «Black and Blue», вышедший в апреле 1976 года, изобиловал мачистской бравадой, неприятно сдобренной домашним насилием. В Лос-Анджелесе на Сансет-бульваре повесили гигантский рекламный щит, на котором была изображена фотомодель Анита Миллер, вся в синяках после встречи с Миком. «От „Роллинг Стоунз“ я почернела и посинела, — гласила подпись, — и мне это нравится». Феминистская организация «Женщины против насилия» возмутилась, и щит убрали. Мик ответил на это, что «многим девушкам нравится такое [то есть — когда их бьют мужчины]». По нынешним временам и меньшая категоричность угробила бы ему каьеру.

Сингл с альбома, «Fool to Cry», ненадолго внушил надежду, что Мик наконец раскроет публике что-нибудь личное. В реальной жизни Мик умел плакать и нередко это делал, но Главный Камень «Стоунз» лишь кривил губы и подобных слабостей себе не позволял. Песня — очередные «Wild Horses», медленная баллада, меланхоличная и доверительная, скорее прочитанная, чем спетая; в первом куплете — горькая картина, маленькая дочь сидит на коленях у усталого человека, гладит его по голове и спрашивает: «Папа, что случилось?» Но во втором куплете он уже с женщиной, которая «live [хотя надо бы „lives“] in the paw part o’ town»[298] и занимается с ним «lerve serm-tahms… so fahn»,[299] — снова в полной безопасности на Планете Джаггер.

Пока «Стоунз» готовились к британским и европейским гастролям в поддержку «Black and Blue», на любые намеки на свою ранимость он откликался очень живо (по счастью, больше не огрызаясь на феминистов): «Вы что думаете — я на гастролях этакая Одинокая Рок-Звезда? Да бросьте. Это не про меня… Незачем таскать с собой женщин, если у них на гастролях нет работы. Еще их можно ебать. В остальном же они скучают… сидят целыми днями и ноют. Если б они за тобой ухаживали, было бы иначе — если б они на звонки отвечали, готовили завтрак, следили за одеждой, паковали чемоданы, машину проверяли — и еще еблись. Помесь Алана Данна [его шофера] и молодой красотки».

Когда в декабре 1975 года распались The Faces Рода Стюарта, Ронни Вуд стал полноценным членом «Стоунз» (по-прежнему, впрочем, на зарплате). За то время, пока группа одалживала его на летние американские гастроли, Кит пришел к выводу, что Вуди более чем достоин приема в группу насовсем. Их обоих замели, когда они ехали через Арканзас в машине, где полиция обнаружила кокаин, траву, мескалин и пейот, а также запасы местного пойла в багажнике и неизменного спутника Кита, смертоносный на вид охотничий нож. Поскольку адвокат попался искусный, судья был пьян, а толпа подростков за дверью суда скандировала: «Свободу Киту!» — он умудрился отделаться штрафом в 162,50 доллара за неправильную парковку.

В 1976 году Киту было еще нужнее спастись от тяжелой семейной обстановки на европейских гастролях. Их с Анитой настолько обуяли героиновые грезы, что они уже толком друг с другом не разговаривали — разве что спрашивали: «Привезли уже?» Героин не просто убил красоту Аниты — у нее теперь случались приступы драчливости и галлюцинаций, и она, ища воображаемые нычки, устраивала погромы в гостиничных номерах. Тем не менее она снова забеременела и в марте родила Киту сына, которого назвали Тарой. В конце апреля, однако, Кит отправился на гастроли, с собой прихватив Марлона, своего незаменимого шестилетнего помощника.

Последствия ежедневного обильного употребления веществ сказывались на Ките в самые неподходящие моменты. Во время британских гастролей он уснул за рулем на М1 и разбил машину, — по счастью, никто не пострадал. Полиция, явившаяся на место аварии, обыскала автомобиль и предъявила Киту обвинение в хранении кокаина и ЛСД. Как-то раз в ФРГ он уснул прямо на сцене, во время нового номера, когда Мик бросил скакать, сел к электропианино и запел «Fool to Cry».

Вопреки всем рекомендациям Кит настоял на том, чтобы по Европе ездить самому; Марлон штурманил, толкал отца, когда тот ронял на руль всклокоченную голову, предупреждал, если впереди была граница, чтобы Кит быстренько вмазался и выбросил запасы. Вечер за вечером с приближением концерта он оставался погружен в кататонические грезы, от которых опасались его пробуждать даже самые сильные помощники, — они знали, что в такие минуты его нрав крут и к тому же под подушкой лежит пистолет. Без угрозы для жизни и здоровья задачу мог выполнить только Марлон.

