Ассасин Вилар Симона

Именно так сказала некогда тут Матери Божьей святая Елизавета, и эти слова стали для христиан великой молитвой.

Вода в святом источнике после пребывания здесь коз была грязной, но постепенно поднятая муть осела, сбегающая в бассейн струя блестела в лучах солнца. Молившейся Джоанне в ее журчании даже будто слышались радостные голоса двух святых жен. Дивное место! Несмотря на жаркие лучи солнца, тут было прохладно и легко дышалось. Во влажной ложбинке, куда стекала сквозь осыпавшиеся камни вода источника, буйно разрослись длинноветвистые ивы, нежно светлели розоватые заросли цветущего миндаля, темные кипарисы устремляли в небо островерхие вершины, в воздухе ощущался аромат цветов гибискуса, все еще росших там, где некогда близ христианской базилики были устроены клумбы, а ныне валялся мусор и обломки колонн монастыря.

Джоанна тихо и упоенно молилась. Она так нуждалась сейчас в милости небес! Она ступила на опасную тропу, и благосклонность Девы Марии и святой Елизаветы ей была необходима. А еще Джоанна молилась о своем ребенке: это дитя – память ее любви, бастард, которого ей следует оградить от всяческих невзгод. Она его мать. Сладко было ощущать в себе материнство после стольких лет, когда она считала себя бесплодной. И ей следовало возблагодарить Небо за это счастье, возблагодарить именно там, где радовались в преддверии материнства великие святые жены.

Наконец Джоанна отошла и, опустившись на камень, приготовилась ждать. После долгого пути она испытывала голод, хотя уже знала, что в месяц рамадан мусульмане не прикасаются к пище до того часа, как пройдет последняя молитва и наступит темнота. Причем и воду пить нельзя, даже сглатывание слюны считалось предосудительным. Джоанне в этом мусульманском краю приходилось следовать принятым традициям, несмотря на то что беременной женщине то и дело хотелось есть.

День тянулся черепашьим шагом. Постепенно от святого источника разошлись верующие, настал вечер, со стороны Иерусалима доносились громкие призывы к молитве с минаретов, многие из которых были еще недавно христианскими колокольнями. Однако колокольный звон в Святом Граде, где провел свои последние дни Иисус Христос, ныне был запрещен, хотя Саладин позволил жить здесь восточным христианам, но с условием, что они будут выплачивать в его казну полагающуюся джизью [52].

Когда смерклось, суровый Абу Хасан наконец дал приказ слугам принести Джоанне воды с лимонным соком, финики и свернутую трубочкой лепешку. Но не успела молодая женщина поесть, как со стороны Иерусалима к ним приблизилась группа всадников. Абу Хасан их ждал, он сразу подошел и о чем-то переговорил с сидевшим на украшенном длинной бахромой муле богато одетым человеком: это был очень полный мужчина, к тому же безбородый, что как-то не принято у мусульман. Более того, приезжий был совершенно лысым и на его макушке при свете факелов посверкивала каменьями небольшая плоская шапочка. Джоанна догадалась, что это евнух, управляющий гаремом, который приехал за ней.

Переговорив с Абу Хасаном, евнух с необычной для его внушительной комплекции легкостью соскочил с мула, поспешил к молодой женщине и сразу же опустился на колени, причем так стремительно распростерся ниц, что Джоанна даже опешила, решив, что толстяк споткнулся и упал. Но тот поднял голову, и его гладкое безволосое лицо просияло самой радостной улыбкой.

– Благородная дама, да сохранит тебя вечное небо на тысячу лет! – произнес он на чистом французском, но необычно тонким, как у женщины, голосом.

Потом стал говорить, что немедленно проводит прекрасную госпожу в город, где к ее приезду уже все приготовлено и где ее с нетерпением ждут.

«Я попаду в Иерусалим!» – с трепетом думала Джоанна, когда следовала в носилках за Абу Хасаном, а евнух, представившийся под именем Фазиль, ехал рядом, не переставая говорить.

– По приказу мудрого и предусмотрительного аль-Адиля мы проникнем в город не через Яффские ворота, которые вы видите впереди, а обогнем стену и въедем в арку Сионских ворот. Никто не должен знать о вашем прибытии, так велел эмир Малик аль-Адиль, мир ему и привет. У Сионских же ворот охрана не столь строга, к тому же меня там знают, мы избежим ненужных расспросов, и все решат, что я по приказу господина везу в его гарем очередную красавицу для услад. В последующие же дни вы будете только отдыхать и развлекаться, а с благородным эмиром аль-Адилем встретитесь не ранее, чем закончится рамадан и мы отпразднуем священный праздник Ураза-байрам [53]. Это говорю вам я, Фазиль, которого облекли честью служить высокородной госпоже, родственнице короля Ричарда Плантагенета.

Джоанна обратила внимание, что евнух Фазиль правильно произнес фамильное имя английского короля. Но когда она заметила ему это, тот рассмеялся, пояснив, что по рождению он франк, местный пулен, однако еще ребенком его забрали из семьи и сделали евнухом. Впрочем, Фазиля это не огорчало: его родители-христиане были небогаты, а служба в гареме сулила сытую и безбедную жизнь. Так что еще подростком он перешел в мусульманство, но родной язык не забыл. И это к счастью, ибо, выбирая евнуха для новой госпожи гарема, аль-Адиль именно на нем остановил свой выбор, дабы благородная дама могла без труда с ним общаться. Пока же Фазиль позаботился, чтобы ей прислуживали опытные и достойные женщины, какие обучат ее арабскому языку и пояснят все тонкости мусульманской веры.

Джоанна молча кусала губы. Этот болтливый ренегат радостно сообщает ей, что и она однажды откажется от христианства! Она отвернулась, стала вглядываться в огромные стены, зубчатыми парапетами выступавшие на фоне звездного неба. Некогда, во времена короля Бодуэна II, эти укрепления и башни возвели вокруг Иерусалима христианские строители, но даже столь мощные преграды не спасли ее единоверцев от сил Саладина. И вот теперь к Иерусалиму приближаются новые войска, готовые сразиться за Святой Град. И она будет думать об этом, а не о болтовне Фазиля, рассказывающего, как он старался подготовиться к ее приезду, дабы она обрела во дворце царя Давида, где ныне располагается резиденция благородного аль-Адиля, свой новый дом. Посмеиваясь, Фазиль пояснил, что невежественные крестоносцы назвали это величественное строение именем библейского царя Давида, но на деле к Давиду это не имеет никакого отношения.

