История Икс Моллой А.

24

Поначалу дорога кажется нормальной, но затем она сужается до тоненькой полоски земли, которая извивается вокруг крутых гор. Слева от меня разверзлась пропасть, заполненная камнями и тускло-серым гравием, река пыли, присоединенная к серо-бирюзовой глади Ионического моря. Временами я даже вижу воду среди зелени буков.

Сейчас здесь все уныло, но могу представить весну: дикие цветы, розовый олеандр, желтый ракитник, отблески воды, потоки тающего снега. Но знойным летом — лишь камни, пыль и пустота. И исчезающая дорога.

Еще один пыльный поворот — и я вижу, как оползень унес целый кусок дороги. Мне придется тащить машину через сотни ярдов коварных дебрей. В четверти мили подо мной среди деревьев притаился обугленный каркас «фиата», заржавевшее напоминание о ком-то, кто не смог безопасно проехать по этой дороге.

И все же я жму на педаль и еду вперед, переключаю скорости, слушая жалобное нытье мотора. Я медленно рулю по камням, грязи и щебню, «лендровер» рычит, знаменуя мою решительность, которая граничит с отчаянием.

Я должна добраться до Плати. Должна узнать правду о Марке. Просто уверена: Энцо Пазелли расскажет мне все, если только я доберусь до него.

Не знаю, с чего я это взяла.

Двигатель джипа визжит. Я вдавливаю ногу в пол, и машина рывком прыгает вперед, разбрасывая камни в стороны. Задние колеса опасно кренятся влево и повисают над обрывом! Но передние прочно цепляются за землю, и машина выстреливает вперед. Мы снова на дороге, «лендровер» и я. Целые и невредимые.

Несмотря на секундное облегчение, меня одолевают тяжкие сомнения. А вдруг Марк окажется там? Сидит за белым столиком и смеется, попивая амаретто и вспоминая своих жертв.

Меня охватывает дрожь.

Неужели убийца?

Боже, прошу, пусть окажется, что Марк не убийца!

Еду дальше. Просто веди машину, Икс, доберись до места, сократи расстояние между вами. Пыльная, неровная, извилистая дорога, казалось, тянется бесконечно. Вдруг замечаю одинокую дикую лошадь, ошарашенно глядящую на меня. Наверное, ей тоже интересно, чту в этом опаленном солнцем месте забыла машина. Дорога наконец становится лучше, а вот мое напряжение нарастает.

Что, если Марк отправился в Плати из-за какого-то конфликта? Марк, прошу, не поступай так со мной! Не окажись одним из них.

Плати.

Вот и приехали. Из узкого проезда, лишенного растительности, спускаюсь в другую долину. Теперь я вижу городок, не такой уж маленький, как я ожидала. Он рассыпался по зеленым холмам, как мусор, будто кто-то опустошил здесь мешок с отбросами и ушел. Повсюду недостроенные дома, дороги, магазины.

— Эй! Эй! — кричат двое мальчуганов и показывают на машину.

Проезжаю мимо обнесенного стеной кладбища на окраине Плати. Мальчишки играют на могилах в какую-то глупую игру, но, завидев меня, радостно прыгают и кричат.

— Signorina! Signorina!

Один из них показывает непристойный жест, оба хохочут и визжат от радости. Никак не могу понять, удивлены ли они появлением человека на ужасно опасной дороге или выступают в роли наблюдателей для жителей города.

Затем до меня доходит. Их поразило, что в Плати вообще приехал кто-то новый. На лицах всех остальных я встречаю то же ошеломленное выражение, распахнутые рты и огромные глаза. Рядом с покрытым сажей баром стоят пожилые мужчины с бутылками граппы. Старики разом поворачивают голову и следят за чужой для них машиной. Один из них мрачно и угрюмо качает головой, будто оскорблен до глубины души.

Теперь мне и впрямь страшно. Плати — омерзительное место, воздух здесь пропитан враждебностью. На мгновение мною овладевает желание вдавить педаль газа и проехать прямиком сквозь этот отвратительный городок, вырулить на нормальную дорогу и направиться к побережью, Реджо и аэропорту.