Мальчик, вынужденный быть отцом своему вечно вштыренному отцу, навсегда запомнил, как по-отечески — «бережно», как он сам говорил, — относился к нему на этих гастролях Мик. Вернувшись в гостиницу после гамбургского концерта — Кит в беспамятстве, ужина не светит, — Марлон забрел в номер к Мику. На вопрос, не хочет ли он гамбургер, мальчик ответил, что никогда гамбургеров не ел. «В Гамбурге надо съесть гамбургер», — сказал ему Мик и тут же позвонил в обслуживание номеров, заказать.

В Париже «Стоунз» предстояло четыре концерта подряд, с 4 по 7 июня в «Les Abattoirs».[300] 6 июня, готовясь выйти на сцену, Кит узнал, что его сын Тара в два с половиной месяца умер от легочной недостаточности, — синдром внезапной детской смертности, как это стало называться позднее. Кит пожелал сыграть концерт и закончить гастроли; свое горе он не афишировал. Если вы когда-нибудь завидовали жизни «Роллинг Стоунз», представьте, каково стоять на сцене, подыхая от боли и раскаяния, и слушать, как Мик поет: «Daddy, you’re a fool to cry…»[301]

Британский отрезок гастролей завершился шестью аншлаговыми концертами в лондонском «Эрлз-корте» (сначала планировалось три концерта, но количество заявок на билеты превысило миллион). Среди музыкантов, получивших аудиенцию в гримерке Мика, были Брайан Ферри, вокалист глэм-роковой группы Roxy Music, и его девятнадцатилетняя невеста, американская фотомодель Джерри Холл. У Джерри о Мике сложилось стандартное впечатление: он гораздо меньше, чем она ожидала (что еще заметнее, если ты сама ростом шесть футов). Аудиенция несколько затянулась, потом Мик предложил втроем отправиться поужинать.

Женщина, которой почти удастся прикнопить нашу бабочку, в детстве звалась Джерри Фэй Холл, была одной из двух девочек-близняшек, родилась в Гонсалесе, штат Техас, и выросла в Меските, рабочем районе Далласа. Ее отец, водитель грузовика, был неисправимым игроком и однажды проиграл семейный дом в покер. Еще он был алкоголиком и домашним тираном; пяти его дочерям нередко приходилось пропускать занятия в школе, чтобы одноклассники не увидели, какими синяками покрыты у них ноги после порки. В конце концов близняшка Джерри по имени Терри наставила на отца пистолет и пообещала пристрелить, если это не прекратится. Несмотря на такое детство, Джерри отказывалась считать себя малолетней жертвой насилия и на отца не обижалась. «У нас в городе, — невозмутимо вспоминала она, — детей часто били».

Она выросла на техасских просторах, ездила верхом как дышала, смотрела, как ковбои скручивают и кастрируют бычков, а лето проводила на птицеферме у бабушки, где старушка по утрам поднимала сестер с постели палкой, вопя: «Закатываем консервы!» В противоположность отцу-деревенщине мать внушала ей правила поведения, подобающие даме с Юга, и настаивала, чтобы перед свиданиями с мальчиками Джерри плотно ела, дабы, как Скарлетт О’Хара в «Унесенных ветром», «не жевала перед жентельменами».

Подростком она выросла до шести футов и была укомплектована лавиной блестящих светлых волос, а также улыбкой, способной останавливать поезда. Она уже решила стать фотомоделью, но в Меските ее смогли нанять разве что в местную «Молочную королеву» (откуда вскоре уволили, поскольку она раздавала слишком много молочных коктейлей и жареной картошки). Целеполагание у нее было незатейливое: «Я хочу выйти за миллионера, чтобы в любое время дня и ночи есть икру и подолгу купаться в шампанском». Для чего требовалось стать современным техасским рейнджером.

В шестнадцать лет ей выдали 800 долларов компенсации за врачебную халатность во время рутинной процедуры над носовыми пазухами. Джерри оказалась игроком не хуже отца — все деньги потратила на поездку во Францию. В 1971 году на пляже в Сан-Тропе, где позже развернется брачный «цирк» ее будущей любви, Джерри заприметил агент; в результате ей стали заказывать модельную съемку в Париже, и одно время она делила квартиру с негритянкой равно амазонских пропорций, певицей Грейс Джонс. Как-то раз в ресторанчике «Купол» ее пригласили за стол к двум выдающимся писателям, Жан-Полю Сартру и Симоне де Бовуар. Позже она вспоминала, как они «поразились», что она читала их работы об экзистенциализме и «хотела понимать ничто и сущее»; еще им «понравилось слушать всякие истории про родео».