Просто крестоносцы – варвары и ничего не смыслят…

– Почтенный Фазиль, – прервала его словоизлияния Джоанна. – Если вы и впредь хотите служить мне, то относитесь с почтением к моим единоверцам.

Кажется, евнух опешил. И весь остаток пути был молчалив, лишь порой перебрасывался краткими замечаниями с Абу Хасаном.

Когда они миновали ворота, Джоанна несколько раз перекрестилась всей ладонью в глубине носилок. Она в Святом Граде! Там, где некогда бывал сам Спаситель! Вглядываясь в ночной город, англичанка различала каменные плиты мостовой, арки, венчавшие проходы между высоких строений, при свете звезд смогла рассмотреть округлые купола на фоне ночного неба. На перекрестках улиц горел огонь в решетчатых фонарях, и Джоанна различила на некоторых дверях изображения шестиугольной звезды Давида. При крестоносцах евреям запрещалось селиться в Иерусалиме, но теперь Саладин позволил им это. А еще она заметила на каменных стенах некоторых домов выбитые латинские надписи со знаками гильдий каменщиков, строивших эти дома, времен крестоносцев.

Новые хозяева еще не успели их стесать.

Кавалькада двигалась по длинной прямой улице, постепенно поднимаясь по широким плоским ступеням. Изредка попадались прохожие, спешившие посторониться и уступить дорогу.

Наконец они остановились у грандиозного темного строения, Джоанна вышла из носилок и принялась разглядывать его высокие стены и внушительные четырехугольные башни. Здание окружал широкий ров, на дне которого торчали острые пики. Услужливый Фазиль подал госпоже руку и провел по опустившемуся по его знаку подъемному мосту, а потом они шли по сводчатым переходам, какие строили еще крестоносцы.

По знаку Фазиля перед Джоанной распахнули узорчатые створки кедровых дверей, и мнимая невеста оказалась в обширном покое, освещенном толстыми свечами на массивных литых подставках. Несколько облаченных в яркие покрывала молодых женщин поспешили ей навстречу и пали ниц, едва она ступила на мягкие ковры, покрывавшие пол.

– Вы дома, благородная дама! – с улыбкой поклонился евнух.

Когда-то этот покой строили для христианских королей: арочные своды, тонкое соединение изогнутых нервюр над головой. Наверняка ранее эти стены были украшены фресками на библейские сюжеты, как принято на Западе, однако восточные владыки велели скрыть изображения под пестрыми мозаичными узорами. Оглядывая покой, Джоанна видела небольшие столики и низкие диваны в нишах толстых стен, ковры всевозможных расцветок, курильни, над которыми поднимался легкий дымок благовоний, а разбросанные с расчетливой небрежностью подушки так и манили присесть, опереться, прилечь.

Молодая женщина обошла покой, задержалась у ажурной решетки, за которой был виден небольшой садик, откуда доносилось журчание фонтана, а потом опустилась на диван, и женщины, окружившие ее стайкой, приняли у нее плащ, стали снимать с ног сапожки.

– Позвольте представить вам почтенную Адибу-хатум, которая будет служить вам и выполнять любые ваши приказания. – Евнух указал на пожилую, достойного вида женщину, волосы которой были огненно-рыжими от хны. – Адиба опытна в гаремной жизни, и вы можете спрашивать ее обо всем – она владеет лингва-франка. Она же позже представит вам остальных девушек. А теперь не угодно ли госпоже перекусить с дороги?

Он хлопнул в ладоши, и сразу же в покой вошли несколько молодых слуг-сарацин – все евнухи, в пышных шароварах и полосатых тюрбанах, с обнаженными торсами; двое из них несли кувшины с соком, один – расписную вазу с шербетом, еще двое – всевозможные вазочки со сластями – халвой, рахат-лукумом, фисташковым печеньем, а еще двое принесли мыло, полотенце и кувшин с водой.

– Мадам должна помыть руки, – с поклоном выступив вперед, произнесла рыжая Адиба.

Она держалась учтиво, но Джоанна все же уловила в ее голосе легкую снисходительность. «Они считают меня женщиной варваров», – нахмурившись, подумала она. И приказала приготовить себе ванну. Она желает вымыться с дороги.

О, искупаться Джоанна не просто желала, она этого жаждала! Самой себе она казалась грязной и запыленной после этого пути по тернистым иудейским дорогам. Легкие влажные обтирания, какие по вечерам устраивали ей в шатре Гаянэ и Даниэла, были ничто по сравнению с возможностью опуститься в чан с водой.

Сейчас ее армянки будто ревновали Джоанну к суетившимся вокруг прислужницам, старались оттеснить их. Молодую женщину это устраивало, ибо теперь только эти двое были ее доверенными лицами, в то время как остальные скорее будут следить и доносить о ней тучному Фазилю.

Христианские женщины стыдливы, поэтому Джоанна распорядилась установить чан с водой за небольшой ширмой и жестом отослала прислужниц, доверившись рукам своих армянок. В чан она опустилась в длинной рубахе, как принято у женщин ее веры, а волосы высоко заколола: несмотря на то что днем было еще тепло, даже жарко, вечерами уже становилось прохладно, и Джоанна не хотела спать в мокрой от волос постели, хотя заметила несколько жаровен с углями, стоявших в покое. Но заснет ли она вообще? В пути она все гадала, достаточно ли далеко они уехали от Яффы, чтобы их не догнали гонцы короля Ричарда, открывшего подмену? Теперь же думала, что пора уже царственной родне побеспокоиться о ее возвращении. Ну, может, еще дня два-три, пока все утрясется, пока Ричард сменит гнев на милость, пока, благодаря уговорам Пионы, предводители крестоносцев потребуют вернуть знатную христианку, оказавшуюся в плену аль-Адиля… Ибо Джоанна понимала, что ее пребывание тут – самый настоящий плен. Это пугало, и перед сном она долго и истово молилась, вверяя себя милости Неба.

«Завтра же прикажу повесить у моего ложа распятие», – было ее последней мыслью, когда она уже натягивала до подбородка мягкое теплое покрывало на лебяжьем пуху.

Первое, что она заметила с утра, так это отсутствие своих армянок. Фазиль тут же стал уверять, что просто отправил их на отдых, а пока Джоанне будет прислуживать рыжеволосая Адиба.