Но я не могу, нужно узнать правду о Марке. Припарковываюсь на пустой площадке. Видимо, здесь, по безобразным меркам Плати, находится главная площадь, пьяцца, хотя на самом деле вокруг лишь скопление бетонных зданий, которые лишь чуть выше остальных, однако такие же недостроенные.

Замечаю простенький бар, замаскированный среди бетонных стен. На улице даже стоят несколько пластиковых столиков, за которыми потягивают выпивку и пялятся на меня мужчины. Вот так. Обычное итальянское кафе — это средоточие общества, а поскольку передо мной самый большой бар в городе, то, скорее всего, здесь я найду Энцо Пазелли и правду о Марке.

Сажусь за свободный пластиковый столик, стараясь не замечать реакцию окружающих: один парень стучит пальцем по носу — знак, что дело пахнет жареным, другой опускает веки, словно бы говоря: смотрите в оба.

К моему столику подходит унылый официант. Он всем своим видом показывает, что не горит желанием обслужить меня. Парень не хочет со мной даже разговаривать, лишь бы я уехала. Но хватит краснеть, я уже слишком далеко зашла.

— Signorina?…

— Эспрессо, per favore.

В глазах парня загорается надежда: значит, синьорина лишь выпьет чашечку кофе и уйдет, какое облегчение!

Но тут я добавляю по-итальянски:

— Sto sercando Enzo Paselli[75].

Лицо официанта словно каменеет. Наверняка я нарушила какой-то ужасный кодекс, лишь упомянув это имя.

Официант не отвечает. Побледнев на глазах, он поворачивается и скрывается в кафе.

Люди за соседними столиками таращатся на меня. Две молоденькие мамаши с младенцами на руках открыто кривятся. Трое мужчин среднего возраста, в аккуратных блейзерах и хорошо отутюженных брюках, удивленно смотрят поверх бутылки «Неро д’Авола» на глупую американскую блондинку.

Возвращается официант.

— Эспрессо, — грубо бросает он и, не протерев стол, ставит маленькую белую чашечку и блюдце.

Как же он хочет, чтобы я поскорее выпила кофе. Уходи, signorina, прочь отсюда!

Я поднимаю на него глаза и повторяю:

— Sto sercando Enzo Paselli.

Официант выпрямляет спину и осматривается, словно ища поддержки, какой-то помощи с этой ненормальной американкой, желающей, чтобы ее застрелили.

Мое сердце бьется часто, но ритмично. Да, мне страшно, однако я не отступлю. Этот вздор я повторяю трижды за час. Каждый раз, когда официант возвращается, я заказываю кофе или воды и спрашиваю про Энцо Пазелли. Каждый раз парень бледнеет и грустно смотрит на меня, ничего не отвечает и приносит кофе. Слышу, как перешептываются другие посетители. Один из троих мужчин поднимается и покидает своих друзей. Пошел за пистолетом? За головорезами?

Вдалеке раздается хлопок от машины, на мгновение мне кажется, что момент настал. Кто-то стреляет. Мне хочется заплакать, убежать из этого ужасного места, Плати. Но нужно узнать правду о Марке. Поэтому я встаю и иду прямиком к официанту, который чуть ли не отпрыгивает от меня.

— Sto sercando Enzo Paselli, — в сотый раз повторяю я.

На этот раз он отвечает итальянским жестом: сводит ладони вместе, как для молитвы, затем трясет ими вверху и внизу. Это значит: прошу, прошу, прошу вас, не нужно безрассудства.

— Signorina, per favore, non si capisce…[76]

— Sto sercando Enzo Paselli!

Я почти перехожу на крик. Я в отчаянии. Они имеют полное право вызвать полицию, но вот только она никогда не приезжает в Плати.

Затем мне на локоть ложится чья-то ладонь. Поворачиваюсь и вижу низенького мужчину.

— Venga con me, — говорит он на калабрийском.

«Иди за мной».