В 1975 году Брайан Ферри увидел ее фотографии в «Вог» и попросил ее сняться для конверта нового альбома Roxy Music «Siren». Брайан Ферри тогда был воплощением глэм-рокового стилизованного шика — гладко зачесанные волосы, костюмы на заказ, белые рубашки и галстуки, все то, что «Роллинг Стоунз», казалось бы, давно втоптали в землю. На конверте альбома «Siren» — который стал номером первым в Великобритании — Джерри изображала мифическую соблазнительницу, что влекла моряков к гибели; она полуобнаженной лежала на скале, спрятав золотые локоны под кудрями цвета водорослей. После съемки у нее начался роман с Ферри, она переехала к нему в Холланд-парк, Западный Лондон, и согласилась выйти за него замуж.

Эра тощих как палки и дышащих на ладан супермоделей еще не наступила, но пышущая здоровьем Джерри со своей слегка лошадиной красотой выделялась среди соперниц по подиуму — а также над ними возвышалась. Она зарабатывала беспрецедентные 1000 долларов в день — хватило на 200-акровое ранчо в Лоун-Оуке, штат Техас. В Великобритании ее губы прославились не меньше лица, оказавшись на лондонских автобусах в рекламе губной помады «Ревлон» (самый знаменитый рот страны такого успеха не добился). В 1976 году она вместе с Ферри снялась в клипе его сольного сингла «Let’s Stick Together»[302] — в якобы тигриной шкуре с разрезом до талии она рьяно испускала звериные вопли. Сингл стал хитом, однако название его оказалось не лишено печальной иронии.

Еще до появления Мика помолвка с Брайаном Ферри разлаживалась. Ферри вырос в рабочем районе графства Дёрэм, но прикидывался английским сквайром и к тому же поэтом; он предпочитал, чтобы его шестифутовая белокурая сирена носила твид и сидела картинно, пока все остальные скачут вокруг него. Джерри любила веселье, хохот и ножную борьбу — техасский спорт для баров, в котором она добивалась замечательных успехов.

Июньским вечером в 1976 году, когда Джерри за себя и жениха приняла приглашение отужинать с Миком, Ферри ничего не заподозрил. Потом, все еще полагая, что Мик в основном интересуется им, Ферри пригласил его к себе в Холланд-парк. В машине, позже рассказывала Джерри, Мик тесно прижался к ней коленкой, и ее словно «током ударило». Когда прибыли, она пошла заваривать чай, а он вызвался помочь, «скакал вокруг, шутил… и все разливал», к немалому огорчению домашнего аккуратиста Ферри. Мик умудрился пригласить к ним еще нескольких людей, и Ферри не досталось тихой беседы тет-а-тет о том, как трудно быть поп-звездами.

По одной версии этой истории, которую Джерри часто излагала, Мик устремлялся за ней всякий раз, когда она уходила в кухню, а подозрительный Ферри шел следом. По другой — Мик гонялся за ней вокруг теннисного стола, пока не пришел Ферри и его не шуганул. В конце концов, разнервничавшись от этой гиперактивности и бедлама, Ферри обиженно отбыл в постель. По словам Джерри, Мик попытался ее поцеловать, но она не далась. Однако, как потом Мик говорил одному другу, она его недвусмысленно дразнила: «Он сказал, Джерри была в чулках с подвязками и то и дело ими светила».

Потом он раз за разом звонил Ферри и оставлял на автоответчике бодрые сообщения: «Привет, Брайан, давай опять повидаемся…» — но ему не перезванивали. «Я с ним больше встречаться не буду, — сказал Ферри Джерри. — Он только и делал, что на тебя пялился».

В июле европейские гастроли завершились, и Мику опять пришлось отправиться к семье. Они с Бьянкой съездили на Олимпийские игры в Монреаль — ему, разумеется, без проблем удалось достать билеты в последний момент, — посмотреть, как кубинский спринтер Альберто Хуанторена получает две золотые медали. Потом они снова повезли Джейд к Энди Уорхолу в Монток, где Мик отметил свой тридцать третий день рождения.