– Баня готова, госпожа, – говорила та со своим по обыкновению невозмутимым выражением лица, хотя ее поклон и все жесты были полны покорности и угодливости.

Джоанна еще в Акре пристрастилась к восточным банным процедурам, поэтому спокойно прошла в комнату, где все было заполнено густым горячим паром, который стал еще гуще, когда одна из банщиц плеснула на раскаленные камни водой из ведерка.

Джоанна во влажной, облепившей тело рубахе сидела на скамье, задыхаясь и ловя ртом воздух; ей казалось, что она сейчас потеряет сознание. Она почти не отреагировала, когда ее раздели донага, к тому же ее прислужницы тоже были раздеты – обнаженное тело тут никого не смущало. Когда рядом возник Фазиль в белой, обхватывающей его огромное брюхо простыне и грудями, свисающими, как у женщины, Джоанна не сразу узнала его. Фазиль оглядел ее и поцеловал кончики своих пальцев.

– Ваше тело – прелестный цветок, госпожа. Грудки, с которых можно просто чашу лепить, настолько они округлы и высоки, стан тонок, как тростник, бедра широкие и соблазнительные. А какие стройные ножки! О, моя госпожа, вас следует только немного подкормить изумительными яствами, от которых расцветает душа женщины, а ее тело становится пышнее, как налитый совершенный плод.

У Джоанны слегка кружилась голова, она чувствовала себя настолько ошеломленной, что даже не стала возмущаться его присутствием. К тому же разве евнух мужчина?

И она покорно позволила ему уложить себя, а другой евнух стал проводить по ее влажной от пота коже посеребренным скребком, плавно и медленно, и вскоре Джоанна заметила, что скребок снимает с ее кожи некую темную массу. Это ее смутило: разве она вчера не мылась? Но евнух Фазиль, будто угадав ее мысли, пояснил: так всегда бывает, когда с распаренной кожи сходит все ненужное, даже то, что скрывается под кожным покровом, и тело начинает полностью дышать. Сеньора Джованна (он называл ее на итальянский лад) скоро это почувствует и ощутит небывалую легкость во всех членах.

Фазиль квохтал, как неугомонная наседка, – этот человек был на диво болтливым, но в данный момент Джоанну это не раздражало. Она выслушала его, узнав, кто и где располагается во дворце Давида, где покои стражи, где приемный зал, где гарем – женская половина в этом огромном строении, куда доступ мужчинам, кроме аль-Адиля, строжайше запрещен.

Разомлевшую англичанку провели во фригидарий – как называли прохладную ванну византийцы, а за ними и арабы. Бассейн в этой выложенной сине-зеленым фаянсом комнате был достаточно глубок, чтобы Джоанна могла погрузиться в него вся, а ее черные распущенные волосы расплылись по воде, как длинные водоросли. Окружавшие ее молоденькие прислужницы все время что-то щебетали и смеялись, только с лица суровой Адибы не сходило замкнутое выражение. Она помогла госпоже выйти из бассейна, причем Джоанна увидела, как женщина задержала взгляд на ее животе, и невольно сжалась. Пусть Джоанна и не утратила стройности и в этих длинных одеяниях ее беременность была незаметна, но сейчас, когда на ней ничего не было, выпуклый животик явно привлек внимание рыжей Адибы-хатун.

«Вот черт!» – мысленно выругалась англичанка.

Она встретилась взглядом с изумленными глазами прислужницы и невольно прикрыла рукой живот.

– Аль-Адиль, – произнесла Джоанна, надменно вскинув подбородок.

Вот, пусть теперь эта рыжая баба думает все, что угодно, но она не посмеет огласить на всю округу, что прибывшая к брату султана иноземка беременна от кого-то другого. А учитывая таинственность пребывания тут христианки, вообще вряд ли кому-то станет что-то говорить. Разве что Фазилю.

Хотя, если учесть, с какой неприязнью порой поглядывала на толстяка Адиба, она и перед ним не будет отчитываться. Ведь как бы ни был угодлив и любезен с невестой аль-Адиля евнух, с прислужницами он держался строго и повелительно. Женщины явно побаивались этого франка-ренегата.

– Госпожа, госпожа, – щебетали девушки, подводя и укладывая ее на топчан у стены, где рядом на полках стояло множество алебастровых сосудов.

Подобрав волосы Джоанны и обмотав ее голову хлопковой тканью наподобие тюрбана, они принялись покрывать ее тело какой-то рыжеватой мазью, особенно обильно намазав на ногах и в паху, после чего все соскребли, действуя так бережно и нежно, что Джоанна даже испытала от процедуры удовольствие. Но главное, что, когда смесь удалили, оказалось, что на ее теле не осталось ни единого волоска.

Но это еще было не все. Ее снова обмыли полужидким благоухающим мылом, потом растерли ароматным маслом, долго и старательно массировали. Джоанна даже стала подремывать под сильными гибкими пальцами чернокожей невольницы, а голова ее сделалась легкой и пустой. Однако когда вновь появился Фазиль, она первым же делом осведомилась, когда придут ее армянки.

– О, сиятельная дама, зачем вам эти грубые крестьянки? Разве вы не убедились, что я выбрал для вас искуснейших мастериц?

– Фазиль! – подняла голову Джоанна. – Мое дело приказывать, ваше – повиноваться.

Он тут же с поклоном поспешил удалиться, что явно понравилось прислужницам, даже суровая Адиба выдавила нечто вроде улыбки.

С уходом евнуха все оживились, и эта веселость служанок даже забавляла Джоанну. Ее тревожные мысли ушли, и под щебетание молодых голосов она наблюдала, как девушки умащивают ее волосы лавандовой эссенцией, натирают шелковым полотнищем каждую прядь, отчего они стали переливаться, как черный шелк. Джоанна смеялась вместе с ними, одновременно понемногу обучаясь арабской речи: как на их языке будет ковер, как скамья или окно? «О, а так звучит кисть руки?» – повторяла она, когда, растерев по ее пальцам крем, служанки принялись полировать каждый ноготок.

Джоанна решила, что получила от всех этих процедур удовольствие, но когда ее укутали в светлый шелковый халат, ощутила, как утомлена, и стала подремывать прямо на большой пятнистой шкуре на софе, облокотившись на искусно выполненную голову зверя со стеклянными глазами и настоящими клыками. Заметив это, служанки тут же накрыли ее мягким верблюжьим одеялом, опустили на арках окон плотные занавеси, создав приятную для глаз полутьму. Но, уже засыпая, Джоанна повторила приказание: когда она проснется, ее армянки должны быть здесь! Это было исполнено.