Возможно, он отведет меня в мою же машину и пристрелит. У него на шее огромная татуировка. На ногах — байкерские сапоги со скошенным каблуком. Следую за мужчиной, мы поворачиваем за заваленный мусором угол, и тут же я вижу другое кафе, более утонченное, с навесом для летней террасы и скатертями на добротных столах.

И вот передо мной Энцо Пазелли. Сидит за воскресным, довольно поздним ланчем. В одиночестве. Смотрит на меня. На его столе полбутылки вина и тарелка с улитками. Babalucci, прикрепленные к зеленым листьям.

Когда я подхожу к столику, мужчина даже поднимается. На нем бледно-голубые брюки и рубашка с расстегнутым воротником, которая обнажает дряхлую шею. Грудь покрыта седыми волосами. Лицо исчерчено морщинами, на голове лысина. Однако от Энцо Пазелли исходит невероятное чувство опасности, даже смертельной свирепости. Киллер со вставной челюстью.

Он протягивает руку, испещренную коричневыми пятнами. Пожимаю ее. Рукопожатие этого мужчины слабое, еле уловимое. Наверное, он все же нанимает других для убийств.

Затем мужчина садится и проглатывает еще одну крохотную улитку. По его подбородку, сверкая на солнце, стекает склизкая жидкость. Он начинает разговор на идеальном американском английском:

— Как я понимаю, вы меня искали.

— Да.

— Знаете, это очень глупая затея. — Он улыбается, на подбородке по-прежнему блестит влага.

— Да.

— Так зачем? — Он съедает еще одну улитку, раздавливая ее вставными зубами. — Зачем приезжать в Плати?

Тишина. Что мне сказать? Энцо прерывает мои размышления.

— А вы знаете, юная леди, что здесь часто похищают людей? Буквально под каждым домом есть туннель. Повсюду в лесах предаются земле тела. Очень, очень много тел!

— Я девушка Марка Роскаррика и хочу узнать правду.

Вновь пауза, но чуть короче. Мужчина кивает в мою сторону:

— Значит, вы Александра Бекманн. Так я и думал.

Я пораженно смотрю на него. Он больше ничего не говорит, лишь берет салфетку, будто для того, чтобы вытереть с подбородка слизь, но вместо этого отгоняет ею муху. Затем подается вперед и делает глоток вина «Греко ди Бьянко». Муха по-прежнему жужжит вокруг нас.

— Как вы узнали, — заикаясь, спрашиваю я, — кто я такая?

— Это моя работа, все обо всех знать. В противном случае… — попивая вино, улыбается он. Затем съедает еще одну улитку. — В противном случае я стал бы одним из трупов, похороненных в лесах над Джоя-Тауро.

Пока Энцо Пазелли жует, пьет и смотрит на меня водянистыми глазами, между нами висит тишина. На его подбородке все еще блестит след от улитки. Может, мужчина намеренно не стирает слизь, чтобы вызвать во мне отвращение, — мафиозный спектакль. Если так, это работает. Я почти теряю самообладание, еле сдерживаюсь, чтобы не убежать.

— Прошу, — подаю я голос, — расскажите мне правду про Марка Роскаррика. Вы ведь знаете его. Я видела вас прошлой ночью в замке Рогуда. Мне надо знать правду о нем и о том, что произошло в Плати.

Энцо Пазелли задумчиво поедает улиток, осторожно отделяет их от тонких зеленых листьев, насаживает на крошечную вилку и отправляет в свой влажный старческий рот. Проглатывает, затем отвечает:

— Вы смелая женщина, мисс Бекманн. Приехали сюда по горной дороге из Рогуды? В самый опасный город во всей Италии. А вы знаете, что он еще и самый богатый? Правда, деньги похоронены, как и разлагающиеся трупы. — Энцо Пазелли откидывается на стуле. — Так вот, вы смелая, очень смелая. А я восхищаюсь смелостью. Это величайшее человеческое достоинство, достоинство Иисуса. И лишь поэтому, — улыбается он, — я расскажу вам правду про Марка Роскаррика. — Он поднимает бокал и слегка наклоняет его, любуясь золотистой жидкостью. — Роскаррик — убийца. Это правда. Он убил мужчину, здесь, в Плати, средь бела дня. Рядом с кафе, где вы выпили несколько эспрессо.