Дабы смягчить их с Бьянкой трения, в дом потоком зазывались гости, в том числе Джон Леннон и Йоко Оно (уже примирившиеся), Эрик Клэптон, Дэвид Боуи и Уоррен Бейти. Как и в прошлый раз, гости Мика порой нечаянно забредали на соседний участок телеведущего Дика Кэветта. Однажды утром Кэветт на берегу столкнулся с Джеки Онассис, дважды вдовой — президента Джона Ф. Кеннеди и греческого судового магната Аристотеля Онассиса.

На закате брака Мика и Бьянки Кэветт близко с ними познакомился — и Джейд покорила его, как и Уорхола год назад. «Она была такая миленькая, и Бьянка ее красиво наряжала, в брючные костюмчики с бабочками. И, господи, какая она была умная — и смешная! Помню, я куда-то вез ее и Бьянку, а машина никак не заводилась, и я сказал: „Вот говно-то, а?“ Извинился за грубость, а Джейд с этим своим роскошным британским акцентом мне говорит: „Прошу вас, не беспокойтесь. Я вполне привычна слышать такие слова“».

Кэветт, интеллектуал и библиофил, обнаружил в Мике литературные глубины, каких тот не выказывал на ток-шоу. «Вечером мы с женой позвали их с Бьянкой выпить. Когда они уходили, я сказал, мол, приятно, что они побывали у нас в доме. „В нашем доме…“ — сказал Мик, и я только потом понял, что он цитировал „Макбета“».[303] В другой раз они пошли в японский ресторан на Манхэттене. «Узнав Мика, мальчишка-официант сполз на пол по стене».

Незадолго до отъезда Джаггеров Кэветт на некоторое время отлучился. «Я летом сдавал свой дом секретарше Дорис, так что она тоже познакомилась с Миком и Бьянкой. Потом рассказала, что они однажды вечером зашли, посидели, вели себя очень достойно, но она заподозрила, что они пили. „С чего ты взяла?“ — спросил я. „Потому что, — сказала она, — Бьянка читала „Нью-Йорк таймс“ вверх ногами“».

Прибыли Миковы родители — к несчастью, как раз когда поступили сообщения о приближении урагана «Белль». К Лонг-Айленду он почти выдохся, но прямо перед участками Уорхола и Кэветта вызвал любопытное явление. Пришла гигантская волна, однако не разбилась, застыла десятифутовой зеленой стеной. Для рок-звезды, жаждавшей сбежать из своего брака, но боявшейся последствий, как медийных, так и финансовых, то была идеальная морская метафора: волна должна разбиться, но, господи, пожалуйста, пусть не прямо сейчас.

В августе «Стоунз» вернулись в Великобританию и стали хедлайнерами музыкального фестиваля на холмистых землях величественного Небуорт-хауса в Хёртфордшире — их первом фестивале с Алтамонта. Первоначально центральным номером программы должна была стать наимоднейшая глэм-роковая группа Queen (название, немыслимое в шестидесятых, даже когда Мик был квинее некуда). Но Queen вскоре отпали, позвали «Стоунз» — и они согласились за относительно скромные деньги. Мику гораздо важнее было доказать, что он по-прежнему король горы и способен разделаться с любыми конкурентами.

Впрочем, в Небуорте все прошло неважно. Британские СМИ впервые вспомнили, что «Стоунз» уже за тридцать, — возраст, который музыканты плюс-минус двадцати пяти лет по-прежнему считали водоразделом. Журналисты злорадствовали от души: у группы «10cc», игравшей на разогреве, была такая песня «Wild Old Men», жестоко уместная в контексте приближения пенсии: «Old men of rock ‘n’ roll come bearing music… where are they now?.. they are over the hill… but they’re still gonna play on dead strings and old drums… wild old men, waiting for miracles».[304]

Тему возраста развил Кит — он дал интервью, в котором пожаловался, что Мик всё заигрывает с глэм-роком. «Мику пора бы уже перестать мазать лицо толстым слоем — это же абсурд, японский театр какой-то. [Он] стареет, и, если собирается продолжать делать то, что делает, пора найти способ повзрослеть. Пора уже выйти к микрофону и СПЕТЬ, блядь!» Мик мог бы возразить: мол, торчать до такого состояния, что разбиваешь машину, а твой шестилетний сын сидит без ужина, — тоже невеликий симптом зрелости. Но он ни слова не сказал — тактика, которой он мудро придерживался и дальше, в ответ на все Китовы диатрибы.