– Нам уже указали на дверь, но потом вернули, – обиженно выпячивая губки, докладывала молоденькая Гаянэ.

Старшая Даниэла о чем-то спорила с Адибой: оказалось, что армянка неплохо говорила по-арабски и даже ворчала, что ее госпожу и их самих не кормят – разве христианки обязаны следовать посту рамадан?

Джоанне было забавно наблюдать за перепалками Даниэлы и Адибы, но потом она отвлеклась, рассматривая наряды, какие для нее доставали из больших резных сундуков. Просто изумительный переливающийся атлас, яркий легкий шелк, тончайшие газовые вуали, украшенные каменьями пояса. Облачиться в такие наряды было одно удоволь ствие. Наконец ее лицо покрыли нежными, как ранняя заря, румянами, подкрасили губы кармином и, обмакивая кисточку в аль-колун [54], подвели брови и глаза. После чего поднесли большое зеркало из полированного серебра, столь ровное, что изображение в нем почти не искажалось.

Джоанна удивленно рассматривала себя. Никогда еще она не казалась себе столь яркой, красивой, но и столь необычной. Плечи и грудь ее покрывала кофточка из бархата молочного цвета, красиво расшитая жемчугом и светлыми опалами, причем она была так укорочена, что не скрывала пупок, а бедра англичанки обхватывал роскошный кушак из переливающегося алтабаса [55]. Просторные золотистые шаровары обрисовывали стройность ее ног, какие Джоанна обычно скрывала под длинными юбками. Ее черные волосы были высоко уложены, что позволяло видеть ее длинную изящную шею, украшенную ожерельем из крупных жемчужин, а на голову сверху надели расшитую самоцветами шапочку с тремя поднимающимися спереди овальными лунными каменьями в оправе из тонкого золота искуснейшей работы. Длинная газовая вуаль, приколотая к прическе, ниспадала до самого пола, укутывая Джоанну, будто легкий туман. А еще эти остроносые башмачки без задников с блестящей вышивкой! А эти длинные серьги с опалами в ажурной оправе!

– Вы довольны, госпожа? – спросил улыбающийся Фазиль.

– Я поражена! – только и смогла вымолвить Джоанна.

И вдруг будто свинцовая тяжесть легла ей на плечи. Зачем ей вся эта красота и роскошь, если она в опасности? Когда закончится это испытание? Что ждет ее, замужнюю английскую даму, согласившуюся выдать себя за невесту неверного? И как поведет себя аль-Адиль, когда поймет, что он обманут? О, когда они с Пионой обсуждали возможность подобной подмены, все это казалось только забавой. Но теперь…

– Что с вами, сеньора Джованна? – заволновался Фазиль. – Если вас что-то не устраивает…

– Меня не устраивает, что мне не дают распятия! Этим же вечером оно должно быть у меня! Или вы считаете, что сытая жизнь в гареме заставит меня, как и вас, продать свою душу за роскошь?

Фазиль, каким бы важным он ни был перед служанками, Джоанну, похоже, побаивался. Или не желал раздражать. Поэтому, как и ранее, поспешил ретироваться, заметив напоследок, что придет разделить с ней вечернюю трапезу и ответит на все интересующие благородную даму вопросы.

Джоанна прошла в сад, куда из ее покоев вела широкая каменная лестница. Сад оказался совсем небольшим, отгороженным от других строений дворца Давида деревянными решетками, по которым вились розы – одни пурпурные, другие белые с розоватыми сердцевинами, словно окрашенные закатом снега. Здесь же в каменном обрамлении покрывавших землю плит росли две тенистые смоковницы, но Джоанну больше всего заинтересовал фонтан посередине сада: он явно был еще со времен владычества крестоносцев – его бледно-серая чаша покоилась на спинах искусно выполненных мраморных гончих, гибких и изящ ных, стоявших кругом: такие изображения животных запрещались у мусульман, но разрушить подобную красоту даже у них не поднялась рука. Сама же чаша бассейна, в которой взлетала и опадала струйка воды, была полна кремовых водяных лилий с золотистой завязью посередине.

Джоанна стояла у фонтана, подставив руку под искрящиеся капли, когда неожиданно почувствовала на себе чьи-то взгляды. Оглянувшись, она заметила за увитыми розами решетками ограды наблюдавших за ней женщин. Она направилась к ним, и некоторые тут же убежали, однако две или три остались, смотрели на нее – Джоанна видела их темные, обведенные краской глаза, пристальные и злобные.

Но тут Адиба подняла крик, замахала руками, и появившиеся евнухи-прислужники отогнали женщин.

– Кто это был? – полюбопытствовалаДжоанна.

– Наложницы Малика аль-Адиля.

– И он посмел поселить их подле меня? Подле особы королевских кровей?

– Не стоит сердиться, госпожа. Вы ведь станете любимой женой эмира, а эти девушки просто его услада в редкие часы досуга. Но без нее нельзя: разве вы не знаете, что мужчина становится злым и раздражительным без любви? Только наложницы могут развеять его тоску. Или любовь к вам, госпожа, – низко склонившись, добавила Адиба. – Однако все эти гурии гарема изошли плачем, узнав, что у господина появилась новая привязанность. Они ведь только и живут надеждой на встречу с ним, а тут их всех отселили, предоставив вам лучшие покои. Вот бедняжкам и любопытно взглянуть на красавицу, пленившую их возлюбленного повелителя. Однако не беспокойтесь. Я сообщу об их дерзости Фазилю, и это больше не повторится.

Сам евнух, как и обещал, явился под вечер, дабы разделить с госпожой трапезу. Признаться, Фазиль несколько раздражал Джоанну, но он так старался ей угодить, да и такие яства появились на столе перед изголодавшейся за день англичанкой, что она приняла его вполне милостиво.

Они расположились среди подушек на ковре. Перед ними на низком столике были расставлены кушанья: блюдо из кислого молока, в котором плавали мясные фрикадельки, завернутые в листья салата жареные баклажаны, рагу с кусочками кролика, рассыпчатый, приправленный шафраном рис, жаркое из голубей, различные соусы, а также пирожки с маслянистой корочкой и всевозможные орехи. Но даже будучи голодной, Джоанна отметила, что не сможет столько всего съесть, на что Фазиль ответил, что стоит ей только попробовать эти яства, и она не сможет оторваться, ну а он пока будет развлекать госпожу беседой.