Солнце одновременно обжигает и холодит мою шею. Голова идет кругом. Все кончено. Моя любовь, мой лорд, мое одиночество. Все кончено.

Энцо Пазелли улыбается. Между его вставными зубами блестит слизь от улиток. Это грандиозная комедия, но я не смеюсь, совсем даже не смеюсь.

— Но у него была на то причина. Вы должны знать все обстоятельства.

— Что? — выдавливаю я, пытаясь сохранить спокойствие. — Тогда, пожалуйста, расскажите мне об этом.

— Лорд Роскаррик вел здесь бизнес, импорт через Реджо.

— Да, это я знаю.

Энцо Пазелли кивает и проглатывает одну из последних улиток.

— Здесь, в Плати, он разозлил очень многих людей. Насолил кое-каким важным шишкам. Он совершенно не подсластил наш кофе, понимаете?

— Да.

— Некоторые из этих людей захотели убрать Роскаррика. Поручили работу Сальваторе Пальми. Вы вряд ли слышали о нем. Но в Калабрии его все знали, по крайней мере его прозвище — Норцино. — Пауза. — Мясник. — Энцо делает большой глоток вина, вздыхает и продолжает рассказ: — Норцино было не подобраться к Роскаррику, уж слишком хорошо его охраняли, но вот работников Роскаррика он запросто мог достать. Итак, Мясник отправился на работу и зарезал несколько людей Роскаррика. Изрубил их на куски. Троих за неделю. Буквально разрезал на мелкие кусочки, заживо. У него были особые ножи.

Я потрясенно смотрю на этого старика. Слизь от улитки подсохла на солнце, превратившись в пленку. Время будто замерло. Мы сидим на улице вдвоем, а внутри ресторана, поглядывая на нас, маячат взволнованные лица.

Энцо отодвигает тарелку и завершает свой рассказ:

— Сальваторе Пальми был омерзительным психопатом. Его ненавидели, боялись. Даже в Плати его считали… изгоем. Но полиция была слишком напугана, чтобы предпринимать какие-либо действия. Сальваторе работал на кланы, на боссов. Неприкасаемый и неудержимый. Норцино слишком уж любил свою работу, обожал делать прошутто из человечины. На следующей неделе Сальваторе убил старшего рабочего Роскаррика. Дома, на глазах у детей: отрубил ему голову, а затем сразу же убил его жену. И только потому, что Норцино нравилось убивать. — К горлу подступает тошнота. Энцо качает своей лысой головой. — Страх сковал всех и каждого. Норцино был словно домашняя собака, ротвейлер, которая теперь пугала и семью. Слишком большая, чтобы ее контролировать. В тот день, воскресным утром, он сидел в кафе, там, где вы сегодня попивали эспрессо. Вместе со своими приспешниками. Мясник Сальваторе даже подумать не мог, что у кого-то хватит смелости вот так заявиться в Плати. — Молча смотрю на Энцо. Он кивает: — Но у Марка Роскаррика этого мужества хватило. В следующее воскресенье, после того как Мясник зарезал ту семью, твой бойфренд заявился в Плати, на главную площадь. Подошел к Сальваторе с пистолетом в руке. Норцино пил «Просекко», расслабленный, совсем не готовый к такой встрече и совершенно потрясенный. Роскаррик поднял Сальваторе на ноги, вытащил в центр площади, поставил на колени и прострелил Мяснику голову. Затем сел в машину и уехал. — Глоток вина, мудрая улыбка. — Это был самый смелый поступок на моем веку, а как я уже сказал, я восхищаюсь храбростью. К тому же довольно умный шаг: столь эффектный, что перерос в легенду. Роскаррик заработал себе репутацию, которая по сей день водится за ним. Многие поверили, что у него есть власть, влияние, что он на верхушке «Каморры». Как иначе объяснить такую дерзость?

— Значит, он не состоит в «Каморре»?