Фазиль уже знал, что сеньору Джованну потревожили назойливые наложницы, и сокрушался по этому поводу.

– У аль-Адиля много женщин в гареме? – спросила Джоанна, поднося ко рту маслянистый пирожок с фисташками, и тут же ополоснула пальцы в чаше с розовыми лепестками, которую услужливо держала стоявшая рядом Адиба.

Фазиль, не переставая улыбаться, заметил, что, сколько бы наложниц ни содержал в гареме брат великого султана, тот почет и уважение, какие получит благородная сеньора Джованна, превысит все, что принято в мусульманских гаремах. И все другие его наложницы обязаны поклоняться ей, целовать край ее одежды и, если госпожа прикажет, всячески ее развлекать.

Евнух поведал, что основной гарем аль-Адиля ныне находится во дворце Каира в Египте, сюда же он привез лишь несколько своих любимиц, счастливых, что все время будут находиться подле господина. Но потом пришла весть о приезде будущей супруги аль-Адиля, редкой красавицы, поэтому наложницы и осмелились… Но довольно об этом! Ибо все эти гурии гарема никогда не будут иметь такой власти, как избранная повелителем госпожа. Обычно девушки попадают в гарем еще детьми, и для их родителей великая честь, когда их дочерей берут ко двору. Но при этом, отдавая дочь в гарем, ее отец подписывает соглашение о том, что больше не имеет на нее никаких прав и согласен не встречаться с нею до конца жизни. Поэтому девушкам в гареме дают новые имена, красивые и звучные, например, цветка или драгоценности. Наложниц взращивают и лелеют, но при этом тщательно обучают изящным манерам, знанию обычаев, объясняют им все тонкости любовной науки, а также учат играть на разных музыкальных инструментах, танцевать, читать и хорошо рассказывать, и все это для того, чтобы они были не только утехой, но и интересными собеседницами для господина. Попадают в гарем и невольницы, если таковых находят достаточно красивыми и покорными. Их тоже готовят к встрече, внушают, какой милости они удостоятся, если на них обратит внимание повелитель. И если какая-либо из красавиц приглянется ему, если он проведет с ней ночь и останется доволен, девушке выделяют личные покои, приставляют слуг, богато одаривают и она приобретает влияние в гареме. И особенно счастливы те, кого господин зовет к себе не единожды. Если же такая избранница понесет от повелителя и родит ему ребенка, то ее положение окончательно упрочится и ей больше не о чем волноваться. Те же, кого минует подобное везение, просто остаются служить счастливым избранницам. Бывает, что это длится годами, а бывает, что на некоторых из них господин так и не взглянет ни разу. Таких по прошествии девяти-десяти лет либо выдают замуж, наделив приданым из казны господина, либо они остаются в услужении до самой старости.

При последних словах евнуха стоявшая в стороне Адиба не смогла подавить невольный вздох, и Джоанна поняла, что рыжая сарацинка как раз из этих неудачниц, обойденных милостью. А такие обычно таят в душе обиду. Но Джоанне опасно было злить женщину, догадывающуюся о ее беременности, и англичанка даже улыбнулась ей, когда протягивала стакан для шербета.

– Насколько родовиты девушки из гарема? – спросила Джоанна, отхлебывая легкий сладкий напиток.

Фазиль засмеялся.

– Это у вас, христиан, принято считаться со знатностью рода. Но для наших именитых мужчин необязательно, чтобы красавица была высокородной, хотя и желательно. Но в любом случае в гареме достаточно женщин из именитых семей. Такие наложницы получают высокий статус благодаря родственным связям, но если они не приглянулись господину, он может годами не встречаться с ними.

– А кто сейчас жена аль-Адиля? То есть жены. Я слышала, что их может быть четыре.

– Да, так положено по законам шариата. До того же, как пророк Мухаммад обучил правоверных мудрости Аллаха, мужчина мог иметь сколько угодно жен. Теперь же не более четырех, хотя число наложниц не оговаривается. Однако мне странно, что вы, приехав как избранница благородного аль-Адиля, говорите об этом так спокойно, хотя я слышал, что христианки гневаются, узнав о подобном. – Фазиль с интересом поглядел на молодую женщину. – Поэтому, чтобы в семейной жизни не было недоразумений, иноверок заставляют перейти в ислам. Но ведь вы не намерены этому следовать? И я должен вас предупредить: дитя, какое вы родите благородному эмиру, непременно сделают мусульманином. Иначе невозможно!

«Знал ли о подобном Ричард, когда сватал Пиону?» – ужаснулась Джоанна.

Но она ушла от обсуждения разговора о вероисповедании наследников, опять спросив о женах аль-Адиля. Обычное любопытство, но евнух с готовностью стал пояснять: у брата великого султана сейчас только две жены. Было три, но старшая его супруга, дивная красавица из Дамаска, умерла в родах, подарив аль-Адилю его первенца Камиля. Другая жена аль-Адиля очень высокородна, она дочь Килич Арслана, султана Конийского, но она принесла супругу одних дочерей, а положение женщины особо упрочивается, если она родит сына. Так было с пленницей из Австрии, рожавшей аль-Адилю только сыновей, он очень их любит, поэтому, в благодарность возлюбленной, сделал ее законной супругой. Но лишь самая любимая жена может получить титул, почти равный титулу повелителя, и стать госпожой всего гарема.

– И клянусь священной Каабой [56], именно эта судьба ждет вас, благородная дама, – просиял улыбкой Фазиль. – Когда же вы поймете, насколько вам необходимо принять ислам…

– Вы становитесь назойливым, Фазиль, – нахмурившись, перебила его Джоанна. – К тому же аль-Адиль рассказывал мне, что в гареме султана Саладина есть христианка, отказавшаяся изменить вере в Христа. Это Мария, дочь Раймунда Триполийского.

– Да, есть такая, – медленно кивнув, подтвердил Фазиль. – О, она бы многого достигла, ибо Саладин очень почитал ее отца. Но то время прошло, и Мария, то есть Мариам, как ее называют, ныне не в милости. Саладин держит эту женщину при себе только из великодушия.

– Она стала служанкой?