Энцо пропускает мой вопрос мимо ушей:

— Народ Плати отомстил бы за такую выходку, но на этот раз мы решили проявить лояльность. Все же Роскаррик избавил нас от проблемы, от собаки, которая стала слишком большой. — Энцо напрягается, будто собирается встать. — Мы встретились с твоим лордом Роскарриком. Объявили перемирие. Велели ему покинуть Калабрию и пришли к согласию, что на этот раз «Ндрангета» не станет мстить. Поэтому я и встречался с твоим парнем прошлой ночью и этим утром. Чтобы сохранить перемирие. — Морщинистые губы Энцо расплываются в улыбке. — Мне нравится Роскаррик, но он совершенно сбивает меня с толку. До сих пор не могу понять, святой он или грешник. Откуда он взял деньги, чтобы начать бизнес? Семья Роскаррика погрязла в бедности. Затем умирает его богатая молодая женушка, так внезапно. Злая шутка судьбы. — Энцо вновь отмахивается от мухи салфеткой. — А теперь, Александра Бекманн, нам пора прощаться. Если вы когда-либо вновь приедете в Плати, то найдете меня в этом ресторане. По вечерам здесь готовят отменное osso bucco[77]. Но сейчас вам пора уезжать, я не могу держать собак в будке весь день. Уезжайте, пока не попали в леса над Джоя-Тауро. Уезжайте.

Слегка шатаясь, я поднимаюсь на ноги. Заворачиваю за угол и пересекаю неряшливую пьяцца. Забираюсь в машину. На этот раз я еду по главной дороге, по побережью Калабрии. Мне хочется ощутить себя в безопасности, хочется выбраться отсюда, сбежать. Прошу, Господи, спаси меня! Прошу, прошу, прошу!

Рыча, машина спускается вниз. В голове кружится ураган мыслей. Я бегу. Из Плати. Единственная хорошая дорога ведет в долину. Я мчусь мимо оливковых рощ, уезжая слишком далеко, уносясь подобно моим мыслям. Поворачиваю и вижу машину, направляющуюся мне навстречу. На дороге одностороннее движение. Два лица, двое мужчин. Один из них выбирается наружу, я останавливаюсь.

Это Марк. Он стоит передо мной с напряженным, грустным, даже отчаянным лицом.

На трясущихся ногах выхожу из машины. Марк смотрит на меня своими печальными, бледно-голубыми прекрасными глазами. Нас разделяют шесть ярдов.

Я так рыдаю, что, кажется, сейчас потеряю сознание. Бегу в его распахнутые объятия.

— Марк… Марк… Марк!

25

Марк крепко прижимает меня к груди, пока я всхлипываю, глотая слезы. Затем поднимает мою голову и дважды целует, в лоб и губы. Во рту солено от слез.

— Я вернулся в Рогуду, в замок, — говорит он.

— Но, Марк…

— Одна девушка, Франсуаза, сказала, что ты уехала в Плати по той ужасной горной дороге. Одна?

— У меня не было выбора…

— Я уже приготовился к худшему. — Он целует меня. — Думал, ты сорвалась с дороги, погибла. Потом… — Он снова целует меня, страстно и стремительно. — Потом я подумал: даже если ты добралась до Плати, что тогда? Что ты станешь делать? Что скажешь? С тобой могло случиться… все, что угодно. Я послал людей проверить горную дорогу, а мы с Джузеппе поехали по этой до Плати. — Марк снова поднимает мою голову за подбородок. — Что случилось?

Рыдания утихают. Вытираю лицо ладонью, смахивая со щек соленую влагу. Джузеппе делает шаг вперед и подает салфетку.

— Grazie, — бормочу я.

Я вытираю слезы. Джузеппе придерживает дверь машины. Пытаюсь выровнять дыхание, успокоиться. Забираюсь на переднее сиденье, Марк садится за руль. Джузеппе следует к «лендроверу». Мы уезжаем прочь, на юг, к Ионическому морю.

— Марк, я виделась с Энцо Пазелли, — говорю я. — Он рассказал мне про… про Мясника. И то, что ты сделал.

Марк молча ведет машину. Его лицо напряженно и задумчиво.