– Нет, – после минутного раздумья ответил Фазиль и отхлебнул шербета. – Она просто предана забвению. Однако Саладин порой пользуется ее советами, когда интересуется обычаями христиан, а иногда она даже служит толмачом. И ныне она здесь, в Иерусалиме, в старом дворце иерусалимских королей на горе Мориа, или Храмовой горе, как ее называли христиане. Наш повелитель султан – да будет он благословен! – непритязателен и равнодушен к роскоши, поэтому его резиденция в Эль-Кудс куда скромнее, чем дворец царя Давида, который он уступил своему любимому брату Адилю. Зато там, в старом дворце, султан находится подле великих мусульманских святынь – мечети Аль-Аска и мечети Купола Скалы, столь прекрасной, что эти невежественные тамплиеры приняли ее за храм самого царя Соломона и устроили там свое пристанище…

Тут евнух осекся, вспомнив, что госпожа гневается, когда он непочтительно отзывается о ее единоверцах. Но Джоанна спросила вполне миролюбиво:

– Так как же Мариам Триполийская? Она там? Во дворце Саладина?

– Да, она там, как и некоторые из женщин султанского гарема. Мариам – христианка и умолила своего повелителя привезти ее в Эль-Кудс, где она может молиться в пустой гробнице пророка Исы.

– Я бы хотела с ней встретиться! – решительно произнесла Джоанна.

Но евнух только замахал руками. Нет, это невозможно. Ведь сеньора Джованна родственница Ричарда Плантагенета, о ее присутствии в Иерусалиме никто не должен знать.

Но Джоанна настаивала. Кто знает, возможно, однажды ей пригодится помощь христианки Мариам. Поэтому она сняла с руки перстень с карбункулом, подарок аль-Адиля, и с улыбкой протянула его евнуху. Тот промолчал, покосился на Адибу и отрицательно покачал головой.

Но именно к этой женщине обратилась после его ухода англичанка.

– Надеюсь, этот перстень пригодится тебе, Адибахатун. Ты слышала мою просьбу, и ты достаточно хорошо знаешь язык франков, чтобы понять ее.

Она уронила перстень к ногам женщины и, пока та мялась, не решаясь его поднять, неспешно удалилась в опочивальню.

Адиба все же взяла перстень, но в последующие дни ни словом не обмолвилась, что выполнит просьбу госпожи. Ну и пусть. В любом случае Джоанне следовало расположить к себе женщину.

Пока же Джоанна проводила дни в гареме и гадала, что ныне происходит в стане крестоносцев. Ее армянки имели право покидать дворец Давида, и Джоанна не упускала возможности послать то одну из них, то другую узнать, какие вести в Иерусалиме. Джоанна считала дни, гадая, стало ли уже известно о том, что происходит у крестоносцев, узнали ли они о подмене Иоанны Плантагенет?

Состоялся ли совет войска? Как отреагировал на происшедшее Ричард?

Она молилась у распятия, а ее мусульманские прислужницы, едва раздавался крик муэдзина, накрывались вуалями и били поклоны, совершая намаз. В эти минуты все они становились на редкость серьезными, но едва молитва заканчивалась, как женщины опять щебетали, окружали госпожу, танцевали перед ней, умащивали ее благовониями, украшали и наряжали, пели для нее, играли на флейтах или ребабе [57]. Джоанна попросила и ее научить пользоваться этим инструментом и, освоив игру, однажды, удерживая ребаб на коленях и выводя мелодию смычком, запела:

Ее рука со смычком упала, глаза затуманились. Некогда она пела эту песню для своего загадочного любовника Мартина. О, где он сейчас? Кто он? Госпитальер ли, взявшийся помочь евреям, как сам уверял? Лазутчик ли султана, как решил ее брат? Если последнее верно, то и он может оказаться в Иерусалиме. О, если бы он узнал, что Джоанна тут! Если бы пришел и спас ее! И тогда бы она ему призналась, что носит под сердцем его дитя. После этого Мартин никогда бы не оставил ее, какие бы преграды ни стояли у них на пути. Ведь было в их отношениях нечто такое, что заставляло молодую женщину верить – она любима этим странным таинственным воином. И Джоанна размечталась, не обращая внимания на показывающих ей новые ткани и украшения служанок.

Возвращались ее армянки всегда с одним сообщением: известий нет. Хотя как-то Даниэла и поведала, что по Иерусалиму ходят слухи о том, что брат султана привез в свой гарем красивую христианку. Это вызвало любопытство, но не сильное, ведь аль-Адиль известен своим пристрастием к женщинам, а франкские ли это красавицы, гречанки или черкешенки – это только его дело.

Стала часто отлучаться из дворца Давида и Адиба. Даниэла даже ворчала порой по этому поводу:

– Опять где-то шатается эта рыжая бабища. Ваши багдадские румяна уже заканчиваются, мадам, а я не знаю, где можно приобрести новые. Мне надо сообщить об этом Адибе, да только где ее носит?

Джоанна догадывалась, что Адиба пытается исполнить ее приказ. Но сейчас куда более ее беспокоило другое: завершился пост рамадан, и теперь, когда мусульмане отгуляют свой праздник разговения Ураза-байрам, аль-Адиль придет к ней, чтобы заключить брак. О, пусть к тому времени уже прибудут вести из Яффы! Пусть Ричард потребует вернуть ему родственницу!

Как-то, когда Адиба пришла особенно поздно, евнух Фазиль принялся ее отчитывать. Но женщина невозмутимо ответила, что ходила в гости к подруге, – ведь в дни праздника Ураза-байрам даже служанкам гарема позволительно посещать родных и вкушать праздничные блюда. И уже позже, расчесывая перед сном длинные волосы Джоанны, Адиба тихо шепнула, что ей удалось переговорить с христианкой Мариам. Та заинтересована встретиться с новой женщиной аль-Адиля, и завтра Адиба проведет ее сюда под покрывалом одной из прислужниц Джоанны.

Христианская наложница Саладина появилась лишь после полудня. Адиба под разными предлогами услала служанок, и, когда Мариам вошла в покои, там никого не было. Только тогда она скинула покрывало, и женщины с интересом стали рассматривать друг друга. Джоанна отметила, что некогда дочь графа Триполийского была очень хороша собой: большие карие глаза, но при этом очень светлые, с золотистым оттенком волосы, роскошными кудрями ниспадавшие из-под голубого шелкового тюрбана. Однако спокойная, сытая жизнь в гареме привела к тому, что красавица очень располнела, ее второй подбородок плавно переходил в оплывшую шею, а пышность тела не могли скрыть даже плотно облегавшие шелка цвета ночи. Черты лица ее тоже огрубели, под глазами обозначились легкие мешки, но сами глаза, красиво подведенные до самых висков, были выразительными, а ярко накрашенные губы улыбались.

– Здравствовать тебе много лет, сестра моя во Христе. – Мария Триполийская протянула руки Джоанне, и та ответила ей дружеским пожатием.

Дамы сначала только сидели и молчали, но Адиба, заметив, что кое-кто из прислужниц возвращается, предложила подняться на башню.

Они взошли по винтовой лестнице на площадку башни, устланную мягкими коврами. Джоанна и ранее бывала тут, смотрела между массивными каменными зубцами на Иерусалим. Вид с высокой башни дворца Давида открывался великолепный: множество крыш под голубым небом, купола и башни, мощные стены, по которым вышагивали сарацины с копьями. Но главное, что отсюда она могла видеть серые купола самого храма Гроба Господнего, глядя на который Джоанна молилась о милости Неба. Отсюда же она могла видеть и великолепный золотой шар Купола Скалы, а между ним и более скромной на вид мечетью Аль-Аска – шиферные кровли и башенки старого дворца королей Иерусалима, где ныне расположился султан Саладин и где проводил почти все свое время его брат аль-Адиль.

– Да, все это смотрится восхитительно, – проследив за ее взглядом, сказала Мария Триполийская. – Великий город под дивным голубым небом на фоне Масличной горы. Ныне там остались только руины часовни Вознесения, откуда взмыл на небо Иисус Христос. А у подножия горы расположен Гефсиманский сад, где Спаситель молил Отца Небесного о чаше.

– Вы бывали там? – взволнованно спросила Джоанна.

– Да. О, я никогда не предавала своей веры! Я помню Иерусалим еще под христианскими владыками. А этот золотой купол, который так и притягивает взоры… Там был Темпл, и там молились рыцари в белых плащах, туда прибывали их отряды. Над самим же золотым шаром купола реял большой крест. А потом… Я никогда не забуду то страшное время, когда воины Саладина вступили в Иерусалим, как они карабкались на вершину купола, чтобы скинуть этот символ нашей веры. И когда они срубили его, когда он пал… Ликующий крик неверных, их вопли «Аллах Акбар!» слился со стонами уходивших христиан, их полными ужаса и боли криками…

Мария вытерла глаза кончиком длинного покрывала. Потом повернулась к Джоанне, и объединенные общим горем утраты Святого Града женщины стремительно обня лись.

– Ну а теперь рассказывайте. – Не выпуская руки Джоанны из своей, Мария уселась на покрытую ковром скамью. – Кто вы? Какого рода? Как вас зовут?

Обычные вопросы, но Джоанна ограничилась лишь сообщением, что гостья может называть ее попросту Жанной.

– Прекрасно, дорогая Жанна, – с улыбкой ответила та, расправляя складки своей вуали. – Вы не спешите называть свое родовое имя, но я понимаю вас. Однако признаюсь, что до меня дошли вести, что брат Саладина привез в свой гарем удивительно красивую христианку, и я все гадала, кто же вы? Неужели еще одна несчастная, которую вынудят принять ислам? Знаете, это единственная возможность, чтобы подняться при повелителях неверных и чего-то добиться… Иные используют эту возможность…

– Только не я! – вскинула подбородок Джоанна. – Для меня это все равно что предать мою родину, моих отца и мать!

– Смелые слова. Вы достойная женщина и истинная христианка. Однако взгляните на меня, милая Жанна. Одно время я так нравилась султану, что он мог бы и жениться на мне, несмотря на то что я не родила ему ребенка. Но у него и так достаточно детей от жен и наложниц: семнадцать сыновей и пять дочерей! И это учитывая, что о султане говорят, будто он, в отличие от своего младшего брата аль-Адиля, не так привержен любовным страстям. И все же детей у Адиля гораздо меньше. А жен и наложниц больше. Но законных жен всего две. Вот я и подумала…

– Я не желаю возвышения таким путем. Я вообще не желала приезжать сюда.

– Так он вас выкрал? О, на отчаянного аль-Адиля это похоже!

– Нет, я приехала с ним по собственной воле. Однако…

Тут Джоанна поспешно прикусила язычок. Что это с ней? Разве она не ведает, что ее положение – а возможно, и спасение – зависит от того, как долго ей удастся держать в секрете, кто она на самом деле? И хотя Джоанна надеялась найти союзницу в лице Марии Триполийской, она не торопилась довериться ей. Поэтому англичанка переменила тему, попросив гостью рассказать о себе.

Мария не заставила себя долго ждать: похоже, ей хотелось выговориться. Однако, вопреки надеждам Джоанны, она лишь более подробно рассказала о том, что ей уже было известно со слов аль-Адиля: Мария была ранним незаконнорожденным ребенком Раймунда Триполийского и ей, как бастарду, не было уготовано особо высокое положение. Ее отец, скрепляя договор с Саладином, счел, что для Марии будет честью стать султаншей в гареме. Но она отказалась сменить веру, и с тех пор Саладин мало интересовался своей христианской наложницей. Тем более что граф Раймунд позже выступил против него в битве при Хаттине, после которой вскоре умер, и ценность Марии, как политической фигуры, более не имела значения.

Рассказывая это, Мария то и дело промокала вуалью глаза, но краска с ресниц даже не смылась, что показалось Джоанне странным. Или в гареме эта женщина научилась каким-то особым ухищрениям?

– Знали бы вы, как я молюсь о победе крестоносцев! – говорила гостья, воздевая очи горе. – О, я отнюдь не буду скучать по роскошной и одинокой жизни в гареме. И если Ричард Львиное Сердце опять водрузит крест над башнями Иерусалима, о чем я неустанно молюсь, то я буду рада оставить суетный мир, чтобы замаливать грехи в одном из женских монастырей, какие, надеюсь, снова будут открыты в Святом Граде. А пока расскажите мне про английского Льва все, что вам известно!

На подобную откровенность следовало ответить. Джоанна стала рассказывать. О подготовке к крестовому походу, которому Ричард отдал столько сил, об ужасном шторме, разметавшем флотилию английского короля по пути к берегам Леванта, из-за чего Львиному Сердцу пришлось начать завоевание Кипра, чтобы спасти свою невесту Беренгарию; поведала Джоанна и о свадьбе на Кипре, о войне за этот остров, а затем об осаде Сен-Жан-д’Акры и о болезни Ричарда – она хорошо помнила, как в то время всех дам из окружения короля удалили из лагеря, ибо он опасался, как бы свирепствовавшая в стане крестоносцев болезнь не оказалась губительной для них. Поведала она Марии и о марше крестоносцев вдоль моря, и о победоносном сражении при Арсуфе, когда Ричард наконец показал султану, что он куда более успешный полководец, чем слывший непобедимым Салах ад-Дин. Ну и, наконец, о восстановлении разрушенной Яффы, куда к Ричарду прибыла королева Беренгария и ее сопровождение.

Мария слушала с жадностью, порой задавая вопросы:

– А какова собой супруга Ричарда-победителя? И кто еще его окружает? Есть ли там сирийские бароны? Я знала многих из них, когда еще жила в Триполи. И кое-кто даже заглядывался на меня… а я на них.

Джоанна сообщила о разводе Изабеллы Иерусалимской с Онфруа де Тороном, поведала о короле Гвидо, которого многие считают недостойным короны Святой земли, хотя, по его мнению, он хорошо знает этот край и любит его всей душой. Рассказала она и о бароне Балиане де Ибелине, который взялся отстраивать отвоеванные Ричардом крепости на побережье, но, вполне возможно, примкнет к войску, когда начнется поход на Иерусалим.

– Но когда ждать наступления? Когда? – жадно спрашивала Мария.

Джоанна пожимала плечами. Она только женщина, а о том, что говорится на совете глав воинства крестоносцев, ей мало что известно.

Мария перекрестилась. Ее обтянутая тугим шелком грудь поднималась и опадала при вздохе.

– Вы столько знаете, милая Жанна. И вы совсем недавно были среди своих… Но теперь вы тут, и нам обеим придется молиться, чтобы наши рыцари как можно скорее отвоевали Святой Град и освободили нас от постылого сожительства с неверными. Но о чем я? Может, вы влюблены в аль-Адиля? О, всем известно, что Малик умеет очаровывать красавиц. Но учтите, Жанна, если вы надеетесь иметь влияние, оставаясь христианкой, то, поверьте мне, вас ждет разочарование.

И она опять провела покрывалом под глазами, на этот раз размазав краску, ибо слезы так и полились по ее щекам.

Джоанна долго смотрела на нее, а потом собралась с духом и решилась:

– Мария, я ни на миг не собираюсь перейти в ислам. Более того, я надеюсь вскоре вернуться к своим единоверцам. И в связи с этим мне может понадобиться ваша помощь. Видите ли…

Она не договорила, так как совсем недалеко от них вдруг прозвучал испуганный крик Адибы.

Все то время, пока дамы беседовали, служанка оставалась на лестнице в башне, следя за тем, чтобы их не побеспокоили. Но теперь она вопила не своим голосом, пока ее крик резко не оборвался.

Джоанна с Марией, взволнованные и растерянные, тут же поднялись, но после воплей Адибы стало тихо, и они решились подойти к двери, откуда начинался спуск на лестницу. Однако едва они прикоснулись к массивной створке, как та с грохотом распахнулась и перед ними темной тенью возник Абу Хасан, суровый и решительный, с зажатой в руке окровавленной саблей.

У Джоанны перехватило дыхание, но слуга аль-Адиля смотрел не на нее, а на Марию. Та охнула и стала отступать, пока не уперлась спиной в массивный парапет площадки башни.

Джоанна же осталась на месте и в какой-то миг позади Абу Хасана увидела отдувавшегося при подъеме Фазиля. Как ни странно, появление евнуха вернуло ей самообладание.

– Что это значит, Фазиль? Почему этот человек явился в женские покои, да еще и с окровавленным оружием?

Но в кои-то веки Фазиль был непривычно молчалив, смотрел исподлобья, в то время как Абу Хасан решительно направился к Марии.

– Как ты посмела прийти сюда, шлюха?

– Я решила навестить благородную даму, – справившись с первым испугом, произнесла Мария. – Сейчас ведь Ураза-байрам, когда надлежит наносить визиты. – И воскликнула, хватаясь за Джоанну: – О, сестра во Христе, спаси меня от этого цепного пса аль-Адиля!

Джоанна загородила собой гостью.

– Немедленно убирайся! Как ты посмел…

Но тот, не слушая ее и почти оттолкнув, схватил отчаянно завизжавшую Марию и, несмотря на ее сопротивление, поволок прочь. Уже выходя, он оглянулся на Джоанну, и та заметила, что его глаза были темнее покрывала, обрамлявшего его лицо.

Евнух Фазиль, заламывая руки, кинулся к Джоанне.

– О, что вы наделали, госпожа! Вас ведь предупредили, что никто не должен знать о вас, никто! О, я несчастный! Я должен был заподозрить, что эта змея Адиба способна на предательство.

Он стал выяснять у оторопевшей Джоанны, о чем она успела поведать наложнице Саладина, но та была слишком ошеломлена, чтобы отвечать по существу, а потом и вовсе замолчала, увидев на лестнице обезглавленный труп Адибы. Голова служанки валялась на площадке внизу, выпученные глаза смотрели, казалось, прямо на англичанку, и молодую женщину замутило.

Позже, когда не отходивший от Джоанны евнух все же смог ее успокоить, она сообщила суть своей беседы с Марией. Казалось бы, ничего существенного, просто обмен новостями, однако взволнованный Фазиль сразу куда-то заторопился. А вечером в покои Джоанны пришел аль-Адиль. На этот раз он не улыбался – был мрачен.

– Абу Хасан и Фазиль все мне рассказали. Признаюсь, я не ожидал подобной беспечности от женщины, какую считал разумной и предусмотрительной. И теперь у нас лишь один выход: надо вступить в брак как можно скорее.

Джоанна замерла. Ее словно накрыло ледяной волной, а мысли разлетелись, как испуганные птицы.

– Нет! – все же смогла выдавить она и умоляюще сложила руки.

Черные брови аль-Адиля сурово сошлись к переносице. Он резко взял ее за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза.

– Считайте, что я не расслышал этого «нет»! А теперь пусть женщины проведут сегодня для вас ночь хны [58]. Завтра, еще до полудня, мы совершим брачный обряд.

Он вышел, не оглянувшись и не обратив внимания на то, как Джоанна упавшим голосом повторила:

– Нет! О нет!